Приграничный городок этот, Бравая Застава, сразу пришелся Игнаасу не по душе. Слишком тесно, слишком людно, слишком много сточных канав. Теперь же, когда он с подельниками стоял на эшафоте на главной и единственной площади этого крысятника, ему попросту хотелось блевать от одного взгляда на серые покосившиеся лачуги, взбитую множеством ног грязь и нарочито ухоженную, богато украшенную кирху, посвященную Святому Орму, спасителю заблудившихся, покровителю садов и пажитей.

Жители Бравой Заставы, столпившись перед эшафотом, смотрели на мародеров тупыми овечьими глазами. Их рожи то и дело искажались ухмылками, обнажавшими гнилые зубы. Дурные дородные бабы жались к мужьям, с деревенским кокетством прикрываясь ветхими веерами. Прямо у себя под ногами, сквозь щели между досками, Игнаас увидел мальчишку, присевшего справить большую нужду и озорно зыркавшего вверх.

Справа угрюмой скалой возвышался Хенрик, с ног до головы лиловый от побоев, слева нервно переминался с ноги на ногу Жалкий Абель. Именно Абель не выдержал первым.

– Может, все-таки изгнание? – проблеял он.

Хенрик лишь хмыкнул в ответ.

Взглянув на умостившихся под лавками калек, тянувших к прохожим почерневшие конечности в надежде на милостыню, Игнаас ответил:

– Если бы один сын драной болотницы не сказал на допросе, что мы пришли сюда с целью мародерствовать, то может и изгнали бы, – договорив, он харкнул сквозь щель под ногами прямо на голову мальчишке. Поганец метнулся прочь, подтягивая на ходу портки, а в лицо Игу из толпы прилетел жирный ком грязи.

Жалкий Абель горестно вздохнул:

– Может, хотя бы плети?

Хенрик повернул к нему распухшее лицо и процедил:

– Никакого изгнания. Никаких плетей. Через несколько минут ты будешь дрыгаться в петле, напоследок чувствуя, как бежит по ляжкам твое трусливое дерьмо. Смирись.

По грязным щекам Жалкого Абеля покатились слезы. Игнаас презрительно скривился, а Хенрик снова уставился перед собой.

На помост, пошатываясь от утренней порции вина, взошел глашатай в засаленном камзоле. Обведя приговоренных осоловелым взглядом, он обратился к толпе:

– Жители Бравой Заставы! Сегодня мы судим честным судом злоумышленников, явившихся в наш славный город, дабы осквернить кадавериумы! Они посягнули на самое святое – на память об отцах и дедах, на почести, что мы вознесли усопшим…

Он говорил и говорил, а перед глазами у Игнааса стояли длинные сводчатые коридоры кадавериумов, заполненные мертвецами. Каждый лежал в гробу без крышки, золоченом или деревянном, гранитном или наспех слепленном из глины – в зависимости от богатства семьи. Жалкий Абель стоял на стреме, а Игнаас и Хенрик вытаскивали тела из гробов и обшаривали усыпальницы в поисках драгоценностей. Абель шипел, поторапливая – он до усрачки боялся, что какой-нибудь покойник откроет глаза и вцепится в его худосочную глотку. Там их и взяла стража, когда Хенрик с Игнаасом углубились во тьму переходов, а утомленный страхом Жалкий Абель прикорнул у входа.

– …за все эти гнусные деяния Хенрик из Смоляной Курильни, Абель из Руденбурга и Игнаас, сирота без рода, приговариваются к смертной казни через повешение! – глашатай шумно выдохнул и утер рукавом лоб.

Толпа замерла, открыв в предвкушении рты. Палач, пахнущий псиной, обошел всех троих, накидывая на шеи петли. Игнаас скороговоркой прошептал молитву. Хенрик молчал. Жалкий Абель, до конца оправдывая свое прозвище, причитал, заламывал руки. Глашатай занес кулак над головой, готовясь подать знак палачу, уже ухватившемуся за рычаг.

Иг взглянул на низкое жирное небо и впервые в жизни удивился его глубине.

По толпе прокатился ропот. Глашатай замер с поднятой рукой, а откуда-то со стороны ремесленного квартала донесся зычный и рокочущий, словно горная река, голос:

– Постойте, друзья! Не спешите омрачать столь славное утро смертью! Позвольте старому Гаспару сказать слово!

Обладателя голоса тяжело было не заметить – даже самый высокий из горожан едва доставал ему до плеча, а один он занимал места на площади столько же, сколько целое семейство с выводком детей. Ему даже не было нужды проталкиваться через толпу, толпа сама расступалась перед ним, как масло под лезвием раскаленного ножа. Так он и шел к эшафоту, этот Гаспар, поминутно промакивая платком красную лысину, – в безразмерной холщовой рубахе, грубых штанах и сапогах, пошитых будто бы на горного великана.

Глашатай нервно скривился, но отступил, позволив Гаспару взойти на помост, заскрипевший под тяжестью столь грузного тела. Дружески потрепав палача по плечу, гигант повернулся к собравшимся:

– Друзья! Отложим пиршество смерти на несколько жалких минут! Подлецы никуда уже не убегут. А у нас на носу день Святого Орма, в который все вы собираетесь отдыхать и веселиться. Согласно обычаю, я готовился наварить для нужд города два десятка бочек своего лучшего эля, но увы – из-за треклятой войны купцы подвезли ячмень позже оговоренного срока, и теперь одному мне никак не успеть управиться с этой задачей. Не найдется ли среди горожан добровольца, сильного и трудолюбивого, готового помочь мне в приготовлении напитка, достойного королей? – выдав эту тираду, Гаспар тяжело вздохнул, оглянулся на приговоренных, и – Игнаас готов был поклясться – подмигнул ему.

Зеваки притихли, зашептались между собой, толпа пошла волнами. Кто-то возмущался, кто-то бормотал проклятия, некоторые и вовсе покидали площадь.

Заговорил глашатай, обращаясь больше к собравшимся, чем к пивовару:

– Уважаемый Гаспар, мы высоко ценим твои заботы и желание скрасить наши мрачные будни. Но ты и сам знаешь, жители города сейчас работают не покладая рук. Мало того, что вся Бравая Застава от мала до велика занята на заготовке фуража для нужд армии, так еще каждый взрослый обязан ходить в ночные патрули и дозоры раз в три ночи, дабы защитить город от обитателей леса. Не думаю, что кто-либо изъявит желание помочь тебе.

Гаспар нахмурился, пожевал мясистыми губами, мотнул головой в сторону приговоренных:

– А они? В чем повинны эти негодяи, позволь узнать?

– Эти, как ты говоришь, негодяи пришли сюда с гнуснейшей целью – обчистить кадавериумы. По законам военного времени наказание за мародерство одно – смерть.

Тяжелая лапа Гаспара легла на худое плечо глашатая, и колени того подкосились от столь внушительной тяжести. Голос пивовара притих, в нем засквозили вкрадчивые нотки:

– Слушай. Отдай мне одного из них. Заплачу золотом. Какая черни разница, двоих вздернут или троих? Пусть принесет пользу. Повесить всегда успеется.

Глашатай неуверенно покрутил головой:

– Так это… надо с бургомистром решать…

– С бургомистром я уж как-нибудь договорюсь. Значит, по рукам! – и, не дожидаясь ответа, Гаспар направился к застывшим между жизнью и смертью мародерам.

Он презрительно смерил взглядом Жалкого Абеля, смотревшего на пивовара глазами побитой собаки. Шагнул мимо Игнааса к Хенрику, но глашатай пискнул предупреждающе:

– Этот – буйный! Нож еще в глотку вгонит! – и Гаспар согласно кивнул, косясь на синяки и ссадины Хенрика.

– А этот? – ткнул он Игнааса пальцем в грудь.

– Да вроде смирный, – пожал плечами глашатай.

– И крепкий, – добавил Гаспар, оценивающе оглядывая Игнааса с головы до ног. Губы пивовара растянулись в довольной усмешке, глаза на секунду затуманились, и он облизнулся.

– Забирай. Но с бургомистром будешь объясняться сам.

– Не сомневайся.

Палач с явным недовольством стянул с шеи Ига петлю.

– Принимая во внимание сиротство Игнааса! – заорал глашатай. – Мы даруем ему шанс искупить прегрешения трудом на благо Бравой Заставы! Он поступает в услужение к мейстеру Гаспару до тех пор, пока тот не сочтет долг перед городом уплаченным!

– Радуйся, заблудшая душа. Сегодня второй твой день рождения, – изрек пивовар и, обхватив парня за плечи, повлек его за собой вниз по лестнице, а потом через площадь к узким улочкам города.

Игнаас оглянулся лишь раз – когда за спиной жалобно скрипнули люки и взревели горожане. Он увидел Хенрика, повисшего без движения и вперившего взгляд куда-то поверх низких крыш, и Жалкого Абеля, скособоченного, уродливого, отчаянно дергающегося на натянутой веревке – бедолаге не хватило веса, чтобы сломалась шея.

Рука Гаспара словно невзначай соскользнула с плеча на талию Игнааса, и тот впервые за долгое время улыбнулся – он уже начинал догадываться, как именно сумеет договориться с пивоваром о скорейшем освобождении из бессрочного рабства.

 

Две откормленных, рослых кобылы неспешно тащили телегу меж холмов, поросших густым лесом. Игнаас, притулившийся среди пустых бочек, смотрел по сторонам с тревогой – Бравая Застава находилась слишком далеко от обжитых краев, где деревья вырублали на добрую лигу по обе стороны от дороги. В Руденбурге, если верить покойному Абелю, даже не было толковой городской стены, потому что жители выжгли лес, докуда доходил их взор, и каждый год пускали огонь в образовавшееся черное поле, чтобы ни один росточек не пробился сквозь просоленную землю. Здесь же деревья порой и вовсе сплетались ветвями над головой, а в стороне, за замшелыми стволами Игнаасу то и дело виделось движение, словно кто-то перебегал от дерева к дереву. Но Гаспар, сидящий на козлах, оставался спокоен и весел, постоянно оборачивался, скользил по спутнику мутным, маслянистым взглядом. На вопрос насчет леса он со смехом покачал головой:

– Никто оттуда не выскочит. Они не охотятся днем.

– Там такие заросли, что, должно быть, темно хоть глаз выколи.

– Заросли густые, – согласился Гаспар. – Но даже малейший солнечный луч для лесных тварей смертелен. Нет, от рассвета и до заката они прячутся, носа не смеют высунуть. Расслабься, малыш. Со мной ты в безопасности.

– Приходилось с ними сталкиваться?

– С нечистью? Конечно! – осклабился здоровяк. – А как же иначе, если пивоварня в глуши.

– А почему бы не построить ее в городе? Ни риска, ни лишней возни.

– Верно. Так оно и было. Когда я впервые оказался в этих краях, в Бравой Заставе уже имелся пивовар. Уважаемый человек со связями. Чтобы не навредить его прибылям, мне не позволили строить в городе. И даже вблизи городских стен не позволили, пришлось подыскивать место у черта на рогах. А потом, когда уважаемый человек скопытился, а его сынок спьяну спалил папашино предприятие вместе с собой, я не захотел перебираться в Бравую Заставу. Прикипел душой к своей глухомани.

Гаспар подмигнул Игнаасу:

– Ты наблюдал когда-нибудь варку эля?

– Нет, – признался тот. – Не приходилось.

– А сам какой предпочитаешь?

Игнаас пожал плечами. За свою короткую жизнь, большая часть которой прошла в сезонных работах за харчи на безымянных выселках, он ни разу не задумывался о подобных вещах:

– Не знаю. Свежий. А какие бывают?

– О, Святой Вилхельм! – воскликнул Гаспар. – Я прогадал! Нужно было брать тощего хмыря, уж он-то наверняка разбирался в сортах! – и расхохотался, гулко и грохочущее, так, что в чаще по обе стороны дороги заметались испуганно мелкие тени.

Путь занял около двух с половиной часов. Под конец даже Гаспар, несмотря на всю свою браваду, утомился и перестал болтать, позволив Игу задремать. Но вскоре дорога выкарабкалась из леса, поползла по каменистому берегу узкой речушки. Здесь телегу немилосердно затрясло, и очнувшийся Игнаас всем телом прижался к стянутым цепями бочкам, чтобы не оказаться на земле.

– Береги задницу! – гаркнул Гаспар. – Крепись, гроза мертвяков, мы почти добрались!

И действительно, спустя всего несколько минут они были уже у цели. Первым в глаза бросился дом - застывший на пологом склоне двухэтажный фахверковый великан с остроконечной крышей, на краях которой чернели резные флюгеры. Окна были плотно закрыты сплошными деревянными ставнями. Чуть в стороне громоздилось приземистое бревенчатое строение, крытое дерном, а ниже по склону, у самой реки, стояла водяная мельница с медленно вращающимся скрипучим колесом. Но больше всего Игнааса поразила стена, окружавшая владения Гаспара. Кое-как сложенная из разномастных камней, она нигде не превышала четырех локтей в высоту, а в паре мест разрушилась почти до основания. Подобная ограда не стала бы препятствием даже для того сорванца, что облегчался сегодня утром под виселицей – стоит ли говорить о тех, кто живет в лесу? Более того, здесь не имелось ни намека на ворота. По добротному дощатому мостику дорога пересекала ручей, сбегающий с холма в реку, и упиралась в широкий, тщательно расчищенный пролом в стене. Игнаас хреново разбирался в фортификации, но ему хватило одного взгляда, чтобы понять – усадьба была беззащитна против любых угроз.

Лошади сквозь пролом затащили повозку во двор и остановились возле пустого корыта.

– Ну что, заблудшая душа? – спрыгнув с козел, Гаспар помог Игнаасу спуститься. – Добро пожаловать! Пойдем, работа ждать не любит!

Он потащил Игнааса к угрюмому бревенчатому строению, из дерновой крыши которого торчали две печных трубы.

– Это солодовня, – объяснял здоровяк, заводя юношу внутрь сквозь низкую дверь. – Здесь сушится пророщенное зерно. Видишь печи? Их нужно растопить. Дрова – в поленнице за домом. Видишь те широкие полки наверху, над печами? На них рассыпают ячмень, ровным слоем в ладонь глубиной. Видишь лопату у дальней стены? Ей будешь постоянно ворошить зерно, чтобы оно прогревалось равномерно. Если мой солод подгорит, я оторву тебе руки. И не забывай поддерживать огонь в печах, потому что иначе солод может заплесневеть, и тогда я проломлю тебе башку этой самой лопатой. Все понятно? Если есть вопросы, задавай сейчас. Мне требуется помощник, а не ученик.

– Вопросов нет, – пробормотал Игнаас, выбитый из колеи внезапными угрозами. – Только не ясно, где брать зерно.

– Схватываешь на лету. Молодец. Давай за мной.

Выбравшись из солодовни, они обошли ее и оказались перед внушительных размеров дощатым сараем без окон.

– Кстати, – оскалился Гаспар, откидывая засов. – Здесь тебе придется спать.

Внутри стоял приятный сладковатый запах, почему-то напомнивший Игнаасу о свежих огурцах. Земляной пол был заставлен широкими сосновыми кадками с залитым водой пророщенным ячменем.

– Освобождай жилище! – Гаспар обвел помещение руками. – Когда закончишь, оно превратится в покои, достойные барона!

Иг принялся за работу. Он натаскал дров и развел огонь в печах. Одну за другой он выволакивал кадки к канаве и сливал воду, придерживая содержимое доской. Он высыпал зерно на полки в солодовне и размешивал эту мокрую, тяжелую массу деревянной лопатой. Поначалу казалось, будто Гаспар, убедившись, что помощник справляется с обязанностями, объявит перерыв – хотя бы для того, чтобы накормить его. Но ожидания были напрасны. Пивовар уселся на крыльце фахверкового дома, раскурил трубку и пристально, ни слова не говоря, наблюдал за трудом новоявленного подмастерья. Когда трубка погасла, Гаспар набил ее заново. Сизая змейка дыма, лениво извиваясь, поползла к небу.

Игнаас вкалывал, как последний каторжанин. Он не ел уже два дня, однако прежде, до встречи с Хенриком, ему приходилось голодать и дольше. А вот плечи и спина успели отвыкнуть от постоянного труда за короткую, но вольготную разбойничью жизнь, и теперь начали болеть. Иг не жаловался. Из сарая к канаве, от канавы к солодовне, из солодовни к поленнице за дровами – все лучше, чем с эшафота в распахнутый люк.

Между тем, день подходил к концу. Солнце скрылось за лесом, на темнеющем небе выступили звезды. Гаспар все сидел на крыльце, посасывая давно погасшую трубку. В сарае осталась одна кадушка. Игнаас вынес ее наружу, поставил у канавы, выпрямился и замер на мгновение, сморщившись от полыхнувшей в пояснице боли.

– Почему замешкался? – тут же спросил пивовар. – Забыл, что дальше делать?

– Это последняя, – сказал Иг.

– Какая разница? Пока ты наслаждаешься вечерней прохладой, мой солод может сгореть.

– Пить хочется.

– Ну пей, – Гаспар лениво мотнул головой, указывая то ли на кадушку, то ли на канаву.

Игнаас неуверенно покосился на него, потом, скрипнув зубами от боли, опустился на колени рядом с кадушкой, сделал несколько глотков. Вода оказалась протухшей, с липким мучным привкусом.

– Ты же не думал, что я тебе пива предложу! – сказал Гаспар с усмешкой. – Или думал? Думал ведь, да, заблудшая душа? Представлял, как мы с тобой сейчас пропустим по кружечке, закусим горячей чечевичной похлебкой с кровяной колбасой? А потом на боковую, да? Может быть, даже в одну койку, чтобы ты мог вонючей своей разбойничьей жопой облегчить завтрашние труды? Так?!

Игнаас замер над кадкой, не зная, куда девать глаза. Неужели он ошибся? Неужели проклятый жирдяй лишь дразнил его?

– Вот что я тебе скажу, гробокопатель, – продолжил Гаспар после минутной паузы. – Все это нужно заслужить. И кружку, и похлебку, и койку.

Игнаас снова поплелся в душную, приторно пахнущую солодовню. Опорожнив последнюю кадку, перемешивал солод на полках несколько часов – до тех пор, пока не унялся жар раскаленных печей, до тех пор, пока не начала кружиться голова, а боль в пояснице и плечах не стала невыносимой. К дьяволу!

Пошатываясь, он вышел в ночь. Гаспара на крыльце не было. Сквозь щели в ставнях на одном из окон второго этажа пробивался тусклый свет. Игнаас ощупью кое-как добрался до сарая и с наслаждением растянулся на мокром земляном полу. Он выберется отсюда. Сбежит. Сбежит обязательно. Завтра днем, по дороге, ведущей в город. Лесные твари не нападают, когда светло. Толстяку не угнаться за ним. Он сбежит. Завтра днем.

 

Его разбудил шорох, приглушенный, едва уловимый. Несмотря на смертельную усталость, он не забыл о подстерегающих вокруг опасностях и мгновенно проснулся, как только понял, что именно слышит – кто-то пытался перебраться через каменную ограду.

Сквозь открытую дверь сарая виднелось черное небо, усыпанное звездами. До рассвета было еще далеко. Игнаас перевернулся на живот, подполз к порогу, выглянул наружу. Страх заглушал боль в натруженной спине. Однако рассмотреть ничего не удалось – двор тонул в темноте и тишине. К тому же, обзор по большей части перекрывал дом пивовара, тоже погруженный во мрак. Иг почти убедил себя в том, что подозрительный шорох приснился ему, когда тот раздался снова – на этот раз громче и длительнее – со стороны пролома в стене, служившего пивоварне воротами. Еще через несколько мгновений открылась дверь дома. Гаспар, ничуть не встревоженный, вразвалочку спустился с крыльца и, свернув к пролому, скрылся из вида.

Вскоре послышались голоса. Мерные, монотонные. Один явно принадлежал хозяину, второй – глухой, хриплый – больше походил на скрип деревьев под ветром, чем на человеческую речь. Слов было не разобрать. Игнаас поднялся, перешагнул через порог. Холодный ночной воздух обжигал легкие. Ступая со всей возможной осторожностью, Иг добрался до солодовни, прошел вдоль ее стены до угла и заглянул за него как раз в тот момент, когда голоса смолкли.

Гаспар в одиночестве стоял у пролома, глядя в сторону леса. У его ног лежало что-то темное, большое, бесформенное – то ли растрепавшаяся связка звериных шкур, то ли сваленные в кучу мешки. Он слегка покачивался из стороны в сторону, будто бы пританцовывая. Рукава рубахи в лунном свете казались белоснежными.

За секунду до того, как Гаспар обернулся, Игнаас смог разглядеть то, что лежало у его ног – и отпрянул, словно ожегшись о раскаленную сталь. Прижался спиной к влажным бревнам. Кровь в венах обратилась в лед, и вдох, что должен был стать криком, застрял в горле колючим гвоздем. Тьма закружилась вокруг. На негнущихся ногах Игнаас вернулся в сарай и, закрыв дверь, опустился на корточки в углу – словно нашкодивший пацаненок, прячущийся в овине от разгневанного отца.

Он замер, жадно вслушиваясь в ночь за тонкой стеной, беззвучно молясь всем святым, чтобы ничто не нарушило тишины. Однако ночь не знала жалости – не прошло и минуты, как Игнаас различил шаги. Грузные, неспешные. Шелестела трава под подошвами великанских сапог, скрипели их истертые голенища. И еще шорох, какой бывает, если тащить по траве нечто тяжелое. Например, трупы. Например, Абеля и Хенрика. Мертвых, изуродованных, испачканных грязью и кровью Абеля и Хенрика, которых отдал пивовару лес.

– Святой Орм, Святой Орм, – продолжал бормотать Иг. – Скоро твой день. Спаси меня и защити! Клянусь собственной кожей, я никогда больше не украду ни единого талера. Клянусь памятью матушки, никогда не скажу ни о ком дурного слова. Я не вру, Святой Орм, на этот раз говорю чистую правду! Ты увидишь, сам увидишь, только помоги, только выведи!

Слова не помогали. Отчаяние и ужас, переполнявшие тело, сочились сквозь поры наружу, во мрак, смешивались с ним, порождая смутные призрачные силуэты, танцующие на краю зрения. Ломаный, издевательский танец. Пляска смерти.

Шаги стихли у сарая. Несколько невероятно долгих мгновений ничего не происходило, даже сердце не стучало в груди Игнааса. Потом звякнул, опускаясь, железный засов на двери. Его заперли.

Хозяин поволок тела куда-то в глубину двора, и снаружи снова наступила тишина. Иг перевел дух. Похоже, прямо сейчас гибель ему не грозила. Может, проклятый пивовар и не заметил, что подмастерье выходил из своего закутка. Пытаться сбежать сейчас – самоубийство. Даже если удастся выскользнуть из темницы и чудом обойти Гаспара, за оградой ждут те, кто принес мертвецов. Те, чьи голоса похожи на скрип деревьев под ветром.

Игнаас встал на колени и вновь принялся молиться, подняв глаза к потолку. В ход шли все слышанные им проповеди, пьяные речи монахов в трактирах, наставления матери и бабушки. Слезным шепотом он уговаривал Святого Орма, пожирателя змей, пастыря заблудившихся, хранителя садов и пажитей, дать ему последний шанс:

– Велики мои грехи, признаю. Грабил я живых, грабил мертвых, избивал ни в чем не повинных людей, воровал и обманывал. Все это было, ведь слаб я, полон страха. Клянусь, что исправлю содеянное. Клянусь, что раздам нуждающимся вдвое больше монет, чем украл. Втрое больше раздам! Протяни руку, Святой Орм, ведь скоро твой день! Не забудь меня, ничтожного червяка, помоги. Больше никогда ни о чем не стану просить тебя, Святой Орм. Обещаю, больше не побеспокою, только помоги. Умоляю…

Потолок оставался безмолвен. Игнаас не сдавался, он причитал, убеждал и давал зароки до тех пор, пока веки не стали свинцовыми от усталости. Слова путались, молитва превратилась в мычание, разобрать которое не смог бы ни один, даже самый благодетельный, святой. В конце концов, Игнаас уснул, уткнувшись макушкой в земляной пол, но и во сне губы его шевелились, выторговывая спасение у высших сил.

 

Когда он открыл глаза, было утро. Солнечный свет просачивался сквозь щели между досками, ласково касался его лица. Снаружи раздавалось громогласное пение Гаспара. Без всякого подобия мелодии или ритма он выкрикивал одну за другой строки песни «Храбрый Оглаф», в последние годы пользовавшейся немалой любовью солдат на границе:

…Из-под юбки вылез и был таков!

О-о, храбрый Оглаф!

Но другая вдовица дала ему кров!

О-о, храбрый Оглаф!

Игнаас поднялся. Его качнуло. Голова кружилась, ломило плечи и поясницу. В ноги вместо костей и мышц словно бы набили мятого тряпья. Очень хотелось есть. Кое-как совладав с равновесием, он толкнул дверь. Та открылась.

Двор был заполнен светом до краев, будто огромная кадка. Бортами служили кроны деревьев, поднимающиеся неприступными стенами вокруг – зеленые с вкраплениями желтого и оранжевого. Солнце висело высоко. В прозрачную, не оскверненную ни единым облачком синеву неба поднимались столбы дыма из обеих труб солодовни. Работа кипела.

…Помчавшись на битву, свалился с коня!

О-о, храбрый Оглаф!

Долго лежал он, подпругу кляня!

О-о, храбрый Оглаф!

Пение прервалось. Гаспар с лопатой на плече выглянул из дверей солодовни, расплылся в широкой улыбке:

– Наконец-то! Вижу, незавершенные дела не позволяют тебе отдыхать со спокойной совестью. Не волнуйся! Здесь всегда найдется занятие по душе. Взгляни-ка туда! – Гаспар указал на большой медный котел, лежащий в траве на полпути между солодовней и коновязью. – Этого красавца нужно наполнить водой и поставить на огонь. Ведро внутри. У реки будь осторожнее, держись этого берега. Ну же, пошевеливайся! Как говорил мой отец, хороший день нужно начинать с хорошего варева.

Последняя фраза заставила Игнааса очнуться окончательно. В животе заурчало. Варево – прекрасная идея. Великолепная идея. Лучшая из идей. Выходит, Гаспар решил все-таки накормить слугу. Отлично. Сначала он поест, а потом задумается о побеге. В нынешнем состоянии далеко не уйти, и уж тем более не совладать со здоровяком, если тот решит ему помешать.

Достав из котла деревянное ведро, Иг спустился к реке по узкой тропке, огибавшей мельницу. Берег был глинистым, скользким, а вода – прозрачной. Распугав резвившихся в ней мальков, он зачерпнул полное ведро и долго, с наслаждением пил. Никогда в жизни не доводилось ему пробовать настолько вкусной воды. Чертов пивовар жил в лучшем месте на земле.

В лесу на другом берегу хрустнули ветки, будто под тяжелой ногой. Неширокую, мелкую речку – в два счета вброд перейти. Игнаас присмотрелся, но ничего в зарослях различить не сумел. Буйная зелень с желтыми осенними проплешинами не выдавала своих. Ветка хрустнула еще раз.

– Чтоб вы все передохли, выродки, – сказал Игнаас и, наполнив ведро до краев, поспешил обратно.

Котел оказался куда вместительнее, чем выглядел. Игу пришлось мотаться к реке не один десяток раз. Под конец он взмок от пота и дышал как загнанная лошадь. Гаспар, покончив с солодом, уселся на чурбачок неподалеку и, закурив, наблюдал за его стараниями. Судя по всему, пивовар за всю ночь не сомкнул глаз, однако выглядел бодро и весело. Когда Иг притащил очередное ведро, под котлом уже были разложены дрова и разведен огонь. Гаспар махнул рукой:

– Достаточно. Присядь. У меня есть для тебя другая работа.

Игнаас с наслаждением растянулся на траве, а хозяин скрылся за сараем. В лесу безмятежно щебетали птицы. Судя по солнцу, приближался полдень. С побегом больше нельзя было тянуть – с каждой упущенной минутой увеличивался шанс не успеть выйти к городу до темноты. Однако измученное, слабое тело сопротивлялось даже мыслям о столь долгом и опасном путешествии. Может, попробовать увести лошадь? Иг плохо ездил верхом, но кобылы пивовара выглядели смирными.

– Даже не надейся! – гаркнул Гаспар с другого конца двора. – Они не позволят чужаку притронуться к себе!

Дьявол! Иг замер, растерянный и перепуганный. Несмотря на теплое солнце, по спине пробежали мурашки. Вонючий, сраный, гребаный пивовар только что прочитал его мысли. Неужели он колдун? Это бы многое объяснило.

– Да и потом, – продолжал Гаспар, толкая к котлу небольшую одноколесную тележку. – Куда ты собрался бежать? В Бравую Заставу? Забыл, что там собирались с тобой сделать, гробокопатель мой любезный? Ну, так я напомню. Смотри.

В тележке лежали Хенрик и Жалкий Абель. Только Игнаас понял это не сразу. Ночью ему хватило одного взгляда на трупы, чтобы узнать товарищей, а сейчас при свете дня его разум никак не мог соотнести эти бледные, изломанные тела с теми, кто некогда был его друзьями. Может, потому что прямо на глазу у Хенрика сидела жирная зеленая муха. Может, потому что кто-то стянул с Абеля штаны, и тот бесстыже раскинул бледные ноги. А может, потому что тут и там на их конечностях отчетливо виднелись раны, оставленные чьими-то зубами.

– В Бравой Заставе тебе вряд ли обрадуются. Очутишься на виселице, прежде чем успеешь крикнуть «Спаси-помоги, Святой Якоб». Уж поверь, я этих недоумков хорошо знаю, давно рядом с ними живу. А потому займись-ка делом: свари своих незадачливых друзей…

Игнааса вырвало. Вся выпитая речная вода, смешанная с желчью, выплеснулась из него одним мощным, кисло пахнущим потоком. Гаспар продолжал, как ни в чем не бывало:

– Сперва, разумеется, надо снять кожу. Это-то ты должен знать. Выкинешь их обоих со спины, как овец. Можно сразу отрубить руки и ноги, чтобы было проще. Но лучше не рубить, а аккуратно отрезать, а то еще промахнешься топором и кости расколешь. Ступни и кисти выброси – дольше провозишься с очисткой, а косточки там мелкие, они нам ни к чему, – голос Гаспара рокотал совершенно невозмутимо, будто он рассказывал, как правильно ворошить солод на полках. – Не вздумай закидывать с кожей. Твои приятели смердят, как выгребная яма, и я не хочу, чтобы вар пах их потом и дерьмом. Если будет – отправишься в котел вслед за ними. Внутренности тоже вынешь и выбросишь. Смотри, чтобы содержимое кишок не попало на мясо, иначе опять же будет вонять. Вываришь кости и выскоблишь до блеска. Потом их нужно расколоть и очень тщательно удалить изнутри костный мозг. А затем сменить воду и снова варить – кости мне требуются чистые. Я перемолю их на мельнице и добавлю в сусло для праздничного эля. Сам понимаешь, лишний запашок ни к чему.

На этот раз Иг сумел подавить рвотные позывы, зажав рот ладонями. От трупов действительно поднимался чуть заметный сладковатый аромат начавшегося гниения.

– Придется повозиться, особенно с черепами, но ты должен справиться, – похлопал его по спине Гаспар. – Да, и еще. Мясо-то мне без надобности. А ты, поди, не ел пару дней. Можешь сварить себе грудинку. Или спинную вырезку. Советую брать ту, которая пролегает внутри по обеим сторонам вдоль позвоночника, это самая нежная часть. Пальчики оближешь, помяни мое слово! Если, конечно, аккуратно извлечешь кишки, ничего не замарав.

Он протянул Игнаасу нож с широким коротким клинком, чуть тронутым ржавчиной вдоль обуха, а сам, сунув в рот трубку, взгромоздился на крыльцо. Наблюдать.

Иг опустился на траву, рядом с лужей собственной блевотины. Происходящее могло быть только сном, вроде тех, что приходят во время горячки. О, с каким наслаждением он бы сейчас проснулся в старой землянке на Глухом Тракте! Выбрался бы из хвойного сумрака в холодный, дождливый рассвет, увидел бы, как Жалкий Абель жарит над костром пойманных вчера костлявых белок, как Хенрик мастерит силки и точит ножи. Оба мрачные, вечно голодные, вечно недовольные друг другом. Он бы засмеялся и обнял их, и пустился бы в пляс вокруг костра. И не стал бы ругаться с Абелем из-за порции бельчатины.

Верно говорила матушка: жизнь – словно мельничное колесо. Никогда не угадаешь, какую гадость зачерпнет с речного дна. То, что было не так давно ненавистной реальностью, стало сейчас сладкой грезой. А Хенрик и Абель лежали в тележке. А дрова под котлом пылали, и вода внутри уже начинала закипать. Игнаас встал. Дела не ждали.

Это оказалось на удивление легко. Если не думать о землянке на Глухом Тракте, о том, как делили белку на троих, как сидели в засаде под дождем, развлекая друг друга сальными шуточками. Игнаас вонзал нож у основания черепа, с треском разрезал кожу и жир до самой задницы а после принимался руками отделять их от мяса, проталкивая кулак внутрь от разреза к ребрам. Под кулаком расходился жировой слой, кожа распахивалась все шире, словно парус, обнажая красное мясо, покрытое пузыристой желтоватой пленкой. Пахло потом и топленым салом. Иг распахивал ножом мышцы, подбираясь к плечевым и бедренным суставам, рассекал толстые неподатливые жилы и пытался углядеть упущенные сухожилия в пузырях суставной жидкости. После хватался за подрезанную конечность и, поднатужившись, с хрустом выворачивал ее, отрывая от туловища. Отделив руки и ноги, он довершал работу с телом – отрезал изнутри анус, неизбежно марая лезвие в дерьме, обдирал ягодицы, отсекал гениталии и снимал с туловища получившийся чулок, помогая себе ножом там, куда не смог до этого добраться руками. В конце Иг отделял голову.

Первым делом следовало закидывать именно головы – их дольше всего варить, поэтому тулова и руки с ногами ожидали в стороне, сваленные бесформенной грудой, а Игнаас, утирая со лба пот, продолжал резать, снимая кожу с голов, пялившихся на него матовыми серыми глазами. Сначала в котел полетел узкий, как у собаки, череп Жалкого Абеля, а потом следом плюхнулась тяжелая бычья башка Хенрика. Иг взялся за руки своих товарищей, уже не разбирая, чьей конечностью он сейчас занимается.

Скоро на поверхности начала образовываться грязно-серая кровяная пена. Игнаас снимал ее обломком доски, подобранным неподалеку. От запаха сводило челюсти. Очень хотелось есть. Но сквозь этот голод постепенно проступала простая мысль: стоит поддаться чудовищному позыву, и небеса навечно закроются для него. Все молитвы, все обещания, все, что уже пришлось ему вытерпеть – все будет зря. Колдун, притворяющийся пивоваром, погубит душу Ига, а потом наверняка примется за тело. Нужно собраться с силами и действовать, иначе в самом скором времени жернова мельницы станут молоть новые кости. Его кости. И не встать ему из могилы, когда под звук ангельских труб расцветет последним рассветом Последний День, потому что могилы не будет, и не протянуть святым руки, потому что рук не останется.

Но что предпринять? Как одолеть или хотя бы обмануть того, кто видит тебя насквозь, знает твои помыслы и намерения прежде, чем ты сам их осознаешь? Оставалось надеяться лишь на божественное вмешательство, ждать знака свыше – если молитвам удалось привлечь внимание небожителей, конечно. В противном случае он обречен. Несмотря на это, страха Игнаас почти не чувствовал, у него просто не хватало больше сил, чтобы бояться. Силы приходилось тратить на куда более важные задачи. Держаться на ногах, например. Снимать пену с котла, в котором варились его товарищи. Вдыхать исходящий от них пар. Подкладывать дрова. Подливать воду. Подтачивать нож об камень. Отпластовывать лишнее мясо. Глотать слюну. Когда Гаспар неслышно подошел и тронул его за плечо, он даже не вздрогнул.

– Почти готово, – сказал пивовар, заглянув в котел. – Я думаю, уже можно доставать и чистить руки – вон те, тоненькие. А к вечеру выудишь и расколешь черепа. Промоешь их от остатков мозга.

С помощью доски Иг кое-как выловил из варева предплечья Жалкого Абеля и стал очищать их ножом. Плоть легко поддавалась хорошо заточенному лезвию. Кости под ней были желтыми.

– Видишь, как вышло, – шептал Игнаас, обращаясь к этой желтизне, словно бы она еще хранила в себе истинную суть человека, повешенного сутки назад в Бравой Заставе. – Зря мы тебя не послушали тогда. Правда, плюнуть надо было на кадавериумы. Все равно ничего путного не нашли. Ох, уж этот Хенрик, да? Ты ему там выскажи, не стесняйся. И за меня тоже…

Острие ножа, скользнув по гладкой поверхности кости, вонзилось в подушечку безымянного пальца на левой руке Игнааса. Желтизна окрасилась алым. Крови было много. Несколько мгновений Иг просто смотрел, как она течет, изумляясь тому, сколько влаги скрывалось внутри его изможденного тела. Потом оторвал изрядный клочок рукава и замотал им раненый палец. Ткань моментально пропиталась красным. Выругавшись, Игнаас продолжил работать, стараясь держать руку так, чтобы не пачкать кровью кость. Он не заметил, как изменился Гаспар.

Тот в мгновение ока растерял все свое спокойствие, всю ленивую, равнодушную веселость. Глаза расширились, ноздри затрепетали, рот растянулся в зверином оскале, обнажив грязные редкие зубы. Пивовар заерзал на месте, потом вскочил, отбросив в сторону трубку. На лбу и висках его выступил пот. Непрерывно облизываясь, он приблизился к подмастерью, указал трясущимся пальцем на окровавленную тряпку:

– Что случилось?

– Порезался, – буркнул Игнаас в ответ, не поднимая взгляда.

Гаспар кивнул, отвернулся. Встал по другую сторону котла, голой ладонью сгреб пену с поверхности, пару минут разглядывал лежащие на дне куски тел, затем вновь начал напевать песенку про храброго Оглафа. Голос его дрожал, однако Игнаас не обратил на это внимания. Он полностью сосредоточился на своем деле – очищал от волокон то, что когда-то было частью Жалкого Абеля. Получалось плохо. Нож постоянно соскальзывал. Мешала повязка.

В конце концов, Иг осторожно стянул ее – палец больше не кровоточил. Он собирался бросить пропитанную кровью ткань в огонь, но тут вмешался Гаспар.

– Нельзя, – сказал пивовар, успев в последний момент схватить Игнааса за руку. – Не стоит сжигать это в лесу. Никогда не знаешь, кого может привлечь дым. Лучше отдай мне.

Он забрал багровый комок, смял в кулаке и, больше ни слова не сказав, скрылся в доме. Хлопнула дверь. Иг остался сидеть у котла. Голова соображала медленно, и до него только теперь начало доходить, что Гаспару позарез понадобилась свежая кровь. Его кровь. Не раз и не два доводилось ему слышать сказки о злых волшебниках, использующих волосы или ногти ничего не подозревающих людей для того, чтобы превращать тех в послушных рабов. Наверняка кровь для такого сгодится куда лучше. И ведь он отдал ее сам! Просто разжал пальцы, позволил гребаному колдуну унести ее в свое логово! Пивовар выстругает из деревяшки куклу, обернет эту куклу тканью, пропитанной кровью Игнааса, и обретет полную власть над ним. Что случится с куклой, тут же случится и с самим Игом.

После такого ни один святой даже не взглянет в его сторону. Кому охота мараться о молитвы игрушки чернокнижника? Те, что посуровее, вроде Святого Вилхельма или Святого Якоба, просто нашлют быстротечную чуму или припечатают молнией к земле – и поминай, как звали.

– Ну уж нет, – сказал Игнаас, вставая. – Ты еще пожалеешь, что не выбрал вчера Абеля, жирдяй.

Все плыло перед глазами. Мысли путались – но это к лучшему, ведь так колдуну сложнее их прочесть, верно? Он чувствовал бессмысленность своей бравады и понимал, что шансы на победу ничтожны. Гаспар могуч. Одолеть ослабленного голодом паренька ему и безо всякого колдовства – раз плюнуть. Как справиться с таким великаном? Иг не знал. Он просто шел к дому, выставив перед собой нож.

Доски крыльца протяжно проскрипели под ногами, дверь же открылась бесшумно. За ней оказалась обширная комната, доверху заставленная разнообразным хламом. Тут были тележные колеса, ящики и бочки, плетеные корзины, стулья, плотницкие инструменты, тюки с тряпьем, стопки книг и даже пара бутылей из настоящего стекла. С потолочных балок свисали связки сушеных грибов.

Медленно продвигаясь вперед между пыльных завалов, Игнаас постоянно ждал издевательского окрика. Эй, гробокопатель! Пошутили и хватит. Пора в котел, а затем на мельницу. На празднике жители Бравой Заставы по достоинству оценят свежий эль. А твой дух, намертво привязанный кровью, останется на пивоварне до тех пор, пока я не сочту долг уплаченным. Навсегда! Навсегда! Навсегда!

Но никто так ничего и не сказал. В доме царила полная тишина.

Вскоре Иг узнал, почему. Обогнув очередную башню из ящиков, он едва не наткнулся на Гаспара. Тот стоял спиной к нему, у небольшого резного столика под окном. Штаны пивовара были спущены до сапог, рубаха задрана, и света как раз хватало на то, чтобы различить ритмично вздрагивающую задницу, бледную и безволосую. Прижав к лицу левой рукой кусок окровавленной ткани, правой Гаспар отчаянно полировал свой вздыбленный хер.

– Чтоб я сдох! – вырвалось у Ига. Здоровяк резко обернулся. В мутных глазах его мелькнула растерянность – и прежде, чем она успела смениться привычной насмешливой уверенностью, Игнаас понял: вот знак свыше. Вот божественное вмешательство. Небеса ответили на молитвы.

Пронзительно взвизгнув, Игнаас бросился на пивовара. Коротким, резким движением вонзил нож ему в правый глаз. Тут же выдернув оружие, нанес еще один удар. Метил в другой глаз, но угодил меж бровей. Острие соскользнуло вбок, распахав кожу на лбу. Следующий удар, мгновением позже, все-таки достиг цели – нож по самую рукоять вошел в левую глазницу. Гаспар взревел, рванулся вперед, пытаясь схватить обидчика – но его повело в сторону, колени подломились, и он тяжело завалился набок, разломав пару ящиков. Кровь заливала белую рубаху, пропитывала и без того багровую тряпку, смешиваясь с кровью подмастерья. Правой рукой пивовар сжимал все еще напряженный член.

Игнаас попятился. Хозяин дома хрипел и корчился, размазывая по полу собственное дерьмо, словно огромный раздавленный паук. Подошвы сапожищ елозили по половицам. Даже в агонии он оставался страшен. Так и не решившись достать нож, Игнаас рванул к выходу сквозь лабиринт хлама – и вдохнул, только оказавшись на крыльце.

Лошади у коновязи испуганно ржали. Вода в котле бурлила, серая пена с шипением сползала по раскаленным медным бортам. Из пены поднимались вываренные части тел. Когда Игнаас приблизился, на поверхности показалась голова – нельзя было понять, Хенрику или Абелю она принадлежала ранее. В пустых глазницах клокотали пузыри, радостно щерился костяной оскал.

– Ублюдок! – клацнули желтые зубы. – Залезай к нам, ублюдок! Твое место здесь.

Зарычав, Игнаас пнул котел. Тот был слишком тяжел, чтобы перевернуться, и лишь качнулся, расплескав большую часть пены. Из бурлящих недр всплыла вторая голова.

– Залезай, не стесняйся, – сказала она. – Мы тебя согреем.

Игнаас побежал прочь. Мимо коновязи, мимо водяной мельницы, сквозь пролом в стене, по дощатому мостику над ручьем – и вот он уже на свободе, на дороге, ведущей к людям. На берегу реки Иг упал на колени, умылся и напился чистой, холодной воды. Сердце больше не трепыхалось в груди, а вместе с ним успокоились и мысли. Солнце стояло в зените. Времени еще навалом.

– Благодарю, Святой Орм! – с жаром воскликнул Игнаас, задрав лицо к небу. – Спасибо, что вызволил! Я выполню свои обещания, вот увидишь!

Пошел дальше, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег. Стоило беречь силы. Болел порезанный палец, и живот сводило от голода, а в остальном он чувствовал себя прекрасно. Пожалуй, следовало все-таки сперва обыскать жилище пивовара. Тот же не зря упоминал чечевичную похлебку и кровяную колбасу – в доме должны были храниться припасы. Впрочем, к колбасе Иг больше никогда не притронется. Да и от эля станет держаться подальше.

Дорога отвернула от речного берега в холмы. Теперь лес нависал над ней с обеих сторон, угрюмый и безмолвный. Солнечные лучи упирались в стволы сосен, окрашивали их янтарем, но дальше, вглубь, проникнуть не могли, и сквозь бреши в стене деревьев выглядывала густая тьма.

– Ничего, – бормотал Игнаас, пытаясь унять тревогу. – До вечера точно успею. До вечера выйду к городу, и…

И – что? Что он им скажет? Приветствую вас, благородные жители Бравой Заставы! Это я, грабитель и осквернитель могил, которому два дня назад вы даровали помилование. Я убил вашего пивовара. Выколол ему оба глаза. Мне нужен кров, каравай хлеба, кувшин вина и девка посочнее. Да еще монет отсыпьте. Поторапливайтесь!

Игнаас хихикнул. Точно, в город нельзя. Туда не прокрасться незаметно. На первом же перекрестке придется свернуть прочь от Бравой Заставы, прочь от высоких, надежных стен. Не важно, куда, но как можно дальше от леса. Проскочить меж двух огней. Продержаться всего одну ночь. Завтра он сможет выйти из этой глуши к выжженным полям, где безопасно, и за несколько дней доберется до Смоляной Курильни, а уж там напросится переночевать к матушке Хенрика. Наврет ей с три короба. Она женщина небогатая, но, чтобы услышать о сыне, отдаст последнее. До сих пор, небось, думает, будто Хенрик с друзьями работают у того портного…

Нет, так не годится! Не годится обманывать. Он же дал слово Святому Орму, поклялся впредь вести жизнь праведника. Никакой больше лжи, никакого воровства. Грош ему цена, если не сумеет отплатить за чудо – а иначе, чем чудом, победу над Гаспаром не объяснить.

Размышляя над превратностями судьбы, Игнаас не сразу заметил, что небо начало темнеть. А заметив, сперва было подумал, что дело в туче, закрывшей светило. И только несколько шагов спустя, когда сумрак сгустился еще сильнее, поднял взгляд.

Солнце проваливалось за верхушки сосен. Именно проваливалось – оно опускалось стремительно, словно больше не могло держаться на небосводе. С другой стороны надвигалась тьма, расцвеченная редкими звездами. Что-то случилось с миром, и ночь, черед которой должен был прийти только через несколько часов, наступала прямо сейчас. В лесу затрещали ветви, и раздался протяжный, скрипучий вой.

– Какого дьявола? – прошептал Иг, хотя в вопросах не было нужды. Он уже слышал этот голос раньше. Вся решимость, вся жажда жить, все надежды на счастливый исход разом покинули его. Как можно бороться с тем, кто без труда меняет местами ночь и день? Не каждому святому такое под силу. Только Игнаас все равно побежал. Побежал со всех ног, из последних сил в сторону Бравой Заставы. Он был согласен на виселицу. Он был согласен на что угодно – лишь бы увидеть еще одно утро.

Но чаща спускалась с холмов, преграждая ему путь. Земля вспучилась корнями, вековые сосны, извиваясь подобно огромным змеям, выползали на дорогу, сплетались друг с другом, образуя непроницаемую стену. Игнаас с разбега попытался вскарабкаться по ней, но был сброшен ветками на землю и больно ударился затылком. С трудом поднялся, едва сдерживая слезы.

– Нравятся мои чудеса? – спросил Гаспар.

Иг обернулся и вскрикнул. Пивовар стоял в десяти шагах позади, полностью обнаженный. Кожа его в темноте казалась молочно-белой, а пустые глазницы и потеки засохшей крови – угольно-черными.

– Молись мне, – сказал он.

– Что?

– Молись. Как вчера в сарае, – Гаспар воздел над головой руки. – О, Святой Орм, я буду хорошим, только не дай умереть, только выведи. О, Святой Орм, я так хочу жить, так хочу исправить свои ошибки. Помнишь?

Игнаас кивнул.

– Мне очень понравилось, – Гаспар улыбнулся. – Эти олухи в Бравой Заставе отгрохали целую кирху и даже собираются в ней каждую неделю, но все их службы, все грехи, все хотения ужасно скучны. Жадность. Похоть. Зависть. Злость. То брюхо болит, то в жопе чешется. Сытые, ленивые, глупые крысы. А ты был прекрасен. Столько искреннего раскаяния, столько жажды жить. Столько страха. Я не мог наслушаться. Молись.

– Нет, – сказал Игнаас, отступая. – Никогда.

– Неужели? Вот почему мне нравится обитать здесь, внизу. Вы, люди, временами выкидываете такие фортели, что не знаешь, потешаться над вами или восхищаться. Гордость похвальна. Но ты до сих пор жив не из-за нее. Молись, змееныш.

– Я победил тебя, выродок. Убил!

– Это лишь тело. Оно смертно. Сомнительное достижение. Начинай уже, или ты тоже умрешь и станешь элем, выпитым в мою честь – бравые горожане зальют тебя в свои гниющие глотки, а потом выссут в канаву или в отхожую яму, или на стену первого попавшегося дома. Молись – и мы вернемся домой. Ужин уже готов. Молись – и останешься моим подмастерьем навсегда. До Последнего Дня. Я лишь изредка буду брать твою кровь, всего по нескольку капель.

– Нет.

Оскалившись, Гаспар опустился на четвереньки, припал к земле. Зубастый рот его стал раскрываться – все шире и шире, до тех пор, пока кожа на щеках не разошлась, и в прорехах не замигали подслеповато круглые, слабо светящиеся глаза. Руки вытянулись вперед, выпали из плечевых суставов, изогнулись под немыслимым углом. Из пасти выпростался бледный, бескровный язык.

Святой Орм, пастырь заблудившихся, хранитель садов и пажитей, пополз к оцепеневшему от ужаса человеку. Безразмерное брюхо волочилось по дороге, оставляя в пыли широкую полосу блестящей, дурно пахнущей слизи. Игнаас не мог пошевелиться, отвернуться, не мог даже опустить веки – и, всхлипывая, смотрел, как приближается тот, кого он истово умолял о помощи еще прошлой ночью. Небожитель. Покровитель. Защитник.

Ледяной кончик языка коснулся его ноги.

Игнаас разлепил дрожащие губы:

- Скоро твой день…