Овентри прикрыт от приходящих с материка штормов косматой грудью кряжа, а уже в долинах, скатывающихся к глади Подморья, в ноябре поистине гнусно и отвратно; даже грибы стараются потуже свернуть шляпки, тихонько урчат и видят вязкие непутёвые сны.

Анастасис помнил груздёвые террасы, даже возмужав и привыкнув к овентрийским обычаям. Помнил съёженные шляпки, гнущиеся к земле ножки, обросшие шершавой коростой со стороны, откуда неслись стылые ноябрьские ветра.

Ножик с кривым клинком, в рукоятку которого впились озябшие пальцы, оставался с ним с тех самых пор. И шрамы на предплечьях и левом бедре. Память принимает разные обличья — особенно если это память о тёмных местах и мрачном времени.

Переступив с ноги на ногу, Анастасис покачал головой, пытаясь припомнить, с чего вдруг решил срезать через Рыборезный скат. Расслабился? Потерял осторожность, рассчитывая по-быстрому домчаться к Господину Пы? Вздохнув, он осторожно поправил нож в рукаве, чтобы при нужде выхватить поживее.

Отьмеченные надвигались неторопливо, шаркая, останавливаясь, однако не позволяя намеченной жертве выскользнуть из окружения. Выглядели отталкивающе, хотя, конечно, до настоящей метаморфозы им было далеко. Так, немытые, растрёпанные и провонявшие брагой уроды, которых в отдалённых деревнях вволю рожали бабы безо всяких отьметин; даже у устья неба. Даже там.

— Денег надо? — переспросил Анастасис, пятясь ещё и ещё. Прикинул, как бы живенько оглядеться, потому как стоит запнуться и упасть — конец. Добро бы речь шла о бандочке, каких куча в окрестностях рыбацких причалов, но на милость отьмеченных полагаться не хотелось бы. Многих изуродованные жизнью вдали от света скоты калечили просто так, забавы ради, а кое-кого и отъестествовали, не удовлетворившись добычей из монет и куртки. Скорее всего, троица перед Анастасисом — не те насильники, понятное дело… и всё же.

— Денег? — эхом откликнулся отьмеченный, щуря слезящиеся глаза, левый зарос жёстким чёрным волосом, одно ухо заметно длиннее, с короткими полосатыми иголочками сверху. Его мама, подумал Анастасис, могла бы прижить такого уродца с белкой. Огромной жирной свирепой белкой, обученной вышибать долги в переулках с тусклым и жиденьким освещением, а то и без оного. Белка облизывала желтоватые резцы: — Денег обязательно, раз предлагаешь… но сначала выкладывай стекляшки. Все, какие есть. Зеркала, смекаешь?!

Ставни ближайшего дома резко захлопнулись. Отьмеченные даже не вздрогнули; как и Анастасис, в общем-то. Двое — для деревенского забияки ничто. Кабы не фонари да не щели в ставнях, оба уже изучали бы новые дырки в шкурах. И кабы не остальные отьмеченные, пробиравшиеся вдоль цоколей куда-то к зеву извилистого проулка, полного тьмы и теней. Пятеро, из них минимум один передвигался уже с помощью рук. Много.

— Сгинули сей же час! — разнеслось над Рыборезным скатом, звеня среди осклизлых пустынных рам и рогаток, над испятнанной чешуёй брусчаткой. Голос звонкий, сильный, невероятно уверенный в себе для этого места и времени суток. Девичий голос, напоминающий о рассвете над океаном, той минуте, когда киты величаво восходят к свинцовой глади вод.

И той, когда начинается упорная неуклонная охота на морских гигантов.

Карета — основательно сколоченный экипаж в чёрном лаке и алых вензелях — остановилась прямо посреди ската, с похвальной осмотрительностью держась подальше от изгвазданных разделочных мест, среди которых несложно затеряться злодею. Может, потому девчонка, покрикивавшая задорно из сиявшего салона, не ощущала угрозы, да и оба мордоворота в сальных лакейских тряпках, начистоту, тоже. Нет, огромные волосатые кулаки бдительно держались за кнутовища, да только зыркали верзилы исключительно на пару доходяг, приближавшихся в открытую… а остальные отьмеченные шустро сгинули в тенях — чтобы зайти с тылов.

Крошади волновались, грузно топали, фыркали, топорщили усы; путный извозчик уже извертелся бы в поисках подозрительных силуэтов, но по скату аккурат улепётывали двое отьмеченных, с видимой подобострастностью кланяясь и пряча глаза. Отвлекая. Анастасис сунул руку во внутренний карман и вынул небольшую амальгамированную розочку, стараясь не делать резких движений, чтобы не насторожить слуг девчонки.

Простая уловка, шептал он про себя, простейший фокус, что ж вы, олухи…

Левая рука уже вынимала фиал с заключённым огнём и подносила к губам. Как нарочно, разыгравшийся ветер завывал в водостоках и флюгерах, потому огонёк не расслышал с первого раза, пришлось, торопясь и рискуя обжечься самому, повторять просьбу.

Всё случилось в один момент.

Вот взвыли и рванулись с места крошади, вздыбив широкие ремни шерсти на спинах и пеня пасти. Вот содрогнулась под весом очутившихся на крыше отьмеченных карета, вот кто-то ухватил за руку лакея, таща с козлов, а другой уцепился за дверцу, не позволяя барышне запереться…

Фиал соприкоснулся с основанием розы именно в этот момент: свет сделался ярче, побежал по извивах хитроумного лабиринта и вырвался снопом, словно из прожектора, резко очертившего сразу всю сцену схватки. Пара отьмеченных с болезненным воем свалилась за карету и, судя по топоту, поспешила ретироваться, остальные, дымясь обожжёнными местами, разбежались, спеша выскочить из ослепляющего и увечащего луча. Затхлый сырой пар поднялся даже от рукавов лакея, боровшегося на земле.

Анастасис отдёрнул фиал от розы, сунул зеркальце в карман, подержался зудящими пальцами за ледяную на ощупь мочку уха — и быстро зашагал к карете, неся нож как можно незаметнее. Так, что наименее пострадавший отьмеченный налетел на самый клинок и только каркнул озадаченно, мгновенно сделавшись тем, кем и был, — немолодым, измождённым мужчиной, измордованным непосильной работой и задурманенным паршивым хмельным, а ещё — чувством причастности к компании, чему-то, что в свете называлось бы дружбой, товариществом… Анастасис выдернул нож и стряхнул кровь, не позволяя себе сочувствовать отьмеченному дольше, чем пару мгновений. Тот упал, по грязному камню зазвенел уродливый широкий тесак.

— Вот так, — сказал Анастасис сам себе, прыгая ко второму, почти оклемавшемуся. Этому — в недобрый час вернувшемуся беличьему отродью — лезвие ткнулось в икру, заставив бросить занесённую дубинку и заковылять прочь. Психующая крошадь от души цапнула бедолагу за плечо, а лакей, не успев даже встать, влепил горячего кнутом.

Ещё один отьмеченный как раз достиг переулка, раздумав воевать, а последний из упорных лежал на брусчатке, получая щедрых оплеух от возницы.

— Поле боя осталось за рыцарями света, — констатировал Анастасис и подмигнул девчонке, насуплено таращившейся из салона. — Благодарю, прекрасная незнакомка!

— Какая там незнакомка, — снисходительно пропыхтел мастер ременного боя. — Это Розалина Люц, дочка самого, чтоб ты понимал!..

Анастасис застыл, уже намного пристальнее вглядываясь в лицо девчонки.

— Да не стой столбом! — перегнулся с козлов возница и подмигнул. — Полезай сюда, подбросим до дому! Ты ж этого, старьёвщика нашего, выкормыш же ж?! Ну вот! Подбросим до дому, орла такого…

 

***

Книги стояли, как утром и вчера, и годами до сих пор, — и неуловимо изменились, чуточку расслабившись, сделавшись дружелюбнее, мягче… доверчивее, решил Анастасис. Доверчивее, вот что.

Всё изменил свет. Помимо электрических ламп и старомодных газовых светильников теперь стеллаж осветила тройная зеркальная ловушка: одна — сгущавшая природное сияние, висевшее над океаном, вторая — фокусирующая фосфоресцирующее зарево подсводных грибниц и третья — доносившая мягкое свечение колб с люминесцетом, хорошенько покормленным с утра.

— Крошадьми, — брюзгливо повторил господин антиквар Росс Таркас, в просторечии Господин Пы, а украдкой и заочно — «наш старьёвщик», в отличие от кочевого племени старьёвщиков взаправдашних, что подвизались на мусорных кучах в городских тупиках. — Или скормили бы кому-нибудь в океане, например. Китам, почему нет? Предварительно измельчив?

Анастасис опустил книжку и широко ухмыльнулся. Господин Пы, супя густые седые брови, явно подшучивал, а поздней осенью это означало хотя бы сносный день… видит свод, если кто и заслуживал передышки от бесконечной череды болей, так это именно его опекун. Проследив взглядом, как Господин Пы замысловато прихрамывает по направлению к передней части лавки, зеркальщик-самоучка вернулся к чтению, попутно зарисовывая что-то в блокноте с изрядно обтёртыми срезами.

Звякнул колокольчик, взвизгнула дверь, и между высоких полок, опережая модно одетую девицу, ворвался сумрачный ветер.

— Чем могу… — Старый антиквар вдруг запнулся и совсем иначе, без чопорной учтивости, спросил: — Розалина? Что-то… случилось?

— Привет, дядюшка Росс, — звонко и весело сказала девица, ещё толком не видимая с глубокого древнего кресла, укрывавшего Анастасиса во время чтения. — Ничего не случилось. Ну, то есть пока. Потому что, знаешь ли, хочется какого-никакого случая… страшно хочется!

И гостья захохотала легко, заразительно, щёлкнула пальцем по тусклой склянке, постучала по раструбу мятого горна, а потом увидела стеллаж с книгами — и, полное впечатление, перестала даже дышать.

— Ох, дядюшка… — совершенно другим голосом сказала Розалина, и Анастасис вдруг понял, что уже слышал посетительницу раньше, буквально третьего дня. Не прятаться же от девчонки, грустно подумал он, и остался сидеть. — Книжки…

— Эти безопасны, — излишне быстро и резко вмешался Господин Пы. — Смотри, они все на свету, ни капли тени.

— Обложки конечно, — напряжённо ответила Розалина, подступая ближе и комкая рукою в перчатке вышитую юбку. — А то, что внутри? Там же…

Другая ладонь замерла возле алого корешка со стёршейся надписью. Анастасис заложил карандашом нужное место, аккуратно отодвинул учебник и блокнот с заметками прямо в световое пятно под торшером. Поднялся мягким неслышным движением.

— Черви и вши обитают во тьме невредимы, — нараспев, чуточку насмешливо сказал для явно взволнованной гостьи. Толком не зная: успокоить её хочется или, наоборот, прогнать. Потому что, по-хорошему, сейчас придётся благодарить за спасение, отлично понимая, что Розалина рисковала собственной жизнью, пусть и не догадываясь о том. В Долинах после подобного посмешищем становились до гроба… — Мыши вьют гнёзда поближе к грибницам и свету…

— Мрак поглощает полнее, коль дух полон силы, — наморщила нос девица — и обернулась. Тут же замолчав и густо зардевшись. Это называется «вспыхнула», задумчиво отметил Анастасис, чуть наклонив голову.

— Благодарю за… помощь, благородная Розалина.

— Не уз-нал… — громко и отчётливо ответила гостья, уже улыбаясь. — Дядюшка Росс, он меня не узнал, можешь представить?

— Почему же?! — взвился Анастасис, чувствуя, что краснеет тоже. — Третьего дня, на Рыборезном скате…

— Ну. Ты. Даёшь.

Осёкшись, он уставился в огромные серые глаза с чуточку раскосым, непохожим ни на кого разрезом. Выдохнул:

— Люц… Ах ты ж темень… Люц, стало быть? То есть… Ли?! Мо-о-рок…

— Где ты пропадал? Куда ты девалась? — Они снова смеялись в унисон, как в детстве, и в один голос задавали вопросы, и любые раны переставали болеть, если на них подул друг… и Анастасис понял, что сжимает руки Розалины абсолютно неприличным образом, только когда Господин Пы громко прокашлялся где-то за спиной. И даже тогда — облегчение продолжалось, будто подействовала обезболивающая настойка.

— Меня привезли совсем недавно, — нарушила молчание Розалина, не сводя взгляда с Анастасиса. — Папа решил, что пришло мне время заключить помолвку… и… вообще. Вот. Решил и вернул с Найкори. Там у нас дом, и там всё время светло, а я… а мне полезен свет, — смущаясь, докончила она.

Анастасис кивнул. Найкори — не самый модный курорт, конечно, но, как и все Подзубные острова, находится в местах, где со свода свешиваются колоссальные скалы постоянно люминесцирующих сталактитов, а из пучины прозрачных вод вздымаются пики светящихся сталагмитов. В основном, на Подзубные отправляют отьмеченных, а говорят, что даже и настоящих отьменных, — ну понятно, таких, кого хватит на недешёвое путешествие… или больных настолько, чтобы само их согласие на процедуры служило углублению врачебных знаний. Медицинская академия Державы расположена именно на Подзубных, хотя и не на Найкори, конечно.

— Я жил с мамой, в Долине Шейдхорс, а потом… — Анастасис дёрнул щекой: — Потом переехал к дяде Россу, это уже года два как. Учусь вот… собираюсь в Механическую школу.

— Освещение книг — его работа, геверет Розалина, — сообщил Господин Пы и укоризненно посмотрел на Анастасиса: — Где твои манеры, мальчишка? Или, может, ты забыл пополнить запас чая?

Вздрогнув, Анастасис почти с болью отпустил руки Розалины, чтобы бегом броситься в тесную кухоньку на задах лавки, где обычно заваривался чай для покупателей и посетителей. Но девушка тут же сделала шаг вперёд, придержав его за рукав. И привстала на цыпочки, прижавшись губами к самым его губам.

— Ты спас нас всех, — чуточку севшим голосом пояснила Розалина, глядя блестящими яркими глазами, куда более красивыми, чем он помнил с детства. — Подвиг должен быть награждён!

Анастасис пристально вгляделся в лицо Розалины, в длинную смуглую шею — и, конечно, уловил тончайший узор отьметин над правой ключицей. Поклонился, как мог, учтиво, и поспешил к чайнику, надеясь, что ни Господин Пы, принявшийся увещевать гостью, ни сама Ли не сумели разобрать в его взгляде ничего, кроме понятного смущения и волнения.

Ему страшно, до судорог, захотелось встретить отца Ли. И просто… просто спросить: почему он не следит за дочкой, как может допускать к ней мрак, ведь даже у заключённых каторжников… Анастасис вздохнул и выбрался в лавку уже с подносом, чашками и дымящимся чайником. Господина Пы, однако, уже нигде не было видно.

— Он скоро вернётся, — улыбнулась Розалина, помогая расставить чашки на низеньком, богато украшенном интарсией столике. — Только разживётся плюшками, и сразу же назад…

Анастасис кивнул, потянулся к чайнику, но Розалина перехватила его руку.

— Не настолько скоро, — сказала она твёрдо и отчаянно. — Не настолько.

И подвиг, ох, подвиг, конечно же, был награждён, и были вознаграждены прошедшие годы, и горячее дыхание лечило шрамы, отьметины и одиночество, связавшее их давным-давно, оказавшееся единым на двоих.

Им не хватило бы всего времени мира — но они успели.

 

***

Девчонка хохотала звонко и беззаботно, а Анастасис досадливо стаскивал с плеч насквозь промокшую рубашку.

— Балда, — констатировал он с досадой. — Непременно требовалось запрыгивать на валун… балда и есть! А если бы…

— Ну ты же прыгнул? А, Наст?

Анастасис уже не ворчал по поводу клички, упорно цепляемой острой на язычок Розалиной. Твёрдая корка на мягком, словно пух, но холодном снегу… в Овентри зимой на берег наползала колючая ломкая шуга, но представить её красивой и тем более хрупкой никак не удавалось.

Розалина видела наст в горах и прилепила прозвище с ходу.

— Прыгнул, — проворчал он, глядя вдаль. Отсюда, из укромной бухточки, куда они убегали носиться на крохотных самокатах из китовых костей, открывался потрясающий вид на океан, выглядевший тут подсвеченным снизу. Будто в отцовских рассказах о краях Старых Китов, куда Лукивен-старший, рассказывали, отправился, чтобы выяснить, куда уходит прежде такое многочисленное поголовье хозяев моря. Анастасис подумал и стянул заодно и штаны, тоже мокрые до нитки. — Прыгнул, а мне скоро к ещё одному клиенту бежать…

Розалина пожала плечами, сидя на сухом, сложенном втрое пледе и всматриваясь в морские просторы. Анастасис подумал, что она очень красивая, красивее всех, кого он видел за недолгую жизнь. Розалина вздохнула и принялась стягивать пушистую курточку. Парень поспешил отвернуться, подошёл ближе к прибою. Если всё получится, он всё-таки найдёт тот самый компас китов, который укажет дорогу к местам, где они рождаются и взрослеют. Уже совсем скоро, совсем-совсем — и Розалина останется только в памяти, а впереди… Но привычное воодушевление от мыслей о китах никак не желало наступать.

— Как только они не мёрзнут, — буркнул он, различив несколько светящихся черт, скользящих в волнах у самого горизонта. — Киты-то. Не мёрзнут. Светятся всю жизнь сами. — Он усмехнулся невесело. — И светят нам всю свою смерть.

— Злишься, — тихо сказала Розалина, обнимая его сзади и прижимаясь всем телом. На миг опешив, Анастасис вдруг понял, что именно чувствует, различил прикосновения груди, живота, бёдер… Розалина тоже разделась — догола. — Ну не злись, а? Лучше расскажи ещё про свои зеркала, про концентрированное сияние, про… — Её пальцы поглаживали, согревая, нет, раскаляя его добела. Холод стремительно исчезал в совершенно других, но всё ещё непривычных ощущениях.

Анастасис поймал себя на мысли, что, останься у него хотя бы одна рука и одна нога — к ней он плыл бы до последнего вздоха. К ней невозможно было не возвратиться. Как невозможно было не обернуться сейчас.

 

***

— Пару раз. — Руки Флориана Люца плавно скользили по столешнице, перебирая листы бумаг. Узкие жилистые запястья сплошь покрывала сеть едва уловимых взглядом, тончайших шрамов. — Пару раз.

— Да, — подхватила Розалина, переведя дыхание. — Так вот, ты знаешь, что он умеет…

— Восемь, — жёстко, грубым и неприятным тоном прервал её отец. — Вы виделись восемь раз, не считая случайных встреч на людях. Оставались наедине достаточно долго… чтобы разобраться, что там он умеет. — Магистр Люц выделил последнее слово интонацией, сальной и гадкой. — Или ты рассчитывала, что я не узнаю?

— Ты меня слышишь, пап? Ты вообще разбираешь, что я говорю?! Это и есть решение твоей проблемы! Лукивен доработает свои зеркалки, ты выкупишь проект, и семейное дело, которым ты так дорожишь, останется на плаву, да что там, оно перевернёт весь мир!!!

— Полагаю… — Флориан Люц достал сигару, обрезал кончик и закурил, напряжённо вглядываясь за окно, в залитый светом Овентри. В Овентри, стемней всё дотла, залитый именно его, Люца, светом! — Полагаю, маленький гнусёныш переворачивает тебя достаточно славно, чтобы ты лишилась здравого смысла… если располагала хоть толикой. Вертит, хочу я сказать. Активно и целеустремлённо. Весь в отца.

— При чём здесь моя личная жизнь… — Розалина осеклась, глядя в тяжёлые, неподвижные глаза отца, оказавшиеся в паре дюймов от её лица. Флориан пересёк комнату быстрее, чем мог уловить человеческий взгляд. Пересёк непроглядно стремительно, сказал бы верующий человек. Как и шрамы, это не было единственным следом Той Ночи. Не было, впрочем, и самым поразительным.

— Послушай меня, строптивка, — процедил Люц. — Послушай меня внимательно. У тебя нет и не может быть личной жизни, которая меня не касалась бы. Вся твоя жизнь — моё дело. Темень! Твоя жизнь принадлежит мне точно так же, как световые фабрики и эта сигара! И лучше бы тебе запомнить…

Он выпрямился, оказавшись немногим выше дочери. Жёсткая ледяная ладонь легла ей на плечо, смяла, впиваясь в тело, причинила боль, внушила… Розалина вскинула голову: нет уж. Страха больше не будет! Долой страх! Тело можно избить, изувечить — даже убить; но пока в теле живёт страх, оно всё равно не живо до конца, верно?

— Ты сам выписал меня сюда, — сказала она и задохнулась, потом сглотнула колючий комок и продолжила: — Хотел выдать замуж, хотел сына вместо меня — чужого, но обязанного тебе всем… ну так вот же оно. Всё и без того идёт согласно твоему плану!

Флориан оттолкнул её, отёр ладонь о бедро шпановским жестом. Ощерился.

— Нищеброд. Сумасброд. Отличная партия! Сначала они отобрали Марию, а теперь… Ну уж нет.

Растирая плечо, Розалина искоса глянула на отца и попятилась, даже не осознавая этого. Что-то менялось во внешности Флориана Люца, что-то прокладывало себе путь наружу, что-то… В кабинете остро, будто мехом хищного зверя, запахло пыльными книжными страницами. Не выдержав, девушка бросилась прочь, но споткнулась и упала ничком на ковёр, неожиданно жёсткий и в то же время косматый. Пальцы запутались в ворсе, и она едва сумела приподняться, как сзади кто-то отьменно сильный и крепкий взялся за ворот платья.

Во мгновение ока она оказалась в воздухе.

— Найкори смывает не только ш-шрамы, верно, доч-чка? Смывает память, думается мне. Убирает ц-целебный эффект твоих-х медитац-ций…

Розалина задыхалась, стараясь не замечать тени, кружащиеся вокруг неё, под ногами, вдоль стен, пока они неслись вниз по мраморной лестнице. Свет, яркий качественный фабричный свет отступал, соскальзывал с них обоих. Не смотреть, приказывала она себе, не смотреть, иначе придёт уже не страх… просто мрак. Окончательная смерть. Что бы ни осталось в её коже, её платье, её обличье — оно уже ничего не сможет. Оно уже не будет Розалиной Люц.

— На-а-а-а-аст!!! — завопила она надсадно, отчасти удивляясь самой себе: хвалёный кремень, прославленная гроза классных дам… — На-а-а…

— Не услыш-шит, — уверенно сказали позади. — Как не слыш-шал тот.

Люц двигался, наслаждаясь яркой, струящейся сквозь него силой, способный проницать взглядом любую тень, способный разглядеть все узоры, вписанные в абсолютную черноту. Люц двигался, пожираемый обидой и ужасом перед рушащимся вокруг него миром. Двигался не сквозь дом, в котором годами растил единственную Розалину, не позволяя никому другому войти в свои мысли, в свою постель, в собственные стены.

Двигался сквозь время, давно сгинувшее в волнах.

И та, кого он тащил перед собой, непрестанно изменялась: то становилась хрупким злющим подростком, то стройной разгневанной женщиной — ещё не подозревающей о том, на что он способен. Женщиной, только что отдавшей компас китов одержимому шалопаю Кайто. Женщиной, тем самым только что предавшей всё, ради чего работал её любящий муж, — и, скорее всего, убившей возможность найти путь к Родине Китов, найти надёжную дорогу к неиссякаемым запасам китового сала. К свету. Который мог бы быть вечным!

Он волок любимую женщину, рыдая от горя по той жизни, которую она сама сделала невозможной для них. По покою. Уюту. Тихим вечерам. По, темень изжуй, счастью! Он выл, точно волк, и женщина постепенно постигала, что недооценивала силу его души, неукротимую ярость характера.

На подходе к библиотеке она начала вырываться и вонзать ногти ему в кожу. Но телесная боль не унимала душевной.

Двери библиотеки надвинулись на них, точно зев могилы…

Розалина в последний раз попыталась пнуть отца в голень, попала, да так, что заныла пятка, но библиотека неумолимо приближалась, оказавшись рядом. Только сейчас она заметила, что ни засовов, ни скоб на двери больше нет. Ничто больше не сдерживало книг внутри, как ничто не оградило от них маму.

Страх, так долго побеждаемый ею, не подкрался, на набросился, на затопил. Это было как щелчок тумблера: раз — и вместо любимой и любящей девушки, каждой её жилки, нерва и мускула пульсирует и перекатывается сплошной ужас.

— На-а-аст!!!

Дверь распахнулась, будто челюсть живого и голодного существа. Внутри царила тьма, немыслимая вблизи места, где живут люди; взгляд, тем не менее, различал внутри очертания стеллажей, причудливо перекошенных, сдвинутых под причудливыми углами. Розалина попыталась дотянуться до дверного косяка, но промахнулась — и дверь с грохотом захлопнулась за спиною.

…в какой-то момент достаточно отьмеченная женщина могла бы вышибить дверь — или просочиться в щель возле косяка. Да хоть в замочную скважину! Так утверждал тот, кто подсказал Флориану идею библиотеки. Тот, кто принёс первую изменённую тьмой книгу, чтобы продемонстрировать возможности для устранения конкурентов или просто неугодных бунтарей. Тот, кто даже не подозревал, сколько книг в библиотеке Люца, а затем получил возможность пересчитать их все — во мраке.

Отьмеченные, люди или же книги, всегда меняются, таков закон подсводного мира. Потому Флориан, втолкнув внутрь библиотеки Марию и выключив свет, заколебался всего на миг. А затем шагнул следом, уже чувствуя, как зудят давешние шрамы, оставленные первыми поцелуями темноты.

— Хорошая мысль, — задумчиво проговорил господин Люц, слушая стук в дверь и приглушённые крики дочери. — Отьменная мысль! Нам немедленно нужен Наст!!!

 

***

Ослепительно-яркие лучи бортовых прожекторов ощупывали ближние склады и причалы, словно напряжённые щупальца китобойного судна. Огромный мрачный силуэт на самых малых вдвигался в порт, постепенно открывая глазу вмятины и отметины, полученные на последней охоте. Вдоль борта виднелись мрачные силуэты в плотных плащах и куртках, бессловесно молившиеся сияющему электрическим заревом городу.

Анастасис поморщился, попав в очередной луч. Разумеется, силовые установки китобоев оставались вне всякой конкуренции, однако, парадоксальным образом высвечивая всё беспощадно и ярко, прожектора мешали разобрать детали, делали даже привычные мелочи — неузнаваемыми.

Вот и массивная туша, буксируемая за судном и не уступающая ему размерами, казалась не то тенью, не то плавучим островком плавника. Несмотря на усиливающееся зарево грибниц, означавшее наступление утра, несмотря на лучащиеся характерным заревом раны в покатых боках, разглядеть внешний вид побеждённого чудовища никак не удавалось. А жаль: киты невероятно разнообразны, превосходя этим даже людей. Опасны, смертоносны, пагубны — кому, как не сыну Кайто Лукивена, знать?! — однако и загадочны, чарующе прекрасны даже после жизни. Гребни и плавники, бивни и щупальца, тускло мерцающие полосы окраски, клыки и глаза, хоть и подёрнутые бельмами, сочетались в нечто гармоничное, естественное, незыблемое.

Невозможно было представить их живыми, несущимися в тёмных водах океана.

Набрав воздуха, Анастасис зажмурился. Охота была удачной. Скрипнув зубами, он приказал себе думать о Розалине, Розалине… и остался стоять на месте, не пытаясь ни прорваться на борт, ни убежать. Больше не ребёнок, сказал он себе веско. Сейчас спустят сходни, и…

— Па-а-астаранись!!!

Дружной, провонявшей китовым салом ватагой пайщики неслись по местам, оживляя громоздкий скелет монструозного разделочного станка муравьиным мельтешением. Сноровисто и бесстрашно спрыгивая на тушу, ввинчивали крючья и зацепы под заливистые подначки матросов, взбирались обратно по канатам, расчехляли огромные лемеши ножей. Анастасис поневоле улыбнулся.

Тут казалось, что справедливость возможна. Что киты, отобравшие у него отца, будут всё же побеждены. Что жизнь торжествует. Что беды временны и преодолимы. С каждым надрезом на шкуре монстра становилось всё светлее: китовое сало сияло само по себе, отчего некоторые островитяне втайне поклонялись китам как дарителям света.

Сглотнув, он провёл пальцем по корешку небольшой книжки, лежавшей в открытой сумке. Вздохнул — и, едва длинная сходня коснулась камней пирса, подошёл ближе, дожидаясь знакомого уже сутулого силуэта. Капитан Сорренскурт шагал грузной твёрдой походкой глыбы, мало интересуясь сухопутными блохами любой масти, а всё ещё скользящие по окрестностям лучи помешали ему вовремя разобрать лицо худощавого щенка, дожидавшегося на пирсе. Анастасис шагнул ближе, оказавшись лицом к лицу с человеком, которого долго и безнадёжно разыскивал в порту, всякий раз опаздывая застать или являясь чересчур рано. Иона Сорренскурт жил морем и промыслом, даже в самые скверные недели среди зимы оставаясь на голых утёсах внешних архипелагов.

— Добрый день, господин капитан.

Сорренскурт успел состроить привычную мину бывалого морского хищника, почём зря осаждаемого молокососами. Однако смолчал, разглядев лицо Анастасиса и щурясь расстроенно и растерянно. Левая рука крепко впилась в рукоятку простого широкого тесака.

— Сын Кайто. — Сорренскурт медленно ухмыльнулся и покачал головой. — На твоём месте поостерёгся бы я так слоняться по Промысловому порту. Не все любили твоего отца, а с таким сходством…

— Не все. А вы?

Мимо них осторожно затопали моряки-китобои, пристально вглядываясь в пацана, до которого снизошёл их кэп. Анастасису их громкие выкрики в предвкушении пьянок и девок показались неотличимыми от обычных прибауток людей, выдержавших непростые испытаний и добравшихся домой, несмотря на высокие шансы сгинуть в море. Сорренскурт же взял его за локоть и повёл в сторону, на зады гигантского разделочного станка, хмурясь всё сильнее.

— Говорят, — не утерпел Анастасис, — вы должны были передать мне что-то от отца.

— А ещё говорят, что в салоне «Сахарные устрицы» завелась двухголовая соска, — невозмутимо парировал капитан Иона. — Хуже того, поговаривают ещё, что кто-то пытается перебежать дорогу световым фабрикам Люца, и теперь уйма добрых ножей взялись заполучить награду за голову наглеца.

Не опустив взгляд, Анастасис вздохнул и протянул ладонь. Сорренскурт огляделся, сплюнул под ноги.

— У тебя полно собственных бед, сынок, а ты суёшь руку за напастями своего старика? Хочешь, я подброшу тебе денег? Если хоть часть слухов верна, Овентри может загореться прямо у тебя под ногами.

Анастасис повесил голову, обмяк, вяло махнул рукой.

— Знаешь, дядя Иона… я ведь не хотел верить, что настоящий капитан-китобой может прятаться от пацана… и подавно не думаю, что капитаны воюют с детьми, да. Теперь не знаю. Больше я не знаю уже ничего. Хорошо! Думаю, я пока что пойду… договорим как-нибудь позже, верно?

И он вскинул голову, холодно и неприятно всматриваясь прямо в глаза Сорренскурта.

— Ведь это позже — будет, правда?

Капитан искривил губы, но мальчишка опередил его снова. Книжка, которую он рывком выхватил из небольшой потёртой сумки, ткнулась в ладонь Ионы Сорренскурта так уверенно, словно всегда принадлежала ему. Китобой даже не взглянул на обложку, узнав на ощупь нечто, о чём сам-то Анастасис не имел понятия: умирая, мать отдала ему «дневник отца», объяснив, что и как следует сделать; однако страницы покрывали ровные строки засечек, не слишком напоминающих привычные буквы, и прочесть их не удалось.

— Киты, — почему-то проворчал капитан, оглянувшись на вкалывающих разделочников. Свет от вскрытой туши теперь заливал пристань чуждым равномерным потоком. — Всегда. Везде. Даже в чёртовых горах. Одни киты у всех на уме, понимаешь? Он ведь говорил, что китов будет всё меньше, Кайто. Утверждал, что нам надо бы подзатянуть пояса, придумать что-то…

Сорренскурт наклонился к самому лицу Анастасиса.

— Только их всё больше, сынок! С каждым годом они прут наверх всё большими стадами, да ещё и подбираются поближе к Семи Городам, и тут рехнуться же можно, потому что я всегда верил Кайто больше, чем своду, я пошёл бы за ним везде, ему надо было бы только позвать, отправился бы даже…

Анастасис различал слёзы даже в рассеянном свете закоулка.

— Не позвал. Промолчал. А теперь выходит, что и он мог ошибаться. Что, если там было всего-то и нужно, что моя команда в помощь? Не знаю.

Широкая мозолистая ладонь сграбастала узкую кисть Лукивена. Он ощутил прохладу и уставился на чёрный футляр, пронзительно знакомый. Нажал на выступ сбоку, откидывая крышку.

Компас с тремя стрелками неярко светился лиловым. На внутренней стороне крышки сплетались сразу три подробно вырезанных кита, каждый непохож на остальных. Анастасис вопросительно посмотрел на Иону.

— Не знаю, как работает. Не спрашивай. Кайто не успел его отыскать на Островах, но я точно знаю: у него был компас китов, когда он уходил. Может быть, копия этого. Может, ещё что. А уж как работает…

Анастасис спрятал компас во внутренний карман куртки и, поколебавшись, крепко пожал ладонь капитану. Торопливые шаги растворились в портовом гаме, едва парень нырнул в боковую улочку.

— Это второй, — сказал Сорренскурт задумчиво. — Или лучше сказать: последний?

 

***

Дни похожи на жемчужины неправильной формы, и почти не встречается одинаковых. Особенно когда ты не уверен, совладаешь ли встать с постели следующим утром. А это не редкость в ноябре, когда сквозь окна внутрь проникает жиденький рассеянный сероватый свет, а поверх порога сочится сырость и стынь.

Росс Таркас добрался до громыхающей двери аккурат в пору, чтобы Флориан Люц побагровел и окончательно рассвирепел. Господин Пы выглядел нынче особенно неважно: скособочившись на левую сторону и поджимая невыносимо донимавшую ногу, небритый и бледный, он изучил занесённый над головой кулак былого друга, усмехнулся и осторожно опустил руку директора Люца.

— Входи, — коротко предложил вслух и захромал внутрь, машинально придерживаясь кончиками пальцев за прихотливые конструкции из статуэток, чехлов, ткацкого станка и миллиона других осколков чужих судеб, призваний и состояний. Флориан Люц помедлил и шагнул внутрь, подобравшись, будто зверь.

— Всегда нетерпеливый, — спокойно улыбнулся Росс, усаживаясь в мягкое плюшевое кресло. — Всегда… Присаживайся, присаживайся!

— Где парень Кайто?

Как ни сдерживался надменный директор фабрики света, голос выдавал его начисто. Звенящая злоба и ярость изрядно удивили Господина Пы, вынудив снять пенсне. Упершись руками в ручки кресла, он попытался привстать, но Люц удержал старого друга на месте, уткнув палец тому в грудь:

— Не стоит, Росс. Не стоит. Не сегодня. Мне нужен только мелкий заморыш, да и тот… — Флориан яростно засопел: — Не слишком пострадает. Поучится уму-разуму, не более.

Росс Таркас расслабленно осел в кресле — и вдруг без паузы оказался стоящим рядом и чуть сбоку от Люца. Оба глаза Господина Пы изменили цвет, сделавшись графитно-серыми. Тощие дрожащие руки стальными обручами обхватили предплечья директора фабрики.

— Темень, Флор, темень! Ты забыл, кто мы с тобой такие, или что? Забыл, кто всегда верховодил, кто вытаскивал нас из передряг и придумывал дюжины новых?! Неужели твоей благодарности не хватит даже на то, чтобы…

Господин Пы взлетел, не договорив, пронёсся через переднюю часть лавки, свалил выставленные поверх витрины предметы и рухнул в более просторную внутреннюю залу. Флориан Люц, на ходу покрываясь тьмой, словно панцирем, скользнул следом, едва ли касаясь ногами пола. Подойдя к другу, он наклонился — и замер, изогнувшись диковинным вензелем. Ледяные невыразительные глаза не отрывались от высокого шкафа с книгами, залитого светом и окружённого множеством зеркал.

— Кто из вас? — спросил он, не обращая внимания на неуклюже ворочающегося Таркаса. — Или, мрак с ним, сочтём, что оба, верно? Сочтём, что…

Кулак Господина Пы обрушился на скулу Люца, проехал по ней, оставив широкую кровавую ссадину, но Флориан даже не шелохнулся.

— Как удачно, — сказал он задумчиво. — Я ждал только, что ему откроют, где находится компас китов, но это… Это превзошло мои ожидания. Паршивое семя, паршивые всходы, ты подумай. Пожалуй, можно и впрямь оставить жизнь ублюдку. Эй, там!

Трое отьменных мордоворотов в кирасах и касках аккуратно и ловко пробежали переднюю часть антикварной лавки, не потревожив, казалось, даже пыли, — и замерли вокруг торговца, ожидая приказа. Флориан Люц скупо усмехнулся, когда Господин Пы отдышался и попробовал ударить вновь, уже под дых. Поднял руку и резко прищёлкнул пальцами, прежде чем развернуться и уйти, не оглядываясь. За спиной раздался звон, потом ещё раз и ещё, всё громче. Охрана начала крушить шкафы и витрины.

Росса Таркаса выбросили вон, когда он уже не держался на ногах и обнаружил, что день поутру был ещё куда как неплох — в отличие от того, чем всё обернулось после полудня. Люц резким голосом велел прекратить избиение и оставить в покое старьёвщика.

— В порту, — сказал один из верзил-охранников. — Как вы и предполагали. Он твердил о горах и перевале. Стало быть…

— Стало быть, — кивнул господин Люц. — Тогда ждите пацана на подходах из порта. А для начала сожгите эту помойку — так ему захочется поторопиться, а не осторожничать. Особенно ту самую… машину. — Он скривился брезгливо и презрительно.

— Нет, — слабо простонал Господин Пы, ворочаясь на мостовой. — Мои… книги…

— Стоп, — покладисто велел Флориан, щурясь на распахнутую дверь и знакомое с детства крыльцо. — И верно! Сжигать книги было бы непростительной расточительностью. Погрузить всё, что найдётся печатного, в карету — и на виллу. А потом — сжечь халупу.

Росс лёг, вытянувшись на мостовой, не реагируя на топот, на возобновившийся грохот изнутри, на здоровяков, исправно таскавших и складывавших в карету стопки книг. Флориан Люц стоял совсем рядом, будто ожидая ещё одной попытки напасть, но минута за минутой не случалось ничего.

— Я даже выбил тебе лицензию на книгохранение, Росс. Ну ладно, Лукивен — паршивое зерно, ничего не попишешь… тебе-то чего не хватало, а? Разве что — мозгов?

Карета скрылась за поворотом проспекта, троица верзил растворилась где-то между окружавшими площадь домами, а Росс Таркас, или, по-уличному, Господин Пыль, кое-как приподнявшись, мрачно смотрел в огненный столп, ещё поутру служивший ему домом, надеждами, планами и мечтами.

 

***

Зарево пожара там, внизу, затерялось среди цепочек световых пятен от фонарей, ламп и витрин. Дымные хвосты, хотя и не сдались бы настолько быстро, растворились в сумерках и стали неуловимы для глаза. Анастасис вздохнул и двинулся внутрь ограды, поигрывая ножом.

Ворота оставались приоткрытыми, а значит, его ждали.

Не спеша, твёрдо ставя ноги, поднялся на крыльцо, помешкал перед дверью — и просто толкнул, не став стучать. Дверь, огромная добротная деревянная плита, окованная искусно и ажурно, отворилась, впуская Анастасиса в залитый светом холл. У подножия лестницы в глубине холла стоял высокий и плечистый мужчина с огромными чёрными усами. Судя по безукоризненно сидевшей отутюженной ливрее и непроницаемо вежливому выражению физиономии, дворецкий.

— Где… — Анастасис вспомнил покрытое ссадинами и кровоподтёками лицо Господина Пы, осёкся, но решил, что пока что — хоть ненадолго — постарается быть вежливым: — Хозяева?

— Господин директор Люц работает наверху, у себя в кабинете.

— Пусть выйдет!

Дворецкий, не дрогнув, окинул Анастасиса придирчивым взглядом и равнодушно процедил:

— Сомневаюсь, что это возможно. Однако вы, если желаете, можете пройти в кабинет и, если господин Люц сочтёт необходимым, лично изложить суть вопроса.

Анастасис сжал кулаки, чувствуя себя дурак дураком. Увидев пожарище, устраивая Господина Пы к его дальней родне на первое время, он почти не думал о погубленной работе: только Розалина да избитый антиквар не покидали мыслей. Кровь свёртывалась в месть прямо в его жилах, во рту горчило и отдавало кислым, лицо горело. Он поклялся пробиться до сукина сына Люца и начистить тому рожу, чего бы это ни стоило. Даже ценой жизни.

Теперь получалось, сражение не потребовалось. Кашлянув, Анастасис кивнул, спрятал нож в карман и двинулся следом за дворецким, постоянно поглядывая по сторонам, как бы не выскочили со всех сторон лизоблюды и не попытались скрутить незваного гостя. Ступени изогнулись широкой дугой, сверкая полированным камнем и хрустальными радугами от светильников. С каждым шагом, несмотря на слепящее сияние, крепче делалось желание зажечь хотя бы паршивую лучину, зажигалку, даже спичку…

Коридор второго этажа поражал простором и мягкими пурпурными коврами с индиговыми узорами. С южных островов, конечно: похожий коврик, только размером в три ладошки, висел над кроватью Анастасиса в детстве.

Дворецкий досадливо оглянулся, не нарушая тишины, и указал на шикарную двойную дверь в торце. Анастасис украдкой коснулся спрятанного под куртку компаса, пообещал себе, что не станет задерживаться ни на минуту дольше необходимого, и стремительными шагами вошёл в кабинет.

Дверь мягко закрылась за спиной.

Ведь и светом был полон кабинет Флориана Люца, и мебелью не особенно захламлён: бюро для работы, массивный письменный стол у окна, пара кресел ближе к выходу и натуральный, обитый тюленьей кожей трон у стены, два длинных шкафа с застеклёнными дверцами, полные диковинных трофеев и старинного оружия… Для размеров приличного бального зала, каковым и выглядел кабинет, — считай, пусто; вот только горделивого господина директора сразу разглядеть не удалось.

Анастасис замигал, стиснул зубы, заиграв желваками, и огляделся снова. Как в драке на танцульках: не пропусти ни пяди пространства, а не то схлопочешь новый шрам… или парочку. Потом встрепенулся и достал из-за пазухи световой фиал, оставив висеть на груди. Страшным усилием воли сдержал непроизвольную дрожь: Флориан уже стоял в трёх шагах от него. Не скрываясь и не пытаясь красться.

— Следовало бы поинтересоваться, что с моими бойцами… но, судя по твоей зеркальной дряни в берлоге старины Росса…

— Они увидели свет, ага, — нагло скривился Анастасис. — Им хватило… на какое-то время.

— Свет, — прошипел Люц, — это мой продукт! Не пытайся делать вид, что сгущаемое зеркалом свечение имеет отношение к свету, понял?!

На висках у него пульсировали отчётливые ажурные узоры черноты. Даже сейчас, в отсветах фиала, их едва можно было различить. Анастасис уже познакомился с подобным. Незаметность отьметин не обязательно значила слабую степень поражения темнотой; иногда — наоборот.

— Понял. Где Розалина? И где книги Господина Пы?

Флориан Люц засмеялся отрывистым странным смехом. С каждым выдохом его тело изменялось, становясь более различимым, более видимым. Выпрямившись, почти упершись в потолок, Люц ощерился:

— Погляди сам.

Анастасис непроизвольно скосил глаза в указанную монстром сторону — и застыл, чувствуя свинцовую тяжесть, обрушившуюся на плечи. Розалина действительно стояла там, у стены, но одновременно не была более Розалиной. Прекрасная вязь, растёкшаяся по коже, превратила её в чарующую статую из мрака. Безвольную. Неподвижную. Бездыханную.

Анастасис потянулся за ножом, и тут Розалина ожила. Гигантским, невозможным для человека прыжком она пересекла кабинет и оказалась между Настом и отцом, крича:

— Нет! Наст, беги!!! — и перехватывая длинные костлявые руки Флориана, уже потянувшиеся к горлу парня.

Отпрыгнув, Анастасис выхватил зеркальную розу, поднёс её к фиалу… и остановился. Розалина, схваченная цепкими мощными руками отца, прикрывала голову и торс Люца-старшего. Тот засмеялся:

— Ты ведь уже лишил меня дочери, её верности, её послушания… заверши начатое, мелкий паскудник! Заверши и дай мне повод разорвать тебя в клочья!!!

— Отпусти её, — глухо сказал Анастасис. — Вот он я, со мной и воюй, но её…

— О-о, — разъярённо прорычал Люц. — Чудовищная забота! Именно ты виноват в том, какова она сейчас. Именно ты! И теперь строишь из себя… кого? Влюблённого рыцаря? Мне нужен был наследник, настоящий мужчина, способный сочетать власть над светом и власть над миром в одних руках, я уже вёл переговоры с самим князем… но не-е-ет…

И Розалина отлетела под ноги Анастасису, едва успевшему подхватить и смягчить удар. В следующий миг ударили уже его. Свалившись под стену в обнимку с Розалиной, он думал только о том, чтобы прикрыть её голову, плечи, спину собой. Люц тем временем не спешил. Презрительно поглядев на влюблённых, он безошибочно разглядел отлетевшую в сторону зеркальную розу и не спеша подошёл к ней.

— Вот так-то оно правильно, — сообщил, наступив ногой и раздавив хрупкое стекло.

Подойдя ближе, он приподнял Анастасиса легко, словно ветошку, второй рукой хватая за горло, — и уронил, шипя и плюясь. Руки отьменного дымились, а фиал парня сиял, будто пролом в своде.

— Не беда, Лукивен, не беда. Есть и другие люди для подобной задачи, — хладнокровно сообщил Люц, помахав руками в воздухе, и текучим шагом вышел в двери, не потрудившись захлопнуть их за собою.

— Беги, — прошелестела Розалина. — Ох, зря ты… беги же! Мне уже…

Анастасис вылетел из кабинета, будто выброшенный из пращи камень. Розалина казалась попеременно то лёгкой, как пёрышко, то, оказавшись в ярком свете, вдруг грузной, словно камень, — но коридор был густо освещён, и поделать со светильниками ничего было нельзя. Только бежать. И он побежал, как умел, в сторону лестницы — только для того чтобы услышать снизу поднимающихся охранников.

— Что наверху? — прошептал он в ухо Розалине.

— Башня… Но там внизу скалы, и…

— И море, — твёрдо возразил он, припустив наверх по лестнице. На ходу он вздрагивал, дёргал плечами, мотал головой, однако тёмные волоски и щупальца с Розалины постепенно подбирались всё ближе, обжигая, вгрызаясь, буря кожу.

Преодолев винтовую лестницу, он увидел единственную дверь, широко и гостеприимно распахнутую, вбежал, задыхаясь от боли, страха и ярости, и выругался. Вокруг стояли стеллажи с книгами, большую часть которых он знал по коллекции Господина Пы. Свет от расположенного у потолка небольшого светильника, почти не рассеивал тень на полках, и книги уже подрагивали, затронутые тьмой.

Анастасис осторожно уложил Розалину на пол, встал, пошатываясь, и в тот же миг позади громко захлопнулась дверь. Светильник погас, и теперь только слабые отсветы снаружи позволяли ориентироваться в комнате. Книги принялись дёргаться резче и сильнее, производя всё больше шума.

— Так-то лучше, — сказал за дверью Флориан Люц. — Намного лучше. Если тебе требуется демонстрировать чудеса своей веры в свет — покажи фиал книгам. Не уверен, что этого хватит… и уж точно не хватит надолго, ведь так?

Некоторое время провозившись в бесплодных попытках открыть дверь, Анастасис прошёл на противоположную сторону комнаты и оказался на скромном балконе, действительно нависавшим над морем. Он посмотрел вдаль, вздрогнул и подумал отстранённо, что тьма уже подступает к его душе.

Всё море покрывали сполохи света, медленно стекающиеся к бухте у подножия скалы.

Анастасис отошёл от перил, потом ринулся внутрь, к Розалине, упал на колени, покрывая её лицо поцелуями, чувствуя вкус слёз, тепло дыхания, прикосновения тонких пальцев к щеке, шее и резкую пульсацию в груди… вернее, поверх груди!

Он вытащил компас, неистово дрожащий в руке, откинул крышку и увидел, что стрелки подрагивают, указывая в сторону балкона.

— Тебе ведь нужен был китовый компас, Люц? — спросил он громко. — Ты рассказал мне о компасе моего отца, чтобы я искал вместо тебя? Или зачем-то ещё?

Бурлящая внутри темнота вдруг свернулась в пружину и остро ударила под вздох. Анастасис закашлялся, споткнулся, упал, но встал и двинулся к балкону, крича всё громче:

— Ну так он у меня!

Дверь распахнулась, будто и не была заперта. Флориан влетел внутрь, точно молния, но Анастасис уже держал компас, выставив руку за ограждение балкона. Отьменный оказался сверхъестественно быстр для любого человека… вот только парень не дожидался рывка, а просто швырнул компас вниз. Чёрный силуэт господина директора пронёсся мимо Анастасиса, точно вихрь — и ринулся вниз, уверенный, что успеет, не разобьётся, уцелеет…

Только над самой водою Флориан Люц поймал компас китов.

Только над самой водою он увидел морды трёх колоссальных созданий, высовывающиеся ему навстречу. То были Старые Киты. И их глаза сияли.

Наст, чувствуя, как внутри разрастаются чудовищные побеги тьмы, медленно выбрел на балкон с Розалиной на руках. Сам не зная как, вспрыгнул на поручень, удерживаясь безо всякого труда. Оглянувшись, он увидел, как в библиотеку с фонарями наперевес врываются охранники и городская стража.

Посмотрев в глаза Розалины, нежные и любящие, полные светом, несмотря ни на что, он кивнул, а потом пристально вгляделся в ожидающих в волнах Старых Китов.

Оставался ещё один, совсем нестрашный шажок.