Дом стоял на отшибе. Темный, каменный, со стрельчатыми окнами. До половины увитый плющом. Старый, но еще крепкий. Да-да, что-то почти средневековое, мрачное напоминал…

А сразу за плетнем, огораживавшим небольшую усадьбу, начинался густой еловый лес. С болотами, топями, непроходимым буреломом.

Местные говаривали, что в доме когда-то жил колдун, – пустые бредни! Вы еще привидения на ночь вспомните…

Вот и воротца с медным колокольчиком – заглянем?

Закат догорал в стрельчатых окнах долго, муторно: север.

Иногда по вечерам из верхнего, полуоткрытого окна доносилась до случайных прохожих заунывная песня. Тонкий женский голос выводил два куплета – и обрывался в затяжном кашле:

Милый, не ходи туда, однако:

Там кровавый след не просох.

Ждет тебя сума, тюрьма иль плаха,

Посох и песок.

 

Милый мой, не вынести мне страха:

Сгинь, растай, беги на восток!

Ждет тебя сума, тюрьма иль плаха,

Посох и песок.

 

Прохожие крестились и убыстряли шаги.

Вдогонку им из леса утробно ухал филин: звал ночь. Летом на севере темнеет не быстро: ночь сочится лениво, по капле. Но неотвратимо.

Ну, что ж вы раздумали заходить: там милейшие люди живут. Такие же как мы, англичане. Некогда заброшенные судьбой на самый север Шотландии, в горы. Глуховатый старик Гаррис, бывший телеграфист, и его дочь Дженни, ныне, увы, больная чахоткой.

***

С недавних пор, говорят, кто-то повадился изводить живность, пасшуюся в усадьбе Гаррисов: птицу, там, кроликов, новорожденных ягнят.

Утром находили изрезанные хладные трупы и окровавленных умирающих животных – тихо стонущих или уже безмолвных. (Разумеется, я вовсе не собираюсь описывать подробности: пощажу.)

Хозяева закапывали их в ближнем ельнике, но ночью могилки бывали разрыты.

Только не говорите про дух колдуна, мы же современные люди!

Бродячие собаки, не иначе.

А вовсе не чупакабра из преисподней.

И не тот жених-вампир, о котором всё поет бедная барышня. (Давняя история – пора б, право, и забыть.)

Нынче как раз Дженни пригласила меня запиской прийти на чай – растолковать ее последний сон.

Вот и сходим вместе, ненадолго. Уверяю, это вполне прилично: я Вас представлю Гаррисам.

***

– Да, это голосок Дженни, Вы догадливы… Слова новые. Как и мотив:

Не живет долго плоть –

Чупакабра караулит.

Мозг сжирает и кость.

Просто думай, что не умер.

 

Горлом кровь – тучи бед.

Не ходи на ту могилу.

Мне не нужен ответ:

Я давно всё знаю, милый.

 

Миленькая песенка, правда? Просто думай, что не умер.

– Дженни, мы пришли!

– Кто?

– Я, Томпсон, и со мной мистер Браун!

– Браун? Это какой-то новый?

– Из Нью-Гемпшира, погостить. Я вас познакомлю!

Спустилась, открыла дверь.

Меня официально и даже церемонно ей представили.

Простое серое платье со стоячим воротником, полностью закрывающим горло, белокурые волосы почти все убраны под чепец, голубые глаза. Довольно миловидна. Но худа, бледна…

Словно уловила мои мысли, улыбнулась:

– Близко не подходите – заразна… Нет, неизлечимо… Три месяца осталось. Нет, не врачи сказали – Ворон.

Да, похоже, сумасшедшая.

– И вовсе не похоже! Я знаю. Мне дано ведать, от рождения. Прабабка была ведуньей, и мне перепало… Скоро заберут предки на небо, скоро.

Бедная девушка!

Предложила нам в гостиной чай. Чашки красивые, дорогие: карминные розы, зеленые листочки, черные шипы. Сливовый джем в розетках, домашнее печенье. Чай, забыл сказать, из Бомбея. Белая скатерть вышита ришелье.

– Это я в детстве сама вышивала, – похвасталась.

Я пригляделся: странный узор. Тоже розы с шипами. И еще что-то…

– Скелет цыпленка! – захихикала Дженни.

Я посмотрел на своего спутника Томпсон невозмутимо пил чай.

– А печенье-то недурственное! – наконец промурлыкал он. – А Вы сами, мисс, почему не кушаете?

– Вы же знаете: я питаюсь зародышами.

Я вздрогнул.

– Эмбрионами, – продолжала хозяйка. – Вон, на окне, проростки, – взмахнула изящно ручкой в сторону чаши, где под салфеткой зрели, наливались силой ростки неведомых растений.

***

– Мистер Браун, не хотите ли посмотреть альбом с фотографиями? – спросила хозяйка.

– Конечно, – ответил я торопливо. Надеясь, что старый альбом с семейными дагерротипами и фотографиями (респектабельная банальность, милая пошлость) заглушит ту смутную тревогу, которая уже поднималась во мне.

Томпсон спросил, присоединится ли к нашему обществу мистер Гаррис.

– Ах, папа ушел на почту, отправить письмо тете. Потом моцион – вернется нескоро.

Дженни исчезла на минуту – принесла альбом в коричневой бархатной обложке.

Я, расправившись с чаем, возлежал на козлоногой банкетке. Дженни с милой, совершенно детской улыбкой возложила тяжелый альбом мне на колени:

– Вам понравится, я знаю.

Лениво открыл его на первой странице. Разворот был усеян изображениями…

Я побледнел, позеленел… Зажал в панике рукою рот… Выбежал из гостиной на воздух… Во двор.

Прощай печенье!

***

Я понимаю, что приговоренные к смерти нередко чудят. Но этот семейный альбом с потемневшими коричнево-белыми дагерротипами… Полуразложившиеся трупы, черепа… Вот, что там было. Ничего, кроме.

И под каждой фотографией (около десятка их на развороте) аккуратным женским почерком надпись: имя, год, месяц, число, и даже точное время съемки.

Однотипные фотографии, мерзкие. Странные для обывателей, не связанных с прозекторским делом, вы не находите?

Пока я приходил в себя, зазвонил колокольчик в воротах.

– Откройте, пожалуйста, мистер Браун! Это ко мне! – закричала из глубины гостиной Дженни.

Я подошел к воротам и дернул за бронзовую ручку. Воротца открылись легко.

Но за ними никого не было, клянусь.

В лесу ухнул филин: начал звать ночь.

Я стоял несколько пришибленный. Подумал, что надо б закрыть воротца.

Закрыл.

Филин еще немного поухал и замолк.

Медленно потянулся кровавый закат.

Да, самое главное: когда закрывал воротца, почувствовал: мимо меня кто-то прошел, просочился – будто ветром обдуло. Почудилось, конечно.

– Это мой жених, – пояснила Дженни, появившаяся в дверях дома. – Он Вас не тронет.

Но я по-прежнему никого не видел! Что за глупые шутки.

– Пройдемте в дом, мистер Браун, я сыграю вам на рояле. Граммофон, к сожалению, неисправен.

Я зашел в дом – а что мне оставалось делать?

Девушка села за рояль («Бехштейн»), раскрыла ноты.

– Романс «Долгая разлука». Музыка и слова исполнителя, – объявила она профессиональным голосом распорядительницы концертов.

Уверенные аккорды вступления, потом пение:

Как тосковала без тебя,

Мой верный друг!

Добавь веселья и огня

В наш тесный круг!

Голос Дженни неожиданно окреп, стал бархатным, глубоким, волнующим, властным…

О, поскорей же приходи,

Избавь от мук.

О, порази нас, порази,

Прелестный друг!

В гостиной, прошу заметить, кроме нас с Томпсоном и хозяйки никого не было.

На рояле горели, трепыхаясь от дуновений, кроваво-красные свечи.

Черная кошка открыла дверь из соседней комнаты и неслышно вошла в гостиную. Уселась на банкетку рядом со мной, плотоядно облизнулась.

Закат за окном мучился, мучился, весь в крови, умирал.

Томпсон возлежал сибаритом на кушетке среди вышитых подушек.

Пошел и третий куплет.

…Не может быть! Его явно пел баритон, то есть мужской голос:

О. непременно поражу!

Вот вновь и вновь

Свой коготь медленно ввожу

В живую плоть.

Как-то двусмысленно, вы не находите? И никого не видно по-прежнему.

Следовательно, чревовещание. Редкое, но объяснимое явление.

На старину Томпсона я не подумал – а с хозяйки станется.

Но Томпсон нервно закурил, выпраставшись из цветастых подушек.

Томные аккорды…

Я охнул: пронзила острая боль. Казалось: под левое ребро вошел стальной кинжал. Громадный коготь.

Хлынула кровь. Мгла, как пишут в старинных романах, заволокла очи…

Говоря по-простому, я потерял сознание.

***

– Что это было, Томпсон? И где я? – попытался приподняться с подушки.

– Лежите, лежите, не переживайте! Вы у меня дома. После перевязки Вам нельзя делать резких движений. Миссис МакКормик любезно согласилась быть сиделкой, пока Вы не поправитесь.

– Коготь был отравлен! – догадался я.

– Лежите, лежите, – в один голос закричали мой приятель и старушка МакКормик.

Мне заботливо подоткнули одеяло.

– Какой коготь? Вы бредите, мой друг.

– Но, Томпсон, разве…

– Вы заблудились в темноте, напоролись на острый штырь перед свалкой – прискорбно, но не смертельно.

– Когда?!

– Когда возвращались вчера поздно вечером из гостей.

– От Гаррисов?

– Угу, – кивнул мой приятель.

– Но, Боже правый…

– Хорошо посидели. Дженни пела, мы подпевали, потом и старик Гаррис, придя с прогулки, присоединился к нашему веселью. Даже что-то отплясывал, пропустив по рюмочке… Вы же с ним пили, Браун, забыли? Пили, и немало.

– Не помню!

– Немудрено-с.

– А почему я не в больнице?

– А Вы любите больницы? – ответил он вопросом на вопрос. – Рана Ваша вовсе не отравлена, успокойтесь; доктор осмотрел. Скоро заживет. И, кстати, Вам удалось произвести впечатление на хозяйку – поздравляю!

– А… а ее жених? – глупо спросил я.

– Жених, – усмехнулся Томпсон, – Вам не конкурент: он давно мертв.

«О. непременно поражу! / Вот вновь и вновь / Свой коготь медленно ввожу / В живую плоть», – напомнил баритон в моей больной голове.

– И… и Дженни же говорила, что через три месяца она…

– Она так говорит всем уже три года, слушайте больше! Еще всех нас переживет.

Меня как-то передернуло от его бодрых слов.

Сиделка МакКормик увидела – и мягко попеняла:

– Мистер Томпсон, не стоит волновать больного! Его психика потрясена, он бредил несколько часов.

– Да, дорогой друг! Вы в бреду все повторяли кому-то: «Сгинь, растай!»

Черт! Это же слова первой песенки Дженни.

– Альбом, – вспомнил я. – Вы видели ее альбом, Томпсон?

– Артефакты: скатерочка, фотографии? – переспросил он с легкой улыбкой. – Пустяки, невинная игра. Модернистские забавы продвинутой молодежи. Закат Европы, экспрессионизм, «Кабинет доктора Калигари», то, се… «И гноится начали…» – помните стишок? Не стоит внимания, право… Выздоравливайте!

С этими словами он покинул меня.

Я осмотрелся в комнате.

В доме Томсона я гостил уже неделю, но в этом помещении почему-то еще не бывал.

Оно было довольно мрачно: картина с распятием, кривой меч-ятаган на стене, на фоне восточного ковра.

И опять зловещий закат за окном. Сиделка уловила мое невольное движение и задернула штору.

– Я зажгу свечи, мистер Браун?

– Да, пожалуйста! – я надеялся, что мягкий мерцающий свет трех свечек в старинном канделябре успокоит мои нервы.

– А почему меня разместили не в прежней комнате – она поуютней?

– В ней сейчас небольшой ремонт, мистер Браун, – сухо и, как мне показалось, уклончиво ответила старуха.

– Что Вы знаете про усадьбу Гаррисов, миссис МакКормик? – спросил я, начиная и светский, и полезный разговор.

– Там издавна водились чураны и морки, – ответила она. – Это первое, что завел колдун.

Я поперхнулся.

И не успел задать ей следующий вопрос – потому, что дикий, нечеловеческий вопль сотряс вечернюю тишину.

Морк?! Чуран?!

Потом членораздельный и злобный крик:

– Пусти меня к нему, пусти!

Знакомый голос, баритон.

Я понял, что это – ко мне.

Сиделка отдернула штору, посмотрела в окно:

– Никого там нет, мистер, не волнуйтесь!

Успокоила.

– Двери с надежными запорами? – спросил я, приподнявшись с подушки. – Мистер Томпсон дома или ушел?

– Пойду, гляну, – ответила сиделка – и покинула мою комнату.

Надо ли говорить, что в ту секунду, как за ней закрылась дверь, сквозь окно что-то перелетело, по-прежнему невидимое.

Ятаган далеко – я потянулся к тяжелому канделябру, что стоял на столике.

Раздался смешок. Я нервно сжал в правой руке орудие с зажженными свечками.

– Поджечь дом – это мило! – промолвил невидимка. – Дженни не пускала меня к тебе – и напрасно: ты забавен.

– Уходите! – сказал я внезапно севшим голосом. – Я позову людей!

– Неужели ты полагаешь, что эта слабая безмозглая старуха способна защитить тебя – от меня?

– Сгинь! – заорал я и замахнулся в пустоту.

Искра от свечи упала на ковер. Ужас!

В это мгновение дверь открылась, и миссис МакКормик вошла в комнату. Надо отдать ей должное: гостя она не углядела, но сразу обнаружила разгорающуюся на ковре иску и смело затоптала ее.

– Это моя ошибка, мистер Браун, – промолвила она. – Не надо было зажигать живой огонь.

И она включила мертвый электрический свет, потушила свечи.

– Мистер Томпсон оставил записку, что уехал на четыре дня в Лондон, по срочному делу.

Вот незадача! Вампир-соперник – и почти никакой защиты.

– Может быть, мистер хочет, чтобы я почитала ему книгу? – заботливо спросила сиделка.

Пресловутый жених с того света ничем не обнаруживал своего присутствия.

– Неплохая мысль, – откликнулся я.

– «Тайна Желтой комнаты» – любимая книга мистера Томпсона.

Я отметил некстати, что комната, в которую поместил меня владелец дома, была именно этого цвета.

– «Давным-давно, когда люди ездили в каретах и колымагах, случилась одна престранная история. На северо-востоке нашего графства, где…»

«Откуда сиделка знает, что эта книга у Томпсона любимая? – подумал вдруг я. – И не хватит ли мне, вообще говоря, на сегодня престранных историй?»

– Миссис МакКормик, извините меня, ради Бога, но я, пожалуй, вздремну. Устал что-то. И, по возможности, не покидайте меня больше.

– Как скажете, мистер, – она равнодушно захлопнула книгу, подоткнула мое одеяло и приготовилась бодрствовать короткую летнюю ночь.

Верхний свет был потушен, зажжен ночник в виде желтоватого полумесяца, коим место в мирных детских спальнях, а не в зловещих апартаментах бедолаг, раненых мертвецом.

***

Закат, наконец, догорел. Было тихо. За окном, в вышине перемигивались звезды. Сиделка мирно посапывала в своем кресле, ночник освещал противоположный угол, тикали ходики.

Сельская идиллия.

Неужели я болен и вампир мне только почудился?

Тихий шелест. Что-то прошмыгнуло (пролетело?) мимо моей кровати.

– Вы слышали? – спросил я сиделку шепотом.

– А, что? – очнулась она ото сна. – Вы что-то сказали, мистер?

– Я сказал, что чудовище уже покинуло нашу комнату.

– Вот и отлично. Спите, мистер Браун!

Явно принимает меня за идиота. Что ж… Она, некоторым образом спасла мне жизнь.

Но не связан ли внезапный отъезд Томпсона с хитрым планом вампира?

Мысли путались, я засыпал.

***

Проснулся поздно утром, когда окно заливал яркий свет.

– После завтрака, – объявила миссис МакКормик торжественно, – нас навестят.

– Кто? – спросил я без малейшей радости в голосе.

– Мисс Гаррис. Она справлялась о Вашем здоровье.

«Пусть за женихом своим присматривает», – хотел сказать я, но сдержался. Попросил у сиделки зеркало и бритву: не хотелось выглядеть несчастным и жалким пациентом.

– Она обещала принести Вам книгу.

– «Зов из преисподней»? «Странное убийство в ночи»? «Триумф злобных невидимок»? – я невежливо засмеялся сиделке в лицо.

Она была опытным профессионалом и никак не среагировала.

Я сказал уже серьезней:

– Следующая ночь тоже может быть не простой. Вам надо отоспаться днем.

– Вы очень любезны, мистер Браун! Пожалуй, я доверю Вашу безопасность мисс – и отлучусь на пару часов.

Почему-то от Дженни я больше не ждал проказ.

Она явилась после завтрака с букетом полевых цветов, в красивом голубом платье (по-прежнему со стоячим воротничком), с кудрями, завитыми щипцами, – и с блеском в глазах.

Какая-то новая Дженни.

Покаялась прямо с порога:

– Извините за прошлое, мистер Браун!

– Пустяки, я тоже люблю иногда пошутить.

Я предложил ей пустующее место сиделки.

Поставив букет в вазу с водой, она плюхнулась со смехом в кресло:

– Ну, рассказывайте скорее, что произошло ночью! Теодор сказал, Вы чуть пожар тут не сделали – это правда?

Показал ей обгорелое пятно на ковре:

– Миссис МакКормик отважно потушила огонь.

– Прелестно! – захлопала гостья. – Я в ней не сомневалась.

Я пожал плечами. Дженни продолжала щебетать:

– Не правда ли, Теодор очень мил? Слегка ревнует к Вам меня, немного нервничает, но это скоро пройдет. Вы подружитесь, я уверена.

Я хмыкнул.

– Он не давал Вам спать?

Вздохнул.

– Негодник! Я запру его на ночь в вольеру.

Это дело!

Я расслабился и уже не без удовольствия слушал болтовню гостьи. Мне теперь было все равно: летает ли она вправду на помеле в майскую ночь или пишет диссертацию про ведьм, – какая, в сущности, разница?

Я был еще слаб: задремал и не заметил, как Дженни уступила свой пост миссис МакКормик.

…Вечером мы с сиделкой осилили две главы «Желтой комнаты» – невероятный прогресс.

***

Видимо, Дженни сдержала обещание: вторая ночь прошла спокойно, без происшествий.

Но не будет же дружище Теодор сутками сидеть в клетке? По канонам фольклора и литературы третья ночь должна быть самой интересной.

Страшной.

К ней надо было готовиться.

Я вспомнил, что Томпсон когда-то хвастался своей библиотекой – старыми книгами по магии. Среди раритетов могут быть сочинения о том, как заклясть нежить – лишить ее силы.

Попросил сиделку после обеда поискать там книги про наказание зомби-невидимок и прочих вампирствующих джентльменов.

– По мне, так «Желтая комната» занимательней, – прошамкала старушка. – Но уж, так и быть, поищу.

И, покормив меня бараниной с зеленым горошком, исчезла.

Надолго.

А я опять провалился в сон.

Проснулся от того, что кто-то довольно бесцеремонно трепал меня по щеке.

– Что? – закричал я. Вскочил на постели, огляделся. В комнате никого, кроме меня не было.

За окном догорал закат. Ходики показывали десять часов. В углу, на столике, горкой лежали книги с золотым тиснением на черных корешках – итог добросовестной работы миссис МакКормик.

Кто-то явно сидел на моей кровати.

И мне стало как-то нехорошо.

Мне как-то захотелось очутиться где-нибудь далеко-далеко: где не живет этот кровавый закат.

***

И тут в дверях показалась спасительница МакКормик, нагруженная очередными фолиантами.

– Миссис Мак… – начал я.

– «Заклинаю всеми богами подземными и надзвездными, злыми и добрыми: изыди, сатанинское отродье!», – пропела она, глядя в темнеющее окно, с довольно зловещей улыбкой.

Явно желая меня взбодрить и утешить.

Увы! Это были ее последние слова в этой жизни: с кротким вздохом она внезапно повалилась на ковер. Книги рухнули вместе с ней.

Знакомый гнусный смешок был ответом:

– Сердечный приступ, смерть, – констатировал невидимка. – Она не посмеет нам больше мешать… Итак, мой друг, на чем мы остановились позапрошлой ночью?

О, я дорого продам свою жизнь!

Главное сейчас – поймать направление звука его голоса, не давать ему молчать. Я стал осыпать негодяя бранью, и вскоре вызвал у него приступ гомерического хохота.

Это помогло мне установить, что он сидит теперь в кресле сиделки.

Я выскользнул из-под одеяла, нагнулся и ухватил тяжелый том, лежавший возле кровати. Размахнулся…

Острая боль опять пронзила меня; я повалился на постель, зашипев.

Захрипел, не помня себя от бешенства: «Иззыди, Воррон!»

Что-то ухнуло и с хлопаньем пролетело мимо, к открытому окну.

Тьму за окном прорезала яркая вспышка. Запахло жжеными перьями. И раздался крик невыносимой боли – человечий ли, вороний?

Единое заклинание – начало, вычитанное госпожой МакКормик у чернокнижников, и мой импровизированный конец, возымело действие?!

Я тщетно пытался закрыть окно на сломанную задвижку; опять заныл левый бок.

Что делать с телом бедной сиделки? Как пишут в старинных романах, слезы душили меня.

За окном, в недоступной вышине, мерцали звезды; ходики беспечно тикали. Покойница приподнялась с пола.

Я заорал.

***

Было прекрасное летнее утро. Миссис МакКормик, живая и невредимая, кормила меня омлетом с беконом.

–…Ну вот, я и решила подыграть: повалилась на ковер после заклятья как убитая. Вы поверили, поверили! Да только неудачно упала: головой стукнулась и на какое-то время сознание потеряла.

– Ну, и шуточки!

– А кто давеча так страшно выл? И почему окно было прикрыто – душно ведь?

– Вы спасли мне жизнь, дорогая миссис МакКормик!

– Полноте, сударь!

– Старинное заклинание, – пояснил я, – обезвредило злодея-невидимку Теодора, чье тайное прозвище Ворон!

– Страшные события в Желтой комнате, – резюмировала эксцентричная старушка. – Расскажем Томпсону или не стоит?

– Утаим, – разрешил я. – А, кстати, что Вы скажете о странных смертях домашней живности в усадьбе Гаррисов – чья работа?

– Чураны и морки? – отозвалась сиделка. И сама себе ответила: – Да, конечно, чураны и морки, они самые.

Я поежился. Представил: чуран – это людоед-великан, морки – зловредные привидения. Привидения, несущие смерть, – потому и морки.

– А наш друг, вампир Теодор, он из их компании?

Миссис МакКормик посмотрела на меня удивленно.

– Вряд ли, – ответила с улыбкой. – Хотя Ворон тоже птица… Кто знает, может живность Гаррисов была когда-то заклята.

– Кем?!

– Колдуном-цыганом, ясное дело. Он же тот дом на отшибе ставил. Обидели его, пришлого, здешние люди, вот, и мог наложить проклятье на будущих хозяев усадьбы и их имущество, – вздохнула она.

Как-то холодно мне стало в жаркий июльский день.

– А чураны и морки… Что они умеют делать? – спросил я. (МакКормик же знакомилась в библиотеке Томпсона с оккультной литературой – может, и знает.)

– Чураны и морки умеют летать, – сказала она уверенно. – Но не как Ворон – много хуже. Можно сказать, перелетают изредка с места на место.

– Тоже дело! – сказал я бодро. – А долго ль они живут на свете – или это бессмертная нежить?

– Разве ж это нежить! – всплеснула руками старушка. – Цыган разводил их не для злодейств, а для себя… Да, похоже, это их прямые потомки жили у Гаррисов.

– Боже, – прошептал я. – Злые духи, оборотни-птицы, перевертыши-ягнята?

– Насчет ягнят не знаю, – опять улыбнулась МакКормик, – а морки и чураны еще никому зла не сделали. Безобиднейшие твари. И кто только на них руку посмел поднять? Что за люди! – сокрушалась она. – А, может, бродячие собаки?

– Так. Давайте по порядку, – я потер лоб. – С Вороном почти разобрались. Теперь чураны с морками: что за птицы?

– Разве ж я не сказала? Цыган из Сербии, кажется. Лет семьдесят назад приехал в наши края – принесла нелегкая судьбина. Жил бобылем. Хозяйство поставил: птичник и овчарню. Моя бабушка молоко ему продавала, потому и знаю.

– Так-так. А чураны-морки? – наводил я рассеянную старушку на интересующую меня тему. – Чураны-то с морками там при чем?

– Говорю ж: птичник!

Я тяжело вздохнул: старые люди временами бывают так непонятливы!

Она расправила складки на фартуке:

– «Чураны» – по-сербски, индюки, а «морки» (или «морски», запамятовала) – цесарки. Глупая птица, между нами говоря. И летает плохо. Но мясо – вкусное.

За окном раздался веселый голос Дженни:

– Наш выздоравливающий дома?

Я тут же высунулся в окно:

– Душа выздоравливающего никаких магов больше не принимает: надоел оккультизм поганый!

– Сменим пластинку! – радостно согласилась барышня. На ней была пестрая блузка с модным квадратным вырезом, отрывавшем нежную шейку с почти зажившими рубцами. – Как насчет первой пешеходной прогулки, сэр? Небольшой?

Я обернулся в глубину комнаты, к своей верной дуэнье.

Добрая старушка заговорщицки кивнула головой – разрешила.

И добавила невинно:

– Только вечером читаем опять «Желтую комнату».