Йоль вышел из дома с подозрительно пустыми руками.

 

Птицы пели с самого утра, но Йоь заметил это только, когда отправился на ярмарку. Рара шла рядом, такая круглая и зеленая. Он редко говорил ей комплименты — не было достаточно слов, чтобы описать какая она большая и идеально круглая. Любое слово было слабым. Его слабостью была Рара.

 

Рара словно услышала его мысли:

 

— Ты исхудал. Я волнуюсь.

 

— С чего ты взяла? — ответил Йоль и хлопнул себя по зеленому пузу и подумал: “Может быть я и правда похудел. Кажется, я увидел мыски своих сандалей”.

 

— С чего-чего! С того, что ты опять думаешь о тех цветах, о которых думать не положено. По глазам вижу. И не надо ничего говорить. Ты хочешь, чтобы у тебя кровь почернела? Хочешь спыхнуть? А что будет со мной. — заводилась Рара, а потом замешкалась и опустила глаза.

 

— Блин, забыл мешки. — Сказал Йоль и посмотрел в сторону хижины, из которой они вышли пару минут назад. — Подожди тут, я на секунду.

 

— Посмотрись в зеркало.

 

Он взял мешки в кухне и пошел смореться в зеркало. Когда он увидел в отражении свою зеленую морду, ему вспомнился один разговор.

 

Он спросил одну из матерей: “Зачем смотреться в зеркало, если вернулся домой”. Она посмотрела в окно и низким голосом ответила: “Чтобы удостовериться, что пришел именно ты”.

 

Йоль строял с мешками в ладонях, и мурашках на руках. Кто же мог придти вместо него. И откуда.

 

Он вспомнил тот случай, когда не посмотрелся в зеркало. После Праздника костров. Зеркало тогда стояло в дальней комнате, а не в прихожей, как сейчас.

 

Может быть тогда все и случилось. Пришел не он, другой он. И этот другой он заменил настоящего. Возможно ли такое? Один взгляд и жизнь понеслась наперекосяк?

 

Разве такое бывает!

 

Йоль никогда не видел колдуна, но матери говорили, что колдуны и не на такое способны. Если захотят, небо с землей смешают. Даже не если, а когда.

 

Йоль хотел бы жить в другом мире. Где стол это стол, а ложка это ложка. Где земля не оживает, и где привидения не шепчут тебе странные слова, пока ты спишь, а утром у тебя болит живот, или вскочил прыщ на носу.

 

 

Он попытался представить такой мир.

 

Ему привиделось большое серое здание. Таких больших он никогда еще не видел. Похожее на крепость и скалу одновременно. Ровные строчки окон горели жутким светом: не магическим и не свечным одновеменно. И окна вели в комнаты, полные одиноких людей.

 

А Йолю нравилось быть одному.

 

В другом мире...

 

Он услышал шаги. Сначала испугался и посмотрел в зеркало. Отражения безмятежно покоились на своих местах. Над дверью белел яльзик, а в треугольном проеме — круглейшая фигурка Рары. Круг в треугольнике — какое удивительное сочетание. Возможно, такое изучали бы там, в чудесном мире.

 

В чудесном мире существа входили бы в двери, а на худой конец: в окна. И никак иначе. И никаких зеркал.

 

— Ты идешь? — спросила она.

 

— Да. Я просто задумался.

 

— О чем?

 

— Не помню.

 

— Врунишка. Пошли.

 

Рара улыбнулась, красиво дотянувшись кончиками губ почти до лопухов-ушей. И каким-то удивительным образом луч зари проник в темную комнату и сверкнул в её зрачке.

 

Любил ли Йоль? Если да, то почему молчал? Раньше он часто говорил о любви и Великой радуге и Добре. До того случая на празднике Костров, когда он забыл посмотреться в зеркало, а потом заглянул в потухшие угли. Цвет углей поразил его, и с тех пор он много думал о чёрном. И Рара знала об этом и сильно злилась. Неужели она могла читать мысли?

 

Они пошли по опушке леса, где вечером того же дня он встретил существо.

 

На ярмарке их ждали все его семь матерей и семь отцов. Они сидели у избы. Пели птицы свои малиновые песни. Хотя не поднимал глаз, он знал, что с неба на него смотрит Великая Радуга. Дар Добра.

 

Спасибо!

 

Пузырики, маленькие и большие резвились в траве, веселенько попискивая. Рара присматиривала, чтобы никто не порезался об остролист. Рара была восхитительна. Йоль подумал, что когда сам был пузыриком, у него не было такой прекрасной няни. Рыра, наверное, хочет детей.

 

Перед уходом один из отцов вынес из избы каравай.

 

— Мамы испекли.

 

— У меня есть, спасибо.

 

Рара сделала гримаску. Это разозлила Йоля и он спрятал руки за спину, как бы сообщая, что точно брать это не будет.

 

— Знаешь, а раньше ты любил мамин каравай. — сказал отец, он был совсем желтый от старости. — Иногда мне кажется, что это уже и не ты вовсе. А помнишь когда с Радуги пошел дождь. Такой разноцветный. Ты был еще совсем пипкой.

 

— Такого не было. Последний дождь шел… — парировал Йоль

 

— У-у-у, зануда ты. Иди уже, а каравай мы и сами как-нибудь съедим.

 

На обратной дороге, он увидел что-то темное на опушке леса. Оно шевелилось. Искало, среди васильков.

 

— Ты куда! — Взмолилась Рара и схватила Йоля за плечо. — Не подходи. Дурак?

 

Птицы щебетали.

 

— Я просто посмотрю, — сказал он и почесал за ухом.

 

— Ты видишь какого он цвета?

 

— Какого же? — спросил Йоль.

 

Он сам и не знал, что его дернуло пойти туда. Черный-черным, а странные существа могли оказаться колдунами. Может если бы Рара не схватила его за плечо, он бы отправился домой, посмотрев одним глазком. А теперь ему надо было в лес. Просто назло.

 

— Чер… черничного. — сказала она и смутилась. Ей было не удобно даже говорить об этом.

 

— Зрачки у тебя тоже черничного цвета?

 

Тревожно пели птицы.

 

Рара ослабила хватку.

 

Дальше она идти побоялась. Иногда Йоль поглядывал, как она переминалась с ноги на ногу и прыгала по траве, не зная чем занять тревогу.

 

Йоль крался к существу, стараясь не шуметь. Все его друзья(Рокк, Мипю, Ович) боялись надевать даже синие рясы, считая их опасно темными. А существо одевалось темнее, гораздо темнее, в сотни раз темнее. И от этой темноты сердца Йоля забились чаще, намного чаще. Ему вздумалось, что кровь темнеет.

 

Он посмотрел на руки, чтобы удостовериться, что не сжухивается, и тут в траве блеснуло.

 

Он хотел поднять это. Все случилось быстро. Одна из птиц, прекратив свою трель, спикировала, и выхватила блестяшку прямо из полных пальцев Йоля. Птица упорхнула.

 

Йоль смотрел на могучую рябину, которую вряд ли могли обхватить и десяток пузырей, на одной из цветущих ветвей сидела птица, держа в клюве странную блестяшку. Йоль видел таких птиц, но названия спросить не решался.

 

Темное существо поглядывало искоса. Йоль подумал, что существо сможет вернуть его настоящее я, то самое, которое он потерял не посмотревшись в зеркало.

 

— Птичка, милая, отдай. — пролепетал Йоль.

 

Птичка сделала вид, что не понимает. Йоля пугало, что она в любой миг могла упорхнуть, забрав блестяшку, и оставив Йоля с неправильным собой. И Тёмным.

 

Нужно было думать. Ветка крепилась к дереву слишком высоко, чтобы Йоль мог туда забраться. На благоразумие птицы надежды не было. Он смотрел на её синие перья. “Почему я не взял каравай который предлагали отцы!Правильно Рара говорит, что я упрямый.”

 

Йолю оставалось наблюдать, как птица улетит с его ключиком от заветной жизни. Краем глаза он видел, что Тёмный замер и наблюдал за проиходящим. И Йолю становилось не по себе.

 

А потом Йоля озарило. Он порылся в карманах, насыпал в кулак и сложив ладонь в чашечку, показал этот изобилующий сосуд птице. На самом деле в руке ничего не было, но птичка же об этой не знала. Иногда Йолю удавалось так подманивать птиц, чтобы посмешись Рару. Раньше.

 

— Покушай птичка. — сказал угодливо Йоль

 

Птица перелетела на соседнюю не менее могучую рябину. Остальные птицы перестали петь. Казалось вот-вот и блестяшка навсегда исчезнет.

 

Так и случилось. Птица улетела: перепрыгнула на дальнюю рябину, оттуда порхнула на березу, и вот её уже нельзя было отличить от других птиц и гнезд. Оттуда ешё дальше. Йоль смотрел, как убегает надежда, он все ещё стоял с наполненной ничем ладонью вытянутой вперед.

 

Оказавшись на почтительном растоянии, птица развенулась к нему.

 

— Ты что думаешь, я совсем тупая… — начала было говорить птичка, как блестяшка вывалилась у неё из клюва и грохнулась в бронзовый ковёр прошлогодних листьев. Вдалеке.

 

Йоль запомнил этот миг, словно мир остановился. Блестяшка падает вдалеке и поймав луч света, ярко вспыхивает среди могучих стволов. Йоль повернулся на свет.

 

В этот раз, Йоль не собирался ей уступать

 

Всем своим могучим и неповоротливым телом, Йоль лавировал между стволов рябин и берез. Птичка нырнула с ветки и устремилась за блестяшкой.

 

Все решали мгновения, доли мгновений.

 

Йоль оказался первым, а птичка ударилась клювом в его зеленую ладонь. Оттуда потекла обычная белая кровь, без намека на черноту — двойное облегчение.

 

Птица улетала, обиженно махая крыльями. Йоль надеялся, что с ней все будет в порядке, удар был сильным и рана была глубокой. И она наполнилась болью.

 

Среди васильков пустовала примятая трава. Самого тёмного видно не было.

 

У Йоля закружилась голова. Он чувствовал как существо присосалось к нему издалека. Словно внутри головы открылось окно, и туда улетают мысли, как стопка бересты на сквозняке.

 

И Йоль услышал Тёмного уже в своей голове.

 

— Это моё! Отдай!

 

Но Йоль ничего не мог поделать со своим упрямством. Он раскрыл ладонь и посмотрел на блестяшку. Это был просто бесформенный кусок серебра. Кажется, в нем застрял какой-то камень. Йоль всмотрелся.

 

Из глаз полетели искры.

 

-----

 

Йоля всосало в себя и выплюнуло. Нечто огромное, настолько большое, что если всю жизнь думать о большом, то никогда такое не выдумаешь. Йолю казалось, что это нечто похоже на рыбу. Кажется, на миг он увидел её невообразимо огромный глаз посреди океана мироздания. Темного и тихого океана.

 

Дзинь.

 

Что-то звонко цикнуло, как колокольчик и Йоль очнулся в другом мире. Он сразу это понял. Он не знал как, но понял это. По странным ароматам в воздухе, по палитре. С неба пропала Великая Радуга, видная с любой точки мира Пузырей, прямо над головой посреди неба. Возможно, в этом мире радуги и вовсе не существовало.

 

 

Вокруг ходили существа, и не было никаких слов, чтобы их описать. Кожа у них была белая. И ладони Йоля были белые. И странной формы с всего лишь пятью пальцами. А кровь из руки сочилась красная, но не темная. Алая.

 

Цвет его кожи напомнил ему яльзик, висевший над дверью в комнате с зеркалом. В отражении этого зеркала он видел восхитительно круглое тело Рары.

 

Рара...

 

Перед ним стояло несколько существ, таких же, как и он сам. Один из них заметил Йоля и скорчил рожу:

 

— Боже, какой он толстый. Меня сейчас стошнит просто.— у существ был пугающий акцент, точнее не акцент, а некий язык, и Йоль понимал этот язык. Это было самое страшное.

 

Остальные существа были одеты в кальсоны с тремя полосками лампас и курили трубки, которые выдавали неимоверно большие клубы пара, которым позавидовал бы его отец. Форма трубок была восхитительна, как и слово эту форму обозначающее. Это слово выплыло само, словно он знал его всегда и в то же время не знал никогда: Параллелипипед.

 

Слово похожее на песню.

 

Йоль поклонился существу:

 

— Спасибо! Добрый день. Скажите, а где я?

 

Существа смеялись, но потом поймав пытливый взгляд Йоля призадумались. Йоль посмотрел вокруг: на черный лес под сводом серого неба вдалеке, по серой дороге через большой серый мост тянулись блестящие металлом полоски…(в голову пришло ничего не значащее слово) рельсы, казалось у горизонта они наконец коснуться друг друга. Удивительная роскошь, которую не мог себе позволить Йоль. Рара была далеко, что это невозможно было даже представить. Далеко, как сон Рыбы в океане бытия.

 

Теперь он был один.

 

Вдалеке ехала стальная повозка, погромыхивая в серости и черности. Все это было похоже на картину, нарисованную углем на граните.

 

От разнообразия красок рябило в глазах: от темно-серого до черного, переходящего в темнейший. Иногда сервый мог быть матовым, а иногда глянцевым, а иногда отдавать блеском.

 

Он не знал этих цветов и оттенков. Видел впервые, и не знал им слов, потому что в его мире нельзя было даже говорить о таких цветах на улице, или с друзьями. Только шепотом мамами и папами, и пока не зашло солнце. Сейчас Йоль понял, как безграничен бывает чёрный. От неба ночи до тьмы сна без сновидений.

 

Бесконечные снежные с грязью просторы неслись к паралеллипипедным домам по ту сторону реки. С ещё не зажженым загадочным светом в строчках окон, дома выглядели словно величественные надгробия. На них словно высекла неведомая рука: тут покоится здравый смысл.

 

Существо повернулось к нему, видимо оно приготовило ответ:

 

— Что это за место? — Существо затянулось параллелипипедной трубкой, и выпустило густой дым, пахнущий клубникой. — Это Россия. Россия, брат. Вот видишь написано Россия. — Существо показало на огромную в несколько хижин высотой картину, закрепленную на выкрашенным серой краской столбе-параллелипипеде. На белом, синем и красном были вычерчены странные символы.

 

Тут уже вечерело. В середине всего этого великолепия грустных цветов, на сером мосту засветилось оражневое пятно. Фонарь, большой металлический, выше сосны и шире хижины. Йоль уже и не надеялся, что тут существуют цвета, отдельные от серого и черного. Он никогда не любил оранжевый, но сейчас он трепетал… Фонарь сиял, словно апельсин бросили в потухщее кострище. Словно блик зари в глазу Рары.

 

— Не плачь, брат. — вдруг сжалилось над ним существо. — Все не так плохо. Знаешь, летом тут как-то повеселей.

 

Йолю вдруг пригрезилось, что всё что он видит, это лишь темнота в зрачке Рары. Черничная темнота. И он понял, как хочет к ней. Но как? Как он могу туда попасть.

 

— Россия. — пропел ещё одно удивительно ласкающее слух слово Йоль. — Такое грустное место.

 

Существа понимающе уставились в сторону, где над домами-надгробиями облака прятали закат от глаз. Казалось, что солнце никогда не поцелует эту землю, эти деревья, эти реки. Поцелую ли я когда-либо Рару, подумалось Йолю.

 

А потом картина углём по мраку стала расплываться и с губы в рот ему капнуло что-то солёное.

 

 

------

 

Йоль очнулся в знакомой кровати. Знакомые на ощупь Простыни прилипали к его чрезмерно липкому телу. Почему-то спина и ноги ужасно затекли.

 

— Что? Что это? — такие были его первые слова.

 

— Ты жив?! Ты жив! — услышал он нежный голос Рары. Глаза тоже слиплись. — Слава, Добру. Слава, Добру!

 

— Почему я не могу открыть глаза?

 

— Мы думали ты схужнешь. Черничный человек что-то с тобой сделал, усыпил. Тебя три дня трясло и из глаз текла солёная вода. Мы поливали тебя мёдом и натирали клубникой, но ничего не помогало. Иногда мне казалось, что… — она смутилась, — что у тебя кровь почернела.

 

— Такого не бывает. — парировал Йоль.

 

— Откуда ты знаешь. Ович рассказывал...

 

— Ович и не такое расскажет.

 

— Какой же ты упрямый дурак. А я просила тебя не подходить к чер… черничному человеку. А ты что? Дурак-дураком. Три дня я с тобой сидела. Мне было страшно, я боялась, а ты очухаться не успел, а уже начинаешь свою песню — её голос вдруг надломился и она замолчала.

 

Эта тишина показалась Йолю странной. Он содрал с глаз корку мёда и сначала свет резанул ему глаза. Он моргал и с каждым движением век глаза все лучше привыкали к свету. И вскоре он мог различать силуэты предметов: зеркала, яльзик над треугольным проёмом. В этом треугольнике света стоял зеленый круг, чуть-чуть выпиравший за края света. Постепенно этот круг стал принимать такие милые черты Рары.

 

Но что-то было не так. Он сразу это понял.

 

Всю её округлую великолепность покрывала черная паутинка. Йоль такое уже видел. На своих руках, когда забыл посмотреться в зеркало. Он сидел дома и думал о цвете угля, который остался от костров, через которые они прыгали. А потом на руках у него появилась черная паутинка. Словно бы сажа из мыслей воплотилась.

 

— Рара, но я же здесь — пытался он её успокоить. Ему на руку что-то капнуло.

 

— У меня из глаз течет солёная вода. — сказала Рара. — Я заболела черной кровью.

 

— Нет, вовсе нет. Ну думай о плохом. Вот смотри, я я сочинил тебе песню. Послушай. — Йоль прочистил горло и завел медным баритоном. — Па-ра-лле-ли-пипед. Па-ра-лело. Пара-лила.

 

Это была не импровизация. Просто память о том мире испарялась также стремительно, как роса на солнце. Йоль попробовал выбраться из кровати, но постель была настолько пропитана мёдом, что сделать это оказалось не так просто.

 

Рара становилась серой, как небо того другого мира. И в мгновения ока серость снега покрылась коркой грязи. Он подумал о домах надгробиях по ту сторону реки, на холмах. Он подумал, что она может стать тёмной как ночь, а потом темной как сон без сновидений.

 

— Рара! Рара! — звал он.

 

Но она раззмеивалась и слипалась. И ничего нельзя было поделать.

 

— Рара, ты не поверишь. Но я был в чудесном месте. Арис-с-се? Уже не помню. Там все было черное, и серое, и это было прекрасно. Ты знаешь как я люблю черный. Но потом я увидел фонарь. Словно кто-то бросил апельсин в костёр. И я подумал, что он похож на блик зари в твоих глазах. Может быть именно поэтому я смог вернуться. — сказал Йоль. А уже у себя в мыслях добавил: “Рыба позволила ему вернуться”.

Он не знал, что черная кровь действует так стремительно. Запахло гнилой листвой, но более мерзко — такого запаха он не помнил. От некогда безразмерного тела оставалась лишь кучка странного. Он нашел её глаза в происходящем ужасе. Они были спокойны. А потом они закрылись.

 

А на улице все так же пели птицы. Из окна был виден краешек радуги. Доносились запахи хлеба, пекущегося в соседней деревне. А Рара сжухла на полу. Просто спыхнула.

 

— Рара. Рырочка моя. — сказал он чему-то на полу.

 

Нет. Это ещё не конец. Йоль был слишком упрям, чтобы остановиться здесь и сейчас, даже если все думают, что черная кровь не излечима. Даже если весь мир против него.

 

Но Йоль же как-то смог пережить тот день, когда на его руках возникла черная сетка сосудов. Тогда, после праздника костров?

 

Почему?

 

Трава! Он мазал себя травой, чтобы замазать один цвет другим. Многим показалось бы это безумием. Но не Йолю.

 

Тогда это помогло. А сейчас чем хуже?

 

Йоль выбежал на улицу с воплями ужаса, и к нему все еще липла простыня. Из окон соседних хижин выглянули десятки пузыриков. Смотрели, как он рвёт траву. Рвёт и рвёт. Йоль ухватил огромный сноп травы. Она пахла сладко и терпко и её сок окрашивал его казалось бы и так зеленые руки.

 

Ему давалось это не так легко. Сладкие руки мерзко липли к тему, а потом было больно отдирать.

 

В комнате с зеркалом на полу кое-что лежало. И даже себе он отказывался признаться, что это Рара. Он стал обмазывать угольки Рары травой, но чёрный впитывал цвета.

 

— Рара! — взмолился Йоль.

 

Но ответить ему было некому.

 

Этого было мало. И Йоль ещё несколько раз выбегал на улицу, чтобы нарвать травы, пока его участок не опустел.

 

— Что же вы смотрите, рвите траву! Рара в беде! — воззвал он в окна домов, откуда другие пузырики смотрели на происходящее. — У неё чернокровка.

 

Глаза и круглые тела пропали из окон. И на улице стало как-то необычайно безмятежно, потому что все попрятались. Потому что все боялись черной крови.

 

Даже птицы затихли.

 

Йоль поднял глаза к Великой радуге, растекшейся в полнеба, словно пестрая река в берегах из синевы и облаков. Он пригрозил ей кулаком.

 

И остался один в тишине весеннего дня. Около уха прожужжал шмель или муха.

 

А потом из глубины этого мертвого безмолвия стал подниматься шум. Нежный знакомый шум дождя. С радуги капали большие сладко пахнущие капли. И в том месте, где они падали тут же вырастала трава и грибы. На глазах из травинки вытягивалась осока, а если её не соврать, то вырастал одуванчик, такой большой, что до лепестка его желтого тяжело было дотянуться кончиками пальцев, а ствол становился плотным, как тростник.

 

Йоль не успевал рвать траву и относить её в дом и бросать в комнату. Пол покрывала зелень пушистым ковром.

 

Йоль побежал на улицу, но новая беда перечеркнула его затею. Один из грибов, который он не заметил вырос до таких масштабов, что перегородил крыльцо. Йоль пытался толкнуть его плечом, но гриб не поддавался. Его кожа растолстела настоящей корой и Йоль поставил ссадину на плече.

 

Он посмотрел на ковер зелени в комнате, где лежала… лежит Рара.

 

Нельзя сдаваться. Каждая травинка может помочь.

 

Йоль ударил гриб раз, два. И на третий раз он выкатился из крыльца.

 

Глаза слепило солце. Гриб валялся, перевернутый на шляпку. Несколько рук схватили его и подняли. Это были Мипю и Рокк.

 

И Йоль увидел десятки пузыриков(среди них был и Ович), каждый держал в руках по снопу травы, остальные носились по его двору и рвали-рвали траву. Они выбежали из домов, чтобы помочь ему. Тут была вся деревня.

 

Йоль хотел сказать спасибо, но сказал другое:

 

— Туда-туда в дом. Кидайте перед зеркалом.

 

Все они вместе заносили траву в дом и кидали-кидали на пол, пока перед зеркалом, и под яльзиком не вырос огромный сноп зелени. В комнате пахло укропом и петрушкой — их гигантские листья словно опахала и спруты лежали поверх… чего?

 

Могилы?

 

— Что теперь? — спросил Рокк, когда гора зелени коснулась потолка.

 

— Да, что теперь! — попытался поинтересоваться Ебол.

 

Мипю стоял позади, около Овича. Все они касались округлыми животами друг друга. И Йоль не мог вспомнить дня, когда в одной комнате собиралось столько пузыриков.

 

— Ждать. — ответил Йоль.

 

И они ждали. Дождь на улице прекратился, и пусть на улице было ясно, свет в окне перегораживали величественные одуванчики, клевер, размером с яйцо дракона. Через это окно ворвался луч, который блеснул в глазу Рары. Этот луч спас ему жизнь.

 

Подосиновик под окном кухни размерами походил на зонтик для беседки. Кажется, его поначалу там и использовали, а к вечеру его срубили и пожарили. И ели все вместе. Йоль слышал запах, прилетавший с улицы, как слышал и звуки ломающихся стеблей и смех. Пузырики готовили и убирались.

 

— Поешь. — сказала мать и протянула ему тот самый каравай. Мать пришла из свое деревни, когда услышала о происходящем. Сейчас Йоль понял, откуда в нём столько упрямства. — Или помойся хотя бы, ты весь в траве, как с сенокоса.

 

Йоль смотрел на гору зелени, до потолка возвышавшуюся в комнате с зеркало. Капавший из стеблей сок подкрашивал в зеленый пол комнаты. Пахло пряно, но страшный запах листьей пока еще был тут, пусть и звучал тише. Йоль надеялся, что это хороший знак.

 

К вечеру стебли стали увядать, а гости расходиться, напоследок обинимая Йоля. Последней ушла мама, уже в сумерках.

 

Йоль боялся приподнять край зеленой кучи, чтобы посмотреть что там. Он не знал, что делать и надеялся, что увядающая листва это хороший знак. Он надеялся, что зеленый цвет сможет перебороть черный. Он надеялся, что бочка меда иногда побеждает ложку дегтя. И когда в голове вдруг проскакивала мысль, что это невозможно, он больно щипал себя ногтем за палец. Из пальца сочились теплые белые капли.

 

— Рара. — прошептал Йоль.

 

Темные силуэты огромного одуванчика качались за окном, словно пьяный великан пытался устоять в дозоре.

 

— Рырочка. — попытался он еще раз.

 

И услышал шорох. Брови поползли на лоб, на спине поползи мурашки, добрые мурашки.

 

Сработало! Сработало!

 

Зашевелились листья около двух глиняных бочонков с медом, которые принесли из соседних деревень. Ведь мед и клубнику этой деревни пустили на Йоля. Он не очень верил в мёд, но отказываться было неудобно. И частью души он верил, что иногда лишняя капелька надежды не помешает.

 

Рара была где-то там. Наверняка она не совсем понимала что происходит сейчас, оказавшись под снопом свежескошенной травы-переростка. Нужно было помочь ей выбраться.

 

Йоль залез в сноп, и его рука коснулась руки. Но это была незнакомая рука с тысячью пальцев. Он одернулся.

 

Из снопа зелени выбежала сороконожка и убежала на стену, огорченная что её пир потревожили.

 

И в комнате опять воцарилась тишина. И Йоль смотрел на неподвижный сноп до потолка. Он показался ему траурным венком. Всегда оставалась надежда, верно?

 

***

 

Это больше не было Рарой. Просто пепел на полу в спальне.

 

Нет.

 

Он очнулся уже в темноте. Он спал и проснулся от кошмара. И пот стекал по ногам. Огромный одуванчик покачивался за окном на ветру. Но там не было раньше окна. Там стояло зеркало. И отражения пошли в пляс, словно рябь на реке, гонимая течением, утекает к горизонту.

 

 

 

Йоль услышал шаги. В чудесном мире, существа могли бы заходить только через дверь, но этот мир не был чудесен. Отражение в зеркале исходило рябью, а в прихожей зазеркалья стояло существо из леса.

 

В голове Йоля словно открылось окно, и мысли полетели туда, словно стопка бересты.

 

— Я слышал ты умудрился сбежать из России. Это удавалось не многим. — голос звучал у него прямо в голове.

 

— Темный. Только на тебя надежда одна. Верни мою Рару. Прошу тебя. Её кровь почернела. Она там под травой. — Йоль упал на колени перед зеркалом.

 

Существо засмеялось.

 

— А что за это куча травы. Какой огромный лист базилика. Как будто шел Радужный дождь. Подожди… — существо засмеялось. — ты что действительно думаешь, что от черной крови есть противоядие.

 

Йолю показалось, что одеяния существа намного чернее, чем ему казалось днем. Темнее ночи, это было видно, но ещё не темны как ночь без сновидений.

 

Темный закончил смеяться и продолжал:

 

— То есть ты правда думаешь, что черную кровь можно излечить. — Смех прорвался, Темный прыслнул и Йоль увидел красные зубы. Он понял, что они красные даже среди ночи, или были испачканы в красном. Зубы были сложены в подобие злой улыбки. — Знаешь, твоё упрямство заслуживает похвалы. Оно думало, что черную кровь можно излечить зеленым цветом. Я может быть даже не убью тебя, если ты вернёшь мою вещь.

 

— Какую вещь?

 

— Какую вещь? Ту, что ты отнял у птицы в лесу. Я приходил к тебе ночью, пока ты спал три дня, но она пропала. Кстати, тебе не приходило в голову, что твою подружку стоило натирать чем-то белым: молоком или медом. Кровь же у неё белая. Какие же пузыри все-таки тупые.

 

Блестяшка в лесу. Йоль вспомнил тот звук, когда попал в другой мир, в Ариссу(он не мог вспомнить название этого места). Такой дзинь. Видимо, он уронил блестяшку темного. Йоля осенило, но он испугался, что Темный мог услышать это и стал думать шепотом.

 

— Я знаю где она и верну её, если ты вернёшь Рару. — Йоль уставился на куст зелени, постеппенно высыхающе и теряющей свежесть, но все ещё пряно пахнущей приятно. Этот аромат прогонял вонь гнилой листвы.

 

— Нет, ну они и правда тупые. — Темный вышел из прихожей зазеркалья и поставил ноги на край снопа. Травинки под его ногой тут же высохли, истлели. — Ничто не способно вернуть заболевшего черной кровью. Это законы этого мира. Даже колдуны не способны их нарушить.

 

— Это брехня. — прошептал Йоль. Его руки зажглись горем, лучше бы его руки отрубили, было бы не так больно.

 

— Знаешь что не брехня. Я могу спыхнуть тебя прямо тут. Если ты хочешь. Нет… Я превращу тебя в ложку, или в вилку. И твои матери о отцы до конца жизни будут искать тебя, а ты будешь… я если честно не знаю, что испытывают люди закованные в камень или предмет. Давай попробуем.

 

— Мне уже все равно. — не успел сказать Йоль.

 

Темный поднял руку. И тут все пропало: небо и земля, верх и низ, свет и даже прекрасная тьма; пропали руки и ноги, даже мысли — он словно взморозился. Но был, существовал. Это тянулось очень долго. Невыносимо долго. А потом Темный вернул его.

 

— Тебе понравилось? А представь годы, тысячелетия… Говори где моя вещица!

 

Йоль молчал. Темный поднял руку, но Йоль опередил его.

 

— Нет, пожалуйста. Не надо. — взмолился он, и взмолился искринне. — Я знаю, где ваща блестяшка. Я забыл её там. В Ариссе.

 

— В России?

 

— Верните меня туда и я принесу её.

 

Темный задумался. Рябь в зеркале постепенно разглаживалась. Темный силуэт оруванчика за окном клонил голову к земле.

 

— Ты лжешь. — произнес Темный. — Я помню тебя в лесу. Ты хотел убежать. И моя вещь исполнила твоё желание. Сейчас ты тоже убежишь.

 

Йоль вдруг понял, что больше не хочет никуда убегать. Он хочет лишь ещё раз посмотреть на идеально толстую Рару.

 

— Я думаю, ты бы не обратился к пузырю, если бы мог найти её.

 

— Какой же ты тупой остолоп. Невероятно. — Темный выглядел смущенным. — Ладно, может быть я просто недостаточно тупой, чтобы найти её. Закрой глаза, мы пойдём вместе.

 

Йолю почувствовал шершаву ладонь на плече. А еще он почувствовал, как его всасывает что-то большое, огромное. На секунду тихое море тьмы и в ней спящая Рыба, и снится ей мир радуги и пузырей. А потом их выплюнуло.

 

Йоль увидел свои руки. Белые, на них кровоподтеки: бурые. Перед ними стояли существа в странных кальсонах с тремя полосками на лампасах и курящие трубки клубничного дыма. В руках они держали блестяшку.

 

— Смотрите, толстый вернулся. Привет, толстый!

 

Йоль махнул им. Парни выглядели достаточно крепкими, чтобы справится с Тёмным. Кстати где он?

 

Темный в этом мире выглядел как один из местным существ. Йоль задумался, а как выглядит сам. Йоль почему-то стоял на коленях, около одно из… он не знал что это. Блестящее на колёсах. У темного были сальные волосы и прыщавое лицо.

 

Парни были достаточно крепкие, а блестяшка исполняла. Желания. И если бы он.

 

— Не получится. Ты опоздал. — произнёс Темный и вытянул в руке блестяшку. — Я оставляю тебя здесь. Посмотрим, сможешь ли ты убежать ещё раз.

 

И темный расстворился, оставив Йоля посреди бесконечной холодной пустыни. Под огромной картиной с белой, синей и красной полосой.

 

— Ты бы оделся. — сказали существа. — На, возьми мою куртку.

 

— Это уже не поможет.

 

— Бери говорю. Ух, упрямый. Потом занесешь в 47 квартиру. — сказало существо, а Йоль посмотрел на него полными непонимания и боли глазами. — Или можешь не заносить.

 

Йоль только сейчас почувствовал холод, но он был ничтожен по сравнению с тем горем, что горела у него в руках, в животе. Сердца перекачивали горе по всем сосудикам его тела и это горе было страшней любой черной крови.

 

Он остался один, совсем один.

 

По картине нарисованной углем по граниту мельтешили люди, под облаками пряталось солнце.

 

А потом зажегся фонарь на мосту. Словно апельсин бросили в кострище.

 

 

Йоль почувствовал, что его всасывает куда-то. Что-то огромное. Видимое меркло и на мгновение он оказался в темноте. Темноте бытия.

 

Всего лишь краткий миг, но его хватило, чтобы нашептать в темноту мироздания пару слов.

 

— Пусть тебе приснится, что Рара жива.

 

Рыба дернула хвостом во тьме мироздания, еще более темной, чем ночь без сновидений. И тьма пошла рябью.

 

И Йоля выплюнуло. Он упал в траву. Он понял, что лежит посреди снопа травы. Пряный аромат травы перекрывал вонь гнилых листьев. Йоль скатился вниз и замер у основания снопа.

 

Была ночь. От все ещё горевшей свечи тени прятались по углам, и словно бы покачивалась ведомыя более крупными волнами в океане бытия.

 

— Рара… — прошептал он.

 

Пара веток упала со снопа. Снала Йолю показалось, что это шевелится Рара, а потом понял, что сноп сам рушился потревоженный падением из другого мира.

 

Рыба не услышала его просьб. А Рара останется пеплом под снопом травы. Он не хотел поднимать траву. Больше никогда. Возможно больше даже не будет выходить на улицу, потому что трава будет напоминать ему о Раре. О его упрямстве.

 

Но куда деться от травы. Сможет ли он вернуться в Россию. Вряд ли. И хочет ли он?

 

Похужшие листья гигантского укропа продолжали скатываться с горы зелени. А потом оттуда появилась рука с жирными пальцами.

 

Он сразу узнал эту руку.

 

— Рара!

 

— Где я?! Что такое?

 

— Параллелипипец. Россия. — произнес слова, единственно близкие к красоте его счастья в эту секунду.

 

Он бросился к снопу и стал раскапывать, руками отбрасывая стебли и иногда цветки. Он немного боялся увидеть то, что там может быть, но потом его рука коснулась чего-то теплого и идеально округлого. Он пытался обнять её живот, но он был слишком большой, слишком прекрасный, чтобы его можно было обнять одному.

 

— Йоль, это ты? Почему уже ночь? Где мы.

 

Он нашел её руки и помог подняться.

 

Йоль давно не говорил ей комплиментов, но сегодня комплименты самы выпрыгнули из него.

 

— Рара, ты такая толстая, что меня тошнит. Я очень сильно тебя люблю.

 

В свете свчи он видел её значки. Уже не черные, а черничные. И они становились все больше и больше. И он мог бы искупиться в этом озере.

 

***

 

Грибами и пряными травами они поделились с соседними деревнями. Самые старые из пузырьков ели с удовольствием, потому что последний радужный дождь по их словам произошел, когда они были еще совсем пипками.

 

Они срубили огромную рябину, и выточили из неё стол. И всех, кто приезжал, усаживали за этот стол. Чтобы принести наспех сколоченный из досок поддон понадобилось семеро крепких пузыкей. Они несли его, накрытый лоскутным одеялось, сшитым из простыней, потому что не существовало такой большой ткани, чтобы накрыть главное блюдо.

 

Сорвать покрывало доверили Йолю, но с первого раза он не смог. И ему помогла Рара. Покрывало упало, и все зааплодировали: на столе стояла огромная земляничина в два пузыря ростом, и шесть в ширину.

 

Рара нашла её в зарослях, уже за из терриротией. Видимо одна из капель, или просто брызги вылетели мимо их участка. Стол был длинной во всю улицу, и к вечеру от гигантичесткой земляничины осталось только белое основание. Оно приятно пахно, но сладостью не обладало.

 

Последним тостом, как и первым, было:

 

— За Рару и Йоля, прогнавших кровь кровь черную!

 

Все ликовали, но когда наступили черничные сумерки быстро разбежались по домам. Йоль тоже убежал.

 

Йоль почесал руку, где зарубцевался шрам, оставленный клювом птицы.

 

— Болит? Спросила Рара.

 

— Болит.

 

Подошел отец и протянул Йолю сверток. Внутри лежал тот самый каравай.

 

— Осталось на столе, думал ты заберешь.

 

— Нет… А знаешь давай. Да, давай, спасибо!

 

Отец улыбнулся.

 

Утром следующего дня, Рара застала Йоля сторожащим зеркало.

 

— Что ты тут делаешь?

 

— Ничего.

 

— Врунишка.

 

— Толстушка.

 

Она заулыбалась.

 

 

На самом деле Йоль все еще ждал возвращения темного. И свою кару. Но темный не приходил. Йоль видел миры по ту сторону зеркала, видел Рыбу, которая видела сны. Сном которой был Йоль.

 

Рара сняла яльзик, висевший над треугольным дверным проёмом. Последнее напоминание о другом, чудесном мире — но мире, куда он уже не собирался уходить. Ему нравился обычный мир.

 

— Мне все интересно. Что ты тут написал? — спросила Рара.

 

— Я уже не помню.

 

— Очень жаль.

 

Рара провеля рукой по яльзику и по странным символам на нём. Она не знала, что они означают, но потом даже сама могла где угодно начертать эти странные руны:

 

Р

О

С

С

И

Я