Игроки

Мужчина в чёрной военной форме с позолоченными погонами передвинул белую пешку вперед.

— Слушай, а тебе еще не надоело? — спросил он надтреснутым старческим голосом.

Вопрос был адресован второму игроку — франтоватому мужчине, одетому в белый выглаженный костюм.

— Что именно?

— Ну, вся эта игра.

— А почему она должна мне надоесть?

— Хотя бы потому, что мы играем только в шахматы.

— А чем мы здесь можем еще заняться?

Военный оглянулся. Кроме пары мягких кресел, в которых расположились оба игрока, и стола с шахматами в комнате больше ничего не было. Да и само место, где происходила игра, на комнату тоже не слишком походило. Кресла и стол, казалось, зависли посреди беспросветной темноты, не имеющей четких границ.

— Да, ты прав. Нечем. Твой ход.

Наступила тишина.

 

Пешка

Рядовой Картер не любил войну. Простой сельский житель, зарабатывавший на жизнь честным фермерским трудом, он с детства приучился к мысли, что война — это плохо. Но, только оказавшись на фронте и побывав в нескольких боях, Картер понял, как он ошибался. Война — это не просто плохо. Война — это кошмар, хуже которого ничего нет.

В своем взводе Картер считался ветераном. Не за то, что проявлял мужество в атаке, а за то, что просто сумел выжить в горниле сражений.

Он попал на фронт в самом начале войны, в одной из самых первых волн «обязательной мобилизации». В один прекрасный день в двери его уютного фермерского домика постучались два военных комиссара и, показав повестку о призыве, велели собираться. В ответ на появившиеся было возражения, комиссары пригрозили расстрелять на месте.

Бывший фермер, а ныне рядовой 113-го пехотного полка, Адам Картер прошёл через несколько больших сражений на Северо-восточном фронте, в частности и Варнскую битву, среди солдат прозванную «Варнской мясорубкой», в которой тысячи солдат сложили свои головы за несколько сотен метров безжизненной земли. Выжить в таких боях удавалось только большим везунчикам или закалённым ветеранам, поэтому Картер вырос в глазах сослуживцев и командиров из «неумелого огородника» до «опытного вояки».

Сейчас его полк расквартировался на позициях возле небольшой деревеньки с невыговариваемым названием. В атаку штабные никого не посылали, приказав просто вкопаться в каменистую почву насколько это возможно и держать оборону. Впрочем, защищаться здесь тоже было сравнительно не от кого — за две недели пребывания 113-го пехотного здесь, враг решился лишь на жиденький артобстрел.

— Что слышно? — вопрос прозвучал в тишине казармы неожиданно громко.

Картер с недовольством оторвался от папиросы и тяжело посмотрел на спросившего. До войны Адам не курил и вообще всячески избегал этой пагубной привычки, но в полку редко встречались солдаты, которые не сидели на никотиновом наркотике, и Картер не стал исключением.

Вопрос задал один из новобранцев последнего призыва, еще совсем «зелёный» парень.

— Ничего не слышно, — буркнул кто-то из полутемного угла комнаты.

— Говорят, наступление будет, — не унимался юнец.

— Кто такое говорит?

— Капрал Ланкер. Говорит, мол, жрачку лучше давать стали и сапёры что-то уж больно рьяно на позициях артиллерии роются — значит, наступление будет.

— Ты Ланкера больше слушай, — недовольно ответили уже из другого угла, — узнаешь, например, что повариха из сто двенадцатого с полковником спит.

Раздался негромкий гогот, а парень покраснел и опустил голову. Вскоре в казарме опять воцарилась тишина. Впрочем, ненадолго.

— Я слышал, что из столицы к конфедератам послов направили, — заговорил вдруг солдат с нашивками сержанта. — Для переговоров о мире.

— Врут, наверное, — отозвался Картер, — а если и не врут, то ничего у этих дипломатов не получится. Мы слишком сильно насолили конфедератам, чтобы они так просто прекратили войну.

— А вдруг у них получится? — опять оживился парнишка.

— Тогда пусть благословит их Единый, — серьезно ответил Адам.

Несколько минут прошли в тишине. Потом Картер затушил папиросу и неспешно направился к выходу из помещения. В дверях обернулся и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Пойду разомну кости. Засиделся я тут что-то.

Ответом ему стало сосредоточенное и безразличное «Угу...».

Выйдя из казармы, Адам глубоко вдохнул, наслаждаясь свежим чистым воздухом, которого порой так не хватало на передовой. Затем он размашистым шагом пошёл по улице, не имея четкой цели.

Казармы располагались как раз в той самой деревеньке с непонятным названием. Фронтовые окопы начинались всего через несколько километров от неё, что позволяло быстро менять уставшие подразделения на свежие и отдохнувшие.

Поплутав по узеньким улочкам и преодолев некрутой подъём вверх, Картер вышел на плоскую вершину высокого холма, на котором располагалась главная площадь деревни. Точнее то, что в этой деревеньке гордо именовали «главной площадью». По скромному мнению Адама, это место больше напоминало учебный плац, в центре которого зачем-то воткнули храм Единого. Приземистые деревянные дома жались к краю вершины, образовывая незамкнутый круг. Те места, где домов не было, селяне заботливо огородили невысокой, примерно по живот, изгородью.

Из таких мест открывались отличные виды на окружавшую деревню степь. Бескрайнее море трав, по осени перекрасившихся в ржаво-красные тона. Кое-где виднелись оранжевые кроны невысоких деревьев. Со всем этим огненным великолепием резко контрастировали пронзительно-голубое безоблачное небо и до слепоты белый круг солнца.

Также с высоты холма были видны и тёмные линии фронтовых окопов. Чем ближе к ним, тем больше угасали и тускнели цвета степи. Рыжий превращался в коричневый, синий — в грязно-серый. Над всей линией фронта висел почти прозрачный смог, который кое-где разрывали яркие вспышки, сопровождающиеся гулким грохотом — выстрелы крупных артиллерийских орудий.

Что-то в этой по-своему красивой и немного апокалиптической картине навело Картера на мысли о доме. Он вспомнил собственноручно построенный уютный домик, жену, детей... Своих двух крошек... Рука невольно скользнула во внутренний карман шинели, нашарила там нужный предмет, вытащила наружу...

С черно-белой фотокарточки на Адама смотрела его семья. Кира счастливо улыбается, прижимая к себе двух детей: мальчика и девочку. Лютеция напугана — она фотографируется первый раз. Густав же, наоборот, спокоен — он знает, что за непонятным аппаратом стоит папа, а папа ничего плохого не сделает.

Засмотревшись на фотокарточку, Картер не сразу заметил, что рядом с ним кто-то стоит. Оторвался он только после осторожного покашливания за спиной. Обернулся, поспешно пряча дорогой сердцу предмет назад в карман.

Сзади стоял усатый сержант, командир Картера. Выражение лица у него было донельзя смущенное. Заметив, что Адам на него смотрит, сержант попытался было принять должный бравый вид, но у него как-то не получилось.

— Извини, что помешал, — сконфужено начал он, — я просто тут мимо проходил, смотрю — ты стоишь, задумчиво смотришь куда-то вдаль. Вот, хотел поинтересоваться все ли у тебя в порядке...

— Все в порядке, господин сержант, — ответил Картер.

— Вот и хорошо... Ты не против, если я рядом постою?

Получив утвердительный кивок от Адама, мол, «Не против, господин сержант», усач встал рядом, облокотился на забор.

Несколько минут стояли молча, любуясь видом осенней степи. Затем оба, не сговариваясь, достали курительные принадлежности. Адам — папиросу и спичечный коробок, сержант же выудил из небольшой сумки на поясе целый набор: трубку, табакерку, массивную новомодную зажигалку. Быстрыми умелыми движениями он набил трубку, аккуратно её раскурил и с наслаждением затянулся. Рядом дымил папиросой Картер.

Спустя еще несколько минут, когда оба курильщика оказались окружены дымовым облачком, сержант наконец-то нарушил тишину:

— Сильно скучаешь?

Он понимал, что сам по себе вопрос глупый, но все-таки задал его — просто не знал, как по-другому можно начать разговор.

— Да, — ответил Картер.

Еще минута прошла в молчании.

— А моя вот фотографироваться не любит, — опять заговорил сержант. — Говорит, что выглядит старой на этих фотографиях. Зато детишки согласились.

Он вытащил из кармана фотографию, показал Картеру. Со снимка на Адама смотрели три мужчины. Сержант, которого нетрудно было узнать по роскошным усам, стоял по центру, обнимая за плечи двух высоких юношей. Оба они были очень похожи и, так же как и их отец, искренне улыбались, глядя на фотографа.

— Орлы мои, — в голосе сержанта прозвучала гордость, — скоро университет закончат. Вырастут умными, не то что я…

Адам мельком взглянул на сержанта. Видимо, фотографировался он несколько лет назад, потому что на фотокарточке седины в усах у него не наблюдалось. Хотя, на фронте можно и не такое получить.

Поддавшись какому-то секундному порыву, Картер достал свою фотокарточку, показал её сержанту. Некоторое время они вдвоем разглядывали Киру, Густава и Лютецию. Те в ответ глядели на них.

Потом, когда фотокарточки вернулись в карманы мужчин, сержант и Картер еще много о чем говорили. О родных городах, о скучной, но такой желанной довоенной рутине, о своих семьях. Впрочем, о последнем больше молчали: слова не понадобились.

Через несколько дней после этого разговора в штаб полка пришел приказ начать подготовку наступления на позиции противника.

 

Игроки

Ситуация на доске складывалась в пользу белых. Из их рядов выбыла всего одна пешка, тогда как черные потеряли уже три фигуры.

— Похоже, победа за тобой, — усмехнулся человек в белом костюме. — Опять.

— Не спеши себя хоронить, — возразил военный. — У тебя еще есть шансы отыграться. Тем более что люди могут не выдержать очередного твоего поражения.

— Неужели ты соизволишь мне поддаться?

— Ты знаешь правила, — лицо офицера потемнело. — Мы не должны друг другу уступать. Баланс, рано или поздно, восстановится.

— А если это будет ради блага тех самых людей? — в глазах франта промелькнула хитринка.

— Нет. Хотя мне их очень жаль.

 

Пешка

Война длилась уже около двадцати лет. Все началось, когда Конфедерация, громадное государство, занимавшее почти треть континента, напало на маленькую независимую страну, граничившую с ней. Правительствам других держав это не понравилось и даже показалось опасным. Они объединились и потребовали прекращения конфликта, но конфедераты отказали. В ответ страны-союзники отправили на помощь оборонявшимся войска...

С тех пор ураган войны только разрастался, затягивая в себя все новых и новых жертв. Однако затишье на фронте и дипломатические переговоры давали надежду, что наконец-то все это закончится. Но эту надежду вдребезги разбил приказ о наступлении.

В блиндаже было темно и тихо, даже тише чем недавно в казарме. Темноту разгоняли только несколько огоньков солдатских папирос.

Картер сидел спокойно, крепко сжимая винтовку. Он не боялся грядущего боя. Весь страх он растерял в предыдущих сражениях, но определенная нервозность все же присутствовала.

— Все! — в блиндаж ввалился еще один солдат. — Сигнальную ракету пустили! Сейчас жахнут! Держитесь!

— Дверь закрой, — перебил его сержант. — А то могут и по нам попасть.

Поспешно закрыв толстую деревянную дверь, солдат привалился к стене. Его шумное дыхание нарушило тишину блиндажа. Однако вскоре стал различим еще один звук — тонкий свист воздуха, постепенно перерастающий в оглушительный грохот.

В темноте Картер различил, как один из сидящих рядом солдат начал молится. Разобрать слова можно было только в шевелении губ — все звуки заглушил рокот пролетавших над блиндажом снарядов тяжелой артиллерии. Где-то вдалеке первые из них нашли свою цель, и земля ответила тихим гулом, который с каждым упавшим снарядом становился все сильнее. Впрочем, некоторым эти звуки напоминали стон.

Плевать, что огонь ведут свои — страх все равно оставался. После длительного использования стволы орудий разносились, и снаряды порой летели не туда, куда нужно. В лучшем случае артиллерия перепахивала пустой участок фронта, в худшем — поливала огнем свои же траншеи. Поэтому во время артобстрелов, неважно с какой стороны, пехота залезала в блиндажи и молилась, чтобы пронесло.

Но сегодня все иначе. Почти всех солдат из 113-го и двух соседних полков переправляли из казарм на линию фронта. Мало того — со всех концов страны на этот участок непрерывным потоком шли поезда и автоколонны, под завязку нагруженные снарядами, орудиями и солдатами. Похоже, Генштаб затеял здесь глобальное наступление. Приказали только одно: прорвать оборону противника любой ценой. Но для этого нужно было пересидеть несколькочасовой артобстрел.

Минута тянулась за минутой, час за часом. Грохот снарядов над головой и гул земли под ногами не утихали. Огоньки папирос уже давно погасли. Теперь в блиндаже царила полная темнота.

Картер почти перестал различать отдельные звуки. Рёв снарядов перекрыл собою все, превращаясь в монолитный гул. Хотелось заткнуть уши, зарыться головой в землю, сделать все, лишь бы не слышать его — постоянного, медленно сводящего с ума.

Вдруг земля содрогнулась, причем намного сильнее, чем до этого. Даже стоявшая на столе оловянная кружка опрокинулась и, прокатившись по деревянной поверхности, упала на пол.

«Где-то рядом легло... — Картер зажмурился. — Единый, лишь бы не вся батарея ошиблась, лишь бы не батарея...»

Единый молитвы Адама не услышал. Земля опять содрогнулась, будто в предсмертных конвульсиях. Еще несколько снарядов легло рядом с блиндажом, один из них — слишком близко.

Взрывная волна играючи сорвала дверь блиндажа с петель и швырнула внутрь помещения. Последнее, что увидел Картер: летящую в него дубовую доску. Удар. Тупая боль у виска. Темнота.

Игроки

— Тебе никогда не было совестно за то, что ты делаешь? — франт посмотрел военному в глаза, впрочем, тот не обратил на это внимания, размышляя над следующим ходом.

— Понятие «совесть» придумали люди, — белый ферзь передвигается на несколько клеток вперед, — к нам оно неприменимо. Шах.

Теперь над ходом задумался франт, однако, много времени это у него не заняло.

— Но люди придумали и нас обоих, — черная ладья прикрывает собою короля, — да и выглядим мы как они. Почему же у нас не может быть совести?

— То, что мы выглядим как люди не значит, что мы являемся ими, — отрезал военный. — Они — наши создатели. Они нас зовут, мы приходим и делаем то, что от нас ждут. Иначе мы не можем, ты сам знаешь.

— И все же, ты никогда не задумывался над тем, что ты делаешь? Люди ненавидят тебя. Ты приносишь им горе…

— ...но они продолжают звать меня. В любом мире или вселенной где они появляются, рано или поздно, кто-то из людей взывает ко мне. И я всегда прихожу. Так же, как и ты.

Поглощенный разговором, военный не заметил тщательно расставленной ловушки на доске.

Пешка

Залитое солнцем поле. Около него приземистый крепкий домик с распахнутой настежь дверью. Он будто бы радушно приглашал войти внутрь, а изумительные запахи готовящейся еды только усиливали это ощущение. Такая знакомая дверь, такие простые, но приятные запахи незамысловатой фермерской снеди. Такое знакомое ощущение... Дома... Родного дома...

Адам изумленно осмотрелся. Как он здесь оказался? Еще и одетый в солдатскую форму, с ранцем в руках? Неужели война закончилась, и он наконец-то вернулся домой?

— Папа! — из дверей выбежала маленькая светловолосая девочка. Её синие глаза светились счастьем. — Мама, папа вернулся!

Едва только увидев девочку, Картер замер на несколько секунд. Потом, забыв обо всем на свете, Адам отшвырнул ранец и помчался навстречу дочери. Добежал, заключил в крепкие объятия, закружил вокруг себя, не в силах оторваться от этих синих счастливый глаз, от этой ослепительной детской улыбки. Картер-солдат, бывалый ветеран, исчез, а на его место вернулся Адам-отец…

— Папочка!

— Очнись, солдат…

Эти слова будто бы произнесли совсем рядом, но Картер не увидел собеседника. Видение дочери и родного дома внезапно стало пропадать, сменяться темнотой.

— Папа? — только успели произнести девочка. — Что…

— Очнись… Очнись, Картер… — слова были приглушенными. Не понимая, что происходит, Адам неожиданно понял, что глаза у него каким-то образом оказались закрытыми. Он попытался расплющить веки.

Дневной свет больно резанул по глазам, на несколько секунд ослепив. Потом понемногу Картер начал различать очертания предметов вокруг. Самым первым, что он увидел, стало лицо сержанта, четко различимое на фоне светлого неба.

— Вставай, сынок… — губы на лице шевельнулись, и Адам ощутил легкое похлопывание чужой ладони по щекам.

— О-о-ох… — выдавил он из себя.

— Наконец-то. Сколько пальцев видишь? — лицо исчезло, вместо него появилась рука с двумя растопыренными пальцами.

— Д-два… — глаза Картера уже приспособились к свету, и он без проблем мог различать все, что его окружало.

— Молодец, солдат. Ну-ка…

Кто-то взял Адама за плечи, потянул вверх, и небо резко переместилось наверх, открывая вид на длинную траншею. Спиной он ощутил твердую поверхность и с облегчением оперся на неё.

— Побудь здесь, я сейчас вернусь, — сержант похлопал Адама по плечу и скрылся за поворотом земляного коридора.

Адам огляделся. Он сидел на земле, прислонившись спиной к стене траншеи. Рядом незнакомый солдат проверял исправность своей винтовки. Немного дальше, возле знакомого блиндажа, сидели несколько солдат, которые по кругу передавали друг другу тлеющую самокрутку, попутно тихо о чем-то разговаривая. Лица у всех были серьезные, лишь изредка по ним проскальзывало подобие улыбки, характерное для всех фронтовиков.

Автоматически Адам отметил, что солдат в траншее стало намного больше, чем было до артналёта. Видимо, они прибыли после него для усиления пехотной атаки.

— Картер! — это опять сержант. В руках он держал небольшую фляжку, видать, за ней бегал.

— Выпей, полегчает. — Адам с благодарностью принял фляжку, благо руки слушались, хоть и немного дрожали. Внутри оказалась вода, прохладная, с еле ощущаемым привкусом алкоголя.

— Повезло тебе, Картер. Если бы не каска — лежал бы ты сейчас с проломленной головой, — сержант покачал головой. — Пока ты был в отключке, обстрел закончился. Теперь наша очередь. Атака пойдет в три волны. Мы идем в первой, но ты сейчас никакой, поэтому пойдешь со следующей. Ясно?

Картер оторвался от фляжки, кивнул.

— Отлично. Вот, держи, — Адаму на колени легла винтовка. — Не раскисай здесь, солдат.

И он ушёл. Картер сделал еще один глоток и закрыл фляжку.

Вскоре послышались свистки и короткие фразы: «Стройся! Первая волна - приготовиться к атаке!» Сержанты принялись выстраивать свои подразделения.

— Рядовой, почему ты не готовишься к атаке? — вырвал Адама из раздумий спокойный, властный голос.

Подняв взгляд от земли, Картер увидел стоящего возле него офицера. Спохватился, принялся подыматься.

— Вольно, можешь не вставать, — прервал его офицер. — Назовись и отвечай на вопрос.

— Рядовой Картер, сэр, — с облегчением Адам опустился назад на землю. — Я иду во второй волне.

— Тогда что ты тут делаешь? Солдаты второй волны находятся на следующей линии окопов.

— Виноват, сэр. Был контужен при попадании снаряда в наш блиндаж. Сержант приказал мне отлежаться и идти в следующей волне атаки.

— Вас обстреливали? — вот теперь офицер действительно удивился.

— Никак нет, сэр. Случайное попадание нашей же артиллерии.

— Не повезло, — голос офицера на мгновение стал сочувствующим. — Ладно, лежи, отдыхай.

Он развернулся и быстро пошёл дальше по траншее.

— Так точно, сэр, — в спину сказал ему Адам.

Этот офицер был странным. Нет, вопросы он задавал вполне обычные, такие задал бы любой командир в данной ситуации. Но вот его внешний вид вызывал определенное недоумение.

Офицер будто сошёл с пропагандистского плаката конфедератов. Одетый в абсолютно черную форму, в фуражке, с ярко блестящими позолоченными погонами на плечах, при сабле и пистолете на портупее, он являлся буквально олицетворением доблестного командира. Единственное, что не соответствовало образу — отсутствие орденов и возраст. И если с первым все было ясно — кто ж станет носить награды во фронтовых окопах? — то второе очень настораживало.

Офицеру явно было за пятьдесят. Его лицо избороздили морщины, виски и короткие усы уже изрядно поседели, да и голос, хоть и казался сначала властным и спокойным, выдавал человека в возрасте. Что этот старик делает здесь, в окопах, в преддверии атаки? Внятного ответа на этот вопрос у Картера не нашлось.

Офицер скрылся за поворотом, так же как и сержант несколькими минутами ранее. По окопам разнесся пронзительный свист и крики «Примкнуть штыки!» и через мгновение, когда приказ был выполнен, «Первая волна — в атаку!»

Солдаты выбирались из окопов по приставным лестницам и наверху на ходу строились в неровные линии. На поле раздался слитный топот сотен ног, а наверху, высоко в небе, солнце посылало свои лучи на землю, на марширующих солдат, на безжизненное поле между двумя линиями окопов. От солнечных лучей блестели лезвия штыков, блестели стальные каски, блестела обнаженная сабля офицера в черном, который невозмутимо шёл во главе пехотной цепи…

Фронт казался спокойным, противник не стрелял по атакующим. Однако это спокойствие мнимое. Сейчас засвистят пули и в солдатских рядах появятся прорехи, а узкая полоса ничейной земли покроется телами в серых шинелях. Но первыми счет убитым откроют не пулеметы и не ружья, нет. Первыми будут пушки.

— Ложи-и-сь! — чей-то зычный голос на мгновение перекрыл до боли знакомый рокот снарядов тяжелой артиллерии.

Картер кинулся вниз, распластался на дне траншеи, стараясь как можно плотнее прижаться к земле, закрыл голову руками. Рядом взлетел в небо столб земли и металла, окатив Адама грязью. Он подскочил, схватил валяющуюся рядом винтовку, быстро перебежал к двери ближайшего блиндажа. Еще один взрыв, еще один столп земли вперемешку с осколками. Картера швырнуло в стену, он опять встал, опять подобрал с земли винтовку, побежал к блиндажу. Вот она, толстая деревянная дверь в спасительное укрытие, за которой можно пересидеть смертоносный артобстрел! Осталось лишь рвануть её на себя, забежать в блиндаж и закрыть.

Уже почти закрыв дверь, Адам краем глаза заметил новобранца в серой шинели, без винтовки и каски. Новобранец бежал к блиндажу, что-то крича, махая руками. Картер от души выматерился, но не закрыл дверь, подождал. Новобранец уже почти добежал, ему оставалась всего пара шагов до укрытия. Новый взрыв, теперь — прямо за спиной бегущего. Новобранца бросило на землю возле Картера. Адам еще раз ругнулся, быстро подхватил его под плечи, рывком затащил внутрь. Повернулся, закрыл дверь, и, опёршись спиной на деревянную поверхность, медленно опустился на землю. Все, он в безопасности. Можно выдохнуть.

В блиндаже, помимо Адама и новобранца, сидели еще трое солдат. Все усатые, рослые. Один из них поднялся, подошёл к Картеру и громко, чтобы было слышно через рёв снарядов, спросил «С тобой все в порядке?!». Адам ответил кивком. Второй солдат в это время осмотрел новобранца, затем сокрушенно вздохнул, развёл руками. Картер прищурился, всмотрелся в угол, где лежал спасенный и только теперь заметил кровь у него на голове. Грудь новобранца не вздымалась.

Картер выругался. Уже не зло, как под артобстрелом, а обреченно и тихо, сквозь зубы.

«Блиндаж, артобстрел, снаряды... Как знакомо», — подумал Адам. Хотел было подняться и отойти от двери на всякий случай, но смог только немного пошевелить конечностями. Контузия и беготня под снарядами дали о себе знать.

Через пять минут рёв снарядов стал тише. Ненамного, потому что все еще гудела земля, и произносить фразы все еще приходилось громко, чтобы их мог услышать собеседник, но тише.

«Видимо перенесли огонь на другой участок, — сообразил Картер, — значит, можно выбираться».

К такому же выводу пришли и его товарищи. Один из усачей помог Адаму подняться, остальные двое попытались открыть дверь. Не получилось. Тогда солдаты навалились всем своим весом, но не смогли сдвинуть чёртову дверь даже на палец. С другой стороны на неё давила масса земли. Картера и его товарищей засыпало.

— Надо откапываться, — сказал один из усачей. Никто и не спорил.

В солдатских вещмешках нашлись саперные лопатки. Вообще, они были удобным инструментом — компактные, надежные, острые. Некоторые умельцы даже затачивали их еще больше, используя как оружие во время боя. Такая лопатка удобнее штыка — рубить наотмашь всегда привычней, чем колоть.

Впрочем, сейчас лопатки использовались по своему прямому назначению. Картер с товарищами откопались довольно быстро — как оказалось, вход засыпало не слишком сильно, к тому же снаружи блиндаж тоже раскапывали другие солдаты.

Артиллерийский огонь действительно не прекратился. Теперь снаряды рвались на нейтральной территории.

— Огненный заслон, — зло пробормотал стоявший рядом с Адамом незнакомый сержант, — они хотят отрезать нашу первую волну от окопов. Перекрывают путь для отступления.

Почти все оставшиеся в окопах солдаты теперь осторожно выглядывали из окопов, силясь разглядеть за сплошной стеной огня, земли и металла своих товарищей.

— Теперь наши будто в мешке, — поддержал сержанта один из саперов. — Конфедераты не рискнут переносить огонь ближе к себе, так что прикончат их старым-добрым способом — из пулеметов и винтовок.

После этого над траншеей повисла тишина. Солдаты смотрели на огненный заслон, пытаясь представить, что там сейчас происходит с их товарищами. Живы ли еще? А, может, повезет и кто-нибудь прорвется?

 

Игроки

Хитрая комбинация франта дала результат: всего за несколько ходов он забрал у противника несколько ценных фигур, в том числе и ферзя, и понемногу смог переломить ситуацию в пользу чёрных.

— Шах, — чёрная ладья передвигается на несколько клеток вбок, угрожая белому королю.

Военный оставался невозмутим. Выведя своего короля из-под удара, он за несколько ходов отбился от всех атак, порой жертвуя некоторыми фигурами ради защиты. Казалось, что его усилия ни к чему не приведут, что партия уже проиграна, но старик упорно продолжал играть, одну за другой выбивая фигуры противника и теряя свои.

Впрочем, он и не ставил себе задачу выиграть именно в этой части доски. Военный всего лишь отвлекал внимание своего противника. Отвлекал от одинокой белой пешки, почти дошедшей до противоположного края игрового поля.

Франт это заметил слишком поздно.

 

Пешка

Кое-кто все-таки прорвался сквозь плотную завесу артиллерийского огня. Несколько серых шинелей и одна чёрная, офицерская. Все израненные, еле держащиеся на ногах. Солдат сразу же отправили в лазарет, офицер-старик же остался в окопах. Сейчас он сидел в стороне от остальных и возился со своей амуницией. Проверил, плотно ли затянута портупея, легко ли вынимается сабля из ножен, перезарядил пистолет. Потом нахлобучил на окровавленную голову фуражку и решительно пошёл к приставной лестнице.

— Вы куда, господин офицер? — спросил Адам, сидевший рядом с лестницей.

— Я должен быть там, — твердо ответил старик, — с гибнущими солдатами.

— Почему вы тогда вернулись?

— Думал, что смогу возглавить вторую атаку и прорваться к нашим. Но они, — короткий кивок в сторону пехотинцев, не замечавших разговаривающих Картера и офицера, — сейчас никуда не пойдут. Они видят заслон и боятся. Если я подниму их в наступление насильно, приказом, то мы все там поляжем. Лучше пойду один.

И он быстро поднялся по ступеням лестницы. Наверху еще раз поправил фуражку, обнажил оружие и молча побежал вперед, на врага. Прямо в смерч из огня, земли и стали.

А Адам смотрел на него, и перед его глазами вставала фотокарточка его семьи. Кира, Густав и Лютеция. Затем из недр памяти всплыла другая картинка. Три мужчины. Те, что по краям — моложе и выше, тот, что по центру — старше и щеголяет роскошными усами. Сержант и его сыновья. Сержант, который сейчас погибает где-то там, за завесой артиллерийского огня. Погибает, как и несколько сотен точно таких же мужчин, у которых есть свои фотокарточки. Погибает, как и старик в черной офицерской форме, который с саблей наголо бежит навстречу смерти.

Еще сам не осознавая, что он делает, Адам поднял винтовку, коротким движением примкнул штык, вылез по лесенке из окопа и, наставив винтовку перед собой, бросился вдогонку за фигурой в черном.

Сзади раздались удивленные крики, но Картер их не слышал. Он видел перед собой завесу артиллерийского огня и почему-то был абсолютно уверен, что пройдет через неё и выживет. Точно так же, как и те его сослуживцы, которые последуют за ним. А в том, что они последуют, он тоже почему-то не сомневался.

 

Белые

Последние полчаса солдаты просто смотрели на взрывы снарядов, сидя в окопах. Они знали, что там погибают их товарищи. Понимали, что надо помочь. Но не находили в себе мужества вылезти из траншеи и побежать вперед, во вздымающиеся к небесам столпы земли, огня и стали.

И когда они увидели бегущую по полю одинокую фигурку в серой солдатской шинели, реакция у всех была почти одинаковой: взять винтовку, коротким движением примкнуть штык, вылезти из траншеи и побежать вперед, за храбрецом. В огонь. Навстречу смерти.

 

Игроки

Белая пешка дошла до конца доски и стала ферзем. Это и стало окончанием партии. Белые наголову разбили черных.

Старческая рука передвигает белого ферзя.

— Шах и мат.

Чёрному королю некуда отступать. Франт откинулся на спинку кресла и поднял руки, признавая поражение.

— Ловко ты провернул эту комбинацию со своей пешкой.

— Каждая пешка может стать ферзем, — военный лениво расставил фигуры на доске. — Нужно только задать ей правильное направление, подтолкнуть — и дело сделано, — он довольно улыбнулся.

— Ты в последнее время слишком часто выигрываешь, — проворчал франт, — люди страдают из-за тебя.

— Им стоит только захотеть, чтобы выиграл ты. Видимо, по их мнению, твое время еще не пришло. Еще партию?

Франт недовольно посмотрел на доску и расставленные на ней фигуры.

— Нам обязательно играть в шахматы? За несколько лет беспрерывных игр они мне уже надоели.

— У меня есть карты. Интересует?

— Пожалуй, да. Во что играем?

 

Ферзь

Они прорвались. Прорвались не только через заслон, но и через вражеские позиции. Спасли товарищей и выполнили приказ. За это их назвали героями. 113-ый пехотный полк получил «Почетную ленту» на полковое знамя и особую благодарность от командования. Получил нашивку на никогда не используемое полотнище на палке и благодарность. И все. Ну и дьявол с ними, со штабными.

Картеру также вручили награду, как самому отважному, как тому, кто возглавил победный прорыв. Адам получил «Стального орла», выслушал пару длинных и витиеватых речей о солдатском героизме и после получил приказ выметаться из штаба к такой-то матери.

Выйдя из здания штаба, Картер побрел по улице. Несмотря на награды и почести, у него было препаршивое настроение. Раздражало даже солнце, светившее так же ярко и жизнерадостно, как и в тот проклятый день прорыва.

Адам свернул в пару боковых улочек, побывал на «главной площади» и хотел было уже идти в казарму, но тут заметил его. Того самого старика-офицера в черной форме с позолоченными погонами. Он стоял у забора и курил папиросу.

— Я присоединюсь? — Картер дождался утвердительного кивка и облокотился на забор рядом со стариком.

— У тебя много вопросов, — сказал он, выпуская густое облачко дыма, — не стесняйся, задавай.

— Кто ты такой? И почему побежал туда, в огонь, подавая мне пример? Парни рассказывали, что побежали за мной, но никакого офицера в чёрном не видели. Я подумал, что они просто не заметили тебя во время боя, сам понимаешь, там не до таких вещей. Но знаешь, — Адам внимательно посмотрел на старика, — они тебя не видели и в траншее, хоть ты стоял в паре метров от них. Рассказывали, что я постоял минуту возле лестницы, потом вдруг схватил оружие, выбрался наверх и бросился на выручку нашим. И я был на поле один.

Старик-офицер усмехнулся.

— Знаешь, Адам, война не только разрушает привычную жизнь. Она забрасывает тебя в ад. И если ты его пройдешь, — алый кончик папиросы показал на Картера, — то изменишься. Одни сломаются, другие станут сильнее. Война кует характер не хуже любых других испытаний. Война кует героев. Защитников родной земли. Тех, кого потом ставят в пример детям.

— Но почему за это мы платим тысячами жизней?

— Потому что война — это перековка не одного характера, — старик бросил окурок на землю, затушил носком сапога. — Это изменение целого народа. Иногда даже всего мира. Попытка сделать их сильнее, заставить ценить собственное благополучие и покой. Это как закалка для клинка. Болезненная, но необходимая закалка. Без неё люди останутся мягкими. Но и передерживать тоже нельзя, иначе сталь станет ломкой. Выковать крепкий, сплоченный мир — вот главное предназначение Войны, — старик опять усмехнулся. — Главное мое предназначение.

Следующий вопрос Адама так и остался невысказанным. Картер остолбенел, пораженный внезапным откровением и смотрел только на старика-офицера.

— Просто почему-то вы не понимаете этого с первого раза, — тот будто-бы услышал незаданный собеседником вопрос. — И продолжаете звать меня, считая, что война лишь инструмент, с помощью которого можно менять мир и ничего за это не платить. А потом удивляетесь, проклинаете и плачете, когда я выставляю неподъемный счёт...

В голосе офицера на мгновение появилась грусть. Он распрямился, посмотрел прямо в глаза Картеру и сказал:

— Не считай, будто я пытаюсь оправдаться. Я чудовище, самый большой ужас человечества и давно уже с этим свыкся. Но порой даже Война ужасается людским выдумкам...

Потом старик засунул руки в карманы и спокойно пошёл по вытоптанной земле «главной площади» вниз, к деревне.