Дверь приоткрылась — тихо, без малейшего скрипа, словно кто-то ждал его за ней и поторопился впустить. Юрий шагнул за порог, склонил голову.

— Отец...

Длинная фигура на кровати не шелохнулась. Орлиный профиль князя заострился, глаза были закрыты. Мальчик подошел ближе, наклонился, вглядываясь в недавно еще родное, но уже почти неузнаваемое, искаженное близкой смертью лицо. Дышит ли еще, жив ли? Да, чуть заметно вздымается грудь, подрагивают веки.

Неожиданно он почувствовал взгляд: злой, пристальный. Словно кто-то уставился на него из темноты цепкими недобрыми глазами.

Выпрямился, поднял свечу повыше, разгоняя тьму — никого, только тени метнулись по углам. Постояв немного, он покачал головой и вышел, прикрыв за собой дверь.

Спустился на второй этаж, заглянул в светлицу. Младшие сидели на полу, играя в камушки. Судя по всему, игра была довольно веселая: Андрей хихикал, прикрывая рот кулачком, Агафья смеялась в голос, не сдерживаясь.

Юрий окинул детей суровым взором, подражая отцу, и те вмиг притихли, подняли на него испуганные глазенки.

— Отец наш отходит. Помолились бы лучше, чем веселью неуместному предаваться.

Сказал и пожалел — что с них взять, малы еще. Детское горе недолговечно.

Поднялся опять наверх к отцу, постоял, прислушиваясь. Шаги? Да, точно — кто-то тихо прошел мимо двери медленной стариковской походкой: шарк... шарк... Но кто? Отец лежит неподвижно и не в силах встать уже третий день...

Протянув руку к двери, Юрий застыл в мучительном раздумье. Открыть? Да не может там быть никого, только что ведь сам видел. Нет никого, и все тут. Мерещится.

 

Когда дверь за сыном закрылась, Владимир открыл глаза. Улыбнулся сквозь зубы.

— Ну. Выходи, что прячешься? Знаю, здесь ты.

Длинная гибкая тень отделилась от стены, не спеша приблизилась к постели.

Князь вгляделся в знакомое лицо и вздохнул.

Когда-то для него не было никого ближе. Потом — никого более ненавистного. А теперь он уже и сам не знал, что чувствует при виде этой худощавой мальчишеской фигурки. Жалость? Досаду? Страх?

Ростислав склонился над ним, улыбнулся медленной злой улыбкой. Свеча у изголовья зашипела, когда на нее упали холодные капли с его волос. И Владимир невольно поморщился — сколько лет, а все никак не привыкнуть к этой его постоянной мокроте. Волосы влажные, рубаха — хоть отжимай. На ресницах крупные тяжелые капли. Течет, струится вода по бледному лицу, по открытым, вечно вытаращенным глазам.

— Ну что, брат. Страшно тебе умирать?

— Нет, — князь с трудом разлепил губы, закашлялся, — умирать не страшно, оставлять тебя — вот чего боюсь.

— А-а, — Ростислав хихикнул, — боишься, что перегрызу всех? За родных не беспокойся, своих я не трогаю, сам знаешь. Но кого-то, конечно, придется... А может, ты передумаешь, поживешь еще немного? Без тебя я и меры знать не буду...

Он вцепился Владимиру в руку и потянул его из постели, заставляя сесть.

Князь стиснул зубы, ощутив на запястье ледяные пальцы. Неожиданно подумалось: а ведь это уже было. Близость смерти, подступающий страх, холодные руки брата... и вода, вода. Темные волны Стугны в тот стылый осенний день, когда степная конница буквально смела киевский полк, словно горстку листьев, и киевляне дрогнули, побежали, а черниговцы... что ж, они стояли насмерть, но силы были не равны.

***

Половцы выскакивали из тумана, как черти — вереща и по-звериному скаля зубы. Окружали, теснили, быстро сжимая кольцо.

Мстислав с трудом пробился к нему, прокричал, яростно сверкая глазами:

— Уходите! Туда! — Махнул рукой, показывая в образовавшийся в строю врагов просвет. — Переправляйтесь на тот берег! Заставь Ростю, вы должны уйти живыми!

Он было покачал головой, но Мстислав, с трудом отражая удары, зарычал на него из-под щита:

— Князь Черниговский в полон не попадет! Ты меня понял?!

И он кивнул, бросился искать Ростислава, чуть ли не силой потащил того с поля боя.

Они выбежали к реке, спустились по пологому склону к воде.

Владимир скинул шлем, быстро снял ножны с мечом, пояс. Скрипнул зубами от стыда и ярости — приходилось бросать оружие... не просто оружие: меч, подаренный когда-то Мстиславом.

Оглянулся на брата.

— Снимай кольчугу и сапоги! Иначе не доплывешь, в середине течение сильное!

И осекся — на боку у Рости расплывалось темное пятно, между колец кольчуги сочилась кровь.

— Царапина...  — тот отвел глаза, отстегнул ножны, — доплыву, не бойся. Но сапоги я не сниму, там нож. Пригодится. Да и не босым же потом идти...

— Дурень, не доплывешь в сапогах! — Крякнув с досады, Владимир принялся снимать кольчугу.

— Я... — Ростя положил руку ему на плечо, — может, я не поплыву? Стыдно-то как, князья бегут, оставив своих умирать.

Владимир обернулся, сграбастал его за ворот сорочки.

— Там. Сейчас. Мстислав. Погибает! Ради того, чтобы князья могли отомстить! А ты что же, хочешь, чтобы смерть его напрасной была? Кому сказал, снимай сапоги и плыви! Трудно будет, крикни мне, я помогу.

Отвернулся, раздвинул камыши, шагнул в холодную, горько пахнущую воду.

Ни о чем потом не думал — ни о раненом брате, ни о врагах, что должны были уже появиться на берегу. Ни о том, что любой мальчишка-половец с детства учится попадать стрелой в летящую в небе птицу, а уж медленно плывущие воины для него и вовсе легкая мишень. В голове крутилось только одно: отомстим. Отомстим.

Дышал тяжело, со свистом, разгребал черные волны широкими гребками. И снова вставало перед глазами лицо Мстислава: «Князь Черниговский в полон не попадет! »

Когда позади раздались крики и улюлюканье, вспомнил, обернулся. И невольно выругался сквозь зубы — голова брата маячила далеко ниже по течению, его неумолимо сносило. Видно, не так хороши были его дела, как хвалился.

Развернулся, бросился догонять — по течению-то легче, а вот что потом...

Ростя приподнял голову, крикнул что-то. Потом еще раз — звук дошел по воде:

— Назад! Стрелять будут! Назад!

И верно, словно по его команде, вода забурлила от града стрел. Толпа с луками гомонила, визжала на берегу. Подумалось: «Видать, спорят, кто раньше попадет». Он стиснул зубы, доплыл до брата, протянул руку...

И тот вцепился, повис мертвым грузом, утягивая его под воду. Глаза Ростислава были совсем круглыми, рот все время открывался, хлебая воду. Видно было — и не хочет топить брата, а ничего с собой поделать не может, страх его сковал, лютый страх.

Снова полетели стрелы. На этот раз намного ближе — разбежались по воде мелкие торопливые круги. И Владимир понял, понял отчетливо и ясно: вдвоем не доплыть. Погибнут оба. Ледяные руки тянули его вниз, но он вывернулся, оттолкнул брата ногой и быстро поплыл к берегу. В глазах была вода — то ли речная, то ли...

Как доплыл — не помнил, выбрался на берег, упал. Стрелы уже не доставали, переправляться с лошадьми половцы не решались.

Полежал на берегу, потом встал и медленно побрел прочь. Нужно было собирать остатки дружины — тех, кому тоже удалось переправиться.

...В ту ночь почти не спал, все лежал у костра, пытаясь согреться, смотрел в беспросветное небо. Молил мысленно: хоть бы одна звезда, хоть бы одна! И сам не знал, зачем ему звезды. Под утро увидел сон.

Видел, как вышла из темноты гибкая фигурка, как сел у тлеющего костра промокший брат. Падали капли с волос, шипели на горячих углях.

— Ростя! Прости, брат... — силился князь сказать что-то, объяснить, но тот лишь прижимал палец к губам, качал головой. Смотрел круглыми вытаращенными глазами.

— Мы теперь с тобой всегда вместе будем. Куда ты, туда и я. Мне не так одиноко, да и тебе польза... Один в поле не воин, сам знаешь. А еще пригожусь... пригож-жусь... — звенел, дребезжал тихонько тонкий голос. Не Ростин, нет. Чужой какой-то.

Когда рассвело, морок развеялся. И он тогда на целый день поверил, что все это только приснилось.

***

Князь открыл глаза, уставился в нависшее над ним бледное лицо.

— Возможно, я мог его спасти, — то ли прошептал, то ли простонал сквозь зубы. — Раньше думал, никак, потонули бы оба, но чем старше становлюсь, тем яснее понимаю — мог.

— Кого это «его»? — Ростислав перестал улыбаться и отпустил его запястье. — Меня. Уж почти двадцать лет рука об руку с тобой ходим, а все сомневаешься. Я это, я. Ростислав, брат твой.

— Даже если и был ты когда-то Ростиславом, то давно. До переправы той. Нежить ты, темное создание. Разве брат мой скрывал свое лицо впотьмах? Разве шарахался по деревням, губил людей? Ростя чистый был, светлый. А ты... все удивляюсь, как не лопнешь от крови невинной.

Ростислав зашипел, как кот, шагнул вперед. Навалился ему на грудь, сдавил горло холодными руками.

— Что же ты, брат... упрекаешь опять! Уж при смерти, а все примириться не хочешь! Крови? Крови я много попил, это да. Но не только для себя, для тебя тоже. Или забыл, как просил о помощи «темное создание»? Было ведь. Было, было!

Князь зашелся в кашле, пытаясь отодвинуться, показалось — снова заливается в горло ледяная вода. Открыл рот, судорожно глотая воздух... и кивнул, вынужденный признать — было.

***

В то утро он проснулся раньше обычного, до рассвета.

Полежал какое-то время в темноте, молча глядя в потолок, потом привычным движением пошарил рядом. Гита со смехом придвинулась, нырнула под его руку. Тоже, оказывается, не спала уже и лежала на самом краю, чтобы не мешать.

Он обнял ее, теплую, пахнущую каким-то особенным, «своим» запахом, улыбнулся через силу.

— Сколько лет мы с тобой вместе, а все никак допытаться не могу, откуда же ты ароматы эти заморские берешь? Вот ни с кем не спутаешь, только придвинешься — сразу ясно, она. Принцесса Уэссекская.

Гита тихо засмеялась, ласково провела рукой по его щеке.

— С кем же это ты меня, князь, спутать можешь? Или с другими женщинами постель делишь? Если так, лучше сразу признавайся, сама узнаю — хуже будет.

И он засмеялся в ответ, оттаивая.

— Нет, принцесса, ни с кем, кроме тебя. Но случись такое, что пришла бы ко мне ночью другая женщина, пытаясь обмануть, прикинуться тобой — то сразу бы обман распознал. Никто на свете не пахнет так, как ты.

— И давно уже не принцесса... и давно уже княгиня...

Она лопотала что-то, ластилась доверчиво, и он прижал ее к себе, впился губами в губы, готовый продолжить ночь. И вдруг почувствовал взгляд.

Такой знакомый за последние четыре года, недобрый пристальный взгляд из угла.

Отшатнулся, быстро накинул на нее покрывало. Сам встал, потянулся за штанами. Она поняла, замолчала, вскинулась тревожно:

— Опять он?

Ростислав отделился от стены, подошел к кровати. Улыбнулся насмешливо и нагло. Владимир встал, глянул на него сверху вниз и невольно вздохнул.

Молодой. Все еще молодой совсем, не взрослеет. Невысокий, гибкий, как юноша... Течет непрерывно вода по широко открытым глазам.

— Морок это, — произнесла Гита в наступившей тишине. — Хоть и не вижу его, а знаю — морок. Не может Ростя после смерти являться тебе, враг это, искуситель. Поговори с отцом Иоанном, прошу тебя.

Ростислав засмеялся, обнажая заостренные, неестественно-белые зубы.

— Хороша жена твоя. Ох, хороша! Но глупа. Думает, раз не видит, значит, меня и нет. А того не знает, что не видеть — счастье ее. Кто меня замечает, тот... сам знаешь. Но твоя жена не для меня, волос с её головы не упадет... пока не разлюбишь.

Владимир дернулся, скривился, собираясь ответить, но оглянулся на Гиту и осекся. Накинул шерстяную свиту, молча махнул рукой в сторону двери.

— Да, пошли. — Ростислав согласно кивнул. — Ханы близко, а нам надо еще приготовиться.

 

Дежуривший в сенях отрок кинулся ему навстречу. Затараторил сбивчиво, не давая вставить слово:

— Доброго утра, княже! Ханы скоро будут, уж на подходе, гридница готова, двери укрепили...

Владимир поднял руку, призывая не в меру говорливого парня замолчать.

— Есть ли вести о Святославе?

Отрок кивнул.

— Да, княжич у них, здоров, передает, что готов. И дружина готова. И столы для ханов накрыты уже.

— Уже и столы? Вот молодцы. Попир-у-у-ем... — Ростислав глумливо заулыбался, щуря глаза.

Словно почувствовал его присутствие, отрок замолчал, нахмурился. Опустил глаза в пол. Владимир махнул рукой в сторону спальни — охраняй дальше, мол. И быстро зашагал прочь.

— Князь! — ударило в спину, и он невольно вздрогнул — откуда вдруг у юнца голос такой прорезался?

— Там... — отрок поднял глаза, уперся взглядом ему в лицо, — еще вести есть. Знаю, не ко времени это сейчас, но... тварь у нас завелась. Опять.

— Что?

Владимир остановился, замер. Помолчал с минуту и процедил сквозь зубы, не оборачиваясь:

— Давно?

— Да уж третий день... пятерых загрызла. В деревне, а в городе пока не объявлялась. Говорят, все, как тогда: горло разрывает, кровь пьет. А потом еще терзает...

— Говоря-ят, — дурашливо передразнил Ростислав. — Кому говорить-то, в живых я никого не оставляю. А по ранам разве поймешь, что сначала, что потом... Не бойся, князь, пятеро — это так, мелочь. Хватит меня и на ханов, и на всех их людей, что с собой приведут... а уж потом отдыхать буду.

— Замолчи! — Владимир с трудом удержался от того, чтобы ударить нежить по вечно мокрому лицу. Сдержался, разжал кулаки.

Отрок, принявший его крик на свой счет, замолк, снова уставился себе под ноги. И Владимир вздохнул, покосился на него через плечо, протянул примирительно:

— Спасибо, что сказал. Разберемся, обещаю, но позже. Сейчас, и правда, не ко времени.

 

Они входили по одному, гуськом. Расходились быстро по залу, занимая позиции по углам и у стен. Ханы зашли последними, когда гридница уже была полна охраны. На лицах их застыли одинаковые широкие улыбки, но в узких прищуренных глазках плескалась тревога.

— Чуют. — Ростислав засмеялся и подмигнул одному из них, помахал рукой другому. — Чуют, собаки, чем дело кончится.

— Здравствуй, князь! — Старший хан шагнул вперед, повел плавно руками, словно раскрывая дружественные объятия. Бубенцы на рукавах его кафтана мелодично зазвенели. — Что ж, прибыли мы на твой пир, как и просил ты. — Он говорил почти без акцента, но странно растягивая слова, будто в песне.

Второй хан молчал, видимо, дожидаясь перевода от толмача.

— Смотри-ка, как разодеты, — Ростислав сплюнул в сторону, — кафтаны золотом вышиты, шапки шелковые, а ты вот и не принарядился. Хоть бы барму княжескую надел для встречи дорогих гостей.

— Будет им барма... с жемчугами и золотом... — шевельнул губами, но вслух не сказал. Рано.

Вслух другое:

— Рад, что прибыли. Располагайтесь, рассаживайтесь. Будем пировать в знак примирения на долгие годы. Столы уже накрыты.

Несколько охранников не стали заходить, остались у входа, и Владимир мигнул дежурившим у дверей воинам — разберитесь.

Толмач лопотал, переводя его слова, а ханы все мялись, не торопясь садиться за столы.

— Сын твой здоров и весел, передает привет. — Снова это монотонное пение. Князь в раздражении скрипнул зубами — ничего, пойте. Сейчас другое запоете.

— Хорошо. Пусть и дальше гостит у вас, как залог мира. Уж не обижайте его там.

Двери с грохотом закрылись, и почти сразу раздался скрежет — дружинники задвигали засов. Ханы заозирались.

— Зачем? Зачем двери запираешь, князь? Или дурное думаешь?

— Что вы, гости дорогие. Что вы. Какое дурное, я тут с вами наедине, кто же мне поможет, ежели что? Вы же меня на куски разрежете, коли захотите. Вон у вас и сабли, и ножи... — говоря это, он медленно отступал к стене, чтобы освободить Ростиславу место.

И тот шагнул вперед. Ударил в пол каблуком, взмахнул руками. Оскалился на ханов, словно зверь. И округлились узкие от природы глазки половцев, когда его мокрая фигура явственно стала видна им на фоне стены.

— Йа! Ш-ша! — закричал, зашипел адский морок, бывший когда-то княжеским братом.

Ханские охранники бросились вперед, занося сабли, но клинки со свистом рассекали воздух, не причиняя Ростиславу не малейшего вреда. А тот поднял руки, шевельнул пальцами — и из ногтей его полезли острые звериные когти.

— Йа! — Он подпрыгнул и взмыл в воздух, рассыпая тучи водяных брызг.

Ханы кинулись к выходу, замолотили кулаками в двери. Охранники в страхе заметались, переворачивая столы. Несколько секунд Ростислав смотрел на врагов сверху вниз, улыбаясь им мокрой оскаленной пастью, а потом упал вниз, прямо на спину старшему хану. Рванул ворот его кафтана, впился зубами в шею.

И грянул по залу громкий хохот князя, перекрывая стоны и рев.

— Пируйте, гости! Пируйте, дорогие! Сына только не обижайте! Ха, ха! Уж не обижайте его, собаки!.. За все ответите теперь! За сына! За Чернигов! За Ростю!

Метались тени, кричали, выли от боли люди, хлестала кровь из-под зубов и когтей твари, притворявшейся его братом. А он все стоял и смеялся, и хохот, казалось, вот-вот разорвет ему глотку...

***

...словно кашель. Мучительно, больно, но — не остановить. Владимир прижал ладонь ко рту, вдохнул поглубже, пытаясь подавить приступ.

Ростислав отодвинулся, убрал руку.

— Вижу, помнишь. Да и как забыть? Я тебе не раз и не два помогал. Потому что один в поле не воин, сам знаешь. Плечо к плечу мы с тобой всегда стояли. И сына я твоего у ханов вызволил, и отомстил тогда. А если бы мог я убивать каждый день, если бы не приходилось отдыхать месяцами... я бы и всю орду выгрыз, до единого.

Владимир перестал, наконец, кашлять, вздохнул.

— Выгрыз бы. Да не только их. Скольких переяславцев ты убил? Скольких черниговцев?

Ростислав скривился.

— Не так и много! Да и кого? Так, баламошек всяких. Дружинников твоих я никогда не трогал. И родных твоих, и друзей... Ну, надо мне это, надо! Не могу без этого, говорил уже много раз!.. — Он скрипнул зубами. — Ты вот мужиков жалеешь, а меня ни разу не пожалел. За все эти годы ни разу и не подумал, каково мне. Как напьюсь крови достаточно, накуражусь, так без сил совсем хожу — ни вздохнуть, ни голос подать. До тебя даже докричаться не могу. А потом опять начинается: тянет и тянет крови испить, поохотиться, да страх людской увидеть. И знаю тогда, скоро вернутся силы. А как вернутся — не усмирить уже себя... Брат! Когда я тонул, ты не обернулся, но я ведь не затаил обиды. Я был рядом всегда и сына твоего вызволил. И второго бы спас, если бы ты позволил.

Князь отвернулся.

Второго. Светлоглазого Изяслава, стройного и красивого, как его мать. Столько лет прошло, а до сих пор словно нож в сердце вонзается, как вспомнишь. Ладно бы в бою сын погиб. Но вот так — нелепо, в плену, от рук собственного дяди...

— Или хотя бы отомстил, — продолжил Ростислав, снова склоняясь над ним, заглядывая в глаза. — Но ты тогда уже слабым стал, мягким. В святые податься решил. И лежит Изяслав теперь неотомщенный.

Владимир зажмурился, и встало перед глазами далекое: морозный день, солнце потоками вливается в отворенное окно... а он стоит у стола, смотрит на свои руки и все никак не может понять — действительно ли они дрожат или что-то случилось со зрением? Мир вокруг двоится и плавится.

***

Проклятое письмо лежало на столе, и не было сил ни перечитывать, ни хотя бы просто взглянуть на него еще раз. Да и зачем — все сказанное там отчетливо и ясно звучало в его голове, снова и снова.

Изяслав был мертв.

Пал от рук предателя Олега. Не в бою — его зарезали, как свинью, в сарае вместе с другими пленными. Олег демонстрировал силу, как ему казалось, и угрожал. Безумец.

Безумец.

Князь опустил глаза, посмотрел все-таки на письмо. И вздрогнул — на свитке расплывались крупные мокрые пятна. Кап... кап... на стол, на пол — Ростислав появился внезапно, словно соткался из свежего морозного воздуха.

— Видишь, к чему приводит твоя мягкость, князь?

Глаза его были усталыми и злыми, мокрые волосы уныло свисали сосульками.

Владимир взглянул на него и отвернулся. Мелькнула внезапная мысль: а ведь Ростя был младше Изяслава, сейчас кажется: почти мальчишка. И уже никогда не станет старше.

— Если бы ты разрешил тогда, я пробрался бы к ним и перегрыз глотки всем. И племянник был бы свободен. А теперь... теперь только мстить. — Бес оскалился, клацнул зубами и затряс головой, как пес, рассыпая тучи брызг. Потом замер и выжидающе уставился князю в глаза.

— Ну?!

Владимир стиснул зубы. Отомстить можно было и без Ростислава — старший сын Мстислав только и ждал приказа наступать. И его войско было куда многочисленнее, чем уже изрядно помятая дружина Олега. Но...

Сколько еще потребуется времени — два месяца, три? А пока они будут воевать, половецкая орда продолжит терзать набегами киевские предместья. Снова и снова, радуясь и прославляя эту бессмысленную войну между князьями.

Он глубоко вздохнул, стараясь унять боль в груди. И прошептал, с трудом выталкивая слова из пересохшего горла:

— Убьешь Олега, так сын его поднимет знамя. Убьешь и сына — кто-то другой, не будет конца этой распре. А пока мы грыземся друг с другом, пока попросту проливаем кровь, не в силах остановиться, ханы сжигают наши поля. Забирают урожай, уводят женщин. Жгут и грабят наши земли, а мы, могучие и мудрые князья, не видим и не слышим стонов. Мой сын... теперь в лучшем мире. А я должен написать Олегу письмо.

Ростислав прищурился.

— И о чем же, — сделав два шага, он вплотную приблизился к князю и с угрозой заглянул ему в глаза, — о чем же, великий князь, хочешь ты написать убийце своего сына?

— Все о том же, — Владимир выдержал взгляд, стиснул зубы, глядя сверху вниз, — что не видать покоя земле русской, пока не объединятся все князья, пока не соберут силы и не пойдут походом на Великую Степь. Только так можно одержать победу и изгнать эту погань раз и навсегда. Только так и начнется новая жизнь. Нового, сильного государства.

Ростислав по-змеиному зашипел и отшатнулся. Казалось, он не мог поверить в то, что услышал.

— Мира?! Мира просить будешь у предателя?!

Владимир снова бросил взгляд на письмо на столе. Мгновение он еще колебался, но, взяв себя в руки, твердо ответил:

— Мира, — и добавил, улыбаясь через силу,— один в поле не воин.

***

Свеча у изголовья почти прогорела, слабый огонек дрожал и корчился, готовясь умереть.

Ростислав сидел у кровати, обхватив колени руками и наклонив голову, его мокрые волосы спадали на лицо. Увидев, что Владимир не спит, он обернулся и снова повторил:

— Неотомщенный!

Князь хотел было ответить, что месть не принесла бы ему облегчения, как не принесла тогда смерть ханов, но сердце вдруг пронзила острая боль, и он промолчал, глотая пустые эти слова. А, отдышавшись, сказал другое:

— Как же ты теперь? Один...

Ростислав вздрогнул, поежился.

— Не знаю. Сколько помню себя после Стугны — всегда ты рядом. Или хотя бы близко. Как теперь... да не трону я твоих, не бойся.

— Теперь все мои, — мрачно возразил Владимир. — И переяславцы, и киевляне, и черниговцы. Но я не об этом.— Он с трудом приподнялся и протянул руку к холодному плечу беса. — Хоть и не верю, что брат ты мой, но все же жаль тебя, жаль. У тебя его глаза... Послушай, разве ты не можешь умереть? Закончить все это сейчас? — И вдруг встрепенулся от пришедшей в голову мысли. — Пойдем со мной. На ту сторону. Он простит, примет, я верю... пойдем!

— Прочь! — Ростислав вскочил, в ярости смел свечу на пол. — Не лезь ко мне! Нет никакой другой стороны, нет! Ты до сих пор не понял? Вот я, вот — доказательство! Я умер и что? Где я теперь? На этой, на нашей стороне. А ты, если повезет, канешь во мрак, в черное извечное ничто. Я знаю, я чувствую! Там только холод, только вода! Только тина на дне и мертвые черные камни!

Но Владимир уже поймал его руку, перехватил поудобнее. Новая мысль не отпускала, полностью захватив его.

— Как бы там ни было, я тебя тут не оставлю. Бес ли ты искушающий, проклятие мое или и правда был когда-то Ростей — нельзя тебе тут оставаться. Мы уйдем вместе, ты и я... как братья.

Сердце его вдруг лихорадочно застучало, и он почувствовал, что тонет в холодной воде, а вокруг плескаются волны. Все повторялось: снова кричали на берегу враги, снова разбегались по воде мелкие круги от стрел. Потом в глазах потемнело, и он только тянул со свистом воздух и сжимал мертвой хваткой запястье Ростислава.

— Брось! — в голосе Рости прорезались умоляющие нотки. — Не выйдет! Мне не умереть, если бы мог, сразу бы умер!.. Брось, погубишь себя! А ну как останешься тут вместе со мной, таким же? Отпусти, я сказал... Да не брат я тебе, не брат, тварь я, бес, признаюсь! Пусти, пропадешь ведь!

И тогда Владимир засмеялся, забулькал горлом, чувствуя, как вливается в легкие горькая вода:

— Не-ет. Брат! Только брат боялся бы за меня... и признал бы... себя бесом, лишь бы... спасти. Нет, Ростя, нет... на этот раз — не брошу.

Внезапно наступила тишина. Тяжелое тело Рости продолжало тянуть его вниз, но где-то далеко вверху замаячил маленький огонек. И князь рванулся к нему, что есть силы, делая широкие гребки свободной рукой, помогая себе ногами.

«Только бы не отпустить, — крутилась в меркнущем сознании последняя, но такая четкая мысль, — только бы не отпустить».