Помните из детства вот такое стихотворение:

Не было гвоздя - Подкова Пропала.

Не было подковы - Лошадь Захромала.

Лошадь захромала - Командир Убит...

И так далее.

Так вот, этим стихом автор и вдохновлялся. И не только им...

 

Я — Пьеретта подай-принеси, служанка в трактире сразу за городской стеной. В том, что принадлежит Жадному Жаку, чума на всю его родню. А в придачу еще оспа, горячка и трясучка святого Ги.

Почему так бывает, что одни рождаются с серебряной ложкой во рту, а другим судьба и драной рубашонки не припасла? Вот меня совсем младенцем мать подкинула к дверям приюта Благочестивой Каи, там я и выросла, бедная, без родительской ласки, зная лишь пинки и колотушки. Теперь вот с раннего утра до позднего вечера мне приходится замешивать тесто, отскребать котлы и противни, запаривать отруби для свиней, а из остатков стряпать похлебку для неприхотливых посетителей. Потом подавать на столы горшки с варевом и кружки с дешевым вином, а ночью за сущие гроши ублажать постояльцев, каждого из которых очень хочется огреть чайником по сытой морде. Чайником, конечно, не получается, а вот плюнуть в похлебку — это я всегда пожалуйста!

Почему судьба так несправедливо обошлась со мной? Почему я не родилась толстобокой дочкой мясника с Пеньковой улицы или щекастой внучкой пекаря с улицы Роз? Эти расфуфыренные крали должны были оказаться на моем месте! Разносили бы сейчас пиво местным пьяницам в кабаке или трясли сиськами в заведении мадам Жуль, а не жрали пироги с печенкой с утра до вечера.

Горько мне! Ох, как горько! Ведь единственное, что случилось сегодня хорошего: мужик, позвавший меня к себе в комнату, напился, как хряк, и, обслюнявив мне грудь и шею, свалился и захрапел, едва успев стянуть панталоны с волосатых ляжек.

Ну что же, раз маленький улегся баиньки, то не грех и посмотреть, не завалялось ли мелкой монеты в его сюртуке и карманах — девушке сверх оговоренного на красную ленту в косу или горячий, с пылу с жару, пирожок. А если вы из тех, кто считает тяжким грехом присвоить несколько грошей, значит, вы никогда не держали во рту вонючей закорюки, которой эти скоты так гордятся.

Впрочем, в этот раз даже и по карманам шарить не пришлось. Стоило мне приподнять кушак, как из прикрепленного к изнанке тайного кошеля, прошитого жилами морского скордюка, выпал на пол серебряный таллен. Новенький, блестящий, словно вчера на монетном дворе отлитый. У меня аж сердце зашлось, я ведь никогда таких деньжищ в руках не держала. Наклонилась, сжала монету в ладони и думаю: «Благочестивая Каи, покровительница сирых и убогих, ты ведь не будешь возражать, если бедная сиротка заберет этот таллен себе, потому как сколько всего на него, красавца, купить можно: и пирогов с печенкой, и лент атласных, и кожаных башмачков с пряжками!».

Да нет же, дура я, дура! Если уж что покупать, так рыбный прилавок на городском рынке. Давно присмотренный, сто раз вокруг обойденный, шесть шагов в длину и два в ширину. Мне чуть ли не каждую ночь снится, как я в чепце и бязевом фартуке, вся такая толстая и недоступная, выкладываю на темную от воды столешницу карасей и уклеек, щуку и карпа, а в центре, под рукой, чтобы никто не своровал — розовую форель в нежных прожилках жира.

Пожалуйста, Каи, ну что тебе стоит, разреши. Всего один-единственный раз!

Молчишь?

Всегда ты молчишь. Гордая слишком с бедняками разговаривать. Ну так вот, я сама за себя решать буду!

Теперь никто не посмеет меня по щекам хлестать за нерасторопность и подол задирать. Нет, подол, пожалуй, можно, но только за дорогой подарок или как законной жене.

Главное, никто потом не докажет, что я таллен этот присвоила. Мало ли где в дороге он выпасть мог. Тем более что шнуровка на кошеле перетерлась и лопнула: лошадь — в галоп, монета — кувырк в траву.

Зашунула таллен за щеку. Штобы не потерялша. Вше, Шадный Шак, чума на вшю твою родню, я ухошу.

У меня теперь начнется новая жизнь!

 

***

Я — Жюль Тревел, пудр-клозет-лакей или, говоря по-простому, графский говнец. Бжу... Бдю... Короче, стерегу ночной горшок графа Карлоса Зингельского, правителя вольного города Шпацена, а также сопровождаю его сиятельство, когда тот изволит отлучиться по зову плоти в личный нужник. Наш граф страсть как любит порассуждать о делах государства, сидючи на бархатном кресле с дыркой посередине. А я, стало быть, составляю ему компанию. Поддакиваю, головой киваю, мысли нужные подсказываю, шелковый подтирочный лоскут подаю.

Передо мной, знаете ли, многие знатные господа заискивают, так как его сиятельство очень ко мне благоволит и изволит прислушиваться, когда на горшке важные решения принимает. Тут я слово свое ценное вставить могу, типа, кавалер Гримуль предан графскому сиятельству всем сердцем и достоин звания первого министра. Или второго. Или хрена в зубы. В зависимости от того, что этот Гримуль мне посулил. Так что место свое я ни на что не поменяю никогда в жизни, даже на должность хранителя исподних штанов его сиятельства.

Всем я доволен, одна только неисполненная мечта и осталась — дворянство получить, в благородное сословие выбиться. Прямо так себе и представляю: вот женюсь я на славной девушке, вот родится у меня наследник-красавец, дитя невинное с голубыми глазками и золотыми волосиками, а уже ровня всем дворцовым щеголям, ничем не хуже. Ведь пока я без титула, господа эти, с оттопыренными мизинцами, одной рукой кошель с монетами суют, а другой нос платочком прикрывают. А как отвернутся, такое презрение в их глазах, что и не передать. На меня меланхолия от этой несправедливости находит, никакие нюхательные соли не помогают!

 

Неделю назад произошло такое событие. Вызывает меня граф и говорит:

— Ты не раз доказывал свою преданность, Жюль. Поэтому для выполнения важного поручения выбираю именно тебя, хотя разговоров наших в теплом уютном клозете мне будет сильно не хватать.

Я прямо прослезился весь и отвечаю:

— За вас, ваше сиятельство, в огонь и в воду. Не говоря уже за другие места. Что прикажете?

Его сиятельство высморкался в кружевной платок и молвит:

— Надо доставить важную вещь одному нужному человеку.

Тут граф взял с подноса резной ларец, откинул крышку и достал оттуда серебряный таллен. Самый обычный, таких у меня в кошельке всегда звенит несколько штук на мелкие расходы. Но молчу, дальше слушаю. Кто я такой — вопросы задавать?

Граф и продолжает:

— В семи днях пути отсюда обитает в Кабаньем лесу чародей Гензелиус. Он долго служил мне, но, когда я прижал магов, покинул город. Мне нужна от него одна услуга, а взамен ты отдашь ему вот этот таллен. Чем-то монета дорога Гензелиусу. Семейная реликвия или что-то в этом роде. В свое время чародею пришлось так поспешно уносить из города ноги, что таллен остался у меня. И смотри, никому не слова, Жюль. Во дворце не должны узнать, что я связался с колдуном. Получишь карту и двух охранников. А я в долгу не останусь. Проси что хочешь.

У меня аж внутри все оборвалось. Его сиятельству нужна моя помощь! Пустяковая, так скажем. А взамен я дворянство себе могу попросить. Исполнится моя мечта заветная!

Поэтому глотаю слюну и рапортую:

— Все будет доставлено точно и в срок.

Граф меня по плечу потрепал. Положил в кожаный кошель заветный таллен и протягивает мне.

— Раз ты говнец — говни. То есть я хотел сказать — гони. Немедленно и с моего благословения.

Я сразу понял — начинается новая жизнь! Нутром почувствовал. Печенкой, селезенкой и прочим ливером. И так был не последним человеком, а уж теперь совсем высоко поднимусь.

Оделся я побогаче, в парчовый кафтан и шитые золотой нитью штаны, отправился в путь и гнал лошадей пять дней подряд почти без остановок. Притомился. Тут как раз городок на пути. Миленький такой, уютный, без столичных финтифлюшек. Чистые занавески на окнах, горшки с гортензиями на подоконниках, на улицах жареной поросятиной пахнет, девчонки в подоткнутых юбках полы моют, ножки белые на всеобщее обозрение выставляют. Завернул я с охраной в трактир на кружку пива и миску с бараньей похлебкой. Отдохнуть душой, так сказать. А то всегда начеку, без сна и отдыха при горшке его сиятельства.

Кружка за кружкой, захмелел немного, а подавальщица зазывно так подмигивает. Мол, бери, дорогой, я вся твоя до утра, если есть чем расплатиться. У меня есть, я же не кто-нибудь, а графский гонец. В смысле говнец. В смысле... ну вы меня понимаете. Повело меня, конечно, я не евнух какой, всякий-разный. Нормальный мужик со всеми причиндалами. А тут цыпочка — тощая, но жаркая. Цицьки из корсажа чуть ли не вываливаются. Правда, рыбой сильно воняет, ну так это ничего, дело житейское. Короче, позвал ее к себе в комнату.

Утром просыпаюсь — голова гудит, девка сбежала, а, самое главное, шнурок тайного кошеля развязан и таллена нет, пропал, говнюк! То есть говнец. Нет, говнец это я. Нет, я гонец. Тьфу, короче, полное безобразие и неразбериха. То ли в дороге монету потерял, то ли девка-змеюка, вонючка рыбья, украла. Только ведь не пойман — не вор. Не докажешь ничего.

Стою как оплеванный и думаю, что новая жизнь показала мне неопрятную костлявую задницу. Если его сиятельство узнает, что я таллен проворонил, прикажет голову рубить. Как пить дать прикажет. И так мне жалко себя стало, так жалко, загубленного во цвете лет, прямо чуть не разрыдался, как малец. Но потом себя в руки взял. Говнец я, в конце концов, или тварь дрожащая? Достал из кармана кошель, высыпал на ладонь все таллены, что с собой были. Выбрал самый новенький и блестящий. Послюнил, о рукав камзола отполировал, оглядел со всех сторон. Ничем этот таллен от того, что колдуну нужен, не отличается. Вот и отлично. Будет что Гензелиусу предъявить.

А с девкой-змеюкой потом разберусь, на обратном пути.

Не, ну а че? А вы как бы поступили на моем месте?

 

***

Я — чародей Гензелиус третий, последний из древнего и славного рода великих магов, постигших книгу Темных и Светлых таинств, ведающих стихиями, словом убивающих живых и поднимающих мертвецов из праха. К несчастью, за многие столетия волшба в нашем роду истончилась. Я, последыш, к своему страшному стыду, родился с очень малыми способностями к колдовству. Казалось, что я опозорил свой род. Подростком я пытался покончить с жизнью, кинувшись в морскую пучину со скалы. Тогда дед ценой собственных колдовских сил наложил на серебряный таллен роковую печать, повязанную на мое имя. Когда монета рядом, могущество мое возрастает в десятки раз, а без нее я почти бессилен. Устрою ветер, но не бурю, сожгу кустарник, но не вековые сосны, нашлю чесотку, но не черный мор.

Когда граф Карлос Зингельский пожелал огнем и мечом извести всех магов свободного города Шпацена, я отступал так поспешно, что не смог унести монету с собой.

Много лет провел я в диком лесу, никому не нужный, лишенный колдовской мощи, почтения и славы, все это время вынашивая план мести. И вот, наконец, мой час настал. Я получил послание соколиной почтой.

О, как дрожали мои руки, когда ломали графскую печать на свитке! О, как закричал я не своим голосом, подняв к небу стаю воронов:

— Свершилось! Свершилось то, чего я ждал целых двадцать лет! Теперь начнется новая жизнь!

Карлос Зингельский писал знакомыми, похожими на извивающихся змей, буквами, что на город идут полчища варваров, и призывал сослужить ему последнюю службу, посулив взамен бесценный для меня таллен.

Сегодня до меня добрался гонец с так называемой реликвией. Сказать, что я был взбешен — не сказать ничего. Подделку, жалкую подделку всучил мне графский посланец!

Вы считали, что обман сойдет вам с рук?

Как же вы ошибаетесь, граф Карлос Зингельский! Уверены, что, если двадцать лет назад застали меня врасплох, вынудили второпях покинуть город, значит, вы победили? Какая самоуверенность. Какая напыщенная глупость. Какая бездарность. Вы даже не потрудились прислать вельможу, дворянина. Решили, что для опального мага сойдет тупой простолюдин, пусть и в штанах с золотой нитью?

Вы загнали себя в ловушку, мой великий правитель.

То ли вы блефовали и никогда не были обладателем знаменитого артефакта, то ли посчитали, что я не смогу отличить бесполезную монету от магической? В любом случае вы не знали, что без таллена я не развею дикие орды, как горсть песка по пустыне.

Скорее всего, и без волшебного серебреника, одним мастерством я мог бы защитить Шпацен. Но я не хочу.

На что вы надеялись, посылая гонца ко мне? На мою доброту? На то, что я не оставлю в беде матерей и их детей?

Вы зря надеялись, граф. Зря надеялись. Вашего скудоумия не хватило, чтобы понять: я не добренький дедушка-волшебник и я сразу увижу подмену. Мой таллен сияет в темноте невидимым другим ослепительным светом. Присланная же вами вещица — жалкая монета среди прочих многих. Бессмысленная и бесполезная пустышка.

Как и ваш гонец, от которого несет нужником. И которого я, кстати, уже превратил в лягушку.

Теперь мое время смеяться, Карлос Зингельский. Я не окажу поддержки вашим наемникам. Пусть орды варваров разорвут вас на куски.

Надеюсь, что оскал дикарей будет последним, что вы увидите в своей жалкой жизни!

Между прочим, мне пришла в голову прелюбопытнейшая идея: не отправиться ли поглядеть, как доблестно будут ваши воины сражаться без моей помощи?

Где мой дорожный плащ и посох?

 

***

Я — Роджеро Славный или Роджеро Волк. Как вам больше нравится. Кондотьер[1] армии из трех тысяч доблестных аркебузеров и пехотинцев. Лучший среди лучших и дорогущий среди дорогих. Потому как если не хотите проснуться одним прекрасным утром с перерезанной глоткой — лучше не экономьте на тех, кто вас охраняет.

Кое-кто считает меня средоточием злобы и кровожадства и правильно делает. Я сын мясника, внук палача и правнук разбойника с большой дороги. Тесаки, топоры и свинячьи туши у меня в крови. Клянусь своей деревянной ногой!

Уже десятилетие я побивал, побиваю и буду побивать всех врагов по эту сторону океана, а если понадобится, то и по другую. И еще я каждый вечер молюсь Благочестивой Каи, чтобы не оскудели кошельки власть имущих в нашей стороне. Ибо ни один наемник не воюет за голую идею.

Когда-то в юности я был задиристым бескорыстным щенком. Приятно вспомнить. Но со временем потерял совесть, ногу и веру в человечество и ничуть об этом не сожалею. Так оно легче — без лишнего багажу.

Сейчас я подрядился повоевать за графа Карлоса Зингельского. Этот краснопер известен своим скупердяйством и эгоизмой, но я тоже не лыком шит. Взял вперед пятнадцать тысяч монет, а еще попросил пять сверху, когда отгоним варваров с юга подальше от вольного города. А это, клянусь своей деревянной ногой, будет нелегкая работенка. Я, конечно, выбрал удачную позицию, засел со своими молодчиками за узким проходом в высоких скалах. Только ведь и варвары не дети малые. Их тыщи и тыщи, у каждого боевой конь, копье и черное зелье в крови, что делает человека берсерком.

Я так Карлосу и сказал:

— Все может быть, мой граф. Мы будем храбро сражаться, не сомневайтесь. Но может случиться и так, что отряды варваров прорвутся сквозь наши укрепления. И тогда никакая Каи вам не поможет.

Граф пощипал свою бороденку, почесал ухо, похлопал по спине борзую и сказал:

— Это, конечно, тайнейшая из тайн, но тебе, Роджеро Волк, я скажу как родному: рядом с тобой на время вторжения встанет один из величайших магов современности. Он умеет поднимать смерчи, бури и зажигать смертоносный огонь. С ним ты станешь непобедим.

— Смертоносный огонь — это хорошо, — говорю. — Клянусь своей деревянной ногой! Но где же он, ваш маг?

— А он, — отвечает краснопер, — прибудет на ваши позиции прямо перед битвой. Так что готовьтесь к победе.

Готовьтесь к победе! Где вся надежда на неизвестного мага. Не слишком обещающая перспектива. Но больно уж глаза графа золотыми таллами и серебряными талленами сверкали. Человек слаб. Согласился я.

Теперь представьте себе внизу и впереди, насколько хватает глаз, пыль, пыль и пыль от мчащейся на наши позиции варварской конницы. А от мага ни слуху ни духу. То ли их светлость меня обманул, то ли маг его светлость. И я отчетливо понимаю, что не удержать нам эту позицию. Кочевники хоть и в невыгодном положении, но их мильены и мильены против моих трех тыщ.

Я мог бы попробовать, но это уже непозволительная роскошь, идущая вразрез с моими принципами. А посему приказываю трубить отступление.

Мы уходим, пусть граф сам разбирается и с магом своим, и с варварами, а не выплаченными мне монетами пусть подавится. Потому как ни одна чужая битва не стоит моей драгоценной жизни. Люди гибнут за металл, а я не желаю. И точка.

Пошевеливайтесь, ребята! Уносим ноги, мою, деревянную, особенно бережно.

Что? Поймали старикашку, который вздумал за нами следить? Сбросьте его в пропасть вместе с плащом и посохом, чем-то мне его физиогномия не нравится.

 

***

Мы — я и Жадный Жак — прячемся в погребе трактира среди бутылок ягодной наливки и кровяных колбас. Отсюда ни черта не видно, но хорошо слышны пальба из мушкетов и вопли умирающих. Густой сладковатый дым просачивается сквозь деревянный пол.

Я ничего не понимаю. Еще вчера герольды объявляли на площадях, что город неприступен, что варвары никогда не прорвутся за ворота, что доблестные солдаты Роджеро Волка…

Но доблестные солдаты попали в засаду, лежат убитые на поле боя вместе со своим командиром. По улицам и переулкам рыщут бородатые дикари с копьями и боевыми топорами, с лезвий которых стекает кровь горожан. Горят и рушатся дома, испуганно ржут кони, гортанные победные крики все ближе.

Жак трясется, как студень, хрипит и молится всем святым, которых знает. Я тоже шепчу дрожащими губами:

— Благочестивая Каи, защитница сирых и убогих, спаси и сохрани, прошу! Больше никогда не буду грешить, и злословить, и воровать. Забери проклятый таллен, только пусть в этот раз лихих людей пронесет мимо.

Дверь в трактире слетает с петель, потолок прогибается под тяжестью чужих шагов. Скинута крышка погреба. Кто-то большущий, жаркий, густо пахнущий овчиной и потом спрыгивает на пол. В руках у него огромный нож. Я закрываюсь рукой от этого страшного человека.

Жирный Жак визжит, как боров на живодерне, его круглое пузо рассечено от груди и дальше, к низу живота.

Прихожу в себя, когда дикарь вскидывает меня на плечо, словно мешок с требухой, и выбирается из погреба. Торжествующий вопль вспарывает дрожащий горячий воздух.

И я кричу, кричу, кричу.

Кто-нибудь, на помощь!

Cеребряный таллен выскальзывает из-под шнуровки платья и катится вниз по ступенькам так же, как моя мечта о новой жизни.

Проклятая Каи! Ты, ты во всем виновата, злодейка! Ведь с самого начала же знала, как оно повернется!

 

Что-то сверкает на солнце прямо у меня перед глазами. Благочестивая Каи, на ремне у этого варвара цепочка из золотых таллов! Этот дикарь наверняка не знает им цену. Моя рука сама собой тянется к солнечным кругляшам.

У меня еще начнется новая ж...

 

[1]Кондотьеры — руководители военных отрядов, находившихся на службе у городов-коммун и государей