Коркодил

Жители селища поглядывали настороженно. Он остановил лошадь, допил из бурдюка, что наполнил ещё неделю назад, и слез с двуколки. Он хмуро осмотрелся, заставив людей потупить взоры и вернуться к своим делам. После он выудил из-под сидения кедровый сундук. Приоткрыл его и, словно опасаясь, что взгляды чужаков могли расплодить в нём заразу суеверия, быстро вытянул какой-то свёрток.

С поля возвращались коровы, измученные июльскими оводами. Незнакомец стискивал в загрубелых ладонях свёрток и размышлял, провожая глазами пегую процессию. Животные как-то непривычно, казалось, тоскливо мыча, разбредались по загонам. По ту сторону дороги его изучала детвора, шушукалась девушки.

Он заметил юнца в лохмотьях. Тот пялился на него и растягивал в льстивой улыбке рот. Мужчина подозвал. Юнец припустил и встал перед незнакомцем.

– Знаешь, кто я? – смерив юнца тяжёлым взором, спросил тот. Долгие походы в восточные земли не прошли даром – язык этих людей он знал.

Юный селянин молчал и склабился ровными зубами. Поодаль толпился народ. Незнакомец мазнул глазами по лицам, развернул свёрток и прижал его к двуколке.

– Где мы? – задал вопрос.

Юнец, с овечьими колтунами в белых волосах, придвинулся к карте. Он долго изучал её. Наконец ткнул грязным пальцем в рисованный дом.

– Уверен? – сурово cпросил незнакомец.

Юнец заскулил и указал на верный рисунок их селища.

Мужчина задержал взгляд на голубом пятне с крестом у дома, протянул: «Хорошо» – и скрутил свёрток.

– Ты вольник, – писклявым голосом заметил юнец.

– Да, – нехотя отозвался мужчина.

– Как тебя зовут?

Юнец разглядывал бритое смуглое лицо. Волосы у незнакомца были непривычно короткими. Одет он был в кожу, воинственно и богато. За одеждой виднелись бугры мышц.

Мужчина вернул сундук под сидение и выдохнул:

– Кион.

– Ки-он, – по слогам повторил докучающий юнец. Нимб таинственности засиял ярче. – А меня Радим.

Незнакомец поднял к небу глаза, оценивая надвигающуюся тучу.

– Нужно укрытие, – промолвил он.

Вольному охотнику нередко приходилось устраивать ночлег под деревьями. А порой – спать прямо под открытым небом в двуколке. Сегодня ему не грозило ни то, ни другое.

Юнец неожиданно рванул к землякам.

– Он вольник! Ему нужно укрытие! – запищал он.

Кион потянулся к костяному кинжалу за поясом. Напрасно, угрозе здесь для него взяться негде.

Люди начали трусовато приближаться. Они остановились и делегировали хромого мужчину, с пепельными волосами и такой же бородой. Тот отвесил поклон.

– Моё имя Таислав. Я староста. Приветствуем тебя в Ящурово. – Мужчина широко загрёб рукой, подтверждая искренность своих слов. – Разреши полюбопытствовать, что тебя привело.

Кион стрелял глазами то на него, то на гудящих людей.

– Ты знаешь, что, – произнёс он.

Староста улыбнулся: он знал.

– Ты четвёртый, кто явился к нам за последние годы.

– Четвёртый? – Голос вольника не выражал удивления. Разумеется, ему было известно, что сталось с теми тремя. Если он здесь, значит, они не справились. – И последний, – добавил он, хмыкнув.

В глазах старосты блеснуло сомнение.

– Чем можем быть полезны? – спросил он.

Оба понимали: вольник вправе затребовать, что угодно. Он действовал по распоряжению Церкви.

– Мне нужно укрытие, – сказал Кион и устремил взгляд на запад. Туда, где обитало ненавистное.

– Выбирай любой дом, я выселю людей, – принялся умасливать староста. Если вольник сочтёт приём недостаточно радушным, то ожидай армию. Это селянам было ни к чему.

– Далеко до озера?

Староста предвидел этот вопрос.

– Час пешком, – махнул он в сторону, куда смотрел незнакомец.

– Я поселюсь там, – отчеканил он, выделив последнее слово.

Таислав отыскал глазами нужного человека. К ним подбежал сбитый молодец с рыжими патлами.

– Ратибор, покажи дорогу к озеру и помоги разместиться в караулке.

Парень зыркнул на вольника и, принимая поручение, кивнул.

Они выдвинулись. К озеру вела тропа, в самый раз для двуколки. Вероятно, по ней ездили телеги. Позади, дурачась и подражая птицам, семенил Радим. На развилке Киону что-то привиделось. По внутренней броне скребанули острые когти. С дерева на него глазела кровожадная тварь. Она подразнила длинным языком и юркнула за ствол. Кион зажмурился, отгоняя наваждение. Подобное случалось перед каждой охотой. В этот раз, однако, пульсирующая в висках тревога была куда сильней. Будто враг предчувствовал его приближение. Понуждал одуматься и возвратиться назад.

– Сюда! – позвал Ратибор, когда они выбрались из леса.

Кион направил лошадь к караулке, бревенчатой полуземлянке со входом на южную сторону. Под навесом лежали дрова и инструменты. Он слез с двуколки и подошёл к обрыву. Ветерок под ним рябил ширящееся, насколько хватало глаз, озеро. Где-то там таилось то, что привело его сюда. Что порой он считал не работой, но тяготящим бременем.

– Разгружать? – спросил Ратибор.

Кион оторвал взгляд от дурманящей воды.

– Да. Только осторожно, – скомандовал он.

Мужчины спустили с крепления за сидением что-то тяжёлое, обёрнутое в холщовую ткань, и аккуратно уложили это под навес. Один из помощников потянулся к сундуку.

– Я сам, – отдёрнул его Кион. Очевидно, в нём было важное.

– За лошадь головой отвечаете, – пригрозил вольник. – Пусть каждое утро ко мне приходят за поручениями. Назавтра мне нужна вода. Всё, езжайте.

Ратибор поправил упряжь, и проводники двинулись назад.

Радим не хотел уходить. Он ещё долго стоял, пока его не позвали. Улыбался и смотрел на нашёптывающего на обрыве охотника за богом.

 

*

 

Наступила осень, а на удачу ни намёка. Порой Киону хватало месяца, а то и недели, чтобы выманить зверя на сушу или заарканить того в воде. Ещё не случалось выжидать так долго. Разумеется, уповать на скорую поимку в таком озере не приходилось. Однако отсутствие любых признаков существования здесь зверя настораживало. Ни следов на берегу, ни всплеска на воде, ни единого пропавшего. Только волны тоски, накатывающие от воды, и холод опустошения. Скорее всего, зверь присматривался к нему. Или же давно как мёртв.

Кион спросил как-то у Радима, что повадился приходить с посыльными:

– Знаешь, что я тут делаю?

Юнец, наблюдающий, как вольник цеплял на сеть громадные крючки, ответил:

– Ты хочешь поймать бога.

– Бога? – фыркнул мужчина. – Почему вы называете эту мерзость богом?

– Бог не такой. – Юнец погрустнел. – Коркодил – не мерзость.

– Кто?

Кион поднял на юнца усмешливые глаза.

– Коркодил. Так называл его один из тех, кто были до тебя. Я запомнил.

– Ты, видно, хотел сказать крокодил, – поправил его Кион. Должно быть, тот вольник так в шутку окрестил зверя, сравнивая его с рептилией с юга, а мальчишка переиначил по-своему. – И с чего вы так почитаете… этого коркодила?

– Он нам помогает, – убирая с глаз раскиданные ветром волосы, вдохновенно произнёс юнец.

– Помогает… – буркнул Кион. – Ваш бог – исчадье ада. Дьявольский гад, не имеющей ничего общего с истинным Богом, создавшим человека по своему подобию. Пятьсот солидов – вот цена вашему богу.

Вольник пролепетал на своём языке и перекрестился. Так же делали те другие. Которых бог покарал.

Они сидели на берегу, обласканные осенним закатом. Вольник готовил очередную снасть, а юнец выводил на песке замысловатые узоры.

– Что говорят в селище? Не подох ещё ваш бог? – нарушил молчание Кион.

Юнец пожал плечами.

– Хворь идёт, – произнёс он. – Купец один поведал. Староста говорит, богу нужно угодить, чтобы хворь обошла нас.

– Угодить, значит, – проурчал вольник. Как они намеревались угождать гаду, думать не хотелось. Всякое приходилось видеть. – Ступай.

Юнец поднялся и пошагал.

– Не убивай бога, – пропищал он, остановившись.

Вольник глянул на Радима. Сердце расколола тоска. Он опять вспомнил тех, кого забрал их бог.

– Иди, – тихо сказал вольник и поник головой.

 

*

 

Поросячий визг заглушал дождь, барабанящий по берестяной крыше. Угли в очаге остыли, в то время как в груди Киона полыхнула надежда. Неужели зверь клюнул?

Вольник схватил увесистый гарпун с хвостом верёвки на конце. Разогнав чёрное варево плавающего под сводом дыма, он выбежал наружу. Ночь только отступала. Четыре-пять шагов перед собой – всё, что удавалось видеть. Ноги увязали в грязевой каше. Кион мчал вдоль пологого обрыва. Внизу открывался вход в воду. Там он и установил ловушку.

Поросёнок был привязан ко вкопанному столбу. Животное металось и, напуганное до своей свинячей смерти, громко визжало. Оно чувствовало хищнический голод зверя.

Вольники, что охотились в паре, использовали двух поросят. Одного они обвязывали верёвкой и продевали ему через спину каменный крюк. Затем, точно малька при ловле рыбы, они бросали поросёнка в воду. Пока один вольник держал верёвку, второй дубасил на берегу палкой другое животное. Визг завлекал зверя. Тот хватал приманку и прокалывал себе пасть. Его вытягивали на берег, где кололи копьями и рубили топорами. Бывало, правда, зверь валил охотников с ног и кромсал их.

Основа ловушки Киона – капкан из железа, полученного в сыродутном горне. С острейшими, размером в половину руки, зубьями. Его-то он и возил за сидением двуколки. Купленный у торговца с раскосыми глазами, капкан многократно окупил свою цену, сдавив челюстями дюжины зверей.

Это, непременно, произойдёт и теперь. К поросёнку от воды вёл сужающийся коридор из высокого забора, к которому крепились куски мяса. В конце коридора, перед приманкой, куда зверь неминуемо должен наступить, и был замаскирован капкан.

Вольник черпал пригоршнями грязь и обмазывался ей, приглушая запах. С гарпуном наизготове он стал красться. Сердце бешено колотилось, над головой громыхнуло. Кион взобрался на лестницу, приставленную к забору. Поросёнок визжал и носился вокруг столба.

Зверь скрывался за плащаницей дождя. Он был на берегу. Вольник неведомым образом ощущал его присутствие – первобытная связь жертвы и охотника. Кион занёс руку для броска и, раздувая горячим дыханием щёки, выжидал. «Явись!» – требовал он показаться зверю…

…и тот показался.

Тёмная клякса обрела очертания. Зверь двигался вяло и, между тем, устрашающе. Словно обнюхивал своё логово: не пробрался ли кто в него. Кион вперил в зверя глаза, в них лезли приставучие капли. В голове звенела единственная мысль. Чтобы зверь шёл дальше, шаг за шагом своих жирных ног, шёл прямо в капкан. И он шёл. Волочил удлинённую тушу, играя здоровенным хвостом. Кион готов был дать руку на отсечение, что такой массивный зверь ему не встречался.

Чем ближе зверь подступал, тем слабее визжал поросёнок. Будто проникающий на расстоянии яд парализовал жертву. Порция бесовской отравы досталась и Киону. Дождь замедлился. Казалось, можно следить за каждой его каплей. Звуки стали глухо отдаваться не из этого мира. Силы высасывал хтонический вихрь. Вольник едва удерживал гарпун.

Ещё немного – и зверь ступит в капкан. Иди же!

«Не убивай бога».

Голос отвлёк. Кион рывком обернулся и, не удержавшись на лестнице, полетел вниз. Он больно шмякнулся оземь, дыхание спёрло. Вольник объял грудь и повернулся на спину. Рот жадно хватал воздух. Кион запрокинул голову и увидел мальчишку, в обгорелой одежде.

«Радим?»

Кион сощурил глаза. Нет, это был не он. А Павлос, сын Киона. Его многие годы как мёртвый сын. Волосы на опаленной голове торчали кустистыми пучками. Лицо и руки мальчика покрывали алые рубцы, какие оставляет после себя огонь. Кион потянул к сыну руку. Из темноты вышла женщина – с водянистыми пузырями на коже. Она уложила руки сыну на плечи. Кион, конечно, узнал её. Он проговорил дрожащими губами её имя – «Атемия» – и вскочил.

Но любимых людей простыл след.

Кион закрутил головой, вглядываясь в предрассветный мрак. Молния осветила плаксивое лицо, с которого стекал кровавый дождь. Звериный крик вернул к не менее зловещей реальности. Вольник поднял гарпун и взмыл по лестнице. Приплюснутый хвост скользнул в ночь, и послышался всплеск воды. Поросёнок вжался в грязь и похрюкивал.

Кион завопил.

 

*

 

Зима наступала на пятки. Вольник законопатил изнутри караулку шкурами, затребовал у старосты тёплую одежду. Если не удастся поймать зверя до того, как на озере встанет лёд, размышлял он, придётся ждать весну.

Утро начиналось с обращения к Богу. Кион бережно брал из сундука писанный на кипарисе образ и молил Его о благодетельстве, просил свести их со зверем снова. Он неустанно благодарил братьев-монахов, не оставивших его, утерявшего всякую цель, умирать в той пещере. Он вспоминал каждого, кто помог ему обрести Бога. Кто познакомил со Священным Писанием, которое, куда бы он ни направлялся, всегда было с ним. Молитвой заканчивался и день. Когда на душе становилось особенно черно, при воскурении фимиама.

В сундуке хранилось и другое ценное. Дары, оставленные ему на жертвеннике судьбы. Обломки прежней жизни, ставшие путеводной звездой. Память о тех, ради кого он не имел права отступить.

Кион доставал золотой гиматион той, кого не уберёг, и прятал в него лицо. Вкушал её запах, её голос, её любовь.

«Прости меня, Атемия», – горько повторял он ежедень, веруя в её блаженную жизнь на том свете. О райском счастье Павлоса думал он и когда поглаживал льняной хитон сына.

После утренней молитвы вольник садился в однодерёвку и, взлохмачивая белёсый туман над водой, проверял сети. Он освобождал крупную рыбу и чаял, что завтра в них попадётся зверь. Ночью он зажигал факел и бороздил с ним озеро, вожделея увидеть над поверхностью искры в смоляных глазах, чтобы запустить между них гарпун.

Капкан вольник установил в другом месте. Но ловушка приманивала только лис да воронов. Должно быть, зверь больше не искусится подрезанным поросёнком. И Кион догадывался, чего тот жаждал.

Отчаяние, как и холод ветра, день ото дня крепло. С первым снегом укоренилось осознание, что ближайшее время ничего не сулило.

– Где приманка? – спросил как-то Кион.

Телега прибыла без клетки, с одними дровами. Посыльные рассеянно переглянулись.

– Забыли, о чём я просил? – Вольник подскочил к ним. – Прошлый поросёнок умер, мне нужен другой. Где он?

– Пойми, – взял слово Ратибор. – Скот гибнет от мора. Свиней почти не осталось.

Вольник обвёл увядшие лица сверлящими глазами. Загорелось желание продеть крючки через щёки посыльных и зашвырнуть каждого из них в озеро. Не поимки зверя ради, а чтобы унять раздражение к этим глупцам.

Кион занёс руку. Чтобы сдавить Ратибору шею, затребовать привезти всех живых особей. Тут он увидел Радима. На юнце был овчинный тулуп не по росту. Рукава его свисали, как крылья какой-то чудаковатой птицы. Вольник подобрел глазами и убрал руку.

– Доставьте мне завтра солонину на месяц. А ты – сюда! – махнул он Радиму.

Они бродили по берегу и разговаривали.

– Ты совсем не помнишь своих родителей? – задал ему вопрос Кион.

Юнец помотал головой.

– Только голос отца помню, – ответил он. – И что он мне сказал перед тем, как я ушёл.

– Что же?

– Чтобы я помогал людям. – Радим шмыгнул носом. – Я так и делаю. Собираю хворост, сею лён, мою бабу Вею…

Кион хохотнул. Стало неловко, будто он сотворил что-то для себя чуждое.

– Что с теми другими, до меня? Знаешь? – отворачиваясь от вьюжного ветра, поинтересовался вольник.

Юнец сделался серьёзным и произнёс, глядя на сгорающий в воде снег:

– Они не там искали.

– Что искали?

– Они не там искали себя.

Кион не стал уточнять, что тот имел в виду. Видимо, наслушался взрослых.

Радим слепил наполовину с землёй снежок и запустил в озеро. Он развеселился, как если бы попал в цель, и подул на пальцы.

– Метель начинается, пора назад.

– Давай.

Юнец побежал, размахивая «крыльями».

«Там ли я ищу?» – спросил себя вольник.

 

*

 

Дверь отворило. В караулку сыпанула белая крупа. Огонь в очаге стал плеваться искрами.

Кион подскочил, чтобы запереть дверь. И увидел на пороге их. Они пошатывались от ветра и горестно на него взирали. Словно извинялись за проигранные схватки.

У одного не доставало руки. Ламеллярный доспех был искорёжен, в животе гнойно-бурым зияла дыра. От вывернутого носа, обнажая алый череп, по лбу тянулась шириной с палец трещина.

Второй опирался о палку. Сдавалось, туловище его держалась за счёт одного позвоночного столба. Нить кишок подпирала выпяченная вперёд тазовая кость. Содранная на шее кожа свисала багряным лоскутом.

Голова третьего была перекушена у уха, и нижняя часть её, как треснутое бревно, оттопыривалась в сторону. Правый глаз норовил вывалиться из глазницы. На боку углядывался широкий след от укуса зверя, который, похоже, вырвал не одно ребро.

Они сообщили свои имена.

– Миан.

– Кентурион.

– Иулиан.

Язык присох к гортани. Разумом Кион, несомненно, понимал: это лишь дьявольские проделки зверя. Что таким образом тот хотел запугать. Однако увечья выглядели настолько убедительно, что он не испытывал сомнения: зверь именно это и сотворил с ними.

Все трое в один момент развернулись и последовали в сторону озера. Влекомый его шёпотом, Кион пошёл за ними. Он смекнул, куда его вели – к ловушке. Он укорил себя, что не захватил гарпун. Мёртвые вольники понеслись вперёд и растаяли в снегопаде.

Глазам на берегу предстало немыслимое. К столбу, что долгое время стоял без дела, был кто-то привязан. Маленького роста, нагой.

– Отец, мне холодно! – завидев его, проскулил мальчик.

– Павлос, сынок!

Кион сделал шаг, остановился.

– Ты меня не проведёшь. – Он замотал головой. – Павлос умер. Это не мой сын.

Кион растёр лицо. Закричал. Видение не исчезало.

Мальчик, с верёвкой на шее, обнимал себя и плачущим голосом жаловался:

– Мне холодно… отец… согрей меня…

– Да, Павлос. Да, сынок, согрею, согрею…

Ноги потянули к сыну. Павлос вдруг повернулся к воде и простонал:

– Отееец… он идёт ко мне… я боюсь…

Вольник увидел его во второй раз. Снег облеплял чешуйчатый панцирь. Зверь проворно перебирал лапами и решительно стремился к столбу, к Павлосу.

– Отец, помоги! – пытаясь стянуть верёвку, стонал мальчик.

«Благодарим Тя, Господи Боже наш, возставившаго нас от ложей наших, и вложившаго во уста наша слово хваления, еже покланятися и призывати имя Твое святое…» – Кион стал молиться. Попутно он искал, чем можно отпугнуть зверя. Неважно, настоящий тот или нет.

Зверь вдруг повернулся к нему. У самых ушей послышалось его ядовитое шипение: «Ты не спас сына тогда, не спасёшь и сейчас». После он продолжил своё наступление.

Мальчик, сколько хватало верёвки, отступил и вжался в ограждение.

– Сынок, я иду!

Кион без памяти рванул. Ускорился и зверь. Извивался откормленной ящерицей.

– Не трогай его! – заверещал вольник.

Зверь раскрыл пасть. Он вгрызся сыну в ноги и задом потащил его к озеру.

– Оте… – хрипнул Павлос, хватаясь за удавку, – …моги…

Кион взлетел по лестнице и спрыгнул вниз. В тот же миг он замер.

Верёвка натянулась. Хрустнули позвонки, разорвались мышцы. Зверь волочил безголовое тело. Руки сына плетьми тянулись по снегу. Кион перевёл взгляд на голову. Павлос смотрел на озеро. На себя.

– Я верну его… сынок… верну… верну…верну… – в бреду принялся повторять Кион и на каменных ногах пошагал к озеру.

– Верну…

Он забрался в ледяную воду и стал колотить по ней кулаками.

– Покажись! Покажись! Покажись!

Зверь не показывался.

 

*

 

Бил жар, горло резала боль. Под блинами шкур тело обливалось потом как в бане. У очага горбился староста. Он убрал с огня горшок и перелил в чашу. Подал вольнику:

– Выпей.

Кион послушно проглотил обжигающее, густое.

– Радимка нашёл тебя на берегу, – сообщил Таислав. – Закоченел совсем.

– Зачем… – слова давались с трудом, – помогаешь?

– Как не помогать? Люди же.

Кион не находил ответ, почему староста не следовал воле своего бога. Их бог желал ему смерти, заманил в стужу. Впрочем, какая могла быть воля у подводного гада? Видимо, на то замысел истинного – его – Бога, решил Кион.

– Отлежись, а после вернёшься к своей охоте. Если пожелаешь, – сказал староста.

Отвары помогали. День за днём вольник шёл на поправку. В караулку к нему захаживал Радим. Однажды юнец завёл колючий разговор.

– Ты много убил богов? – спросил он, стругая лучину.

Кион покосился на него, обдумывая, стоит ли отвечать.

– Не считал.

– Больше чем пальцев?

– Каких пальцев?

– На руках и ногах.

– Не знаю.

Воцарилось молчание.

– Больше.

– Они тоже жили в озере?

– Не все.

– А где?

Зрачки вольника заметались. Он разом вспомнил каждого обезглавленного зверя.

– Некоторые держат их в домах, – с брезгливостью выговорил Кион. – Кормят. Наивно полагая, что эти змеиные отродья оберегают их. Невежество – причина тому, что люди благоговеют перед слизкими пенатами. Им и невдомёк, что лишь по законам Божьим идёт дождь или зреет урожай, а не потому что накормлен отвратный аспид.

– Какие они, те боги? Такие?

Юнец развёл руки на всю длину.

– И такие. И меньше попадались. Как собачонка.

– Зачем ты их тогда убиваешь, если не веришь, что они боги?

Кион отвёл глаза. Должен ли он объяснять юнцу, что их бог, выбравшийся когда-то из моря, забрал у него всё?

– Так решила Церковь, – только и нашёлся он, что ответить. – Я слуга Божий и всего-навсего исполняю Её веление. Лишь выкорчевав сорняки ереси, можно засеять семена праведности.

Радим слушал и хлопал глазами. «Как встреча со мной повлияет на его жизнь?» – подумалось вольнику.

Когда немощь отступила, он начал выбираться наружу. На озере встал лёд. Тут и там тянулись вереницы купеческих саней. Оставалось дожидаться весну.

Однажды вольник подозвал старосту и протянул ему увесистый мешочек. Таислав достал из него одну из монет. На аверсе был образ Христоса Пантократора с Евангелием в руках, на реверсе – помазанник Божий басилевс Никифор Второй Фока, которому Богоматерь передавала крест.

– Здесь много, – хмуря брови, проскрипел Кион. – Знаю, ты станешь отказываться. Но я настаиваю, чтобы ты принял. Будем считать это платой за…

Таислав покачивал головой. За что была эта плата? За спасение жизни поборника чужой веры? Или это откуп за предстоящее убийство их хранителя?

– Ты прав, – вымолвил староста. – Я бы не взял их. Но если настаиваешь, то я их сохраню на тяжёлые времена.

– Хорошо.

Кион ощутил успокоение.

 

*

 

Над озером взошло солнце. Люди этих земель полагали, что светило ежедневно рождалось из пасти подводного бога. Его же он проглатывал на закате.

Кион разминался – рассекал секирой морозный воздух.

Он опустил оружие. На озере грудились люди, донеслись их крики. Несколько человек совершали ритмичные взмахи. Кион заметил ещё кое-что, заставившее его поспешить на озеро.

– Не смейте, – стискивая зубы, рычал он на бегу. – Не смейте!

Люди дружно развернулись и глазели на мчащего вольника. Таислав выступил вперёд.

– Ты, должно быть, не так понял! – закричал он.

– Отойди! Все отойдите от неё! – Вольник пригрозил секирой.

Он подбежал к лошади. Туловище животного было обвязано верёвками.

– Вы что с ней собрались?.. Я же приказал… Я вас всех... – бормотал вольник.

Он разглядывал непривычно большую морду, измазанную мёдом. В гриву вплели цветные ленты.

– Это не твоя. Мы оберегаем твою лошадь, – поспешил унять его негодования староста.

Кион отпрянул. Лошадь действительно была не его. Он перевёл безумные глаза на мужчин, стоящих вокруг выдолбленной проруби. В руках они держали деревянные пешни.

Он подступил к проруби и глянул на покрытую ледяной стружкой воду. Люди молчали и косились на оружие в его руке.

– Позволь нам закончить. Скот гибнет. Мы обязаны принести этот дар, – стал упрашивать староста.

Вольник обвёл взглядом испуганные лица.

– Пусть будет по-вашему. – Он взмахнул рукой, мол, совершайте свой дикий обряд. – А-то, гляди, ещё с голоду подохнет ваш бог. На кого мне тогда охотиться?

Он с осуждением посмотрел на старосту и убрался за спины, желая лично увидеть, что будет дальше. Вероятно, представлялось ему, так люди хотели умилостивить зверя, приносили ему в дар откормленную лошадь.

– Берите! – скомандовал староста.

Четверо мужчин ухватились за концы верёвки. Таислав подвёл лошадь к проруби. Он заглянул ей в глаза, будто вкладывал в них послание, и зашептал. Похлопал лошадь по шее и повелел помощникам приступать.

Мужчины разошлись. За ними встали другие и тоже вцепились в верёвки. С противоположной стороны стали тянуть. Лошадь заржала и заскользила по льду, упираясь копытами. Потянули сильней, и животное повалилось в прорубь, уйдя под воду.

– Крепче держите! – гаркнул староста.

Один сорвался в прорубь. Ему подали пешню и вытянули.

Верёвки стали натягивать, и лошадь показалась над поверхностью. Из ржущей пасти вырывались клубы пара.

Староста принялся возносить хвалы подводному богу. Люди собрались вокруг проруби и ликовали.

– Славим Ящера! Славим Ящера! Славим Ящера! – хором повторяли они.

Дыхание животного становилось всё тяжелей. Казалось, оно вот-вот замёрзнет насмерть. Но тут вдруг лошадь пробудилась и громко, точно испытывала сильную боль, заржала. Её качнуло к краю, и она разом исчезла под водой. Мужчины побросали верёвки, которые червяками заползли в воду. Люди восторженно ахнули.

– Он принял наш дар! – возвестил староста. – Уверуем в его снисхождение! Пусть милостью Ящера перестанет гибнуть скот, и будут полны наши нивы!

Люди ещё какое-то время бросали в воду славящие слова и начали расходиться.

Кион остался один. Вглядываясь в прорубь, он задал мучающий вопрос:

– Следую ли я Твоему предначертанию?

Ему нужен был знак. Пусть это будет голова лошади, пусть это будет голова зверя. Но ничего такого. Под водой ему снова виделись укоряющие лица жены и сына.

 

*

 

Кион распахнул глаза и узрел дьявольский лик. На нос и рот, не давая дышать, налегли холодные рукавицы.

– Проснулся! – хрипнуло над ним.

Он влепил кулаком. Голова убралась, но руки, сдавалось, только сильней стали придавливать к лавке. Краем глаза вольник уловил двоих. Они бросили сундук и кинулись на помощь.

Один сцепил руки замком и хотел обрушить ему на голову, но промахнулся, лишь чиркнув по затылку. Вольник извернулся и упал с лавки, потянул воздух.

В кадык прилетел удар сапога. Душитель навалился на грудь. Он прижал руками и коленями к полу. Цепляя друг друга ногами, сообщники принялись колошматить по голове.

– Сильней! – приговаривал душитель. – Знал же, проснётся!

Рука скользнула за спину.

«Не теряй сознание!» – вспыхнула мысль.

Знакомая рукоять легла в ладонь. Кион вытянул руку и резким ударом направил кинжал в шею. Повторил. Душитель приложил к ране рукавицу, из-под неё заструилась кровь.

– Он меня… – просипел душитель и умоляюще глянул на двоих.

Сапог попытался выбить оружие. Кион удержал кинжал и, провернув, вонзил его в ногу давящего не плечо. Вольник ухватил душителя за ворот и заслонился им. Одной рукой тот зажимал рану, из которой хлестала кровь, а второй гладил вольника по лицу.

Раненый рванул к выходу, за ним – второй. Кион смачно засадил клинок под нижнюю челюсть душителя, отбросил тело и поднялся.

Шатало, подступала рвота. Кион схватил секиру в углу и, еле попав в дверной проём, пустился преследовать. Глаза застилала кровь, вольник несколько раз падал.

Воры бежали к озеру. Хромающий раненый отставал. Кион замахнулся и швырнул секиру. Оружие обухом угодило в спину. Вор повалился. Он попытался встать, но поехал на апрельской жиже и снова упал.

Кион наступал разъярённым шатуном. Он поднял секиру. Раненый полз на спине. Он трусливо держал перед собой руки и мотал головой. Кион накрыл верхнюю губу нижней, размахнулся и всадил лезвие секиры ему в лицо, расколов его. Харкнул кровью и поспешил за последним.

Тут показался он – нечестивый, лукавый. Зверь в ином обличии дожидался на берегу. Это он привёл их. Как и в тот раз, когда отнял семью. Лицо вольника исказил гнев. Он что было сил понёсся на зверя.

Вор оттолкнул чёлн от берега, забрался в него и налёг на весла. Уплыть он так и не успел. Кион прыгнул в воду и ухватился за чёлн.

– Ты снова явился? – закричал он, раскачивая лодку. – Забрал мою семью, а теперь решил выкрасть память о них?

Вор стенал:

– Не я… они не слушали меня…

Но вольник, сдавалось, обращался не к нему.

– Я изничтожу всех твоих приспешников! – вопил он. – А следом и тебя!

Лодка накренилась, и вор завалился в воду. Он показался на поверхности и закашлялся. Изо рта его вырывалась красноватая слизь.

– Ты слуга дьявола!

Вольник подскочил к нему и мёртвой хваткой вцепился в волосы.

– Пощади, – взмолился вор, стоя по плечи в воде.

– Ты христианин? Отвечай! – требовал вольник.

– Да, хри… христианин...

– Читай молитву! Вслух! Чтоб я слышал!

– Я… – всхлипнул вор, – не знаю.

– Так и думал. – Вольник оскалился. Он точно раскусил тёмный замысел. – Вы одно и можете, что юлить. Как ваш превратный бог. – Он указал на чёлн. – Тогда я помолюсь за тебя.

Кион утопил голову вора под воду, крепко её удерживая. Его губы зашевелились в молитве. Руки под водой хватали за одежду, а затем перестали. Вольник отпустил тело и вытянул чёлн на берег. Кион поднял секиру и, унимая дыхание, стегал деревянного зверя глазами.

– Я презираю тебя. Ты лишил меня смысла жить, – выпалил вольник. – Жена и сын – всё, что у меня было. Я отсёк сотни твоих голов и не отступлюсь, пока не сгинет где бы то ни было любая память о тебе.

Он забрался в чёлн и обрушил на него секиру, вырвав часть дерева-плоти.

– Атемия верила во Христа, – говорил он, рубя лодку. – Я же посмеивался над ней. Твердил, что рыба, за которой я отправлялся что ни утро, – это дар морского бога. Каким слепцом я был. Но потом пришёл ты! – заорал он. – И увидел я, что нет в тебе человеколюбия! Ты оказался дьяволом, а не богом!

От чёлна отлетали куски и щепки. Вольник безуспешно крошил свою память. Он в который раз вернулся в тот день. Когда зверь выбрался на их берег. Когда его пасть извергла бесов с кривыми саблями. Когда он не успел. Когда бежал к их полыхающему дому, запертому снаружи.

Кион уставил на дно лодки бешеные глаза и перекрестился.

– Но благодаря тебе я познал Бога. Я шёл умирать, но повстречал тех, кто вселил в меня частицу Духа Господнего. Ты не бог. Как бы ни считали эти заблудшие души. Ты притворщик, что понуждает безбожников поверить в свою мощь. Я же есть глас Господа, повелевающий тебе убраться из нашего мира.

Секира застряла в дереве. Вольник упёр руки в борта и прошептал:

– Убирайся…

 

*

 

Караулку, как и тела чужаков, сожгли. Староста беспокоился, что Кион мог заразиться от них.

– Господь уберёг меня, – заверил его вольник. Тем не менее, позволил Таиславу забить ему желудок горькими травами.

Ратибор с помощниками соорудили новую караулку.

– Скоро она здесь не понадобится. Караулить будет некого, – ухмыльнулся Кион.

Он вернулся к охоте. Редких поросят вольник уже не подрезал. Те слишком быстро окочуривались. Вера в поимку зверя угасала. Тот залёг на дно.

Когда вольник в очередной раз вернулся с охоты, он встретил Радима. Юнец выглядел напуганным.

– Что случилось? – спросил мужчина.

Радим вытаращил на него слезливые глаза и молчал.

– Говори же!

Юнец указал на лес, в другую от селища сторону.

– Там что-то плохое? – допытывался вольник. Радим явно не хотел, или не мог, рассказывать. – Веди меня.

На развилке они свернули вглубь леса. Радим становился всё более встревоженным, чем дальше они продвигались.

– Тс-с. – Он приставил ко рту палец, когда впереди забрезжил просвет.

Юнец пригнулся и дал понять, чтобы Кион тоже следовал крадучись. Трава под ногами ходила, как если под ней не было тверди.

Тропа вывела к заболоченной, размером с городскую площадь, круглой поляне. От центра расходились три концентрических вала, выложенных из камня. Поляну окаймлял кольцевой ров, шириной в три человеческих роста, заполненный болотной жижей. Через ров был переброшен горбатый мостик.

На поляне находились люди. Кион узнал старосту, Ратибора и нескольких мужчин. Они внимали словам седовласого старца. Перед ним стояла белокурая девушка.

Должно быть, поляна символизировала озеро. Доброго не жди, подсказывало предчувствие. Кион велел Радиму затаиться, а сам стал подбираться. Люди были к нему спиной. Он перемахнул через мостик и укрылся за валом. Перебрался, спрятался за другим.

– Ты желаешь встретить своих предков? – захрипел старец.

– Желаю, – вожделенно отозвалась девушка. Судя по всему, она пребывала в обрядовом оцепенении.

«Значит, так вы решили угодить ему», – с презрением подумал Кион.

– Опускайте! – приказал старец.

Девушку подвели к одной из трёх ям с иссиня-чёрной водой. В ямах плавали цвета воды мёртвые курицы.

Держа её за руки, девушку с головой погрузили в яму и вытянули.

– Ты видела их? – спросил старец.

– Да, я видела предков.

Её подвели ко второй яме.

– Спроси, ждут ли они тебя.

Девушку снова опустили в воду и вернули на землю.

– Они ждут меня, – раздался голос из-под волос, застилающих лицо.

– Скажи им, что ты идёшь. Чтобы вместе взывать к милости бога. Чтобы помочь тем, кто ждёт этого на земле. – Старец приложил к груди руки. – Нам.

Действия повторили в третий раз.

– Мы поможем, – передала слова предков девушка.

– А теперь, – старец подошёл к деревянному идолу в центре, – вместе попросим Ящера принять нашу требу. Великому Ящеру, Могучему Владыке Подземья, Змею Глубин, держащему в зубах Свой хвост – трижды по трижды днесь хвала!

– Хвала Ящеру! – вознесли вверх руки и прокричали люди. – Хвала Ящеру! Хвала Ящеру!

– Опустись на колени, – велел девушке старец, указывая на основание идола. Она повиновалась.

Старец зычно заговорил:

– Боже Ящер, величайся сущий у Истока, величайся Хранитель Теми Вод, величайся Владыка подводно-подземных сил, величайся Дед змеиный, величайся Бог, пожирающий Солнце. Хвалим Тебя и просим принять эту требу. Отвороти наступающую хворь! Даруй нам здоровье и еды вдоволь!

Он поднял руку, в которой блеснул нож.

Девушка вдруг повернулась к Киону. Её лицо... Сердце сжалось. Атемия!

«Кион, Кион, Кион, помоги, помоги, помоги, помоги, мне, мне, мне...» – разнеслась по лесу мольба любимой.

– Отойди от неё! – Вольник покинул укрытие.

Старец растерянно зашагал назад. «Как он здесь оказался?» – вопрошали его глаза.

– Ты зачем пришёл? Тебя это не касается! Уходи! – кричал Таислав.

Навстречу выступили мужчины. Вольник саданул одному в переносицу, второго повалил ногой в живот. Ратибор ринулся было на подмогу, но староста задержал его.

Призрак жены исчез. Девушка опустила голову и дрожала.

Кион подлетел к старосте.

– Вы что делаете? – прошипел он ему в лицо. – Это так ты заботишься о своих людях? Позволяешь убить ради… этого? – Он кивком головы указал на идол. Его распирало от ярости и отвращения.

– Ты сам всё прекрасно понимаешь, – парировал староста.

Нет, он не понимал. Вольник выдержал взгляд Таислава и бросился к старцу. Тот трясся с ножом перед собой.

– Язычник! – выплюнул старец. – Ты не ведаешь, что творишь. Твой разум затмила чуждая вера. Я вижу, каков ты истинный.

Вольник накрыл кулак руками и разомкнул узловатые пальцы. Он забрал нож, подошёл к идолу и вогнал его в глаз.

– Ты меня не знаешь, – оскалился он старцу.

Кион взял его за козлиную бороду, потащил к яме и зашвырнул в воду. К нему кинулись вытаскивать.

Вольник протянул девушке руку.

– Пойдём.

Она уткнулась взглядом в идол и не двигалась. К ней ступил Таислав.

– Она не пойдёт с тобой.

Вольник схватил его за грудь.

– Возмездие Господа не минует вас за все ваши деяния, – голосом умалишённого протараторил он. – Призывая смерть, становишься рабом её. – Он оттолкнул старосту.

– Руку! – рявкнул Кион.

Испуганная девушка протянула.

Радим прятался за можжевельником. Кион должен был сказать, чтобы тот больше не приходил к нему. Но промолчал и поволок жертву к озеру.

 

*

 

На шестой день он узнал её имя. Ирия. Она подала его вместе с горячим хлебом, чей вкус успел позабыться. Вольник постелил ей на лавке, сам укладывался на полу. Покидал караулку до рассвета, возвращался затемно.

Посыльные не приходили, никто не приходил. Лишь изредка на обрыве маячил силуэт Радима.

Ирия приносила дары леса, Кион – рыбу. Так и жили вместе: она вела хозяйство, он охотился, зверь таился.

Девушка была чуть не в трое младше. Детское лицо, худая шея, тихие шаги. Ненароком Кион увидел, как она садилась под куст. Вожделение рубиновым кипятком ошпарило пах. Похоть обладать ей он обратил в желание унизить зверя. Вольник вынимал из штанов уд и, вспоминая нежно-абрикосовый зад, закатывал глаза и дёргал рукой. Семя презрения окропляло сети и ловушки.

Их разговором служили редкие слова. Она всякий раз опускала при нём глаза. Вскоре это делал он. Когда она засыпала, он разглядывал её губы, на которые ложился свет из очага.

– Атемия, кажется, я влюбляюсь, – заговорил он одним днём с вещами из сундука. – Ты бы непременно одобрила моё мужество не таить в себе чувства. Но я нуждаюсь в твоём ответе. Подскажи, как поступить. Ты – моё сердце навеки.

Благословение мёртвой жены коснулось его августовской ночью. Снаружи ходили. Кион схватил секиру и выскочил наружу. Тень зашлёпала по мокрой траве и растворилась во тьме. У дома вольник обнаружил мешки. В одном было зерно, в другом – вещи для Ирии.

На следующий день она предстала перед ним новой. Белая рубаха оттеняла её молодость. Кленовый гребень выпрямил волосы. А гривна на её шее сверкала, словно дорада на полуденном солнце.

Кион растерялся и на три дня сбежал на охоту. Когда он возвратился, она легла подле. Взяла его ладонь и стала водить ей по голому телу.

Зиму они провели в объятиях. Он рассказывал про то, как ходил в море, она слушала его и гладила округлившийся живот.

Весной вольник вернулся на воду. Расставлял сети, прислушивался к голосу озера. Зверь отмалчивался. Нужна приманка, убедил он себя майским утром.

Вольник отправился в селище. В лесу его провожали глаза убитых им зверей. Они щёлкали на деревьях шершавыми языками и шипели свои кровожадные песни. На плечи и голову ниспадала гнилостная слизь. Не поднимая взора, он шёл и молился.

В селище его встретил Таислав. Староста исхудал и еле волочил хромую ногу.

– Чего явился? – спросил он.

– Мне нужны свиньи, – ответил Кион. В то же время, он осознавал нелепость требования.

– Пойдём, – позвал Таислав.

Они шли мимо сожжённых домов. Староста рассказывал, кто и как в них умер.

– Это дом Ратибора, – показал он на курган из чёрных брёвен. – У них было четверо детишек. Все там, хворь никого не пощадила.

Вольник ловил на себе взгляды живых трупов с бурыми язвами на коже, шатающихся по селищу. Несомненно, они винили его, из-за него к ним наведалась смерть.

– У кого остались силы, кто не успел заразиться, те уехали, – говорил староста. – Я дал им твои монеты, авось помогут.

Они подошли к стойлу.

– Заходи.

Животных внутри не было. Так показалось сначала.

– Берегли, как ты и просил.

Староста подвёл вольника к его лошади. Сытое, здоровое животное узнало хозяина и радостно заржало.

– Других кормить было нечем, – слабым голосом проговорил Таислав. – А свиней-то мы давно всех перебили. Так что ты зря пришёл.

Кион не представлял, что должен ответить. Он больше не имел власти над этими людьми.

– Уезжай, пока не поздно. С ней, – добавил староста и по-отцовски тепло посмотрел на вольника.

Кион гладил верного спутника. Он силился понять, почему умирающие люди продолжали заботиться о лошади того, кто прибыл забрать оберегавшее их.

– Оставьте её, – не смея взглянуть на старосту, произнёс Кион. – Кто ещё может спастись, пусть уезжает на ней. А если потребуется, можете…

«Съесть», – продолжил про себя его слова Таислав.

В дверях послышался шорох. Кион обернулся. Радим, как и в первую их встречу, таращил на него глаза и улыбался. Юнец спрятался.

– Мне пора.

Вольник развернулся и поспешил прочь.

– Береги себя, – напутствовал его Таислав.

 

*

 

Кион брал сына на руки всего раз. Когда перерезал младенцу пуповину, омыл в корытце и отдал матери. Плач ребёнка сводил с ума. Вольник всякий раз сбегал, не в силах выносить его. Спустя месяц Ирия протянула ему спящее дитя.

– Покачай его.

Он запротивился. Отцовский инстинкт так и не заполнил тёмные каверны зачерствевшей души. Ему казалось, что он предаёт Павлоса. Словно бы он намеренно приберёг любовь для другого сына.

– Возьми, ну же, – не унималась Ирия.

Кион забрал у неё ребёнка и стал баюкать.

– Нам нужно назвать его. Как ты хочешь? – спросила она.

Вольник дёрнул плечами.

– Может, Фёдором?

Он согласился.

Кион смастерил и подвесил зыбку. День ото дня он всё больше прикипал к Фёдору. Вольник пересказывал ему притчи, что поведали монахи в одной из пещер на склоне горы Иды. В своих обращениях к Богу он молил Его о милости к сыну… к обоим сыновьям.

Охота отныне не представлялась слепым азартом. Вольник кожей чувствовал затаённую угрозу. Зверь выжидал. Чтобы нанести удар в самый неожиданный момент. Наверняка, изощрённый в своей подлости, он изберёт целью близких ему людей. Во что бы то ни стало, Кион обязан перехитрить изворотливого врага.

Однако любые попытки выследить зверя оставались тщетными. В плетёные из лыка сети попадались только рыба и выдры. С ночных оплывов он возвращался ни с чем, не считая опухших от комарья лица и рук.

Ирия боялась. За ребёнка, за себя, за Киона. Она заклинала его покинуть это место. Вольник был непреклонен. Он убеждал, что в селище нельзя. А плыть по озеру – опасно, зверь только этого и ждал.

В сентябрьские сумерки он показался сам. Ирия спала. Маленький Фёдор постанывал, как вдруг изо рта его стали вырываться нечеловечьи трески и шиканья. Кион кинулся к зыбке и увидел его. Чернота глаз ящера растеклась по белкам сына. Беззубый ротик Фёдора открывался и закрывался, словно бы зверь перемалывал жертву. Ручонки сына дёргались в нелепом танце – так зверь перебирал по земле лапами, подбираясь к добыче.

– Объявился, – в торжественном ликовании прошептал вольник. – Возжелал сразиться?

Он взял ящерёнка и прижал к груди.

Ирия пробудилась.

– Кион, что с ним?

Вольник выпучил на неё ошалелые глаза.

– Он объявился, – прошипел он по-звериному.

– Кион, отдай мне его, прошу тебя.

Ирия потянула к чаду руки.

– Он возжелал сразиться. Так тому и быть.

Кион отступил от неё и шагнул с Фёдором к двери.

– Отдай! – бросилась Ирия.

Вольник наотмашь ударил локтем. Девушку откинуло в сторону. Она ударилась головой об очаг и распласталась на полу. Кион взял в свободную руку гарпун и помчал к озеру. На небе стояла яркая луна, но он и без неё знал каждую кочку.

Тряпица, укрывающая сына, спала. Вольник оставил голенького Фёдора на берегу, а сам забрался на иву. Он пополз по ветке и оказался над ребёнком. Когда зверь подберётся к сыну, представлял Кион, он сиганёт на него сверху.

Вольник, как хищный зверь, притаился и ждал. Фёдор плакал и дёргал на холодном песке ручками и ножками. За лесом, где раскинулось Ящурово, рыжела полоса пожара. Кион всем сердцем надеялся, что хоть кто-то сумел выжить.

Он во все глаза смотрел на воду. Сегодня со зверем будет покончено. Его внимание тут что-то привлекло, вольник повернулся.

Из сумрака вышла она. Кожу её не покрывали пузыри и ожоги, какую он увидел, когда нехристь покинула их деревню. Она была той, какую он знал всегда, в золотом гиматионе. Она вела за руку их сына, с гладкой бронзовой кожей и мягкими волосам.

– Папа, ты зачем туда забрался? – спросил Павлос.

– Атемия… сынок…

Кион вместе с ивой заплакал.

– Уходите. Молю вас. Он сейчас придёт.

Атемия подошла к Фёдору. Она взяла рыдающего мальчика на руки и стала растирать его, согревая.

– Кион, он замёрз.

Она с осуждением глянула на мужа. Будто это был их собственный ребёнок. Будто это был Павлос.

– Это мой братик? – вскинул наверх счастливые глаза мёртвый сын.

– Да, – утирая слёзы, всхлипнул вольник. – Это твой брат. Фёдор.

У берега заиграли волны. Затем озеро изрыгнуло его. Зверь выбирался неохотно. Не иначе как воину, встречавшему сонмы смертей, следовало сразиться с неопытным слюнтяем. Скользкий панцирь отражал серебряный свет луны. Голова зверя медленно качалась из стороны в сторону. Переставляя кривые лапы, ящер направлялся к жертве.

Атемия поцеловала Фёдора в лоб и вернула на землю. Она посмотрела на мужа и попросила:

– Пообещай мне, что будешь счастлив.

Грудь вольника тряслась от любви, тоски, злобы.

– Обещаю, – выдавил он.

– Пошли.

Атемия взяла Павлоса за руку. Он обернулся, помахал на прощание, и они скрылись в темноте прошлого.

Зверь тащился прямо под ним. Кион испустил вопль – и коршуном полетел вниз. Гарпун вошёл в скверную плоть. Зверь заклокотал и червём начал извиваться, пытаясь сбросить со спины болючее. Вольник отпрыгнул. Он заметался, что ему делать дальше. Выдернуть гарпун и вонзить зверю в голову или броситься врукопашную? Свернуть ящеру шею, бороться до самой смерти? Не его, зверя.

Ящер мыслил иначе. Вероятно, он увидел в Фёдоре угрозу и ринулся на него.

– Нет! – раздался крик Ирии.

Кион рванулся за зверем. Но тот явно его опережал. Зверь раскрыл пасть и готовился заглотить сына.

В следующее мгновение случилось нечто, что помутнённый разум вольника воспринял не сразу. Между зверем и Фёдором, до которого оставалось пару шагов, с неба упала преграда. Птица с белыми крыльями бросилась на зверя. Зверь и «спаситель» кубарем катались по земле. Они царапались, грызли друг друга, вырывали куски плоти. Звериный крик перемежался с человеческим, с птичьим. Мелькали лапы, руки, крылья.

Наконец зверь издал последнее завывание и затих. Ирия устремилась к Фёдору. Она схватила ребёнка и убралась. Киона била дрожь. Он нетвёрдо зашагал к тому, что не мог объяснить. Мёртвый зверь лежал пузом вверх. Рядом корчился остановивший его.

– Радим? – не верил глазам вольник.

Юнец тяжело встал. Он проверил крылья – поднял, опустил, содрогнулся от боли. Кион в недоумении разглядывал юнца. Одежда того была вся в крови.

Радим в молчании приблизился к зверю и перевернул его. Казалось, это не стоило ему больших усилий. Он протиснул пальцы в дыру от гарпуна и принялся разрывать панцирь. Он переломал зверю хребет и перегрыз спинные мышцы. Затем он стал вываливать на землю тёплые внутренности. Юнец раздвинул края панциря, так что тело походило на распустившийся бутон, ухватил зверя за хвост и потянул к воде.

– Идите сюда! – крикнул Радим своим писклявым голосом.

Кион повернулся к Ирии. Та прижимала Фёдора к груди и тряслась. На лбу у неё засыхала кровь. Вольник подозвал её, и они подошли к берегу.

Радим затянул убитого зверя в воду. Тот, словно лодка с бортами, мягко покачивался на ней.

– Садитесь в коркодила, – задорно сказал юнец. – Не переживайте, не утонет.

Кион помог Ирии с Фёдором забраться в зверя. Сам уселся на голову и погрузил ноги в чвакающее месиво.

– Ты ведь сам просил меня не убивать его, – произнёс вольник.

Юнец ничего не ответил. Он оттолкнул бога… и тот поплыл.

Радим ещё долго летал над ними.

Дурачась и подражая людям.
 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 3. Оценка: 4,33 из 5)
Загрузка...