Перейдя по подвесному мосту крепостной ров – протоку, отведённую от протекавшей через Старо-Город реки, – двое юношей в студенческих сюртуках миновали толстые створы ворот и прошагали под тяжёлыми решётками во двор университетского замка.

– Запрягай двойку! – раздалось справа. – Их высокородие в городскую управу ехать желают!

Обогнув конюшню и стоявшую рядом карету, вошедшие направились к широкой, ведущей в старую крепость лестнице, на нижней ступени которой расселись несколько шумных молодых людей. Один из них, вписав что-то грифелем в истрёпанную тетрадку, потряс жестяную кружку и высыпал на землю разноцветные кости. Послышались возгласы радости и досады.

– Господа! – воскликнул бросавший, заметив приближающихся сокурсников. – Милости прошу: присоединяйтесь!

– Не заманишь, друг мой Шиллин, – покачал головой рослый юноша, тряхнув длинной шевелюрой, – да и прошение нужно подать, – он похлопал по карману.

– В последний день? А между тем, свои обещания я сдержал! Все мы в «испытанке» давно ждём тебя, – Шиллин обвёл пальцем нескольких закивавших игроков. – Гляди, запомнит университет Шифарина не в рядах Общества, а вечно собиравшимся вступить! – Тот насупился и отвернулся от засмеявшихся приятелей. – Ну а ты, Бергский?

– Вашими стараниями я на мели, – улыбнулся второй студент, ростом едва достававший Шифарину до плеча. – К тому же, по записям видно, вы скоро закончите. Но на будущей неделе стипендия – непременно отыграюсь!

Попрощавшись, друзья взошли по ступеням и погрузились в прохладный полумрак крепости. Добравшись до верхнего этажа и попетляв по коридорам, они принялись пониматься по узкой винтовой лестнице в башню. Несколько раз приятели останавливались передохнуть у окошек-бойниц на крошечных площадках, куда выходили двери кабинетов и писарских, отмечая, как всё шире открывается море черепичных и укреплённых глиной соломенных крыш.

Наконец лестница окончилась: в стены очередной каменной клетушки над головой упирались потемневшие стропила. Напротив, вместо новых ступеней, темнела низкая дверь. Не торопясь стучаться, друзья постояли, чтобы отдышаться.

– Не пойму я, – начал Шифарин, открывая окно и подставив под солнечные лучи рассекающие бровь и уголок губ шрамы на левой половине лица, – отчего ты не желаешь вступить в Общество? Ведь ты в учёбе поболее многих наших сокурсников преуспел. – Он рассмеялся: – Да и стипендия на проигрыш станет повыше!

– Преуспел? – поморщился Бергский. – Верно, успехи мои не плачевны, но и отнюдь не блестящи – с такими меня ждёт только отказ. А вот в твоих у меня сомнений нет, да и их высокоблагородие к тебе благосклонны.

– Но неужто не опостылели тебе те глупейшие заклятия и снадобья, коими нас потчуют день ото дня? Ими давно не удивишь и безграмотную босоту!

– Опостылели, – согласился тот. – Но что предлагаешь мне ты взамен? Дни ночи напролёт в опытной зале? Изведение пудов бумаг ради единственного испытания – и то, вернее всего, неудачного? Благодарю покорно – то твоя стезя.

– Не взамен, а вдобавок, – с улыбкой поправил Шифарин. – А после обучения? Не соблазняют ли тебя тёплое место по службе и немалая приплата?

– Соблазн немал, спору нет, но вспомни о моих успехах, друг мой.

– Шиллин обещал поспособствовать, – напомнил тот.

– Шиллин, – возразил Бергский, – обещал лишь написать тебе хвалебную оценку, а оценки пишет каждый, кто состоит в «испытанке».

– Каждый, кто знаком с просителем, – вновь поправил Шифарин, назидательно подняв палец. – А со всеми знакомыми в Обществе мы крепко дружим.

На лестнице послышались шаги. На площадку неспешно поднялся высокий мужчина в чёрном мундире. Холодно взглянув на вставших навытяжку и отчеканивших приветствие студентов, он прошёл мимо них к двери и вставил в замок ключ.

– Ваше благородие, господин писарь!.. – начал Шифарин.

– Должно быть, вы желаете видеть их высокоблагородие? – перебил тот. – Весьма сожалею, но сегодня поутру прибыл посыльный: им нездоровится. Остались дома. На другой день, господа мои!

– Выше благородие! – повторил студент. Тот обернулся. – Имею честь, – он вынул из кармана сложенную бумагу, – просить принять в ряды Общества…

Писарь пробежал глазами по письму.

– Что же, отрадно, что вы решились просить места в Обществе прикладных испытаний. Но отчего же вы принесли прошение сюда?

Шифарин недоуменно посмотрел на него.

– Неужто не прочли правил сего года? Прошение следует запечатать и прислать почтой до сегодняшнего вечера.

– Но… оно уже в руках у вашего благо…

Писарь сунул бумагу Шифарину и, пригнувшись под низкой притолокой, вошёл в кабинет.

– Вижу, их высокоблагородие весьма к вам благосклонны, – произнёс он. – Но они будут никак не в силах одобрить ваше прошение, коли вы не сумеете подать его надлежаще и к сроку. Поспешите же, господа мои!

Дверь захлопнулась. Шифарин растерянно застыл, поглаживая пальцами бритый подбородок.

– Что с тобой, друг мой? – озабоченно спросил Бергский. – Скорее на почту!

Тот раздражённо развернулся и показал в окно. Раскинувшиеся внизу крыши разделяла сверкающая на солнце излучина реки. На дальнем берегу блестела золочёным шпилем башня городской управы. Часы на ней показывали четверть часа до полудня.

– Вон где ближайшая почта, – процедил Шифарин, – за углом от управы. И письмо не запечатано…

Бергский порылся в карманах и протянул приятелю кусок сургуча.

– Третьего дня отправлял письмо отцу, – пояснил он. – Котелок бы на растопку. Уверен, на почте найдётся…

– До полудня ни за что не успеть! – Шифарин выхватил у него сургуч и швырнул об стену. – А письма, принятые позже, отправят не ранее завтрашнего утра!

Минуту они помолчали. Бергский задумчиво подкручивал тонкий ус. Вдруг он щёлкнул пальцами и, подобрав с пола брошенный сургуч, потянул приятеля к лестнице.

– Карета! Слышал ведь? Их высокородие собрались к управе!

Опрометью спустившись в крепость, друзья прильнули к окну: запряжённая карета, покачиваясь, описала по двору полукруг и подкатила к дверям нового здания, выстроенного на месте прежних амбаров и кузниц. Пошатываясь и придерживаясь за стены – головы кружились от стремительного бега по закрученным ступеням, – приятели помчались по коридорам. Оставив позади несколько поворотов, они вылетели на ведущую к воротам лестницу.

– Господа! – удивился поднимавшийся навстречу Шиллин. – А игра и вправду завершилась быстро… Но куда же вы так торопитесь?

– Друг мой! – воскликнул Бергский. – Кружка при тебе? Будь любезен, одолжи! – Не дожидаясь ответа, он перепрыгнул через несколько ступенек и вырвал у оторопевшего приятеля чашку. – Стой! – крикнул он начавшему было спускаться Шифарину и показал в окно: из дверей нового здания к карете неторопливо шагал государь попечитель. – Не успеть! Заметят… Сюда!

Они выбрались на примыкавшую к крепости стену и помчались вдоль каменных зубцов. Снизу донёсся цокот копыт: карета, скрипя пружинами, катилась к воротам. Приблизившись к ним, возница пустил лошадей шагом, осторожно въезжая в тесный проезд.

Добравшись до надвратной башни, друзья кинулись в нависающую над рвом стрельницу. За расширенной, превращённой в окно бойницей вытянулся брус подъёмного моста. Вбежавший первым Бергский, не мешкая, вскарабкался в проём.

– Что ты удумал? – ужаснулся Шифарин.

Вместо ответа тот поманил его за собой. Перескочив с подоконника на брус, он повис на руках и спрыгнул к наружным воротам. Поколебавшись мгновение, Шифарин последовал за ним. Цокот копыт по камню сменился глухим деревянным стуком. Возница мрачно покосился на вжавшихся в стену студентов, когда карета неторопливо выкатывалась на мост. Пропустив её и убедившись, что их не видят, друзья запрыгнули на заднюю подножку.

Кое-как удерживаясь на узкой ступеньке, Бергский вынул из кармана широкий нож и просунул лезвие под ручку кружки.

– Колдуй! – велел он приятелю, бросая в чашку сургуч и удерживая её на весу. – У тебя лучше выходит.

Тот сложил пальцы под донышком в волшебный знак и зашептал заклинание. Между ладонями вспыхнул язычок пламени.

Карета тряслась, раскачивалась на поворотах. От болтанки руки то и дело расходились, и висящий в воздухе огненный лепесток гас. Шифарин чертыхался и повторял колдовские слова.

Налетевший на мосту ветер сбил пламя и не давал его разжечь, пока карета не укрылась за набережными домами. На съезде колёса подпрыгнули, и кружка соскочила с ножа. Схватив её на лету, Шифарин обжёгся и едва не выронил снова. Ругаясь, он быстро прижал чашку к подножке через полу сюртука и подул на покрасневшие пальцы. К счастью, сургуч уже порядком расплавился, и вязкая смесь, не расплёскиваясь, прилипала к жестяным стенкам.

Совсем рядом раздался гулкий звон колокола – часы били полдень. Над дверью очередного дома показалась узорчатая кованая вывеска: «Почта».

– Приехали! – воскликнул Шифарин, соскакивая со ступеньки.

Карету снова тряхнуло, и приготовившийся было спрыгнуть Бергский неуклюже повалился на мостовую. Кружка со звяканьем покатилась по булыжникам, растопленный сургуч разлился густой багровой лужей.

– Проклятье! – Бергский подобрал обронённый нож. – Скорее бери конверт!

Шифарин ворвался в почтовую контору.

– Господа! – закричал он нескольким выстроившимся в очередь к окошку отправителям. – Умоляю, уступите, господа! Тысяча извинений!

Он вложил письмо в поданный служащим конверт и затупившимся, давно нуждавшимся в очинке пером нацарапал адрес, соскрёбывая последние капли со дна казённой чернильницы. Вошедший спустя минуту Бергский осторожно поднёс на ноже соскобленную с мостовой липкую кляксу сургуча.

– Нижайше прошу простить, ваше благородие, господин Шифарин, – проговорил служащий, когда они, убедившись, что печать затвердела, отдали письмо в окошко, – отправления ещё не забирали, но часы уже пробили полдень.

Нахмурившись, юноша вынул из кармана кошель и высыпал на ладонь горсть медяков.

– Господин Шифарин? – оживился один из стоявших в очереди отправителей. – Уж не о вас ли ходит молва по всему Старо-Городу?

Студент мрачно улыбнулся, раздвигая монеты на ладони.

– Что же обо мне говорят?

– Как же! Якобы именно вы отправились на прогулку с тем сударем, кого нашли бездыханным недели две тому назад.

– Не просто бездыханным, – подхватил другой посетитель, – а заколотым, и при пустых ножнах!

Шифарин выложил на окошко плату, присовокупив к ней крупную монету.

– Сию минуту сложу в утреннюю корзину, ваше благородие, – улыбнувшись, заверил служащий.

– Всецело на вас полагаюсь, – ответил тот и облегчённо повернулся к незнакомцам: – Не понимаю, господа, что вы имеете в виду. Я лишь прогуливался, наслаждался чудесной погодой, как вдруг некий сударь набросился на меня. Что же мне оставалось делать?

Посетители добродушно усмехнулись.

 

* * *

 

В пивной стоял оживлённый гомон. Все столы, проходы, подоконники и ступеньки заняли празднующие выдачу стипендии студенты, вынуждая обыкновенных горожан, зашедших пропустить по вечерней кружке, растерянно бродить между длинных лавок, выискивая себе место.

Бергский досадливо хлопнул ладонями и встал со скамьи.

– А за чашку ты мне всё ещё должен, – со смехом произнёс сидящий напротив Шиллин, сгребая к себе сложенные в столбики монеты. – Так что завтра у меня! Смотри не позабудь.

– Дал слово – значит, приду! – отрезал тот.

Хмуро оглядевшись, он протиснулся к плотно окружённому веселящимися сокурсниками угловому столу.

– А я уж собрался уходить! – завидев его, воскликнул Шифарин. – Снова проигрался?

– Уверен, ты истрачиваешь стипендию мудрее, – раздражённо ответил Бергский. – Идём? Час поздний.

– Через минуту, – заверил его приятель и показал на сидящего напротив щуплого человека с густыми, висящими подковой усами, на вид чуть старше обыкновенного среди студентов возраста. – Позволь представить: господин Торстин!

– Доброго вечера, – без улыбки кивнул тот.

Бергский с трудом удержался от смешка, услышав произнесённое через дрожащие губы «бр» – говор выдавал уроженца Златоводи, вошедшей под правление государя лишь пять лет назад.

– Господин Торстин только что заявил, – Шифарин снисходительно улыбнулся, – что Златоводь и Кресень были единою страною, – увидев, что собеседник снова кивнул, он тихо засмеялся сквозь сомкнутые губы: – Что ж, вы вольны так считать, сударь.

– Коли вы полагаете иначе, – развёл руками тот, – чем объясните кресенские полки в златоводском войске?

– Что же ещё остаётся делать рабу? Только исполнять хозяйскую волю.

Торстин прищурился и медленно глубоко вздохнул.

– Бывали ли вы сами… – начал он.

– Негоже на личности переходить, – перебил Шифарин. – Да и не возвратиться ли нам к предмету нашей беседы? А то вы, похоже, желаете увести её в сторону.

– Как вам будет угодно, – согласился тот. – Итак, вы утверждаете, что целительные свойства прострела открыли в старогородском монастыре в полуверсте отсюда?

– Про то широко известно, – Шифарин запрокинул голову и выставил подбородок вперёд, глядя на Торстина сверху вниз. – Я, сударь, подольше вашего в университете обучаюсь, и науку магии неплохо знаю.

– Тем более удивительно, что вы разделяете это заблуждение! А действие лепестков прострела описал за целых полстолетия до старогородских монахов златоводский – или, если вам угодно, кресенский – боярский знахарь…

– Вы говорите со страстью, – вновь перебил Шифарин, – будто собственнолично были тому свидетелем.

– Прошу прощения, – запнулся тот. – Об этом изложено в трактате…

– Написанном златоводскими сочинителями, – Шифарин снова выпятил подбородок. – Отчего же вы не отправитесь в книжное собрание и не принесёте те пресловутые описания?

Торстин помедлил.

– Они не сохранились. Лишь отсылки в поздних трудах. – Его собеседник вновь тихо засмеялся, не размыкая губ. – Неужто вам не известно и калёных ядрах, что прославили государевых пушкарей? Об огневых чарах, что прославили государевых колдунов? О пожарах до облаков, что утягивали телеги с лошадьми – в Старо-Городе о таком не слыхали?

– Сударь, вы неисправимы. – Шифарин смотрел теперь поверх Торстина, покачивая поднятым кверху пальцем. – В такую грязную игру сыграть каждый сможет! Пора нам, друг мой Бергский, – он встал со скамьи и поднял лежавшую на столе шляпу. – А вы, сударь, – он напоследок повернулся к златоводцу, – не знаете самых что ни на есть основ, подкрепляете свои сомнительные доводы тем более сомнительными сочинениями, а в довершение всего попрекаете соперника происхождением!

Торстин молчал.

Друзья накинули плащи и вышли на вечернюю улицу. Напротив темнела громада замка, чёрными изломами зубцов врезавшаяся в густо усыпанное звёздами небо. Тусклый свет трактирных окон падал на гладкие булыжники брусчатки и, оставляя в темноте убегавший вниз травяной откос, играл отблесками в волнах крепостного рва. Несколько студентов швыряли в него вынесенные из пивной кружки, стараясь добросить до едва видной на том берегу стены. Некоторые, поднимая тучи брызг, бросались за ними в воду. Мост воротной башни давно подняли на ночь – ответ попечителя на неизменные выходки, оканчивавшие ежемесячные празднования.

Приятели зашагали по мостовой.

– Друг мой, – начал Бергский, – если я верно помню, ответы на прошения приказали ожидать со дня на день. Получил ли ты свой? Кажется, ты совсем не беспокоишься.

– Не получил, – небрежно ответил тот. – Но отчего мне-то беспокоиться? Вот что, – он положил руку приятелю на плечо, – нынче уже поздно, но завтрашним вечером приходи ко мне – покажу тебе, отчего меня не посещает никакое беспокойство!

– Увы, завтра вновь играем – дело чести! Послезавтра, идёт? – увидев, что Шифарин со вздохом кивнул, он добавил: – Кстати, не боишься получить от Торстина приглашение прогуляться? Твоё прощание с ним показалось весьма неучтивым.

– От того тщедушного хиляка? – фыркнул тот. – То будет его последняя прогулка… Но! – он широко улыбнулся. – Ведь ты, как и прежде, будешь моим верным…

– Тихо! – Бергский приложил приятелю палец к губам и оглянулся: улица была пуста, ставни на тёмных окнах плотно закрыты. – Конечно, буду, но твой язык тебя когда-нибудь погубит! – прошептал он.

Шифарин примиряюще поднял руки.

– Хорошо, хорошо, – тихо произнёс он. – Скажи, ты просто так спросил или что-то знаешь о Торстине?

– Нет, прежде я его не видел, но, кажется, друг наш Шиллин упоминал его фамилию…

– Что же! – оживился Шифарина. – Вот и расспросим Шиллина! Тем более, скоро я, как и он, буду состоять при Обществе… – он ткнул пальцем за спину: – Однако, поразительный невежда тот златоводец! Впрочем, чего от них ожидать! Видно, они считают, что коли их знать уравняли в правах с державною, и даже дворянских детей допустили до учёбы и службы…

– Остерегись, друг мой! – вновь осёк его Бергский. – Ох и погубит же тебя твоя болтливость! Государевых указов не знаешь? Мир пять лет кряду держится отнюдь не на длинных языках! – Он задумчиво подкрутил тонкий ус. – Но ваш спор посеял во мне сомнения. Ответь, какой труд ты сам бы выбрал в книжном собрании? Ты всё же там частый гость.

– Просишь равновесных доводов, – усмехнулся тот. – Изволь и ты ответить: чем лучше истина, известная и безграмотному, нелепицы, сгоревшей полдесятка лет тому назад?

Бергский засмеялся:

– И верно, ничем.

 

* * *

 

Шифарин снимал комнату у жестянщика в получасе ходьбы от университета. Пройдя сквозь заставленную различным товаром лавку, Бергский бросил хозяину монету и был провожен на задний двор. Преодолев раскисшую после недавнего дождя, перемешанную с соломой и конским навозом грязь, студент вошёл в высокий длинный сарай. Посреди него на потемневшем деревянном полу стояла внушительных размеров дощатая кадка, доходившая Бергскому до груди. У дальней стены, куда не проникал дневной свет, над заваленным бумагами, освещённым чадящей лампой столом склонился Шифарин.

– Смотри, смотри скорее! – он бросился навстречу вошедшему и потянул его к посудине.

Бергский растерянно оглядел развешенную на стенах хозяйственную утварь. Задрав голову, посмотрел на крышу, видневшуюся сквозь незастеленные подстропилины.

– Для чего тебе понадобились такие развалины? – недоумённо спросил он.

– Для испытаний, конечно же! Чуть приплатил – и хозяин позволил пользоваться. Гляди же! – сияющий Шифарин опёрся ладонью о стиснутые железными обручами струганые доски.

– По-твоему, я должен удивиться бочке? Неужто ты не ходил на игровые вечера оттого, что сколачивал себе сию посудину, будто какой-то мужик?

– Деревщик в лавке по соседству выполнил, – прокряхтел Шифарин, перебираясь через высокую стенку внутрь. – Потерпи минуту, и увидишь…

Он встал в кадке и, сосредоточенно выставив перед собой руки, начал проговаривать заклинание. Бергский услышал колдовские слова, не раз произносившиеся в учебных комнатах. Правда, никогда прежде он не видел, чтобы кто-то сочетал их так, как нынче Шифарин. Тот переплетал древнюю речь державы, почти забытую за многие столетия, с языками соседних и далёких стран в сложном, запутанном выражении. Вскоре Бергский понял, что уже не помнит начала, а Шифарин всё продолжал усложнять его новыми оборотами.

– Ваш-родь! Ваш-родь! – послышался тонкий голосок.

У порога размахивала конвертом девочка лет десяти в выцветшем чупруне поверх грубой рубахи. Бергский подскочил к ней, прикладывая палец к губам.

– Тише! – прошипел он. – Чего тебе?

Она вдруг раскрыла рот, глядя ему за спину. Обернувшись, Бергский застыл, вытаращив глаза. Кадка грузно, неровно оторвалась от пола. Стоя в деревянной посудине, Шифарин плавно поднимался кверху, продолжая сосредоточенно произносить заклятие. Послышался глухой стук – дощатая стенка натолкнулась на подстропилину.

– Ваш-родь! – вновь заголосила девочка. – Почтальвон приходил, ваш-родь! Письмо принёс! От нивирситета!

– О, друг мой! – воскликнул Шифарин. – Будь любезен, открой! Мне быстро спуститься не выйдет.

– Как ты… Как? – выдавил тот, забирая у ребёнка конверт. – Среди нас едва кто может сдвинуть столовую ложку на пядь!

– Не спорю, коли ты о наших сокурсниках, – согласился Шифарин, отталкивая посудину от обтёсанного бревна. – Но ты ведь помнишь, как их высокоблагородие поднимали на лекции стол? И у тебя бы получилось, не швыряй ты всё время кости… Будь любезен, подай мне вон ту метлу! – попросил он, перегнувшись через стенку.

Получив метлу, Шифарин повёл ею в воздухе, будто грёб веслом – кадка неторопливо поплыла в сажени над полом.

– Почему же ты всё скрывал? – спросил тем временем Бергский, ломая сургучную печать. – Покажи ты её в «испытанке», ты был бы сию же минуту принят!

– И вовсе не скрывал, – возразил Шифарин. – Но нужная мысль посетила меня лишь в тот же вечер, когда мы распрощались с тобой после отправления, помнишь? Знаешь, друг мой, лучшие мысли извечно приходят с опозданием! – он рассмеялся. – Но что же в письме?

– Ваш-родь! Ваш-родь! – девочка несмело потянула Бергского на краешек рукава. – Не гневитесь, ваш-родь!

Сообразив, что нужно ребёнку, тот закатил глаза и запустил руку в карман.

– Ва-ше бла-го-ро-ди-е, – раздражённо отчеканил он, швыряя ей медяк.

Развернув увенчанный университетским гербом лист, Бергский пробежал глазами по строкам и растерянно замер.

– Что с тобой? – недоумённо спросил Шифарин, наклонившись над краем кадки.

Тот поднял взгляд на парившего в сажени вверху товарища.

– Отказ, – наконец выдохнул он.

– Что?!

Шифарин спрыгнул на пол и вырвал у приятеля письмо.

– Проклятье! – он яростно пнул валявшуюся под ногами чурку. – Проклятье!

Ругаясь, он шагал от одной стены сарая к другой, сжимая бумагу дрожащими руками.

– Но почему? Почему? – бормоча, повторял он.

Плавно покачиваясь и наклонившись набок, кадка неторопливо опускалась на пол, пока наконец с тихим стуком не коснулась вытертых половиц. Обернувшись на звук, Бергский вдруг щёлкнул пальцами и, подскочив к приятелю, потянул его за рукав:

– Бежим! Скорее к председателю! Их высокоблагородие не посмеет отказать!

 

* * *

 

Председатель университетского Общества прикладных испытаний, заведующий кафедрой взаимного действия вещества и колдовства отвлёкся от разложенных на столе бумаг и поднял узкие, будто вечно прищуренные глаза на тяжело дышавших, раскрасневшихся студентов, мгновение назад ворвавшихся в его кабинет.

– Шифарин! – он растянул губы в улыбке. – Чем обязан сему внезапному вторжению?

– Ваше… высоко… благо… – попытался ответить тот, оттягивая воротник сюртука.

– Господа, – учёный показал на ближайшее к двери окно, – переведите дух, господа.

Повозившись с необычным створом – против всяких их ожиданий, он открывался вверх – друзья высунулись под затянутое тучами небо, пару минут разглядывая раскинувшийся в двадцати саженях внизу университетский двор, окружённый зубчатой стеной.

Увидев, что студенты отдышались, хозяин кабинета отложил перо и пригладил остатки седых волос, неряшливо топорщившиеся из-за ушей.

– Ваше высокоблагородие! – приятели встали навытяжку перед тёмным столом с резными ножками, уставленным ровными стопками папок и бумаг.

– Так чем же вызвана сия поспешность, господа мои? – неторопливо спросил тот, откидываясь на спинку кресла. – Отчего мне немедленно не написать о вашей выходке государю попечителю?

– Имею честь, ваше высокоблагородие, – отчеканил Шифарин, – просить представить Обществу плоды личных научных изысканий!

– Любопытно! – тот наклонился вперёд, облокотившись о стол. – Что же, позвольте осведомиться, вы желаете представить?

С минуту учёный слушал студента, задумчиво поглаживая лысину. Потом встал и, поправив мундир, подвёл его к одному из заполненных тетрадями, папками и книгами шкафов, стоящих вдоль круглых стен. Проведя пальцем по расклеенным на полках ярлычкам, извлёк истрёпанный трактат. Открывая страницу за страницей, Шифарин горячо описывал свои испытания, время от времени, по указанию хозяина кабинета, доставая с полок новые тома. Тот с улыбкой кивал, порою переспрашивая и уточняя.

– Крайне занимательно, господин мой, – с удовлетворением отметил председатель спустя около получаса. – Крайне занимательно. Я пребываю в совершенной уверенности, что Общество почтёт за честь заслушать ваш доклад о сих, несомненно, любопытных находках.

– Ваше высокоблагородие! Имею честь, при положительном исходе доклада, – голос Шифарина дрогнул, – просить места в Обществе прикладных испытаний!

– О, после такого доклада место в Обществе вам будет обеспечено! Готовьтесь, господин мой, и непременно подавайте на будущий год прошение.

Студент побагровел.

– Ваше высокоблагородие! – начал он. – Имею честь просить места в нынешнем году!

– Если память мне не изменяет, – тот возвратился к столу и выдвинул ящик, – ваше прошение, увы, уже отклонено, – он раскрыл увесистую папку и перевернул несколько листов. – И верно! Подавайте на будущий год. Вне всяческих сомнений, ваши изыскания к тому времени успеют получить в Обществе высочайшую оценку.

– Ваше высокоблагородие! – вмешался молчавший до сих пор Бергский. – Ваше высокоблагородие собственнолично убедились: Шифарин – блестящий ученик!

– Поступать должно как заведено, – мягко возразил тот. – К тому же, удалось ли вашему другу подтвердить свою, несомненно, весьма любопытную находку опытом, нам с вами лишь предстоит узнать. Но уверяю вас, после одного лишь доклада прошение господина Шифарина будет всячески одобрено! Всячески! – председатель помедлил, расправляя полы мундира и усаживаясь в кресло. – На будущий год.

– Ваше высокоблагородие, Шифарину удалось! – воскликнул Бергский. – Клянусь честью, удалось! Я лично был тому свидетелем!

– Верю, верю, – рассмеялся председатель. – В способностях наших учеников, да будет вам известно, я не испытываю ни малейших сомнений – к примеру, в прошлый раз в ряды Общества вступил замечательный настоевар… Понимаю вашу спешку, как же не понять, – он хитро улыбнулся. – Ведь чем дольше пребывает студент в Обществе, тем благостнее складывается его судьба. Но решения о членстве принимаю не один лишь я, и нынче все они уж приняты.

– Ваше высокоблагородие! – начал Шифарин. – Имею честь осведомиться…

– За сим завершим нашу беседу, – отрезал тот, окуная перо в чернильницу. – Присутственный час давно истёк, господа мои.

Тяжёлая дверь кабинета захлопнулась, погрузив тесную лестничную клетку в полумрак. Минуту Шифарин стоял неподвижно. Наконец он ударил кулаком по каменной стене и широкими шагами направился к лестнице. Помедлив мгновение, Бергский бросился за ним.

– Послушай! – пылко произнёс он, схватив приятеля за локоть. – Ведь нынче утром я шёл к тебе с новостью, но совершенно про неё забыл, увидев твоё изобретение! Так вот: как тебе известно, вчера мы собрались у Шиллина, и он рассказал, что Торстина приняли в «испытанку» ровно год тому назад!

– И что с того? – раздражённо спросил Шифарин, вырывая руку.

– Ты ведь помнишь, что члены Общества пишут оценки просителям? Всё сходится: бьюсь об заклад, он оговорил тебя своим письмом!

Шифарин бросился было назад к кабинету, но тут же осёкся:

– Нет, друг мой, нельзя огульно обвинять в столь бесчестных поступках.

– Огульно? – возмутился тот. – Ставлю на что угодно, все бумаги в той самой папке! – он показал на дверь кабинета.

– Не стоит и мечтать, что их высокоблагородие покажут их обучающимся, – покачал головой Шифарин. – Нам повезёт, коли нас лишь осмеют.

Бергский хитро прищурился и, приблизившись вплотную, зашептал ему на ухо.

– Решайся же! – закончив, с воодушевлением воскликнул он. – Признайся, тебе самому не терпится узнать!

 

* * *

 

Кадка плыла над спящим городом. Редкие поздние прохожие и громыхающие по мостовым телеги заставляли друзей замирать и, затаив дыхание, ждать, пока утихнут шаги, цокот копыт и грохот колёс, далеко разносившиеся в ночной тишине. К счастью приятелей, тучи так и не разошлись, и улицы погрузились в почти непроглядную темноту.

Впереди угадывались очертания замка. Едва различимые сперва, они всё чаще острой тенью выступали из мрака – молнии, поначалу тонкими искрами рассекавшие чёрное небо вдалеке, сверкали всё ближе. Всё громче и скорее гремели трескучие раскаты.

Очередная вспышка отразилась в изогнувшейся петлёй реке, и гром, казалось, раздался прямо над головой. Бергский тихо выругался.

– Поспеши! – прошептал он.

Забыв об осторожности, Шифарин длинными взмахами метлы повёл кадку над темневшую внизу протокой. Дощатая стенка упёрлась в каменный выступ, над ним зиял чёрный провал окна. Бергский вынул из-под плаща широкий нож и вставил остриё под створку. Осторожно водя рукоятью и замирая при легчайшем скрежете, он просовывал лезвие всё дальше внутрь. Наконец, когда клинок вошёл по пяту, потянул нож вверх. Окно приоткрылось.

– Видишь? – довольно прошептал он. – Я сперва удивился, а потом подумал: с чего бы им опасаться воришек в башне?

Студент просунул руку в проём и раскрыл окно до конца. Вспышка молнии осветила замок и висящую у стены кадку. Через мгновение последовал гром.

– Проклятье! – прошипел Шифарин, оглядываясь на сполох. – Поторопись же, друг мой!

Бергский пролез внутрь. Пошарив в карманах сюртука, достал спички и огарок свечи в плоском латунном подсвечнике. Поставив зажжённую свечу на стол, он выдвинул единственный ящик посередине – внутри лежали несколько толстых папок. Бергский раскрыл одну из них и принялся всматриваться в написанные неразборчивым почерком, состоящие из сокращений и цифр заглавия бумаг.

Кабинет озарила новая вспышка, прогремел гром. Сквозь открытое окно стал слышен приближающийся дождь.

Просмотрев несколько папок и не найдя ничего подходящего, Бергский наконец разобрал на корке одной из них: «Об. Пр. Ис.». Перевернул несколько подшитых страниц.

– Не стоило и сомневаться! – удовлетворённо улыбаясь, он вытащил измятый, по виду прежде сложенный лист.

На лестнице раздались тяжёлые шаги. Сунув письмо в карман, Бегрский кинулся к окну:

– Кто-то идёт! – прошептал он.

– Скорее, перелезай! – ответил Шифарин.

– Нельзя! – Бергский оглянулся на разложенные по столу бумаги. – Надо закрыть окно!

Из-за двери послышался звон ключей в связке. Бергский опустил створ и на цыпочках подбежал к столу. Сгрёб лежащие на нём папки, неслышно задвинул ящик. Замок щёлкнул. Студент схватил оставленную на столешнице свечу и задул её, ныряя за кресло.

Дверь отворилась. Кабинет осветил колышущийся свет фонаря. Между ножками кресла и стола Бергский увидел высокие кожаные сапоги. Послышалось тяжёлое прерывистое дыхание – вошедший явно быстро поднимался по лестнице. На минуту он замер посреди комнаты.

– Ну ясно же – показалось, – пробормотал он.

На окне осели первые капли, и в следующий миг дождь забарабанил по стеклу. Пригнувшийся в кадке Шифарин закутался в плащ и, нахмурившись, оглядел чёрную завесу туч. Одежда и дерево быстро намокали. Студент сложил пальцы в магический жест и зашептал заклинание.

Вошедший вдруг шумно втянул воздух. Медленно зашагал к столу. Проклиная собственную недогадливость, Бергский съёжился за спинкой кресла и, смочив пальцы слюной, сжал ими испускавший тонкую струйку дыма фитиль свечи. Сапоги замерли. Колеблющийся свет проник за столешницу, окрасил в жёлтый пол вокруг кресла, оставив лишь узкую тень позади него.

Кадка висела уже в нескольких локтях ниже окна. Сложив ладони ковшиком, Шифарин вычерпывал набиравшуюся в неё воду, чертил руками волшебные знаки, проговаривал найденные в старинных рукописях слова. Отяжелевшая от воды, кадка неумолимо снижалась.

Молния вновь осветила кабинет. Сапоги решительно направились к выходу. Хлопнула дверь, зазвенел ключ в замке. Дождавшись, пока на лестнице стихнут шаги, Бергский вылез из своего убежища и бросился к окну.

Кадка опустилась почти на две сажени. Бергский растерянно замер, глядя вниз из окна. Увидев товарища, Шифарин махнул ему рукой: «Скорей!» Тот оглядел неширокий каменный выступ, по которому стекали ручейки воды. Осторожно пролез под створом и на корточках неуклюже съёжился в проёме. Нащупав переплёт стекла, он потянул его вниз – окно опустилось до половины и заклинило. Вновь сверкнувшая молния осветила далёкий двор, блеснувший намокшей под дождём брусчаткой. Ухватившись покрепче, Бергский с силой надавил на створку – та захлопнулась, студент потерял равновесие и уткнулся лицом в стекло. Ноги соскользнули с узкого выступа. Бергский повис, вцепившись в щели между камнями.

– Прыгай! – услышал он. – Скорей прыгай!

Бергский разжал пальцы. Кадка затрещала от удара. Нагруженная двумя людьми, она стала снижаться ещё быстрее. Шифарин отчаянно загребал воздух метлой, уводя их прочь от замка. Впереди вырастала внешняя стена. Вновь раздался треск – кадка ударилась дном о зубец, в ров полетели обломки досок. Приятели вцепились в ещё державшуюся стенку. Новый сполох осветил стремительно приближающуюся воду. С раскатом грома кадка врезалась в неё в аршине от берега. Отплёвываясь, друзья выползли на травяной откос. Щепки и доски рассыпались вокруг, падали в воду – их подхватывало течение.

– Бежим! – Бергский побросал в ров крупные обломки и вцепился в Шифарина, растерянно глядящего на уплывающие по протоке остатки кадки. – Скорее бежим!

 

* * *

 

Тяжёлые двери распахнулись, и опытную комнату залил свет. Разложенные по железным подносам листья сморщились и потемнели. Раздражённо выдохнув, Торстин погасил огонь под котелком и ссыпал погубленные заготовки в ведро.

– Сударь! – Шифарин подошёл к нему, тряся в воздухе зажатой в кулаке бумагой. – Извольте объясниться, сударь!

– Вы что-то вменяете мне в вину? – Щуря отвыкшие от света глаза, Торстин стянул длинные, до локтей, кожаные перчатки и раздвинул теперь уже ненужные занавески.

– Неслыханно! Какая низость! – продолжал кипеть Шифарин. – Уму не постижимо, как тот, кому дорога собственная честь, мог пойти на такое!

Он сунул златоводцу сжимаемое в руке письмо.

– Ах, это! – усмехнулся тот, пробежав взглядом по частью размытым, расплывшимся разводами строкам. – Точные наблюдения, не правда ли? В нашем учёном деле, – он поднял палец, – исказить обозреваемую картину недопустимо.

Шифарин побагровел.

– Быть может, сударь, вы возмущены тем, что здесь что-то упущено? – Торстин поднял брови.

Тот сжал трясущиеся кулаки.

– Однако, – златоводец повертел письмо, – я отчётливо помню, как запечатал его в конверт и отправил государю председателю. Как же оно оказалось у вас? – он улыбнулся, запрокинув голову. – Представить не могу, на какие ухищрения вам пришлось пойти. Но уверен: они были высокими, достойными дворянина и укрепили бы честь всякого, кто ею дорожит!

– Вот что, сударь! – прорычал Шифарин. – Вам не придётся ни напрягать своё воображение, ни идти на ухищрения, чтобы отыскать меня! Запоминайте и потрудитесь ничего не упустить, – он понизил голос: – через три дня ровно в полдень я буду прогуливаться на пустыре позади старого вала.

Торстин помедлил.

– Там удобно? – наконец спросил он.

– Чрезвычайно удобно! Моё излюбленное место для прогулок.

Златоводец усмехнулся.

– Что ж, в таком случае, присылайте своего… доверенного, – произнёс он.

 

* * *

 

Тучи разошлись, оставив в небе лишь редкие облачка. На пыльной вытоптанной земле кое-где топорщились грубые полевые травы, вяло покачивающиеся под слабым ветерком. Шифарин и Торстин замерли посреди пустыря.

– Напрасно вы избрали шпаги, – сообщил Шифарин, когда доверенные, приняв сюртуки и шляпы поединщиков, отправились к поросшему кустарником валу невдалеке, и ткнул пальцем в левую щёку: – Думаете, то разные порезы? – он скорчил гримасу – шрамы на искажённом лице сошлись в ровную полосу. – Меня задели лишь однажды!

Торстин улыбнулся.

– А меня ни разу!

Клинки встретились. Противники обменивались ударами, со звоном попадавшими в защиту. Наконец Шифарин сделал мощный выпад, и Торстин отскочил. Воодушевлённый, Шифарин усилил натиск – златоводец отбил несколько уколов и отступил ещё на шаг. Противник теснил его к примыкающей к пустырю ограде из посеревшего от времени горбыля. Бергский облегчённо вздохнул, постаравшись, чтобы не заметил стоявший рядом доверенный Торстина, – едва начавшись, схватка уже походила на те, что он наблюдал не раз.

Торстин защищался быстро, точно: удар противника – клинок златоводца сверкал на солнце, и слышался звон железа; выпад – отскок – и вновь встречались шпаги. Но Шифарин уверенно, неустанно напирал на него, вынуждая отступать, и до забора оставалось всего несколько шагов. Совсем немного, и соперник упрётся спиной в неструганные доски. Бергский не раз видел, как его приятель изматывал загнанных обидчиков и, улучив мгновение, пронзал клинком.

Студент потёр ноющие виски. Головы болела со вчерашнего утра. Накануне вечером он отправился к доверенному Торстина – чью фамилию теперь, кажется, совершенно забыл, – и на следующий день признался Шифарину, что плохо запомнил встречу. «Неужели вы пили?» – возмутился тот. «Нет-нет, сперва мы говорили о деле, и это я помню прекрасно, – заверил приятеля Бергский. – А потом к нему пришли играть в кости – там был Шиллин и многие наши товарищи, – но я из вежливости остался лишь на чашку чая, клянусь тебе!»

Шифарин уколол, целясь в грудь – Торстин отвёл остриё, оставаясь на месте. Новый удар – златоводец защищался, не отходя. Отступив на полшага, Шифарин сделал яростный выпад – зазвенела сталь, и шпага соскользнула в сторону. Торстин не сдвинулся. Сверкнул клинок, и Шифарин отшатнулся, держась за правую щеку. На белый воротник капала кровь.

– Для равновесия, – улыбнулся Торстин. – Вы, сударь, слишком неуравновешенны.

Он ударил. Попал по железу и ударил снова. Шифарин защищался, не успевая ответить. Клинок златоводца свистел вверху, слева, справа, опять вверху – противнику с трудом удавалось вовремя подставить шпагу. Наконец Шифарин отступил. Торстин шагнул следом, продолжая натиск. Как и защита, его удары были стремительны: сверкал клинок – звенела сталь, Шифарин отступал; шаг вперёд – и снова молниеносный укол. Приглядевшись, испугавшийся было Бергский немного успокоился – златоводец бил не столь точно: не ставь Шифарин защиту, удары не достигали бы цели.

Поединщики возвратились на середину пустыря.

– Слыхали ли вы, сударь, – спросил Торстин, казалось, совершенно не сбивший дыхания, – о таком растении, как крушина? Из неё можно изготовить замечательный отвар.

Тот не отвечал. Златоводец перестал напирать, и клинок свистел теперь реже. Шифарин улучал мгновения для ударов – попадая, правда, всегда в шпагу противника.

– Выпейте такой отвар – и будете не в силах утаить ничего, что знаете, – невозмутимо продолжал тот. – Вас ожидает лишь одна неприятность – несколько дней вы не сможете вспомнить, о чём рассказали. Но память о последних днях важна и вам, и мне, не правда ли? Ведь того из нас, кто останется на этом пустыре, судить будут именно по ним. Помните наш спор в трактире?

Шифарин сделал стремительный выпад. Торстин отскочил, но тут же двумя взмахами шпаги вернулся на прежнее место.

– Во-первых, вы обвинили меня в том, что я попрекнул соперника происхождением, в то время как сами поступили ровно так же – вы усомнились в трудах, что я называл, не так ли? Вы сделали это, прежде чем я успел назвать их сочинителей, и отчего-то решили, что я брал в руки только книги своих единоземельцев, кои, по-вашему, недобросовестны. Стало быть, они, а также и я, недобросовестны именно в силу происхождения. Эти ваши слова засвидетельствуют многие, кто праздновал в тот день с нами, и в чьей честности нет никаких сомнений.

Шифарин вскрикнул, схватившись за плечо: Торстин шагнул в сторону, пропуская его укол мимо себя, и рассёк беззащитную руку.

– Быть может, вы мне возразите, – он опустил шпагу, давая противнику передышку, – Златоводь-де известна предвзятостью к истории чародейства – а беседовали мы именно о ней, – сославшись на иные трактаты? Отнюдь, поскольку – и это во-вторых – вы начали спор, будучи совершенно не начитанным – третьего дня наш общий друг Бергский поведал, что́ вы ответили ему после нашего расставания.

Ошеломлённый, Шифарин поглядел на стоявшего в отдалении приятеля. Тот побледнел, расслышав не заглушаемые более звоном шпаг слова златоводца.

– И свидетелями тому, – продолжал Торстин, – также стали весьма уважаемые люди. С некоторыми из них, кажется, вы весьма близки.

Шифарин яростно бросился на него. Златоводец ловким отскоком увернулся от грозного выпада, коротким взмахом острия располосовал противнику порядком выбившуюся из-под ремня рубашку.

– В-третьих, вы с высочайшей уверенностью говорили о моих родных краях, хотя ни разу в жизни там не бывали – об этом мы – в том числе многие ваши друзья – также узнали от господина Бергского.

Поединщики застыли. Острие шпаги Торстина упиралось Шифарину в горло. Опешив на мгновение, тот отбил клинок златоводца и, отскочив на несколько шагов, замер, тяжело дыша.

– Наконец, в-четвёртых, – Торстин медлил, вновь опустив оружие, – вы говорили с соперником в споре дерзко, высокомерно, перебивая, словно не осознавали собственного невежества или малодушно не решались его признать. Этому также найдутся свидетели из трактира.

Шифарин глубоко дышал, успокаивая колотящееся сердце. Бергский, закусив губу, теребил пальцами перекинутый через локоть сюртук приятеля.

Златоводец двинулся на противника.

– Как же будут о вас судить? – спросил он, возобновляя удары. – Как о невежественном… – Клинок сверкал всё стремительнее, Шифарин неуклюже отбивался и беспомощно отступал. – Наглом… – Шпага Торстина вновь замерла у покрытого шрамами лица. Златоводец повернул кисть, и из рассечённых губ хлынула кровь. – Упрямом… – Он подцепил шпагу соперника и оттолкнул в сторону. – Глупце!

Бергский оцепенел. Шляпа товарища выпала у него из рук и покатилась по пыли.

– Как же так?.. – прошептал он.

Растерянно моргая, его друг медленно опустил голову. На белой, мокрой от пота рубашке расплывалось багровое пятно. Шпага Торстина пронзала Шифарину грудь.

– Впрочем, все эти выводы, пусть ужато и смягчённо, вы и так прочли в моём письме на имя их высокоблагородия, – ровным голосом закончил златоводец.

Медленно опустившись на колени, Шифарин завалился набок. Доверенный Торстина решительно зашагал к поединщикам.

– Благодарю, друг мой, – произнёс златоводец, когда тот приблизился, и показал на убитого: – Этот господин назвал тебя рабом.

Оба расхохотались. Смех вывел Бергского из оцепенения и он, спотыкаясь, подбежал к телу Шифарина.

– Как же так? – продолжал шептать он между прерывистыми вздохами. – Как же так?

– Всягда рад памочь аднапалчаняну, – тем временем по-кресенски проакал товарищ Торстина. – Пусть давно уж нет нашава палка́.

Бергский рухнул на колени.

– Прости… – выдавил он. – Я не… Клянусь, я ничего…

– Не казните себя, господин Бергский, – дружелюбно произнёс златоводец, вытирая со шпаги кровь. – Поединок не окончился бы иначе. Вы всего лишь помогли узнать истину.

– Вы… – прошипел Бергский, сжимая кулаки. – Да разве вы… Вы убили его!.. – Торстин осмотрел клинок и, удовлетворившись, вложил оружие в ножны. – Обесчестили перед миром!.. Сорвали вступление в «испытанку»… – он запнулся, задавливая срывавшееся с языка оскорбление. – Как смеете вы говорить об истине?!

– Помилуйте, сударь! – весело отозвался Торстин, загибая палец. – Во-первых, вызов бросил он сам. Во-вторых, разве я вкладывал слова ему в рот? И в-третьих, – он развёл руками, – каким же образом я мог сорвать этому господину вступление?

– Письмом! – закричал Бергский. – Вашим лжи… – он запнулся, глядя как приподнялась бровь златоводца. – Вашим письмом с оценкой!

Тот переглянулся с кресенцем, и оба вновь рассмеялись.

– Помилуйте, сударь! – повторил Торстин. – Мы справлялись: письма эти давно служат одному: узнать, кто с кем охотнее сойдётся в изысканиях, – он поднял шпагу Шифарина и перекинул через плечо. – А в Общество принимают исключительно по учебным успехам.