Гавана, Куба, 1958 г.

Последнее утро последнего года началось с обычного ритуала прощания с временным приютом. Покидая съемную квартирку, Энрике Льоса оставил на столе месячную плату и записку с просьбой забыть съехавшего жильца и незамедлительно найти нового. Все пожитки Льосы умещались в армейский рюкзак. Большего ему нужно не было: деньги и приобретенные на них слитки хранились в американском банке, а к одежде, мебели и даже оружию Льоса не привязывался. Менять квартиры он также привык. В некоторых приходилось безвылазно сидеть весь месяц, в иных едва-едва появлялся, чтобы позволить себе час-другой чуткого сна. Некоторые комнаты становились базами планирования операций и наполнялись народом, неизбежно привлекавшим внимание. С такими приходилось прощаться по возможности быстро. Из одной Льоса выбирался с перестрелкой.

Льоса сомневался, что владелец квартиры отыщет съемщика. Уже завтра частная собственность перестанет иметь значение, и Гавана станет красной, как звезды. У Льосы осталось последнее задание. Ночью пришел приказ явиться во дворец. На правом плече запылали белым шрамы в виде вписанного в круг семиугольника. Ослушаться Льоса не мог.

Возле дворца Льоса остановился и закурил. Площадь полнилась народом. Из администрации диктатора выносили документы и ценности, кто-то тащил печатную машинку. Дамы в дорогих платьях ждали в переполненных чемоданами автомобилях, пока мужчины завершали дела в сердце умирающего государства. Стоял неимоверный гвалт. Люди торговались и ругались, прощались и назначали встречи, смеялись и плакали. В царившей вокруг суматохе Льоса чувствовал себя удивительно спокойным и даже счастливым. Восьмое поручение освободит его от клятвы. Щедрое жалование позволило устроить дела так, чтобы безбедно прожить остаток дней. Еще до того, как в Гавану войдут коммунисты, можно будет сесть на самолет и отправиться в Доминикану, а оттуда – в Америку или куда-нибудь еще. Один день до абсолютной свободы.

- Пошли!

Хосе-Мария Варгас не изменял себе даже перед лицом абсолютного краха идеалов. На нем красовалась безупречно чистая военная форма. Сапоги и черные волосы Варгас словно начистил до блеска одной и той же щеткой. Из образа выбивалась лишь щетина, ставшая дополнением тонких усиков над верхней губой.

- Пошли, - согласился Льоса.

Варгас подвел его к кабриолету.

- Поведешь.

Кивнув, Льоса сел за руль. Варгас устроился рядом.

- Куда едем? – спросил Льоса.

- Пока прямо. Буду подсказывать.

- Что нужно делать?

- Не поверишь, - сказал Варгас, - но я не знаю. Батиста хочет обсудить задание лично с тобой. С глазу на глаз, так сказать.

- Ясно.

С глазу на глаз диктатор обсуждал с Льосой только одно задание – то самое, которое привело к перестрелке на съемной квартире и единственное провальное. Именно из-за него служба Льосы не завершилась еще полгода назад. У клятвенной печати семь углов – семь выполненных приказов, и ни одним меньше.

 

Варгас велел затормозить у большого поместья, утопавшего в зелени садовых деревьев. Сам отпер ворота, чтобы пропустить автомобиль, и провел Льосу через анфиладу опустевших комнат в просторный кабинет, в котором стояли только журнальный стол и два кресла. В одном из кресел сидел, заложив ногу на ногу, Фульхенсио Батиста, диктатор Кубы и хозяин клятвенной печати. У дверей замерли солдаты.

- Выйдите, - приказал Батиста.

Когда Варгас притворил дверь, диктатор пригласил Льосу присесть напротив.

- Это последнее задание, - сказал Льоса. – Командуйте.

- Да без тебя знаю, - махнул рукой Батиста. – Не хочешь поставить еще одну печать?

- Нет, пожалуй, хватит. Я бы и первую не ставил.

- Вот она, благодарность! – Батиста поднялся и, заложив руки за спину, принялся взад-вперед ходить по кабинету.

- У вас уже нет надо мной былой власти. Куда бы я подался, если бы отказался в первый раз? Да и вышел бы из изолятора?

- Твоя правда, не вышел бы. Но я по-прежнему могу велеть тебе убить себя в качестве последнего поручения. Или приказать Варгасу. Твоя жизнь по-прежнему принадлежит мне, Кике.

- Возможно. Да только я вас уже не боюсь.

- Как и все на этом проклятом острове!

- Вероятно. Так что я жду ваше последнее распоряжение. Только не просите убрать Кастро или Гевару.

- Да кому они нужны! Они не продержатся у власти и пяти лет, - сказал Батиста. – Но за эти пять лет могут натворить бед, если обнаружат кое-какие секреты. Так что ты обезопасишь один из этих секретов. Эвакуируешь на аэродром, погрузишь на самолет и, если хочешь, вместе с ним вылетишь из страны.

- Куда?

- В Сальвадор.

- Что я должен эвакуировать?

- Не что, Кике, а кого, - поправил Батиста. – Хозяина этого особняка и моего давнего друга.

 

Гавана, Куба, 1573 г.

Над гаванским бастионом взошла круглая пятнистая луна, и Тощий Педро расслабился. «Мария Путеводительница» качалась на волнах, убаюкивая после тяжелого дня. Почти все матросы уже спали. Завтра «Марии Путеводительнице» позволят пришвартоваться в порту Гаваны, и тогда Тощий Педро станет богат. Очень богат. Да, он потерял больше рабов, чем планировал, ведь пришлось делать большой крюк, чтобы зайти в Порту, но оно того стоило. Когда сделку предлагает его светлость Мануэль Гонсалвеш, можно и пожертвовать несколькими неграми. За один рейс Гонсалвеш заплатил, как за три, а требовалось-то всего лишь доставить в Гавану большой ящик. Итого деньги от Гонсалвеша, выручка от продажи негров, накопления. Можно разорвать контракт с судовладельцем доном Алонсо, оставить «Марию Путеводительницу», осесть в Толедо и распрощаться с морской жизнью.

Тощему Педро сравнялось сорок, и здоровье было уже не то. От дурной юности остались несколько болезней, которые с годами не делались милосерднее. Управляться с матросней становилось все тяжелее. Хватит. Достаточно приключений и лишений. Пора остепениться. Интересно, скучает ли в далеком Толедо цыганка Роза, ловко управляющаяся с ножами и с мужчинами? Можно предложить ей стать постоянной любовницей и купить домик для визитов. Но не жениться, нет-нет, для этого нужна женщина благодетельная.

- Капитан!

Педро оторвал взор от обольстительницы-луны и кивнул подошедшему Родриго. Первый помощник выглядел встревоженным.

- Негры буянят. Указывают на графский ящик.

- И черт с ними, - пожал плечами Тощий Педро. – Накажи самых ретивых, они и угомонятся, впервой, что ли!

- Так я посмотрел. Клянусь пречистой девой, капитан, в ящике кто-то скребется.

- А даже если и так, что с того? Завтра передадим его – и все дела.

- Страшно. А ну вылезет?

Вздохнув, Педро приказал Родриго разбудить самых крепких матросов и спустился в трюм. Прикованные друг к другу негры в ужасе сгрудились в одном углу, подальше от ящика. Обнажив нож, Педро подошел к таинственному грузу. Изнутри действительно доносились странные звуки, будто кто-то методично водил чем-то твердым по стенкам ящика. Капитан постучал по прочному дереву.

- Кто там?

Ответа не последовало, но звуки стали громче. Изнутри скреблись, пытаясь выбраться на волю. Тощему Педро стало страшно. Кто вообще выдержит такое долгое плавание без еды, воды и движения? Запертое в ящике существо словно спало всю дорогу, пробудившись в час прибытия в Гавану.

Подошли матросы во главе с Родриго. Вооруженные топорами и тесаками, они казались способными дать отпор чему угодно, однако в ящике сидело нечто непонятное, потустороннее, и Педро не решился открывать его.

- Будем караулить всю ночь, - сказал капитан.

 

Существо в ящике не прекращало скрестись всю ночь, однако так и не смогло справиться с ящиком. Отправляясь на лодке в колониальную канцелярию, чтобы получить дозволение войти в порт, Педро молился, чтобы успеть передать ящик до того, как случится что-то ужасное. На причале его ожидали.

- Особое распоряжение, - сказал конторский работник. – Что-то такого важного у вас на борту?

- Да рабов до полусотни. Видать, ждут на сахарных плантациях, - ответил Педро, полностью удовлетворив любопытство клерка. Рабочих рук в колонии действительно не хватало.

Он смотрел, как «Марию Путеводительницу» медленно подтягивают к пирсу. Матросы уже вытащили злополучный ящик на палубу и обвязывали его тросами.

- Кто получатель груза? – спросил клерк.

- Представитель графа Гонсалвеша.

- Вот как? Не знал, что у него есть интерес в рабах.

- Не рабов, - покачал головой Педро. – Вот этого ящика.

- Мы оповестим его.

- Как можно скорее, прошу вас. Мне нужно получить расчет.

Расчет до того, как тварь в ящике все же выберется, подумал Тощий Педро. Вот что имеет значение. Дальше пусть делают с ним, что угодно.

Он приложил ухо к нагревшемуся на солнце дереву, но внутри стало тихо.

Человек Гонсалвеша явился к полудню. Жара к этому времени стала невыносимой, и Педро лежал, потягивая кислое пиво вместе с Родриго. Матросов он рассчитал из имевшихся денег, и те растворились в лабиринте узких улочек Гаваны. Томившиеся в трюме рабы еще только ждали своей участи, но Педро решил сначала разделаться с посылкой Гонсалвеша и только потом вести их на невольничий рынок.

Португальцы составляли абсолютное меньшинство в колонии, но влиятельному и целеустремленному Гонсалвешу все же удалось открыть на Кубе конторку и первым перекупать дары Нового света, чтобы впоследствии беспошлинно сбыть их на родине. Ставленника графа, угрюмого, смуглого и бородатого, как все португальцы, Педро узнал сразу.

- Луиш Фернанду да Силва, - представился португалец, шипя и смачивая брызгами слюны длинную бороду.

Мужчины прошли в канцелярию Гонсалвеша, где ударили по рукам, выпили рома за успешное плавание, и Силва пригласил Тощего Педро и Родриго посмотреть груз, который как раз доставили и занесли на склад. Убедившись в целостности ящика, он покивал, довольно побурчал и выдал Педро гербовую бумагу на получение денег из канцелярской казны.

- А кто там? – спросил вдруг Родриго.

- Простите? – Силва широко улыбнулся.

- Кто в ящике?

- Там фамильные ценности, - улыбка Силвы стала шире. – Видите ли, его светлость не привык хранить все богатства в одном месте. Это суровый мир, а Европу ждут великие потрясения, очевидно. Почему бы не обезопасить себя?

- Понимаем, - сказал Педро, но Родриго вновь все испортил.

- Но нам показалось, что там был кто-то живой.

- Вот как? Что ж, если вы настолько любознательны, готов открыть ящик и показать вам несколько картин. Они действительно, как живые. Его светлость заказывает у итальянцев.

Педро вдруг понял, что на складе нет никого, кроме них троих и неизвестной твари в ящике. Он извинился и пошел к двери, но Силва окликнул его.

- Неужели вы не любите искусство, капитан? Я вынужден настаивать!

Тощий Педро дернул дверь на себя, но та оказалась заперта. Толкнул – потом начал колотить в нее. За спиной раздался треск. Обернувшись, капитан увидел, что передняя часть ящика лежит на полу. Внутри было совершенно пусто. Родриго, выпучив глаза, смотрел внутрь.

- Он очарован, видите? – с придыханием проговорил Силва.

- Чем? Кто там?

- О, так вы не видите! Удивительно. Видимо, он оставил вас на сладкое, капитан, - сказал Силва.

Педро положил руку на рукоять ножа.

- Это бесполезно, поверьте.

- Выпусти меня!

- Чтобы вы вынесли секрет его светлости во внешний мир?

Завороженный Родриго сделал неловкий шаг по направлению к ящику, затем еще один. Протянул руку в пустоту – и вдруг рванулся вперед, словно его привязали к коню, а затем погнали животное с места в галоп. Тощему Педро оставалось только смотреть, как тело помощника зависло внутри ящика, а затем его начало корежить и ломать, выворачивая руки и ноги. Родриго закричал – страшно, тонко, так, как кричат загнанные на охоте животные. Затем вопль оборвался, голова Родриго крутанулась на половину оборота, изо рта брызнула струйка крови, отчетливо прозвучал хруст ломающихся костей. Тварь отпустила жертву и медленно выползла из ящика. Теперь Педро начал различать ее – сотканный из дыма бесформенный силуэт.

- Добро пожаловать на Кубу, ваша светлость, - поклонился Силва.

Тварь зашипела, двинулась вперед, и Педро, отвернувшись, снова принялся стучать в дверь. Не потому, что верил в успех, а чтобы не видеть твари, не знать, когда она приблизится. Смертельный удар был почти милосердным.

 

Гавана, Куба, 1958 г.

- Главное в нашем деле, Кике, - кругозор, - сказал Батиста. – Попробуй осмотреться.

- Снаружи дом казался длиннее, значит, где-то здесь есть потайная дверь. Скорее всего на той стене.

Льоса вытянул палец, указывая на предполагаемый тайник.

- Молодец, - похвалил Батиста. – Жозе, будь любезен.

Что-то щелкнуло, часть стены дернулась, отворяясь, и хозяин поместья предстал перед Льосой. Это был молодой человек с длинными вьющимися волосами и благородным лицом с тонкими чертами и высоким лбом.

- Граф Жозе Серрану Гонсалвеш, - произнес Батиста. – Мой советник и доверенное лицо. И хозяин ночной Кубы в последние четыреста лет.

- Триста пятнадцать, - глубоким приятный голосом поправил Гонсалвеш.

- Пусть так. Если коммунисты найдут Жозе – а они его найдут – не миновать беды.

- Почему бы не взять его с собой? – спросил Льоса.

- О нет, - Батиста нахмурился. – Ты увидишь, что тело Жозе нестабильно, как и его разум. А еще о нем почти никто не знает. Я не могу рисковать. Самолетом, который я пришлю, управляет нужный человек, но с этого момента ответственность за него несешь ты. Если с Жозе что-то случится – я нашлю смертное проклятие через метку, ясно?

Льоса кивнул.

- Тогда оставляю вас наедине. Поле близ Сан-Себастьян, послезавтра, в час ночи.

Батиста отворил двери, жестом велел солдатам и Варгасу следовать за собой, и зашагал из комнаты в комнату, чтобы навсегда покинуть Гавану.

 

Жозе Гонсалвеш склонил голову, изучая Льосу. Глубоко посаженные глаза графа бегали вверх-вниз, не задерживаясь на лице. Льосу посетило неприятное ощущение, будто его читают, как книгу.

- Мы останемся здесь до завтрашнего утра, после чего покинем Гавану. Проведем ночь и день в полях под Сан-Себастьяном и сядем на самолет, - обрисовал он план, чтобы нарушить молчание.

- Я боюсь солнечного света, - сказал Гонсалвеш. – Он смертелен для меня.

- Тогда выдвинемся ночью и попробуем укрыться где-нибудь ближе к точке эвакуации.

Гонсалвеш неопределенно мотнул головой.

- Будьте у меня на виду. Постоянно, - попросил Льоса.

- Это невозможно.

- Почему?

- Я вижу ваше проклятье, - Гонсалвеш коснулся плеча наемника там, где была клятвенная печать. – Я знаю многое о проклятьях. Мое – одно из лучших и худших одновременно. Что вы умеете, Энрике Льоса?

- Многое.

- Не хитрите. Фульхенсио мог поручить мою эвакуацию только человеку с даром.

Льоса промолчал.

- Ну же, - граф облизнул тонкие губы.

- Я не привык распространяться о таких вещах, сеньор Гонсалвеш. Поверьте, что мое проклятье вытянет нас из беды, буде она случится.

- Аминь, - сказал Гонсалвеш.

 

Ближе к полудню тело графа растворилось в воздухе, оставив только выписанный нечеткими теневыми мазками след. Льоса успел заметить, как лицо исчезающего графа искажает гримаса боли. Проклятье из худших, подумал наемник. Тень встала возле окна. Заметить ее можно было, только если внимательно вглядываться. Существо словно начертали несколькими неловкими мазками серой акварели поверх масляной картины, настолько расплывчатым и непостоянным был силуэт.

Льоса попробовал поговорить с теневой формой графа. После исчезновения Гонсалвеш прекратил реагировать на голос: не отвечал и не выполнял просьбы, но иногда еле слышно шипел. Он стал перемещаться по комнатам дома, и Льосе приходилось напрягать зрение, следуя за ним. Выпускать графа из вида было опасно, ведь Батиста говорил что-то о временной потере разума. Такого подопечного лучше всегда держать при себе. Или себя при нем.

Часы тянулись болезненно долго, и, хотя ближе к вечеру силуэт Гонсалвеша стал четче, и в нем даже можно было различить человеческие пропорции, в свое настоящее обличие граф не возвращался. Льоса попытался коснуться тени, но та угрожающе зашипела, и во все стороны от нее протянулись длинные туманные щупальца.

- И как я буду контролировать тебя завтра? – вслух посетовал Льоса.

В одиннадцать вечера, когда Льоса уже начал клевать носом, тень Гонсалвеша почернела, и граф вернул себе человеческий облик.

- Удерживаться утром было сложно, - прохрипел граф. – Я ничего не натворил?

Льоса покачал головой.

- Не представляю, что делать с вами завтра, сеньор Гонсалвеш.

- Заприте меня в маленьком темном пространстве.

- Хотел бы я знать, где таковое есть в Сан-Себастьяне.

- Подойдет любой дом. Тварь не умеет открывать двери или окна. По правде говоря, она довольно пассивна и реагирует только на разумную жизнь, которой питается.

- Час от часу не легче, - проговорил Льоса.

- Не волнуйтесь, Энрике. Тварь сыта и будет такой еще примерно неделю. Фульхенсио позаботился об этом… не так давно.

- Он скармливает вам людей?

Лицо Гонсалвеша потемнело, густые брови сурово сдвинулись, и подопечный Льосы стал очень похож на какого-нибудь античного бога с картины.

- Не мне, Энрике. Твари. Мы с ней не одно и то же. И вы понятия не имеете, где нахожусь и что чувствую я, когда тварь пожирает очередного несчастного или наслаждается воздухом мира живых.

 

Замок Гонсалвеш, Португалия, 1568 г.

Мануэлю Гонсалвешу нравились полевые цветы – это Лусия помнила лучше, чем свое старое имя. Каждое утро она ходила на рынок к одной и той же пожилой торговке, чтобы купить свежий букетик. Скорее всего, именно эти деньги и позволяли старушке не умереть от голода. Кому еще в целом мире нужны простенькие, блеклые цветы?

После того, как спальня графа становилась чистой и уютной, а букетик занимал свое место на сундуке при постели, Лусия шла в часовню при замке и долго молилась там – сначала новым богам, которые властвовали в Португалии, затем духам, которые остались на родине. Вдруг они тоже слышат? Лусии казалось резонным упомянуть всех. В конце концов, духи помогали ей, пока она жила в племени.

В тот день, когда пришел злой дух, Лусия наткнулась в часовне на младшего брата графа, Жозе. Сначала она даже не поняла, что он там. Молодой человек скрючился на скамье под левой рукой распятого Христа так, что его не было видно от входа. Лишь когда Лусия заняла любимое место, она увидела Жозе. Непослушные кудри полностью закрывали его лицо и подметали каменный пол, когда молодой граф дергал головой, чтобы набрать воздуха для очередной горячей молитвы. Слова на латыни вырывались из его рта хриплым полушепотом.

Не решившись молиться рядом с Жозе, Лусия встала и пошаркала прочь.

- Останься, - попросил Жозе, услышав шаги.

Лусия повернулась к графу. Тот поднял голову. Глаза Жозе были красными от слез, лицо опухло, губы потрескались.

- Не посмела вам мешать, господин.

- Ты не помешаешь.

Жозе протянул Лусии руки, и та коснулась его бледной кожи. В его широких ладонях ее кисти казались совсем крошечными – черными веточками в заснеженном поле. Лусия никогда не видела снега, а до того, как ее подарили Мануэлю Гонсалвешу, даже не знала, что он существует. Интересно было бы на него посмотреть.

- Помолись со мной, - попросил Жозе. – Попроси о моей душе.

Лусия села рядом, сложила руки на груди и начала повторять непонятные слова вслед за Жозе Гонсалвешом. Дойдя до знакомого Amen, она отважилась вновь посмотреть на графа. Он улыбался.

- Вдвоем уже не страшно, - сказал Жозе. – Благодарю тебя.

 

Вечером Лусия прибиралась в большом зале. Мануэль Гонсалвеш всегда относился к служанке с подчеркнутым пренебрежением. Брезговать экзотическим подарком одного из своих рыцарей – красивой чернокожей девушкой, принцессой племени – он не стал, но и не сделал ее, вопреки ожиданиям, любовницей. Вместо этого граф отправил ее в ученицы старой нянюшки, которая научила Лусию всему, что знала о привычках и страстях графа. Старушка быстро прикипела к девушке и крестила ее, чтобы спасти душу и избавить от посягательств мужчин. Так Лусия превратилась из принцессы в служанку.

Она медленно обходила зал вдоль стен, проверяя, не проели ли насекомые шкуры трофеев, достаточно ли дров в камине и нет ли пыли на стульях и столах. Мануэль Гонсалвеш не терпел беспорядка и грязи. Граф сидел за столом, доедая цыпленка. Жир тек по густой бороде Мануэля, губы и пальцы блестели. Жозе, составлявший компанию старшему брату, к птице не притронулся.

- Я никогда не ошибаюсь, - донеслись до острого слуха Лусии слова Мануэля.

- И ты можешь быть тысячу раз прав, но речь идет обо мне! – возражал Жозе.

- Потому что только тебе я доверяю. В конце концов, ты мой брат.

- Брат, которого легко принести в жертву.

- Это не жертва, Жозе, а мое имя не Каин! – Мануэль грохнул кулаком по столу. – Я предлагаю тебе не смерть, но бессмертие.

- И ад после Страшного Суда.

- Которого, возможно, не предвидится, - оскалил желтые зубы Мануэль.

- Ты впадаешь в ересь, брат.

- Я всего лишь умею здраво рассуждать. В конце концов, алхимик сумел доказать мне существование теней, а священники только обещают и пустословят. Я строю замки и расширяю земли здесь и сейчас…

Лусия подошла, чтобы забрать у графа блюдо с костями и долить вина.

- А, это ты, - Мануэль махнул рукой, отгоняя служанку. – Иди отсюда, не мешай.

Поклонившись, Лусия пошла прочь.

 

Злой дух явился ночью. Лусия села на жесткой лежанке, подтянув покрывало к подбородку. Было жутко и холодно, в воздухе растекся знакомый запах сырой земли, но в него вмешивался еле уловимый аромат ладана. Лусия осмотрелась. Слуги, с которыми она делила спальное помещение, дрыхли без задних ног. Они ничего не чувствовали, но Лусия понимала, почему. Из всех обитателей замка духам молилась лишь она одна. Только с ней говорили шаманы, показывая, как приоткрыть завесу между мирами. Распятый Христос и его суровый отец запрещали священникам заглядывать туда и защищали людей, удерживая границу и не пуская духов.

Лусия встала, быстро оделась, вытащила крестик на одежду, чтобы злой дух увидел его, и начала спускаться в большой зал. Она понимала, что странное поведение Жозе и разговор за ужином связаны с явлением злого духа. Знала она и что будет, когда дух поменяется плотью с Жозе – об этом рассказывали шаманы, а отец показывал одержимого, который обезумел и одичал настолько, что раздирал антилоп голыми руками и пил человечью кровь.

Лусия прошла на цыпочках мимо гостевых комнат, добралась до дверей большого зала и заглянула в замочную скважину. Внутри было светло. Горели камин, свечи на стенах и столе и большой фонарь, который держал в руке Мануэль Гонсалвеш. Жозе стоял в центре зала с закрытыми глазами, а вокруг него ходил, гремя бубном и читая заклинания, белый шаман, которого граф назвал алхимиком. Алхимик вовсе не походил на заклинателей с родины Лусии. Он не носил ни шкур животных, ни других магических атрибутов. Все его облачение состояло из бурой монашеской рясы. Тем не менее, его голос имел силу и был пригоден для вызова злых духов. Точно так же, зычно и громко, общались с миром за завесой чернокожие шаманы.

Ритуал уже не остановишь, подумала Лусия. Даже если она ворвется и ударит шамана, злой дух все равно придет: он почуял запах добычи. Жозе не помочь.

Девушка наблюдала за тем, как луч яркого белого света вырвался из фонаря Мануэля, охватил тело Жозе и ударил в противоположную стену. Сквозь скважину невозможно было разглядеть тень, порожденную заклинанием, но Лусия знала, что она там – мазки черного на белом, сущность, вызванная из другого мира, чтобы заменять Жозе тогда, когда на небе поднимается солнце.

Измученный Жозе опустился на колени, когда луч погас.

- Это все? – устало спросил он.

- О да. Завтра в полдень или даже раньше вы увидите результат, - сказал алхимик. – И да, Мануэль, выбирайте жертвы правильно. Помните, что Жозе впитывает воспоминания тени. Вы же не хотите, чтобы он обезумел или поглупел.

- Разумеется, - граф поставил фонарь на стол и потянул из ножен шпагу. – Первая кандидатура у меня уже есть.

Стальное жало уперлось в грудь алхимика, тот попятился, и Мануэль двинулся вперед, припирая его к стене.

- Разве это не мудрый выбор, мастер? – спросил он.

Лусия отвернулась. К счастью, никто не обнаружил ее подглядывающей за ритуалом, иначе ей пришлось бы плохо. Дрожа от холода и страха, она поплелась к себе. Завтра Лусия придет в часовню, станет молиться за душу Жозе и просить духов покарать Мануэля. И послезавтра. Всегда.

 

Сан-Себастьян, Куба, 1959 г.

Деревушка Сан-Себастьян состояла из пятнадцати-двадцати домиков. Окруженная запущенными плантациями, она определенно уже пережила период расцвета и стала одним из множества одиноких, затерянных во времени поселений уходящей эпохи. Батисте не было особого дела до крестьян, чья земля пришла в негодность. Машину Льоса бросил достаточно далеко, чтобы никто не заинтересовался Сан-Себастьяном. Больше часа они с Гонсалвешом шли пешком.

Оставив Гонсалвеша в полях, Льоса наведался в деревушку, нашел единственную хижину, в которой на окне стояла горящая свеча, и постучался. Потом еще. Спустя несколько секунд из хижины донеслось недовольное ворчание. В окне возникло заспанное лицо.

- Что тебе?

Этот мужик явно не мог дождаться победы Кастро, оценил Льоса.

- Товарищ, мне нужно отсидеться. Проклятые солдаты идут по следу.

- Я тебя не пущу, - испугался мужик.

- И не надо. У вас наверняка есть заброшенные дома. Покажи, какие, и отрицай, что видел меня.

- А, это-то есть, - мужик высунулся из окна по пояс и ткнул в хижину с провалившейся крышей.

- Революция не забудет твоей помощи.

Льоса пожал крестьянину руку, вернулся к Гонсалвешу, выждал полчаса и осторожно провел графа в заброшенную хижину.

- Здесь солнце меня найдет, - сказал Гонсалвеш, смотря сквозь дыру в крыше.

- Придется потерпеть. Я наблюдал за тенью. Она же может ходить по комнатам, просто не приближается к окнам. Солнце движется вот так, - Льоса провел рукой, показывая, где встанет и где зайдет светило. - Значит, как минимум этот и этот углы останутся без прямого освещения.

Граф поежился.

- Надеюсь, вы понимаете, что смерть твари повлечет и мою гибель.

- Догадываюсь, - сказал Льоса. – Но выбора у нас нет, уж извините. Если последние слухи правдивы, Кастро вступит в Гавану уже завтра, и выбраться из города станет практически невозможно. Пока что он медлит, позволяя всем, кому надо, оставить Кубу.

- Я знаю, - Гонсалвеш невесело улыбнулся. – Я сам рассказал об этом Фульхенсио после того, как тварь… впитала в себя одного коммуниста.

- Что?

Гонсалвеш пододвинул ногой валявшуюся на полу высокую корзину, поставил ее вверх дном, присел и вытянул длинные ноги.

- Я помню их всех, Энрике, - произнес граф. – От алхимика, призвавшего тварь, до самого последнего из партизан, которых отправлял на съедение Фульхенсио. Неужели вы еще не поняли, для чего я был создан?

- Ваша тварь пожирает людей, передавая вам их воспоминания?

- Не только. Воспоминания, знания, чувства, интуицию. Во мне живут сотни личностей, и из каждой из них я могу вытащить все, что только захочу. Я точно знаю, сколько золота было в испанской казне в тысяча пятьсот семидесятом, умею управлять кораблями, хотя всегда смертельно боялся воды и не смог бы даже поднять парус. Владею приемами фехтования, но ни дня не тренировался с истинным мастером. В конце концов, мне ведомы все планы коммунистов. Тварь пожрала тела всех, кто владел этими знаниями и навыками.

Граф замолчал. Пораженный Льоса инстинктивно отступил от него и скрестил руки на груди, чтобы скрыть тревогу.

- Зачем вам это?

- Не мне, - покачал головой Гонсалвеш. – Это со мной сотворил брат.

- И вы не задумывались о…

- Я не могу убить себя, Энрике. На Страшном Суде с меня спросят за многое, но уж всяко не за худший из грехов.

- Интересная позиция, как по мне. Что вы скажете о сотнях убийств?

- Во мне теплится надежда, что мы с тварью не едины в лице Господа, а мои руки не обагрены кровью.

- Вы трус, - сказал Льоса.

- Именно, - Гонсалвеш спрятал лицо в ладонях. - Но страх божий – не грех.

Льоса выудил из кармана портсигар и сунул в рот сигарету.

- Днем меня здесь не будет. Не хочу привлекать внимания. Спрячусь поблизости. Ждите меня к одиннадцати, и, клянусь всем святым, вам лучше быть в человеческом обличии, когда я вернусь.

Он вышел из хижины и коснулся сигареты указательным пальцем. Табак начал тлеть. Льоса с наслаждением затянулся, задержал дыхание и выпустил две дымные струйки через уголки рта. Над брошенными плантациями восходило ядовито-желтое солнце. В небе кружили вылетевшие на рассветную охоту стервятники. Вдалеке от столицы течение времени казалось слишком вязким, тягучим, обманчиво медленным. Льоса мысленно попрощался с дикой красотой Кубы, которая входила в новую эпоху, красную, как звезды. Эпоху рационализма, великих планов и власти грубых рабочих рук, в которой не оставалось места магии. Наемник растоптал сигарету и пошел от хижины прочь.

 

Он дремал в полях, и ему снились сны, полные огня. Из забытья Льосу вывел звук мотора. Наемник перевернулся на живот, осторожно приподнялся и увидел, как в Сан-Себастьян въезжают три открытых армейских «Джипа». Над возглавлявшим маленькую колонну автомобилем развевалось алое знамя. Простым совпадением такой визит быть не мог.

Сон сняло как рукой. Льоса вскочил и побежал в деревушку. Не добегая нескольких сотен метров, он перешел на шаг, выровнял дыхание и расслабил мышцы лица. Правая рука потеплела – это беспокойное сердце обращало кровь наемника в жидкое пламя.

- А вот и он!

Мужик, с которым Льоса беседовал ночью, указал на Льосу. Повстанцы, прикатившие на «Джипах», как один повернулись в его сторону.

- В чем дело, товарищи? – спросил Льоса. – Мы вошли в Гавану?

- О нет, - высокий темнокожий мужчина со шрамом на щеке кивнул и улыбнулся. – Но это дело нескольких часов.

- Какое счастье! Значит, я смогу вернуться домой.

Коммунист положил руку на приклад советской штурмовой винтовки. Его спутники начали медленно обходить Льосу с разных сторон.

- В чем дело, товарищи? Я же с вами!

Льоса поднял руки, оценивая ситуацию. Трое автоматчиков, еще у двух пистолеты, и еще сколько-то наверняка прячутся за хижинами.

- Вы, должно быть, обознались.

- Могли, - согласился предводитель. – А вот товарищ Варгас – нет. Кстати, он шлет вам большой привет.

- Не знаю я никакого Варгаса!

- Не юлите, Льоса, - дуло «калашникова» нацелилось прямо в грудь наемника. – Прошу вас вытянуть руки по швам.

Они знают о пирокинезе! Треклятый Варгас, конечно же, рассказал об «особенности» Льосы. Знал Варгас и то, что поджечь цель можно либо прикосновением, либо прямым заклинанием через вытянутую правую руку. Со всеми не справиться! Однако вряд ли осторожный Фульхенсио Батиста стал посвящать Варгаса в детали задания Льосы.

- Сколько стоил Варгас? – спросил Льоса, нехотя опуская руки.

- Ему ничего не платили. Товарищ Варгас просто очень любит родину. В отличие от предателей, которые улетели в Америку, он решил сотрудничать. Его перевоспитают. Первый шаг уже сделан.

Льоса позволил повстанцам сковать руки и привязать их к поясу.

- А теперь позвольте узнать, где груз, который Батиста приказал вам вывезти, - попросил командир.

Внутри у Льосы все оборвалось, когда повстанец издевательски усмехнулся. Конечно же! За автомобилем Льосы следили с того самого момента, когда он покинул поместье Жозе Гонсалвеша.

- Где тот человек, которого вам велено эвакуировать?

Наемник промолчал, хотя знал, что его партия проиграна. Из-за спины человека со шрамом выступил мужик, показавший Льосе заброшенную хижину.

- Кто бы это ни был, товарищи, он там!

 

Замок Гонсалвеш, Португалия, 1573 г.

- Я счастлив, что ты узнала тайну, - сказал Жозе, выпуская Лусию из объятий.

- Духи и белые боги свели нас, я лишь исполняю их волю.

- Верь в свободную волю.

Жозе встал и принялся одеваться. Он уже привык оставлять Лусию в комнате. Попросив служанку в подарок, он отвел от нее все подозрения. Лусия согревала постель Жозе в те краткие часы, когда он переходил из теневой формы в человеческую, а брат еще не успевал прислать за ним гонца. Днем девушка убирала комнаты, стараясь не замечать силуэт твари в покоях молодого графа.

Сначала всезнание Жозе пугало Лусию. Убирая с пути политических врагов и соперников в торговле, Мануэль Гонсалвеш насыщал младшего брата сведениями, навыками и мнениями. Иногда, рассказывая Жозе о сплетнях и событиях дня, Лусия натыкалась на снисходительную улыбку. Тварь черпала знания из десятков источников, и от нее невозможно было укрыть даже то, что не произносилось вслух, хранилось внутри черепов жертв. Спорить с Жозе Лусия не решалось, но даже если бы нашла в себе смелость, противостоять его железным аргументам не мог даже Мануэль.

Лусия помнила, как Жозе подкараулил ее в часовне.

- Ты была добра ко мне и молилась со мной. Но ты знаешь тайну, - он посмотрел ей в глаза. – Теперь я даю тебе выбор: молчать, быть со мной и молиться за проклятую душу дальше или… исчезнуть.

У Жозе был талант оратора. Он умел делать паузы перед словами, которые считал самыми весомыми, и в его устах они звучали особенно зловеще. Исчезать Лусия не хотела, кроме того, Жозе ей было жаль, а жалость часто ведет к привязанности.

 

- Верность — это болотная зыбь, - произнес Мануэль Гонсалвеш.

Лусия стояла перед ним, сложив руки на животе и стараясь не смотреть глаза в глаза. Годы постоянной борьбы сделали графа подозрительным и жестоким.

- То, что Жозе с тобой спит, засасывает тебя в его трясину, - продолжал Мануэль. – И чем глубже ты в нее погружаешься, тем опаснее становится. Я не слеп, служанка, и вижу, что ты все знаешь.

- Вы заблуждаетесь, светлость.

- Не-ет, - Мануэль встал из-за стола, приблизился к Лусии и двумя пальцами поднял ее подбородок. – Жозе может быть всезнайкой, но собственного ума ему недостает. Он делает неверные выводы из тех знаний, которые я ему дарую, и злоумышляет против меня. Не умеет выбирать друзей. И женщин тоже.

- Чего вы хотите от несчастной рабыни, господин? – Лусия скосила глаза, чтобы не было так страшно.

- Да немногое. Всего лишь протянуть руку и вытащить тебя из зыби. А взамен получить немного верности. Как бы полезен ни был Жозе, от него пришла пора избавиться.

- Вы не боитесь, что Жозе все узнает?

- Он знает, - хмыкнул Мануэль. – И я предпринимаю все необходимое, чтобы какой-нибудь опасный дурак, возбужденный заимствованными у по-настоящему умных людей мыслями, не вонзил дагу мне в брюхо. Мы с ним на ножах, а вот тебе есть, что терять. Я верну одному племени принцессу и даже запрещу своим молодцам покупать из этого племени рабов, если, конечно же, принцесса поможет подготовить ловушку для тени.

На закате Лусия явилась в покои Жозе с двумя кубками. Молодой граф уже обратился из тени и лежал, пережидая мучительный первый час существования во плоти, среди багровых подушек и медвежьих шкур. Полог кровати скрывал его лицо.

- Иногда я подумываю о том, чтобы поглотить тебя, - проговорил Жозе. – Так велико желание узнать, взаправду ли любишь меня.

- Не сомневайтесь, господин мой.

- Вино?

- Вино, - Лусия подала кубок.

- Не сегодня, - Жозе шумно зевнул. – Я смертельно устал. Тварь кормили.

Питалась тварь в подземелье. Ее специально вели из покоев до тюремных камер с помощью окровавленной тряпки и точно так же – назад, после того как трапеза завершалась. Убирали в подземельях другие слуги, однако Лусия никогда не слышала от них жалоб. Как учили черные шаманы, лишь самые могущественные злые духи могут поглощать тела без остатка.

Девушка коснулась груди Жозе, как обычно вздрогнув от того, насколько холодной та была. Молодой граф отказывался рассказывать, что чувствует, когда меняется телами с тварью, но превращения определенно причиняли боль, а пребывание за завесой делало кожу, волосы и ногти хрупкими. Иногда Жозе появлялся с посиневшими от холода губами и дышал облачками голубого пара. Просил Лусию согреть его и подолгу лежал в ее объятиях, не требуя любовных утех.

- Может, выпьешь? Это согреет тебя. Я добавила меда.

- Меда, говоришь?

- Дикого.

Жозе свесил ноги с кровати, принял кубок и поднес к губам. Лусии пришлось отвернуться, чтобы он не заметил смущения на ее лице.

- Дай мне свое вино, - потребовал молодой граф.

- Ты, - оскорбилась Лусия. – Неужели ты думаешь, что я способна отравить возлюбленного?

- Ни секунды не сомневаюсь.

Протянув вторую руку, Жозе смотрел на Лусию, пока та не вложила кубок меж заледеневших пальцев. Девушка вырвала его вино и сделала большой глоток. Затем прильнула губами к кубку, оставшемуся в руке Жозе.

- Доволен?

- Вполне. Не стоит верить всему, что нашептывает тварь.

Внутри молодого графа словно что-то надломилось. Он улыбнулся Лусии самой теплой своей улыбкой – той самой, которую она видела в часовне, согласившись вместе помолиться, и в тот раз, когда Жозе предложил ей стать его любовницей в обмен на жизнь. Подавив желание остановить Жозе, Лусия улыбнулась в ответ, подождала, пока любовник осушит кубок и обняла его. Она держала его в нежных руках, и их дыхание замедлялось вместе с действием отравы.

Утром Лусия пробудилась в одиночестве.

 

Гавана, Куба, 1959 г.

Темнокожего гиганта со шрамом, приведшего Жозе Гонсалвеша в штаб-квартиру, не рискнули осматривать и просить сдать оружие. Караульным сказали, что команданте безгранично доверяет этому человеку. Солдат провел пленника в небольшой кабинет, где Фидель Кастро, склонившись над столом, записывал наброски к очередной речи. В пепельнице тлела сигара.

- Где второй? – спросил команданте, не отрываясь от бумаг.

- Умер при загадочных обстоятельствах. Кожа почернела, а клеймо на плече стало красным и распухло.

- Что ж, и один сеньор Гонсалвеш может оказаться очень полезен, - Кастро провел ладонью по бороде и подхватил двумя пальцами сигару.

- Чего вы хотите? – спросил Гонсалвеш.

- Того же, чего и Батиста, чем бы вы для него ни занимались. Любите Кубу?

- За неимением лучшего, - граф развел руки.

- Честный ответ, - кивнул Кастро. – Мы сработаемся. Даю нам обоим время подумать, пока же ответьте, есть ли что-то такое, что может повлиять на мое решение?

Человеку со шрамом не понравилось выражение лица Гонсалвеша, когда тот начал рассказывать.

- Вы не поверите, сеньор Кастро…