Маргарита и её Мастер

Часы на башне Санта-Винченце уже пробили полночь, когда колокольчик в комнате Маргариты зазвонил.

Марго кое-как села на кровати, но не могла заставить себя открыть глаза. Некоторое время так дремала сидя, до тех пор, пока звонок не послышался снова. Требовательно. Пришлось вставать.

В маленькой комнатушке для прислуги не поместилось бы ничего лишнего, да у Марго и не было этого самого лишнего. Всё её имущество – два рабочих платья, одно воскресное, башмаки на все случаи жизни, корзина с бельём и Евангелие. Его подарил хозяин.

Тот самый, что сейчас ждал её внизу в гостиной, где к этому часу, скорее всего, творилось полное безобразие. Трижды за вечер сбегав к папаше Бюбрену за вином, Марго точно знала, что ничего путного ей там не увидеть и не услышать. И была, конечно же, права.

Да и может ли быть иначе, если служишь у одного хозяина добрых пять лет? Служишь преданно, честно, и блюдёшь его интересы, как свои собственные.

Первое, что увидела Маргарита, заглянув в комнату, где шла пирушка, это Сесиль. Абсолютно голую и очень-очень пьяную. Она сидела в центре стола, того самого, на котором совсем недавно стояли бутыли с вином и тарелки с закусками, на красной шёлковой подушке, и абсолютно невозмутимо курила, пуская к потолку тонюсенькие струйки дыма.

Вообще-то Марго неоднократно видела Сесиль голой. Потому что та работала натурщицей, а значит, основным её занятием было умение быть голой и при этом быть интересной. И не просто интересной, а интересной для тех, кому довелось перевидать множество голых женщин. Сесиль это умела. Даже пьяная. Даже после того, как побывала в полиции, где её приняли за торговку платной любовью, и остригли.

Полицейские ошиблись, о чём они узнали от господина бургомистра, которому Сесиль приходилась двоюродной племянницей, но волос это вернуть не могло. Самое интересное, что короткая стрижка очень шла к худенькому, как у подростка, телу Сесиль, к маленьким треугольным грудям и большому «лягушачьему» рту.

Тарелки, бокалы, бутылки в беспорядке теснились на полу, а их победительница гордо демонстрировала своё тело четверым мужчинам, все они сосредоточенно рисовали.

Увидев подобную картину, Марго хотела тихонечко удалиться, потому что знала – когда хозяин занят, его лучше не беспокоить. Но Мастер, хоть и не отрывал взгляда от альбома, её заметил и сделал знак, чтобы она осталась.

Марго вздохнула про себя, вспоминая о постели, из которой её вытащили. Поправила свечи, добавила дров в почти погасший камин, убрала из комнаты пустые тарелки и бутылки. Остальное расставила на каминной полке и подоконнике. Так, чтобы получилось красиво – хозяин ценил красоту во всём, даже в кусках хлеба, лежащих в обеденной корзинке, – и можно было легко отыскать необходимое.

Разлила вино в бокалы, в том числе и тот, что стоял на столе возле Сесиль. Потом присела на скамейку для ног возле камина и прикрыла глаза. Находящиеся в комнате обратили на неё ровно столько же внимания, сколько на сквозняк. Пока он не тревожил их листы, мог заниматься чем угодно. Привычная ко всему Маргарита сделала вид, что задремала, но на самом деле принялась разглядывать товарищей хозяина.

Гостей было трое. Двоих, Пьера Орферуа и Мишо Буке, Марго знала. Или, как говорил её хозяин, узнавала. Знать человека, по мнению Мастера, было возможно только Богу.

Они были полной противоположностью друг другу. Мишо низенький, чтобы казаться выше, он носил туфли на высоком каблуке, худой, язвительный, внешне спокойный, но весьма злопамятный. А Пьер – высокий красавчик с кудряшками, какие любят рисовать пухлощёким ангелам на картинах. Вспыльчивый, но отходчивый. Спорщик и балагур.

Третий – незнакомец в камзоле из светло-голубого бархата. Русыми локонами до плеч и аккуратно подстриженной бородкой напомнил Марго священника. Но в больших глазах такого же цвета, что и ткань его одеяния, в прищуре, с каким он изучал обнажённую Сесиль – она сидела к нему спиною – было что-то такое, что никак не подходило человеку, принявшему сан.

Когда Мастер закончил рисовать, Марго встрепенулась, готовясь исполнять приказание, но получила знак сидеть дальше.

Из-под ресниц Марго наблюдала за хозяином. Часто слышала она разговоры о том, что он настолько же некрасив, насколько обаятелен, но не придавала им значения. Рядом с Мастером признанный красавец Пьер казался ей женоподобным, Мишо франтоватым, другие либо недостаточно грациозными, либо слишком нарочитыми, либо просто глупцами. Её совсем не удивляло, что взгляды женщин, всегда обращались на него.

Сердце стало биться заметно чаще, но, как и всегда, когда что-то нарушало её покой, она схватилась за спасительные чётки. Всем сердцем своим обратилась она к Богу. Покаявшись в греховном чувстве, Маргарита почувствовала себя намного лучше, даже привычная боль в груди отступила, и дышать стало легче.

Мастер снова что-то рисовал, Марго перебирала чётки пальцами, но не молилась, а просто вспоминала.

 

Лицо матушки – бледное и заплаканное – в тот день, когда она привела её, совсем ещё девчонку, отдавать в услужение господину Реми де Санти, художнику и вольнодумцу. Конечно же, матушка пыталась подыскать для дочери более подходящую хозяйку, но тощая, косолапая девчонка, со взглядом, которого не мог выдержать ни один человек, никого не прельщала.

А господин Реми, глянув в глазищи дочери, которую с малолетства приучали не пугать людей своими взглядами, лишь засмеялся.

– Хотел бы я, чтобы такие же глаза были у женщины, которая будет меня оплакивать после моей смерти – выдал он непонятную фразу. И согласился: – Оставляй работницу, посмотрим, что из неё получится.

Перед тем как отдать Маргариту в услужение, матушка ночь не спала, сидела рядом с ней и молилась, просила Бога поберечь доченьку. Выбора у неё не было, с тех пор как погиб отец – он упал с лесов при строительстве храма – они ни разу не ели досыта. Всё, что могла матушка – молиться.

Марго знала, о чём она просит. Неизвестно как, но знала, а ещё знала, о чём молится любой человек в храме во время мессы. Это появилось у неё с раннего детства, как только она выучила первую молитву. Тогда ей было достаточно незаметно прикоснуться к человеку, чтобы узнать, что он хочет от Бога. Потом же, когда она подросла, касание стало не нужно. Стоило только посмотреть на человека во время молитвы, и голос его начинал звучать в голове у Марго.

До этого момента Марго всегда радовалась своему дару. Но услышав, как матушка благодарит Бога за то, что дочка так некрасива, что господин не пожелает её соблазнить, ощутила, что чувствуют цветы, когда ледяной ветер с гор касается их лепестков.

 

– Маргарита! Эй! Проснись?! – хозяин тряс её за плечо.

– Водой её облей, – посоветовала Сесиль. И Марго поняла, что она рассержена. – Кому нужна Горгона, которая только и может, что спать.

– Заткнись, Сесиль! – оборвал злючку Мишо. – Тебе к заутрене не вставать.

– Тоже мне, нашёлся святоша! – фыркнула Сесиль. – Я, в отличие от тебя, воскресную мессу не пропускаю.

Марго открыла глаза.

Стол пустовал. Сесиль полулежала в кресле, закутавшись в плащ винного цвета. Пьер и незнакомец листали огромный фолиант и что-то оживлённо обсуждали вполголоса, а Мишо стоял возле мольберта и зачем-то лил на холст расплавленный воск.

Хозяин стоял рядом с ней, так близко, что она ощутила аромат сосновой хвои, вина и красок, и смотрел на её лицо невидящим взглядом. По его лицу она поняла, что мыслями он очень далеко.

С Мастером такое иногда бывало, особенно, когда он был занят работой. Марго в такие минуты боялась дышать, но Сесиль явно не тревожило, что к художнику может явиться божественное прозрение. Чтобы вернуть себе внимание Мастера, она запустила в него солёной оливкой.

– Просыпайся! Ты обещал нам представление. Леон мечтает проверить, выдержит ли он взгляд Горгоны.

– А? – хозяин дёрнулся и расплескал вино. В чёрных глазах застыло престранное выражение, как будто он увидел, что у Маргариты две головы вместо одной. – Раз Леон мечтает испытать себя, то не будем препятствовать. Марго, ты готова?

– Да, Мастер, – ответила Марго почти шёпотом, боясь выдать ликование, что охватило её в предвкушении любимой игры.

Сколько Марго себя помнила, матушка запрещала ей смотреть в глаза людям. Разглядывая своё отражение в воде, она не находила разницы между своим взглядом и взглядами других людей. Светло-серые глаза матушки и братьев казались ей гораздо более удивительными, особенно если сравнивать с её карими, какие встречались почти у каждого прохожего. Но вот только стоило ей прямо посмотреть на человека, как тот шарахался в сторону и призывал Святую Деву.

А вот Мастер придумал что-то вроде игры. Когда гости напивались, он неизменно находил простака и спорил с ним, что он не сможет выдержать взгляд Горгоны – так звали Маргариту его друзья – одну минуту. Спорщики неизменно находились, хотя ни для кого уже не было секретом, что Марго не может победить никто.

Марго нравилась эта игра. Не из-за того, что хозяин щедро делился с ней выигрышем, а потому, что она любила смотреть людям в глаза. Неизменно видела там свет. Он заставлял её сердце трепетать, и ничего прекраснее этого ореола она не находила. Он действовал на неё так же, как на других действовало вино. Но никто не смотрел ей в глаза так долго, чтобы она могла захмелеть.

Только во время таких вот посиделок ей удавалось пережить состояние очень похожее на эйфорию. Только молодые сеньоры, – друзья её хозяина чаще всего были людьми молодыми, приятными в общении и красивыми, – очень по-разному реагировали на её взгляд. Кто-то начинал плакать, кто-то смеяться, кто-то признаваться в каких-то нелепицах, был один совсем юный паж, который попросту лишился чувств. Но неизменным было одно – никто не мог выдержать её взгляда больше минуты. Никто – кроме хозяина Марго.

В этот раз за стол напротив Марго сначала села Сесиль. Упрямица пыталась доказать Мастеру, что к взгляду Марго можно привыкнуть. Но пока что неизменно проигрывала.

Марго нравились глаза Сесиль – светлые, как кора сосен, очень подходящие к волосам цвета липового мёда и к нежной золотистой коже, с выражением, какое бывает у кошек, если их облить водой. Но стоило им начать игру в «гляделки», как Сесиль исчезала.

Маргарита неизменно оказывалась в теле девочки, которую хлещет по губам высокая очень красивая дама в парчовом платье. На этом всё обрывалось. Сесиль ругалась как базарная торговка, но пробовала снова и снова.

Так же получилось и в этот раз. Марго ощутила, как из глаз девочки – она стала ею на короткий миг, – хлынули слёзы. И Марго тут же снова оказалась в гостиной.

Сильно побледневшая, Сесиль убежала к подоконнику и схватилась за бутыль с вином.

– Ну, нет! – Пьер отобрал у неё бутылку. – Если ты не прекратишь, я буду вынужден умолять Реми запретить тебе опыты. Напоминаю, после последней попойки ты осталась без волос. Не хватало нам, чтобы твой дядюшка выполнил своё обещание и отослал тебя в монастырь.

Он помог ей запахнуть плащ и проводил обратно в её кресло.

– Давай посмотрим, сумеет ли Марго довести Леона до слёз, – предложил он, протягивая Сесиль розу, вылепленную из воска.

– Не сумеет! – ответил противник Марго, он уже сидел напротив неё. – Я не из тех, кто плачет. Я предпочитаю смотреть вперёд. Реми, переверни часы! – скомандовал он.

Он не лгал, но Марго не сказала бы, что он был честен. И глаза у него были красивые, но, глядя в них, Марго не видела его самого. Как будто не было разбитых коленок, первых поцелуев, часов у холста, озарений и неудач, а было только тело...

Он всё же отвёл глаза, когда в колбе осталось совсем мало песка, и Марго не поняла почему. Озадаченно она думала о том, что словно не человеку в глаза смотрела, а лубочной картинке.

Ей стало жаль его.

– Я хочу, чтобы Мари тоже попробовала, – обратился он к Мастеру, заставив Марго покрыться испариной.

Лицо Мастера исказилось, но всего лишь на краткий миг. Марго заметила, потому что и на неё имя мадам Совиль действовало как ожог крапивой.

– Зачем втягивать в это твою сестру? – сдержанно удивился Мастер. Достопочтенным дамам ни к чему участвовать в наших забавах.

– В забавах ни к чему. Просто пусть проверит себя во время одного из сеансов. Развлечётся немного, после того, как ты мучаешь её по четыре часа кряду.

– Я не мучаю её... – возразил было Мастер, но потом лишь отмахнулся: – Если хочет, пусть смотрит. Но истерик и обмороков я не потерплю.

Изрядно потемнев лицом, хозяин отделил для Маргариты из выигрыша три монеты и сделал знак, чтобы она ушла.

Марго очень хотелось остаться, чтобы узнать об этой необычной даме больше, но перечить хозяину она не решилась.

 

Мадам Совиль появилась в доме Мастера совсем недавно. По рекомендации Сесиль, которая, пользуясь своим положением, иногда посылала ему клиентов, как, впрочем, и Мишо, и Пьеру, и ещё нескольким художникам, и получала за это вознаграждение.

В тот день Марго обнаружила первые жёлтые листья, подметая брусчатку перед домом. Мадам вышла из паланкина, и Марго невольно залюбовалась её грацией. Серое бархатное платье мадам очень шло к её глазам. И держалась она очень скромно, как выпускница монастырской школы, а не женщина, способная просить Мастера об услуге, о какой попросила она.

Маргарита знала, что заказала мадам, потому что подглядывала.

На втором этаже дома, кроме мастерской, располагалась небольшая каморка. В ней находилась печь, теплом которой обогревалась мастерская. Так было устроено специально, по чертежам Мастера, чтобы служанки могли топить, не мешая ему работать.

Но чертежи чертежами, а печник, выкладывая простенок, в одном месте не доложил раствора, получилась щель шириной с большой палец Маргариты. Щель была довольно высоко, поэтому её никто не замечал.

И Марго бы не заметила, но поскольку до икоты боялась пауков, то, поселившись у Мастера, первым делом объявила войну паутине. Обметая стены в каморке, она наткнулась на щель, заглянула...

Как на картине, перед ней возник Мастер – он стоял возле мольберта и задумчиво почёсывал ягодицу. Увидев такое, Марго едва удержалась, чтобы не расхохотаться, и чуть не свалилась со стула.

Второй раз она решилась подглядывать, когда узнала, что хозяин будет писать «обнажённую натуру», как он это называл. Уж очень ей хотелось узнать, как это возможно девушке раздеться перед посторонним мужчиной... Оказалось, очень просто. Девушки, да и юноши тоже, раздевались за ширмой, а потом садились так, как требовал Мастер.

Постепенно Марго до того привыкла подглядывать, что перестала видеть в этом что-то постыдное, для неё это стало так же естественно, как для матери заглядывать в комнату, где спит младенец.

– Я хочу сделать мужу подарок, к годовщине нашей свадьбы, – потупив глаза, лепетала мадам, – картину. Но не простую. Я хочу, чтобы вы изобразили меня за молитвой, чтобы на голове у меня был монашеский барбет, но...

Тут мадам выдержала воистину театральную паузу, наверное, чтобы произвести более сильное впечатление. Но Марго каким-то неведомым чувством поняла – врёт! Поняла, что каждый жест, каждый взгляд, мнимая скромность – всё рассчитано, чтобы произвести впечатление.

– Я хочу, чтобы вы написали меня обнажённой. – Притворщица произнесла это вроде бы совсем тихо, но так отчётливо, что Марго всё услышала и поняла. – Но это должно остаться тайной! – добавила мадам очень быстро, и умоляюще сложила руки.

Мастер явно был удивлён и заинтригован. Если бы не это, он, возможно, отказался бы от заказа, хотя мадам предлагала очень щедрое вознаграждение.

Накануне он получил предложение от городского совета. Писать образ Мадонны для нового храма Сердца Божьей Матери. И согласился.

Марго знала, что значит для Мастера этот заказ. Он буквально грезил будущими росписями. Внимательно следил за строительством, иногда пропадал там с этюдником по нескольку дней кряду, а потом возвращался голодный, уставший, но счастливый.

Всегда требовал ванну и, лёжа в горячей воде, подолгу рассказывал Марго о том, что там следует написать и как.

Марго в эти минуты обычно что-то шила или штопала и внимательно слушала. Слова для неё не были важны, главным было, что Мастер, возвращаясь из нового собора, весь светился. Совсем не так, как обычно. И даже не так, как во время работы, когда к нему приходило вдохновение.

Такой свет она видела очень редко. Чаще всего у детей во время первого причастия. Он отзывался в ней трепетом и восторгом, желанием смеяться и плакать одновременно. Она замечала, что в такие минуты шитьё получалось особенно удачным.

– Вы понимаете, что вам придётся раздеваться здесь и по нескольку часов позировать голой? – не очень вежливо поинтересовался Мастер.

– Да, – ответила мадам твёрдо и без колебаний. Так, наверное, мог бы отвечать солдат своему командиру, а не скромница из скромниц, каковую обманщица пыталась из себя изобразить.

Но хозяин подвоха не заметил.

– Раздевайтесь, – потребовал он.

– Что?! – переспросила мадам, прикидываясь, что не понимает, чего от неё хотят.

– Вы собираетесь позировать обнажённой. Мне нужно быть уверенным, что, если я возьмусь за работу, мне не придётся тратить время на уговоры, – пояснил Мастер.

– То есть, вы согласны? – уточнила мадам. – Если я сейчас разденусь, вы согласитесь писать картину?

Мастер долго колебался, но потом всё же согласился. Видимо, был уверен, что у неё не получится. А Марго искусала себе все руки, лишь бы не закричать и не попытаться предупредить хозяина, что его обманывают. Она была уверена, что хозяина дурят, только не могла понять в чём.

Разумеется, мадам разделась. Полностью обнажённая в барбете на голове и с чётками в руках, она выглядела как невинная овечка. Мастер так смотрел на неё... впервые Марго узнала, почему вино ревности называют отравленным. Только часы, проведённые ею в молитве перед распятием, помогали ей держаться.

Очень скоро Марго узнала, как действует на хозяина этот невинный вид в сочетании с прекрасным телом. То, что тело мадам прекрасно, Марго не могла не признать.

Мастер очень изменился, перестал шутить над ней, и почти перестал разговаривать, работать тоже перестал. Приходил к ней на кухню, усаживался в её кресло, открывал книгу и сидел так часами. Но страниц не перелистывал, думал о чём-то. Марго была уверена, что об этой самой гадюке, которой Марго порой желала смерти.

Когда заболел самый младший из братьев Марго, она приняла это как наказание за грех. Иногда, стоя на коленях и умоляя Бога о прощении, она удивлялась собственным чувствам. Никто из прежних заказчиц – у Мастера было немало интрижек – не вызывал в ней ненависти.

С появлением мадам Совиль все остальные женщины исчезли. Марго даже слышала шутливые предположения, что господин Реми собирается в монастырь. Друзья сплетничали за спиной хозяина, будто бы Мастер задумал что-то поистине грандиозное.

Но она-то знала, что с тех пор, как мадам Совиль появилась в их доме, он не продвинулся в своих работах ни на шаг. После разговора Мастера и того, кто называл себя братом мадам Совиль, она подумала о том, что Мастер, возможно, станет таким, как этот человек, в котором она не увидела ничего кроме пустоты.

От одной этой мысли Маргарите стало так жутко, что даже постоянная тревога о больном брате отступила, уступая место холодной уверенности, что всё изначально было так и задумано. Что мадам появилась в их доме с одной целью – сделать так, чтобы Мастер забыл о заказе.

Заполучить работу в соборе мечтал каждый художник в городе, но далеко не всем повезло так, как господину Реми. И даже среди тех, кому повезло, были те, кому казалось, что они справятся с работой, порученной Мастеру, лучше, чем он.

Почти бегом Марго поднялась наверх, в маленькую свою комнатушку с единственным окном, прижала к груди Евангелие и упала на колени перед распятием, тем самым, что Мастер когда-то вырезал для неё.

Так страстно, как в эту ночь, она не молилась о Мастере никогда. Слёзы текли по её лицу, сердце трепетало и останавливалось, губы потрескались и кровоточили, а она всё молилась и молилась. В конце концов, не раздеваясь, она рухнула в постель, потому что измученное тело требовало отдыха.

 

Одинокий колокол призывно зазвенел, созывая прихожан к заутрене. К нему присоединился другой, третий... и вот уже не менее десятка голосистых глашатаев призывало начать утро с молитвы.

Благовест плыл над сонным городом, не пропуская ни одного дома – дворцы знати, дома зажиточных горожан и тех, кто уже не был бедняком, жалкие лачуги тех, кого жизнь не баловала радостями, оставляя им на откуп тяжкий труд от рассвета и до поздней ночи.

Добрался до старого кладбища Святых Плакальщиц, плавно прошёлся над заросшими могилами, ворвался в небольшой домик, притаившийся у восточной стены кладбища, неподалёку от нового собора Сердца Божьей Матери, и разбудил Маргариту.

Маргарита на цыпочках прокралась в спальню Мастера и убедилась, что он спит. Надела воскресное чёрное платье, шляпку, которая то и дело съезжала набок, потому что была ей великовата, и башмаки на тяжёлой деревянной подошве, закуталась в порядком поношенную шаль и поспешила к заутрене.

Когда она вбежала в храм, ризничий уже закончил зажигать свечи. И хотя она очень озябла, пробираясь по утонувшей в утреннем тумане улочке, стоило ей зайти в церковь, как тепло и спокойствие окутали её.

Здесь, как и всегда, пахло воском и ладаном.

В столь ранний час в церкви уже собралось порядочно народу. В основном такие же, как она, служанки, прачки, торговцы с рынка, мастеровые, те, у кого днём не оставалось времени, чтобы уделить его Господу. Но было и несколько старух, что могли себе позволить безделье, но то ли им не спалось, то ли пришли, чтобы приглядеть за служанками. Каждая из них сидела на собственном стуле, спесиво косясь на тех, кто не мог позволить себе подобной роскоши.

Марго опустилась на скрипучую скамью в последнем ряду, подальше от входа. От него отчётливо тянуло холодом. Закрыла глаза и погрузилась в молитву. Тоненько тренькал колокольчик служки, священник неторопливо читал отрывки из Евангелия, церковные витражи постепенно светлели. Маргарита ничего не замечала.

О том, что с ней происходит во время молитвы, Марго не рассказывала никому – ни матушке, ни священнику на исповеди, ни даже Мастеру, от которого у неё не получалось что-то скрывать.

Входя в церковь, она всем свои существом ощущала присутствие Господа, а стоило ей закрыть глаза, воззвать к Богу и покаяться, как невидимый глазу свет заливал храм и уносил Марго в неведомую даль. О ней она знала, что там тепло, беззаботно и благоухает лимонной вербеной.

Иногда, когда Маргарита очень-очень нуждалась в божьей помощи, ей являлся Ангел. Правда, был он совсем не похож на тех ангелов, что она видела на картинах. Скорее уж на донну Матьелу из приюта святого Фердинанда, где облегчали страдания нищих, поддерживали убогих, и куда любой, кто не мог заплатить врачу, мог обратиться за помощью.

Было у него такое же кроткое, доброе, но безмерно усталое лицо, волосы цвета золота с изрядной примесью серебра, и улыбка, от которой печали отступали на второй план. Но Марго больше всего нравились руки Ангела – такие же пухлые и нежные, как у младенцев из богатых домов, с розовыми лепестками ногтей. Глядя на них, Марго всегда вспоминала сливочные помадки, которыми по праздникам угощал её хозяин. Ничего слаще и вкуснее она не пробовала.

Голос Ангела был певуч, как голос лесного ручья, свободно перепрыгивающего с камня на камень. Но услышать его Маргарите удавалось не часто. Сегодня это случилось.

– Так чего же ты на самом деле хочешь, дитя? – спросил Ангел, и посмотрел ей прямо в глаза, заставив Марго смешаться и покраснеть.

– Чего? – переспросила Марго. – Хочу помочь Мастеру, – промямлила она, но и сама услышала, что в голосе нет уверенности.

– Просите у Бога, дающего всем просто и без упрёков, но просите с верою, нимало не сомневаясь, потому что сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой, – ответил Ангел словами из Евангелия, заставив Маргариту смешаться до слёз.

– Я хочу помочь Мастеру, – прошептала в ответ Маргарита, не решаясь поднять глаз.

– Я знаю, – ласково отозвался Ангел, – я здесь, чтобы помочь тебе. Но в сердце твоём таится другое. Выбрать можешь только ты. Я лишь сила, посланная тебе в помощь Богом, но пока ты не знаешь, чего ты хочешь, я не могу тебе помочь.

– А спасти обоих? – робко спросила Марго.

Но Ангел только покачал головой. Не объясняя.

Марго почувствовала, как от отчаяния смерзается всё внутри.

Выбрать? Как можно выбрать между теми, кого любишь? Разве можно заставлять делать такой выбор?

– Тогда спаси моего братишку, – чуть слышно попросила она.

В этот перед глазами мелькнуло лицо Мастера, каким она любила его больше всего.

Иногда он работал по нескольку дней кряду, не выходя из мастерской, не замечая, что ест, что пьёт, засыпая там же в кресле. И вот когда работа бывала закончена, он приходил к ней на кухню пьяный от усталости, улыбающийся и почти беспомощный, она готовила ему липовый отвар, поила и провожала в постель. И вот это его, отсутствующее из-за безмерного утомления, выражение лица, заставляло сердце её таять от нежности, а сейчас – буквально согнуться от невыносимой боли, словно Ангел разломал её рёбра и вырвал живое ещё сердце.

Задыхающаяся Маргарита успела поймать полный сочувствия взгляд. А потом Ангел исчез. Растаял в первых лучах солнца, что ворвались через восточный неф. Марго открыла глаза и увидела, что в церкви остались только она и ризничий, что гасил свечи и поглядывал в её сторону. Схватила свою корзину, что прятала до времени под лавкой, и поторопилась покинуть церковь.

На улице пришлось остановиться из-за кашля. Подхватив месяц назад простуду, Маргарита никак не могла поправиться, возможно, из-за постоянных переживаний о братишке, он буквально сгорал от непонятной лихорадки, а она всё думала о том, что её ненависть к мадам Совиль навлекла на него беду, и не только на него – на них всех.

Приступы кашля то и дело застигали её, порядком выматывая. Но этот раз Марго была даже рада, так она могла отвлечься и не думать о том, что сотворила, а удушье закончилось слишком быстро.

Даже и без него ноги Марго подкашивались, в груди болело так, будто туда воткнули раскалённый кол, перед глазами всё плыло. Больше всего ей хотелось забиться в какую-нибудь тёмную, сырую подворотню, свернуться калачиком, и лежать так до самой смерти. Что угодно – лишь бы убить в себе того, кто предал.

Нужно было идти домой, топить печь, готовить завтрак... Но видеть того, кого только что променяла на брата, Марго не могла.

Променяла не потому, что любила меньше. Иногда, ей казалось, что вся её жизнь только для того и нужна, чтобы служить Мастеру.

Но то тревожно-болезненное чувство, одновременное и горькое, и сладкое, и тянущее, и окрыляющее, что снисходило на неё, когда она приходила домой и приносила вкусности, чтобы побаловать братишек, – его нельзя было понять, осмыслить или измерить, оно просто было. И оно было больше её самой. Больше всего мира, что окружал их. Больше жизни.

Их счастливые глаза, чумазые мордашки, их неподдельная радость, и собственные щекочущие глаза, но терпеливо сдерживаемые слёзы... Они превращали её в кого-то совсем другого, кого она в себе знала только рядом с ними. И Марго смиренно принимала это счастье. А теперь оказалось, что она способна на предательство, чтобы удержать его.

 

Ноги привели её к старым конюшням. Несколько лет назад по её горячей молитве они были превращены в приют для бедных и болящих имени святого Фердинанда.

Впервые она оказалась в полуразрушенной лечебнице почти восемь лет назад. Тогда Марго ещё только училась хозяйствовать и изо всех сил старалась помогать матери. Обед отцу уже носила она. Как он упал с высоты, она не видела, чуть-чуть опоздала, заболтавшись по дороге с подружкой.

Отец умер не сразу. То, что ещё утром было сильным и здоровым человеком, способным поднять на руки сразу всех своих четверых ребятишек, превратилось в окровавленный мешок, из которого отовсюду торчали осколки костей. Он дико кричал, но смерть никак не желала смилостивиться над ним.

В поднявшейся суматохе никто не обратил внимания на худенькую девочку с узелком в руках, поэтому она всё видела. Видела, как его грузят на спешно сооружённые носилки, как люди стыдливо отводят глаза от того, что ещё недавно было её отцом, как падают на землю капли крови с носилок, будто отмечая путь.

Следы привели её в полуразрушенное, продуваемое всеми ветрами помещение, где на деревянных грубо сколоченных койках умирало не меньше трёх десятков людей. По крикам она сразу нашла носилки отца, которые опустили на землю перед самой красивой женщиной из всех виденных Марго.

Ей тогда казалось, что одно прикосновение этого дивного существа, может спасти отца. Но женщина только горестно покачала головой, укрытой в белый плат сестры милосердия.

– Его не спасти, а у нас даже нет макового молока, – сказала она, – может быть, у кого-нибудь найдутся деньги?.. – она обвела взглядом рабочих, что принесли её отца, но те только развели руками. – Тогда только молитва. Молитесь, чтобы Господь облегчил его страдания и забрал его к себе.

Мужчины неловко молчали, а отец всё кричал и кричал.

Тогда Марго впервые осмелилась сделать что-то без разрешения. Решительно обошла она растерянных работяг, опустилась на колени, прямо на грязный, залитый кровью пол, взяла неестественно вывернутую руку, закрыла глаза и изо всех своих сил взмолилась Господу, прося, чтобы отцу не было больно.

Когда донна Матьела оторвала её от тела, отец был мёртв, но на лице его, отмытом от крови, Марго увидела улыбку. Точно так же он улыбался им, когда они все выбегали на порог, чтобы встретить его вечером.

 

Именно донна Матьела отвела её домой, когда стало ясно, что её забыли забрать вместе с телом. Именно она организовала похороны, потому что матушка Маргариты, узнав о случившемся, упала и три дня лежала, как мёртвая. Именно она уговорила матушку подняться и помогла найти работу, а пока Марго не подросла, не один раз спасала их от голодной смерти.

Единственное, чем могла ответить ей Маргарита, это молиться и просить у Бога то, чего приюту не хватало. Среди вымоленного были и полузаброшенные графские конюшни. Марго просила Ангела сделать так, чтобы они достались приюту, и Ангел исполнил её просьбу, пусть и не совсем так, как она представляла.

Мимо этих конюшен она часто проходила, когда хозяин дозволял ей проведать родных. Очень давно в этих местах добывали мрамор, а в конюшнях держали коняг, что там же трудились. Мрамор закончился, а конюшни остались, три длинных приземистых здания на въезде в мёртвую долину. Даже разросшийся город миновал эти места.

Марго они нравились. Нравилась серая подёрнутая подорожником и лапчаткой земля, стародавние отвалы и строгие, но мрачные конюшни.

Когда на хозяина нападала ипохондрия, он любил делать странные вещи. Например, гулять по старому кладбищу, под стеной которого располагался их дом. Однажды Мастер попросил её показать любимое место в городе, и Марго отвела его туда, где чувствовала себя покойней всего.

Они устроили пикник.

Точнее пикник устроила Марго, а Мастер просидел целый день с этюдником, заставляя её рассказывать про это место всё, что она знала. Так она и выболтала ему, что мечтает, чтобы приют Святого Фердинанда переехал в эти старинные, но крепкие здания.

Она успела позабыть про этот поход, а Мастер, как оказалось, не забыл. Во время пирушки, что хозяин устроил, празднуя Здравницу, у него собралась большая компания. И вот тогда он предложил им собрать, кто сколько сможет, и выкупить старые конюшни.

Деньги скидали в фартук Маргарите, но их не хватило. И тогда шумная братия во главе с Мастером – он везде таскал за собой Марго – за несколько дней обошла всех богатых горожан, и заработала песнями, плясками и карандашными портретами денег столько, что хватило и на покупку конюшен, и на их обустройство.

Именно с тех пор их компания стала известной далеко за пределами города, а они вдруг сделались самыми знаменитыми художниками в городе. А Маргарита узнала, насколько неисповедимы бывают пути Господни.

 

Вот только сейчас ей меньше всего хотелось испытывать стези божественного провидения. С трудом заставив себя успокоиться, Маргарита проскользнула в то из трёх зданий, что стояло чуть поодаль от других.

Острый запах карболки ударил по обонянию так, что на глазах выступили слёзы. Тщательно вытерев ноги, Марго прошагала мимо длинной шеренги кроватей в дальний угол, туда, где за занавеской лежали дети.

Матушка сидела на табурете возле одной из кроватей, и лицо её было таким же серым, как и приютские простыни. Марго хотела спросить, почему она здесь, почему не идёт стирать бельё, ведь наверняка у неё было много заказов...

Но взглянув на бледное лицо братишки, с которого ушёл багровый румянец – он не покидал его больше месяца – не нашла в себе сил спрашивать.

В мире совсем не стало света. Тьмы тоже не было.

Была постель, в которой спал обессиленный болезнью ребёнок. Была ладонь – что казалась невесомой, невыносимо хрупкой и прозрачной – она взяла её в свои руки. А ещё была пустота.

Из года в год, стараясь помочь донне Матьеле, Марго видела немало больных, и хорошо знала, что значит такая вот восковая бледность и неестественное спокойствие больного.

Братишке могло помочь только чудо. Но чудеса, которые исправно случались, сегодня закончились... оставив её один на один с миром, в котором верить было больше некому.

Сколько она так просидела, Марго не помнила. Всё виделось, как будто издали. Они все были маленькими букашками – монахи, матушка, сёстры милосердия. И не могли потревожить её там, в стылом тумане, где блуждала её душа, не в силах принять то, что послал тот, кому она безоговорочно верила.

Не дрогнула, даже когда пришёл Мастер.

Всё, что она чувствовала – постепенно холодеющая ладонь и еле ощутимое дыхание. Оно всё реже и реже поднимало грудь. И в каждой паузе душа её кричала, рассыпаясь кровавой пылью: «Нет! Пожалуйста! Не надо!» Но ответа не было.

Не дрогнула, когда Мастер привёл её братишек, им не удалось пробиться сквозь бесцветную тишину, что сковала её. Видела, как они плачут, обнимая друг друга, но не могла оторваться даже на миг. Не могла оторваться даже тогда, когда окончательно стало ясно – как бы она ни пыталась удержать пустоту, та всё равно – сильнее.

Не дрогнула, когда священник пришёл помочь им проститься. Он молился, рыдала, но молилась её матушка, молились братья, донна Матьела, и даже Мастер склонил голову. Только она ни о чём больше не просила Бога.

Не в силах смотреть, поднялась и ускользнула, никого не потревожив.

 

Как листок, украденный ветром у дерева, бродила по городу, рассматривала храмы, на которые люди не жалели крови, пота и слёз, и думала о пустоте. О пустоте, что играла ими, дабы не скучать. Уже поздней ночью на её пути оказался собор Сердца Божьей Матери.

Церковный сторож спал.

Она спокойно прошла под гулкие своды, и увидела, что строительные леса, которые опутывали его снаружи, перебрались внутрь.

Представила, как высоко можно забраться... и совершенно не удивилась, увидев Ангела.

– Я больше не верю в тебя. Уходи, – попросила она устало.

Но Ангел перестал её слушаться.

– От того, что ты не веришь в меня, я не перестану быть, – сухо ответил он, и легонько передёрнул крыльями. – Тебе выбирать, веришь ты или нет. Но боль твоя не станет меньше от твоего безверия. И любовь Небесного Отца к тебе не станет меньше от того, что ты его отвергаешь. Ты просила спасти брата, и он спасён. Теперь он на Небесах.

Маргарита дёрнулась, как будто хотела что-то сказать, но промолчала.

– Если ты думаешь, что тебе станет легче, – указал он на леса, – ты ошибаешься. Брата ты этим не вернёшь. Только погубишь себя и погубишь Мастера.

Жестокие слова Ангела отняли у неё последние силы. Как срубленная ива, рухнула она на холодный каменный пол и затряслась.

– Именно ты можешь его погубить, и никто другой. Никакая развратница, думающая, что обладает властью, не способна на это. Ты просила его спасти. Но это невозможно! Твоими молитвами он защищён от всего – кроме тебя. Если ты сделаешь то, что задумала, он, скорее всего, поступит так же... И тогда в этих стенах поселится красивая легенда. Ты же любишь легенды, Маргарита?

Маргарита подняла на него полный страдания взгляд, но не ответила.

– Но может быть и не так. Если ты, как и прежде, будешь верить Небесному Отцу. Я не могу выполнить твоё желание и спасти Мастера от власти той женщины. Потому что у неё нет и не было власти над ним. Всё это время он думал о тебе. И рисуя её, представлял тебя на её месте. И с ума сходил из-за этого. Боялся признаться тебе, потому что любит, но думает, что ты любишь только Бога и молитвы. Он знает твою веру и набожность, но совсем не знает твоего жизнелюбия и неуёмного любопытства...

Тут Ангел лукаво улыбнулся.

– Вы будете счастливой парой, – пообещал он, – если ты не позволишь унынию победить. Мастер выполнит своё Предназначение...

Тут Ангел отвёл взгляд от Маргариты и надолго виновато замолчал. Маргарита тихо плакала, сидя на холодном каменном полу, и непонятно было, слушает она Ангела или нет.

– Пережитого тобою горя он не сможет забыть и напишет Святую Божью Матерь. Многие люди обретут Бога, глядя на неё, многие благодаря ей смогут пережить скорбь и страдание, многие сердца исполнятся веры и радости. Но ты должна сделать выбор, кому ты веришь – любящему Отцу или тому, кто даже твоё отчаяние использует, чтобы обмануть тебя.

Ангел обвёл взглядом своды храма, как будто видел то, что будет там изображено. Маргарита невольно подняла глаза, а когда оглянулась, Ангела не было.

Дверь храма заскрипела.

– Маргарита, ты здесь?! – услышала она голос Мастера в темноте. – Маргарита!

– Я здесь! – закричала она, срывая голос.

– Маргарита! Слава Богу! Я тебя нашёл! – обрадовался он и затопал в её сторону.

– Слава Богу, – повторила она и разрыдалась.

– Маргарита, – шептал Мастер, обнимая её под гул ливня, что обрушился на крышу собора.

 

Свет молнии разогнал тьму. И если бы обнимающаяся пара подняла глаза, то смогла бы разглядеть наверху две фигуры, что, не скрываясь, наблюдали за ними. В одной из них Маргарита узнала бы «своего» Ангела, в другой... оба могли бы распознать лицо мадам Совиль, хоть оно сильно изменилось из-за выражения злости.

– Вы там, на Небесах, с ума посходили от скуки? – довольно едко спросила поддельная мадам. – Ты вмешался в её выбор! Зачем?!

– Ты не хуже меня знаешь, зачем. Здесь должно быть лицо той, кто умеет любить, кто умеет отдавать себя без остатка, кто умеет верить. – Он указал рукой вниз, где Мастер помогал ослабевшей Маргарите подняться. – Я многим был Хранителем. Были среди них умнее, и краше, и твёрже в вере, но никто не имел такого дара сострадать, как она. Это справедливо, что портрет Божьей Матери получит её черты, а не лицо демоницы, которой не известно, что такое сочувствие. – Тут Ангел перевёл дыхание и усмехнулся. – Хотя признаю, это был смелый план – попытаться придать Божьей Матери облик той, кто противоположен ей своей сутью.

– Ещё не всё потеряно. Ты же не думал, что у меня нет запасного плана! – ощерилась мадам. – Она больна и скоро сдохнет! Ты уже ничем не сможешь ей помочь. Ты больше ей не Хранитель! Ты, проклятый изменник, нарушивший волю Небес! Ты заплатишь! – Демоница расхохоталась. – О, как ты заплатишь! Ты узнаешь, каково это – остаться без защиты Небес. И ты увидишь, как то, ради чего ты пожертвовал собой, рухнет.

Ангел дрогнул, совсем чуть-чуть, но его собеседница заметила и снова захохотала. Под её смех и дикие выкрики – она всё более красочно расписывала последствия его непослушания – он с печалью смотрел он на Маргариту. Смотрел, пока Мастер не увёл её из собора.

– Без благодати Небес мне не прозреть её судьбу. К сожалению, думаю, то, что ты говоришь о её судьбе – правда...

– Можешь даже не сомневаться! – торжествовала демоница. – Я приведу тебя посмотреть на её агонию. Полюбоваться, как из её рта вместо молитв потечёт кровь!

Тут лицо её сделалось настолько отталкивающим, что он невольно прикрыл лицо руками, вызвав новый припадок истерического хохота.

– Только в одном ты заблуждаешься, – ответил он, – слово Божье гласит: тому, кто в испытаниях останется верным Господу, будет послана тысяча ангелов в помощь. А она верна! И когда душа её уйдёт к Небесному отцу, все они, по молитве её, останутся хранить тех, кого она любила. Так что Мастер выполнит своё Предназначение, а значит, жертва моя не будет напрасной...

Договорить он не успел, демоница бросилась на него в исступлении.

Следующая вспышка молнии осветила пустой собор.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 19. Оценка: 4,53 из 5)
Загрузка...