Корвус Ф. Бромберг

Дело о Корабле Мёртвых Чудовищ

У Ролана было много прозвищ.

– Сиди, Циклоп. Сиди, не двигайся.

Стражники дали ему ещё одно. «Циклопом» Ролан стал совсем недавно, незадолго до того, как попал в каземат. Всё из-за выколотого глаза. За раной никто не ухаживал, и Ролан решил хотя бы повязать распухшую глазницу лоскутом от собственной рубахи.

«Даром, что потерял один глаз, – думал Ролан. – Главное, рана не загноилась, заживает спокойно. Всё из-за звериного здоровья. Будь оно проклято».

Стражи каземата, заведя Ролана в узкий грязный кабинет, усадили узника на маленький табурет за квадратным столом. Отодвинули стул со спинкой, что стоял по другую сторону.

– Кого для меня назначили судьёй? – спросил Ролан.

– Герселя, – со вздохом протянул один из стражей.

– Шутите, – не поверил Ролан. – Серьёзно, кто будет моим судьёй?

– Хороший ты мужик, Ролан, – ответил стражник. – Никто б с тобой так не шутил.

Дверь закрылась, снаружи грохнул засов. Оставшись один, Ролан обхватил голову руками. Тяжёлые кандалы впились в кожу. Значит, Герсель. Тот Герсель, которого город прозвал просто, но очень точно – Изверг.

Сжимая широкими ладонями виски, Ролан не мог перестать думать о казнях, назначенных судьёй. Одну из осуждённых, юную девушку, четвертовали за то, что она, защищаясь, убила напавшего на неё пастуха. Другого, провинившегося за малую кражу молодого вдовца, исполняя приговор судьи, раздели догола, кинули в бочку, заполненную змеями и пауками, заколотили крышку и покатили так по улицам города. Разъярённые тряской гады искусали осуждённого так сильно, что, когда ящик открыли и вытащили тело, на нём не осталось живого места. Крики боли и мольбы осуждённого слышались до последнего его вздоха, но судью Герселя не остановило ничего, даже то, что у вдовца было двое сыновей.

Ролан сгорбился, боясь даже представить, какая казнь грозит ему за те преступления, которые совершил он.

«А если обернуться? Нет, мне раздавит кости. Кандалы крепкие. Дьявол».

Ролана продержали в каземате не меньше трёх недель и только сегодня привели в этот тёмный кабинет бог весть зачем. Отчего-то Ролан был уверен – здесь, сейчас решится его судьба.

Дверь открылась. Ролан, высокий и грузный мужчина в расцвете сил, вздрогнул, как мальчишка. Сначала в кабинет вошли два человека. Молодые близнецы в форме, с обоюдоострыми мечами на поясах. Они обступили узника с боков и встали лицом к нему, положив руки на эфесы. После в кабинете появился Герсель.

«Вот так, значит. Точно – он. Да крутись оно тогда всё у чёрта на рогах».

Ролан засмеялся недобрым, дерзким смехом того, кто принял предательство судьбы:

– Я до последнего надеялся, что судить меня будете не вы, ваша честь.

Он хотел было встать, поприветствовать судью, но близнецы сделали шаг, их мечи наполовину вышли из ножен.

– Остановиться, – спокойно скомандовал Герсель.

Все замерли: близнецы, готовые отрубить голову узнику, и сам узник, застывший в полуприседе.

За судьёй закрылась дверь, он подошёл к столу.

– Присаживайтесь, господин Ролан, – сказал судья. – Благодарю за должное приветствие.

Ролан сел, он впервые видел судью Герселя так близко: высокий лоб, аристократически длинный и тонкий нос, большие, вдумчивые глаза. Ролан не мог поверить, что у гоблина может быть столь благородное выражение лица. У гоблинов, знававшихся с Роланом, и лица, и манеры были куда проще.

– Если боитесь, что судить вас буду я, значит, судить вас точно есть за что, не так ли? Ваше дело показалось мне чрезвычайно любопытным, – сказал Герсель, садясь на отодвинутый стул напротив заключённого. – Я сам попросил отдать его мне на распределении. Рядовые кражи и мошенничества взволновали меня куда меньше, чем…

Судья положил руки на стол. Вместо правой кисти из накрахмаленного рукава чёрной рубашки высунулась культя с грубым рубцом. В левой руке гоблин держал завязанную на узелок кожаную папку с приличной кипой бумаг. Герсель, не отрывая взгляда от Ролана, указательным и большим пальцами потянул за тонкий шнурок. Узел папки развязался.

– … чем дело о Корабле Мёртвых Чудовищ, – закончил судья. Он сохранил серьёзное выражение лица, лишь скептически приподнял бровь. – Название, как вы понимаете, давал не я, и не оно привлекло меня.

Помимо зелёной кожи и любви к чёрным одеждам, было лишь одно единственное сходство, роднившее Герселя с его народом: у судьи была столь характерная для гоблинов холодная расчётливость во взгляде. Одно дело, когда так смотрит на тебя базарный воришка, и совсем другое – когда такой взгляд принадлежит вершителю твоей судьбы.

– И что же тогда вас привлекло, ваша честь? – спросил Ролан.

– Всё по порядку, господин Ролан, – сухо ответил Герсель. – Давайте проясним. Три недели назад ночью в пристань врезался небольшой бриг «Дельфин». Очевидцы говорят, что с корабля, ещё до того как он оказался на берегу, доносились жуткие крики и звериный рёв, похожий на адские песни демонов и бесов, – судья плавно повёл рукой, поджав губы, – народу всегда свойственно приукрашивать. Не суть. Когда же всё стихло, и первые смельчаки отважились подняться на борт, они увидели полную палубу окровавленных тел странных животных. Животные эти, похоже, были мутантами, соединившими в себе части тел совершенно разных созданий. Но, помимо мёртвых, на палубе очевидцы нашли одного живого. Вас, – гоблин указал тонким пальцем на Ролана. – Позже подоспели городовые. Они осмотрели не только палубу, но и спустились в трюм. И из-за того, что они там нашли, вы оказались здесь. Мой пересказ событий краток, но отображает суть произошедшего. Всё ли так, господин Ролан?

– Всё так, ваша честь. Хочу сказать, – Ролан сокрушённо покачал головой, но голос его оставался твёрд. – То, что касается найденного в трюме. Клянусь, я не знал, на что иду, когда поднимался на борт «Дельфина». Я сожалею всей душой о том, частью чего мне пришлось стать. И мне точно ничуть не жаль тех монстров, которых нашли мёртвыми на палубе.

Судью не тронули слова заключённого, как и его внешность: внушающий рост, пышные, растрёпанные бакенбарды, волевой, прямо-таки героический подбородок. Герселя не заинтересовало ничего, кроме взгляда. Судья взял за привычку всматриваться в глаза узников и за многие годы научился верно толковать блеск во взглядах. Уцелевший глаз Ролана смотрел прямо и честно.

– Почему же не жаль? – спросил судья.

– Да какая теперь разница? – повёл плечом Ролан.

– Уверяю, господин Ролан, разница есть, – сказал Герсель. – Я рассказал о вашем деле лишь в общих чертах. Но вам необходимо рассказать мне подробности этого дела. Справедливый суд невозможен, если оставить правосудие слепым.

– Сделанного не воротишь, – узник стоял на своём. – С подробностями или без, правосудие уже ничего не исправит. Я готов отвечать за свои ошибки. Чужих на душу не возьму. Сейчас, ваша честь, мне, пожалуй, даже важнее не наговорить лишнего.

Герсель тихо засмеялся. Его смех был последним звоночком в перезвоне тянувшегося терпения. Судья не привык слышать отказ, и Ролан понял это.

– Господин Ролан, – голос гоблина набрал силу, в его тоне едва заслышалась смертельно холодная сталь, – надеюсь, моя учтивость не приводит вас в заблуждение. Уверен, вам хорошо известно моё прозвище. И вам будет полезно знать, что оно мне нравится. Вам, должно быть, не совсем понятно. Ваше дело мне очень любопытно. Я готов выслушать вашу историю. Вы совершенно верно заметили, – гоблин смягчился, – от рассказанной истории, суть моего вердикта никак не изменится. Но весь вопрос в том, каким именно образом мой вердикт будет исполняться. На это ваша история повлиять может. Причём как в лучшую, так и в худшую сторону.

У Ролана вытянулось лицо. Он смерил Герселя неприязненным взглядом. Гоблин затеял свою игру. Игру Изверга.

Манеры судьи, его слова, власть, которой он был наделён – всё это вдруг вызывало в Ролане… Трепет. Тот инстинктивный граничащий с благоговением трепет, который испытывает невольный перед тем, от кого зависит его судьба. Ролану стало мерзко от самого себя, он прилагал все усилия, чтобы избавиться от этого чувства и мыслить здраво. Терять было нечего, и только дерзость могла выбить из души пёсье трепетание. Нужно было бросить судье хотя бы слабый вызов.

– Значит, от моей истории зависит, каким способом меня казнят? – нарочито бодро спросил Ролан. – Тогда рассказываю: я вообще тут не при чём, я оказался на борту по несчастной случайности. Вот и всё. Ну что, вы мне верите? Давайте тогда закончим со всем этим, и я пойду, приговорённый к великодушной виселице.

Судья смотрел на Ролана и молчал.

– Не мучайте меня вашей затеей, – продолжал Ролан. – Зачем вам нужна моя история? Какой смысл вам доверять мне?

– Смысл есть, господин Ролан, – ответил Герсель ледяным как сталь на морозе тоном. – Есть один признак, который безошибочно выдаёт лож в любой истории. Мне он хорошо известен, вам – нет. И если я пойму, что вы лжёте, господин Ролан, виселица станет вашей несбыточной и очень далёкой мечтой.

«Врёт! – подумал Ролан».

– Я не лгу и не преувеличиваю, – сказал гоблин и сменил тон. – Послушайте, господин Ролан, я ведь сижу здесь без мантии. Сейчас перед вами, по сути, и не судья – лишь любопытный гоблин. Ваш исход неотвратим. Я не жрец, но для вас это последняя возможность рассказать свою историю, исповедаться, если угодно. Все ваши грехи мне не интересны, но о тех, что вы совершили за последние три месяца, я послушаю с удовольствием. Поверьте, вам станет легче. Не пытайтесь меня разжалобить или соврать мне. Просто, расскажите мне историю. Всё, что мне нужно в ней – лишь исповедальная искренность. Прошу вас.

Герсель знал природу заключённого. Ролан любил ввязываться в приключения, но ещё больше любил рассказывать о них. В любом пабе или трактире, в любом питьевом заведении были рады послушать об очередных приключениях завсегдатая с густыми бакенбардами. И теперь, перед лицом скорой смерти он, конечно же, искусится рассказать ещё одну, свою последнюю историю.

– Я рассказываю правду, вы рассказываете, что это за признак такой, который выдаёт любую ложь, – потребовал Ролан.

– Договорились, – улыбнулся судья с типичным гоблинским прищуром.

Не понравилась Ролану эта улыбка, но делать было нечего. Он отодвинул в дальний угол души накатившее отчаяние, собрал всё мастерство рассказчика, какое имел – ведь не выпивохам за кружкой пива приходилось рассказывать, а своему судье – и начал.

 

***

Ну ладно… Что ж…

Так вышло, что в наследство мне досталась лишь большая сила. Что мама, что отец у меня были крепкие, но не богатые. Совсем не богатые. Так что на жизнь я зарабатывал, таская всякие тяжести. Меня знали по всей округе, и, обычно, какой-нибудь купец находил меня в трактире и предлагал работу раньше, чем я успевал пропить последние деньги. Но не в этот раз.

Ну, нет и нет. Я пошёл в порт, проситься докером. Не люблю эту работу. Доводилось связываться пару раз – совсем уж скучное это дело, как по мне. Но что поделаешь? Деньги нужны. Подошёл к одному кораблю, второму, третьему. Надо сказать, платили хорошо – тут два серебряника, там двенадцать медяков. За четыре ящика чего-то особо ценного, купец раскошелился и на радостях дал один золотой. Видимо, молва обо мне топталась и в порту. Тогда я подумал: «А не задержаться ли мне здесь?» Работа есть, трактир на набережной – тоже. Я был уверен, что водная стихия не по мне, но как увидел закат на реке, так и… ну обомлел, иначе не скажешь. Волны блестят, переливаются, а корабли чудные тени на воду отбрасывают. Смешно говорить, но, чтобы помнить эти закаты, я даже перестал напиваться до одури.

Так прошло недели две, может три. Днём работал в порту, вечером пил в трактире неподалёку, развлекался с девками и смотрел на закат. Всё было хорошо, я бы сказал даже привычно, что ли. Моя жизнь устоялась, успокоилась. Грешным делом мне приходили мысли о том, чтобы найти себе жену и завести семью.

Но моё спокойствие длилось недолго. Как-то раз, вечером, подсаживается ко мне за стол человек. Сухой, морщинистый и очень высокий, похожий на тонкий солёный огурец. Волосы седые, прямо выбеленные как будто.

Он мне говорит: «Ты, Ролан?» Я кивнул. Насторожил он меня своим тоном, сразу было видно, что что-то у него есть серьёзное для меня. Он продолжил: «Меня зовут Орекл. Я капитан корабля «Дельфин». Видел его? Небольшой такой корабль. Слушай, мне на службу нужен профос. Не простой, а здоровый, как ты. Рассказывают, ты тяжести таскаешь день ото дня, а вечера здесь коротаешь. Не хочешь в море отправиться? Для тебя работа будет не сложная, а как вернёмся, я заплачу столько, что сидеть здесь сможешь целыми днями, не вставая. До тех пор, пока я тебя снова в море не позову».

Орекл показался мне немного странным типом. Но я начал задавать ему вопросы. Мол, что на корабле делает профос? Зачем я ему такой здоровый нужен? И куда вообще этот Орекл собирается отправляться? Ну а он отвечал, причём чётко, спокойно, казалось, ничего не утаивал. В это время солнце начало заходить за горизонт. Закат начался. Я, как всегда, загляделся на него, даже перестал слушать Орека. Представил себе, какая невероятная была бы красота – смотреть на закат не из трактира, через окно, а с самого моря. Тут нечего было и думать. Для вида я допил своё пиво и согласился.

Плавание начиналось без приключений. Попутный ветер, спокойное море. К постоянной качке я быстро привык и наслаждался своим морским путешествием. Работа профоса оказалась грязной, но не тяжёлой. Единственное, что мне не нравилось – команда. Разношёрстные и недисциплинированные матросы всех рас, какие мне только известны, с ними полукровки и метисы с ещё большим смешением кровей и какие-то гибриды, национальность и расу которых я даже не смог предположить. Словом, сброд со всего света сошёлся на корабле; если считать, то всех вместе их было не меньше тридцати. Даже наёмный отряд эльфов-воинов держался от них подальше. По долгу службы я был вынужден убирать за буйными матросами. На мою ругань не разбрасывать сор они отвечали смехом и ругательствами в ответ. Разве что в драку со мной никто не лез.

Излюбленным делом матросов была игра в карты. Заправлял игрой маг-полукровка, гном, скрещенный с кем-то, непонятно кем. Маг, к слову, умело наколдовывал ветер и был очень силён в телесных заклинаниях. Матросы играли на спор. По желанию победителя, маг наращивал поигравшему копыта или рога, мог нарастить хобот до пола, индюшачий подбородок, ну и всё остальное, на что хватит фантазии. Наколдованные части тела пропадали постепенно, и проигравший мог несколько дней ходить с постепенно уменьшающимися слоновьими ушами, при этом успев нажить себе здоровенные моржовые клыки. Матросы смеялись от этого до слёз и гнулись в три погибели.

Орекл, как ни удивительно, этот бардак не пресекал. Но и команда в его присутствии менялась. Все успокаивались, становились серьёзней. Они боялись капитана. Почему? До сих пор не могу понять.

Ещё кое-что подозрительное не оставляло меня в покое. Трюмы были пусты. Я успокоил себя тем, что «Дельфину» ещё предстоит войти в какой-нибудь порт и забрать товар. Но самое страшное из предположений всё же засело мне в голову. К сожалению, именно оно и подтвердилось

Через полтора месяца плавания «Дельфин» добрался до места назначения. Гном-полукровка с помощью заклинания провёл корабль меж подводных скал, и перед нами открылся дикий берег – узкая линия мелкой гальки, а за ней: густой лес и невиданных форм, возвышающийся холмом замок в самой его глубине. Казалось, что к этому недоступному уголку суши до нас никто и никогда не причалил. Я даже не понял, был ли это полуостров или просто широкий мыс.

Корабельная команда, маг и отряд наёмников разом сошли с корабля. Выйти хотел и я, но Орекл приказал мне остаться и следить за кораблём.

Любопытство съедало меня, я день ото дня разглядывал огромный замок, уж очень мне хотелось посмотреть на него вблизи. Но приказа я решил не нарушать, делал, как было велено: ухаживал за кораблём, драил палубу, смолил доски.

Они вернулись примерно через две недели: половина эльфийского отряда, двенадцать матросов, истощённый маг и окровавленный Орекл. Матросы несли на руках связанных дикарок. Те кричали, из последних сил старались выбраться, но у них ничего не получалось. И тут я всё понял. Вот товар, за которым отправился Орекл.

Команда быстро взобралась на борт, за ней гнались воины дикого народа. Из последних сил маг накрыл корабль невидимым куполом, защищая нас от стрел и камней. Корабль спешно ушёл в открытое море.

Трюм наполнился. Дикарок привязали к балкам. Моей обязанностью стало ухаживать за ними. Всего их было двадцать три. Я точно запомнил. Красивые, грациозные, все такие разные и при этом неуловимо похожие. Я кормил их, поил. Они постоянно плакали и говорили на своём языке, молились, должно быть. Я не знал, что делать, но мириться с этим ужасом я не желал. Словом… постепенно, с особой осторожностью мне удалось настроить матросов, наёмников и мага друг против друга. Я пустил слух о том, что денег будет куда меньше обещанных, и что Орекл будет разделять их далеко не поровну.

Вот так всё и вышло, господин судья. Деньги становились причиной ссор всё чаще, а уже в порту началась драка. Маг превратил всех в непонятных животных, а сам сбежал. В этой чудовищной суматохе я еле выжил, но сухим из воды выйти всё равно не удалось, кто-то из тех, у кого отрос клюв, выколол мне глаз. Я упал и потерял сознание от боли. Что было дальше, вам известно лучше меня.

***

Герсель усмехнулся. Он был похож на ящера. Не на маленькую безобидную ящерицу, а на могучего, коварного дракона, лишённого крыльев, заключённого в хрупкое тело. И только глаза и улыбка его остались от того прежнего хищного зверя.

– Тем, что это не исповедь вы воспользовались сполна, господин Ролан, – сказал судья и придвинул к себе папку.

Ролан насторожился. Его история не была ложью, он лишь утаил кое-что.

– Начнём сначала, – продолжал Герсель. – Значит, вас взяли на корабль профосом. И только?

Гоблин, ехидно улыбаясь, посмотрел на узника. Так родители смотрят на своих детей, делая вид, что верят в их нелепое враньё. Ролану сделалось не по себе.

– Да, ваша честь, – ответил он, старательно изображая непонимание.

– Знаете, – Герсель не менял тона, непринуждённо и даже весело он начал вскрывать ролановы утайки, – у меня есть хороший друг, он врач. Его искренняя радость в моменты торжества справедливости делает нас побратимами, и позволяет мне доверять ему, как себе. По-правде говоря, он мои руки и глаза там, где мне лично быть не положено. Ваше дело заинтересовало моего друга ничуть не меньше, чем меня самого. По моей просьбе, он отправился на корабль «Дельфин». Эти листы, – гоблин дотронулся до папки кончиками пальцев, – описание корабля и того, что мой друг на нём увидел. Ещё до прихода моего друга, служители порядка действительно нашли в трюме связанных дикарок, – Герсель учтиво кивал головой, словно благодарил Ролана на правду. – Но дело вот в чём. Мелочь. Вернее, несколько мелочей, разбросанных по всему кораблю. Это смутило моего друга тогда. Это смущает меня сейчас.

Судья опустил глаза, открыл папку и начал читать с первого листа:

– «Вся палуба была усеяна кровавыми следами разных животных. Я сопоставил эти отпечатки с лапами чудовищ. В полном соответствии нашлись: тигриные и львиные лапы; лапы волка, шакала, песца и лисицы; когтистые лапы орла, варана; округлые ступни слона, копыта козла, лошади, носорога, быка и многих других. При внимательном сопоставлении нашлись все чудовища, чьи лапы оставили кровавые следы. Не нашлось лишь хозяина отпечатков медвежьих лап. Судя по размеру, чудовище с медвежьими лапами было одно из самых крупных на корабле», – Герсель резко поднял глаза на узника. – Господин Ролан, создаётся впечатление, что на корабле находился монстр с медвежьими лапами. Большой и разъярённый монстр, который, судя по всему, выжил и ушёл с корабля. Вы ничего не хотите рассказать, господин Ролан?

– Нет, ваша честь, не хочу, – сдавленным голосом ответил Ролан. – Я не обращал внимания на лапы заколдованных моряков, тогда мне было не до этого. Но, хочу сказать, что вашему другу с такими познаниями звериных следов в пору работать не врачом, а ветеринаром.

– Нет, вы не правы, господин Ролан, – Герсель выдавил из себя снисхождение. – Никакими специфическими знаниями в области ветеринарии мой друг не обладает. Всё дело во внимательности и терпении. Мой друг перерисовал все следы, которые нашёл на палубе и прикладывал их к лапам погибших. Это заняло немало времени, но результат того стоил. Я продолжу, если позволите, – Герсель вновь опустил глаза к листам и продолжил читать. – «Стоит обратить особое внимание на увечья чудовищ. Все повреждения носят идентичный характер – это резано-рваные раны, нанесённые широко расставленными когтями и рвано-укушенные раны, нанесенные массивной вытянутой челюстью с длинными клыками. К тому же, расположение тел говорит о том, что животные-мутанты не дрались между собой, но устремлялись к одному месту. К месту, где очевидцы нашли потерявшего сознание мужчину». Вы по-прежнему не хотите ничего рассказать, господин Ролан?

– Нет, – занервничал Ролан. – К чему вы вообще всё это читаете? Что вы хотите от меня услышать?

– Очевидно, – Герсель наклонился над столом и посмотрел исподлобья, – я хочу услышать правду. Всю правду.

Ролан нервно задёргал ногой, зазвенели цепи кандалов. Узник взял себя в руки, выдавил смешок и пожал плечами.

– Я продолжу о мелочах, – кивнул Герсель. – Мой друг спустился в трюм. Там, помимо провизии, разорванных верёвок и всего прочего, он нашёл большую бочку, которая привлекла его особое внимание. Дальше я зачитаю: «Открытая, заполненная на две трети бочка стояла особняком. Остальные, стоявшие в глубине трюма, были наполнены питьевой водой. Вода же в той бочке, что стояла отдельно, оказалась морской, непригодной для питья». Зачем на корабле понадобилась бочка с морской водой?

– Не знаю, – ответил Ролан.

– Как же? Вы ведь часто бывали в трюме, по долгу службы. Неужели не знаете?

– Не помню.

– И вот ещё какое дело, господин Ролан: «Дельфин» врезался в причал три недели назад, и с того же времени рыбаки начали жаловаться на русалку. Она плавает вдоль берега и распугивает рыбу своими криками. У русалки на хвосте браслет от кандалов с оборванной цепью. Рыбаки уверены, что русалка не из здешних мест – плавники такой формы он видят впервые. Завтра трое из них изловят русалку и продут её либо, если покупатель не найдётся, выкинут в солёное море.

Ролан опустил взгляд и в тихом отчаянии сжал кулаки.

– Знаете, что она кричит? – спросил Герсель, с удовлетворением глядя на побелевшие костяшки узника. – Она будто зовёт кого-то. Я лично ходил на пристань, я видел её. Она выглядывает из воды и выкрикивает только одно слово. Урсус.

– Урсус, – одновременно с судьёй шепнул Ролан.

Узник нахмурился, сжал губы в тонкую линию.

– В переводе это значит «Медведь», – сказал Герсель. – Господин Ролан, прошу вас. Очень прошу. Постарайтесь вспомнить хоть что-нибудь, связанное с медведем на корабле. А лучше – кого-нибудь.

Судья сжимал Ролана вежливыми просьбами, как удав сжимает в кольцах кролика.

– На что вам сдался этот медведь? – спросил Ролан, как кролик, дёрнувшийся в последних судорогах.

– Понимаете ли, – гоблин отложил в сторону первый лист и посмотрел во второй, –Мой друг не был удовлетворён тем, что нашёл в трюме, господин Ролан. Его заинтересовали отпечатки медвежьих лап. В долгом путешествии, длинной в три недели, он искал хозяина этих следов. Во время поисков ему даже пришлось подняться вверх по реке и посетить несколько соседних городов. В этой папке подробное описание его поисков. Сейчас мой друг в обратной дороге, только на полпути к дому, но смог отправить мне эту папку вперёд себя. Видите, магия существует не только для того, чтобы создавать чудовищ, она ещё и способна помочь правосудию.

Герсель затягивал с прямым ответом. Ролан обречённо вздохнул, почти застонал, когда услышал, что друг судьи зашёл так далеко. Шансов укрыть свою тайну не осталось. Судья знал это и улыбался драконьей улыбкой. Ему явно нравилось произведённое впечатление.

– На этих листах описано интереснейшее путешествие, – продолжил Герсель, – я бы с удовольствием и в подробностях рассказал вам о нём, но наше время немного ограничено. Я расскажу вам самое главное, на мой взгляд. После долгих исканий и опасных встреч, мой друг, наконец, нашёл нужных персон. Это были купцы, богатые, очень влиятельные и не очень чистые на руку. Они долго не хотели ничего говорить, но после долгих уговоров – и после того, как им стало известно о вашем аресте и назначении меня вашим судьёй – всё же назвали имя и рассказали о прозвище того, которого мой друг так старательно искал. Имя – Ролан. А прозвище… Может, вы сами скажете, господ…

Ролан ударил кулаками по столу. Стражи-близнецы схватились за мечи. Герсель поднял руку, останавливая стражей. Судья испугался, но вида не подал, направив желание дёрнутся в резкий жест для близнецов. Клинки, вновь оголившись наполовину, были вложены обратно в ножны.

– Медведь, – почти рыча, проговорил Ролан своё прозвище.

Герсель медленно опустил руку. Это была его победа.

– И что с того? – спросил Ролан. – У меня могло быть какое угодно прозвище. Оно могло ничего не значить. Я не скажу ни слова, даже если вы будете пытать меня.

– Увы, но мы можем дойти и до этих крайностей, – сказал Герсель. – Совпадений слишком много, Ролан. Я не могу оставить их без внимания.

– Мне всё равно. Ваши угрозы меня не пугают, – Ролан стукнул кандалами на запястьях по столу, не сильно, но решительно. – Я предлагаю сделку.

Близнецы едва слышно прыснули. Ролан поднял взгляд и одним глазом пристально смотрел в глаза Герселя. Гоблин молчал, и, на удивление стражи, обдумывал слова узника всерьёз.

– Ваше предложение оскорбительно для судьи, – сказал Герсель тоном, каким выносил смертные приговоры. Дождавшись, когда лицо Ролана одеревенеет от страха и безнадёжности, он смягчился и продолжил. – Но мы сейчас не на суде. И сейчас я просто гоблин. А гоблины, как вы наверняка знаете, господин Ролан, обожают сделки. Я вас внимательно слушаю.

– Я клянусь, – разгорячился Ролан, – я – как вы там сказали? – проясню подробности. Все подробности, какие захотите. Если только вы дадите мне одно обещание.

– Какое обещание? – спросил Герсель.

–Позаботьтесь о русалке, – попросил Ролан. – Не дайте рыбакам бросить её в море.

Герсель несколько бесконечно долгих секунд молча смотрел на Ролана.

–Если вы сейчас расскажете мне, как всё произошло на самом деле, даю слово, я позабочусь о русалке, – ответил Герсель. – Но если вы сейчас утаите хоть одну деталь или хоть самую малость солжёте, ваша казнь станет самой легендарной из всех назначенных мной. Клянусь.

Ролан впервые в жизни поверил каждому слову, сказанному гоблином. Другого выхода не было.

– Спасибо, ваша честь, – сказал узник с облегчением и продолжил торопливо. – На самом деле…

***

… в тот день Орекл пришёл не с просьбой. Он заставил меня служить на «Дельфине». Каким-то образом Орекл узнал о моём втором обличии. Я оборотень. По своей воле я могу превращаться в зверя. В медведя. Мой разум остаётся при мне, и для меня нет никакой разницы день сейчас или ночь, полнолуние или тонкий месяц. Я просто становлюсь огромным зверем, способным разорвать кого угодно. Если не кандалы, я бы давно обернулся и сбежал. Побежал бы к рыбацкой пристани, чтобы спасти Ундину.

Орекл нанял меня, угрожая рассказать всем, кто я такой на самом деле. Причалив к дикому берегу, из профоса я превратился в охранника. Медведем я охранял корабль от диких тварей, пока команда вылавливала в лесу дикарок. Каждый день я отбивался или от гарпий, или от кентавров или ещё от каких-то существ, название которых я даже не знаю. Во мне до последнего горела надежда, что Орекл не работорговец, что он выйдет из леса с полными мешками набитых камней или золота или ещё чего ценного, но неживого. Когда я увидел возвращающихся матросов со связанными пленницами, мне стало не по себе. Я струсил и не поубивал всех мерзавцев прямо там, на месте. Мне не страшно было бы остаться в диком лесу, но, неизвестно почему, я побоялся совершить настоящий, безвозвратный поступок. Смалодушничал, как мальчишка. Это мой настоящий грех.

Кроме дикарок, матросы тащили русалку, они поймали её случайно, вытянули из мелководья небольшой речки. Мне сказали стеречь пленниц и ухаживать за ними. О русалке никто особо не думал. Набрали в бочку воды из моря и кинули её туда, даже не думая, что солёная вода может ей навредить.

Я выполнял свою работу: следил за пленницами в трюме, кормил, поил и убирал за ними. Они оказались очень стойкими и сильными. С презрением ко мне они пили и ели из моих рук; хоть и тихо, но всё же пели песни на закате и на рассвете. Я пытался объясниться перед ними хотя бы жестами, что не желаю им зла, но всё было без толку. Все силы достоинства дикарки тратили на презрение ко мне. Мне пришлось смириться с этим, но вот с мучениями русалки мериться я не хотел. Она страдала в солёной воде, её кожа покраснела, как будто обожжённая огнём, чешуя на хвосте начала слоиться и облезать. Один раз русалке удалось вылезти из бочки, тогда ей на хвост надели кандалы с грузом и снова бросили в солёную воду.

У меня завязался спор с Ореклом. Я говорил, что морская вода русалке не подходит. Но, само собой, вся пресная вода на корабле предназначена только для питья. Капитан не позволил поменять воду в бочке, как я его не просил. Сказал, мол, если издохнет, значит так тому и быть. Так бездумно тратить пресную воду, когда кругом солёное море, он не собирался. И тогда, впервые за всё плавание, я сделал хоть сколько-нибудь стоящий поступок. Ночью, пока все спали, я уволок одну из бочек с питьевой водой и помог русалке перебраться в неё. Бочка с солёной водой отправилась за борт. Чтобы мне было легче, я обернулся медведем. С тех пор, иначе как Урсусом русалка меня не называла. Она не видела меня в медвежьем обличии до той ночи, поэтому прониклась ко мне с особой симпатией. Мне так кажется. Во-первых, из-за моей особенности, а во-вторых, – из-за того, что я помог ей выжить.

Как бы то ни было, с каждым днём, сам того не замечая, я всё больше времени проводил рядом с ней. Мы не понимали друг друга, но научились объясняться жестами. Я уговаривал её поесть хоть немного той баланды, которой кормили пленниц. Хотя ей и была противна эта еда, она ела понемногу. Русалка гладила меня по рукам, по голове и постоянно повторяла имя, которое дала мне. При этом она так улыбалась, будто мы не сидели в трюме рабовладельческого корабля. Словно вокруг нас не было ни забот, ни опасностей. Как будто мы были свободны. Я жестами объяснил, что хочу узнать её имя. Она засмеялась, а потом проговорила: «Ундина».

Ни одна трактирная девка не смотрела на меня так и не была так искренне нежна со мной и так ласкова. Ночь за ночью мы проводили с Ундиной, глядя друг на друга при тусклом свете масляного фонаря. Она видела и понимала все мои сомнения, все мои сожаления. Она сочувствовала мне, шептала на своём языке, старалась утешить. Я ничего не понимал, но отвечал что-то, тоже шёпотом. Со стороны, наверно, это смотрелось глупо, но нас двоих эти тайные разговоры спасали от отчаяния. Мне было очень спокойно рядом с ней. Я чувствовал, что она приняла меня, не смотря на все мои недостатки – первая девушка, которая увидела во мне не мужика с пригоршней серебряников и одним золотым, а человека. Простого человека со своими грехами и со своим одиночеством.

В одну из ночей мы прекратили наши почти бессмысленные разговоры и поцеловались.

С той ночи из моей головы не выходила мысль о том, каким образом я буду спасать Ундину. Первая идея – выкупить, даже если пришлось бы отдать все заработанные с плавания деньги – не сработала. Я спросил, как будто из простого любопытства, какова цена за нимф и русалку, и мне назвали сумму в десять раз больше той, которая была обещана мне за службу на корабле. Когда я спросил, за всех ли пленниц эта цена, надо мной хорошенько посмеялись. Тогда мне оставалось только одно – постараться снять с русалки кандалы и бросить её за борт, когда корабль пойдёт по реке.

Но я не знал, что, после моего вопроса о цене, капитан начал приглядывать за мной. Орекл узнал о нас с Ундиной и захотел меня проучить. И он особенно разозлился, когда увидел, как я меняю стухшую воду на свежую – питьевую. Тогда капитан решил поставить меня на место.

Орекл с матросами дождался, когда я усну и, привязал меня к основанию мачты в трюме. Канаты были самые толстые, какие нашли на корабле. У меня едва получалось дышать, настолько крепко я был привязан. Двое матросов накинули мне канат на шею и тянули сзади, чтобы наверняка придушить, если я захочу обернуться в медведя.

Орекл приказал поставить бочку с русалкой напротив меня и отдал команду нести в трюм вёдра, наполненные морской водой.

Спокойным голосом капитан начал объяснять мне, что секрет, которым владеет вся команда – секрет о том, что я оборотень-медведь – делает меня рабом корабля, почти таким же, как и скованные нимфы. Орекл говорил, что из уважения хотел платить мне жалование, но теперь понял, что я этого не заслужил. Рядом с Ореклом стоял маг, он был готов терзать меня своими заклинаниями, но капитан остановил его. Матросы принесли вёдра с морской водой.

Орекл поднял первое ведро над головой русалки и заорал:

«Тебе ясно, кто ты такой?!»

Я начал насколько мог громко говорить, что мне ясно, что мне всё ясно. Но капитан всё равно вылил солёную воду на голову Ундины. Затем взял второе ведро. Спросил, ясно ли мне моё место. Я снова захрипел, что всё понял. И снова на мою русалку полилась вода из моря.

Капитан приказал задать мне эти вопросы каждому из команды, начиная от боцмана, заканчивая последним матросом. Вся команда лила на Ундину солёную воду, при этом глумясь надо мной, выкрикивая одни и те же вопросы.

А я… А я кричал, прочил их остановиться. Но продолжал отвечать, потому что думал, что если перестану, то Орекл придумает ещё что-нибудь похуже. Хотя куда могло быть хуже, я не знаю.

Сначала Ундина терпела, но потом начала закричать от боли так сильно, что у стоявших рядом заложило уши. Она извивалась, как могла, пыталась выпрыгнуть из бочки – без толку. Тогда она спрятала голову в воду, чтобы хоть немного облегчить страдания. Но вода становилась всё солёнее и солёнее. И к концу пытки, когда пресная вода полностью поменялась морской, Ундина уже была без сил. Она вцепилась в край бочки руками, стиснула зубы и тихо плакала. Её губы потрескались, глаза налились кровью. Кожа начала покрываться пузырями.

У бывалого матроса, который набирал воду из моря и приносил вёдра в трюм, руки покрылись мозолями, как будто он был новеньким юнгой. Каждое вылитое ведро сопровождалось двумя вопросами: «Тебе ясно, кто ты такой? Тебе ясно, где твоё место?».

Когда всё, наконец, закончилось, меня оставили связанным и ушли. Бочку не убрали, я смотрел на мою русалочку, и мне казалось, что она умирает.

На следующий день стало ясно, что корабль вошёл в реку. До пристани оставалось совсем чуть-чуть. К ночи «Дельфин» уже должен был причалить к берегу.

Я хотел обернуться в медведя, но был так крепко привязан к основанию мачты, что едва мог дышать. Канаты толстые, при превращении мне вполне могло бы раздавить мышцы и кости. Пол дня я робел. Боялся. Я снова трусил, как в тот раз, на диком берегу, когда был медведем и не решился растерзать их всех до единого.

Но для Ундины была дорога каждая минута. Она бы точно умерла, если бы я не попытался её спасти. Должно быть, Ундина заметила, как мои глаза наполняются решимостью. Она всё понимала и начала качать головой, шептать что-то. Она отговаривала меня превращаться. Я понял, что Ундина готова пожертвовать собой ради меня. Значит, я обязан был рискнуть. И я рискнул. Поступил, как следовало с самого начала. И мне повезло. Такими толстыми канатами пользовались редко, они отсырели в глубине трюма и стали, как бы это сказать… Хрупкими. Ломкими. Они лопнули, когда я начал растягивать их во время своего превращения.

Я тут же вытащил Ундину из бочки, оторвал груз от кандалов и понёс её наверх, на палубу. Меня заметили сразу. Матросы бросились ко мне кто с чем: у кого-то была сабля, у кого-то кинжал. Один из матросов начал звать наёмников.

Качаясь на косых лапах, я добежал до края борта и бросил Ундину в реку. Она нырнула, через водную рябь я увидел её силуэт, отплывающий от корабля.

Мне ничего не стоило нырнуть за ней и уплыть, позабыв обо всём, что было на корабле, как о страшном сне. Но после спасения Ундины решимости во мне не убавилось. Я почувствовал, что как будто покончил с одним очень большим долгом. Я стал свободен. И решил распорядиться своей свободой так, как подсказывал мне холодный разум, а не трусливое сердце. Всё было ясно, как на ладони: нельзя позволять работорговцам заниматься их грязным делом, и есть только один способ их остановить.

Я и остановил.

Маг превратил всех, кроме наёмников и капитана в чудовищ, которые набросились на меня. Сам маг скрылся вместе с Ореклом. Они поняли, что меня не одолеть.

Заколдованный ветер пригнал корабль к пристани. Я думал, что смогу освободить нимф, но один из эльфов пронзил мне глаз. Я потерял много крови, сил хватило только на то, чтобы обернуться обратно человеком.

 

***

– Я упал без сознания. Позже на палубу поднялись люди. Они-то меня и нашли, – закончил Ролан. – Вот так всё и было.

– Так гораздо лучше, – кивнул Герсель, больше он не улыбался.

– Вы сказали, что моя история повлияет на вердикт, – сказал Ролан. – Я рассказал правду. На мою долю выпало достаточно мучений, я устал. Прошу вас, сдержите ваше слово и помогите мне уйти спокойно.

– Не стоит напоминать мне об обещаниях, Ролан, – сказал Герсель. – К убийству работорговцев мы ещё вернёмся, но гораздо больше меня интересует другое. Вы, якобы тайный, но всем известный незарегистрированный оборотень. И вы зарабатывали на жизнь тем, что в зверином обличии помогали купцам перевозить запрещённый товар из города в город. Мне доподлинно это известно. Вы оборачивались медведем, залезали в клетку, под полом которой прятали ящики с товаром. Въезжая в город, купцы говорили, что вы ручной медведь, базарное развлечение. Естественно никто из стражей города не лез к медведю, чтобы проверить его клетку. Так товар и провозили. Всё верно? – Герсель посмотрел на стыдливо опустившего голову узника.

– Почти, – ответил Ролан. – На тракте, идя из одного города в другой, я работал как носильщик. Тоже в обличии медведя.

– Ответьте мне, – с презрением усмехнувшись, спросил Герсель, – господин Ролан, Убийца Чудовищ, к чему такие унижения? Почему вы не заявили о себе? Почему не зарегистрировались?

– За-ре-гис-три-ро-ва-лись, – повторил Ролан, усмехаясь ещё презренней, чем судья. – Моя медвежья шкура очень ценна. Её нельзя пробить ни мечом, ни стрелами. Стоило бы мне зарегистрироваться, на меня бы тут же объявили охоту. Браконьеры пытают таких оборотней как я, заставляют их превратиться, и убивают. Пускают копья в глаза и ноздри. Моя мама так погибла. Я тогда совсем маленький был. Поговаривают, что её шкуру носит кто-то из гномов. Кажется, какой-то генерал.

– Примите мои соболезнования, – сказал Герсель. Это были не сухие слова, глаза гоблина выражали настоящую печаль.

– Спасибо, – сдерживая удивление, ответил Ролан. Такой взгляд Герселя видеть было совсем непривычно.

– Но государство даёт защиту таким как вы, – сказал Герсель.

– Вы были там? – спросил Ролан. – В тех местах, где дают защиту, были? Это больше похоже на тюрьму. Или на дешёвый цирк. Купцы оберегали меня куда лучше и хорошо платили. Я хранил их секрет, они хранили мой. И они не называли меня рабом и не просили меня нигде регистрироваться.

Герсель ничего не ответил. Закрыл папку.

– Наш уговор, – сказал Ролан. – Со мной всё ясно. Спасите Ундину.

– Да-да, – устало вздохнул Герсель, – не надо мне напоминать, Ролан, я же попросил. Последний вопрос. Вы помните, после какого дела город дал мне прозвище?

Гоблин обхватил культю, словно бы скрестил пальцы рук.

– После дела о девушке, четвертованной за убийство напавшего на неё пастуха, – ответил Ролан.

– Это было долгие двадцать лет назад, – кивнул судья, в его глазах блеснула тёплая печаль ностальгии. – Весь город жалел бедняжку. Все знали, что пастух был похотливой мерзавцем, были даже те, кто хвалил девушку за убийство. Но никому не было известно, что на самом деле девица была незарегистрированным вампиром. Она думала, что сможет убить пастуха и обставить всё в свою пользу. И ей бы все поверили, если б не мой друг. Он внимательно осмотрел тело убитого и понял, что девушка сначала до смерти иссушила пастуха, и уже после этого ударила его ножом. Во время исполнения моего вердикта, когда кони рванулись, и тело вампирши разорвалось, землю забрызгала не её кровь. Кстати, не хотите узнать, куда она укусила пастуха, чтобы никто не заметил следов от зубов, а? Бедняга был похотлив, но и девица не брезглива.

Герсель весело и многозначительно приподнял брови, как будто в этой истории вовсе не было убитых пастухов и четвертованных упырей.

– Почему вы открыто не рассказали о вампирше всему городу? – спросил Ролан.

– Кроме паники, это ничего бы не дало, – ответил судья. – Никто не знал или старался не знать, но в городе было полно тайных вампиров. Стоило бы только заявить об одном из них и – горожане поднимают ненужную шумиху, нечисть сначала прячется в своих склепах, а потом вылезает, голодная и злая, начитает убивать в два раза больше, чем до скандала. А так, после показательной казни, все вампиры покорно пришли признаваться в своей истиной сущности. Теперь смиренно попивают бычью кровь и никого не трогают, – Герсель нагнулся над столом, опираясь на локти, и заговорил шёпотом, шипя, как разозлённая змея. – Понимаете, Ролан, в этом городе всё так. С виду богатый и счастливый, приглаженный, как на дешёвеньком пейзаже. А за холстом тараканы бегают, и подрамник прогнил. И везде, везде несправедливость. Настоящая, жестокая несправедливость, которая прячется от меня за маской праведности. Она руководит мыслями подлецов и лицемеров: скрывается в их домах, ведёт по дорогам их повозки. Отправляет в море их корабли. В этом городе царствует несправедливость. Я искренне её возненавидел и сделал своим долгом искоренение всей мрази, которая ей подчиняется. Я голодаю по настоящему правосудию, Ролан, поэтому каждый акт справедливости провожу с особым пристрастием. Я мщу одной попавшейся ко мне в руки твари за десять таких же, как она, которые остались на свободе и с удовольствием продолжают делать свои гнилые дела. Я их всех поймаю. Я их всех заставлю испустить дух в таких муках, что о криках и стонах этих червей будут слагать легенды.

Глаза Герселя сверкали, будто в глазах дракона отразилось золото. Ролан, настороженно глядя на судью, выпрямился, отстранился от стола. Герсель заметил это и взял себя в руки.

– Изверг, – со вкусом произнёс он, – мне нравится это прозвище. Я заслужил его. Вы видели символ Правосудия, господин Ролан? Богиня с завязанными глазами и ушами, с плотно закрытым ртом держит в руке острый меч, которым готова убить без разбора любого, кто попадёт ей под руку. Поэтому я никогда не руководствовался законами Правосудия. Я служу Справедливости. Её глаза широко открыты, она внимательно слушает и в любое мгновение готова разомкнуть губы, чтобы задать нужный вопрос. Сегодня Правосудие подмято под грехи смертных так сильно, что акты Справедливости кажутся ей извращением.

Ролан смотрел на судью и не до конца понимал, к чему были сказаны все эти слова.

– Ваше преступление, господин Ролан, – Герсель заговорил уже совсем привычным тоном, – я не вижу в нём несправедливости. Наоборот, в нём прослеживается та же болезненная жажда справедливости, которая мучает и меня. Ваше главное преступление заключается лишь в одном – вы руководствовались личными мотивами. Потому.

Судья встал и сказал:

– На суде я приговарю вас, Ролан Медведь, к смертной казни. Вас крепко свяжут цепями по рукам и ногам, привяжут камень к поясу и бросят в реку. На рыбацкой пристани.

Герсель забрал папку со стола и направился к выходу.

– Сами вы себя не развяжете, – тихо продолжил он, – но если у вас есть кто-то, кто хорошо плавает и может надолго задерживать дыхание под водой, то он спасёт вас. Вы уплывёте, держась за руки, и никто не будет вас искать. Это я вам гарантирую.

Ролан был слишком истощён, чтобы выразить радость, но на сердце у него стало так легко, как не было ещё никогда в жизни.

– Спасибо, ваша честь, – выдохнул Ролан.

– За смертный приговор не благодарят, – сказал Герсель.

– Только вы не сказали, – вспомнил Ролан, – не сказали, как отличить ложь от правды.

– Ах, да, – Герсель остановился на секунду. – Всё просто. Лжец в своей истории приводит множество аргументов. А тот, кто рассказывает правду, в первую очередь говорит о чувствах.

Уже в дверях судья повернулся и добавил:

– Я лично буду руководить вашей казнью, Ролан. Хочу своими глазами увидеть, стоит ли любовь русалки пролитой крови. Признаться, я надеюсь, что стоит.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...