Жила-была Кнопочка. До шестнадцати лет жила. Была... Она поняла это только сейчас в тихом осеннем лесу, когда душу обожгло необычное пугающее предчувствие. От судьбы не уйдёшь, быть ей, как и положено, Кнопанессой. Так мамка сказала: «Вот вырастешь, станешь вылитая бабка – Кнопанесса Ивановна».

Села на пенёк. Жёлтая листва под ногами зашуршала, из неё выползла на свет змейка. Кнопа опустила руку, и чёрная тут же скользнула по раскрытой ладони. Протекла юрко и прохладно, как атласная лента. Гадюка. Ну и что? Пусть другие боятся, что ужалит, для Кнопы она ласковая.

– Ну, поластись, поластись ещё, — прошептала едва слышно и втянула в себя, по-осеннему особенный, сухой утренний воздух. Лес пах прелым мхом, никак не желающим высушиваться под последним слабым солнышком, лаской маленькой гадюки и тишиной. Никто больше сегодня не придёт, поняла Кнопа. Ничего, ей и этого хватит. С жадностью вобрала в себя родную дремучую силу.

Задумалась. «С Пашкой что-то не так. Что? Да всё». Ни позавчера, ни вчера вечером из дому выйти не удалось, поэтому она не могла знать, что именно случилось, но ведь почуяла – гибельное что-то, тёмное и гнилое в деревне закопошилось. Ну почему вот так? Почему у всех матери, как матери, а именно у неё, у Кнопы, пьяница. Загуляла и младших братьев, как обычно, старшей дочери на шею свесила. Какое тут самой гулять, хоть и законные выходные. Маленькому ещё двух лет нет, как его одного оставишь? Хорошо, что в магазине хлеба в долг дали без денег, а Пашкина мать свежего коровьего молока, холодильник ещё вчера опустел.

С утреца манную кашу на всё семейство наварила. Шуршала на кухне тихохонько и радовалась, что Колька, что на два года её моложе, проспал. Хорошо. Он хоть и вредный, но сноровистый и ответственный, маленького Митьку не бросит, и накормит, и присмотрит. Психовать потом, правда, будет, орать, но до обеда понянчится. А там, может и блудная мамка вернётся, надо же совесть иметь, третий день загула пошёл. Так что, кашу сварила и свинтила из дому по-быстрому, пока братья спят.

Кнопа выходит из глубин леса не спеша, растягивая неописуемое удовольствие. Налитая природной силой и почти что спокойствием. Но чем ближе к деревне, тем больше расшатывается это самое спокойствие. Даже птахи на деревьях будто нервничают, крикливые. А к лесным запахам примешиваются другие, нагоняемые ветром, кислые и тоскливые от лугового сухостоя и грустных деревенских берёз.

Кнопа вспомнила, как испытующе щурилась Пашкина мать поутру, когда говорила: «Ты с ними, я смотрю, вчера не гуляла? А Пашка-то мой явился за полночь и с температурой. Горло не красное, соплей нет. В чём дело, не пойму?» Соседка смотрела въедливо, будто ждала какой-то ответ. Но Кнопа только поблагодарила за молоко и пошла за калитку. На деревне умершая в прошлом году бабка Кнопанесса Ивановна была всеми признанной знахаркой, но в то, что Кнопа будет такая же никто не верил, хоть мамка по пьяни и ляпнула это на людях пару раз.

Промолчать-то Кнопа промолчала, но круги тёмные, тревожные под глазами соседки увидала. Мать – она и есть мать, зря тревожиться не станет. Не обычная простуда у Пашки. Весь их дом от его температуры потемнел. Вроде и светлый, в новенькое голубое обшит, наличники резные по старинке, белые, а всё равно потемнел. Словно туманом накрыт. Приговорённый.

Ещё вспомнила, как Пашкина мать про бабку Славовну сказала: «И эта, вот, слегла. Сын позавчера уехал, а вчера слегла. На Светку, внучку городскую, что осталась, никакой надежды нет. Что делать?»

Так прямо с молоком Кнопа и поспешила наискосок через дорогу. Что раннее утро – ерунда, такие бабки, как Славовна раньше петухов встают.

Светку до сих пор Кнопа видела мельком. Крашено-белая, яркая, с походкой от бедра, городская, одним словом. Взгляда не поняла, впервые издалека за пришлой наблюдала.

Поставила банку с молоком в открытых прохладных сенцах, вошла в дом.

– Можно, Ангелина Славовна? Вы дома?

Могла бы и не спрашивать, к Славовне всегда можно. Бывшая учительница любила поболтать, и вообще, безобидная и добрая.

Кнопа прошла мимо кухни, что без дверей, открыта прямо в прихожую, как принято в старых деревенских домах. Пересекла маленькую горницу и заглянула за тонкую перегородку первой спаленки. Бабка не спала и уже улыбалась. Она приподнялась на подушках, но не встала. Бледная, хорошо видать хворь прихватила.

– Проходи Кнопанесса, – Славовна, пожалуй, единственная в Пахомовке, кто называл Кнопу полным именем. – Вот, ленюсь сегодня, – сказала нарочито-извинительным тоном. – Может, сама чайку поставишь? У меня мёд есть и конфеты.

– Это чего?! Тут так принято, без стука, прямо в верхней одежде к людям в спальню заваливаться?

Кнопа скорее затылком почувствовала, чем увидела фурию. Светка возникла за спиной сугробом, холодным злом. И так внезапно, будто с потолка упала, а не подошла. Слух у Кнопы идеальный, даже особенный, но, вот ведь, шагов не услышала. Встала бочком, чтобы и фурию лицезреть и Славовну. А Светка застыла на расстоянии полноценного шага, и не высокая, а будто нависает. Упругая пышная грудь нагло выпирает сквозь прозрачную сорочку. Розовые трусы через ткань-марлю светятся, волосы, даже растрёпанные, красивыми, но хищными волнами вьются, и взгляд волчий. Не злой, а именно волчий – голодный. Кнопу так и подбросило этим взглядом, сорвало с места.

– Я пойду Ангелина Славовна, – отвела глаза и от Светки, и от бабки. – Извините, правда, неудобно получилось. Я позже зайду. Да и некогда мне чай пить, мне для мальчишек кашу варить надо.

Кнопа попятилась к выходу, стараясь больше не смотреть фурии в глаза, а Славовна с хрипотцой от растерянности затянула вдогонку:

– Ну что ты такое говоришь, Кнопанесса, мы же соседи. Ты зачем приходила-то? Надо, может, чего?

– Ничего, Ангелина Славовна. Всё хорошо. Я потом зайду.

«Внучка! Никакая она не внучка», – Кнопа вспомнила, как она думала тогда по дороге домой. – «Злыдня она, а не внучка. Вон как старушку переколбасило от внучкиной её любви». Кнопу и саму потряхивало. Впервые она столкнулась, с чем-то не совсем ей понятным, с силой чужой и нагло-жестокой. Не хотела до сих пор признаваться себе в неизбежном, что не быть ей обычной девчонкой. Может просто не желала расставаться с детством? И вот на тебе, случилось чего не ждала. Как с пришлой напастью быть, что делать?

Теперь, возвращаясь из леса Кнопа вспомнила, как весь последний год жизни родная бабуля пыталась подольше удержать её возле себя. Как выспрашивала про лес. Пытала, с какими деревьями и как Кнопа разговаривает. Сама догадалась, что лесное зверьё к внучке ластится. А Кнопа избегала сложных разговоров, переводила всё в шутку. Просила бабулю лучше научить, как испечь такие же, как у неё, вкусные калачи. Довыёживалась. Теперь бабули нет и подсказать, да в деле помочь, некому.

Вступая на родную улицу, поёжилась. Туман чужого приговора висел почти над всеми домами. Пока не цепкий, но нагло обосновавшийся. Многие жители, не понимая от чего, с раннего утра ощутили слабость. Иные захворали, как Славовна. Проходя мимо её дома, Кнопа потянулась мысленно к старушке, но заходить не стала. Ещё утром обогрела душой, хворь немного утихомирила. Уверена, это дело подождёт, Славовна старушка крепкая и ещё один день внучкиной «любви» переживёт.

Напитанная силой леса, Кнопа чётко чувствовала потоки Пахомовской жизни, и от людей, и от домов. От близких, кого хорошо знала и любила и даже дальних, к кому по-разному относилась. В целом деревня рисовалась ей пёстрым, неоднородным клубком. Сплетением разных, слабых и сильных нитей. Порой едва годных для вязания, но своих же Пахомовских.

Поняла и про мать, что та дома. «Уф», – выдохнула с облегчением, – «значит, Колька орать не будет и сегодняшний вечер мой».

Дома пахло выпечкой. Мамка с виноватым видом суетилась на кухне, вполне себе довольный Колька жевал первые пироги, а маленький Митя опять спал. Идиллия. Кнопа привычно укрылась мысленно, словно невидимый палантин накинула, пряча добытую силу. Мать по негласной договорённости в душу не лезла, как и дочь ни о чём её не спрашивала. Лицо от недосыпа припухшее, перегаром от воротившейся на весь дом несёт, но ведь уже трезвая. «Вот и ладно, будем жить», – успокоилась Кнопа.

– Пирожка возьми, – с несмелой лаской подступила мать.

– Потом. Я спать хочу, – охладила Кнопа.

– Ты моя умничка, дома порядок…

– И я сегодня вечером гуляю.

– Конечно, Кнопушка, конечно.

Спать, понятно, не получилось. Перед глазами маячила Светка и затуманенные дома. «Кто она? Знахарка? Городская ведьма? Есть такие? Прикатила за бабкой ухаживать? Доучиваться последний год в нашей сельской школе? В деревне? Смешно».

В три часа дня Кнопа поднялась. Мать возилась с Митькой перед орущим «музыку восьмидесятых» телевизором. Кольки, ясен пень, уже не было. Поела не очень-то удачные, но ещё тёплые пирожки. И, не снимая защитного палантина, через «спасибо, вкусно, вернусь поздно», выскользнула из дома.

«План действий? План действий?» – какое-то короткое время лихорадила мысль.

Но Кнопа подавила в себе неуверенность. Наверно. Всё равно ведь ясно, что кроме неё Светку никто не раскусил и не понял. И справляться с ведьмой больше некому. И понятно пока одно: у заезжей фурии какая-то иная сила и для чего-то ей понадобилась именно Пахомовка, для чего-то она лезет в души к обычным людям и даже приговаривает дома. О том, что может со злыдней и не справиться, Кнопа даже не задумывалась.

На пустыре, на краю импровизированного футбольного поля почти все уже собрались. Удивляться нечему, воскресенье же, завтра всем в школу, значит и на посиделки времени не так много. Светка сидит на самом большом бревне рядом с Пашкой, едва коленкой за парня не цепляется. Ноги в капронках так и сияют, ведьма тут единственная в юбке. Кнопа, надеясь, что эмоции достаточно скрывает, села на бревно поменьше, напротив.

– Ты бой Хабиба видел? – Пашка, не переставая скользить пальцем по экрану телефона, повернулся к рябому Юрке, что справа.

– Ну… видел, – неуверенно промямлил тот.

– Я видела, – впилась в Пашку волчьим взглядом Светка.

Он в ответ слабо улыбнулся одним уголком рта, но лицом к фурии не повернулся. Только Кнопа все ужимки Пашкины хорошо знает, увидела, как его смущает и волнует близость наглой пришлой.

– Тебя мать отпустила или сбежал? – спросила Кнопа в пространство, ни на кого не глядя.

– Почему сбежал? – сходу поняла, кому адресован вопрос Светка.

– Температура у него.

– Хм, нет у него никакой температуры, – Светка быстро вскинула ладонь и коснулась Пашкиного лба.

Парень отшатнулся от неё, чуть с бревна не упал, густо покраснел.

– Есть.

Кнопа поджала губы, выдерживая внешнее спокойствие, хотя внутри у неё уже клокотало как в аду. «Светку от Пашки надо немедленно оторвать», – поняла она. –«Вообще, вышвырнуть бы из Пахомовки». Оглядела разношёрстную компанию. «Вот чего они все молчат? Не понимают? Она же в наглую из всех силы сосёт. Ведьма она, злыдня и ведьма!» – последнее захотелось крикнуть вслух. Но не крикнула.

Зато Светка, наконец, почувствовала, копившийся в Кнопе вызов.

– А ты и у Павла дома побывала? Ты ко всем запросто шастаешь? – скривилась она. – Тоже с раннего утра прямо к постели явилась?

– Ещё подеритесь, – с рисованным сарказмом неожиданно вклинился Колька.

Кнопу кольнуло секундное непонимание – «Что такое, братец? Это вместо давешнего ора на меня или что?» Но задумываться было некогда, она поймала момент.

– Отойдём, Свет, кое-что скажу? А то, действительно, нехорошо. Ругаемся с утра по пустякам, а толком не знакомы даже. И вообще, ни к чему тут некоторым придуркам наши дела знать, а то, в самом деле, зрелищ захотят.

– А пойдём, – слишком легко купилась Светка.

Шли некоторое время молча, и будто случайно, в сторону леса. Вот заброшенный дом с прогнившей крышей, за ним заросший сад, а дальше уже и лес.

– В лес не пойду, – процедила Светка, останавливаясь между домом и садом.

Кнопу так и охолонуло неприкрытым презрением.

– Говори тут. А лучше отступи, ты мне не ровня, – вывернула Светка слова, как хлыстом ударила.

Приказной тон фурии не оставил выбора.

– Уходи сама! Не трожь деревенских.

Светкины глаза потемнели, подбородок надменно вздёрнулся, а Кнопу мелко затрясло. В момент всё вокруг колдовством затуманилось, залихорадилось. Земля под ногами, пространство и даже, кажется, время. Зацепилась взглядом за Светкин, и в голове словно что-то взорвалось. Будто весь мир ворвался под черепушку и раскурочивает мозг, и распирает, и унести хочет весь разум из него без остатка.

– А-а-а, – застонала Кнопа.

Она не выдержала натиска пришлой и рухнула, вжалась, как раненая птаха в траву. Упёрлась руками, выталкивает тело наверх, а оно не слушается. «Бабуля-а-а…» – тянется мысль. Но та ведь не слышит, нет больше бабули. – «Ма-а-ма…» Тёплой нитью, неведомой дорожкой что-то окутывает Кнопу, но так слабо и коротко, что она даже не понимает, что это и откуда. И тут пространство колыхается сильнее. У правой коленки из травы выныривает гадюка. Потом ещё одна. И вдруг их сделалось невообразимо много. А утреннюю маленькую Кнопа узнала. Чёрная вьётся, на ногу заползла, пытается устроиться. И Кнопа от змеиного тепла и ласки чужую вселенную внутри себя иначе увидела, смогла ухватить её за грани. И змей родных по-другому почуяла. Стали они огромными и опасными, как злые кобры из мультфильма. На пришлую ведьму накинулись. Кусают, рвут. Та брыкается бешеной кобылой и отступить уже хочет, но не может. Облепили её змеюки. «Сейчас прикончат», – отстранённо, но даже радостно подумала Кнопа.

Не сбылось. В змеиный клубок ворвался братец. Несколько секунд Колька ничего не делал. Он словно видеть перестал, только пальцы растопырил, да глаза выпучил. А змеи тем временем сами собой исчезли. Мир опять легонько качнуло, и всё снова изменилось. Никакой тряски больше нет. И гнилой дом, и заброшенный сад проступили чёткой картинкой, но неестественная тишина вокруг, и травинка не шелохнётся. Кнопа увидела себя – стоящую в рост, и Светку – валяющуюся совсем рядом в траве. В этот момент зашуршал ветер, будто мир окончательно включился, как и Колька. Братец коротко размахнулся и ткнул Кнопу кулаком между глаз. Он хоть и ниже на голову, но сильный, отступила аж на два шага, ладно не упала.

В голове болезненно брякнуло, но брату никак не ответила. С удивлением смотрела на Светку. Где шикарные пышные пряди и уверенный взгляд? Завалящая грязная курица вместо ведьмы. Не волосы, а мокрые плети, колготки изодраны, в дыры на коленках в них забилась пожухлая трава. Встать пытается, руки страдальчески заломила. И вообще, она будто не змеями жаленая, а обыкновенно побитая. А были ли змеи?

– Бешеная дура! – шипит и зачем-то всё ещё как живой щит стоит между ними братец.

– Дура! – подтверждает Пашка.

Он выплыл из-за дома вместе со всеми. Наклонился и помог ведьме подняться. Остальные молчат, но почему-то глаза от Кнопы воротят и сочувственно смотрят на Светку. – Не трогала я её…

– Да пошла ты, – гаркнул братец.

Кнопа развернулась и пошла прочь.

Никто не окликнул. Спиной почуяла, что даже не смотрят, одно тусклое недопонимание, а то и презрение тянулось от ребят к ней. Тёплое людское сочувствие они отдавали сейчас ведьме. «Ничего», – решила Кнопа, – «это последнее, что ты получишь от них».

Обиды не было, просто Кнопа устала от всех. Немного тревожили мысли о брате. «Колька… Колька… Никогда не встревал, чего в этот раз полез? А… дурак просто», – отбросила она пока эти думки.

Начало темнеть. В нескольких домах зажёгся свет. В Пахомовке становилось привычно-уютно, чужеродный туман вокруг домов не исчез совсем, но больше не выглядел опасным. С людьми, что так легко с силами расставались, да хворь принимали, можно и завтра разобраться.

Мамка явно Кнопу ждала, сидела в темноте, за чистым столом на кухне.

– Я не могла помочь, Кнопушка, ну никак, – жалостливо выдохнула она. Подорвалась, включая свет. – Ух ты! – всплеснула руками. – А на глазу-то синяк!

Кнопа застыла на мгновение, хотела вернуться к зеркалу в прихожей, посмотреть, но передумала. Шагнула вперёд и плюхнулась на стул рядом с матерью.

– Кнопанесса.

– Кнопанесса, так Кнопанесса, – согласилась мать.

– А Колька влюбился в эту заезжую дуру, – Кнопа неожиданно поняла это и тут же выдала вслух. – Поможешь отвадить?

– Отвадить? Наверное… – мать неуверенно теребила край потёртой клеёнчатой скатерти.

– А как ты смогла не стать Кнопанессой? Ну, знахаркой, как бабуля?

– Будешь?

Вместо ответа мать потянулась под стол и выудила на свет непочатую бутылку водки. «Надо же», – удивилась Кнопа, – «держалась, не открывала до сих пор». И всё равно непроизвольно скривилась в презрении.

– Вот так вот, Кнопу… Кнопанесса, водочка, она всё вымывает. – Мать разлила напиток для чего-то по двум стаканам. – А ты привыкай. – Кивнула на синяк и быстро опрокинула в себя отраву. – А ещё я хотела иметь обыкновенную семью, мужа, детей. Хорошей знахарке нельзя иметь детей.

– Водку, мужа… – перебила Кнопа.

– Ну, с мужем… – развела руками мать.

Она порозовела, глаза возбуждённо засияли.

– А пришлая не так сильна, правда? – заискивающе прищурилась на дочь.

– Завтра она уедет.

Кнопу начал тяготить разговор, но сегодня его следовало довести до конца.

– Она слабая, не потому что пришлая, а потому что силу не от земли берёт, а из людей тянет, – вспомнила Кнопа бабушкины слова о городских знахарках. – А люди, они разные, в ином случае и на ответ нарваться можно.

Мать так и распёрло гордостью на этих словах, разрумянилась пуще прежнего, потянулась ко второму стакану. Кнопа встала, подхватила бутылку и быстро, пока мать опомниться не успела, вылила содержимое в раковину.

Мать крепко ухватилась рукой за столешницу. Проводила остекленевшим взглядом пустую бутылку под стол, но молчала.

– Уедет, – чеканя каждое слово, добивала её Кнопа. – И я со всем справлюсь. Но Кольку завтра ты начнёшь спасать. И вообще, через год я тоже в город уеду. Учиться. Ага, в тот-же техникум, что эта Светка будет поступать. Так что от водки придётся отказаться, с Митечкой водиться некому будет.

– А как же Паша? Я думала… – потускнела, словно сдувшийся шарик, мать.

– Хорошей знахарке и мужа иметь нежелательно, правильно? Особенно, когда мать пьёт, – последнее прозвучало неестественно и излишне жёстко, но Кнопа чувствовала, что так надо.

Мягонько отстранилась, ослабляя силу и отпуская мать.

– Пошли спать, про всё остальное завтра договорим, – позволила усталости смягчить тон.

«Про водку молчит. Хорошо. Про водку мы продолжим завтра», – решила Кнопанесса. Кнопанесса Ивановна.