Фёдор Кузьмич опаздывал на работу.

Опаздывал жёстко, с взысканием и возможным лишением премии за квартал, потому как случай у него это был не первый. В прошлый раз начальник с какой-то дьявольской искрой в глазах сообщил ему, что далее терпеть не намерен, так что извольте, мол, больше такого не повторять.

А не опаздывать Фёдор Кузьмич не мог. Хотел, но не мог, ибо зависело это, по странной причине, вовсе не от него.

Мало того, что жизнь не задалась с самого начала биографии, когда приехавший из Сибири косматый дед настоял, чтобы только что родившегося внука назвали таким дурацким именем - словно бы намереваясь испортить жизнь не только второму поколению, но уже даже и третьему.

Так ещё последнюю неделю автобус, на котором было так удобно добираться на работу вот уже восьмой год, вдруг стал застревать в пробках в самых неожиданных и затейливых местах. Менять налаженный быт и притёртый маршрут Фёдору Кузьмичу отчаянно не хотелось, и он каждое утро с надеждой садился на тот же самый рейс, надеясь, что в этот раз пронесёт и всё вот-вот наладится. Потому что, как гласили статистика и теория вероятностей, никакая полоса неудач не могла длиться вечно.

Но налаживаться ничего не спешило. Более того, словно сговорившись, этим утром раздражало его буквально всё — и уйма народу, стоящая в проходе внутри автобуса, хотя он предусмотрительно занял место заранее и у окна; и ссутулившаяся бабка, сидящая напротив с корзинкой в руках, из которой то и дело раздавалось противное мяуканье; и смех детей на задней площадке. А больше всего раздражало его собственное отражение в стекле, на лбу которого было как бы крупными буквами написано "неудачник", и выражение это не предвещало в грядущем дне ничего хорошего.

В довершение ко всему за немытым автобусным окном вот уже двадцать минут решительно ничего не двигалось — снова пробка. Надежды Фёдора Кузьмича на благополучный исход с каждой секундой таяли, как и благодушные расчёты, куда потратить наметившуюся было на прошлой неделе премию.

Представив язвительное лицо начальника и будущие злорадные смешки подчиненных, он зажмурился, и в этот момент сидящее у бабки в корзинке кошачье создание издало резкий, пронзительный, почти даже ультразвуковой вопль.

Может быть, что-то первородное отозвалось в душе Фёдора Кузьмича этому требовательному зову; или же это разогнуло в нем туго свернутую до поры до времени пружину; а может, нервы его попросту не выдержали. Но внезапно он вскочил со своего места и с возгласом "Нет, это решительно невозможно!", двинулся к входной двери сквозь плотную недовольную толпу в проходе, распихивая всех своим внушительным кейсом из кожзама. Там он нервно затарабанил по такому же немытому стеклу, показывая сидящему в кабине водителю жестами, куда он хочет выйти и что обо всех этих пробках думает. Водитель, не без некоторого расслабления слушавший утреннее радио, посмотрел на него как на умалишенного и открыл дверь.

Целиком поглощённый своим намерением донести мысль до чёрствого шофёра, Фёдор Кузьмич к такому скорому развитию событий был не готов, так что вывалился почти спиной на гудящий и дымный, забитый машинами проспект.

От неожиданности он чуть не выронил свой кейс с документами и с трудом сохранил равновесие, чтобы удержаться на ногах. В краткий миг Фёдора Кузьмича внезапно обожгло стыдное и страстное желание сохранить лицо даже больше, чем документы — он внезапно представил, как нелепо падает на капот соседних грязных машин, изгваздывается, комично и жалко хватается за стёкла, соскальзывает и все-таки валится под колёса, а весь проспект издевательски хохочет. Эта картина настолько его захватила, смутила и потрясла, что он даже не заметил, что равновесие всё-таки удержал и стоит теперь весьма ровно, задумчиво глядя перед собой. Из этой глубокой задумчивости его вывел только громкий щелчок автобусной двери, которую водитель закрыл с дерзкой ухмылкой прямо перед лицом потребовавшего себе свободы пассажира. Во всяком случае, Фёдору Кузьмичу показалось, что лицо у того было неприлично ухмыляющееся и даже, может быть, местами злорадное.

"Ну и ладно, - подумал с некоторой обескураженностью Фёдор Кузьмич, удаляясь от злополучного автобуса и лавируя между машинами. - Ну и чёрт с ним. Долой это автобусное рабство. Сколько можно, в самом деле? Почему жители мегаполисов вынуждены постоянно зависеть от этого железного коня, воняющего соляркой и бензином? Почему я не могу пройтись или проехать на велосипеде — приложив собственные усилия? Почему от каких-то зигзагов судьбы неизвестного мне шофера зависит, получу ли я заветную премию или нет? Да и доколе, в конце концов?"

На этой фразе он вдруг остановился, поскольку сообразил, что такими словами обычно не думает. И даже не разговаривает. Да и сами мысли его приняли направление необычное, нетипичное и, надо признать, несколько странноватое. "Доколе что? Что — доколе?", - озадаченно спросил он сам у себя, но ответа не получил и даже не стал допытываться, поскольку внезапно обнаружил еще одно странное пугающее обстоятельство: проспект, посередине которого он вышел минуту назад в гудящее транспортное марево, был совершенно пуст.

Пуст абсолютно, от начала и до конца, куда хватало взгляда. Фёдор Кузьмич стоял на нем в совершенном одиночестве, и даже зараза-автобус, который был, кажется, только что неподалёку, тоже куда-то делся. Пустынные перекрёстки, тротуары, дома — хотя вот и домов-то, кажется, уже почти не было, только призрачные силуэты, которые исчезали, стоило Фёдору Кузьмичу направить на них пристальный взгляд.

"Но ведь я откуда-то вышел?" - задал себе вопрос ошеломленный выходящей за всякие приличия метаморфозой Фёдор Кузьмич. Но откуда именно он вышел - установить было невозможно. Сколько он ни оглядывался, вокруг был только пустой асфальт, да широкая улица, уходящая вдаль, в туманную дымку, в обоих направлениях. Повертев головой и сделав несколько нерешительных шагов в разные стороны, Фёдор Кузьмич растерялся окончательно. "А куда же я тогда иду?" - резонно задался он следующей мыслью.

- А вот это вопрос хороший.

Голос раздался откуда-то из-за спины, и уже привыкший за несколько минут к полной тишине Фёдор Кузьмич дёрнулся, словно от электрического удара.

- Ну что вы, батенька, не надо так — совершенно не хотел вас пугать. У вас, кажется, возникли некоторые затруднения, и я счел, что могу, некоторым образом, вам помочь.

- Да, да, мне очень нужна помощь! Понимаете... - затараторил было растерянно, поворачиваясь к незнакомцу, Фёдор Кузьмич, но тут же осёкся и замолчал, сообразив, что встаёт в слабую переговорную позицию. А ведь бывало, сам драл на летучках за это своих сотрудников, педантично требуя от них соответствия, согласно формулярам, образу компании и жёсткости принятия решений.

Представший перед его взором человек из ниоткуда был невысок ростом, брюнет, в невзрачных твидовых пальто и кепке, и походил, скорее, на боксера в отставке, чем на того, кто посреди тёмного переулка способен сказать вам "батенька".

Вся природная подозрительность и рациональность внезапно поднялись со дна души Фёдора Кузьмича и затопили его до самой макушки. Но обстоятельства дела были так чудны, что вместо того, чтобы резко, прямо и даже несколько по-отечески задать нужный вопрос, он смог выговорить только:

- Простите за мою нескромность и, может быть, некоторую неуместность... совершенно не хочу вас обидеть или, упаси боже, задеть, но вы... вы, простите, кто?!

Незнакомец внимательно разглядывал Фёдора Кузьмича, будто бы даже и не слыша такого возмутительного вопроса. И будто бы даже раздумывая, словно минуту назад еще хотел помогать по непонятной причине, а теперь, может быть, уже и нет.

Фёдор Кузьмич, зримо представив, что тот растворяется в воздухе, оставляя его снова одного на пустом пугающем проспекте, вздрогнул и как-то стушевался окончательно.

Впрочем, тон незнакомца был по-прежнему вежлив и даже, где-то, ласков.

- Вот видите, и формуляры не помогают, - с той самой, нужной, отеческой интонацией, которая так великолепно удавалась на совещаниях Фёдору Кузьмичу и так позорно была провалена им только что, произнес брюнет. - А, может, мне вам ещё и документы свои предъявить?

Фёдор Кузьмич молчал.

- Вопрос ваш совершенно неправильный; и рад, что вы это уже заметили. А вот предыдущий вопрос был хорош, и из-за него я тут, собственно, и появился.

- Зачем? - глупо спросил Фёдор Кузьмич, понимая, что запутывается всё больше в этой странной тягучей реальности, в которой не было никакой логики — или была, но ему, Фёдору Кузьмичу, она была совершенно неподвластна.

- Чтобы ответить! - незнакомец воодушевился. - Вы задали правильный вопрос, а на правильный вопрос рано или поздно приходят ответы. Я, можно считать, один из них.

- И что же я спросил? - поинтересовался выбитый из колеи Фёдор Кузьмич, за всеми этими происшествиями уже совершенно потерявший нить утренних событий.

- Вы спросили: "Доколе?"

- И это и есть правильный вопрос?!

Слово было странное, Фёдору Кузьмичу непонятное, взялось оно в его голове не пойми откуда, и хотя он тщетно всё еще пытался свести концы с концами, предполагаемые взаимосвязи никак не укладывались в его уме.

- Но вы же здесь.

Возразить на это было нечего, Фёдор Кузьмич медленно огляделся, и тут его осенила небольшая светлая мысль, пожалуй, первая за это утро.

- А где это, с вашего позволения, "здесь"?

- Там, где мы с вами сейчас стоим, - невозмутимо, прямо глядя в глаза сообщил ему собеседник, и на секунду Фёдору Кузьмичу показалось, что в глубине этого взгляда мелькнула какая-то издевательская бесовщинка. Точь-в-точь как у шофёра. "Ну нет, - подумал Фёдор Кузьмич, - я так просто не сдамся!", почувствовав, как острая волна возмущения начинает зарождаться где-то внутри. "Они ещё издеваться будут!"

Впавший было до этого в ступор ум, почуяв привычные сигналы "бей, беги или умри", причём "бей" нравилось ему гораздо больше, начал разогревать свои обороты.

- Я, можно сказать, и с утра "где-то" стоял, - с некоторой запальчивостью произнёс Фёдор Кузьмич. - Однако "там" и "здесь" сильно отличаются, не находите?

- А давайте пройдёмся? - неожиданно предложил брюнет. - Что мы с вами тут мнёмся, словно на ринге.

Ободрённый тем, что переговорная позиция явно несколько улучшилась, Фёдор Кузьмич милостиво согласился, и они двинули неторопливо по улице. Брюнет немного помолчал, словно бы обдумывая формулировки, затем сообщил:

- Понимаете, "здесь" и "там", в сущности, одно и то же. Отличаетесь вы.

- Я?

- Ну как сказать... Вы-то, конечно, всегда здесь. Но от того, какой именно "вы" — ваше "здесь" будет различаться.

- Не могу сказать, что я что-то понял.

Однако, как ни странно, размеренный шаг успокаивал взбудораженную реальность Фёдора Кузьмича, и от этого ум начинал работать плавно, а не рывками, будто машина с полузаглохшим двигателем.

Иными словами, Фёдор Кузьмич несколько пришёл в себя.

- Хотите сказать, я как-то изменился этим утром, и потому оказался в другом "здесь"?

- Совсем в "другом здесь" вы ещё не оказались. Это, скорее, промежуточное...

Но, заметив, как вытянулось лицо собеседника, незнакомец в ту же секунду поправился:

- Да. Если вкратце, и опуская чрезмерные нюансы — то да, именно так.

- И эти изменения запустило слово "доколе?"

Незнакомец задумался над вопросом и даже чуть замедлил шаг. Затем ответил:

- Скорее, оно стало результирующим вектором ваших изменений. Собирающей все в единый фокус кодой.

- Но позвольте - ступив на безопасную почву привычных логических схем и цепочек, Фёдор Кузьмич почувствовал прилив душевных сил. - Вы фактически утверждаете, что слово "доколе" — ключ, изменяющий бытиё? Что когда меня утром достала окружающая реальность, то я подумал "доколе", и она — оп! — разом переменилась? То есть, если я сейчас подумаю его ещё раз...

- Нет-нет, вы сильно упрощаете. Слово "доколе" несет, конечно, некоторые заклинательные функции, но дело в том, что вы сказали его, простите за некоторую банальность, от сердца. Если вы сейчас скажете его от ума — оно сработает в обратную сторону.

- В обратную сторону? - удивился Фёдор Кузьмич, очень уважавший именно слова, произрастающие из интеллекта, и полагавший его верхом развития человеческой цивилизации.

- Обратный ход колеса.

Видя, что собеседник всё ещё не понимает, брюнет отрезал:

- Оставьте. Суть не в этом. Я, в конце концов, не сборная энциклопедия.

Судя по изменившимся интонациям, терпение его стало таять, уступая место легкому раздражению и даже некоторой досаде.

- Вы запросили изменение и попали на переходный отрезок между путями. Я вас сейчас по этому отрезку проведу, и вы выйдете в нужной точке. Все.

- Ну нет, позвольте! - зачем-то решил настаивать Фёдор Кузьмич. - Утром же я как раз подумал: "Доколе меня будет мучить и напрягать эта серая безысходная реальность, с грязными автобусными стеклами, с бесконечно стоящей пробкой, с бабкой и вопящим котом, с хамами, подрезающими на дорогах..."

Собеседник резко остановился.

- Нет! Нынче утром вы на самом деле подумали: "Доколе я, Фёдор Кузьмич, сволочь, чёрствый сухарь и хамло, несчастный, забитый, ничем не управляющий, но думающий, что успешно устроился в жизни, вернее, в том безрадостном прозябании, которое я жизнью называю - доколе же я буду в себе самом это терпеть!"

Внимательно посмотрев на вконец ошеломлённого, растерянного и застывшего от неожиданности Фёдора Кузьмича, брюнет добавил:

- Именно так, а не иначе. Именно это вы и воскликнули.

И непринуждённо взмахнув рукой, предложил Фёдору Кузьмичу продолжить прогулку.

- Да я... да разве я...

В своих собственных глазах Фёдор Кузьмич в эту секунду был жалок как никогда, и пожалуй, первый раз в жизни его это не тревожило. То, что на него обрушилось только что, перебило все остальное. А ведь главным было не то, что наговорил ему этот странный человек; а то, что Фёдор Кузьмич почувствовал. А почувствовал он внезапно в глубине души, что это правда. Такая, в которой он себе признаваться, конечно, не хотел. Но поднесли ему эту картинку как зеркало — и да, это был он, Фёдор Кузьмич как есть, голый и неприглядный.

Смущенно и растерянно, съёживаясь от стыда, который испытывал разве что в далёком детстве, он прошёл несколько метров за своим спутником как механическая кукла. "А хорошо ведь, что проспект пустой, никто не видит", - неожиданно подумалось ему с облегчением. И сразу же после этого пришла ещё одна мысль:

- Но вы ведь знали, что я за человек, когда материализовались посреди этой улицы?

- Ну да, - пожал плечами собеседник. - Разумеется.

Казалось, вся эта ситуация его нисколько не беспокоила и не тяготила, и созерцание дна падения человеческой натуры никак его не затрагивало.

Фёдор Кузьмич же, напротив, был чрезвычайно взволнован.

- Почему же вы решили мне помочь?

- Видите ли, - с некоторым даже равнодушием сообщил брюнет, - решил помочь не столько я, сколько наше верховное ведомство. Я просто был поблизости.

- Какое такое верховное ведомство? - встревоженный Фёдор Кузьмич вдруг сложил в уме два и два про ведомства, исполняющие желания, и с испугом подумал, куда же он вляпался, и что от него теперь могут потребовать.

Незнакомец покосился на него с легким удивлением.

- Это вы про нашу контору сейчас подумали? Нет-нет, мы обычно по другому профилю. Я сейчас, если позволите, имел в виду Его, но решил выбрать более современный синоним.

- Кого?

На этом простом вопросе собеседник неожиданно замялся.

- Сейчас так, знаете ли, не говорят, да и нам с именами рекомендовано быть осторожнее... как бы вам передать-то этот архаизм, неудобно даже вслух произнести...

- Да уж передайте как-нибудь, - неожиданно ощутил вдруг поднимающееся раздражение Фёдор Кузьмич, словно его лишали какого-то важного ответа.

Брюнет вздохнул.

- Бога, конечно.

И тут же быстро добавил:

- Подчеркну ещё раз, термин сильно устарел, не воспринимайте его как некоторое окончательное определение. Как я уже сказал, он очень, очень старомоден и за прошедшие эпохи, некоторым образом, весьма потаскан.

- Кто? - глупо спросил Фёдор Кузьмич. - Бог?

- Нет. Термин.

Федор Кузьмич внезапно остановился посреди улицы.

- Хотите сказать, что он существует?

- Термин?

- Бог.

- То есть, вы верите, что существую я и эта улица, но не верите, что существует Он?

- Может, всё это во сне, - не сдаваясь, выдал свой тайный козырь Фёдор Кузьмич. - Может, я надышался угарными газами и упал-таки в обморок, а сейчас лежу в коме. И вы мне кажетесь.

Собеседник усмехнулся.

- Ну хоть бы и так, извольте. Но поверьте, что даже в вашей коме — Он существует. И, скажу более, из Него, по сути, вся эта ваша «кома» и создана.

Затем, рассеянно глядя по сторонам, брюнет добавил:

- Как и всё, впрочем, остальное…

И на этом месте Фёдору Кузьмичу показалось, что в его странном собеседнике промелькнула некая неуловимая грусть.

- А почему же тогда архаизм? - Фёдор Кузьмич решил пока не спорить и временно принять странное сновидение, как оно идет. - Раз вы утверждаете, что он есть?

- Вы опять путаете. Архаизм не Он, а слово. Слово — это буквы, а буквы обозначают концепцию, концепция же устаревает вместе с развитием цивилизации и человеческого интеллекта. А Он никуда не девается.

- Но я полагал, что мы, люди, эээ... отвергли концепцию бога, потому что это оказалось именно что концепцией. Ну, там, фаза детского развития на заре цивилизации и все такое. Мы давно в него не верим.

- Сложности переходного периода, - пожал плечами спутник. - Подростковое отрицание родителя и все такое.

Фёдору Кузьмичу остро захотелось сказать, что он уже давно не мальчик верить во всякие сказки, но вместо этого он спросил:

- Вы же не собираетесь убеждать меня в наличии сковородок и райских дев с арфами?

Незнакомец неопределенно повел плечами:

- Не в привычных вам, положим, описаниях, но они, поверьте, имеются.

Фёдор Кузьмич остановился. Контуры домов по-прежнему таяли в зыбком мареве. Странная реальность не желала никуда исчезать.

- И показать можете?

- Это вам к иллюзионистам надо, - сказал брюнет. - К престидижитаторам. Покажут все, что попросите. Давайте продолжим путь.

- Не можете, значит, - с некоторым злорадством сказал Фёдор Кузьмич. - Болтаете, стало быть, бездоказательно.

Незнакомец развернулся и посмотрел на него в упор.

- Рай я вам показать не могу, поскольку, как уже сказал, мы с вами тут на промежуточной дистанции. А ад не вижу смысла показывать — вы, батенька, из него полчаса тому назад как вышли.

И с этими словами незнакомец двинулся по улице таким быстрым шагом, что нимало, кажется, уже не заботился, поспевает ли за ним спутник. На минуту Фёдору Кузьмичу вдруг показалось, что воздух нагрелся и едва неуловимо дрожит, а контуры домов приобрели алый отблеск. Побоявшись отстать, он спешно припустил вслед и торопливо выкрикнул:

- Но позвольте! Допустим, я вам верю! Но ведь если он есть — это же всё меняет! А вы об этом молчите. Это же какие последствия... да вы на каждом углу должны об этом говорить, всем без исключения… все должны знать..

Брюнета он-таки догнал и теперь семенил рядом, пытаясь отдышаться.

- А вы же в него не верите, - сказал насмешливо брюнет. - Да и потом — зачем? Кво профит, кому, так сказать, выгодно? Моей конторе — нет. Клиентов меньше, доходы падают. Нас устраивает как есть.

- Так вы всё-таки из... - осененный внезапной догадкой, проговорил Фёдор Кузьмич, и горло его перехватило небольшим спазмом.

- Из этих, да, - согласился спутник.

Фёдор Кузьмич очень аккуратно и почти незаметно скосил глаза на его твидовое пальто, пытаясь углядеть хвост.

- А зачем мне помогаете? - спросил он, несколько растерявшись.

- Подрабатываю. Занимаюсь, можно сказать, частным извозом. Поступает заказ на сопровождение, ближайший водитель-частник откликается.

- Так ваша ж задача всех в... - взволнованно запинаясь, произнес Фёдор Кузьмич. - А вы меня, получается, обратно?

- А вдруг вы потом обратно захотите? - хитро прищурился брюнет. - Вот мне и работёнка опять.

Фёдор Кузьмич содрогнулся.

- Я всё запомню, даже не думайте!

- Вы всё забудете.

С этими словами брюнет неожиданно остановился.

- Ну вот и дошли. Главное, меньше нервничайте. И не забывайте лучший вопрос из всех, которые сегодня задали.

- Это какой?

- "Куда я иду", разумеется. От конечной точки назначения сильно зависит, действительно ли вы идёте или по кругу ходите. Впрочем, если что — пожалуйте к нам, отговаривать не буду. Кругов у нас традиционно много, я вам даже скидку по знакомству сде...

Последние слова таяли уже в невесомой словесной дымке. как и сам собеседник, растворяющийся в легком тумане. На мгновение всё подернулось плотной серой пеленой перед глазами Фёдора Кузьмича, как будто он упал в вертикальный обморок, если бы такие случались в природе. Это длилось несколько секунд.

Затем взор его прояснился. Он осмотрел привычные стены комнаты, кресло, в котором сидел, собравшись к выходу на работу, рассеянно погладил нырнувшего под руку черного кота. Кот резко мяукнул. Фёдор Кузьмич потряс головой, словно пытаясь отогнать некие непонятные видения, взглянул на часы и подскочил: "Опоздаю же! Как пить дать, опоздаю. И что расселся-то!"

Выбежав из подъезда, он торопливо отцепил стоящий под навесом велосипед, и, привычно на него запрыгнув, набрал скорость навстречу разгорающемуся рабочему дню.