- Эй, ты как, в порядке? – кряхтит мне очередной утешитель, считающий, что может силой слова вывести меня из выгребной ямы, в которую я сам добровольно прыгаю.

Сейчас таких утешителей было полно. Прошел месяц или больше с того момента, как моя жена и дочь погибли. Собралось много народа, чтобы меня поддержать и, как они выразились, чтобы я остался наплаву. Эти две самые главные женщины в моей жизни разбились на машине. Самое смешное, что эту машину вел я, или не очень смешно. На мне ни одной царапины, а у жены сломанные ребра, пробившие ей легкие, и дочь, вылетевшая через лобовое стекло. Может дочурка выжила бы, если на пути её полета не встала бы неподвижная стена. Интересно, она там всегда было или специально подкралась и встала перед моей дочкой. Кровь, хруст костей, застрявший в ушах. Я до сих пор слышу, как захлебывается моя жена от крови, которая попала в легкие.

- Да, я в порядке. Лучше не бывает.

Я оглянулся. Куча народа в черном одеянии. Болтали, пили, собирались в группы, словно на светском рауте. Может это он и есть. Даже смерть человека не может помешать какому-нибудь обывателю высказать свое мнение по поводу нового проекта в сфере образования, а другим с удовольствием это выслушать и рассказать потом своим женам дома, какой тот придурок. Ничего не меняется. Я отпил из бокала с вином. Хотелось чего-то покрепче, но мне не хотелось портить поминки моих красавиц, хватило того, что я отнял у них жизни. Если бы я тогда увидел фуру, а не был занят тем, что спорил с женой по поводу цвета занавесок, то сейчас сидел бы на диване и смотрел, как толстеет моя жена и как дочка приносит двойки из школы, зеленые занавески висели бы на окне, как хотела она, и был бы счастлив. Вдруг мой бегающий взгляд спотыкается на балках, коими был располосован потолок. Не придавал раньше им столько внимание. Они были декоративные, не имеющие не какой нагрузки. Интересно, они крепкие?

- Знаешь, что самое ужасное в этой катастрофе? – мурлычет подсевшая рядом женщина. Нас отделял маленький стеклянный стол, заставленный пепельницами, бутылками и бокалами. Сидим возле окна. Желтые шторы колышет ветер.

Половину её лица скрывала черная шляпа с большими полями. Напоминала пляжную. Её губы горели красной брусникой среди всего черного наряда и бледной кожи, почти прозрачной. Черное коктейльное платье довольно короткое, чтобы проявить интерес и достаточно длинное, чтобы создать интригу. Она положила ногу на ногу, покачивая туфелькой и отвлекая тем самым внимание от всего мира. Я и при жизни жены не особо чтил свои обеты, данные у алтаря, так почему же сейчас церемониться.

- Мой перегар, – пытаюсь отшутиться, даже немного флиртовать. Улыбка даётся с усилием. Конечно же, после месяца беспробудного пьянства и ощущения того, что у меня ничего не осталось, кроме чувства бесконечной вины, довольно сложно хотя бы начать улыбаться.

- Ты не пишешь, – черт.

Она права. С того момента, как их приняла сырая земля, я не выдавил из себя ни одной строчки.

- Дерьмого. Я, ведь, вроде писатель.

- Лучший из живущих.

Она улыбнулась, растягивая брусничные губы. Рыжие волосы колыхнулись в усмешке. Я даже не знаю кто она. Я и вправду забросил писать. Слишком больно, так больно, что я не хотел выкидывать свое тело с дивана по утрам, а, выкинув, выбегал на улицу, дикий, обезумевший отчаянием источаясь, я шатался и напивался, где только можно.

- Мой вам совет. Вы потеряли музу, да что там музу. Смысл жизни. Вам нужна смена обстановки. Нужна встряска. Смена декораций. Легкое сумасшествие. Вы сможете убежать от всего: от боли, от окружения, даже от себя самого, чтобы обрести себя вновь.

- Серьезно? Так буквально. Если ты от моего агента, то поцелуйте меня оба в жо… Хотя. Точно, а может, только ты поцелуешь меня туда? – моя правая бровь, чуть приподнялась. Запиваю свою идею очередным бокалам. Несмотря на мою желчь, может она права. Надо развеяться. Не могу трезво мыслить. Бросить все и убежать, укрываясь от всего. Этот город и так уже слишком сильно ухватил меня за ворот.

- Любопытно, - ни пощечины, ни оскорбления. Просто любопытно. Что это вообще значит?

Уходит. Не отрываю взгляд от её плывущей походки. Роковая женщина. Ну, наверное? О таких, как она, я никогда не писал. Я был горазд на какие-то страшилки для людей, чтобы взбодрить их застоявшуюся кровь в венах, а хотелось куда выше. Писать целые романы на подобии классики, что преподают детям в школе в надежде, что они поймут те произведения, которые порой не до конца понимают сами авторы.

Сжимаю стакан в руке из всех оставшихся сил, которых еле хватало, чтобы жить. Стекло трескается и лопается. Осколки разлетаются в стороны. Сил еще на удивление хватает. Привлекаю внимание своей выходкой. Тяжелые взгляды недоумения. Как я мог помешать им? Все меня уже давно похоронили вместе с моей семьей за разговорами. Кровь стекает по ладони, капая вниз. Красный шарик не успевает долететь до земли, как стены вмиг рушатся, обнажая темный туманный лес, скрытый за ними. Паркет покрывает пожухлая гнилая листва. Небосвод загородили кроны черных стволов столетних секвой. Капля с оглушающим грохотом разбивается о сырую почву. Вмиг подымаю голову, дергаясь от удара капли. Стены снова вернулись вместе с полом и гостями, которые уже давно снова забыли обо мне, дальше обсуждая, кто как лечится от геморроя.

Вечер закончился, и дом опустел. Поднявшись в свою комнату, застаю растрёпанную кровать. Одеяло, подушки лежат в том же положении с того дня, как я покинул кровать со своей женой, а вернулся домой без неё. У меня не хватило духу спать на кровати, пропахшей её запахом. Я спал, где попало: на кресле в гостиной, на полу – везде, кроме кровати. У стенки стоял стол с ноутбуком. Усевшись, включаю монитор. Яркий свет колет глаза. Выскакивает Word. Несмотря на все, что произошло, мой контракт с издательством никуда не делся. Я должен что-то написать. Нужны деньги, чтобы дальше изводить себя в алкогольном беспамятстве. Это не так дешево, как может показаться. Измарать лист бумаги, светящийся белоснежным цветом перед лицом, кажется невозможным. Будто бьюсь головой о стенку. Пусто. В голове, в душе, в жизни. Стены сдавливали, пульсируя. Казалось, началось землетрясение. Я выскочил из-за стола и зажался в углу, обняв колени, прижатые к груди. Не знаю, сколько просидел в темноте. Чувствую себя улиткой или устрицей, которую выковыряли из своего панциря, и теперь она медленно расползается на тарелке какого-нибудь гурмана, который прежде чем просто взять и съесть, добьёт её вилкой, пока она не станет похожа на решето. Не знаю, на какой из этих я стадий. Знаю лишь, что надо прочистить голову и постараться избавиться от давящей боли в груди и от тяжких мыслей, которые приковали меня к темному углу.

Кровью пахнет. Когда встаю, замечаю, что с лица капают багровые капли, отбивающие марш по паркету. Прикусил губу настолько сильно, что ворот рубашки перестал быть черным, став багряным. Подо мной была маленькая лужа крови, стекавшая с подбородка, рисуя узоры на шее.

Иду на кухню, надо смочить горло.

С каждым шагом темнота уходит, и дом заливается золотистыми лучами солнца. За приоткрытым окном из-за летней жары слышно пенье птиц. Я улыбаюсь. С губой все в порядке. Касаюсь её пальцами. Целая. По всему дому гуляет аромат свежей выпечки. Захожу на кухню. За столом сидит дочка, доделывающая уроки перед тем, как отправиться в школу. Всегда говорил, что лучше делать вечером, но она попросила меня почитать ей свой рассказ в стомиллионный раз, и я не смог отказать. Весь прошлый вечер мы провели, читая мою писанину, прячась под пледом и подсвечивая листы фонариком. Рядом из угла в угол кухни порхает жена. С самого раннего утра она у плиты, чтобы порадовать меня и дочку. Я медленно крадусь к ней. Обхватываю сзади её талию и прикасаюсь губами к шее. Она тает в моих объятьях. Она разворачивается. Её улыбка ослепляет больше, чем июльское солнце. От неё приятно пахнет. Карамель? Определенно. Её волосы пропахли этим запахом. Мы целуемся. Я никогда не закрывал глаза при поцелуях и не закрываю сейчас. С удовольствием рассматриваю её только начинающие появляться морщинки. На скулах расположились милые веснушки. Поцелованная солнцем, я говорил своей рыжеволосой жене. Чувствую, как что-что лезет из её приоткрытых губ в мой рот. Жидкое и теплое, оно заполняет весь мой рот и заставляет оторваться от неё с причмоком. Её глаза и лицо изменились. Она в ужасе. Меня окатывает фонтаном крови, бьющим из её рта. Сам сплёвываю кровь, которая попала мне в рот при поцелуе. Она хватает меня за руку. Жена гнется к земле, захлебываясь в собственной крови. Я пытаюсь что-то сделать, мельтешу глазами в надежде найти то, что ей поможет. Она сжимает мою руку еще крепче. Кровь остановилась, и она сама перестала двигаться, упав замертво. Я замер над ней. Вспоминаю, что сзади дочь, поворачиваюсь. На месте её головы лишь какой-то ошметок мяса, с сочащейся из него кровью. Слезы растворяют пространство. Пытаюсь собрать её голову обратно из маленьких розовых кусочков, усеянных по столу. Начинаю кричать и биться в отчаянном всплеске эмоций. Солнце гаснет, освещающее весь этот ужас, и я оказываюсь на той же кухни. За окном темно и барабанит дождь.

Все серое, как и должно быть. Пусто, никого кроме меня на кухне. Быстро выбегаю, чувствую, как щиплет губу. Чуть касаюсь рукой губ. Оголенный свисающий кусок мяса на месте нижней губы дергается от моей трясучки, растерзанный моими же зубами. Просто нервы разыгрались, говорю вслух, пытаясь себя успокоить. Больше некому.

Все. Решаюсь. Иначе нельзя. Не получается. Странно, насколько легко мне дался выбор. Возвращаюсь в зал. Я иду. Уже скоро я буду рядом. Заверяю себя. Потерпите, папа скоро придет. Перекидываю веревку через балку на потолке, привязав один её конец к ножке старого дубового шкафа викторианской эпохи. Целое состояние стоит. В углу горит лампа. Тень пляшет по комнате за мной, пока я двигаю стол под свисающую петлю. Другой конец веревки, перекинутый через балку, связанный в петлю, раскачивается из стороны в сторону в воздухе. Забираюсь на стол, опрокидывая пару стаканов, наступив в тарелку с недоеденными закусками. Я уже почти. Близко, очень близко. Только не прогоняйте меня обратно. Прошу. Не могу. Не хочу. Голова пролезает в петлю. Веревка давит горло. Вздохнув напоследок, пяткой опрокидываю стол на ребро. Скатерть с посудой падают на пол. Треск и грохот. Ноги задергались в пустоте, не находя опоры. Шею режет и обжигает. Стараюсь меньше сопротивляться, отдаться полностью гравитации. Руки барахтаются в воздухе, преодолеваю желание уцепиться за веревку. Не моргаю. Кряхчу и давлюсь слюной с кашлем. Глаза навыкате лезут на лоб. Пламя разрастается в груди, испепеляя нутро. Последний воздух покидает тело через раздутые ноздри. Хмыкаю, скулю. Веревка чуть, еле слышно трещит от тяжести. Глаза, наконец, смыкаются в усталости. Темнеет. Становится тише. Понимаю, что я еще кряхчу, но не слышу звуков, издаваемых ртом. Аплодисменты. Занавес.

Свет от факела, упавшего на камень, слепит глаза в кромешной тьме. Склизкий чешуйчатый хвост обвивает горло, сдавливая. Чудовище подымает меня над болотом. Бью ногами по воде. Волны пенятся, разрывая болотную поросль, покрывающую воду. Меч свистит в воздухе в надежде обрубить хвост. Оно подкралось сзади, скрываясь под водой. Даже не успел обернуться, как оно поймало меня. Голова трещит. Еще чуть-чуть и чешуйки твари на хвосте начнут перерезать шею, словно пила. Ударяю мечом. Еще удар. Чувствую, как сталь взрезается в мясо. Что-то обжигающее льет на затылок. Плюхаюсь в воду. Болото было по пояс. Вынырнув из воды, снова оказываюсь один. Даже ряби нет на темно-бурой глади. Подбираю факел, отмахиваю мглу в сторону. Десятки острых ножек зацокали по каменным булыжникам, усеянным вдоль берега. Оборачиваюсь. Дно илистое, засасывающее, сковывает движения. Сверху с деревьев свисают толстенные лианы. Перепутанные, зеленые вены леса, тянувшиеся от дерева к дереву, в паутинном беспорядке не дают проходить свету луны в этот край леса. Всплеск. В отражении лезвия, среди бликов огня факела, замечаю крадущуюся тварь по лианам. Вися вниз головой, она быстро перебирает своими ножками, напоминающими кинжалы, навстречу мне. Наотмашь бью вперед. Черная кровь кипит от соприкосновения с водой. Вокруг поднялся пар. Чудище скрывается под водой. Передо мной лопаются пузырьки. Всплеск. Брызги летят в стороны. Из белой пелены вылетает черный силуэт. От столкновения мое тело отрывается от земли. Бьюсь спиной о камни, удерживаю факел в руке, чувствую странную легкость в другой. Меч вонзился в брюхо чудища. Брызги летят в стороны от бьющегося в агонии монстра. Ладонь рыщет по торсу в поисках склянки. Разбиваю сосуд об лианы над головой. Запах масла приятно щекочет нос, затупляя зловонную сырость этого места. Чудище последним рывком прижимает меня к камню, надавив на грудь острыми отростками, медленно втыкающимися в неё. Челюсть распахивается перед лицом. Слизь комками стекает по зубам пасти твари. В глубине зияющей черноты пасти, полной острых мелких зубчиков и двух клешней растущих по бокам, различаю свое лицо, вылезающее наружу. Склизкое лицо полностью выдавливается из чудища. Глаза открываются под слоем прозрачной слизи. Четыре черных зрачка на сверкающем желтом круге в кровавых белках глядели сквозь меня.

- Я чувствую. Твоя боль, - раздались слова, сказанные моим голосом, сказанные не мной, доносившиеся сквозь сжатые губы двойника, - безмерна.

- Позволь её разделить!

Вздымаю вверх факел. Пламя касается промасленных лиан. Вспышка огня разбегается по зеленым переплетениям. Чудище, визжа от света, пятится назад. Огонь разрастается, освещая болото. Чёрное зеркало воды заискрилось отражением оранжевых лепестков огня. Искры парили в воздухе мотыльками. Бью ногой торчащую в брюхе рукоять, загоняя меч дальше. Остриё с хрустом прорывает изнутри панцирь на спине. Ноги подкашиваются. Тело мякнет, и я плюхаюсь лицом в зеленую трясину.

Открыв глаза, резко вскакиваю. Грудь горит. Хватаю ртом воздух, что есть мочи. Глаза сухие, будто и не закрывал их ни на мгновение всю ночь. Чувствую засохшую кровь на лице. Острая боль пронзает весь организм. Обнаружил лампу в руке, ту, что стояла в углу. Бросаю её в стену. Осколки летят по комнате. Понимаю, что обоссался. Желтая лужа кляксой тянется от мокрых штанов. Даже суицид не удался. Кто же такой важный не хочет, чтобы я умирал, кто не дает мне ни единого шанса. Голова трещит. Вески сдавливает тесками. Пальцы касаются шеи. Стягиваю петлю с шеи. Рядом лежит разломившаяся балка. Некрепкая оказалась. Следы от веревки отчетливо чувствуются на сдавленной коже. Желтые шторы бесятся в яростном хаотичном танце под порывом ветра, влезшего через окно.

Сходил в душ. Пользуюсь моментом, пока сознание снова не начнет подшучивать надо мной. Сменил штаны, промыл прокусанную губу, залепил её пластырем и перевязал порезанную руку, теперь можно хоть на подиум. Сломленная дрожью рука еле попадает в рукав пальто. Вот я уже на улице. Горячка спадает. Прохладный соленый воздух, дующий с доков, трезвит голову, оставляя неприятное послевкусие. Чайки жалобно кричат, кружа над головой. Октябрь хохочет, вечно пьяный. Растворяюсь в переулках. Обхожу освещенные места. Это несложно. Сутулые мерцающие фонари, склонившиеся над улицами, выложенными брусчаткой, гудят, заглушая мысли. Шагая по брусчатке с полосами зеленного мха в щелях, дохожу до пристани. Посреди рыбачьих лодок и кранов, грозно нависших над черным зеркалом морской глади, вдалеке, в тумане, виднеются очертания призраков, бороздящих морские просторы. Силуэты парят в пустоте, обездоленные и неприкаянные. Меня это пугало. Да, скорее пугало, что я такая же потерянная душа, только по другую сторону. Вдруг это их сторона живых, а я давно умер, и на меня смотрят с пристани, где я блуждаю в тумане над волнами. Ухожу прочь, не смею беспокоить их сомнительный покой.

Фонарный столб, одетый в приклеенные рекламки и объявления, сгорбился над дорогой. На одной из бумажек красовалось фотография маленькой девочки. Рыжие волосы. Широкая улыбка, оголяющая синюю резину зубных скоб. Веснушки. Милая. Вчитываюсь. Пропала? Ухожу. То есть, как пропала? Возвращаюсь к столбу, срываю объявление. Пихаю бумажку в карман, вдруг она подвернется где-нибудь, стану народным героем. Нашел забытую флягу во внутреннем кармане. Шаг за шагом. Глоток за глотком. Вот так и текло время. Что-то сверкнуло на ночном небе. Вдали послышались раскаты грома. Гроза. Треск и грохот становились все ближе. Небо покрывали светящиеся шрамы. Переплетаясь в неясные узоры, они неслись яростной конницей, напоминая дикую охоту из старых сказок.

Первая капля ударила меня по переносице. Вторая, третья. Ливень начал штурмовать город. Шум дождя что-то нашептывал. Не разобрать. Как бы мне хотелось растаять под ним, смыться потоком в канализацию, потом в море, став единым целом. Оставшиеся капли разума потащили меня в укрытие. Под раскаты грома и хлюпанье моих дырявых туфель я и сам не заметил, как забрался по широким ступеням, ведущим к входу заброшенной церкви. Старая и мрачная готическая церковь ужасала при вспышке молнии, разрезая своими острыми углами небо. Двери стучали от ветра.

Что ж, почему нет? Усталый путник скроется от дождя в церкви. Бог всех принимает или мы хотим, просто хотим так думать. Несмотря на напряженные отношения с бородатым хозяином, восседающим на небе, я без приглашения врываюсь в его дом. Дождь и гроза остались за дубовыми дверями, что я закрыл на засов, не желая, чтобы они дальше бились в агонии от порывов ветра.

Запах склепа ударил внос. Тухлый, скисший запах витал по залу. Это была неосвещенная заброшенная церковь, уж не знаю по каким причинам, но я знал, что она давно пустует. Посреди рядов скамеек, среди скомканных мокрых газет, раскиданных по полу, шипели в полумраке красные свечи. Воск медленно плавился под пламенем, стекая вниз к основанию. Несколько десятков огоньков вели к центру зала, образуя тропу, перерастающую в полукруг, выставленный вдоль подиума, с которого обычно вещали священники. Позади постамента с раскрытой библией подвесили на гвозди Иисуса. Возле его ног валялись пустые бутылки беспросветного болотного цвета. Высеченный из бронзы, покрытый антрацитовым цветом, он склонил голову на плечо. Грустные глаза смиренно наблюдали за тающими огнями, которые переливались, играя цветами на его металлическом теле. В них не было того сострадания, которым обычно наделяют его духовники. Взгляд был больше уставший, чем измученный. Он не хотел никого спасать или учить, он просто хотел отдохнуть, слезть с деревяшек, освободить руки от пут, гвоздей, которыми прибили его к изваянию.

- Привет, парень, как дела? Ты не против, я здесь посижу. Похоже, ты не ждал гостей, да? Не беспокойся, я не скажу твоему старику про бардак. Хотя проветрить не помешало бы.

На секунду реальность пошатнулась, переключив кадр. Вместо серых заплесневелых стен вдруг возникли поросшие мхом мраморные стоявшие стойком плиты и колонны. Свечи погасли, а на улице воссиял день. Это было легко понять из-за отсутствия крыши. Статуя посредине преобразилось. На каменном полумесяце восседал на корточках сгорбленный человек из серого камня, цвета высохшей белой глины. Голова, украшенная черепом оленя, в глазах которого замерла позолоченная змея, чуть наклонена набок. Руки, распростертые вперед, подзывали подойти поближе. Ветер поднялся, разбрасывая листья. Место было заброшенным и навеивало чувство забвения. Сын местного бога в заброшенном храме казался вот уже ни одну сотню лет ждет чего-то или кого-то. Рядом в углу из лужи собирались капли, взмывающие вверх, разбиваясь о потолок в такое же мокрое пятно. Делаю шаг навстречу к тотему, порыв ветра щекочет глаза. Протираю глаза от попавшего в них песка. Ветер замолчал, укладывая листву на плиты. Еще шаг. Полубог срывается навстречу, спрыгивая с полумесяца. Движение резки и неуловимы. Отшатнулся назад и вмиг оказываюсь в объятиях божка, появившегося сзади.

Открыв глаза, обнаруживаю себя в той же церкви, в которую зашел. Иисус смотрит на меня. Мельтешу руками по телу, проверяя все ли цело. В углу с потолка падают вниз капли, собрав лужу. Тихий, приглушенный стон раздается из исповедальни. Случайно сбиваю свечи, подходя к дверке маленького помещения. Распахиваю дверцу. Маленькая девочка, прижав к груди ободранные окровавленные колени, шмыгает носом, повторяя что-то снова и снова.

- Эй, привет. Я тебя не трону, - говорю шепотом, чтобы не спугнуть, - ты здесь одна?

Девочка, не обращает на меня внимания. Достаю скомканную бумажку из кармана. Пропавшая девочка - это она. Веснушки, еле различимые от грязи. Рыжие волосы взъерошены. Не улыбается. Рыскаю по карманам куртки в поисках мобильника. Повезло, нашел. Решаю позвонить в службу спасения. В трубке мурлычет приятный женский голос, любезный и четкий. Рассказываю о девочке из объявления. Говорю, что она пропала, а я её нашел. Герой чертов. Прошу приехать службу по адресу. Она благодарит меня за помощь в содействии и говорит, что скоро приедут службы. Теплое спокойствие растекается по телу. Такие эмоции стали роскошью для меня.

- Убей его, - шепчет детский голос.

- Кого там черт принёс? – раздается скрипучий голос за спиной.

Оглядываюсь через плечо, убирая телефон в карман. В арке, ведущей на второй этаж, на крученой лестнице появляется силуэт. Мужчина одет в розовый махровый халат, загребающий подолом грязь с пола. Халат распахнут, под которым ничего неодето. Обвисшая кожа, покрытая седыми волосами, усыпана гнойниками и прыщами. Платок, давно потерявший белый цвет, повязан на голове. Неопрятная борода. Седые сальные волосы, выглядывающие из-под ткани платка, сосульками растопырены в сторону.

- Ты хоть бы штаны надел, – обращаюсь к бомжу. - Стойте. Черт! Нет! Это ты её похитил! Ты, урод старый!

- Кого? – извращенец не успевает оправдаться, как я, хватая его за грудки, швыряю в сторону под ноги Иисуса.

Ногой бью под дых. Пинаю его, что есть мочи. Не даю возможности подняться. Кровавая пелена застилает глаза. Не рассуждаю о том, что правильно это или нет. Хотя честно, я считаю это правильным. Хватаю библию с постамента. Тяжелая книга, выделанная в коже и обитая позолоченными углами из серебра, служит для меня бичом правосудия, которой я наношу удары по извращенцу. Острые углы кромсают плоть. Хватаю за ворот халата, бросаю его на постамент. Его тело оголяется еще больше. Он стонет. Даже не осознает, что происходит. Возношу руку с библией вверх, свет молнии и грохот грома пролезают через бойницы. Смертельный блеск проскальзывает по углам книги. Удар по телу. Еще удар. Тело в мгновение меняется, омерзительно дряблое тело перекрашивается в белый цвет высохшей глины. Вокруг витает листва, вздымаясь волнами. Из полубога льется обычная красная кровь. Еще удар. Меч пронзает мясо. Череп оленя спадает с головы, падает вниз, разбиваясь о каменный пол. Шипение. Золотая змея обвивает сапог. Изогнувшись пружиной, она кусает меня за руку. Зажмуриваюсь от боли.

Открываю глаза. Маленькая девочка меня держит за руку, отводя от сжавшегося в эмбрион плачущего бомжа. Он жив. Другая рука не отпускает окровавленную библию. Столько народу поубивали из-за неё, почему бы не попробовать убить кого-то ей?

Сквозь витражи окон мигают красно-синие проблесковые маячки полиции. Свет фонарей просачивается сквозь щели в двери. Топот сапог по брусчатке.

- Знаешь что самое страшное? – спрашивает меня девочка, не отпуская руку.

- Что?

- Ты не пишешь.

Дверной замок разлетается в щепки. Огни фонарей забегали по залу.

- Руки вверх! Чтобы я их видел. Отойди от него!

Несколько полицейских окружают меня. Они кричат, чтобы я сдался. Задираю руки вверх, по команде. Не отпускаю библию. Капли крови стучат по каменным плитам пола. Ищу глазами девочку. Пусто. Удар по запястью прикладом пистолета заставляет выпустить библию. Меня прижимают к земле, надавив коленом на спину, одевают наручники. Стон бомжа перебивает крики и вой мигалок полиции. Перед лицом лежит объявление о пропажи ребенка. Смотрю на год рождения девочки. Черт! Черт! Черт! Объявление оказывается двадцатилетней давности. Этой девочке, сейчас уже больше тридцати, если она еще жива, если её тогда нашли. Черт!

Удар молотка заставляет замолчать гудящую толпу присутствующих. Нанесение тяжких телесных повреждений в состоянии помутнения рассудка в связи с прогрессирующим острым психозом. Меня объявляют невменяемым. Адвокат подсобил. Зачем он так сделал? Я же абсолютно здоров. Я уверен. Суд постановил, что после наступления психического расстройства, исключающего возможность назначения наказания, после совершения мной преступления, меня следуют поместить в психиатрическую лечебницу до моего полного выздоровления, после чего суд вынесет дальнейшие распоряжения. Теперь меня ждало новое место жительство. Психбольница. Прекрасно. Соседи шумные будут, пошутил про себя.

Завтрак состоял из жидкой коричневой субстанции, которую в меню называли кашей, и пяти видов разных пилюль. То же самое было на обед и на ужин. Проведя несколько недель в учреждении, я понял, что лучше с людьми, которые слюни пускают, чем те, что готовы в любой момент воспользоваться тем, что ты мыло уронил в душе. Таблетки помогали, только теперь постоянно казалось, что на руках была кровь, которую как бы я тщетно не пытался смыть водой с мылом, оставалась, въевшийся, впечатанной в кожу. Встреча с моим ведущим психиатром откладывалась день ото дня без объяснения причин.

Прошла еще неделя. Кончиками пальцев хватаю за голову пешку, делая ход по шахматной доске. Напротив меня никого. Тру ладони в надежде соскоблить брызги крови. Ко мне подсаживается человек. Выше меня, довольно крупный. Лысина лоснится под светом, бьющим из окна.

- Сыграем? – спрашивает меня незнакомец.

- Нет.

Он тоже делает ход пешкой. Видно мой отрицательный ответ никак не повлиял на исход дальнейших событий. Мы начинаем партию.

- Я слышал, ты писатель, верно?- Его конь делает вилку моей ладье и ферзю.

- Нет, - съедаю его слона.

- Зачем ты пишешь? – он делает рокировку, уводя из под удара, короля.

- Страх, – ладьей иду, вперед прижимаясь к углу, отрезая несколько его фигур от ходов вперед по клеткам.

- Так ты все-таки писатель, – съедает мою ладью.

- Нет, - объявляю ему шах.

- Какой страх? – он приводит одну пешку к противоположному концу доски, меняя её на съеденную мной его фигуру.

- Страх перед смертью. Книги, слова, чернила - это бессмертие. Я стремлюсь оставить хоть какую-то частицу себя в веках и жить на страницах своих произведений.

- О, мужик! Тебя по ходу не зря сюда загребли. Ты чокнутый! – он объявляет мне шах и мат. Игра окончена, он победил.

Решаем с ним держаться вместе, чтобы приглядывать друг за другом, на всякий случай. А как раз такие случаи, тем более всякие, здесь и случались. Он мнил себя демоном потустороннего мира, где правят чудовища, властвуя над людьми. Посетила мысль, что это и есть наш мир. Неплохой парень, если он даже и демон или хочет быть им, то он слишком дружелюбно себя ведёт.

- Ты будешь свою кашу? – спросил меня демон, тыкая ложкой в мою тарелку.

Мой взгляд пристально рассматривал пустоту. Человек, думавший, что он демон, подхватил мою тарелку, вдев её сверху в свою, принялся уплетать жижу.

- Пойдем потом покурим? Мне посылку прислали. Все почти забрали, но пару пачек я успел спрятать, - продолжил он.

Идея мне понравилась. Курить в туалете разрешалось всем, только бы больные не перерезали персоналу горло ночью. Маленькие радости, из них складывается большое счастье.

- Ты вот как думаешь? То есть. Ну, смотри, если бы не было сигарет. Представил? Думаешь больше людей было бы здоровыми, смертность сократилось бы? Не хрена. Все бы замочили бы друг друга от нервов, стресса, недосыпа и здорового образа жизни, не раздумывая, а так взял сигарету, покурил и убивать не хочется, а иногда даже жить. Курение - помогает жажду убивать. Ну, жажду. Понимаешь. Жажду во всем, что хочется. Знаешь, мы, когда выйдем отсюда, обязательно пойдем в город. Мороженое поедим. Сигареты покурим. Как тебе предложение? Город - это хорошо. Машины, дома, люди.

Я смотрел на то, как лысый крупный человек, с только что начавшим расти животом, сидит на закрытом крышкой унитазе и выкуривает сигарету, выдавая свои гениальные помыслы по восприятию мира. Затягиваюсь. Бумага с табаком трескается и шипит, превращаясь в дым. Черно-грязные швы плитки на стенах туалета расширяются до стволов деревьев. Рядом на пне восседал рогатый демон. Массивные плечи чуть играли мускулами, так, для забавы, чтобы не задеревенели. Облаченный лишь в кожаные штаны, укрытые на талии поясом из меха, он сидел, покуривая трубку, зажатую между когтистых пальцев, изображавшую череп маленького злобного существа с ушами летучий мыши. Его черные рога росли вверх, прокрученные вокруг своей оси. Будто кто давным-давно их выкрутил в спираль и оставил их так застывать. Его небесно-сиреневая кожа бугрилась мышцами. Он чуть грыз острыми зубами кончик мундштука трубки, сжимая и разжимая верхние губы, смотря на меня квадратными белыми зрачками, белеющими посередине черной глазницы, хлопая мигательной перепонкой.

- Что снится демонам? – задаю вопрос. Обтесывая камнем сталь своего меча, выбивая искры. Скоро выдвигаться, клинок должен быть острым.

- Город. В самом центре небес и всех миров. С серебряными башнями, усеянными звездами. Улицы, мощённые музыкой, и стяги, что реют без дуновения ветра.

Черные глаза с золотыми прожилками и белым квадратным зраком взирали на меня.

- Ты когда-нибудь туда попадёшь?

- Да, когда усну сегодня.

- Пора. Смеркается.

Дорога лежала через горный перевал. Карабкаясь по камням, обходя вдоль ручьёв, мы шли всю ночь. Луна серебряком катилось по сапфировому полотну небосвода. Мы спали под корнями поваленных елей. Ели бруснику, запивая диким забродившим медом. Путь вел дальше над зыбью вечерних болот, среди края бескрайнего льда и заката. Под веками застывали слезы, катившиеся по щекам от сухого ветра.

Отбой. Все разлеглись по одиночным палатам. Сквозь стекло видится недозрелая луна. Звезды опадают перьями по черному небу, оставляя след когтистых лап. Засыпаю.

Снова утро. Завтрак. Прием таблеток. Желтая, чтобы успокоила. Розовая, чтобы не виделось всякое. Синяя, чтобы не было грустно. Медсестра следила, за тем, чтобы каждый проглатывал свою порцию. После принятия порции, блюю в унитаз палаты, выплевывая таблетки, пока не переварились. Никто не заметил. Дальше по расписанию прогулка по территории сада психбольницы. Звенит ручей. Посредине кедров расположились лавочки. В тени деревьев сидел я вместе с человеком, мнящим себя демоном, либо демоном, мнящим себя человеком. Среди деревьев застыла картина воспоминаний. Моя машина вот-вот соприкоснется с грузовой фурой. Еще чуть-чуть и бамперы сольются в поцелуе.

- Ты тоже видишь те машины? – задаю вопрос сидящему на другом конце лавки.

- Черт, ты и вправду сумасшедший. Там нет ничего.

- Извини.

Друг подошел к одному из молодых деревцев. Обхватив сук руками, он начал выворачивать его, молодая кора не давала сломать ветвь. Резким движением он дернул отросток на себя. Полупрозрачная листва, переливающаяся серебром на ветвях деревьев, зашептала на древнем забытом языке, на котором нельзя говорить вслух, не потревожив мертвых. Зрачки закатились под верхние веки. Меня трясло. Зуд изнутри разрывал грудь.

Треск падающего дерева. Синекожий демон отпрыгнул от срубленного им дерева. Бабочки порхали вокруг, пестря шоколадными крылышками. Старый кедр, что щекотал брюхо облаков, пал в неравном бою с металлом. Рядом пела речка, рассекающая рощу на две равные части. Нам нужна была священная древесина из вековых кедров, растущих в сакральной роще. Построив из этого дерева лодку, мы должны были проплыть к истоку реки. Любая другая древесина сразу тонула в реке, забирая с собой смельчаков, посмевших сплавляться по этой реке. Лишь стволы святых кедров не пожирала в пучину вод ненасытная река. Удивительно, что оно так легко нам досталось. Вдали послышались гулкие вопли. Земля задрожала. Птицы взлетели воздух, встревоженно перекликаясь. Стволы деревьев, растущих вдалеке, накренились. Один за другим они гнулись к земле и снова выпрямлялись. Словно кто-то отодвигал, чтобы пройти. Галька лихорадочно затанцевала по земле. Мы замерли в ожидании. Из-под разлетевшейся листвы, спрыгнувшей с веток, прояснилась фигура. Великан. Вот и охрана. Чувство, что все вмиг улетучилось. Чуть ниже деревьев переросток мчался к нам навстречу. Громогласное мычание застряло эхом в воздухе, прерывая спокойствие серебряных садов. Рога чудища задевали серебряные кедры, срывая кору. Его шаги вздымали пыль с земли. Львиные лапы, вместо человеческих ступней, заставляли его переваливаться, качаясь из стороны в сторону. На пальцах его ястребиные когти, размером с меня. Розовато-серебристая чешуя, покрывавшее тело, играла красками на солнце. Позади тащился хвост со змеиной головой на конце. Вертикальные кошачьи зрачки уже давно приметили нас двоих. Букашек, потревоживших его покой.

- Кто вошёл в мой лес и срубил одно из моих деревьев? – заверещало все вокруг. Голос доносился с небес, из-под земли, сквозь листву и шум реки.

-Бежим! – завопил я.

-Даже спорить не буду.

Мы с демоном разбежались в разные стороны, направляясь к реке. Вот оно рядом. Огромные ладони с грохотами шлепались по почве в надежде раздавить одного из нас. Петляя среди деревьев, мы змейкой бежали вперед. Не знаю, был ли в курсе моего плана демон или просто бежал, куда глаза глядят.

-Заманивай его к воде, - ору демону, перепрыгивая через разросшиеся переплетения корней.

Кедры валились под ударами широких плеч великана. Хвост свернулся в пружину. Резкий выпад. Из-за торса великана промелькнула распахнутая пасть змеи. Вспахивая нижней челюстью землю, голова змеи пронеслась рядом. Еще её выпад, и я скрываюсь в сомкнутой пасти.

- Нет! – демон замер на мгновение. Он уже добрался до берега. Его руки махали в воздухе, подзывая к себе великана.

Темно. Влажный язык барахтается в пасти, сбивая меня с ног. Сползаю к горлу. Бью мечом по изголовью языка. Еще дергаясь, он скачет вместе со мной внутрь трясущейся головы. Впиваюсь мечом в нёбо, располосовывая его, как мясник. Боль заставляет змею разомкнуть челюсти. Встряхнув головой, она выбрасывает меня по инерции вверх. Ветер щекочет глаза. Меч волчком парит рядом. Почти могу дотянуться до облаков. Остается лишь хвататься за прозрачный воздух. Приятное чувство невесомости сменяется тяжелым чувством гравитации. Я камнем лечу к земле. Вдали белеют снежные шапки гор. Внизу синее пятно бегает из стороны в сторону перед великаном. Здесь на высоте великан обычного размера. Обман зрения придает уверенности. Хватаю меч, парящий рядом. Раскинув руки, ускоряюсь к земле. Слезы выворачиваются из глазниц от ветра. Выставляю жало клинка вперед. Стараюсь прицелиться, насколько это возможно. Лучик солнца сверкнул на острие. Я уже близко. Кричу, что есть мочи. Голова великана задирается к небу. В широко распахнутом глазу, в черной полосе зрачка, посредине желтой лужи радужки отражается моя фигура, несущаяся на него. Всплеск. Снова темно. Тепло и сыро. Инерция меня тянет все дальше. Напролом. По лицу мягкой губкой скользит сырое мясо. Треск. Свет бьет по глазам. Выскакиваю из нутра шеи великана, проделав в нем сквозную дыру. Лечу к земле. Меч куда-то делся. Меня это уже не волнует. Не так уж и высоко. Почва влажная и мягкая принимает тело, плюхнувшееся на неё. Сегодня будет пир воронам. Туша великана покачнулась и рухнула на берегу. Тело скользнуло в воду. Шоколадного расцвета бабочки взмыли в воздух от сотрясающихся стволов кедра. Никто не знает, есть ли у этой реки дно, вот пусть это великан и узнает. Вода пожрала тело.

- Хочешь, расскажу тебе о корне зла всех мужчин? – оглядываюсь и обнаруживаю себя посреди лавки напротив человека в белом костюме больного психлечебницы с палкой в руке.

- Алгебра?

- Нет. Женщины.

- Нет. Не может быть, - с сарказмом бубню я.

- В общем, слушай. Многие считают. Что женщина это их имущество. Например, такое понимание выражается в словах «его женщина» Представляешь, а нет его женщины, а есть такое понятие, как его очередь. И всегда наступает конец, когда приходит очередь другого. Это может быть, другой мужчина, что увел женщину. Может смерть, что отняла от тебя твою часть в виде другого человека, участвовавшего в твоей жизни. Занимающего все пространство и время, отведенное тебе на этом клочке камня объятого водой и землей. То есть ничто не может принадлежать человеку в этом мире, уж тем более другой человек. То есть, на этой мерзкой земле есть только твоя очередь и не более. Очередь страдать. Очередь любить. Очередь умирать, но это не значит, что все предрешено. Да хрен его знает. Понял?

- Машины сейчас столкнутся.

- Меня завтра с утра принимает психиатр, - его голос резко огрубел и стал серьёзным. - Если я не появлюсь ближайшие дни, значит, все. Ты продолжишь этот путь один.

- Что? Ты о чем?

Не ответив на мой вопрос, мы направились к готическому зданию, что замерло под свинцовыми облаками, эмигрирующими на восток.

Утро. Напротив меня не было некого. Обычно занятое место демоном пустовало. По привычке передаю свою порцию. Пустота с молчаливым согласием принимает жертву. Руки по-прежнему в крови. Прохожу мимо его палаты. Лишь холод белых стен.

Утро. Ничего. Огромные глаза неизвестности и пустоты испепеляют меня в любопытстве. По громкоговорителю объявляют, что меня ждут на завтрашний прием к ведущему психиатру больницы. Кто-то, наконец, скажет, что делать? Останавливаюсь подле его палаты, лишь сплошное ничего.

Захожу в свою палату. Замираю среди белесых стен. Моя фигура в белой пижаме сливается с общим фоном. Ближайшее время уже прошло по его словам, даже больше. За окном начало смеркаться. Вечерняя зарница. Яркая звездочка на стыке уходящего дня и шествующей ночи, засветилась призрачно обманчивым маяком. Острые когти иссохших деревьев, растущих, точнее умирающих в саду больницы, карябают воздух на ветру. Решаюсь. Бегу в палату друга. Коридор бесконечной яремной веной тянется вдоль здания. Психбольница - это организм, работу которого нельзя нарушить.

Врываюсь в двери палаты. Серое тело возлегает на перине среди белых стен. Видно в посылке еще была бритва, он оставил про запас, пару лезвий себе. Капли крови зияли на белой стене рябиновой гроздью.

В изрезанной руке среди пальцев зажата фотография. Женщина. Черноволосая и кареглазая. Корень зла всех мужчин. Утираю глаза от слез. Резко тьма. Рядом затрещал костер. Зажимаю в последних объятиях демона. По краям раскинулись бескрайние янтарные пески, пожухлые в ночи. За моей спиной бездной зияет обрыв, распростёртый трещиной на многие километры. Мерцают проблески звезд. Болезнь свалила его. Боги разгневались на нас за убийство великана. Неизлечимая хворь. Лекарства я не знал и не успел бы достать. Они отняли его у меня. Рогатый демон еще кряхтит на последнем издыхании.

- Её ноги из мрамора, власы - из лазури, а лицо - из алебастра и из золота – чело. Она ждет меня с раскинутыми руками для крепкого объятия у входных врат в город, среди взъерошенных облаков.

Глаза его сомкнулись в вечном сне. Качаю его голову, лежавшую на моих коленях. Как будто продолжаю успокаивать его, когда ему это уже не нужно. Из-за спины, поползли десятки светящихся зеленым изумрудом лазурного морского дна, полупрозрачных птиц. Здесь когда-то был лес. Сотни призраков, блуждающих на месте своего бывшего дома, засветились ярче звезд в темноте. Стаи птиц хаотично петляли в воздухе. Над головой показалось брюхо рубинового цвета, заслонившее небо. Стадо оленей проскакало над нами. Его душа уходит с ними.

Кричу врачей. Убегаю в свою конуру, прежде чем в палату вваливается отряд санитаров. На зубах свежей кровью пахнут скопившиеся слюни. Снова прощаюсь жизнью, что стала в мгновение короче.

Утро. Рядом пусто. Ложка бьется о дно алюминиевой тарелки. Чуть ускоряю темп ударов, коричневая жижа расплескивается на стол. Впервые обращаю внимание на стенку, с выложенной мозаикой в рисунок по правую руку. Серые холмы, словно женские перси, щекочут разум, укрытые сверкающим белым одеянием заиндевевшей травы. Черно-серые тучи колесницами рассекали небо. Посреди седых холмов, словно раненный зверь, я бесшумно крадусь в темноте. Холод и мгла стали моими верными спутниками на узкой тропе. Лезвие дождя, что смывает отпечатки ног, оставленных на грязи, гуляет по оголённой коже. Растущая за тучами луна источает запах терпкого ладана. Лучше уж не жить и не быть, чем участь, что постигает тех, кто видит эти черные хребты позвонка гор, прилегающих по западу, где иссекает солнца луч. Что же меня ждет на моем пути?

В громкоговоритель объявляют, что я должен отправиться на прием. Шествую по коридорам. Посреди зелени больничных стен впечатана дверь. Светлая с черной древесной текстурой. Отдавало стариной. По обоим косякам двери стоят два рослых санитара. Глаза устремлены вперед. Ни один мускул на их лицах не дрогнул. Моргаю. Открываю глаза. Каменная резная дверь. Факелы лихорадочно бьются в черноте гробницы, бросая тени на проход. Захожу.

Светлый кабинет врача обставлен книжными шкафами и статуями. В центре комнаты два кресла напротив друг друга, разделенные круглым ковром. Усаживаюсь на свободное кресло. Сидящая напротив женщина в халате закинула голову назад настолько, что виден лишь подбородок, перерастающий в вытянутую шею. Из под черной юбки тянутся ножки, перекинутые друг через друга. С левой ступни, что висит в воздухе, легко покачиваясь, свисает туфелька на кончиках пальцев, спадшая с пятки. В одной руке планшет, в другой ручка, которую она теребит между пальцев, не давая ей упасть. На белую блузку под халатом водопадом спадают рыжие космы с запрокинутой головы. С левого и правого края расположились статуи двух замерших миниатюрных львов ростом по перила кресла.

- Знаешь, что самое страшное?

- Что, доктор?

- Ты не пишешь.

Её голова задирается. Гигантские львы начинают кружить, плавно ступая по каменным плитам зала гробницы. Из под черных волос пробиваются закрученные к низу рога. Она лежит в ванне, наполненной кровью. Левая ножка с копытом на конце выглядывает из-за бортов ванны. На предплечьях колышутся вороненные перья, смоченные кровью.

- Предложение. Перед тобой преклонят колени государи, цари и владыки. В дар ты получишь холма и равнины. Твои козы тройней, а овцы двойней будут рожать. Твой вьючный осёл догонит мула. Твои кони в колеснице будут быстрее колесниц богов. Под ярмом волы твои не будут ведать равных! Лишь склонись передо мной! Все так и будет! Лишь возлежи со мной! Все исполнится!

- Я и так отдал тебе самое дорогое, что у меня есть. Ты взяла все, оставив лишь пепел и горечь. Ты словно сандаля, жмущая ногу хозяину.

Глаза полыхнули красным. Затемненные зрачки бестии, еле различимые под краснотой глаз, задрожали в гневе,. Всплеск. Она в мгновение оказывается рядом. С перьев стекает кровь. Её пальцы хватают меня за челюсть, подтягивая к себе. Острые глянцевые черные ногти впиваются в кожу.

- Тогда смерть ты примешь! Никто не вспомнит о тебе! Твое имя уйдет в забвение! Тебе смешно, смертный?!

- Да, - горький смех скорежил мой рот, – может я и умру, но не угаснет память обо мне не в один из веков предстоящих. Мои подвиги будут отзываться в вечности. Имя мое будет сверкать еще ярче.

Она швыряет меня о стену. Меч со звоном отлетает в сторону. Львы молниеносно кинулись на меня. Изворачиваюсь от одного. Другой сносит меня с только что выпрямившихся ног. Его когти терзают мою плоть. Горячая кровь застилает глаза. Его удар пришелся от уха до рта. Глубокий порез. Память на всю жизнь останется. Не беда. Такое лучше помнить. Сыплю удары по животу зверя, вынутым кинжалом из-за пазухи. Сбрасываю обмякшее тело льва с себя. Бросаюсь на рогатую, краснокожую демоницу, пока меня не достал другой лев. Прыжок. Она ловит меня в полете. Схватив запястье с кинжалом, резким движением она втыкает мне сталь лезвия моего оружия в грудь. Я падаю у её колен. Ладонь до сих пор сжимает рукоять моего кинжала, которым меня же и проткнули. Она разворачивается и уходит, пощекотав мою щеку кисточкой на своем хвосте. Копыта цокают по плитам.

Лев громоздко переваливается сзади с лапы на лапу. Знает, что уже не надо спешить. Пока рогатая слишком увлечена триумфом, нахожу в набедренном кармане штанов склянку. Бросаю в неё на последнем издыхании склянку. В надежде защититься, демоница бьет копытом ванну. Бронзовая ванна летит в мою сторону, окатывая меня литрами крови, прижимаюсь к земле. Лев в прыжке сталкивается с ванной. Гулкий удар. Его уносит куда-то в угол. Склянка невредимая, проскочившая над ванной, продолжает свой путь. Она разбивается у копыт бестии. Серебряная пыль разносится вокруг её обнаженного тела, превращаясь в мотыльки. Они жалят ее, заставляя отмахиваться и стонать от боли. Подарок от одного мага-должника. Даже не знал, поможет ли? Помогло, но ненадолго. Она подходит ко мне, избавившись от серебряных искр облепивших её тело. Её пальцы копошатся в моих волосах. Она подымает меня одной рукой, отрывая от земли. Её губы прижимаются к моим.

Посередине ковра разбросаны осколки статуй львов. Врачиха пытается залезть языком мне в рот. Я многому научился у друга. Я думал, где же он мог столько прятать бритву. Пока меня не осенило. Позволяю ей насладиться моментом. Резко проталкиваю языком бритву, прижатую между щекой и десной. Плюю ей прямо в пасть. Мелкие порезы жгут мой рот. Она давится, хватаясь за горло и падая на колени. Отпускает меня. Моя нога стремится ей в шею. Удар. Хлюпанье. Она пытается ухватить хоть чуть воздуха. Её глаза закатились под верхние веки. Водопады крови, выплескиваются из её рта. Тело женщины бьётся в агонии, пока не перестает двигаться.

Демон склонился у моих сапог. Сам падаю без сил на неё. Из её чешуйчатого горла торчит кинжал, которым она проткнула мне грудь. Мы разваливаемся на каменном полу в обнимку посреди пляшущих теней факелов и луж крови.

Утро. Просыпаюсь у себя в палате. Еще живой. Рот ноет от порезов бритвы. Проходит еще пара недель. Отлеживаюсь. Агонии разума прошли. Врач постановил, что я вменяемый и имею право вернуться домой. Меня вскоре выписывают.

Перед выпиской меня приглашают на последнюю беседу с врачом. Настоящим. Я уверен. Точно. Прохожу по коридору. На месте где была белая деревянная светлая дверь лишь стена. Ни следа. Ни единого. Просто целая стена. Захожу в дальний кабинет. Бородатый мужчина в годах и костюме рассматривает меня сквозь линзы, съехавших на переносицу очков. На его столе лежит книга. Знакомая обложка. Понимаю, что я автор её. Пялюсь на неё почти в упор.

- Ах да, - психиатр прячет книгу в шкафчике стола, - я ваш большой поклонник. Прежде, чем вас отпустить, могу я поинтересоваться? Что вы сделаете первым делом, когда окажитесь дома? Напишите новый рассказ? Было бы весьма интересно почитать.

- Нет, док. Пойду на могилу к жене и дочери. Давно их не навещал.

Его взгляд замер и засверлил меня в надежде проделать дырку.

- Вы же? Погодите. Вы в курсе, что у вас никогда не было ни жены, ни детей.

Мы упрямо смотрим друг на друга. Я онемел. Весь мир рухнул. Посреди книг в шкафах выросли могучие старые секвойи. Ветер швырял засохшую листву. Среди тумана за стволами деревьев семенили тени чудовищ. Оголяю меч. Хочу жить и быть. Улыбаюсь пустоте. Остается только вперед. Моя фигура растворяется в тумане.