В понедельник Зойка не вышла на работу. Вечером мне позвонил Сергей Викторович, инспектор нашего отряда. Спросил про выходные: знает, что мы дружим. Я ответил, что меня родители на дачу загнали, грядки копать, а Рыжий к зачёту готовился, у него завтра пересдача. Зойку не видели, но в пятницу она говорила, что собирается всю субботу ходить по траекториям.

На следующий день меня вызвали на кафедру. Там уже весь отряд собрался, Сергей Викторович сидел за своим столом бледный, напряжённый. Ребята бродили по комнате, переговаривались. Рыжий бросился ко мне, схватил за плечо, отвёл к окну, зашептал:

— Слышал про Зойку? Её уже второй день ищут! На посту отметилась, записала точку входа, и всё. Пропала.

— Когда?

— Ещё в субботу, ближе к вечеру. Захаров дежурил, в полночь обходил посты и увидел, что Зойка не вернулась.

— А рамочка?

Рыжий оглянулся — не слышат ли нас, и шепнул, едва шевеля губами:

— Не нашли!

Меня вдруг затошнило, и я выбежал в коридор. Там было распахнуто окно, я подышал прохладным воздухом, немного успокоился и вернулся в комнату. Сергей Викторович уже встал и начал говорить:

— Зоя Птицына пропала. Кто её видел в субботу?

Ребята поднимали руки, рассказывали, по каким траекториям ходили в тот день. С утра Зойка, как положено, брала кого-нибудь в пару. А вечером, когда все уже расходились по домам, она решила проверить ещё одну точку входа: ей казалось, что там должен быть сбой траектории. Её отговаривали: мол, уже поздно, давай до завтра отложим. Но она же упрямая! Сказала, сейчас позвоню кому-нибудь, одна не пойду, дождусь пару. После этого её никто не видел. Неизвестно, кому звонила и кто её сопровождал. На посту она одна отметилась. По правилам нужно оставлять в специальном стенде свою рамочку — специальный бланк в пластиковом кармане с металлическими краями, мы там указываем точку входа и время, а потом возвращаемся на этот пост, вынимаем рамочку и приписываем место и время выхода. Но Зойкину рамочку никто так и не обнаружил.

Сергей Викторович предложил пройтись по всем постам, ещё раз проверить соседние точки. Но все понимали, что это пустая трата времени: если бы Зойка вышла в другой точке, она бы и так уже давно вернулась. Ну, разве что лежит где-то со сломанной ногой. Хотя нога Зойку не остановила бы: допрыгала бы на одной, даже доползла, если совсем плохо. Но идти на поиски всё равно стоило: если Зойка ранена и ещё жива, надо спешить.

Записались все. Сергей Викторович сел за стол, стал отмечать на карте маршруты поисков: наклеивал бумажные квадратики с нашими фамилиями на посты, а там уже мы сами будем отмечать, по каким точкам прошли.

 

Мы с Рыжим, как всегда, записались вместе. Проехали на автобусе несколько остановок до окраины города, а там уже недалеко было до нашего поста. По дороге Рыжий рассказывал, как удачно успел сдать зачёт с утра. Говорил много и очень подробно. Я даже удивился: обычно он не трещит без умолку. Наверное, это от волнения. Ещё бы: лучшая подруга пропала.

Я его знаю, кажется, всю жизнь. Мы ещё в детском саду познакомились. Он уже тогда выделялся: его не стригли коротко, как других детей. Лохматая рыжая шевелюра — невозможно не заметить. Он мне сразу понравился, на клоуна похож. Цирк я любил, видел там клоунов, они все так выглядели. Потом, конечно, я понял, что никакой он не клоун. Но Рыжим его ещё в садике прозвали, очень удачно его внешность с фамилией сочеталась: Рыжов, Денис.

На самом деле мы с ним были очень похожи. Не внешне, конечно. Рассуждали одинаково, увлекались одним и тем же. Так и дружим с тех пор. И в школе вместе учились, и в универ поступили вместе. И только сейчас, на старших курсах, я стал замечать, что мы разные. Рыжий всегда стремился к успеху, сессии сдавал на пятёрки. Но к неважным предметам, которые не пойдут в диплом, относился наплевательски. Мог не прийти на зачёт вовремя — был уверен, что ему, отличнику, разрешат пересдать. Так оно и было, разрешали. Я себе такое не позволял, мне вообще учёба давалась тяжелее, чем Рыжему. Мне только практические занятия нравились. По траекториям ходить, маршруты записывать, потом планы вычерчивать. Это у меня хорошо получалось. А данные обрабатывать, формулы выводить — нет уж, спасибо. Это пусть Зойка с Рыжим делают. Я пас.

Но перед сессиями мне тоже приходилось в это вникать. Вот и получалось, что я над учебниками сидел, пока Рыжий с девчонками гулял. Он у них бешеным успехом пользовался. Отчасти из-за модной одежды — он на этом помешан. У него мать портниха, а живут они вдвоём, отец давно ушёл. Вот мать и выполняет все капризы любимого сыночка. В прошлом году, например, все стали носить рубашки с погонами. В магазинах их не было, конечно, а Рыжему мать сразу же нашила таких рубашек. Он и меня спрашивал, не надо ли мне тоже. Но я отказался. Ещё чего. Мне важно, чтобы удобно было. А модно или нет — да ну, какая мне разница!

А ещё Рыжий всегда гордился дружбой с Зойкой — у нас на факультете она заметная фигура, её на всех кафедрах знают. Да и не только её, а вообще весь наш отряд. Весь универ нас героями считает: другие даже думать боятся о том, что можно закрыть дверь, а мы их не только закрываем, но и открываем. Опасная профессия, зато позволяет девчонкам пыль в глаза пускать. Этим Рыжий и занимался после учёбы. А иногда и вместо учёбы. Пока я свои четвёрки упорным трудом зарабатывал.

 

С Зойкой мы познакомились на собрании отряда. Мы тогда ещё в школе учились, а она уже в универе, на кафедре КАИТ — археологии и исследования траекторий. У Потапова из десятого «А» старший брат был в отряде, и мы долго его уговаривали, чтобы сводил нас на собрание. Школьников туда не пускали, только по знакомству можно было попасть.

Зойку мы сразу заметили: весёлая, вечно шутит. Красивая? Пожалуй, нет. Густые тёмные волосы до плеч, стрижка самая простая. Лицо обыкновенное. Но из-за ярких карих глаз и постоянной улыбки на Зойку всегда было приятно смотреть. Когда говоришь с ней, невозможно не улыбаться в ответ. И одевалась она очень просто, прямо как я. Широкие штаны с множеством карманов, высокие прочные ботинки: по любым развалинам и обломкам можно ходить. Футболки, мужские рубашки в клетку — короче, свой парень!

Потом, когда мы уже в универ поступили и нас официально приняли в отряд, мы с ней стали не разлей вода. Так и дружили втроём.

Помню, однажды я пригласил ребят из отряда к себе на день рождения. Родители мои считали, что двадцать лет — серьёзная дата. Приготовили праздничный стол. Ну, мне-то что — позвал человек десять, самых близких товарищей. Зойку я даже не узнал в первый момент: она пришла в платье — оранжевое, шёлковое, в крупных цветах. Ещё и бусы надела, и бежевые туфли на каблуках. Я присвистнул:

— Ну, ты даёшь, Птицына! Что это с тобой?

А она улыбнулась — так, что и не разобрать, шутит или всерьёз говорит.

— Родителям твоим хочу понравиться.

Я тогда так и не понял, зачем она это сказала.

А про нашу первую встречу, когда Потапов привёл нас на собрание, она потом рассказывала: вы, говорит, выглядели такими ошарашенными — как же, вокруг сплошные герои, каитяне. Смотрели, разинув рот, боялись пикнуть. Зойка нас пожалела, подошла к нам и заговорила. Мы тогда были в десятом классе, а Зойка уже на третьем курсе. Может, из-за неё мы и поступили на КАИТ. Сразу записались в отряд, а Зойка стала нашей наставницей. Первокурсникам разрешается входить в двери только по двое и вместе со старшим, третьим, а не парами, как остальным. Вот Зойка и водила нас на траектории весь первый год. На втором курсе мы уже могли ходить сами, без неё. Но иногда она брала нас с собой по одному. Меня чаще. Я быстро это понял, но старался, чтобы Рыжий ничего не заметил. Мне одно время казалось, что Зойка ко мне неравнодушна, а мы же договаривались с Рыжим, что ничего такого не будет. Я не сразу узнал, почему Зойка меня так опекала.

 

Она многому нас научила: ничего не боялась, совалась во все двери, всегда была готова к любым трудностям. Иногда водила нас в опасные места, ей на них везло. Например, однажды нас выкинуло в заброшенный канализационный туннель под городом — вонища, под ногами воды по колено, крысы шныряют и не видно ничего. А Зойка не растерялась: тут же достала из рюкзака мощный фонарь, выдала нам респираторы, пошуршала полиэтиленовым пакетом, развернула карту старых коммуникаций. Велела нам с Рыжим пройти в разные стороны по сто метров и посветить фонариками на стены: там должны быть написаны цифры. Мы прошли, действительно увидели номера секций на стенах, сказали Зойке. Она тут же нашла на карте место, куда мы попали, и уверенно повела нас к ближайшему выходу на поверхность. Ботинки отстирать так и не удалось, запах въелся намертво. Пришлось выбросить.

Зойка потом ещё спрашивала:

— А вы вообще знаете, почему наш город так называется — Нижнереченск?

Мы только плечами пожали:

— А что тут знать-то? Из озера речка вытекает, Нижняя. Прямо в городе.

— Ну да, — усмехнулась Зойка. — В городе. Только вот под городом ещё одна речка есть, тоже Нижняя. Раньше только она и была, а потом, когда город строили, часть воды по трубе наверх вывели. Думали, что всю воду, но ошиблись в расчётах.

Мы с Рыжим так уставились на Зойку, будто она какую-то чушь сморозила.

— А ты откуда знаешь? — спросил Рыжий.

— Оттуда. Отец у меня гидролог, я старые карты видела.

Про подземную реку Зойка нам больше не рассказывала, но я запомнил. И часто думал: а что, если это как-то связано с нашей аномалией? Зойка, кажется, и сама так считала. На её картах озеро пестрело цветными отметками. Линии сбоев траекторий всегда шли к озеру. Наверное, там Зойка и пыталась найти выход.

 

Никто так и не узнал, что тогда произошло. Но все помнят точную дату: пятое сентября восемьдесят пятого года. В то утро люди просыпались в своих комнатах, открывали двери, но вместо привычного коридора собственной квартиры видели перед собой другие помещения. Не могу представить, что они чувствовали. Родители мне рассказывали, как это было. Они тогда ещё в школе учились, летние каникулы недавно закончились, вставать по будильнику было всё ещё непривычно.

Мать говорила: вскочила с кровати, лохматая, в ночной рубашке, побежала умываться, пока старшая сестра ванную не заняла — а то, пока ждёшь, в школу опоздаешь. Распахнула дверь, а там — спортзал, в углу маты сложены, с потолка канат свисает. Протёрла глаза — думала, спит. Не помогло. Попятилась, захлопнула дверь. Потом подошла, крикнула: «Ма-ам! Ты дома?» — никто не отозвался. Перепугалась, снова приоткрыла дверь, а там коридор, но чужой. И люди незнакомые стоят, по сторонам смотрят — такие же ошарашенные, как и она. Опять закрыла дверь, села на кровать. Что делать — непонятно. Решила хотя бы одеться и причесаться, пусть и неумытая. А потом уже разбираться, что происходит. Привела себя в порядок, кровать застелила. На всякий случай запихнула в школьную сумку любимые игрушки, набросила на плечи вязаный свитер, подарок бабушки — мало ли, вдруг уже не сможет домой вернуться. Порылась в ящиках стола, нашла пачку печенья и недоеденную шоколадку, сунула в карман. На этот раз попала в поликлинику: длинный пустой коридор, стулья вдоль стен, запертые кабинеты с табличками, фикус перед окном. Прошла к лестнице, спустилась. Дверь на улицу оказалась заперта. Немного подождала, но никто не пришёл. Хорошо, что в коридорах на первом этаже были окна без решёток и невысоко над землёй. Вылезла в окно, пошла искать родителей.

На улице всё выглядело как обычно, только люди выходили из подъездов очень странные: кто в пижаме, шлёпанцах на босу ногу и с одеялом на плечах, кто полуодетый. У одного дядьки щека была намылена, а в руках он держал бритву. Все вертели головами и растерянно переговаривались: что происходит, где мы?

На главной площади, перед исполкомом, собралась толпа. Все ждали объяснений. Но двери были закрыты, и на балкон над крыльцом так никто и не вышел. Тогда на ступени поднялся товарищ Никонов, начальник цеха на металлургическом заводе. Стал успокаивать горожан. Волноваться, мол, нечего, все живы-здоровы, здания целы, жизнь продолжается. Просто какая-то аномалия в природе случилось, но руководство разберётся.

Правда, он ещё не знал, что здания только снаружи целы, а внутри все коммуникации порушены: если комната перемещается в другой дом, то и электропроводка обрывается, и телефонные кабели, и трубы водопроводные лопаются, и даже канализационные стояки выламываются. Поэтому город был на грани катастрофы.

Многим хотелось сбежать подальше от этой необъяснимой аномалии: мало ли что тут ещё может случиться. Ходили слухи и о подземном вулкане, и о землетрясении, и даже о том, что в недрах планеты пробудилось чудовище. Люди штурмовали поезда и автобусы, набивались туда плотной толпой и заставляли машинистов и водителей уезжать из города, не дожидаясь отправления по расписанию. А по дорогам шёл поток машин, набитых пассажирами. Однако через несколько часов все они возвращались в город, хотя всё это время, как им казалось, ехали в противоположную сторону. Через пару дней желающих уехать стало намного меньше, хотя поезда и автобусы по-прежнему отправлялись со всех вокзалов. А через неделю попытки сбежать прекратились. Люди убедились, что это невозможно.

Позже, когда специальная группа исследователей собрала данные обо всех перемещениях, выяснилось много интересных фактов: чем ближе к центру города находилось здание, тем меньше оказывалось расстояние между старой и новой точкой. Такие дома и починить было проще. А вот на окраинах всё было намного хуже. Поэтому там и стоят до сих пор дома под снос, в которых мы теперь изучаем траектории перемещения.

Сначала, конечно, все паниковали: надо было где-то жить, во что-то одеваться, а найти свои квартиры в этом хаосе было невозможно. Люди подходили к дому, заходили в подъезд, но ключей ни у кого с собой не было. Кто-то ломал двери, но за ними оказывались чужие прихожие, чужие комнаты. Началось мародёрство. Администрация сориентировалась быстро: связи с Москвой не было, поэтому действовали сами. Выставили милицейские посты у каждого подъезда. Собрали народные дружины, потому что милиционеров не хватало. А жителей временно поселили во все общественные здания: школы, больницы, гостиницы. Даже в исполкоме отвели два этажа под временное убежище.

Во все дверные проёмы пришлось ставить распорки, чтобы двери не закрывались: загадочное движение не прекращалось, комнаты по-прежнему улетали неизвестно куда, стоило лишь закрыть дверь.

Срочно организовали ремонтные бригады, круглосуточно чинили коммуникации в центре города: меняли разорванные трубы и провода, заново подводили водопровод и электричество — но первым делом устранили все аварии на ТЭЦ и водопроводных станциях. Через несколько дней быт в центре города наладился. Всем раздали запасные комплекты одежды — устроили пункты выдачи прямо в магазинах. Кормили всех тоже бесплатно: местный военный гарнизон выкатил на улицы свои полевые кухни, и повара работали безостановочно, а к каждой такой кухне стояла очередь горожан.

Потом начали регистрацию уцелевшего жилья. Некоторым повезло: их квартиры удалось отремонтировать. Остальных поставили в очередь и начали быстро строить новые дома. Все дверные коробки теперь выглядели одинаково: узкий проём, широкая дверь. Чтобы закрыть такую дверь, нужно обрубить косяк или край двери. Говорят, в первые годы бывали такие случаи, поэтому теперь всё делают из прочного сплава.

Семьи моих родителей прожили во временных убежищах больше года, а потом получили квартиры, большие и просторные. Через несколько лет бытовые трудности забылись, а квартиры остались. Поэтому теперь родители говорят, что у нас в городе всё отлично. А то, что двери не закрываются — подумаешь, ерунда, к этому все давно привыкли, тридцать пять лет прошло. У тех, кто родился после Чёрного утра, уже свои дети подрастают — второе поколение Города Открытых дверей.

Многим моим ровесникам кажется, что у нас всё нормально. Что иначе и не бывает. Конечно, они читали в книгах, что есть другие города. У нас даже предмет такой был в школе: старая география. Мы там карты земного шара смотрели, про разные страны читали. Но на новой географии мы только свой город изучали: полезные ископаемые, рельеф, карта города.

Не знаю, почему им неинтересно посмотреть, что там, снаружи. Я бы хотел. И другие каитяне хотели бы. Наверное, нас всех и привела в отряд эта тяга к неизвестному. Мы все надеемся когда-нибудь увидеть наружный мир.

Хотя, если подумать, там может оказаться что угодно. Может, там давно уже прошла Третья Мировая война, и города лежат в руинах, и уровень радиации зашкаливает. А может, нас завоевали китайцы, и во всём Советском Союзе теперь можно говорить только по-китайски. Думать об этом было неприятно.

Но Зойкины мечты меня опьяняли и заражали. Когда я смотрел, как она поднимает глаза к потолку и тихо вздыхает, я понимал: она видит совсем другие картины — огромный мир, с морями и горами, с тысячами новых возможностей. И я не мог не соглашаться с Зойкой: да, да, я с тобой, куда угодно, мы будем днём и ночью искать сбои, мы всё поймём, мы выберемся отсюда сами и выведем всех!

 

А теперь Зойка пропала. Мне так хотелось верить, что это какое-то дурацкое недоразумение, что скоро всё выяснится. Пока мы шли к посту, я спросил Рыжего:

— Как ты думаешь, где сейчас Зойка?

Он дёрнул левым плечом — всегда так делает, когда нервничает:

— Может, нашла точку выхода? И выбралась?

— Ты в это веришь? Мне иногда кажется, что таких точек вообще нет.

Легенду об ушедших мы услышали тогда же, в десятом классе, когда Потапов нас познакомил со своим братом. О каитянах — студентах и сотрудниках кафедры КАИТ — в городе говорили мало, большинство горожан было довольно тем, как всё сложилось. Даже мои родители — уж на что они у меня современные, а туда же: изо всех сил отговаривали меня от исторического факультета. А если уж туда, то хотя бы не на КАИТ, а на нормальную кафедру, типа старой и новой истории. Но мне так нравились каитяне, я так мечтал ходить с ними через двери, что никакие уговоры на меня не действовали. Поступил на КАИТ, вместе с Рыжим.

Очень хотелось самим увидеть закрывающиеся двери. В городе их не осталось ещё до нашего рождения. В центре города их просто заменили, когда стало ясно, что это надолго. Многие дома пришлось снести и построить вместо них новые, с дверными коробками нового типа. И только на самых окраинах сохранилось узкое кольцо старых заброшенных домов, где двери всё ещё закрывались. Транспорт туда не ходил, на пустых улицах дежурили милицейские патрули, но в те районы и так никто не совался, кроме каитян. А им выписывали специальные пропуска.

Через несколько лет исследователи траекторий обнаружили, что в перемещении комнат есть свои закономерности. Потом заметили, что время от времени случаются сбои, и тогда комнату выносит в неожиданную точку.

А после того, как несколько ребят из отряда ушли и не вернулись, появилась легенда о точках выхода: будто бы из-за таких сбоев некоторые двери иногда открываются не в наш город, отрезанный от остального мира, а в другие места. Может, в соседние города. Может, в бывшие дачные домики, которые остались за пределами нашей замкнутой зоны. Легенда красивая, она дарит надежду. Я бы и сам хотел когда-нибудь найти такую точку. Родители мне рассказывали, что в детстве — ещё до Чёрного утра — они успели поездить по другим городам. Маму возили на море, папа ездил в Москву к родственникам. Интересно, что там теперь?

Вот и Зойка упорно искала выход из города. Хотя, пожалуй, её больше интересовала не возможность вырваться из нашего уютного плена, а поиск закономерностей. Она изучала сбои в траекториях. Если коротко, это выглядело так: обычно из комнат одного дома каитяне выходят в один и тот же дом на другой улице. Иногда вместо него попадают чуть ближе или чуть дальше, в соседние дома. Но каждая дверь изредка открывается не на ожидаемую улицу, а в непредсказуемое место: в разрушенные мастерские или заброшенные сараи на окраине города, в подземные туннели, на чердаки. Таких случаев чуть больше пяти процентов. И Зойка пыталась составить карту тех мест, куда нас выносит при сбое системы. Пока мы с Рыжим учились на младших курсах, Зойка получила диплом и поступила в аспирантуру на нашей же кафедре, и вот теперь она писала диссертацию о нестандартных траекториях. Завкафедрой нервничал: с одной стороны, боялся, что Зойкины выводы поставят под сомнение всю стройную теорию, которую он сам когда-то разработал. С другой стороны, если Зойкино открытие и правда такое важное, то слава достанется и ему. Он ведь её учитель.

Сама Зойка о славе не думала, ей просто хотелось раскрыть тайну нашего города, которую за тридцать пять лет так никто и не разгадал. Я уж тем более не думал — я просто обычный студент, хоть и помогал Зойке собирать данные. Но на кафедре иногда слышал обрывки разговоров, которые мне не нравились. Зойка писала статьи для городского научного журнала, рассказывала там, как идёт работа. И некоторые преподаватели постоянно набивались к ней в соавторы. Зойке было всё равно, чьи фамилии будут стоять перед статьёй, но она подходила к этому принципиально: хотите в соавторы — вот вам задача, решайте. Подойдут мне ваши результаты для статьи — отлично, будем соавторами. Не подойдут — до свидания.

В последнее время я заметил, что Рыжий тоже поддался общему помешательству: тоже стал ходить за Зойкой и просить, чтобы она и ему дала задачу. Зойка не отказывалась, предлагала ему проверить некоторые маршруты, поискать сбои. Рыжий ходил туда не со мной, брал случайных напарников, всегда разных. Видимо, не хотел ни с кем делиться данными, если вдруг найдёт что-то интересное.

Я не обижался. Я знал, что он ничего не найдёт. И знал, почему.

Однажды, когда мы с Зойкой пошли по траекториям вдвоём, случилось кое-что необычное. Мы, как всегда, отметили в рамочках путь, вставили их в стенд на посту и вошли в квартиру. Зойка захлопнула дверь и сказала:

— Прислонись ухом. Что слышишь?

Я подошёл, прижался головой к облупившейся краске, прислушался. Сначала было тихое гудение, как в морской раковине — у нас дома такая лежала, мама в детстве из Крыма привезла. Потом появились другие звуки: шуршание, свист. Я не понимал, что это. Посмотрел на Зойку, а она сказала:

— Закрой глаза. Расслабься, ни о чём не думай.

Темноту за веками прорезали красноватые штрихи, слева направо неслись светло-серые столбики, а потом тьма начала рассеиваться, и я увидел стену с окном. На карнизе болтались пыльные занавески, на подоконнике стоял цветочный горшок с сухим кустиком. Я испугался и открыл глаза.

— Ну? Что видел? — спросила Зойка.

Я рассказал. Она рассмеялась:

— Я так и знала! Ты тоже!

 

Рыжему я ничего не сказал. Понимал, что ему обидно будет. Да и Зойка просила никому не говорить. Я на всякий случай уточнил:

— Почему?

Зойка замялась.

— Понимаешь… Считается, что ничего такого в природе не существует. Это что-то вроде магии. Научного объяснения нет.

— И что с того? Может, учёные это ещё не открыли.

— Ну, значит, надо дождаться, пока откроют. Ты только представь, что будет, если парторг нашего универа про нас узнает. Узнает, что на КАИТе с помощью магии исследуют траектории. Всю кафедру разгонят.

Как всегда, Зойка была права. Я кивнул и обещал молчать. К тому же я тогда решил, что это не даёт особых преимуществ: какая разница, видишь ты заранее место, куда тебя вынесет, или не видишь. Это помогало только в сложных ситуациях. Теперь стало ясно, почему Зойка так быстро реагировала на опасности: она видела их заранее, до того, как откроет дверь, и успевала всё продумать. Как тогда, в туннеле — Зойка ещё в комнате знала, куда мы попадём, и была готова действовать по плану: фонарь, респираторы, номера секций. А мы с Рыжим, конечно, растерялись и просто выполняли её указания.

Позже, когда Зойка уже работала над диссертацией, она по-прежнему часто брала с собой то Рыжего, то меня. А во время наших с ней поисков она много рассказывала мне о тонком зрении: учила, как его можно развивать. Я-то был ещё зелёным новичком, умел только смотреть, куда откроется дверь. А Зойка видела дальше, за пределы места выхода. Она заранее знала, где находится новая точка. Зойке не нужно было выходить в каждую комнату, которую она видела за дверью, чтобы определить её положение и записать адрес. Она рисовала разветвлённые схемы: открывала одну и ту же дверь несколько раз подряд и записывала каждое перемещение.

Честно говоря, нам не разрешалось так делать. После выхода каитяне должны были возвращаться к тому посту, где отметились в начале пути, заходить в подъезд и забирать свою рамочку. И только потом заново отмечаться для следующего прохождения. Всё это занимало время: точка выхода могла оказаться с другой стороны города, транспорт на окраины не заходит. Если на посту не окажется свободных велосипедов, приходится топать пешком до ближайшей остановки, ждать автобуса, ехать через весь город, а там опять пешком, за рамочкой. Многие ребята только один заход в день успевали сделать.

Но Зойке этого было мало. Она не только проверяла по много выходов за один раз. Она ещё и запрещённые многоходовки практиковала. И вскоре стала брать меня с собой на свои нелегальные маршруты. Мы не возвращались за рамочками после первого перемещения. Зойка отмечала на своих картах вторую точку — ей даже не приходилось спускаться на улицу и искать табличку на доме, она и так видела, куда мы попали. Мы с ней осматривали место выхода, а потом двигались дальше. Причём Зойка постоянно экспериментировала: по правилам надо было зайти в комнату и закрыть за собой дверь, а мы оставались в коридорах и закрывали двери в комнаты. Точки выхода становились точками входа, и Зойка своим аккуратным почерком быстро записывала каждый адрес и делала отметку на плане дома — она всегда носила в рюкзаке толстый альбом с планами всех заброшенных домов.

Однажды я зашёл к ней ненадолго, отдать книги. На стене Зойкиной комнаты висела огромная схема, несколько склеенных вместе листов ватмана. На схеме точками разного цвета были отмечены траектории перемещения комнат. Точки складывались в линии, а линии скручивались в спирали и обрывались на границе новых районов: там, где больше нет закрывающихся дверей. Как будто каждая спираль стремилась к центру города, но не могла туда добраться.

— Что это значит? — спросил я, показывая на спирали.

— А сам не видишь? — Зойка взяла карандаш и провела вдоль красной спирали: — Смотри, вот эта точка выхода перемещается всё дальше и дальше, к центру города, в сторону озера. Но тут траектория обрывается, дальше ей не пройти, поэтому она возвращается в начало. Смотри, ни одна точка не движется в обратном направлении! Только к центру. Понимаешь?

— Нет.

— Эпицентр этой аномалии — где-то там, в озере. Но мы его никогда не найдём, потому что там все двери открыты. А если не найдём, то и не исправим ничего.

— А ты надеялась исправить?

— А ты нет?

Я сел на стул перед схемой и задумался. По правде говоря, мне не приходило в голову, что тут можно что-то исправить. Я только легенду имел в виду, когда мы с Зойкой обсуждали, можно выйти из города или нет. Мне казалось, что Зойка просто надеется найти способ выбраться отсюда. А она, оказывается, хочет весь город вернуть в нормальный мир.

Из-за того, что у меня тоже открылось тонкое зрение, мы с Зойкой проводили много времени вместе. Оказалось, это не потому, что ей просто нравилось меня учить. Как-то раз мы с Сергеем Викторовичем остались вдвоём на кафедре, и он вдруг спросил:

— Как успехи?

Я не понял:

— С зачётами?

— Да нет! У вас с Зоей. Она тебе уже показывала, как узнать точное место выхода?

Тут-то я и догадался: оказывается, это он ей поручил! А значит…

— Значит, вы тоже про это знаете! Вы тоже видите?

— Конечно! — он улыбнулся. — Иначе я бы не руководил отрядом!

— А много нас тут… таких?

— Не очень. Человек десять.

— А это как-то используется? Ну, для расчётов, для карт?

Я замялся: вспомнил, как именно использует свой дар Зойка — нарушает правила. Но, похоже, Сергей Викторович и сам про это знал. Он усмехнулся:

— Ты всё правильно понял. Зрячие намного больше успевают сделать.

Ну точно, это он на Зойкины многоходовки намекнул. После этого я чувствовал себя более уверенно: раз инспектор в курсе, можно не опасаться, что нас выгонят из отряда, если правда откроется.

Сергей Викторович мне всегда нравился, с того первого собрания, на которое нас привёл Потапов. Внешность у него заурядная, ничего особенного: русые волосы, серые глаза. Как у меня. Только фигура получше, он спортом занимается. Потом, когда я уже на КАИТ поступил, узнал про него больше. Руководить отрядом он сам вызвался. Много лет назад он тоже защитил кандидатскую по траекториям, это именно он впервые додумался сбои регистрировать. Поэтому подсказывал нашим ребятам, на что обращать внимание, когда видишь сбой.

Его иногда спрашивали, почему он живёт один — не то чтобы ждали от него откровений. Скорее, надеялись на подтверждение: мол, да, живу один, вечный холостяк, отряд свой не брошу. Боялись, что женится и уйдёт из отряда. Хоть у нас уже давно люди не пропадали, но ведь всегда есть риск, что откроется выход и тебя выкинет из города. Поэтому после свадьбы обычно все уходили из отряда. Сергей Викторович отшучивался: в молодости не встретил такую, как Зойка, а теперь уже поздно. Он старше Зойки лет на пятнадцать. Не так уж это и поздно, но она точно не испытывает к нему никаких чувств. Да и он, думаю, тоже — это просто шутка.

 

После разговора с Сергеем Викторовичем я повеселел, мне было приятно, что нашу с Зойкой тайну, оказывается, ещё кто-то знает. Уже не так страшно было проболтаться. Я только жалел, что не могу рассказать об этом Рыжему. И Зойка просила, и сам я понимал, что его моя «избранность» не обрадует. Он же привык всегда быть первым и лучшим. А тут я его невольно обошёл.

Но через пару месяцев я заметил, что Рыжий что-то заподозрил. Мне не хотелось ему врать, я уже про себя решил, что расскажу ему правду. Вот только разговор у нас не получался. Несколько раз мы осторожно касались этой темы — почему я с Зойкой так часто хожу по траекториям. Я боялся обидеть Рыжего, он, кажется, тоже чего-то боялся. Я не сразу догадался, чего.

Мы как-то зашли на кафедру, зачётки подписать, там народ толпился, а Зойка рядом с завкафедрой стояла, графики свои ему показывала. И он говорит — громко так, на всю комнату:

— Птицына, вы бы подали эти материалы раньше, ещё когда диплом писали! Мы бы вам его зачли сразу как кандидатскую.

Мы с Рыжим переглянулась. Я порадовался за подругу, а Рыжий усмехнулся как-то криво, уголком рта, и дёрнул плечом. Я тогда впервые понял, что он просто завидует Зойке. Нам уже через год диплом защищать, а Рыжий ещё даже тему не выбрал. Вот если бы Зойка с ним поделилась хотя бы кусочком своих схем…

И после этого я уже знал, почему он так настойчиво меня расспрашивает про Зойкины статьи. Рыжий думал, что она меня в соавторы взяла, потому и водит с собой. Я его разубеждал, как мог. Но он, кажется, мне не верил.

Когда мы всем отрядом два дня искали Зойку, но так ничего и не нашли, мне позвонил Сергей Викторович. Попросил поехать с ним на седьмой пост — сказал, что заедет за мной через десять минут. Я быстро собрался, спустился во двор. Сел в машину.

— Почему на седьмой? Нашли что-то?

Оказалось, что группа зрячих за эти два дня проверила все выходы с первого шага Зойкиной субботней траектории. На других точках ничего подозрительного не нашли, а на седьмом посту многие видели Зойкин отпечаток.

— Что? Какой отпечаток? — не понял я.

Сергей Викторович рассказал, что Зойка так и не успела научить меня самому главному навыку зрячих: умению распознавать следы тех, кто прошёл через дверь за последние несколько дней. Сами зрячие оставляют яркие отпечатки, по ним можно разглядеть даже лицо, а не только очертания фигуры. В первые два дня их очень хорошо видно, потом отпечатки постепенно начинают таять, а через неделю остаётся только лёгкая дымка. Видно, что прошёл зрячий, но уже не разобрать, кто именно.

Отпечатки незрячих — мутные, слабые. Лиц не разобрать, видно только, что кто-то здесь проходил через дверь.

Рядом с Зойкиным отпечатком отчётливо темнел отпечаток незрячего.

И теперь мы должны были проверить все выходы с седьмого поста. У подъезда нас уже ждали остальные зрячие. Мелькнула мимолётная мысль: хорошо, что я могу их всех увидеть. Раньше я не знал, у кого ещё в отряде есть тонкое зрение. Щекам стало горячо: дурак, Зойка пропала, разве можно сейчас чему-то радоваться.

Нас разбили на пары, Сергей Викторович пошёл со мной. Я удивился, что он выбрал меня, но потом понял: боялся, что мне понадобится помощь, я тут самый неопытный.

Мы начали свою многоходовку. Никто не знал, сколько шагов успела сделать Зойка. Перед нами мелькали двери: деревянные, металлические, обитые дерматином, с торчащими клочьями ваты, с ровной краской и с ободранной, толстые и тонкие… У меня уже рябило в глазах, когда Сергей Викторович поднял руку и сказал:

— Смотри.

Я увидел за дверью знакомый силуэт, а рядом расплывчатое серое пятно.

— Зойка! — закричал я во весь голос и толкнул дверь.

Перед нами была замусоренная лестничная площадка. Рядом ритмично хлопала на ветру оконная рама, и я успел подумать, что это бьётся сердце умирающего дома.

Часть перил отломилась и болталась, прицепленная куском ржавой проволоки, над лестничным пролётом. Мы наклонились и посмотрели вниз. Там лежали старые доски и пустые картонные коробки. Но я знал, что надо идти туда.

В подъезде стоял отвратительный запах. Временами, когда ветер приносил с улицы холодный осенний воздух, запах почти не ощущался, но потом снова усиливался. Мы с Сергеем Викторовичем быстро спустились к выходу из подъезда — дверь была сорвана, как и в других домах. Такие правила. Чтобы подъезды не перемещались куда попало, а только квартиры и комнаты двигались по траекториям.

Сергей Викторович подошёл к куче коробок и досок и быстро разбросал их в стороны. На бетонном полу, в коричневом ореоле высохшей крови, лежала Зойка.

Кажется, я сполз по стене и завыл. Кажется, Сергей Викторович мне что-то говорил, хватал меня за плечи, кричал на меня, хлопал по щекам. Ничего не помню. Потом мы шли к соседнему подъезду, где был пост и телефон, но дом всё не кончался и не кончался, и я думал, что мы никогда никуда не придём. Потом приехали какие-то машины, вокруг суетились люди, ко мне подошёл кто-то в белом халате, а я мычал и показывал пальцем на тот подъезд: туда, туда, вам надо к ней, а не ко мне. Потом мне сделали укол, и я очнулся уже дома.

 

С Рыжим мы увиделись только на похоронах Зойки. Его шевелюра, всегда пышная, была тщательно приглажена, как будто он её намочил, чтобы не топорщилась. На кладбище все молчали. Зойкина мать рыдала, остальные вытирали глаза и не смотрели друг на друга. Потом, у них дома, собрались родственники и близкие друзья. Помянули. Начали вспоминать разные случаи из Зойкиной жизни. Рыжий немного посидел, потом вышел из-за стола как будто в туалет, но так и не вернулся.

Через два дня мы с ним должны были идти по траекториям. Записались давно, отменять ничего не стали. Кто-то должен закончить Зойкину работу. Это был тот самый пост, на котором Зойка зарегистрировалась в последний раз. Поэтому всю дорогу от остановки до поста я молчал: о чём можно говорить в такой ситуации? Потом Рыжий спросил:

— Как думаешь, кто будет Зойкин диссер дописывать?

Я пожал плечами:

— Откуда мне знать. Но точно не мы. Кому-нибудь из аспирантов отдадут.

— А они разберутся? Ты же, кажется, больше всех знаешь про её схемы. Она тебе всё показывала.

— Ну, знаю. И что с того? Мне мозгов не хватит, чтобы всё это обработать.

— Может, мы вдвоём? — робко предложил Рыжий и посмотрел мне в глаза.

Я отшатнулся.

— Да ты что! Зойка бы ни за что не согласилась, — и я отвернулся, потому что чуть не расплакался. А плакать при Рыжем я не хотел.

На посту сидел Сергей Викторович и ещё какие-то незнакомые крупные дядьки. Не с нашей кафедры точно. Они с нами поздоровались. Я ответил, а Рыжий промолчал, и я увидел, как на его лице проступают яркие веснушки: кожа быстро меняла цвет, она стала совсем белой, будто Рыжий сейчас хлопнется в обморок.

Сергей Викторович попросил Рыжего заполнить какой-то бланк, подсказывал ему, какие слова писать. Рыжий писал, наклонившись над столом, а пальцы дрожали, и почерк получался неровный, некрасивый.

Дядьки взяли бланк, повертели в руках, снова положили на стол рядом с раскрытым журналом. Переводили глаза с бланка на журнал и обратно. Покивали, потом один достал из кармана наручники, а Рыжий, не дожидаясь указаний, сам вытянул руки вперёд.

Я крикнул:

— Вы что?

Сергей Викторович взял меня за плечо, усадил на стул.

— Я объясню. Денис вырвал страницу из журнала и подделал записи за тот день. Потому что это он был с Зоей на её последней траектории. Мы потом ещё поговорим. Мне надо поехать с ними.

 

Я стоял у подъезда и смотрел, как двое в штатском уводят Рыжего. Он оглянулся, и мне показалось, что это кто-то другой. Словно время запорошило его пылью непрожитых лет. Глаза выцвели, волосы потускнели. Я знал, что вижу его в последний раз.

Когда милицейский фургон тронулся, я прошёл на пост. Дежурного не было, никто меня не остановил — я не хотел никому звонить, искать пару. Записал в журнал номер квартиры, с которой начнётся моя сегодняшняя траектория: двадцать семь. Счастливое число. Из такой же квартиры Зойка повела нас с Рыжим по нашему первому маршруту.

С сухим щелчком рамочка провалилась в пустую ячейку на стенде. Я медленно побрёл на второй этаж. Вошёл в квартиру, и по коридору промчался лёгкий ветерок, качнул рваную занавеску рядом с форточкой. Я встал лицом к двери, закрыл глаза. Что там? На той стороне клубился непрозрачный туман. Сердце забилось чаще.

У меня за спиной лежал город открытых дверей, сонное царство. Мир, застрявший во времени. Уютная цветная жизнь, в которой зияет уродливая чёрная дыра: смерть Зойки. А рядом — выжженное пятно, серый пепел. Всё, что мне оставил Рыжий.

Я толкнул дверь и шагнул вперёд. Подошвы заскользили по крупному гравию, я не удержался на ногах и съехал с железнодорожной насыпи. За узкой полоской леса проходило шоссе, по которому мчались машины невиданных форм. А за шоссе раскинулось тихое спокойное озеро.