Николай Шмигалев

Банный день

У банника Черпача сегодня намечался вроде как праздник, но не праздник, кутеж не кутеж, гулянка не гулянка, кураж не кураж, вечеринка не вечеринка, но тем не менее день особого назначения. А какой для банника особенный день? Правильно! Банный день. Только сегодня это был не просто особенный банный день недели, а особенный банный день года. Дело в том, что по старой доброй традиции, в канун каждого дня осеннего равноденствия к нему в гости наведывался его дружок, леший Бульгун, чтобы смыть с себя пыль жарких ночей, терпкие запахи ветров, вычесать из бороды сверчков да муравьишек, отмокнуть в шайке после страды летней да попариться с березовым веничком.

В отличии от других собратьев леших, которым хватало раз в пятилетку поплескаться с русалками в речушке на Купалу или же окунуться в прорубь на Мясопуст в сырную седьмицу, Бульгун это мокрое банное дело дюже любил и уважал. После баньки чувствовал себя лет эдак на триста моложе.

А лучше Черпача никто из банников не мог устроить банный день по всем правилам этого непростого искусства. Опытный банник, ревнитель традиций и обрядов, долгие годы потратил на то, чтобы тайными знаками, намеками, подсказками, а где и явным вмешательством, обучить одного доброго человека всем премудростям банного таинства. И не просто обучить, а проследить за тем, чтобы этот человек передал знание своему сыну по наследству, а тот своему сыну, а тот своему… И так вот уже несколько поколений Черпач следил за тем, чтобы эстафета огня в банной печурке не погасла где-то между прапраправнуком и прапрапраправнуком того самого первого его подопечного, чтобы не начинать все сначала, а продолжать наслаждаться уже имеющимся.

Девиз банника звучал примерно так: «не упустить наверстанное, чтобы потом не наверстывать упущенное».

Вот и сейчас Черпач, в ожидании дорогого гостя из леса, внимательно следил из поленницы за действиями своего очередного подопечного, который и сам уже был по человеческим меркам не молод, имел сыновей, старшие из которых были уже женаты и одарили отца первыми внучатами, да и ладные дочери у него уже тоже были на выданье. Скоро выпорхнут из отчего дома, только их и видели. А покамест для всей своей большой семьи хозяин дома самолично готовил баньку.

Было ещё ранее утро, солнечные лучи только осветили верхушки сосен, а хозяин уже деловито копошился на дворе. Он даже не умылся, а сразу пошел колоть дрова. Выбирал кругляши из поленницы на расколку только березовые: они дают после себя жар крепкий и долгий как рождественская ночь. Чурки потолще брал и колол их на широком пне не спеша, с наслаждением.

Несмотря на то, что ночью дождик окропил землю и с утра было ещё зябко, разогретый колкой человек, сбросил с себя фуфайку прямо на поленницу, закрыв Черпачу обзор. Банник переместился на крышу своей бани, выбрав себе наблюдательный пункт за трубой. Оттуда было видно все как на ладони.

Тем временем мужчина натюкал большую горку дровишек. Долго стоял он и смотрел на эту пахнущую березовой рощей охапку. Белизна и свежесть, и заповедная чистота поленьев, а дух какой от них – ядрёный, густой, чуть с горчинкой.

Хозяин стаскал поленья в баню, аккуратно сложил их около каменки. Постоял немного над ними, полюбовался в предвкушении – ещё будет заветная минутка разжигать их, тоже весьма милое душе дело. Но это потом, а сейчас надо наносить воды. Это занятие не столь милое, но и в нем было свое очарование. Взять ведра с коромыслом и босиком по сырой земле, да на другой край деревни к колодцу с журавлем. Несколько ходок туда-обратно – только пуще разогрелся, пока воды наносил.

Котел, что помещался в каменке, человек наливал до краев, а ещё две большие кадки в предбаннике заполнял, да две такие же в самой бане, и в купель деревянную, в которой по очередности все его детки в младенцах перекупались, тоже заливал про запас. Купель стояла на лавке в углу, места много не занимала – париться не мешала, – а ежели надо, то вода всегда под рукой. А бывало, когда хозяин особенно поддавал парку, так что седые его волосы на голове трещали от жара, он опускал голову в эту незаменимую купель.

Натаскав колодезной воды с хорошим запасом, хозяин сел на завалинок передохнуть. Это тоже особая минутка. Солнце уже высоко, греет с небес, радует теплом утрешним. И банник рядом ошивается, за его спиной в дровишках около печурки суетится, себе чурбачок подбирает, на бересте его пометку делает.

В самой же бане покамест сумрачно и неуютно, но уже терпкий сырой запах разбивается духом березовых поленьев, тонким, еле уловимым.

Однако долго сидеть да глазеть на синь небесную роскошь непозволительная для человека в банный день. Надо ещё вымыть все в бане. Даже этого хозяин не позволял делать ни своей жене, ни тем паче невесткам. За такую приверженность древней традиции Черпач искренне уважал хозяина.

У человека загодя был заготовлен песочек в кринке и голичок – жесткий веник из прутьев.

Засучив рукава рубахи человек пошел драить и пластать. Все перемыл, продрал голиком, чистой водой колодезной окатил и протер сушившейся на плетне тряпицей. Ополоснул тряпку, выжал и вновь развесил на плетне. Осмотрел баньку – красота! Очищенные доски, лавки, полки и бревна стен влажно блестят в полутьме. И от них, посветлевших, потянуло древесным ароматом.

Вышел хозяин на минутку, дух перевести. Оглядел свой ладный дом, стоявший на опушке леса. Скользнул взглядом по новенькому хлеву, овинам. Посмотрел на родную деревню… Ни у кого ещё баня не топится. Никто в банный день ею заняться не торопится. Потом будут, ближе к вечерней зорьке, на скорую руку, кое-как пыхтеть у печки, а позже глотать горький дым и париться с недовольством. Напарятся не напарятся, лишь гари наглотаются, а может и угорят малёха. Доползут до кровати еле живые и будут думать, что от жаркого пару их так разморило. Глупцы!

Топить надо загодя.

Хозяин стал управляться подле каменки. Банник тут как тут – смотрит, чтобы не испортил церемонию розжига, не польстился на сено или лучинки.

Умудренный опытом человек поленья в каменке закладывал, как и все кладут: два – рядком, одно – поперек, а потом четыре чурки на него сверху домиком. В той амбразурке, которая получается из этих полешек, другие люди кладут лучины, соломоку, сена сухого, нарушая древний обряд. Хозяин ничего туда не клал. Он это поперечное полено предварительно топориком ершил и потом эти самые зарубки и поджигал. Всегда разгоралось. Черпач лично поддувал, старался подсобить рачительному хозяину.

Для обоих – банника и человека – этот момент был одним из самых волнующих. Как займется среднее полено желтым огнем – глаз не оторвать: языки пламени закручиваются вдоль зарубок, разбегаются по рельефу суковатого чурбачка, осторожно начинают перебираться на другие поленья. Огонь сперва робкий и трепетный, становится все ярче, надежней, сильнее.

Выждав, когда первая, самая важная закладка дров разгорелась, довольный хозяин отправился завтракать, хотя уже солнце высоко, вполне себе и пообедать можно. Хозяин умылся из рукомойника, вытерся принесенным женой полотенцем и с легкой душой скрылся с избе.

Теперь на Черпача вся надежда, на нем родимом вся ответственность. Глядеть ему надо в оба, чтобы ни одна искра из каменки не выпорхнула и не натворила делов. За несколько столетий ни разу не бывало такого, чтобы у этого банника баня по недогляду сгорела. Смотрел за шумевшим в печи огнем Черпач зорко, не отвлекался ни на мгновение. Сегодня же надо было не просто не спалить баню, а и натопить её для своего гостя – леший любил погорячее. Банник набирая побольше воздуха, поддувал в печку, чтобы жарче разгорались дровишки.

Не прошло и получасу, а хозяин уже тут как тут. Не терпится ему посмотреть, как банька топится.

А баня топилась вовсю.

Из двери, завиваясь в косу, валил сизый дым. Это тот самый, чадной по первой поре. Потом, когда в печи накопится побольше жару, дым пойдет на убыль. Тут ещё важный момент – надо точный срок подобрать, чтобы дров подкинуть и не на угольки уже, но и не набить печь тесно – доброму огню простор нужен. Такой, чтобы горело вольно, трещало весело, жар давало во всех углах одновременно. Человек поднырнул под поток дыма к печурке, сел рядом прямо на подогретый пол, посидел, задумчиво глядя на жаркое пламя. Лицо и колени уже горят, надо идти, готовиться дальше.

Хозяин пошевелил кочергой головешки и вылез из бани.

Дел ещё хватает: надо веники заготовить, фонарь маслом заправить, сосновых веток наносить…

Хозяин слазил на чердачок баньки и выбрал там с жердочки пару-тройку березовых веников поплотнее. Потом сходил к лесу, насек у овражка сосновых лап – ровных, без сучков и задоринок. Принес и сложил их кучкой в предбаннике.

Что там ещё? А, фонарь! Сходил заправил фонарь маслом.

Ах да! Ещё же хвойный ковер!

Хозяин устлал пол в парилке сосновыми лапами – эх, какая будет потом благодать здесь таежная, просто обитель блаженных. Такой аромат от этих веток пойдет, такой дух раздольный, на зависть духам небесным – славно!

Вроде теперь все. Осталось ждать.

Солнце повернуло на закат.

Дровишки прогорели. Золотая горка желтых самоцветов в каменке, а не уголья березовые. Жар так и пышет, так и валит. Из переливающихся каменьев, нет-нет, да и полыхнет синий огонек. Вот оно теперь самое время. Младших деток надо мыть да парить. Их в первую очередь.

Жена с помощью невесток отмыли грязнопузых до бела, отпарили детвору до красна. Черпач приглядывает за детишками, чтобы неуемные не обожглись о камни или руку в кипяток не сунули. Старшие сыновья их всех сразу в избу забрали: на дворе уже прохладно к вечеру.

Вторая очередь – бабья. Жена хозяина, старшие дочери и невестки в баню пошли. Парятся неспешно, тоже толк в этом деле знают. Песни ещё о здравии, хворь прогоняющие умудряются петь. Слух ласкают баннику, который в уголке под лавкой сидит, похихикивает себе. Намылись женщины, оделись во все чистое, белое. Вышли на свежий воздух и затянули душевную песнь о ясных соколах в небе лазоревом.

Хозяин оставшиеся поленья закинул в печурку, а последний чурбачок, тот который банник пометил, в сторонку отложил. Такова традиция – крайний чурбачок закладывается после третьей очереди, потому как четвертая очередь только для банника. Людям в четвертый раз нельзя в баню заходить.

Быстро прогорели поленья в таком-то жаре. Совсем невыносимо стало в баньке. Значит подошла теперь третья очередь – мужики парится пошли. Им от такого чистого жара только веселее на душе становится. Только и знай, что подливают медовой водицы на раскаленные камни, да друг дружку подзуживают, хорохорятся. Уже почти ночь на дворе, до полуночи рукой подать, а довольные аки дети малые мужики, нехотя выходят из натопленной баньки в одном исподнем. Рассаживаются на завалинке. Выпивают по чарке ржаного кваса, принесенного одной из невесток.

Последним из бани выходит хозяин дома. Он только что заложил в каменку заветный чурбачок, тот самый для банника, оставил в предбаннике ломоть хлеба с солью и чарку с квасом, а в самой бане таз с чистой водой и свежим банным веником. Верил он или не верил в россказни про банников, а от своего отца на всю жизнь эти традиции усвоил и всегда их соблюдал. Поклонившись печке и парилке, хозяин прикрыл наружную дверь, оставив лишь небольшую щель – кому надо пролезет – и отправился следом за остальными домочадцами домой: чаи гонять с вареньем малиновым, да ко сну готовиться.

А тут и Бульгун из чащи лесной объявился, как чувствовал, что их время пришло в баньке попариться. Поприветствовал дружка банник и немедля больше ни секунды пригласил того в парилку, уже сам весь извелся, соскучился по пылу, да по жару банному.

Стали банник с лешим плескаться в тазу, подливать воду на камни, пару напустили, что пальцев уже на вытянутой руке не видно – не баня, а прямо чистилище. Значит самое время для основной банной услады – веничком обиходить друг друга.

И тут вдруг тоскливо скрипнула входная дверь…

 

Незадолго до этого неприятного скрипа ко двору хозяина дома подъехала телега. Старший брат хозяйской жены, в простонародье шурин – всё ещё крепкий и уже давно вредный старикан – направляясь на воскресную ярмарку с кожевенным товаром, задержался в полдник в одном придорожном кабаке, увлекшись хмельной бражкой и до вечера не успел добраться до места. Недолго думая свернул он к зятьку на ночевку. Благо деревенька их недалече от тракта была расположена. Нежданный гость, хуже кочевника, но как ни крути, а все же родня. Глава семьи уже собирался на боковую, когда в ворота постучали. Встретил хозяин шурина радушно: домой гостя пригласил, сына отправил лошадь распрячь и в конюшню отвести, сам полную чарку гостю с дороги поднес. Затем распорядился постелить гостю на полатях, да только шурин запросился в баньку с дороги. Не понаслышке знал, что у зятя банька всегда особенная. Да только хозяин уперся. Не пускает гостя ни в какую, мелет ерунду про запретный четвертый заход, хоть ты кол ему на голове чеши. Подвыпивший шурин обижался, сердился, но от своей прихоти не отступался, взывал к законам родственного гостеприимства. Да и сестра его, женушка хозяйская, за брата свое бабье слово замолвила перед мужем. Плюнул на них хозяин – иди, коли так хочешь, только сам там управляйся, – и завалился спать. А радостный шурин, получив от сестрицы чистый рушник, в предвкушении доброй парилки, направился в баньку. Подойдя к баньке он толкнул ногой дверь, которая отворилась с таким заунывным скрипом, что у деда сердечко на миг екнуло. Вроде как предзнаменование недоброе он в этом скрипе услышал. Услышал, да только не придал оному значения.

У банника и лешего ничего не екнуло, но и они замерли на мгновенье.

Кого это нелегкая сюда принесла в неурочный час, да не в свою очередь?! Ах! Да ещё нетрезвого?! Это уж ни в какие ворота!...

Пьяненький шурин, глупо хихикая над своим сиюминутным страхом, скинул портки, запалил в предбаннике лучину от угольков и, войдя в баню, поджег фитиль масляного фонаря. Несмотря на огонек, густой пар, клубившийся в бане, едва позволял рассмотреть где лежит веник, где висит мочалка, а где стоит тазик. Старикан довольно усмехнулся и найдя на полке ковшик плеснул кипятку в бадью с прохладной водой, в которой только что резвились Бульгун с Черпачом. Омыл дед лицо и сел на лавку, поближе к печи, чтобы согреться с улицы. Посидел в пахнущем лесом водяном облаке и вторижды опробовав воду в тазу, добавил ещё несколько ковшей воды из котла. Потрогал воду – теплая как молоко, в самый раз, чтобы ополоснуться перед первой обмывкой. Поднял таз, опрокинул воду на себя и зачертыхался – таким кипятком себя обдал растяпа, что чуть не сварился заживо. Скорее несколько ковшиков холодной воды из бочки в предбаннике в таз налил и опять облился. А из тазика теперь вода такая мерзлая хлынула, да ещё с ледяными кубиками, словно только что с ледника стекла. Враз отрезвила хмельного деда.

Да что же это за холера такая творится?!

Скрипнул зубами старикан, но сдержался в этот раз, не стал сквернословить в баньке, чем немного унял расшалившегося банника. Вновь набрал воды в таз и уже ополоснулся без критического температурного перепада. Пошарил по стене ища мочалку, а той и след простыл. Нет нигде окаянной. Погодь! А что это из-под лавки, сквозь пар, темное и пушистое выглядывает? Никак мочало упало? Потянулся за ней, взялся рукой за пушистый комок – черный хозяйский котяра как взвизгнет и в дверь ломанулся. У деда сердце чуть из груди не выпрыгнуло от такого расплоха.

Чтобы ему, котяре этому кастрированному, пусто было!

Шурину мылиться что-то сразу расхотелось. Решил он немного веничком попарится и будет на этом. Веник лежал себе, отмачивался в ушате на лавке в углу. Да только не веник это было, а банник, который сначала котом хозяйским обернулся, а затем вернулся и в ушат залез вместо березового веника, с которым еле сдерживавший смех леший под лавкой спрятался. Взялся шурин за «веник» и давай себя охаживать по плечам, да по спине, да по груди. Вот только вместо хорошего выхлеста березовыми прутиками, сильно исколол себя хвойной лапой. Когда бойкий банник себя хвойными ветками у человека в руке подменил, наблюдательный леший и тот не заметил. Совсем расстроился старикан. Подумал, что это ему все спьяну под руку попадает да мерещиться. Ему бы перекреститься, когда мерещится, да вспомнил дед, что предки настрого запрещали это таинство в баньке исполнять. А вдруг банник и на самом деле тут при деле, не ровен час залютует так, что упарит до полусмерти, а то и вовсе угоришь тут. Неуютно стало деду в жарко натопленной баньке – зябко что-то, да и сыровато в ней. А тут ещё ему на голову, прямо с потолка, упала мокрая мочалка из липового лыка, заставив дернуться назад и ударится головой о бревенчатую стену. Звук получился глухой, но с протяжным эхом.

Не стал дед больше судьбу и банника искушать, пока веник банный венком могильным не обернулся. Выскочил дед в предбанник, схватил портки и на улицу: даже фонарь не затушил. Припустил трусцой к дому, только его и видели.

А Черпач и Бульгун только пуще развеселились. Задули никчёмный для полуночников фонарь и продолжили париться и плескаться, пока третьи петухи не пропели. Лишь только после этого разошлись. Как заново рождённый, Бульгун домой в лес отправился, чтобы утрешним дозором обойти владенья свои, порядок проверить на подшефном хозяйстве. Черпач же забрался на чердачок бани, чтобы среди березовых и дубовых веников забыться в сладком сне. Любил банник сие милое дело.

Что тут скажешь, удалась у нелюдей банька и в этот раз. Не только попарились на славу леший с банником, но и наглеца проучили, даром седовласого, а глупого как мальчишку в таких серьезных делах как банный день. Будет знать, как в четвертую очередь, да охмелевшим в баню соваться.

Так что, друзья, кому в баньку, к пару целебному и венику душистому захотелось, идите смело, только соблюдайте правила, не сердите банника, а то вдруг у него ещё и леший в гостях. Тогда мало никому не покажется.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...