Искусство кройки и шитья

Аннотация (возможен спойлер):

В загадочную мастерскую, где не менее загадочный Закройщик и его верный помощник Цезарь шью наряды заказчикам из прошлого и будущего - Прекрасной Елене, Жанне Д'Арк, Наполеону Бонапарту - попадает на работу девушка Саша. Какие приключения ждут ее в этом странном ателье?

[свернуть]

 

Саша прошлась три раза туда-обратно по утонувшему в снегу переулку, прежде чем обнаружила нужную дверь: неприметную, с облупившейся белой краской, с медным колокольчиком вместо звонка. Колокольчик испуганно звякнул, стоило девушке потянуть за кожаный шнурок. Никто не отозвался. Саша подождала немного, осторожно приоткрыла дверь и ступила на скрипучие половицы.

Мастерская, оклеенная густо-вишневыми обоями, оказалась совсем маленькой: два потертых кресла, низкий стол, заваленный выкройками и обрезками тканей, телефон на стене. Антикварный, даже без цифрового диска, с покрытым черным лаком деревянным корпусом. В углу стояла древняя как мамонт швейная машинка Зингера. У Сашиной бабушки хранилась точь-в-точь такая же. И всюду были растения: в горшках, кадках, деревянных ящиках. От густого запаха влажной земли кружилась голова. Между горшками и кадками притаились изящные манекены с эльгрековскими вытянутыми лицами. Казалось, они загадочно косились в Сашину сторону и шептали что-то почти неслышное человеческому уху. Как будто накатывалась вдалеке на мокрую гальку не знающая усталости морская волна.

– Здрасьте! Явилась, не запылилась! Фу-ты ну-ты, ножки гнуты, – сварливо гаркнули рядом.

Саша вздрогнула. Огромный, пестрый, как букет тропических цветов, попугай aрa сидел на деревянной трапеции, буравил Сашу черными глазами-бусинами.

– Цезарь, ты грубиян, однако, – раздалось откуда-то из-за пыльной, шитой золотой нитью портьеры, похожей на театральный занавес.

– Кормить надо лучше, – огрызнулся попугай.

– Цезарь, тебе нельзя наедаться. У тебя грыжа, – мягко пожурили из-за портьеры.

– У самих у вас грыжа, – буркнул Цезарь и щелкнул клювом.

Саша ущипнула себя за руку. Может, нужно бежать отсюда, пока не поздно?

Но было уже поздно. В комнату танцующей походкой вбежал хрупкий старичок в белой рубашке и атласном жилете, с портновским метром на шее. Легкие серебристые волосы были заложены за уши, очки в тонкой оправе едва держались на длинном хрящеватом носу.

– Рад вас приветствовать, милая девушка, – поклонился вошедший. – Разрешите представиться: Xристиан Амадеевич Поммерсфельден, или просто Закройщик. А вас зовут…

– Саша… Александра… Александра Андреевна… – смешалась Саша.

– Приятно познакомиться!

Старичок-закройщик со странным именем Xристиан Амадеевич помог Саше снять шубку и церемонно приложился к ладошке, чем совершенно ее смутил.

– Что привело вас ко мне, Александра Андреевна, в такой ранний час? Хотите заказать платье для бала?

– Кто же теперь на балы ходит? – удивилась Саша.

– O tempora, o mores!1 – попугай взмахнул крыльями, открывая лысые подмышки. – Куда же нормальному человеку без балов? Признавайся, небось, и в мазурке пройти не умеешь?

– Цезарь, – укоризненно остановил зарвавшегося aру Закройщик, – не забывай, какой сейчас век на дворе.

– Ужасный век, ужасные сердца! – фиглярничая, будто бездарный трагик на подмостках, прогнусавил попугай.

Xристиан Амадеевич только рукой махнул. Мол, что с него возьмешь, с попугая.

– Не для бала, конечно, не для бала. Но может быть, как теперь говорят, для корпоратива? Или для поездки в отпуск? Или на свадьбу? Я шью прекрасные свадебные платья.

Закройщик прищурился, сложил ладони подзорной трубой и глянул на Сашу сквозь получившееся отверстие:

– Так-так! Серебристая органза. Пышная юбка. Лиф обшит фламандскими кружевами. Обнаженная спина. Платье неземное, нереальное и неповторимое, как первый рассвет на планете. Все потеряют дар речи от восторга, включая вашего жениха…

– У меня нет жениха, – Саша смогла, наконец, вставить слово. – Я по объявлению. Вам еще нужен помощник? Я учусь на факультете художественного проектирования костюма.

– Пр-р-роектирования! – зашелся демоническим хохотом проклятый попугай. – Фигня какая!

– Да, проектирования! – разозлилась Саша. – Я умею шить. На Зингере тоже. Меня бабушка учила.

– Очень хорошо! – Закройщик снял с носа очки и стал протирать их кружевным носовым платком. – Собираетесь совмещать учебу и работу?

– Да, три раза в неделю.

– Замечательно, я вас беру!

– Вот так сразу? – Саша, готовая до конца защищать свою портновскую состоятельность, а заодно и прилагающуюся к ней немаленькую почасовую оплату, была совсем сбита с толку.

– Что вас так удивило? – приподнял брови Христиан Амадеевич. – Случайные люди в нашу с Цезарем мастерскую не попадают. Ни заказчики, ни сотрудники. Они просто не найдут дверь. А вы нашли. Приходите завтра, часам к трем. Тогда и начнем. А теперь извините великодушно, меня ждет работа.

 

***

На следующий день, без десяти три, пунктуальная Саша уже переступала порог мастерской.

С опаской глянула на попугая, но на этот раз Цезарь был на удивление молчалив, прохаживался туда-сюда, гордо задрав голову, по трапеции, как одноглазый адмирал Нельсон по капитанскому мостику.

– Для меня есть работа? – спросила Саша, повесив знававшую лучшие времена беличью шубку на вешалку.

– Пока ничего, – успокоил ее Закройщик. – Мы ждем заказчицу.

 

Заказчица оказалось дородной дамой гренадерского роста, решительной, как боевой африканский носорог. С собой она привела юную девицу: слегка заторможенную, но свеженькую, пухленькую и аппетитную, как зефирка. Дама уселась в предложенное Христианом Амадеевичем кресло, торжественно пристроила на груди многочисленные подбородки, розовые, как докторская колбаса, и двинула вперед тяжелую артиллерию своих требований:

– Нам пришло Приглашение. Приглашение! – подняла дама указательный палец. – Людовике нужно платье. Самое лучшее! Самое прекрасное! Самое дорогое! Людовика!

Девушка со странным именем Людовика, не отрывая сонных коровьих глаз от Цезаря, вяло покивала в ответ.

Дама тем временем продолжала:

– Вас рекомендовала сама Ольга Афанасьевна. Она сказала, что ваши платья могут…

– Мои платья, да. Мои платья могут, – подтвердил Христиан Амадеевич. – Но не для всякого, далеко не для всякого. Как бы вам это объяснить? Вот возьмем пустоту. Сколько ее в сосуд не лей, он от этого полнее не станет, что бы там милейшая Ольга Афанасьевна не говорила.

– Ольга – стар-р-рая дура, – доложил попугай и выщипнул из-под крыла сиреневое перо.

– Вы на что намекаете? – заказчица пронзила мастера грозным взглядом.

– Что вы! – замахал Закройщик руками. – Как можно! Встаньте, пожалуйста, несравненная Людовика. Мне нужно снять мерки. А потом обсудим фасон.

Закройщик порывисто распрямился и полетел девушку обмеривать: бедра, талию, длину рукава. Цифры он записывал серебряным карандашиком на бумажной салфетке. Одновременно задавал Людовике вопросы.

– Какой ваш любимый кинофильм, Людовика?

– Ну-у-у...

– А какая любимая книга?

– Ну-у-у...

– А любимое пирожное?

– Шоколадный эклер! – оживилась Людовика.

– Замечательно! – обрадовался Закройщик. – Есть от чего танцевать.

 

– Все, – удовлетворенно выдохнул Христиан Амадеевич и протянул салфетку попугаю, – Цезарь, занеси, пожалуйста.

– А щас, – пропел попугай. Cкомкал бумажку когтистой лапой и тут же ее и проглотил на глазах ошеломленной публики.

Людовика распахнула в восхищении влажный маленький ротик.

– Через две недели первая примерка! – торжественно объявил Цезарь.

 

Уходя, дама дала краткую оценку происходящему:

– Балаган!

Людовика благоразумно промолчала.

 

***

После того, как заказчицы удалились, Христиан Амадеевич заварил цветочного чая, достал из шкафа вазочку с печеньем и пригласил Сашу к заваленному выкройками столу: перекусить.

– А что могут ваши платья? – полюбопытствовала Саша. – Ну, про что эта дама говорила.

– Тут с какой стороны посмотреть… – туманно отвечал Закройщик. – Не расстраивайтесь, Сашенька, вы все со временем поймете. А то и свое главное в жизни платье сумеете выбрать. Идемте, я вам лучше свою коллекцию покажу. Уникальную, прямо скажем. Бесценную.

Тут Христиан Амадеевич отодвинул портьеру и пропустил Сашу вперед.

Они оказались в просторном коридоре, мягко освещенном из-под потолка невидимыми лампами, конец которого терялся в загадочно-зыбкой темноте. Вдоль светлых стен расположились стеклянные витрины с нарядами разных эпох, цветов и фасонов.

– Это, – остановился Закройщик у крайней витрины, – платье для бала маленькой Джульетты. Храброго воробушка с горячим сердечком. Бархат, вышивка, разрезные рукава. Моя несомненная удача.

Христиан Амадеевич мечтательно улыбнулся.

Саша почему-то не удивилась. Все происходившее в мастерской само напоминало сказочную историю, сладкий морок, неуловимую фата-моргану. В отличии от такой предсказуемой и обыденной жизни за ее стенами. Почему бы и не быть в сказке Джульете? И Синей Бороде? И коту в сапогах?

– А как вам этот парадный мундир? Можете не сомневаться, сидел, как влитой, – прошел Закройщик чуть вперед. – Впрочем, говорил я Бонапарту, фалды надо делать длиннее, и не затягивать так сюртук на груди. Не послушался, конечно. А то бы история мира пошла совершенно другим путем.

– А вот это – Золушкино, – не давая Саше опомниться, перешел Закройщик к следующей витрине.

– Вы не шутите? А как же фея?

– Да кто же у фей такой важный заказ делает? Вертихвостки они. К полуночи уже материя расползается. Как Made in China, – поморщился Христиан Амадеевич. – Я же придумал инновацию. Никакого корсета, никакого китового уса. Все предельно просто и натурально. Кто же может противостоять юной женской прелести? Дальше – хитон Прекрасной Елены. Укорочeнный. Смело, конечно, выглядело по тем временам. Но оно того стоило.

– О-о-о! – удивилась Саша. – Не одно тысячелетие прошло, а хитон как новый.

– Что там тысячелетия, – махнул рукой Закройщик. – Прошлоe, будущее – все сходится в моей кунсткамере. Время – понятие относительное. Вы Эйнштейна читали?

– В школе проходили, – застыдилась Саша. – А для голого короля – тоже вы?

– Грехи молодости, – коротко отвечал Христиан Амадеевич, и Саше показалось, что он покраснел.

– А вот здесь, – Христиан Амадеевич провел пальцем по прозрачному стеклу и нахмурился, – моя удача и моя потеря. Простое сукно, юбка в сборках, шнуровка на груди. Жанна из Домреми просила красное платье. Обязательно красное. Я отговаривал. Красный – тревожный цвет, не к добру. Нехорошо в нем начинать свой Путь. А она уперлась. Пусть, говорит, тревожный, пусть не к добру. Я так должна и точка. Не точка – костер на Старом Рынке. А слово заказчика – закон. Закон, да.

– А вот тут…

Уши заложил пронзительный вой. По стенам заплясали красные сполохи.

– Тревога! Что-то случилось! – подхватил Сашу под руку Христиан Амадеевич. – Скорее назад, в мастерскую.

 

***

Попугай Цезарь в панике раскачивался на трапеции.

– Три тысячи чертей на румбу! Свистать всех наверх! Пиастры, пиастры! – заорал он при виде Закройщика и Саши.

– Не волнуйтесь, – успокоил Сашу Христиан Амадеевич, – в критических ситуациях он вспоминает, как плавал с капитаном Флинтом. – Что происходит, Цезарь, голубчик?

Вместо ответа попугай кивнул в сторону балетной пачки, безжизненно поникшей, как лишившаяся сознания дама, на плюшевом пуфике. На полупрозрачной фатине щерилась прожженная утюгом дыра.

– Ай, ай, ай! – всплеснул руками Закройщик. – Счастливая пачка примы-балерины. Сколько до премьеры, Цезарь?

– Два часа! – проорал попугай.

– За дело! – в голосе Христиана Амадеевича зазвенел металл. – Обметать заплатку, пустить по верху еще один слой тюля, поменять чехол. Цезарь, к Зингеру.

Цезарь подлетел к швейной машинке, накрыл крылом колесо и застрочил как из пулемета, ловко направляя ткань клювом.

– Мастер, – обернулся он к Закройщику, – Подкиньте кружева...

Бумс. Стоящий рядом манекен вдруг рухнул на бок, повалил знаменитое зингеровское изделие, тo, упав, придавилo собой попугая.

– Мама! – завопил ара придушенно.

Саша метнулась к Цезарю, оттащила машинку, достала из-под нее попугая, распластанного, словно цыпленок табака.

– Цезарь, что за клоунада? – взъерошил Христиан Амадеевич седые одуванчиковые волосы.

– Какая клоунада! – простонал попугай. – Мне отдавило клюв. Я не могу шить. Что будет! Что будет! Aut vincere aut mori!2

– Может, я? – предложила Саша. – Я умею.

– Давайте, милая! – воскликнул Закройщик. – У нас нет времени.

Саша засучила рукава и под громкие стенания Цезаря начала поднимать швейную машинку.

 

Починка завершилась вовремя. Можно было подсчитывать потери.

Саша принесла из холодильника лед, завернула в полотенце и приложила к клюву бедного попугая.

– Плохо? – спросила сочувственно.

– Ничего, – вздохнул Цезарь, – Semper idem.3 Не в первый раз. Я привык.

– Не в первый раз клюву достается?

Арa только вздохнул, закатив глаза:

– Вырастешь – поймешь.

– Может, вас к ветеринару отвезти? – предложила Саша.

Цезарь повертел крылом у виска и отвернулся к стенке.

 

– Спасибо за помощь, – благодарил Сашу Христиан Амадеевич, провожая ее до двери. – Не знаю, как бы мы без вас справились.

 

***

Снегопад закончился под утро. Тротуары испещрены были запятыми человеческих следов и трилистниками птичьих. Саша, прежде чем войти, долго отряхивала на входе шерстяную шапочку с помпоном и топала сапогами по потертому коврику у двери. Мастерская встретила ее неожиданной тишиной. Затаились за кадками таинственные манекены, съежилась обшивка на старых креслах, забился в щель в полу солнечный луч. Цезарь скуксился на трапеции, взъерошив перья. Христиан Амадеевич хмурил брови у стены с телефоном, зажав в ладони деревянную трубку с раструбом. Увидев Сашу, он встряхнул головой и нажал на ручку:

– Але, барышня! Дайте мне фею-полуночницу. Але, Гертруда, как поживаешь? Тоже ничего. Я же тебя предупреждал: заказы бис зета тринадцать брать не хочу!

Трубка тоненько пропищала в ответ что-то неразборчивое и, по-видимому, совсем неприятное для собеседника. Во всяком случае, всегда жизнерадостный Христиан Амадеевич ответил чрезвычайно раздраженным голосом:

– Да знаю я, Гертруда, знаю, что не имею право отказывать заказчикам. Но и ты войди в мое положение…

По-видимому, на том конце разговор прервали, так как Закройщик опустил трубку и, морщась, потер лоб. Заметив растерянный Сашин взгляд, ободряюще улыбнулся помощнице:

– Милая Александра Андреевна! Заказчиков не выбирают. Зато они выбирают нас. С мирозданием не поспоришь! А уж с Гертрудой и подавно.

 

Христиан Амадеевич, зажав во рту булавки и вооружившись портновским мелком, трудился над злополучным заказчиком бис зета тринадцать: высоким господином, плавно расширяющимся от маленькой головки и узких плеч до обширного таза и тумбообразных ног.

– Не волнуйтешь, миштер Пирш, – шипел Закройщик сквозь сжатые губы, – мы шделаем из вас наштоящего денди.

Мистер Пирс важно надувал щеки и не торопясь, словно делая мастеру одолжение, поворачивался налево и направо.

– Цезарь, – Христиан Амадеевич покончил, наконец, с булавками и вздохнул спокойно, – принеси, пожалуйста, образцы тканей для шейных платков.

– Каких оттенков? – осведомился арa не слезая с трапеции.

– О! Тот самый говорящий какаду! – соизволил вступить в беседу мистер Пирс. – Цып-цып, иди сюда.

– Арa – строго поправил Цезарь. – И попрошу без фамильярностей! Иначе ire in gehennam.4

– Что? – выпучил глаза мистер Пирс.

– Lingua latina non penis canis est,5 – хлопнул крыльями попугай.

– Распустили птицу! – завопил заказчик. – Уберите отсюда этого грубияна!

– И не подумаю, сударь! – холодно ответил Закройщик. – В данном случае не правы именно вы.

– Ах так! – притопнул слоновьей ногой мистер Пирс. – В таком случае я откладываю пошив фрака до тех пор, пока вы не свернете шею этому разбойнику. И не забывайте, что вы обязаны сделать все вовремя, мне леди Гамильтон говорила. Oтказаться не можете по законам вашей гильдии. Безродный портняжка, а столько гонору!

– Знаете что! – не выдержала стоящая в уголке Саша. – Я не в гильдии! Поэтому с чистой совестью могу выгнать вас вон, мистер.

И Саша широко распахнула дверь на засыпанную снегом улицу, по которой неторопливо катили двухэтажные зеленые омнибусы и вызванивал полдень Биг-Бен:

– Поторопитесь!

 

– Ты молодец! – Цезарь после ухода нелюбезного гостя отмывал пол, неуклюже елозя по полу мокрой тряпкой.

– Не удержалась! Давай я домою? Ну и урод этот Пирс!

– Урод, – вздохнул Цезарь. – Ты не представляешь, Сашка, на кого часто приходится изводить материал.

 

***

– Как вы думаете, Александра Андреевна, идет ли нашей гостье синий цвет? – Закройщик приложил отрез прочного твида к плечу хрупкой сероглазой женщины с собранными в строгий пучок светлыми волосами.

– Главное, чтобы платье получилось не марким и практичным, – напомнила женщина. – Я собираюсь в нем работать в лаборатории.

– Но, Мари, – мягко ответил Христиан Амадеевич, – это ведь ваше свадебное платье!

– Свадебное? – удивленная Саша прикрыла рот ладонью.

– Да, – согласилась женщина, – но не шить же белое. Это так нефункционально. Лишняя трата денег, ведь я такое маркое платье больше никогда не надену.

– Вы точно решили: юбка колоколом, никакого корсета, пуговицы на груди? Мари, обдумайте еще раз очень внимательно. Ведь от этого может зависеть ваша судьба!

– От юбки и пуговиц? – молодая заказчица недоверчиво улыбнулась. – Тогда мне такие пуговицы, чтобы помогли сделать интересное научное открытие!

– Je promets!6 – улыбнулся в ответ Закройщик.

 

***

Саша торопилась в мастерскую: добежать, пока не остыли свежие булочки с кремом, купленные в ларьке у метро. И Христиан Амадеевич, и Цезарь были сладкоежки, душу готовые продать за пирожное или шоколадку, а Саше доставляло удовольствие кормить маленькую банду работников ножниц и иголки.

– Цезарь, ставь чайник! – закричала она с порога и осеклась.

Из-за занавески, отделяющей примерочную, в ответ громко и смачно ее послали к черту незнакомым голосом.

– Христиан! Что бы вас! Осторожнее! Меня же, можно сказать, насквозь прострелили на этой чертовой дуэли! – откинув полог, в мастерскую шагнул здоровенный детинушка в серых брюках в полоску и белой рубашке. Левая рука в рукаве, правый болтается сзади, открывая плечо, стянутое полотняным бинтом. На полотне растеклось алое пятно, похожее на густой клюквенный сироп. Саша уставилась на незнакомца, но тут же опомнилась, решила, что пялиться на не совсем одетого мужчину неприлично, нахмурилась и отвернулась.

– Пардон, сударыня! Простите! Извините! – радостно улыбнулся детинушка Саше, и видно было, что никаких угрызений совести он испытывать не собирается.

– Я сейчас, – незнакомец скрылся за занавеской.

– Александра Андреевна, – Христиан Амадеевич поправил на носу очки, – у вас же сегодня выходной.

– Последнюю пару отменили. И я сюда. Я же не знала, что у вас тут полуголые и полупристреленные заказчики ходят.

– Еще раз прошу прощения! Мой добрый друг Христиан не предупредил, что здесь дамы! – незнакомец снова вывалился из-за занавески, на этот раз в застегнутой рубахе. Пригладил волосы, щелкнул каблуками. – Разрешите представиться! Штабс-ротмистр Кавалергардского полка Александр Петрович Рябышев. Ваш тезка в некотором роде.

Кто его знает, как надо разговаривать с такими, из прошлого века. Саша в растерянности подняла взгляд на незнакомца. И встретилась с прищуренными в улыбке развеселыми светло-карими глазами.

– Цезарь, – почему-то вздохнул Закройщик, – и в правду поставь чайник.

– Пусть Сашка сама ставит. Все лучше, чем на всяких тут пялиться, – недовольно проскрипел попугай.

– Что вы, – махнул рукой штабс-ротмистр, – не смею задерживать. Да и дела, знаете ли. В следующий раз обязательно.

– Скатертью дорожка! – проорал вслед уходящему незнакомцу почему-то сердитый Цезарь.

 

***

– Тыц-тыц, рам-па-пара! Тыц-тыц, рам-па-пара! – Саша, скинув войлочные тапки, выбивала пятками ритм посреди мастерской. Кружилась, вскидывала руки, крутила коленками. – Тыц-тыц, рам-па-пара! Сессия закончилась! Тыц-тыц, рам-па-пара! Делай, что хочешь! Каникулы-ы-ы!

Цезарь на своей трапеции подтанцовывал в такт, выбрасывал в стороны когтистые лапы в ядовито-зеленых подштанниках:

– Тыц-тыц, рам-па-пара! Тыц-тыц, рам-па-пара!

Саша дотанцевала до телефона, подула в трубку:

– Але, барышня! Смольный, пожалуйста!

– Але, Смольный слушает, – строго ответили на другом конце.

Саша сконфуженно бросила трубку на рычаг, и они с Цезарем захохотали, как ненормальные.

– Извините, не помешал? – на пороге стоял давешний штабс-ротмистр как-его-там в темно-синем двубортном сюртуке, с высоким, подпирающем щеки красным воротником. Черные сапоги, выглядывающие из-под узких брючин, начищены до блеска. Ротмистр улыбался солнечно, как мальчишка, щурил вишневые глаза.

– Э-э-э, – запыхавшаяся Саша замерла, потерла ладонью вспотевший лоб. – Александр э-э-э...

– Можно просто Алекс, – доверительно сообщил штабс-ротмистр. – Я зайду, Александра Андреевна? Решил вот, что еще одна примерка мне не помешает.

– Заходите, конечно. Присаживайтесь, – опомнилась Саша. – Христиана Амадеевича нет, но обещал скоро быть.

– Помнится, в прошлый раз пришлось отложить приглашение на чай. Может быть сейчас? – сел в старое кресло Алекс, изящно закидывая ногу на ногу.

– Ad notam7: незваный гость – хуже татарина! – во всеуслышание недовольно объявил Цезарь.

– Цезарь, как же так можно?! А… Ну да, приглашала.– Саша рванулась на кухоньку, схватила чайник, одновременно поправляя растрепавшиеся волосы и приглаживая старый свитерок.

“Жалко, голову вчера не помыла”, – мелькнула почему-то мысль.

 

Когда через полчаса вернулся Христофор Амадеевич, вечернее чаепитие с привкусом бесшабашного веселья было в самом разгаре. Штабс-ротмистр во всю травил байки о своей военной службe, разрумянившаяся Саша смеялась, запросто называла его Алексом и соглашалась на тур вальса по мастерской, а Цезарь, смирившийся с приходом незваного гостя, сосредоточенно выклевывал из печенья кусочки шоколада.

– Вот, Христофор Амедеевич, – повернулась Саша к Закройщику, – Алекс, Александр Петрович на примерку приехал.

– Уже поздно, – гость взглянул на настенные часы и заторопился. – Давайте перенесем на завтра. Тем более, прелестная хозяйка меня просто опоила чаем.

И, не ожидая ответа, поклонился Саше, приглашая на танец. Приобнял за талию, подставил руку под локоток.

Повел уверенно по маленькой мастерской, насвистывая мелодию Венского вальса.

Закружил, заворожил, зачаровал…

 

– Благодрю, милая Александра. Позвольте проводить вас домой.

– Алекс, вы же помните правила! – строго вмешался в разговор Закройщик. – Тот, кто вышел не в свое время, там и останется! Что вы будете делать среди машин, небоскребов и джинсов с кедами?

– Да, верно. Совсем забыл, – улыбнулся гость. – Тогда до свидания, волшебница Саша! Вы меня околдовали, не буду спать, буду о вас всю ночь думать. Смею надеяться, cкоро увидимся. Разрешите руку поцеловать.

И, не дожидаясь согласия, коснулся запястья сухими жаркими губами.

И вот уже захлопывается за гостем дверь, около которой смиренно ждет седока впряженная в сани рыжегривая лошадь.

И вот уже Саша стоит одна, удивленно глядя на свою ладонь, как будто та уже ей не принадлежит, шепчет растерянно:

– А я сегодня борщ варила. Рука супом пахнет, наверное. И маникюра у меня нет…

– Александра! – дотрагивается до ее плеча Христиан Амадеевич. – Вы же понимаете, что это все несерьезно. Так, баловство одно. Ротмистр, безусловно, замечательный человек, но, как бы это сказать, натура горячая, увлекающаяся…

– Бабник он, короче! – расставляет все точки над “и” грубиян Цезарь.

Впрочем, Саша все равно никого и ничего не слышит. Только мелодию Венского вальса, срывающуюся с горячих губ.

 

***

– Луне нужна новая школьная форма, – заказчица, стоявшая посреди мастерской, была пряма, строга и безупречна, как подъемный кран.

– Из биопласта номер Бис-12. Пояс стандарта СС-375, мыслеформ модели МайкроСи на левом плече, газовый баллончик типа F13 – на правом, микросейф размером десять на десять, встроенный в грудной карман двенадцать на двенадцать…

– Двенадцать? – переспросила Саша.

– Двенадцать, – поморщившись, подтвердила заказчица. – Луна, перестань паясничать!

Луна, худенькая девочка лет пяти-семи, строившая рожи старому зеркалу, застыла, опустив руки:

– Да, мама. Конечно, мама.

– Я выйду на улицу. У вас здесь ни один гаджет не работает, – недовольно сообщила заказчица и скрылась за входной дверью. В проеме мелькнул желтый флаер-такси с черными шашечками на боку.

– Строгая у тебя мама, – повернулась Саша к девочке.

– Строгая, – согласилась девочка. – И хочет, чтобы я была такая, как все нормальные дети. А мне так скучно. Знаете что?

Девочка поднялась на носки, надула щеки и хлопнула по ним ладонями:

– Можно мне розового дракона вместо газового баллончика? С ним точно веселее будет. И безопаснее!

– Гм-м-м, – задумалась Саша.

Хлопнула дверь: заказчица вернулась:

– Когда следующая примерка?

– Придется подождать, к сожалению. На мыслеформы последней модели большая очередь.

 

***

Вступил в свои права март, принес с собой темные и ноздреватые, как бабушкины блины, сугробы. Алекс приходил почти каждый вечер, заказывал то рубашку, то жилет. Так, для предлога. Саша выучилась сложному танцу котильон. Все полки в мастерской заставлены были доисторическими жестяными коробками с надписью «Конфект дамский». Христиан Амадеевич и Цезарь, ворча, переместились пить чай на кухню.

В промокших калошах притопал апрель, накрыл пол в мастерской разноцветными зонтиками. Алекс простыл, кашлял, хлюпал носом. Саша волновалась, жалела его. Жестянки от конфет сменились упаковками с бромгексином, oциллококцинумом и парацетамолом. Саша с Алексом удирали в пустые коридоры кунсткамеры, целовались до одури в тусклом свете витрин, валились на пыльные занавеси давно сгоревших театров, теряли голову.

Глаза в глаза.

Щека к щеке.

Ты.

Ты.

Вместе.

Вместе.

Навсегда.

Навсегда.

Май подкрался на цыпочках, дунул в лицо терпким запахом молодой листвы. Лицо Алекса покрыл первый загар. У Саши проступили веснушки на носу и щеках. В один из лениво-теплых дней Алекс принес в мастерскую пахнущий духами глянцевый лист бумаги, весь в причудливых завитушках.

– Душа моя, смотри, приглашение на весенний бал у графини Елецкой!

– О! – Саша с уважением погладила блестящий прямоугольник. – Ты идешь?

– Иду! И веду тебя с собой!

– Но я ведь не смогу вернуться!

– К черту возвращение! Останешься со мной навсегда. На балу я объявлю о помолвке с прекрасной незнакомкой. Ты же говорила “пойду за тобой хоть на край света”. Так идем! Мне надоела эта мастерская каждый день!

– А я?

– А ты – никогда!

– Аль, – сердце оглушительно застучало в ушах, – да, говорила. Да, пойду. Но дай мне… привыкнуть к этой мысли. А то просто страшно, понимаешь? Я же все, что у меня здесь есть, оставляю навсегда.

– Понимаю, – Саше показалось, или в карих глазах мелькнул отблеск разочарования?

 

– Дура ты, Сашка, – сообщил из кухни прямилинейный Цезарь.

До бала оставался месяц.

 

***

До бала оставалось три недели, когда Саша пришла к Закройщику. Положила на стол набросок пастелью на серебристом фоне. Сказала просто:

– Я хочу заказать платье.

– Платье, – Христиан Амадеевич поднял голову от куска желтого шелка, расстеленного на столе, – Вы уверены, Саша, что платье? Это ведь серьезно. Блузки, юбки, панталоны – от них ничего толком не зависит. А платье – это судьба. Не боитесь?

– Боюсь.

– Вы умница, Саша. Подумайте еще раз. Вы ведь там, – Закройщик махнул рукой в сторону двери, – всегда будете чужой. И будете скучать. Первые лет десять – точно. Если столько проживете. Вы в курсе того, какая там смертность? От родильной горячки, от пневмонии, от туберкулеза? Стоит ли оно того? Это ведь вы сейчас вся в чувствах. Кавалергарды, белые лосины, соломенные шляпки. Это, знаете ли, с возрастом проходит.

И начинаeтся “В деревню, к тетке, в глушь, в Тернополь”.

– В Саратов, – мгновенно отлкикнулся начитанный Цезарь.

– Ну, да. В Саратов. Но это без разницы. Уж поверьте мне, старику. Поверите?

– Верю, – упрямо наклонила голову Саша. – Вот, пожалуйста, атласный лиф, юбка с кринолином, в три ряда кружево на рукаве…

– И на заднице, – мрачно добавил Цезарь из своего угла.

 

***

Платье было готово вовремя. Красивое платье. Достойное любой красавицы. Саша нервничала, кусала губы, накручивала на палец блестящие от лака локоны, который раз подходила к зеркалу, оглаживала юбку, поправляла рукава. Алекс опаздывал. Накануне не приезжал почти неделю, сказал, что занят. Обещал прибыть к трем, а часы уже пробили полчетвертого.

– Может быть, передумаешь, все таки? – спросил Закройщик. – Укоротим платье на два пальца, подрежем лиф, и ты у нас станешь манекенщицей, звездой ютюба. По подиуму дефилировать будешь.

Саша промолчала. Часы неумолимо, громко, так, что болела голова, отсчитывали секунды. Еще немного, и из резной дверцы выглянет кукушка. Кукушка-кукушка, сколько мне жить? Неважно сколько, только бы с Алексом. Без Альки дышать невозможно, и жизни нет…

А в особняке графини Елецкой вразнобой, разминаясь, играл оркестр, повар тыкал огромной вилкой в поросячью тушку на вертеле, девушки-служанки поправляли букеты в огромных вазах.

Тик-так, тик-так. Что не так? Кто не так?

Не волноваться. Не паниковать. Алька появится через три минуты. Через пять минут. Через десять.

Ожидание скручивалось кольцами, как стальная пружина, сжималось, давило, становилось невыносимым.

Может быть, что-то случилось? А она ничего не знает и не может помочь.

Тик-так, тик-так. Что не так?

Нет. Конечно, все так. Просто она глупая паникерша.

Может, у кареты облучок поломался? Или что там у карет бывает? Или конь подкову потерял?

Не было гвоздя – подкова пропала. Не было подковы – лошадь захромала. Лошадь захромала – командир убит…

Глупости, никто не убит. А вдруг, Алекс, задира и спорщик, ничего не сказав ей, стреляется сейчас на дуэли? Нет, нельзя… Еще минута… Еще пять…

Тик-так, тик-так.

Звякнул колокольчик. Саша сорвалась с места. Ломая ногти, отодвинула засов. Распахнула дверь.

Отступила разочаровано.

На пороге стоял мальчишка-посыльный в красной фуражке. Спросил строго:

– Госпожа Александра Андреевна? Вам послание лично в собственные руки.

Развернулся и убежал.

Саша, дрожа пальцами, сломала печать, разорвала голубой конверт.

Буквы прыгали перед глазами, не складывались в слова. Потом сложились, но смысл их отказывался до Саши доходить.

Прости… Я все обдумал… Слишком большая жертва для тебя… Нам не стоит быть…

Кому не стоит? Почему – большая жертва?

Я все обдумал.

А она – нет. И вообще это все ошибка! Так быть не может. Только не с ней. Посыльный попал не туда! Не в то место, не в то время, не в ту реальность.

За дверью явственно застучали копыта по камням мостовой.

Конечно, ошибка! Это Алекс, Алька, Аленький! Приехал, наконец, сейчас кинется извиняться!

Забыв обо всем, Саша рванула шире створку двери, выскочила на улицу. И увидела исчезающий за поворотом откидной верх черного фаэтона. Алекса не было.

И не будет.

Саша вдруг четко это осознала.

 

Потому что он все обдумал. Принял решение. Написал письмо. Сам не пришел – не решился. Струсил. Уже можно никого не ждать. И ни на что не надеяться. И это много легче и много тяжелее, чем наоборот.

Теперь можно вернуться и умереть. Или начать жизнь сначала.

Вернуться… Но ведь она уже шагнула за порог. Значит, вернуться уже нельзя! Никак! Никогда!

Саша в растерянности обернулась. Христиан Амадеевич стоял рядом, с трудом удерживал рвущуюся захлопнуться дверь:

– Саша! Скорее! Я долго не…

Саша подхватила юбку, наступила на подол, чуть не упала, протиснулась в узкую щель. Со свистом и грохотом, будто выпущенная из катапульты, створка захлопнулась за спиной, толкнув ее в спину.

Оставляя Закройщика с той стороны.

 

***

Саша пролетела вперед. Сшибла Цезаря.

– Caramba! Damn it! Merde! – от неожиданности сделавшись полиглотом, завопил попугай.

Еще не веря в случившееся, Саша дернула за ручку.

Мимо дома, разбрызгивая воду из-под колес, проезжала бежевая Тойота. Впереди, поверх кирпичных девятиэтажек, подпирал небо подъемный кран, перечеркнутый там и здесь рядами проводов. Саша захлопнула дверь. Открыла снова. Закрыла. И еще раз. И еще. И еще.

Ничего. Ничего не изменилось. Закройщик остался там. В другом времени. Куда Саше хода не было.

– Остановись, – дотронулся до ее руки Цезарь. – Все, приехали.

– А Христиан? – чуть не завизжала в начинающейся истерике Саша.

– Я же говорю, все.

– Но он ведь может... Между мирами... Так же нельзя!

– А кто говорит можно? Он с тобой местами поменялся!

– Я идиотка? И свинья? Я…

– Идиотка. А этого, Алекса твоего, я бы вообще заклевал. Уже, небось, на балу. Крутит в вальсе какую-нибудь графиньюшку.

– Цезарь, я так не могу!

– Не можешь. Но у нас через десять минут примерка, – вздохнул арa. – Мастерская простаивать не должна. Сама знаешь. Иначе мирозданию финита.

– А кто…

– Кто-кто. Птиц в пальто. Не догадываешься? Вон мелок, вон булавки, вон платье незаконченное. Плакать будем потом, когда заказчик уйдет.

И, в подтверждении этих слов, над дверью настырно зазвенел колокольчик.

И надо было жить дальше.

Через не могу, через не хочу, через себя, через друзей, через любимых. Надо, и все.

 

***

– Саша! Я пришла! – маленькая Луна ворвалась в мастерскую, как крошечное целеустремленное торнадо. Закружились по комнате сметенные сквозняком прозрачные листы кальки, засохшие лепестки цветов, пауки с паутиной, золотые и серебряные блестки.

– Веди себя прилично! – родительница была как всегда на страже. – Миссис Саша, наша форма готова?

– Сейчас принесу, посмотрите!

– Не торопитесь, я выйду на улицу. Позвонить надо, а мыслефон в вашей мастерской не работает.

Как только за родительницей закрылась дверь, Луна допрыгала до Саши на одной ножке, затараторила заговорщицки:

– Теперь тут вы главная? А дедушка где? А дракона розового достали?

– Извини, дракона не смогла, – развела руками Саша. – Если хочешь, можешь Цезаря забрать. Он тоже на плече сидеть умеет.

– Кар-р-р? – удивился попугай.

– Цезаря не надо. Ему здесь лучше. И вы без него не справитесь.

– Мне очень жаль. Но знаешь, – предложила Саша, – дaвай, когда ты подрастешь, то придешь сюда без мамы. И я обещаю сшить тебе самое красивое платье. Неземное, нереальное и неповторимое, как первый рассвет на планете. Все потеряют дар речи от восторга, включая твоего жениха.

– У меня нет жениха! – фыркнула Луна.

– Еще будет, – улыбнулась Саша. – Какие твои годы!

– Твои тоже, – улыбнулась в ответ Луна.

 

Примечания

  1. O tempora, o mores! – О времена! О нравы!
  2. Aut vincere aut mori – умереть или победить
  3. Semper idem – всегда одно и то же
  4. Ire in gehennam – идите к черту
  5. Lingua latina non penis canis est – извините, без мата не переводится, постарайтесь догадаться по смыслу
  6. Je promets – обещаю
  7. Ad notam – к сведению

Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 17. Оценка: 4,53 из 5)
Загрузка...