Хрясь! – и на стол, залакированный жиром, застарелым потом и свечным салом, аккурат под тусклый кружок света от дрогнувшей лампы, легла смуглая рука, вся в тоненьких белых штрихах-шрамах. Тени плеснули волнами по коже, рисунок шевельнулся, рука застыла.

– Разве у тебя что-то осталось, Душка? – усмехнулся тот, кто сидел напротив. Лицо его было чуть светлее кофейного зерна, хоть и родился он на изумрудных островах Севера, и остатки рыжих волос, что заплетал он в жидкие косы, казались ржавчиной на меди. Южные моря творят с белыми людьми чудеса почище, чем сирены-скерцо с заплутавшими морячками в Заливе Костей.

– Бери не глядя! – каперша с Адриатики подмигнула рыжему единственным глазом. Одни говорили, что под повязкой у нее совершенно здоровый глаз, другие утверждали, что их там целых два, а третьи предполагали, что и оставшийся – слеп, как у крота. – Ставка что надо, не пожалеешь!

Её противник медленно сгрёб все монеты, лежавшие перед ним, и подвинул их к её руке.

– Неужто стоит всего этого?

– Клянусь штурвалом своего «Крикуна»! Слепая ставка! Идёт?

– Только баба так назовёт корабль, – ирландец метнул длинный жёлтый плевок на пол, усыпанный трухой и гнилым сеном. – Идёт. Какая-нибудь ржавая цацка… Всё одно будет моей. Как и ты, Душка, – он посмотрел ей прямо в тот глаз, что был скрыт чёрной заплатой.

Бросили кости. Душана не сдвинула руки, словно приклеилась к липкому столу, так всю партию и прикрывала ею загадочный куш.

Ей снова не свезло. Она выругалась на своём наречии, сжала руку в кулак и со всего маху бросила то, что держала, в грудь ирландцу. Оно спружинило и отскочило на стол. Ирландец наклонил голову, чтобы рассмотреть это получше.

Это было ухо. Дублёное, хорошо сохранившееся человеческое ухо. Не вырванное, а аккуратно срезанное. Ирландец начал было свирепеть, схватился уже за стол, собираясь опрокинуть его на наглую девку, но блеск на мочке уха остановил его. Он схватил ухо и впился взглядом в серьгу.

Душана махом влила в себя остатки рома, утихомирила им боль потери и, спокойная уже, наблюдала за ирландцем.

– Ну, что, доволен?

– Откуда это у тебя?

– От барракуды. Слыхал, что женщины любят ушами? Хотя откуда тебе, мужлану, такое знать… Играем на второе?

Ирландец не ответил, только зыркнул на девку из-под рыжих бровей. Спрятал в волосатом кулаке сморщенное ухо. Помолчал.

– Играем на твой секрет.

– Это как?

– Проигрываешь – рассказываешь, как к тебе это попало.

– А если выиграю?

Рыжий усмехнулся. Душка посмотрела на него потемневшим глазом. Азарта во взгляде больше не было, но была мечтательность. Тяжкая и мрачная мечта проснулась в глубине её единственного глаза и налила зрачок багровым.

Бросили кости.

***

– Так откуда у тебя ухо Короля?

Душка снова проиграла. Хотела была наброситься на ирландца, обвинить в жульничестве, да вдруг обмякла, постучала пустой кружкой по столу – наливай, слушай! Ирландец налил.

– Моя сестра, Вука, сбежала из дома, когда мне было одиннадцать, а ей семнадцать, – Душка отхлебнула добрую половину кружки, даже не поморщившись, и продолжила. – Братьев у нас не было. Отец подвизался поверенным, и ему требовался помощник. Девчонку не возьмешь – это же уму непостижимо. А тратиться на чужого тоже не хотелось. Поэтому отец называл сестру Вуком, что в наших землях значит «волк», и одевал в мужское платье. Пять лет она провела в таком обличье. Но однажды утром – даже постель не успела остыть – она исчезла, а я испугалась, что больше её не увижу. Отец был в бешенстве – так сильно испугался он. Но страх его был другого рода – сколько придётся платить наёмному клерку. Спустя неделю он узнал, что она нанялась юнгой на торговый корабль, уходивший к испанским берегам. А еще спустя месяц – что корабль сгинул в очередной пиратской глотке.

Но чего он не знал, ни раньше, ни теперь, потому что плевать ему было на дочерей, ведь дочери – не капитал, – не знал он, что Вука никогда бы не сдалась. А я знала это наверняка. Когда и мне стукнуло семнадцать, я повторила фортель сестрёнки – как повторяла за ней всё и раньше. Папаша не стал меня впрягать в семейный бизнес – я не в сестру пошла, сам видишь, – Душана выдвинула вперёд свой внушительный бюст, словно хотела взять стол и собеседника на абордаж. – И потому сплавил меня в монастырь. Оттуда я увидела только одну дорогу – вслед за Вукой. Я решила, что морские волны нас когда-нибудь прибьют друг к другу, и отправилась тем же маршрутом – на торговое судно матросом. Это оказалось проще простого. Наняться. Но не служить. Я попала в ад – и пожалела, что покинула монастырь.

Любимым наказанием нашего боцмана было протаскивание под днищем корабля, облепленного острыми ракушками. Тот, кто возвращался оттуда живым, истекал кровью от ран, а я – вот, – Душка подставила под свет лампы исполосованную руку. – Я юркая, как угорь. Налей-ка мне ещё.

– Ты давай покороче, Шахразада. Ближе к уху.

– Кто?.. Ну, кем нужно быть, чтобы ни разу не наткнуться на пиратов? Летучим Голландцем? Наш «Быстрый» им точно не был. Он не был даже быстрым. Я говорила, что морские волны непременно столкнут нас с сестрой? Так вот, однажды перед рассветом, когда мне в кои-то веки удалось прикорнуть рядом с гальюном, прикрывшись ветошью, я услышала голос Вуки. Он рвался сквозь тряпье снаружи и продирался изнутри, сквозь ветхий сон, в котором я видела её – такой, какой запомнила. Она закричала «На абордаж!», корабль тряхнуло, и началось. А вылезла я из-под тряпья, когда всё закончилось. Она с трудом меня узнала. Я, впрочем, тоже, но не из-за внешних перемен. Команда звала её…

– …Волчицей? Так это твоя сестра, Душка? Слыхал, – в голосе ирландца скользнули нотки уважения, и он подлил каперше ещё рома, не забывая смачивать и свою глотку.

– Слыхал? А про неё и Короля, значит, не слыхал?.. Да, Волчицей. Море сделало из неё зверя. Она могла, вспылив по мельчайшему поводу, отправить провинившегося на корм её собственной акуле, которую таскала за собой в огромной клетке, прицепленной к фалиню вместо шлюпки. Матросики шёпотом рассказывали байку, будто, чтобы спастись от акулы, Вука вырвала у себя сердце и кинула его ей в пасть. Акула занялась куском плоти, а Вука тем временем оседлала её, заговорила, довела до корабля, и та послушно дала загнать себя в клетку, и с тех пор Вукино сердце бьётся в этом морском чудовище, а Вука через него повелевает своей ручной акулой. А в полнолуние, – Душана пригнулась к столу и зловеще прошептала, – она садится верхом на акулу и отправляется резвиться в лунном свете среди волн. И сам Пустоглазый, говорили, обходил её стороной – не желая связываться с чокнутой ведьмой. А уж если тебя мертвецы считают чокнутой, то… сам понимаешь. Но я всех этих лунных оргий не видела, врать не буду. И звала её по-прежнему – Вука, хотя это её и бесило. Но ни под киль, ни на рею, ни даже к акуле меня она так и не отправила.

– Ухо! – снова в нетерпении рявкнул ирландец.

– Да что ты заладил – ухо да ухо. Не в ухе тут дело. Уши-то куда крепятся? Ну? К голове! Застряли мы как-то в Нассау. Надолго. Потому что Вука увидела Короля. И с тех пор стала сама не своя. Был у неё до этого в команде один голодранец. Но видно было, что он больше слуга для неё, чем господин – пользовала она его, как солонину или грог – проголодалась, поела, выпила. Правда, и до портовых девок не допускала, заразы боялась.

А Король… он был для неё настоящим морским волком, её Волком, самцом… Королём. Так то и немудрено – родился-то он шотландским бароном, прежде чем стать флибустьером. В общем, ошалела сестрёнка. Ждала поначалу, что он сам к ней подкатит – на каравелле с выстиранным и заштопанным «роджером». А он – ноль внимания. Тогда пошла она к нему и прямо при всей его вшивой свите заявляет – будь моим. Его, само собой, первым делом внутренне пришибло от такого расклада. Но он молодец, Король же, быстро справился, почти что и виду не подал. Осмотрел её с ног до головы, не слезая с трона – с драного кресла на старом сундуке – и говорит: «Принесёшь мне голову моего врага – буду твоим».

Вуке хватило недели – порыскала по окрестным водам, отловила британского офицерика, охотника за пиратами, посмотрела на него без жалости, и вот уже стоит молча у трона, наматывает на руку соскальзывающие светлые кудри, на полу красная лужица расплывается, а из свиты кто-то подпинывает ей медный таз под кровавую капель – как бы ещё не ночной горшок королевский.

Король не вздрогнул, не моргнул, даже не фыркнул. Говорит: «Это не мой враг. Это враг моего врага. Принесёшь мне голову моего врага – буду твоим».

Через пять дней Вука снова стояла перед взором самопровозглашенного Короля сброда. На ладони она подкидывала череп с характерным скошенным лбом и треугольной дырой на затылке. Придворные заколыхались, кто-то схаркнул от удивления. Ещё бы – какая-то баба жонглировала сейчас перед ними башкой Пустоглазого, грозы всего живого и мертвого мореходства от одного края земли до другого.

«Он был мёртв уже не одну сотню лет. Разве может мертвец быть мне врагом? Принесёшь мне голову моего врага – буду твоим», – молвил Король и шумно высосал мозговую косточку.

Прошло три дня, и Вука снова явилась к Королю. На этот раз она бросила к его ногам голову ни чем не примечательного матроса. «Кто это? – брезгливо поморщился Король. – Твой бывший?» Король думал, что жестоко пошутил, но это и правда был тот самый матрос, которого Вука использовала иногда для плотских утех. Король рассмеялся: «Это твой враг, а не мой. Принесёшь мне голову моего врага – буду твоим». На этот раз Вука помедлила уходить. Она дождалась, пока Король доест с серебряного подноса последний кусок мяса, приблизилась к нему, нежно коснулась его щеки, запустила пальцы в его густые чёрные волосы. И молниеносным движением клинка снесла ему голову. Пока мозг ещё жил, и взгляд цеплялся за живое, Вука отбросила мачете и подставила зеркальный поднос перед головой, что покачивалась в её руке: «Вот твой враг. Ты доволен?»

 

Душана замолчала. Ирландец застыл, разжав кулак и разглядывая ухо с серьгой.

– Этот волк… у него в ухе…

– Скорее волчица. Нос острый, хвост тонкий. Даже не знаю, успела Вука разглядеть серьгу или нет. Говорили потом, что кузнец принёс её Королю накануне, и тот лишь день успел покрасоваться с новым украшением.

Свита его мигом опомнилась – через минуту от сестры ничего не осталось, порубили в капусту. Команда вскоре продала голову Короля Её Величеству законной королеве, её служаки посадили голову на кол для устрашения, а уши я решила на память себе забрать… Ставлю второе ухо – мне бы надо волчицу обратно отыграть, что-то я погорячилась.

– Проиграешь же.

Душана недобро усмехнулась. Рука её соскользнула со стола и легла на тёплую рифлёную рукоять мачете.