I

Судьба дважды сводила меня с Флавием. Первый раз, когда он был совсем ребенком, а второй – двадцать лет спустя, за несколько дней до разрушения города. Полвека назад меня, молодого психиатра, направили из столичного вуза набираться опыта в тогда еще провинциальный Торнт. Назначение не обрадовало. Клиника там была захудалая, из плюсов значилось только теплое море, эффект от которого смазывали постоянные туманы, дожди и грозы, свойственные этой части побережья.

Я хорошо помню дом у холма, в котором в детстве жил Флавий. Это был старый двухэтажный особняк с толстыми, в несколько камней, стенами и большими арками окон. На вершину холма шла дорога, мощенная круглым желтым булыжником, и окна дома врастали в землю по мере возвышения дорожного полотна. Некоторые из них и вовсе были вровень с тротуаром. Флавий любил проводить время на их широких подоконниках, наблюдая, как мимо цокают каблуки, шуршат туфли и мелькают босоножки. Вероятно, он чувствовал себя зрителем в театре проходившей за стеклом жизни, к которой не суждено прикоснуться.

Приступы болезни начиналось у него с приходом обильных летних гроз, когда текущие с холма ручьи превращались в один бурный поток. В такое время Флавий сидел у окна, завороженно глядя на несущуюся мимо воду. После я узнал секрет. Он считал себя повелителем дождя и в мыслях управлял движением стихии. По его велению бурный поток вырывался на улицы города, подхватывая мусор и брошенные вещи. Дождь смывал с лиц людей усталость и тревогу, проникал в самую душу, растворяя грязь и унося ее вместе с городским мусором в темную глубину покрытого дождевой рябью моря. Горожане получали долгожданное облегчение. Мир возвращался к своей изначальной чистоте.

На сеансах Флавий рассказывал мне, что в глубине моря живет древний кракен, который питается грязью с человеческих душ. Когда-нибудь чудовище наестся достаточно, чтобы подняться из своей темной бездны и поглотить город. И тогда Флавий должен с ним сразиться.

Кракен был детской фобией Флавия, что преследовала его во снах и наяву. Но самое плохое происходило, когда прекращался ливень. Как правило, Флавий впадал в ступор – словно обесточенная игрушка сползал на белые доски подоконника и лежал там неподвижно, пока не наступал вечер, с работы не приходила мать и не несла его в постель. Припадок мог длиться несколько дней и переходить в жаркий бред. Сидя у его кровати, мне часто доводилось наблюдать, как он мечется по подушке, повторяя: «Я все исправлю…»

II

Перебирая записи, я вижу, что многое тогда пропустил и не придал должного внимания. Безусловно, всему виной неопытность молодости, тем не менее сейчас приходится жалеть об упущенных возможностях.

Флавий рос без отца. Его мать трудилась на двух работах, чтобы оплатить лечение сына. Врачи деньги брали, но помочь ничем не могли. Все, что они предлагали, – это сильное снотворное, которое надлежало принимать при появлении грозовых туч. Я же взялся за лечение бесплатно. Тогда казалось, что мною найдена тема для прорывной диссертации. К тому же это привносило хоть какое-то разнообразие в унылую провинциальную жизнь.

Изучение болезни Флавия проводились мною со всей тщательностью молодого амбициозного ученого. Начавшись с крови, мочи, артериального давления и томографии, мои исследования дошли до анализов слюны и давления глазного дна. Я, как по учебнику, составлял варианты анкет, подолгу собеседовал мать ребенка, знакомых семьи и даже соседей. Сеансы с Флавием также проходили строго по тщательно выверенным методикам. Сейчас это кажется смешным, но я готовился к прорыву, что вознесет меня на научный Олимп.

Со временем накопилась целая кипа материалов, которые, тем не менее, не хотели складываться в ясную картину. Болезнь Флавия представляла собой редкий случай метеозависимости, не встречающийся в литературе. Мне пришлось съездить в столицу, провести несколько дней в библиотеках, увидеться с разнообразными специалистами, но в результате подходящие аналоги так и не обнаружились.

Эксперименты показали, что Флавий чувствовал приближение дождя, даже будучи закрытым в глубоком подвале и впадал в состояние близкое к каталепсии при слабой грозовой активности. На пике экспериментов Флавия поместили в барокамеру. И, к удивлению, изоляция от перепадов давления никак не повлияла на его чувствительность к грозам. К тому же с приближением дождя у него в крови резко поднимался процент лейкоцитов и увеличивалось СОЭ. Как будто организм боролся с неведомой болезнью.

Но хуже всего было с навязчивыми идеями и фобиями. Ребенка мучили галлюцинации, и все указывало на шизофрению с манией преследования. Тем не менее, я оттягивал окончательный вердикт. Как многие начинающие, мне было суждено попасть в ловушку личной привязанности, когда профессиональный интерес перерастает в симпатию к пациенту. В моем случае речь шла скорее о дружбе, насколько она может быть между взрослым и ребенком. С легкой руки Флавия ко мне привязалось прозвище «Психодоктор», а я же думал о том, что когда у меня будет сын, было бы неплохо дать ему имя Флавий. В итоге терапия превратилась в дружеское общение, а научная работа застопорилась. Часто между нами происходили диалоги, подобные этому:

– Подумай, если твой кракен существует, то его бы давно нашли эхолотами и зацепили бы тралами.

– Нет, этот кракен не такой. Его нельзя просто так увидеть.

– А кто тогда может его видеть?

– Я могу.

– А еще кто?

Здесь, как правило, Флавий молчит или пожимает плечами. А я беру быка за рога и продолжаю:

– Знаешь, как называется то, что видит только один, а другие не видят?

– Я знаю, что такое галлюцинации. Но мой кракен настоящий.

– Лучше бы он был твоей фантазией, которая просто зашла слишком далеко.

– Я бы хотел, чтобы кракен был воображаемым, но он существует на самом деле. Скажи, разве зло в людях не настоящее?

– Конечно настоящее. Но его нельзя смыть дождевой водой или скормить кому-то.

– Наш епископ говорит, что крещенская вода очищает. И если так, то куда деваются грехи, которые она смывает?

Тут наступает моя очередь пожать плечами. Его логика безупречна, если взять за истину ее начальные предпосылки. То зло, с которым борется Флавий, действительно можно смыть лишь «небесной водой». Жаль, что современная психиатрия на это смотрит по-другому.

Я как мог старался помочь ему, пока одной ночью меня не подняли с постели дознаватели. Флавия нашли соседи. Кто-то проходил мимо и увидел распахнутую дверь в их квартиру. Перепачканный кровью, он сидел, раскачиваясь, возле трупа матери и повторял: «Кракен убил мою мать».

Так случилось мое первое профессиональное фиаско. Все, что от меня зависело, это подготовить справки для следствия и суда, которая позволила вместо тюрьмы определить Флавия в психиатрическую клинику. Я пытался говорить с ним, но он замкнулся в себе и почти ни на что не реагировал. Лишь в последнюю встречу он будто очнулся, посмотрел на меня и произнес: «Доктор, когда придет время, я тебя позову».

Через месяц я уехал из Торнта. Город мне окончательно опостылел. Научная работа оказалась сорванной, и даже прогулки на море уже не приносили прежней радости. Случившееся отбило у меня желание гнаться за сенсациями, вернувшись в столицу, я двинулся по наезженной тропе. И это сработало. Карьера быстро пошла в гору, и даже появился завидный авторитет в научной среде.

III

Второй раз судьба занесла меня в Торнт спустя два десятилетия. Все началось с письма, полученного от заведующего местной психиатрической клиникой. Если исключить ритуальные фразы и пустые рассуждения, то суть сводилось к следующему. Недавно была поймана банда, члены которой, помимо всего, признались в убийстве женщины, произошедшем двадцать лет назад. По обвинению в этом преступлении был арестован ее сын и помещен в клинику. Теперь обвинение снято, но пациент продолжает оставаться на лечении, до определения степени его вменяемости. К тому же он просит встречи со мной, и было бы неплохо, если я встречусь с ним, и заодно дам местным медикам рекомендации.

Письмо, безусловно, меня потрясло. Я будто вернулся в дни своей молодости и только сейчас понял, что все эти годы во мне жило чувство вины. Двадцать лет назад мной было упущено что-то важное, и это подспудно не давало покоя в прошедшие годы. Теперь же вина приобрела плоть и вес. И имя ей – предательство. Отменив все свои планы и наспех собравшись, я в тот же день выехал на побережье.

В Торнт я добрался к ночи следующего дня. За время моего отсутствия город расползся по кромке моря, будто раковая опухоль, превратившись в портовый мегаполис. Такси везло меня по некогда знакомым улицам, и я не узнавал практически ничего. Всюду царил бетон и пластик, ярко окрашенные вывести и реклама. Городские артерии кишели пестрыми людскими потоками. Ночная жизнь бурлила и кипела. Это означало, что теперь здесь царит мир денег со всеми своими атрибутами – мигрантами, теневой экономикой, индустрией развлечений и преступностью. Столичные новостные каналы иногда скупо сообщали о бандитских кварталах Торнта. Мне это казалось странным, помня о тихих улочках и размеренной жизни города. Теперь же я смотрел на изменившийся до неузнаваемости Торнт и понимал, что скорей всего банды на улицах – это лишь малая часть правды. Город болел всеми возможными болезнями мегаполисов.

Мы встретились в парке клиники. Конечно, прошли годы, и было глупо надеяться увидеть того самого ребенка, но где-то внутри, все же, жило желание повернуть время вспять. Жизнь не прислушивается к нашим желаниям – передо мной стоял совсем незнакомый человек. Невысокого роста, щуплый, с истощенным морщинистым лицом, худыми жилистыми руками, торчащими из-под рукавов больничной робы, – в тридцать с небольшим, он выглядел моим ровесником. Даже в его неестественно ясных, на контрасте с лицом, глазах, не было ничего узнаваемого. Все встало на свои места, лишь когда он улыбнувшись произнес: «Здравствуйте, Психодоктор». Будто к нам присоединился тот самый мальчик, продолжавший, как закуклившаяся бабочка, жить под взрослой оболочкой.

Мы обнялись, а после неспешно пошли по тропкам парка, словно перенесясь на десятилетия назад. Удивительно, но он помнил не только мое прозвище, но даже мелкие подробности нашего давнего общения. Постепенно в совместных воспоминаниях мы подошли к тому, что случилось с его матерью. Этот пункт встречи крутился в моем воображении всю дорогу в Торнт. Выбрав момент, я произнес заученное:

– Флавий, я хочу попросить прощения, что не смог тебе помочь после ее смерти.

– Теперь это не важно.

– А что же важно?

– Важно то, что время пришло.

– Какое время?

– Разве ты не ехал сюда через город? Ты не почувствовал, что кракен уже выбрался на сушу?

– Ты его до сих пор видишь?

– Это не важно.

Но это было важно для меня. Если за прошедшие годы, после всех курсов лечения галлюцинации не ослабли, то дело безнадежно. Мне стало жаль его. Тем не менее, я видел перед собой человека, предельно сосредоточенного на своей цели. И вполне его понимал. В этом городе действительно людьми завладел многорукий монстр себялюбия и наживы, но увы, никакая вода не очистит от подобного паразита.

IV

Когда мы расстались, я совершил новое предательство, подписав в кабинете заведующего заключение о том, что Флавий должен остаться в стенах клиники. Вечером того же дня я напился в местном баре, а после исповедовался проститутке о своей полной пустых забот жизни. Моросил мелкий дождь, когда мы с ней шли по улице в гостиничный номер. Поначалу я не придал этому значения, но дождь продолжался весь вечер, всю ночь и не перестал на следующий день. Он то ослабевал, то начинался с новой силой, но вода непрерывно лилась с неба потоком. В эти дни я, надев сапоги и дождевик, бесцельно бродил по улицам, наблюдая за тем, как постепенно меняется городской уклад. Мною овладели апатия и щемящее предчувствие. Возвращаться в столицу желания не было, но и здесь я не мог понять свои роль и место, будто летел на крутых горках, не в силах что-либо изменить.

Дождь не прекращался. Через неделю районы города, расположенные в низине, начало подтапливать. Вода быстро прибывала, а небо продолжало наливаться свинцом. На восьмой день без перехода дождь сменился шквальным ветром и ливнем. И как только они ослабли, по улицам потянулись потоки машин. Началась эвакуация и человеческий хаос. Из низин людей вывозили на лодках и легких баржах, с моря подошли паромы. Остальные как могли выбирались за пределы мегаполиса, либо поднимались на верхние ярусы возвышающегося над городом холма. Во всем этом не было никакого порядка, казалось, что все брошены на произвол судьбы и спасаются как могут.

Только тогда ко мне пришло понимание, что в своих блужданиях по городу я старательно избегал квартала, где находилась психиатрическая клиника. В моей голове постоянно фоном вертелась сказанная Флавием фраза: «Время пришло…» – но я не хотел даже допустить, что происходящий катаклизм как-то связан с его бредовыми фантазиями. Сейчас же, посреди дождя и царящего хаоса, моя уверенность пошатнулась, и ноги сами понесли в сторону больничного квартала.

V

Клиника находилась в низине. Когда я до нее добрался, вода доходила почти до колен. Ворота были распахнуты, двор залит водой, вокруг – ни единой души. Я попытался дойти до ближайшего корпуса, но вскоре стало понятно, что там вода поднялась выше человеческого роста и уже затопила первый этаж. Пришлось вернуться к воротам, а после идти в верхнюю часть города, так как вода продолжала прибывать, а дождь не утихал ни на минуту.

На одной из улиц со мной поравнялся большой армейский тягач, который поднимал беженцев на холм, и меня взяли на борт. Мы двигались по затопленному городу, преодолевая потоки воды и подбирая тех, кто не успел уехать. У самого подножья холма машина минула место, где ранее стоял старый дом Флавия. Теперь там высилась железобетонная многоэтажка. «Да, Флавий, – подумалось мне, – кракен убил не только твою мать, но и дом, и всю твою жизнь. А я же, похоже, одно из его многочисленных щупалец, протянутых им из своей темной бездны».

На холме царил бедлам. Сюда были свезены дома престарелых, интернаты, больницы и все, кто не смог выбраться из города. Положение спасали металлические и брезентовые ангары, собранные военными, в которых можно было укрыться от вездесущего дождя. Поблуждав, мне удалось найти, где разместилась психиатрическая клиника. Я обошел всех пациентов, но Флавия среди них не обнаружил. Пришлось выволочь заведующего под дождь и извалять в грязи, чтобы услышать страшную правду. Флавий при эвакуации закрылся в своей палате, и в суматохе его бросили там одного.

Я метался по лагерю, требуя, угрожая, упрашивая и суля награды, но те, кто мог помочь, решали свои проблемы. Все закончилось дракой. Меня били несколько человек и бросили лишь, когда засверкали молнии, и дождь внезапно перешел в сильнейший ливень. Лежа в грязи, я безвольно наблюдал, как потоки воды с каждой минутой отрезают любую возможность попасть в город.

VI

Ливень более не прекращался и походил на тропический шторм. Спустя бессонную ночь, я стоял на вершине холма, наблюдая, как стихия смывает мегаполис. Падающая с неба сплошная стена воды скрывала город, который угадывался лишь по силуэтам крупных зданий и ярким пятнам крыш. Иногда под напором ветра завеса дождя расступалась, и тогда становилась видна происходящая в низине драма. Под оглушающий грохот городские постройки одна за другой скрывались под водой, рушились и целыми пластами уносились в море, которое поглощало их пенящимся водоворотом.

Я был уверен, что причина происходящего катаклизма находилась среди уходящих под воду кварталов – в одиночной палате психиатрической клиники. Флавий вел битву, к которой готовился всю свою жизнь. Вода смывала с города грязь, проникшую до самого его основания, делая это место чистым, в своем буквальном смысле.

К вечеру все было кончено. Ливень прекратился внезапно, словно кто-то нажал выключатель. Тучи исчезли, и на потемневшем небе выступили миллиарды ярких светящихся точек, которые прежде своими огнями скрывал мегаполис. На месте города зияло огромное темное немое пятно – ни огонька, ни звука.

На рассвете я спустился в долину. Там, где ранее лежал асфальт, теперь был слой толстой черной жижи, перемешанной с мелким мусором. Грязь покрывала остовы разрушенных домов, остатки опорных башен и путепроводов. Идти было трудно. То и дело приходилось преодолевать заторы из вырванных с корнем деревьев, искореженных автомобилей и разбитой мебели. В память врезались утонувшие кошки, трупы которых будто разбросал по дороге безумный художник. Можно было подумать, что здесь произошел не локальный Армагеддон человеческой цивилизации, а повсеместный кошачий геноцид.

Ближе к обеду я добрался туда, где ранее находилась клиника. На ее месте простиралось большое озеро, наполненное грязной водой. Обойдя его, я не нашел никаких следов Флавия, но, словно сомнамбула, продолжал бесполезные поиски среди остатков близлежащих зданий. Там меня и подобрал аварийный отряд.

После были дни допросов, тонны исписанной бумаги, но все это кануло в никому не нужной секретности и бюрократии. Потому сейчас, когда круг жизни замкнулся и я коротаю пенсию в безвестном столичном пригороде, для меня важно оставить потомкам историю моего знакомства с Флавием.

За окном начинается дождь, а с ним приходит мигрень и боли в суставах. В такое время я глотаю таблетки, запивая их коньяком, и брожу под дождевыми струями, будто ищу чего-то. То, что уже никогда не смогу найти.