…Жил да был Бог-Кузнец. Он и сам уже толком не помнил, сколько ему лет, но не чувствовал себя старым. Хотя и присущие молодости страсти куда-то пропали – ничто не вызывало его интереса, кроме видений из давным-давно почившего прошлого. Он вспоминал.

Свою жену, Богиню Любви, ушедшую от него к Богу Войны. Собратьев, посмеивающихся над ним. Свои собственные нелепые и жалкие вспышки гнева. Каверзы, подстроенные неверной супруге и ее любовнику. Где оно все? Куда подевалось? Боги сначала сменили имена, а потом и вовсе ушли, а он, преданный своему делу, все еще здесь, одинокий и всеми забытый.

Хотя нет, кое-кто о нем помнил. Люди, неутолимые в свое жажде познания и творения, во все века находили к нему дорожку. Это он исподволь, ненавязчиво подсказывал им решения и навевал идеи, воплотившиеся в столь неблагозвучном для небожителей слове «прогресс». Человечество строило и рушило, дабы освободить место для чего-то нового, и в каждом ударе кувалды по свае, в каждом взрыве и вспышке сварки отзывался ритм его сердца. Пожалуй, он развернулся даже шире, чем в дни своей молодости, но отдавал себе отчет, что это – совсем не то. Слишком уж отличался смог над городами от дыма жертвенников, а имя его истерлось и забылось.

И Бог-Кузнец, махнув на все это рукой, поставил дом на берегу ручья, бегущего вниз по склону потухшего вулкана, чтобы стучать молотом вдали от людской суеты, да смотреть вечерами на огоньки раскинувшихся внизу деревень, неумолимо сливавшиеся в сплошное оранжевое море по мере роста близлежащего мегаполиса. Время шло, и только он один застрял на этом месте, на столь долгий срок, что даже его это начинало тревожить.

Вот и сегодня он проснулся с чувством некоего беспокойства. Вроде-бы ничто не предвещало беды, и денек выдался погожим, но Бог-Кузнец то и дело поглядывал на ведущую к дому тропинку.

Что-то грядет, – подумал он, опуская заготовку в бадью с ледяной водой, и вытирая со лба холодный пот. – Или кто-то…

И вправду, из-за поворота вышел человек. Невооруженный, если не считать длинного посоха сродни пастушеским, и, наверное, уже не слишком молодой. Гриву черных волос и бороду расцветила серебром ранняя седина, а узкое смуглое лицо выдубило ветром, словно у бывалого морского волка. Одежда, практичная и неброская, предназначалась для дальнего пути, да и сам гость напоминал Пилигрима, непременно с большой буквы, ибо эта роль его сутью, и одновременно – образом жизни.

Незваный гость шел медленно, но не таясь, и Бог-Кузнец явственно слышал, как тяжелые туристские ботинки с хрустом давят жесткую вулканическую почву. Он узнал пришедшего, но не подал виду, продолжая свой извечный и бессмысленный труд.

Пилигрим остановился в десятке шагов, и молча наблюдал за тем, как шипит в воде раскаленное добела железо. Бог-Кузнец отложил щипцы, и прислонился спиной об один из поддерживающих навес над печью столбов. Теперь в его руках был молот.

– Приветствую тебя, Кователь! – произнес Пилигрим, опершись о посох, и глядя на Бога-Кузнеца. Две пары выцветших глаз – зеленые и голубые – встретились, и тут же разошлись, так как Бог-Кузнец не выдержал этого всепроникающего взора, доброжелательного, но в то же время не сулящего ему, реликту ушедшего прошлого, ничего хорошего.

– Догадываюсь, зачем ты здесь! – проворчал хозяин кузницы, склонив голову набок. – Ведь нас осталось мало, а быть должен и вовсе один?

– Нет! – поправил его Пилигрим. – Сегодня я пришел не за этим. У меня есть вопрос.

– Обычно с вопросами обращаются именно к тебе. Хотя чаще все-таки с просьбами и желаниями. Ты и сам наверняка можешь на него ответить.

– Могу, – легко согласился Пилигрим. – Но не хочу. В конце концов, к тебе тоже приходят люди с различными нуждами, и ты неизменно отвечаешь им взаимностью, временами даже несколько безответственно.

– Они – существа свободные, выросшие на наших глазах, и уже не нуждающиеся в няньках. – Бог-Кузнец положил молот на верстак, и подошел к Пилигриму. – Ты хоть когда-то, хотя-бы один разок слыхал от них просьбу что-то запретить?

– Всякое бывало, но в общем ты прав. Их не остановишь в разрушительных желаниях.

– Не все таковы. Чаще всего путь ко мне находят мечтатели. Один, помнится, попросил у меня крылья…

– Дедал? – улыбнулся Пилигрим.

– Райт.

– Один-ноль в твою пользу. Но речь не об этом.

– Ах да, у тебя же есть вопрос… Небось, о моей скромной персоне. Почему это я здесь так засиделся, и не пора ли мне на покой?

– Ты почти угадал. Но вот интерпретируешь неверно. Помнишь одного своего знакомого, наказанного за сострадание к людям?

– Как такое забудешь? – посмурнел Бог-Кузнец. – Это ведь я выковал его цепи. В нем жило пламя творения, и он же всегда видел его в людях, даже в самых робких и бесталанных.

– Он защищал человечество, и пострадал ради людского блага. Эта жертва отзывается во всех поколениях, и мне она тоже знакома. Понятно, почему он незримо сопровождает их, – Пилигрим кивнул на туманную дымку, в которой терялись стоящие на горизонте небоскребы. – Но что держит на этой земле тебя?! Забытого, брошенного, неприкаянного? Мне очень важно услышать это от тебя самого, ибо вопрос касается свободы воли.

– Сам не знаю! – покачал головой Бог-Кузнец, глядя куда-то за горизонт. – Наверное, мне некуда идти. Все, что мне дорого, осталось в этом мире. Я слишком долго возился с мертвым железом, пытаясь вдохнуть в него некое подобие жизни, и не заметил, как мои братья и сестры куда-то подевались. А я прикипел к этому миру. Он дорог мне как память. Иногда мне кажется, что я слышу голос родни в раскатах грома и шуме волн, но я понимаю, что это только иллюзия. Я часть этого мира, и с ним останусь.

– А если вдруг люди исчезнут? – резко развернулся к нему Пилигрим, и посмотрел прямо в глаза. – Если некому станет вспоминать тебя? Что будет с тобой, Кузнец? Вот что я хотел узнать у тебя!

– Понимаю! – хозяин смерил гостя насмешливым взглядом. – Никому неохота умирать, и ты решил поинтересоваться, как я сумел выжить, чтобы пройти по той же дорожке? Так я тебя огорчу. Мне не дано надолго пережить людей. Сначала истлеют бумага и пластик, потом в труху рассыплется дерево, затем ржа пожрёт метал, и наконец сами камни зарастут мхом, и уйдут в землю. И тогда я истаю, как последняя память о человечестве. Мне просто будет дано прожить некоторое время в памяти вещей, созданных людьми по моему наущению. Только и всего…

– Это я и хотел услышать, – кивнул Пилигрим. – Но знай, что мысль о спасении самого себя меня занимает крайне мало. Я беспокоюсь о людях, и об этом прекрасном мире. Мне часто снится страшный сон…

– Мы все его видим, – продолжил за гостя Бог-Кузнец. – темное небо, пронзаемое багрово-оранжевыми сполохами, нестерпимый грохот и пожирающее землю пламя. Это действительно вызывает страх.

– Да нет, не этот, хотя и он мне знаком! – перебил Пилигрим. – Совсем другой, про то, что будет потом.

– И что же?

Странник долго молчал словно бы собираясь со словами, и, наконец решившись и пересиливая себя, продолжил:

– Ничему нет конца, и все возродится заново, в мире лучшем, чем этот, в мире чистом и справедливом, избавленном от скверны былого…

– Ты же сам знаешь, что этому не бывать. Идеал недостижим по определению, что бы кто ни говорил.

– Но это возможно, если в том прекрасном новом юном мире не будет… людей.

Они переглянулись.

– Ты уверен? – недоверчиво спросил Бог-Кузнец, подняв с наковальни молот, чтобы чем-то занять руки. Его бил озноб, а пальцы предательски тряслись. – Скажи, что это просто дурацкая шутка, что ты решил посмеяться над глупым и забытым всеми стариком. Ведь конец сущего не предопределен, и не обязан наступать. По крайней мере, не так скоро. Скажи хотя бы, что ты ни в чем не уверен! – он уже почти сорвался на крик.

– Я ни в чем не уверен, – подтвердил Пилигрим. – Но есть один упрямый факт, который меня тревожит. Я вновь оказался здесь, и это произошло не просто так. Ты зря подумал, что я жажду спастись сам. Я пойду к людям, и останусь с ними до самого конца, каким бы он не оказался. Таков мой крест, но не твой. Могу ли я попросить тебя об одной вещи?

– Как правило, за вещами ко мне все и ходят… Одному копье, другому колесницу, а третий хочет двухлемешный плуг. Просто скажи, что понадобилось тебе, и я, возможно, соглашусь принять заказ…

Пилигрим молча протянул ему ладонь со стигмой, на которой лежал длинный гвоздь, весь в красноватых потеках и коростах ржавчины.

– Тот самый?! – не поверил глазам Бог-Кузнец. – Которым…

– Да, это он, – подтвердил гость, с грустью глядя на выписанные ржой узоры на металле. – В нем вся боль этого мира, все его страдания и несовершенства. Мне кажется, что ты, оберегая наследие людей, останешься последним на этой земле. Да, не навечно, но еще очень долго тебе суждено скитаться среди руин Старого Мира. И если его и суждено перековать заново, то мне верится, что эту нелегкую задачу доверят именно тебе. Я прошу бросить этот гвоздь в пламя твоего горна, дабы несовершенства прошлого вернулись в Новый Мир.

– Но зачем ты, безгрешный и праведный, всеведущий и всемогущий, просишь об этом? Тем более меня?!

– Почему люди иногда вершат зло? Почему творят подлости и низости?

– Потому что это в их природе, разумеется! Следуя ей же, они геройствуют, любят и несут в мир добро. Они – мозаика из плохого и хорошего, и не в наших силах их переделать.

– Вот именно! Верни им все то, что и делает их людьми, несовершенными и прекрасными, теми, кто верил в нас, и в кого поверили мы сами. Возможно, именно тебе дано возродить пускай и неидеальный, но родной и знакомый нам мир.

Бог-Кузнец взял гвоздь, и повертел его в пальцах.

– А если я откажусь? Если я в обиде на действующий миропорядок, и не хочу проживать все по второму кругу? Ты уходишь, оставляя меня с этой ношей, с самым страшным выбором в моей жизни.

– Просто мне кажется, что ты, познав жестокость остальных небожителей, научился сострадать людям. Пообещай, что выполнишь мою последнюю просьбу!

…И не дожидаясь ответа, Пилигрим зашагал вниз по тропе, куда-то туда, к оранжевым огонькам ночных городов, к людям, нуждавшимся в его сострадании.

Бог-Кузнец так и не сказал ничего ему вслед, и долго молчал, сжимая в руке гвоздь, нестерпимо жгущий его ладонь холодом металла. По его щеке стекла слеза, ибо он знал, что гость явился не просто так, и оставил свой дар не на всякий случай. Что-то страшное надвигалось, он ощущал это всем своим чутким к оружию и технике естеством. И именно он первым увидел пронзающие небо багрово-оранжевые сполохи в темных облаках, и дымные шлейфы где-то в невообразимой высоте. И решившись, он крикнул во все горло, зная, что никто его не услышит, но надеясь, что Пилигрим поймет:

– Я обещаю! – и голос его потонул в реве ракетных двигателей.