Год 7150 от сотворения мира, день 13-й

 

Страшен был ликом кузнец. Чернявая бородища растрёпанной метлой во все стороны торчит, узкие губы в глумливой ухмылке кривятся, а под ними зубы желтеют. Да не зубы это, клыки волчьи. А глаза такие, что до самого нутра дьявольским огнем прожигают. Так и смотрели друг на друга. Царевич на кузнеца, а кузнец на наследника престола. Не выдержал первым царевич, отвел очи в сторону, и оттого в ярость впал. Топнул ножкой в сапоге сафьяновом, на крик сорвался:

– Где супружница окаянного?! На костер подлую! Пошто не упредила, что ейный мужик черной ворожбою и душегубством промышляет?!

– Здесь она, надежа Алексей Михайлович, – судья Большого прихода сделал знак стрельцам, и те выволокли из толпы простоволосую босую девку, швырнули на колени.

– Не муж это мой! – заголосила баба, размазывая по щекам слезы. – Мой Прошенька даже курей жалел! А этот, аспид поганый, меня саму едва живота не лишил. Как поняла, что колдун в Прошеньку вошёл – убегла куда глаза глядели, у тётки в чулане схоронилась!

Нахмурился царевич, белой рученькой повёл:

– Гоните взашей! Десять плетей всыпать! – поднял взор на приговоренного, а тот всё лыбится и, кажись, клыки у него больше стали.

– Делай! – закричал приказным людям.

Пока приговор читали, наследник совсем извёлся, чуял, что проклятый колдун не уймется. Зырит и зырит. «Надо было зенки выжечь».

Придворный дьяк читал нарочито медленно:

– …осьмнадцать красных девок извёл, у коих ешо при животе на персях колдовские знаки резал…

– Жги душегуба! – не выдержал наследник престола. – Жги! Немедля!

Заплечных дел мастера вздыбили кузнеца с колен, подвели к столбу. Только тот вдруг захохотал хрипло:

– Жги меня, отрок! Только того не ведаешь, что огонь – брат мой названный! Войду в небо пеплом горячим и просыплюсь на твою буйную головушку! Прожгу до самой требухи, а сам после, как дивная птица, восстану!

И словно в подтверждение этих слов, распахнул колдун пасть, а из неё дым черный повалил. Ужас обуял людей. Иные бежать кинулись. А царевич ликом побелел, на визг сорвался:

– Утопить колдуна! Камни в два пуда на шею повесить! И жилы на ногах-руках порезать, чтобы не всплыл, собака!

Пуще прежнего хохочет кузнец:

– Водица – сестра моя родная! Неужто не пособит?! Гляди, отрок!

Плечом повел. Громыхнуло в небесах, крупные капли на землю пали. Вскочил с трона царевич. Глаза каждый по угорскому дукату, зубы барабанную дробь выбивают. Губы мелкой дрожью исходят. Запинаясь, не приказал – всхлипнул:

– Замуровать антихриста! За двойной гродней упрятать!

Когда вели его к царскому возку, потом холодным наследник исходил, ноги ватные о булыжники заплетались. Главный стольник увещевал плаксиво:

– Говорил тебе, Алексей Михайлович, не надобно ехать, на казнь смотреть. А с меня теперича матушка царица голову снимет. Пошто надёжу государева за стока верст увёз? Эка невидаль колдун окаянный. Без тебя бы управились… Поезжай, царевич, а я прослежу, чтобы всё по твоему указу было.

А когда распахнулись перед наследником престола створки возка с золоченными львами и единорогами, долетел до него шепот зловещий: «Жди меня, царевич. Я вернусь».

 

12 октября 1993 года

Какой-то идиот разбил стекло на доске объявлений и бумага размокла от дождя. Оттого фоторобот маньяка вздулся и выглядел карикатурно. В другое время Костыль посмеялся бы над нелепым изображением, но сейчас было не до смеха. Мерзкая моросящая пыль навевала тоску и глухую раздражительность, а пронизывающий октябрьский ветер скреб шею, словно колючей проволокой. Костыль поднял воротник кожаной куртки и засунул озябшие руки в карманы. Какая отвратительная рожа у этого психа. Лба почти нет, рот какой-то безгубый, глаза навыкате, словно у жабы. Определенно, ментяра, составлявший фоторобот, был пьян в ломину, иначе не накарябал бы такого монстра. Да покажись это чудовище на улице – народ кинулся бы врассыпную. Кто бы позволил такому уроду совершить двенадцать убийств и уйти безнаказанным?

Гном, как всегда подкрался незаметно. Хлопнул по правому плечу, а сам отшатнулся влево. И Костыль купился. Купился вновь.

– Гы-ы-ы, – оскалился Гном, – чё, блин, любуешься? – он указал подбородком на портрет преступника. – Хороший паря, вчера тринадцатую телку оприходовал. Нам это на руку. Надо ковать железо, пока Горбачев! – выдав заезженную шутку, Гном визгливо рассмеялся.

Его бабий смех вызвал у Костыля глухое раздражение:

– Хорош ржать! Ехать пора! Какого хрена опаздываешь?!

– На котлы глянь! – выпятил губу напарник. – Я точен, как английская королева! Бэха за углом. Прошу вас, сэр, – Гном склонился в шутовском поклоне.

Воздух в машине был спертым и удушливым. Ощутимо воняло застоялой блевотиной.

– Окно открой! – потребовал Костыль.

Напарник опустил стекло и фыркнул:

– Больно нежный стал наш дядя-мокрушник.

– Срать в тачке не надо! – буркнул Костыль. – Куда едем?

– На стройку.

– Какую еще стройку?

– Да богадельню древнюю снести никак не могут. Вот Папа и поехал перетереть. Велел нам туда заскочить.

Всю дорогу молчали.

– А вот и Папа! – обрадовался Гном. – Да и поганый дождь, кажись, кончился. Не люблю мокроту, но уважаю мокрушников! – Гном захихикал над собственной шуткой. – Вылезай, Сашок, да вперед не ломись. Папе не в кайф, когда возле него кучкуются.

 

* * *

 

Мерседес белой молнией пересек строительную площадку и, взвизгнув тормозами, замер. Настроение у Николая Ивановича Живова было куражное и злое. Выскочив из машины, он поднырнул под заградительную полосатую ленту и заорал:

– Петрович! Мать твою! Ты почему возишься?! Завтра уже материал привезут!

Тщедушный и лопоухий прораб бегом бросился к заказчику.

– Дык, Николай Иванович, я причем? Кран только к обеду привезли. А демонтаж мы еще вчера сделали…

Живов нахмурился, наблюдая, как огромный черный шар, раскачиваясь на тросе, монотонно ударяет о красную кирпичную стену и та вздрагивает и кашляет багровой пылью.

– Расстраиваешь меня, Петрович.

– Дык, Николай Иванович, вы же не смогли достать шпуровых зарядов, а дедовским методом – такая канитель…

– Двухэтажный сарай второй день снести не можете! А денежки любите!

Прораб вздохнул:

– Раньше на века строили, не то что сейчас.

– Ладно, продолжайте, – махнул рукой Живов, пожирая здание взглядом, словно злейшего врага.

– Боюсь, Николай Иванович, как бы нас власти за этот сарай не наказали. Ведь это историческая ценность. При Петре Великом здесь богадельня для военных чинов была, а само здание еще древнее, семнадцатого века.

Глаза бизнесмена нехорошо сощурились:

– А ты не бойся, – вкрадчиво сказал он. – Это мой заказ. Сам разберусь, кому и сколько. А кто против вякнет, в порошок сотру. Так что делай чего велено.

– Да я делаю, – пролепетал прораб, стараясь не встречаться с Живовым глазами.

Он затравленно оглянулся на древнее приземистое здание и вдруг воскликнул:

– Гляньте! Да там две стены!

– Ну и что? – пожал плечами бизнесмен. – Какая разница?

– Дык, чудно. Его и так из пушки не прошибешь. На кой ляд вторую возводить?

Чугунный шар врезался в кирпичную кладку и та осыпалась, обнажив уродливую черную дыру.

– Схрон! – завопил Перович. – Ей богу, схрон! Глянуть бы, Николай Иванович?! А вдруг там клад?!

– Какой клад? Ты чего несешь? – удивился Живов, но прораб уже сложил над головой руки крест-накрест, сигнализируя крановщику прекратить работу.

– Айда, глянем, Николай Иванович. В прошлом годе в таком же здании мешок царских червонцев нашли!

– Сейчас… сейчас глянем, – буркнул Папа.

Заметив стоящих в отдалении Гнома и Костыля, он нетерпеливо махнул рукой. Вытащил сигарету, сунул в рот. Подбежавший Гном услужливо щелкнул зажигалкой. Выпустив в лицо быка струйку дыма, авторитет наклонился к нему и вполголоса что-то сказал. Гном согласно закивал.

– Не подведите меня, братва, – предупредил Папа, – сделать надо красиво.

 

От провала тянуло холодом и сыростью. Коммерсант сунул было в него голову, но тотчас отпрянул:

– Ни черта не видно. Посветить надо.

– Степан! – подозвал прораб молодого чернявого рабочего. – Слазай в дыру! Фонарь на шлем нацепи и пошуруй там. Чего найдешь, тащи!

Паренек кивнул и скрылся в провале.

Несколько минут стояла тишина. Живов нетерпеливо засопел.

– Что он там возится? Нет там ни хрена!

Жуткий нечеловеческий крик заставил обоих вздрогнуть. Прорабу вдруг показалось, что из дыры метнулось нечто едва различимое, эфемерное, легкое, как дым или ветерок, но вместе с тем невообразимо страшное. Скользнуло по щеке и кожа враз заледенела, а еще пришло осознание неминуемой смерти. Сердце ёкнуло и сбилось в аритмичный галоп. Не обращая внимания на разглядывающего его начальника, он на негнущихся ногах отошел прочь. Тёр щеку и массировал грудь. Что за дьявол? Газ что ли там скопился?

Из провала в стене рабочие выводили бледного трясущегося паренька.

– Ты чего орал, дурак?! – зарычал на него Живов. – Я уж подумал, что тебя там завалило!

Губы Степана дрожали, глаза горели безумством.

– Он мне сказал… Он сказал…

– Кто сказал? – сощурил глаза Живов. – Чего сказал?

– Он сказал… Передай царевичу: «Я – вернулся…»

Николай Иванович зло сплюнул. Хотел сказать что-то оскорбительно грубое, но осекся и попятился прочь. С паренька сняли строительную каску. Волосы Степана были белее снега.

– Бли-и-ин, – нахмурился Папа.

А через секунду круто развернулся и широкой походкой зашагал к мерседесу. Рядом с машиной топтались Гном и Костыль.

– Чего таращитесь, бараны?! – зло крикнул Живов. – Или не врубились, что делать надо?!

 

* * *

 

Что это могло быть? Мистика какая-то. Показалось, что из темной дыры в стене вылетела стрела и вонзилась прямиком в сердце. Вроде даже визг слышал. И сразу таким холодом прошибло. А лоб, напротив, взмок.

– Прикрой окно, – попросил Костыль, – не месяц май.

– То открой, то закрой, – усмехнулся Гном, – тебе хрен угодишь. Чего такая морда злая? Что на этот раз не устраивает?

– Не устраивает, когда меня при людях бараном обзывают.

– Папе можно, – хмыкнул напарник, – Бабло исправно башляет. Может себе позволить. Да и где ты людей увидал? Работяги эти зачуханные?

– Неважно, – вздохнул Костыль.

Неприятная дрожь не отпускала. А в голове шумело, как после похмелья, и слышались чужие голоса и слова нелепые: стольник, самодержец, гродни в три вершка…

Костыль потряс головой. Бред какой-то, или крышу сносит? Он открыл и закрыл рот, постучал ладонями по ушам. Прислушался к ощущениям.

– Давай о деле, братуха, – оторвал его от размышлений напарник. – А их сегодня у нас два. Даже три.

– Не понял, – нахмурился Костыль, – Папа сказал кончить барыгу.

– Это одно, – кивнул Гном, – потом надо заехать за сметаной…

– Чего, блин? – кадык Костыля дернулся, хотя он уже понял, для чего понадобилась сметана. – Какого хрена?!

– Папа приказал, – вздохнул Гном, – шмару Хромого надо сделать.

– Такого базара не было! – Разозлился Костыль. – Два заказа в один день! Мы чего, одни в бригаде?!

– Мы профессионалы, – улыбнулся напарник. – Лучшие.

– Я на такое не подписывался!

– Мне так и передать Папе? – глаза гнома нехорошо сузились. – Сказать, что Саша Костылев устал и два заказа выполнять отказывается?

– Сука, – прошипел Костыль, – чего застыл? Поехали! Но учти, ребенка убивать не буду! Барыга и телка на мне!

– А чего так? – притворно удивился Гном. – Карлика из цирка замочил дай боже, а тут чего?

– То карлик, а то ребёнок!

– А в чем разница? Такой же мелкий!

Гном безразлично пожал плечами, но продолжать не стал – разговоры о том случае всегда выводили из себя Костыля.

 

 

У них были ключи, но барыга сам открыл дверь, когда услышал, от кого пришли гости. Зная садистскую привычку Гнома сначала стрелять по конечностям жертвы, Костыль опередил его, продырявив торгашу голову.

Та же участь постигла и немолодую рыхлую женщину. Два выстрела слились в один, два мертвых тела рухнули на пол.

– Ты чего, Санек?! – заорал Гном. – Телка в самом соку! Позабавиться не дал! Вильгельм Телль недоделанный!

– Слишком жирная, – отмахнулся Костыль, свинчивая глушитель с беретты.

Из комнаты выглянул кудрявый малыш лет шести, увидел лежащих на полу родителей и замер.

– Какой карапуз, – оскалился Гном, – иди сюда, мелочь.

Костыль взглянул в огромные голубые глаза ребенка и отвернулся. Нервно спрятал пистолет в карман, надел наушники и врубил музыку на максимум. Так и стоял спиной к двери в комнату, пока Гном не ткнул его кулаком в плечо. Молча спустились к машине. Лоб Костыля блестел от влаги.

– Выпить есть? Трубы горят.

– Выпьем, – кивнул Гном, – даже скажу больше – нажремся в хлам! Но только, когда бабу Хромого сделаем и спишем на нашего маньяка. А выжрать будет на что! Папа башляет по тройному тарифу! Центровая красючка – это не задрипанный терпила!

– Дай чего-нибудь попить.

– На! – Гном протянул бутыль боржоми. – И себе оставь. После тебя пить не буду. Гляжу, ты весь мокрый. Не хватало и мне от тебя подцепить заразу!

Всю дорогу молчали. Гном искоса поглядывал на напарника и ухмылялся. Припарковав машину у супермаркета, подмигнул:

– Сиди. Я быстро. Куплю сметанки и назад.

– Слушай, – неожиданно спросил Костыль, – зачем он это делает?

– Что, зачем?

– Ну, это… мажет лица бабам сметаной?

– Дурак! – коротко бросил Гном. – Что с больного человека взять? Но для нас это плюс! Представляешь, если бы мазал дерьмом?! Как это было бы не эстетично! – напарник залился визгливым смехом.

И от этого лошадиного ржания у Костыля заломило зубы.

Хлопнула дверца машины. Александр взял бутылку боржоми и осушил в один долгий глоток. Расстегнул душащий ворот рубахи, вытер вспотевший лоб. «Как же все надоело. Грязь, кровь». А елейный голос дьявола уже шептал в ухо: «А денежки тебе не надоели? А красивая жизнь? А путаны с длинными ногами?». «Тебя нет, рогатый! – бросил Костыль в пустоту. – Изыди, сука!».

– Ты точно, гикнулся! – рассмеялся Гном, укладывая на сидение целлофановый пакет. – Сам с собой базаришь! Точно, болезнь тебя подкосила. Но мне, Сашок, без тебя не справиться. Ты же стреляешь, как Робин Гуд!

– Там не надо стрелять, – прошипел Костыль, разозлившись на себя за пришибленность. В его работе расслабляться нельзя – вмиг получишь маслину в лобешник, а он даже не заметил, как вернулся напарник. С ним действительно что-то не так. То ощущение невидимой стрелы из стенного пролома, то голоса. Уйти бы? Только от Папы так просто не уходят.

– Точно! Стрелять не надо. Надо пёрышком работать. Этим я займусь, ты мне только телку стреножь. А после – гуляй, рванина!

– А если ее охранять будут?

– Не будут, – буркнул Гном и нахмурился.

Хорошее настроение покинуло его, он косился на Александра и матерился сквозь зубы. Наконец, визгливо крикнул:

– Папа сказал: не будут, значит, не будут! С чего ты взял, что ее охраняют?! Она что, английская королева?!

– Она подстилка Хромого. Этого достаточно.

– Какая же ты тварь, Александр Костылев! Злая циничная гиена!

– Еще одно слово и я тебе клыки вышибу.

– Да я просто говорю, что ты умеешь, как никто кайф обломать. Ты что, не въезжаешь, какие это бабки?! Папа приказал: кончить её сегодня! А если мы её не кончим…

– Заткнись, падла! У меня от тебя башка болит!

Гном недовольно засопел:

– Вот ее дом. Времени еще вагон. Нам, как минимум, часа три куковать. Папа сказал, эта шмара сейчас в кабаке оттягивается.

Костыль взглянул на темную улицу, на одинокий сутулый фонарь и закрыл глаза. Сам не заметил, как провалился в сон.

 

Он шел по яркому летнему парку, вокруг люди в цветастых одеждах, в голубом небе десятки воздушных шариков, смех, музыка. Искрящиеся на солнце струи фонтанов. Впереди ларек с мороженым. Как же хочется в такой жаркий день ощутить на языке холодную сладкую свежесть! Он протягивает деньги и вдруг замирает на месте. Приятное женское лицо в окошке непостижимым образом трансформируется в физиономию циркового карлика. Маленькое сморщенное личико, крошечный носик и миниатюрный ротик. Кровь, поблескивая в лучах солнца, стекает по лбу уродца, превращая потешную физиономию в отвратительную маску из магазина страшных сюрпризов. Свет гаснет, словно в кинотеатре. Исчезают люди, фонтаны и шарики, тонет в чернильном мраке парк. Остается лишь синюшное мертвое лицо. Убитый смотрит на него белёсыми застывшими глазами и шепчет: «Зачем ты забрал мою жизнь, Саша, ведь мне было всего шесть лет?»

 

– Вот она! – голос напарника ворвался в сон, заставил вздрогнуть. – Одна хиляет, сучка! Наша Мальвина – девочка с голубыми волосами. Пошли!

– С фиолетовыми, – буркнул Костыль, разглядывая невысокую стройную фигурку в облегающем белом плаще.

Хрупкую и до боли беззащитную. Острое чувство жалости в который раз за последний месяц кольнуло сердце.

– Погоди. Пусть внутрь зайдет, – процедил он сквозь зубы.

Двор словно вымер. Вокруг никого. Под козырьком подъезда тусклая жёлтая лампа. В её свете волосы девушки вспыхнули нереальным пурпурным сиянием. Хлопнула дверь.

– Ходу! – крикнул Гном.

Подхватил пакет со сметаной и выскочил из машины.

 

* * *

 

Она не любила лифты. И хотя жила на четвёртом этаже, неизменно шла пешком. Тишина. Лишь цокот её каблучков. Уже открывая дверь, Даша вдруг почувствовала чей-то взгляд. Оглянулась. Неясная расплывчатая тень за спиной…

«Лёша! Лёшаааа!»

Имя высохшим листом падает с губ девушки в безразличную темноту. Тогда, в детстве, по колено в колодезной воде, Даша точно так же выкликивала брата. Задрав голову к трём звёздочкам, заглядывающим в зев сруба, кричала до хрипоты. И пусть Лёша уже пятый год, как сгинул, выполняя интернациональный долг, но сегодня она снова зовёт его – единственного родного человека на всей Земле.

Тогда, много лет назад, брат криками поставил на уши весь пионерлагерь. Её спасли. А сейчас…

Тьма навалилась на Дашу сразу, как только она шагнула за порог. Закрутила чёрные вихри, скрыла привычные очертания комнаты, выжала до капли все силы. Впрочем… Не все. Ведь что-то подпитывало этот крик.

«Лёшшша…»

 

Девушка издает сухой, словно старушечий кашель хрип. Стоит перед ним на коленях, скованная заклятьем, и шепчет чьё-то имя. Любовник? Жених? Ему всё равно. Важно другое. Важен ритуал. Нож разрезает девичью кожу, словно бритва бумагу. Кровь, послушная воле убийцы, сразу сворачивается. Сложный узор на лице и запястьях, затем надрезы на груди. Девица вздрагивает, тело выгибается дугой. Боль, накрывает её всю без остатка, раздирает на части, рвёт не только тело, но и душу. Это часть ритуала – чувствовать, как лезвие кромсает плоть, как вырезает на живом теле сложные фигуры.

Даша умирала медленно, каплю за каплей теряя волю, надежду, жизнь. Разрезанные губы до последнего мига шептали имя брата, а по лицу с каббалистическим узором из шрамов, текли слёзы, перемешиваясь с кровью. Когда вошедший в раж убийца втыкал в неё нож с широким лезвием, а потом, сотрясаясь в блаженном экстазе изливал сперму на раны, шепча заклятия, она уже была мертва. Сметаны скрыла узор на лице. Он сойдет на нет через час, но рисковать не стоит. Никто не должен видеть знаки. Почему сметана? Колдун не знал. Случайность. Первый продукт, подвернувшийся под руку и ставший визитной карточкой маньяка. К тому моменту, когда жертву обнаружат, узоры исчезнут, а он, древний и могущественный, станет ещё сильнее.

 

* * *

 

У лифта девушки не было.

– Туда! – свистящим шёпотом приказал Гном.

И они, перепрыгивая через две ступеньки, понеслись вверх. На площадке четвертого этажа остановились. Гном ткнул пальцем в приоткрытую дверь.

– Санёк, твой выход!

Костыль рванул дверь на себя и едва не споткнулся о труп.

Мимо кошкой проскользнул Гном и скрылся в темноте. Через мгновение появился:

– Чисто.

Александр пошарил рукой по стене и щелкнул выключателем. Яркий свет озарил жуткую картину. Комок застрял в горле. Костыль смотрел на изуродованное тело девушки и непроизвольно сжимал и разжимал кулаки.

– Бляха муха! – присвистнул Гном. – Это же наша Мальвина!

Костылёв не ответил. С трудом оторвал взгляд от блестящей белой маски, от кровавых узоров на голой, когда-то красивой и живой груди, потянул напарника за рукав:

– Сваливаем! Быстро!

 

Его обуревали противоречивые чувства. Облегчение, жалость, непонимание происшедшего и яркая, как вспышка молнии, злость. Зато Гном, едва оказавшись в машине, принялся истерически хохотать:

– Нет, ты видел, в натуре?! Каков красава! За нас всю бодягу провернул! А балабасики-то мы получим!

– Я не врубаюсь, что происходит! – прорычал Александр. – Прошло не больше минуты! Как?! Как он мог успеть?!

– Какая разница? – беспечно отозвался Гном. – Успел.

– Тогда мы должны были столкнуться с ним! Но на хате никого не было! Это бред! Понимаешь?! Мистика! Блудняк голимый! Лажа!

– Расслабься, брателло. Радуйся, что не пришлось пачкаться, чистюля. Сейчас нажремся до зелёных соплей. Нас ждёт кабак и лярвы!

 

В заведении было много посетителей. Сизый сигаретный дым плавал под потолком.

– Пошли туда, в уголок! – позвал Гном, – к телеку поближе! Через полчаса футбол будет!

– Там занято, – буркнул Костыль, разглядывая трёх размалёванных панков за столиком. Дурацкие амулеты на шеях, рыжие ирокезы на бритых черепах. – Пусть веселятся, молокососы.

– Да хрен они угадали! Это наше место!

Гном не спеша подошел к троице и глумливо ощерился:

– Вечеринка окончена, хохлатые! Попырому срыгнули отсюда!

На лицах панков отчётливо отразилось обиженное удивление, но когда Гном щелкнул у них перед носом выкидухой, оно сменилось пониманием. Все трое, опрокидывая стулья, устремились прочь.

– Сюда, кореш! – крикнул Гном и жестом подозвал официанта. – Денисик, быстренько организуй нам литрушечку «Абсолюта» и жрачки повкусней! Асетринки, икорки, красной рыбки! И это говно отсюда убери! – он ткнул пальцем в чужие тарелки. – Мы с братом красиво отдыхать будем!

Разливая водку по рюмкам, Костыль мрачно заметил:

– Ты не догоняешь, Паша, здесь что-то не так? Нельзя за минуту распотрошить тело, намазать сметаной и незаметно сделать ноги. Это какая-то чертовщина!

Гном выпил водку, шумно выдохнул, подцепил вилкой розовой ломтик форели и с набитым ртом изрёк:

– Всё можно умеючи. Вот взять меня в армии. Все привыкли, что надо одеться за сорок пять секунд, а наш сержант-зверюга нас за двадцать секунд выдрессировал. Вот это скорость! Причем, по полной боевой!

Костыль лишь махнул рукой и вновь наполнил рюмки.

По телевизору передавали новости. Молоденькая корреспондентка о чем-то оживленно рассказывала и хмурила выщипанные брови.

– Ничего так тёлка, – оценил её Гном, – на мордочку симпатичная, а так плоская, как вобла. Всё-таки дойки для бабы не последнюю роль играют.

Костыль взглянул на экран и вздрогнул. За спиной корреспондентки виднелся дом. Тот самый, откуда они уехали полчаса назад. Там, на четвертом этаже в темной квартире, лежал истерзанный труп подружки Хромого.

– Тихо! – остановил он болтовню напарника. – Слушай!

– …убитую звали Дарья Одинцова. Двадцатитрехлетняя студентка полиграфического техникума.

Камера скользнула по лежащему на полу телу и крупным планом показала ноги в белых остроносых туфельках. Рядом валялся целлофановый пакет Гнома.

– Это же твой пакет, мудила! – зловещим шёпотом процедил Костыль.

– Да хрен с ним! – отмахнулся тот.

На лице корреспондентки появилась торжествующая улыбка:

– Это уже четырнадцатая жертва так называемого «сметанного маньяка». Точнее, маньяков. Теперь уже точно известно, что преступников двое. Эти звери в человеческом обличье почувствовали свою безнаказанность и совершили ошибку. Известно, что преступники приехали к дому жертвы на тёмно-сером BMW, хладнокровно убили и изнасиловали Дашу, совершили чудовищный ритуал и скрылись. Но их лица хорошо запомнили консьержка и жильцы дома. Милиция установила имена предполагаемых преступников. Это Гнолов Павел Валерьевич и Костылев Александр Сергеевич. Нигде не работающие и, предположительно, члены организованной преступной группировки.

Когда на экране появились их фотографии, Гном мертвой хваткой вцепился в запястье напарника, губы побледнели.

– Всем, кто располагает сведениями о местонахождении преступников, просьба позвонить по телефону…

– Это же подстава! – прошипел Гном. – Блин, Саня, что происходит?! Какие жильцы?! Там же никого не было!

– Тихо, дурак! – остановил его Костыль, он огляделся по сторонам и встретился взглядом с женщиной за соседним столиком. Она смотрела на него расширенными от ужаса глазами. Узнала!

– Извините, вас к телефону. – подошедший официант услужливо поклонился Гному.

– Меня? – растерялся тот.

– Именно вас.

Гном встал и на негнущихся ногах проследовал к стойке бара.

Костыль покосился на узнавшую его женщину и увидел, как та что-то шепчет своему приятелю. Теперь две пары глаз взирали на него с нескрываемым страхом.

Вернулся Гном. На бледном лице крупные капли пота.

– Папа звонил… Он всё знает. Понимаешь, Саня, он требует, чтобы мы приехали. Нас же на куски порежут… Что же делать?

– Уходим, – буркнул Костыль и, ухватив напарника за рукав куртки, потянул за собой.

За руль пришлось сесть самому. Гном совершенно скис, тёр покрасневшие глаза и всхлипывал:

– Суки! Суки! Подстава! За что?! С нас же теперь шкуру с живых срежут! Ты знаешь, как они умеют искать. Нам нигде не скрыться!

– Надо валить из города! – рыкнул Костыль. – Сейчас рванем к моему кенту, он в экспедиции, ключи мне оставил, чтобы я хотя бы раз в неделю его гуппей кормил!

– Гуппей? Кто это?

– Рыбки аквариумные!

– Плевать на рыбок! – взвизгнул Гном. – Гони на Проспект Октября! Я там двухкомнатную фатеру снял! Про неё никто не знает! Тачку за два квартала бросим!

 

В квартире Гном первым делом открыл холодильник, извлёк бутылку «Столичной», трясущимися руками сорвал «бескозырку» и припал к горлышку губами. Залпом выпил половину и протянул напарнику. Тот отрицательно покачал головой и подхватил с полки банку пива.

– Суки! – всхлипнул Гном. – Такая подстава! Теперь всё коту под хвост! Деньги, карьера, тёлки! Жизнь! Жизнь кончилась, Саня!

– Рано умирать, – буркнул Костыль.

– Рано! – встрепенулся Гном. – Надо первым бить! Слушай, брат, надо Папу валить! А чего?! Он думает, что неуязвим! А мы ему маслину в тыкву! Был Живов – стал Жмуров!

– И всех быков Хромого завалишь? – мрачно усмехнулся Костыль. – Ведь он уверен, что это мы его подружку порезали. Нас теперь два экипажа пасти будут.

– Суки! – заплакал Гном. – Все суки! – плечи его поникли, по лицу потекли слезы. – Ненавижу!

Смотреть на рыдающего напарника было странно и омерзительно. Александр толкнул его на диван:

– Проспись, истеричка!

Сам он прошел в другую комнату, включил телевизор, сел в кресло и неторопливо цедил пиво. Что делать дальше, и сам не знал.

Передавали концерт Мирей Матье. Когда-то, в школе Костыль изучал французский. Он смотрел на зарубежную эстрадную звезду и тихо подпевал:

 

Padam... padam... padam...

Il arrive en courant derrière moi

 

Он почти успокоился, прихлебывал пиво и, закрыв глаза, повторял слова известной песни.

В какой-то момент ему показалось, что певица начала странно фальшивить. Костыль с удивлением открыл глаза и вздрогнул. С экрана на него смотрело мертвое лицо, убитого им карлика. Мертвец улыбался и подмигивал, смешно шевеля губами:

Padam... padam... padam...

Il me fait le coup du souviens-toi

Тогда, во сне, Александр был напуган. Сейчас же его охватила злость.

– Что ты ходишь ко мне, гадина?! – заорал он, грозя покойнику кулаком. – Я не виноват в твоей смерти! Ты сам подписал себе приговор, когда отказался пойти под крышу Папе! Потому что вы, цирковые лилипуты, слишком жадные! Я сделал лишь то, что мне приказали! Я даже имени твоего не помню!

– Пожалуйста, не называй нас лилипутами, – обиженно поджал крошечные губки карлик, – нам это не нравится. Я давно простил тебя, Саша. Моё имя неважно. Можешь называть меня Чиполлино.

«Издевается, сволочь», – подумал Костыль. Хотя он действительно одет в сценический костюм лукового мальчишки. Штанишки на лямках, а волосы выкрашены в желтый цвет и склеены в торчащий на темени пучок. Таким он его и застал в гримерке. Александр понятия не имел, чем этот клоун разозлил Папу. Почему его надо было грохнуть не как всех. Но задание выполнил без сучка и задоринки. «Должен мучиться подольше. Ни одной целой кости». Деньги решали всё. Впервые Костыль убивал не с помощью верного «макара» или беретты. Прут арматуры описал полукруг, обрушившись на плечо сидящего у зеркала коротышки. Хруст костей, болезненный выкрик. Ещё удар. По колену лежащей на полу жертвы. Где-то далеко надрывался оркестр и аплодировали зрители, а в маленькой гримёрке, в самом конце коридора, умирал от побоев маленький, с ребёнка ростом человек. Последний, решающий удар Костыль нанёс в голову. За секунду до того, как лоб несчастного ощетинился осколками костей, их взгляды встретились…

– Я пришёл помочь тебе, Саша.

Только сейчас киллер заметил, что коротышка, шагнувший прямо с экрана телевизора, подволакивает ногу.

– Ты изменился. Раньше ты был полон тьмы, но сейчас твоя душа озарена светом.

В другое время Костыль заржал бы в голос от такого кликушества, но сейчас только недобро прищурился, прислушиваясь к каждому слову призрака.

– Пять минут.

Оттопыренные в стороны пальцы на детской ручке.

– Через пять минут они придут за вами.

– Кто? – Александр не узнал собственный голос.

– Те, кому вы задолжали.

– Чушь!

Карлик грустно улыбнулся, потёр щёку, испачкав пальцы в крови из раны, потом сказал тихо, глядя в пол:

– Запомни. Пять минут.

 

Padam... padam... padam...

Des « je t'aime» de quatorze-juillet

Песня ворвалась в комнату вместе с потоком света из телевизора. Матье махала рукой в такт песне. Карлика нигде не было.

«Пять минут!»

Костыль затравленно обернулся на скрип двери. Гном, слегка пришедший в себя, вошёл из кухни, держа в руке огроменный, с полбуханки, бутерброд.

– Надо линять из квартиры…

– Чего?

С набитым ртом и выпученными глазами, в которых вновь заплескался страх, Гном был похож на жабу-переростка.

– Чего-чего? Хата засвечена. Через пять минут тут будет жарко.

Александр не осознавал, почему безоговорочно поверил глюку из телевизора. Вот поверил и всё. Гном, привыкший жить на грани, ничего не стал спрашивать. Цапнул дорожную сумку и бросился к двери, на полкорпуса опередив Костыля, и… застыл на пороге:

– Поздно!

 

* * *

 

Их было трое. Один держал Гнома на прицеле, остальные аккуратно и без спешки осмотрели квартиру.

– Этот козёл один!

– Где второй? – приземистый коротышка с плоским азиатским лицом сверлил Гнома огнем ореховых глаз.

– За водярой поканал. Минут через десять будет, – губы напарника Костыля подрагивали, но голос был спокойным. – А вы, пацаны, под кем ходите? Я что-то вас не помню.

– А как Дашу резал помнишь? – ствол пистолета смотрел в переносицу Гнома. – Или уже забыл, падла?

– Не знаю никакую Дашу. Вы, братцы, чего-то попутали.

– Это ты Хромому споёшь, – азиат сверкнул золотой фиксой и приказал одному из подручных: – Обшманай урода. Волыну забери.

Ловкие пальцы выдернули из наплечной кобуры кольт, извлекли из бокового кармана куртки выкидуху.

– Не завидую тебе, сука отмороженная, – зловеще пообещал коротышка. – Ты даже не врубился чью девочку на нож поставил. Парни, свяжите бесогона и пасть заткните. Подождем второго.

– Дождались, – раздался за их спинами голос Костыля. Створки платяного шкафа разошлись в стороны, ствол беретты, удлиненный глушителем трижды негромко кашлянул. Мертвые тела с глухим стуком повалились на пол.

– Уфф, – нервно рассмеялся Гном, – Всегда завидовал твоему умению стрелять. Только зря ты всех положил. Одного надо было оставить. Мне до рези в глазах охота знать, как они на мою хату вышли.

– Это уже неважно.

Костыль обыскивал мертвецов и складывал деньги в кучку. Потом старательно пересчитал.

– Не густо. Триста тонн нашими и почти штука зелени – это ещё лимон двести, где-то. Не знаю, хватит ли на ксивы…

– Блин, у меня на хате столько лавэ в загашнике. Теперь всё гадский Папа загребёт. Всё что нажито непосильным трудом.

– Не ной. Живы будем – добудем. Сумку в темпе собери и ходу! Жрачку, какая есть, положи.

 

Костыль осторожно приоткрыл дверь подъезда, поглядел в щель. Белый «мерс», внутри водитель. Бритоголовый парень наполовину опустил окно и неспешно покуривал, пуская в ночное промозглое небо струйку голубоватого дыма.

Пряча пистолет за спиной, Александр вальяжной походкой направился к машине.

– Командир! Сигареткой не угостишь?

Парень лениво скользнул по нему глазами и… напрягся. Узнал!

Костыль вскинул руку. Ках!

Голова бандита дернулась и уткнулась в руль.

Из подъезда выскочил Гном.

– Саня! Берем лайбу!

– Нет! – отрезал Костыль. – Пешком пойдем! Здесь недалеко.

 

* * *

 

Гном брезгливо осматривал крохотную пыльную коморку. Почерневший прожженный стол, колченогий табурет и грязный полосатый матрац в углу.

– Ты куда меня притащил? Что это за бомжатник?

– Одноклассник у меня электриком в жэке работает. Мы с ним здесь бухали, – устало объяснил Костыль. – Тут нас точно искать не будут.

– Не номер люкс, конечно, – буркнул напарник, подозрительно разглядывая жёлто-бурые пятна на матрасе. – Зассанный что ли?

– Какой есть, – отмахнулся Александр, сел на табурет, вытащил сигарету, закурил.

– Хорош дымить! Здесь и так дышать нечем! – Гном плюхнул сумку на стол, выставил початую бутылку водки, полбатона хлеба и нарезку колбасы. – Всё что есть.

– Хватит.

– Выпьешь?

– Нет.

– А я выпью! – Гном взболтал водку и сделал большой глоток, скривился. – Теплая, блин, – взглянул на часы, – ёксель-моксель! Два часа ночи! То-то, смотрю, глаза слипаются! Ты как хочешь, Сашок, а я на боковую! – он, кряхтя развалился на матрасе, подложил руки под голову и блаженно улыбнулся. – Всё-таки они дилетанты. Я всегда первым делом шкафы шмонаю. С тех пор, как Нинка мне рога наставила. Помню, открываю, а оттуда поц, ею пригретый, на меня пялится. Жирный такой, масляный, а член с горошину. На кого, сучка, меня променяла. Я его тогда… тогда…

Слушая храп напарника, Костыль тяжело вздохнул, затушил окурок о ножку стола и задумался. Спать не хотелось. В висках пульсировала острая, как иголка, боль, а в сердце засела холодная мокрая сосулька. Он вытащил беретту, протёр кожух затвора, проверил запасные магазины, положил пистолет на стол и мысленно застонал. На душе было погано. Спроси его кто о причинах, Александр затруднился бы ответить. Дело было не в Папе и не в бандюках Хромого. Другое. Не додумав мысль, Костыль провалился в беспокойный сон. Странное дело, он осознавал, что спит. Словно видел всё со стороны.

 

«Смотри, какая красивая, Саш…»

Мальчик восхищённо уставился на ладони бабушки. Баба Валя собрала их ковшиком. Там, внутри, медленно поводила крыльями разноцветная бабочка.

«Почему она не улетает, бабуль?»

«Притомилась. А может опешила. Шутка ли – заместо цветов и солнышка четыре стены».

Саша выдохнул, коснулся пальцем пёстрого крыла, улыбнулся.

«Мы её выпустим, правда?»

«Конечно, выпустим. Это же душа живая. Ей и жить-то – миг один. Нельзя отбирать то, что Господь даровал».

– Сколько таких ты прихлопнул? Да хотя бы сегодня.

Александр испуганно открыл глаза. Не было давно забытой хаты из детства. Не было бабушки и солнца, заливающего единственную комнату дома.

Карлик печально улыбнулся, машинально стёр со щеки натёкшую кровь.

– Пора за грехи ответ держать, Александр.

Взгляд коротышки пронзительный. До самого сердца пробирает.

Ответить бы ему по-пацански. Пряча за матами тоску и что-то давным-давно забытое…

Костыль разлепил пересохшие губы и выдохнул, сам от себя не ожидая:

– Что же теперь делать? Так и умрём, грехи не отмолив…

Нет, это точно сон. Иначе как получилось, что физиономия карлика вмиг перед его лицом оказалась. Мёртвая, синюшная, а кровь так и льётся.

– Поговори с Папой.

– Что? – Костылю показалось, что ослышался. – Дык он же…

Призрак вздохнул и, прихрамывая, пошел прочь. У самой двери стал медленно исчезать. Пропал, словно и не было. Только голос ненадолго задержался:

– Не стану я тебе ничего объяснять, Александр. Поговори с Папой. Он ждёт.

Костыль сморгнул. Никого. Только Гном носом рулады в углу выводит. Пошарил в карманах. Нащупал телефонный жетон. Чем чёрт не шутит. Всё равно терять уже нечего.

Дверь притворил осторожно, стараясь не разбудить товарища. А ну как отговорит? Только он всё равно пойдёт. Потому, что поверил карлику. Или хотел верить?

 

Никогда он лично не звонил Папе. Гном был с боссом на связи. Так откуда номер в сознании всплыл? Не важно. Лязгнул жетон, проглоченный таксофоном. А на том конце провода голос знакомый загрохотал:

– Здравствуй, Саша.

Словно ждал он его, не спал.

Костыль нервно сглотнул.

– Не мы это, шеф. До нас девчонку убили.

– Знаю.

– Знаешь? Откуда?

– Не важно это, Саша. Дело у меня к тебе неотложное. Только нас оно с тобой касается. Тебя и меня, – последнюю фразу сказал с нажимом, так, что металл зазвенел.

– Я понял, папа. Когда?

– Сейчас.

Костыль недоуменно замер. А Николай Иванович Живов мягко, словно несмышлёному пацанёнку, пояснил:

– Потому что так надо. Я буду ждать тебя на старом заводе, ангар номер тринадцать. Приходи.

В трубке раздались короткие гудки. Костыль осторожно опустил её на рычаг и задумался. Почему он решил позвонить боссу? Потому что велел карлик? А может, того и не существует вовсе? Глюк, мираж, фантом, порождение больного разума? Но тот ведь предупредил о людях Хромого. Что происходит? Он словно раздвоился. Раньше был убежденным атеистом, а сейчас остро пожалел, что не носит нательный крестик. Еще недавно без оглядки забирал чужие жизни, а нынче, увидев растерзанную жертву маньяка, почувствовал непреодолимое желание найти мерзавца и наказать. Вспомнил, как вчера застрелил двух ни в чем не повинных людей, и ощутил такую боль в душе, что в пору самому пулю в висок пустить. А еще захотелось бежать в церковь и каяться, каяться. Не вымолить прощения, нет, но хоть шаг в сторону от тьмы сделать. Ибо страшна тьма. Облепила всего холодной коростой, ни вздохнуть, ни вырваться, черной змеёй в сердце заползла и грызет изнутри ледяными зубами.

В небесах громыхнуло. Кривая молния высветила его одинокую дрожащую фигуру и Костыль услышал:

Водица – сестра моя родная! Неужто, не пособит?!

Что за наваждение? Где он мог слышать этот голос?

Полил дождь. Александр зябко поежился, сунул руки в карманы куртки. Надо идти. Его ждут.

Повернулся и едва не налетел на Гнома.

Тот смотрел на него с ужасом.

– Саня, ты чего творишь?! Кому звонил?!

– Папе, – равнодушно ответил Костыль, – он ждёт меня на заброшенном заводе.

Напарник отшатнулся. Лицо бледное. Мокрая челка прилипла ко лбу, губы дрогнули:

– Ты рехнулся?! Он же убьёт нас!

– Я пойду один.

– Дурак! – выкрикнул Гном. – Ты больной! Ты не понимаешь, что делаешь! Тебя словно околдовали! Папа придёт не один! Они порежут тебя на ремешки!

Костыль не ответил. Отодвинул напарника плечом и упрямо зашагал во тьму.

– Я сматываюсь! – крикнул ему в спину Гном. – Мне с психами не по пути!

Когда фигура Александра исчезла за пеленой дождя, Павел Гнолов зло сплюнул, посмотрел на часы и пробормотал:

– Тринадцатое октября, среда. Три часа ночи, – взглянул на моросящее беспросветное небо над головой и вдруг засмеялся: – А день, какой был день тогда? Ах да – среда!

 

* * *

 

Старый завод. Поржавевшие от времени ангары. А вот и тот, с мистическим номером тринадцать. Из-за неплотно прикрытой железной двери пробивается свет. Рядом, поливаемая косыми струями дождя, застыла «бэха» Гнома. Напарник оказался прав. Папа пришёл не один. Рядом с машиной, почти сливаясь с землей, распластались два трупа. Костыль знал обоих – чистильщики из второй бригады. Рука киллера метнулась к левому боку. Почему к боку? Ведь беретта в плечевой кобуре. В сознании мелькнул блеск сабли. Изогнутой и острой, как бритва. Мелькнул и исчез.

Костыль достал пистолет и решительно толкнул скрипучую дверь.

 

Год 7150 от сотворения мира, день 13-й

 

Спроси кто стольника: «Сколько лет ты верой и правдой царскому дому служишь?» – не смог бы ответить. Или ответил бы, что всё время, пока себя помнит. Еще дитем неразумным вместе с тятей во дворец бывало приходил. Даже для отрока семи лет там дело находилось. То за щенками породистыми приглядеть на подхвате у егерей, то царевичу в играх помочь - тряпичный мяч поднести или деревянную саблю скрестить, изображая злого опричника.

Не мыслил себя без царских палат, в которых злато и каменья в свете жарких факелов глаза слепят. Любил кураж и бесшабашность хмельных пиров. Превозносил до неба своих повелителей и готов был по первому требованию живот за них положить.

Вот и сейчас, когда понял, наконец, что колдун проклятый задумал, когда черная тварь, в душе кузнеца угнездившаяся, в него, стольника переселялась, он не о своей погибающей душе думал. Не имя любимой шептал, не мамку звал, не врага проклинал.

Страх за царевича все члены сковал. Не зря заживо замуровываемый в него вселяется. Угрозы выполнить спешит. А ведь царевич стольнику как самому себе доверяет. Сгубит его тварь, ох, сгубит...

Мрак сознание окутал. Мысли слуги царского антихрист, как книгу раскрытую, читает.

Дернулся приговоренный в отчаянии. Рука предмет на груди нащупала. Крестик... Тот самый, что при крещении получил. Полегчало. Потом вой и рык уши заложил. Или это в голове звериный глас заметался?

Поднял взгляд от креста да так и обмер. Тот, кого привык каждый день в зеркале видеть, стоял в десяти шагах от него и скалился злобно.

Как же так? Дернулся. Понял, что связан крепко. Дюжие молодцы споро кладку возводят. Царского стольника замуровывают. А тварь из его бывшего тела с ненавистью глядит. Неужели не видят, что глазами зверя на мир из его прежнего тела колдун зыркает? Лютости в них сколько...

Не видят, увы. Только и успел шепнуть кузнец вослед наследнику: «Жди меня, царевич! Я вернусь...»

А когда уже стена его от мира оградила, понял он еще одно: малая часть темного в его душе осталась. Потому и смотрел колдун со злобой и досадой. Свое хотел вернуть, да боялся, что раскроет его замысел царская челядь.

 

13 октября 1993 года

После влажного мрака яркий свет больно ударил по глазам. Под потолком горели лампы, а по периметру ангара чадили большие чёрные свечи, много свечей, наверное, сотни.

Костыль замер, пораженный сюрреалистичностью картины. Щурился, разглядывая две застывшие фигуры. Вздрогнул, узнав обоих.

Гном. Напарник стоял на коленях. Лицо в крови, на месте левого глаза – засохшая тёмная корка. За спиной Гнома возвышается Папа, а в руках пистолет. Вороненое дуло упёрлось в тощую Пашкину шею.

– Прикрой за собой дверь! Чтобы и щели не осталось! – голос Живова громом прошелся по ангару, эхом отразился от стен.

Костыль выполнил приказ. Тихо спросил:

– Зачем всё это?

– Это конец истории, – расплылся в ухмылке Папа, – не знаю как ты, а я устал ждать.

Гном облизал разбитые губы, из единственного глаза скатилась слеза.

– Прости меня, Саша. Я хотел помочь. Знаю, ты презирал меня. Было за что. Но ты всегда был моим единственным другом.

Проглотив комок в горле, Костыль попросил:

– Отпусти его. Ты сам сказал, что дело касается только нас с тобой.

– Для начала волыну брось.

Александр с удивлением взглянул на беретту в руке. Не помнил, когда успел вытащить. Отбросил пистолет в сторону.

– С тобой даже не интересно, – скривился Папа. – И встречи с таким ничтожеством я ждал долгих триста пятьдесят лет. Ты прав, стольник, этот мокрушник нам не нужен. Но он убил моих верных людей. А потому получит своё.

Оглушительно грохнул выстрел. Голова Гнома взорвалась кровавыми ошметками.

– Фу! Сколько грязи! – рассмеялся Живов, отряхивая плащ. – Твой дружок казался мне совсем безмозглым, а поди ж ты! Даже не ожидал.

Костыль издал глубинный рык, сжал кулаки и двинулся на Папу.

– Но-но, не надо так напрягаться, – погрозил тот пистолетом. – Стой и слушай. Мне плевать на Гнома. Его даже убить было неприятно. То ли дело, девочки. Нежные, трепетные, с горячей молодой кровью. Ты не представляешь, какой это экстаз, когда рубиновые брызги орошают лицо, и ты слизываешь их и пьянеешь, пьянеешь…

– Так это ты, гадина, – прорычал Александр, – проклятый маньяк и душегуб!

– Я не виноват, – гадко хихикнул Живов, – Пользовать этих тёлочек было так сладко.

– Пользовать? Ты, слуга диавольский, запамятовал, видать, что мысли твои безбожные мне давным-давно известны. Ты девок ради силы своей богомерзкой сгубил! Антихрист!

Костыль дернулся, заозирался. Голос был знакомый. Александру понадобилось несколько секунд на то, чтоб осознать – слова произнёс он сам. Хрипловатый и писклявый голос, совсем не похожий на его, Костыля, баритон. Карлик…

Живов с улыбкой поднял ладони вверх, словно защищаясь:

– Умерь прыть, стольник! Какой антихрист? Какой дьявол? Я просто хочу забрать то, что принадлежит мне по праву.

Костыль в ужасе понял, что больше и телом своим не владеет. Тот, кто препирался с Папой, вскинул вверх кулаки. Его кулаки.

– Изыди, тварь! Ты сгубил моего владыку! Целую династию сгубил, ирод!

Папа возвёл очи горе и раздражённо зарычал:

– Какой же ты тёмный и тупой, стольник! Мне твой царевич и вообще царьки до фени были! Не забери ты часть моей сущности, не стал бы я три сотни лет девок губить! Ритуал помогал мне не сдохнуть! Так бы жил себе тихо и вечно. И ты благодаря мне не сгинул! Неблагодарный!

– Врёшь! – взвизгнул карлик. – Я всё в голове у дурня этого прочёл! С Александра Николаевича, да славится имя его, начался развал… Смуту великую ты, тварь, затеял! Сгубил великий род!

Костыль понял, что дурнем его карлик окрестил. Карлик ли? Перед глазами мелькали картины дворцов, разодетых в пух и прах придворных. А на душе было мерзко. Его провели, как первоклашку. Дурень и есть!

– Слушай, стольник, давай по мирному договоримся, а? – голос Папы стал лебезящим. – Я ритуал проведу. Извлеку своё, оставив тебе тело своего бычары. Бабок отсыплю. Живи не тужи. Ты же знаешь, что заселиться силком не могу. Не уверен, что и сейчас своё забрать получится. Я и подставу организовал, чтоб ты не сбежал.

– Я и не собирался бежать, тварь! Ты сдохнешь! Ответишь за грехи! За царский дом, тобой сгубленный!

– Идиот! Не губил я его! И вообще… Чем ты лучше? Вон, запудрил мозги парню! Что ты ему наплёл? О спасении мира? О бабках несуществующих?

– Сдохниии!

Выстрелы слились в один. Костыль на миг обрёл власть над телом. Или это мнимый Чиполлино позволил умения проявить? Старый добрый ТТ – грубое, но действенное в ближнем бою оружие – киллер выдернул из-за пояса. Как знал, что придётся беретту бросить, вот и припрятал ещё один ствол. Встать боком, уменьшая площадь поражения, задержать на секунду дыхание…

Папа кулём грохнулся на землю. А плечо киллера обожгла острая боль. Не промахнулся, падла. Но он, Александр Костылёв, быстрее и сильнее!

Над дёргающимся в агонии умирающим возникло тёмное марево. Бесформенное и жуткое. Повисело мгновение, потом дёрнулось в сторону Костыля. Разум затопили крики. Две сущности делили между собой единственное доступное тело. Его тело. Рвали друг друга, орали дикими голосами. И среди всего этого стоял он – убийца, не успевший отмолить грехи. Александр понимал, что рано или поздно кто-то из них победит, и уже не будет церемониться с бывшим владельцем.

Не отмолил… Гореть тебе в аду, Александр Костылёв…

 

Рука с пистолетом медленно поднялась к виску. Двое, тёмный и стольник, одновременно яростно завопили. Попытались остановить. Выстрел…

 

Он лежал на пыльном бетонном полу, из обезображенного виска упругими толчками изливалась кровь, но на лице мертвого киллера по прозвищу Костыль застыла улыбка. Над ним с обреченным визгом метались призрачные тени, порывы ветра гасили чёрные свечи, сотрясались стены железного ангара, из ниоткуда возникали перекошенные от ненависти лица, чернявый кузнец, карлик, стольник, цари и убийцы. Бестелесные пальцы исступленно ощупывали стены, бились о запертую дверь и таяли, таяли, так и не сумев отыскать хоть одно живое тело…