1

Ключ с жестяным лязгом проворачивается в замке, я толкаю дверь плечом и вхожу. Уже в прихожей я скидываю кроссовки, снимаю через голову и швыряю куда-то в пульсирующее болью пространство футболку. Сейчас я могу думать только о двух маленьких таблетках: о том, как я положу их на язык и запью огромным стаканом холодной воды, как они шершаво прокатятся по пищеводу и через десять минут даруют мне облегчение.

Нужно бы принять душ, да сил не осталось. Остановившимся взглядом смотрю на разбросанную по полу одежду. К футболке приколот бэйдж - на фисташковом кусочке пластика написано слово «Майя».

Майя - это я. Мне двадцать один, я продаю мороженое в деревянном павильоне около здания музея в Фредериксбергском парке. Это хорошая работа. От меня только и требуется, что улыбаться да набивать вафельные рожки хрустящим ярким содержимым.  Мой шеф, Лассе, говорит, что я хорошо улыбаюсь.  А еще в парке, который в летние дни звенит от детских голосов, мало того шума, от которого у меня болит голова.

Боль преследует меня с детства, она часть меня. «Это не ущербность» - говорил маме и папе тот доктор в Хиллеродском госпитале, «это индивидуальная особенность развития». Я знала, что подслушивать нехорошо, но, конечно, подслушивала.  «Ваша девочка» - сказал доктор, склонив голову набок - «всего лишь М-положительна».

М-положительная М-айя.

Нас таких немного. По разным подсчетам, не более половины процента населения, и это весь спектр отклонения.

В 1615 году на улице городка Кёе, что к югу от Копенгагена, нежным июньским днем местные жители собрались посмотреть, как предают костру такую, как я. Тогда нас называли ведьмами. Мы были всегда.

2

Мне необходимо сходить Вниз. Я не была там уже неделю.

Надеваю чистую футболку, набрасываю сверху плащ и медленно иду по круговой лестнице, скользя рукой по наглаженным тысячами ладоней деревянным перилам.

На первом этаже я останавливаюсь перед квартирой Йоханны, но голова, несмотря на таблетки, гудит так, будто вот-вот даст трещину, что я даю себе обещание заглянуть к Йоханне на обратном пути.

Йоханна тоже М-положительна.  Она старше меня и гораздо сильнее, она умеет такие вещи, каких не умею я. Она видит будущее по лицам людей, по их словам. Умеет отыскать пропажу. Умеет сделаться невидимой. Йоханна работает в опеке.

Мне было одиннадцать, когда у отца вдруг вспыхнул и взорвался в руках смартфон. Родители решили, что это мои чары. Я пыталась их переубедить, я орала и плакала, но все без толку - на следующий день меня с чемоданом высадили у здания с табличкой «Социальный дом опеки для подростков», отец отводил глаза, мать прикрывала руками растущий живот - она скоро должна была родить.  Мы постояли мгновение в душном облаке невысказанных слов. Хлопнула дверца, рыкнул мотор, и они укатили. В дверях появилась полная сорокалетняя женщина с некрасивым одутловатым лицом. Это и была Йоханна.

 

3

Я пересекаю узкую улицу, пропустив перед собой, словно клин форели, велосипедистов в сияющих серебристых одежках. Над городом стоит, подрагивая, летнее марево запахов и звуков - шуршат машины, то и дело бряцает велосипедный звоночек, громко разговаривают прохожие, где-то официант накрывает к ужину и звенит тарелками, кричат дети, и поверх всего высоко-высоко в небе бьют часы на Ратушной башне.

Я люблю этот город, Верхний город, его голос и ритм. Если бы не моя особенность, я бы просто жила здесь, продавала мороженое детям и улыбалась старикам. Но шум - не эта городская музыка, а другой, страшный шум, разрывает мою голову, и таблетки помогают лишь отчасти.

Я слышу зло в головах у людей, чувствую его гул разлитым в воздухе. Иногда это словно тихое гудение компьютера, иногда - трансформаторная будка, иногда - и это совсем плохо - рычание грузовика прямо над головой. Я боюсь подумать о том, что может быть и хуже.

Раньше зла было не меньше - рассказывала мне Йоханна, - а такие как мы с тобой, переносили его лучше. Раньше маги и ведьмы были сильнее. А сейчас мы вырождаемся.

Наконец я добираюсь до моей Двери. Строго говоря, она не только моя. Вместе со мной ей пользуется еще с десяток м-положительных. У нас всех есть ключ, но это для отвода глаз - никто из М-отрицательных через нее не пройдет, просто не сможет.

Я провожу пальцем по замочной скважине, дверь легко отходит в сторону и открывает узкую лестницу. Я иду Вниз.

Я разгибаюсь и выхожу на свет, если это можно назвать светом. Рассеянный полусвет-полутьма будто бы исходит от солнца, такого старого, что оно устало светить, но никакого солнца тут нет, светится плотное бурое небо, светятся сами здания и земля. Нижний Город как две капли воды похож на Верхний - те же извилистые линии улиц, расчерченные прямыми стрелами каналов, те же дома с черепичными крышами, силуэты городских башен и купол Мраморной Церкви вдали.

Долгожданная тишина закладывает уши и облепляет голову. От облегчения темнеет в глазах, я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть. Прийти сюда -  словно в знойный день шагнуть с палящего солнца в пасть холодного каменного тоннеля, и пить прохладу и тень всем телом.

Здесь нет звуков жизни, но нет и шума зла.

Почти всегда я одна, я очень редко натыкаюсь на таких же беглецов из Верхнего Города, пришедших сюда в поисках покоя, да время от времени вижу смутные тени, проплывающие по темным улицам. Тени меня не пугают - это мои братья и сестры по дару, которые когда-то выбрали остаться здесь навсегда и постепенно потеряли свое человеческое обличие: Город выпивает его, отнимает. Куда они попадут, когда лишатся и этой оболочки - бог весть. Йоханна лишь пожимала плечами в ответ на мои расспросы. Я думаю, они просто растворятся в Городе, как кусочки сахара в горячем чае, станут частью его. Не худшая участь, если жить Сверху означает мучиться от боли.

 

4

Птицы орут как безумные, где-то со смехом подростки лупят по мячу, каштановые деревья роняют соцветия на гравийную дорожку парка.

После визитов Вниз жизнь кажется особенно прекрасной. Голова легкая, как воздушный шарик. Хочется петь, хочется говорить глупости и улыбаться, улыбаться. Шум слышен, но издалека, его вибрации не разрушают мою голову и еще не скоро начнут, и пока нетрудно сделать вид, что никакого шума нет.

- Можно мне йогуртовое мороженое? - девушка на меня через полупрозрачные солнечные очки, ее смешную челку сдуло набок и теперь она похожа на небольшой соломенный сноп. - Клубничное. -добавляет она, поправляя волосы.

Я быстро гляжу на нее, на солнце, на тень от каштанов на дорожке и делаю вид, что ищу нужное мороженое в лотке: тень в виде собаки, по солнцу пробежало облако, у девчонки родинка над губой - йогуртовое клубничное и родинка, да еще тень в виде собаки говорят яснее ясного - она идет на экзамен и не сдаст. Будет рыдать вечером. «Сейчас мы все исправим» - думаю я и делаю специальное огорченное лицо:

- К сожалению, йогуртовое клубничное закончилось. Хотите ананасное?

- Давайте уж. - с легким вздохом протягивает карточку она и берет холодный цилиндр в желтом фантике.

Теперь сдаст.

Я не знаю, почему это работает и едва ли могу объяснить, как. Иногда вещи говорят со мной. Как огромную мозаику сложного узора калейдоскопа можно изменить, сдвинув одну деталь, так и в сложные переплетения человеческой жизни можно вклиниться и одной песчинкой изменить бег паровозика событий по паутине рельсов причинно-следственных связей.

Я не диспетчер этой железной дороги и не вижу, какими путями идет паутинка связи между ананасным мороженым и экзаменом, я просто знаю, что она есть. Потому что я ведьма.

«Быть ведьмой - не занятие. Это…просто устройство мозга, если угодно» - говорила Йоханна, а я вздрагивала, потому что ну кто же в двадцать первом веке употребляет такое неполиткорректное слово. «М-положительные» - продолжала она, видя мое смущение, «обладают способностями, которые никогда не могут применить в свою пользу. Ты не сможешь развернуть мир таким образом, чтобы самой выиграть миллион в лотерею, и не надейся, но ты сможешь увидеть выигрыш другого. И чем выше его шансы, тем легче будет ему помочь, понимаешь? Но на твоем месте я бы не болтала об этом направо и налево». А на мой удивленный взгляд отвечала: «Ты хоть представляешь, сколько человек на свете мечтает выиграть миллион?». Я представила и кивнула.

«Ну а будущее? О моем-то будущем я смогу узнать?».

«Сможешь», нехотя отвечала Йоханна, «но только об очень важных вещах».

«Вроде чего?» не унималась я.

«Вроде смерти».

Но с будущим получилось по-другому.

 

5

Он подходит уже после закрытия и просит бутылку воды. Я поднимаю глаза и прежде всех знаков замечаю рыжие прямые ресницы и россыпь веснушек, и глаза медового цвета, и ямочку на подбородке.

И уже после - красный мяч на газоне, и на столике перед собой связку из двух ключей, длинного и короткого, раскинувшихся на полшестого, и упавшую на пол салфетку, и вдруг понимаю точнее, знаю, что этот рыжий - очень хороший человек. Но чего-то отчаянно недостает, а рыжий все глядит на меня своим медовыми глазами, на дне которых цветут маленькие золотистые одуванчики, а еще там - старая вилла, крыльцо и яблоневый сад, и сам рыжий стоит на траве и смотрит на дверь дома, из которого должен выйти…кто? И вдруг рыжий произносит: «Моя любимая песня, не возражаете, если я сделаю погромче?», тянет руку к приемнику на прилавке и прибавляет громкость, и над резной крышей деревянного павильона летят чарующие звуки какой-то глуповатой песенки, а из дома на крыльцо выхожу…выхожу я.

В тот вечер я возвращаюсь домой поздно. Я абсолютно счастлива.

В те дни, что Александр встречает меня после работы, берет меня за руку и мы идем по аллеям парка, потом вниз по Вестерброгэде мимо паровозных гудков Центрального вокзала, мимо кирпичной вертикали Ратуши, с вершины которой на город надменно не смотрит, а смотрит левее, на синюю полоску моря, позолоченный епископ Абсалон, надо головой которого кружат чайки, мы идем сквозь зефирные арки здания суда и площадь перед ним - «Подумать только, когда-то здесь отрубали головы, а теперь паркуют велосипеды», в плотном потоке туристов, день и ночь текущем по Строгету, мимо бутиков, булочных, начищенных до зеркального блеска витрин, уличных музыкантов, наперсточников, добровольцев Красного Креста, городских сумасшедших, цветочных лавок, мимо громкоголосых продавцов фруктов - «Ужас какая дорогая черешня!» - «Зато вкусно», мы приходим в ботанический сад и с моста крошим появившуюся из воздуха булку ленивым оранжевым карпам в черной воде прудика - всю эти дни я не слышу шума.

 

6

Я стою в Нижнем городе напротив странного здания. В этом месте, позади городской гимназии, никогда не было ничего, кроме чахлых деревьев, а теперь стоит высоченная церковь.

Что-то ее облике заставляет меня не приближаться к ней, я перехожу на другую сторону улицы и задрав голову разглядываю устремленные вверх линии.  Меня продирает холодом: в церкви нет ни дверей, ни окон - она вся сплошной угольный монолит, черный даже в сравнении с тусклыми домами вокруг. Внезапно я понимаю - дверь все-таки есть, распахнутая, как холодная могила, она смотрит на меня. Она не даст мне уйти.

В поту и с колотящимся барабаном сердца я просыпаюсь.

Передо мной сидит Йоханна. Контраст ее грузного тела и узкой табуретки, на которой она устроилась, мог бы быть комичным, если бы не ее лицо -  усталое, с красными опухшими глазами. Йоханна будничным жестом трогает мой лоб, но не для того, чтобы убедиться, что у меня нет жара - так она снимает информацию, и ей нет нужды расспрашивать меня о новостях. Уголки ее губ на мгновение подымаются в быстрой улыбке, а потом лицо вновь застывает в скорбной маске.

- Ты тоже видела ее. - она не спрашивает, а утверждает.

- Я видела церковь без окон, - я вылезаю из постели и прыгаю на одной ноге, натягивая джинсы. - Но это просто сон, я была внизу недавно, там ничего такого нет! - выпаливаю я и добавляю - Ведь правда?

- Ты видела церковь, я видела разверзшуюся дыру. Торбьен видел зарево. Это не важно. Важно то, что Двери закрываются.

Мне не нужно спрашивать, какие. Но я все равно спрашиваю.

- Не все. В начале недели закрылись несколько маленьких на окраинах города и вчера - одна большая за прудами. - Йоханна вздыхает и поднимается. - Идем.

- Куда?

- Общее собрание.

Бредя за Йоханной по умытой утренним дождем улице, я вслух задаю вопрос, над которым билась весь предыдущий час:

- А как вышло, что происходит такое, а я ничего не услышала?

Йоханна снова улыбается, второй раз за утро.

- Потому что ты влюбилась, девочка. Это, знаешь ли, тоже очень сильная магия.

 

7

 

Мы опоздали, маленький зал пуст. Я без труда могу увидеть эту еще не рассеявшуюся электрическую атмосферу истерики: в битком набитом помещении люди что-то выкрикивали с мест, махали руками, старясь перекричать друг друга, а потом…Потом они поднялись и, толкаясь, бросились к выходу

На полу валяются салфетки и пластиковые стаканчики, несколько поваленных стульев перегораживают проход к импровизированной сцене, рядом с которой беззвучно работает телевизор - рыбоголовый мужчина в новеньком костюме шевелит губами с экрана. Над всем этим парит легкий запах свежего кофе, теплыми лужицами разлитого по столам.

Йоханна морщится и приседает, секунду я гляжу на нее недоуменно, а потом на меня накатывает волна шума пополам с каким-то чавканьем, и сшибает с ног.

- Думай! - Йоханна кричит мне в лицо, - Думай о своем рыжем, иначе загнешься!

Я как из неведомой дали вспоминаю деталь за деталью: прядь за розовой мочкой уха, веснушки на руках, дурацкую песню, над которой мы оба потом так смеялись, и постепенно мне становится легче, и я уже могу встать.

Я гляжу на мутный экран, в котором рыбоголовый все бормочет неслышные заклинания, и выхватываю взглядом слова субтитров: «правительство постановило», «дестабилизация», «принять меры в отношении», «проверке подвергнется так называемая М-позитивная часть населения», «профилактика и учет».

Не говоря не слова мы с Йоханной выходим из дверей. Даже мне все ясно - на нас объявлена охота.

Мы идем, потом переходим на бег.

Дорогу можно было бы найти даже с закрытыми глазами - по шлейфу страха, протянувшемуся в воздухе. Он ведет нас на север, мимо каналов, мимо фонтана с длинноногими аистами, в подворотню. К ней.

К церкви из моего сна. При свете солнца она не черная, просто очень старая - кирпичная кладка закоптилась и потрескалась. Но это безусловно она.

В эти большие двери, больше, чем я когда-либо видела, они все недавно и спустились, поддерживая друг друга под руку, в последний раз оглядываясь на солнце, оступаясь на крутых ступенях, ведущих вниз.

- Ну что ж, - Йоханна облизывает сухие губы. - Значит, другого выхода нет.

«Я не хочу» - думаю я и повторяю вслух:

- Я не хочу.

Йоханна мигает раз, другой и вдруг ее лицо искажается злостью:

- Майя, ну какая ты дура! - она хватает меня за футболку и трясет так, что голова вот-вот отвалится. - Это мышеловка! Они же затравят тебя, посадят тебя в коробку, а потом раздавят! - с ее губ слетают капли слюны.

- Я…я видела другое. Я видела нас с Александром…

- Эти двери - последние! - она меня не слышит. - И закроются они, может, через день, а может, прямо сейчас!

Ее пальцы железной хваткой впились в мое предплечье, она тащит меня, упирающуюся, к воротам.

Оцепенение слетает с меня, когда я представляю, как я до конца своих дней буду медленно блуждать по улицам Нижнего Города, постепенно теряя воспоминания, разум, облик. Ни радости, ни света, только бесконечная тишина и покой.

- А может, мышеловка там, внизу?! - я ору и выдираю руку. - Может, там нас ждет что-что похуже боли?!

Отбегаю на другую сторону улицы и шепчу оттуда, зная, что она услышит:

- Прости меня, Йоханна. Я остаюсь.

Разворачиваюсь и бегу, и слышу за спиной ее крик, проклятия пополам с мольбами и рыдание, рыдание.

Прости меня, Йоханна.

Запыхавшись, я вбегаю в подъезд и уже на лестнице слышу, как звенит, надрываясь, мобильный телефон. Разворачиваю остывший кокон одеяла и едва попадая пальцем в экран нажимаю «Ответить».

- Майя, - знакомый голос доносится издалека. - Милая, ты в порядке? - я не в силах ответить, только слезы текут и текут по щекам, по шее, закатываются под футболку.

-  Приезжай, пожалуйста. - только и могу я выдавить из себя.

- Я приеду, прямо сейчас. Слышишь? Все будет хорошо.

Я кладу трубку и подхожу к окну. Где-то далеко с металлическим лязгом, неслышным для обычных людей, залапывается последняя Дверь.

Александр скоро приедет. Вероятно, все будет хорошо.