Мир перфекциониста «Тик-тик-тик… да сдохните уже!» Большая стрелка золотистых круглых часов в деревянной оправе дергалась и никак не двигалась вверх. - Вас что-то беспокоит, Лена? – спросил Степан Иванович, откладывая желтую газету. Лене не нравилось всё: зеленые депрессивные стены, кривой календарь с неизменной цифрой двадцать четыре и телефон девятнадцатого века. Но особенную неприязнь вызывал сидящий напротив непропорциональный Степан Иванович. Не зарождали симпатии его серо-синий пиджак на три пуговицы, атласный синий галстук и белоснежная рубашка с загнутыми уголками воротника. Хотелось стереть и переделать прищур карих глаз, прямой длинный нос, подборок с ямочкой и седеющие усики над пухлыми губами… «Неправильно! Всё неправильно!» – Лена укусила ноготь, едва глянув на неровную стопку пыльных бумаг и писем на деревянном столе. - Я здесь, чтобы помочь вам, – Степан Иванович сложил пальцы в замок. - Тоже будете читать мне нотации как маленькому ребёнку? – издевательски засмеялась Лена, качнувшись взад-вперед. Степан Иванович тяжело вздохнул: - Я не могу заставить вас захотеть выздороветь, вы сами должны этого пожелать. Конфликт внутри вас… - Не учите меня позитивному мышлению!!! Хватит!!! – заорала Лена, вскакивая и опрокидывая стул. – Я знаю наизусть литературу о самопознании!!! Не помогает!!! Не читайте мне лекции!!! Я не тупая, чтобы по десять раз мне повторять мне то, что я без вас знаю!!! Степан Иванович дождался, пока она немного успокоится, поднимет стул и снова сядет, чтобы мягко сказать: - Я искренне хочу вам помочь. - Мне нельзя помочь! – Лена стёрла слёзы со щек. – Мне пытались помочь… но меня никто не понимает… никто не слышит меня… я кричу, а никто не слышит… я словно невидимка… призрак… - Вы ошибаетесь. Я слышу вас. «Тик-тик-тик». - Да остановите эти грёбаные часы!!! - Они не работают. Лена уставилась на неподвижную стрёлку. Он издевается?.. - Расскажите, как вы оказались здесь? – Степан Иванович обвел рукой пространство. Лена снова укусила ноготь, не заметив, как из пальца потекла кровь и испачкала подбородок. - Хотя бы попробуйте пожаловаться, если вы не хотите слушать «лекцию», – Степан Иванович сделал плавное движение, словно погладил волну. – С чего всё началось? - С чего всё началось? – оставив палец в покое, Лена содрала зубами кожицу с нижней губы. - Да. Я вас выслушаю, – заманчиво обещал усатый искуситель. – Я не заткну вас, и не буду заставлять думать позитивно, когда вам плохо. Лена принялась выравнивать конверты и бумагу на столе. Все должно быть идеально… - Давайте, смелее, – напомнил Степан Иванович. – Вы очень долго молчали о том, что вас мучит. - Я… начала писать… – словно запойный алкоголик призналась Лена. - Отлично, продолжайте, – поощрял он с прежней мягкостью. Ломая трясущиеся руки, Лена посмотрела в окно на грозовые тучи, нависающие над разрушенным пустым городом… - Я дописала первую книгу в семнадцать лет, – апатично заговорила она, уже не пытаясь вытереть текущую по щекам влагу. – И сразу же отправила её в несколько издательств, но моя история была настолько отвратительно написана, что мне не ответили. - Может, не дошла до адресата? – с детской наивностью уточнил Степан Иванович. – Самокритика не всегда бывает объективна. Почему вы решили, что она плохая? Почему решила, что книга плохая? Лена всегда это знала, но в юности закрывала глаза на очевидные недостатки и старалась не замечать их, словно они исчезнут сами по себе. Верила, что волшебник-редактор сможет исцелить её безнадежно больной мир… - Примерно через полгода, я… выложила книгу в Интернет, – продолжала Лена. – И первый же комментарий был про то, что таким графоманам как я в литературе не место. - И вы поверили? - Да, – совсем тихо ответила она. - Может, вам завидовали? Лена зло захохотала. Мыслью о зависти можно тешиться до бесконечности – ловушка самообмана, в которую очень легко попасть. Но истина горька и неприятна. Не каждый новичок готов признать, что он написал не шедевр и что его первую историю способна прочитать и полюбить только мама… - Чему? – оскалилась Лена, отсмеявшись. – Ошибкам? Дырам в сюжете или провалам в логике? Нечему завидовать! Там плохо всё! - Но были и другие комментарии? По зеленым стенам, застывшим часам и календарю поползли мохнатые пауки, плетя гигантских размеров паутину с бисеринками росы. И не нашлось бы на свете ничего совершенней и прекрасней кружева маленьких тружеников… - Были, – запоздало отвечала Лена, отрывая взгляд от насекомых и паутинного шедевра. – Но их голоса звучали тихо и нелепо – они не могли перекрыть крики недовольных читателей. Я была жалким графоманом, делающем ошибки в каждом предложении и не умеющем создавать интересный сюжет. - И вы работали над собой? – увлеченный беседой Степан Иванович не замечал, как по нему ползли пауки и покрывали его костюм тончайшим серебром. - Да, я стремилась к идеалу: читала классиков, училась и наблюдала за прохожими, чтобы распознавать их характер. Я навязчиво просила меня критиковать совершенно незнакомых людей и участвовала в конкурсах, чтобы услышать чужое мнение, а не ради победы. - И все говорили, что ваши тексты плохие? Говорили? О да, еще как! Ничего не вспоминалось с такой сильной болью, как растерзанное стаей стервятников самолюбие… - Единогласно, – жестко ответила Лена. - А что было потом? Снова раздражающе затикали часы… - Однажды меня перестали ругать… - Что же в этом плохого? – подался вперед Степан Иванович. Лена задумалась. Что плохого в похвале она так до конца и не определила для себя. Недоуменно слушала добрые слова и не знала, как реагировать, словно у неё почву из-под ног выбивали… - Я не понимала, что с ней… похвалой делать, – Лена уставилась на обгрызенный палец. – Как её использовать? Понимаете? Я знала, как действовать с грубой и жестокой критикой, ведь меня десять лет беспощадно втаптывали в грязь. - Вы думали, что вам лгут из вежливости? – с понимающей гримасой кивнул Степан Иванович. - Как иначе? Разве могут нравиться плохие тексты людям с хорошим литературным вкусом?.. Такого не бывает… - Это не конец вашего рассказа? Не так ли? Паутина скрыла стены, часы и календарь, почти полностью запеленала Степана Ивановича, что не мешало ему двигаться с прежней проворностью… - Я писала не одна, – отклонилась на спинку стула Лена и взглянула на потолок со следами подтеков и сырости. – Нас было много, и наши голоса звучали в унисон. Нас вместе поливали помоями. Мы были молоды и совершенно бездарны, но все равно писали, и нам это нравилось. Мы кайфовали, как наркоманы. - Что изменилось? С потолка полилась вода, вздулись стены и веселые ручейки устремились на грязный пол… - Меня перестали ругать, – повторила Лена, сжав кулаки. - А их нет? - Да! – часы упали и разбились, но продолжили тикать. – Их ругали еще громче, чем прежде! Но они не стремились к идеалу и застыли в развитии на первоначальном уровне! Не хотели меняться! Не желали писать лучше! Не перечитывали тексты и не правили ошибки! Они совсем не старались! - Это их выбор, а не ваш, – терпеливо пояснил Степан Иванович. – Вы не можете кого-то заставить пойти вашим путем к совершенству. - Но их голоса звучали так… громко, – Лена схватилась за голову и дернула пару раз себя за волосы. – И их услышали: имена бездарей появились на книжных полках. Понимаете? Их ругали, а они бесстыдно смеялись и заставляли недовольных заткнуться, науськивая на них читателей как брехливых собачонок. И поднимались всё выше. Ради денег и мнимой славы бессовестно топили хороших авторов, умеющих писать. - Таких, как вы? – еще сильнее прищурился Степан Иванович. Снаружи прогремел гром и завыл ураганный ветер. Стены пошли трещинами, разрывая прекрасную паутину в клочья. Маленькие труженики безжизненно повисли на серебристых нитях. Аккуратно сложенная бумага ожила и поползла прочь со стола. Агрессивно зашипела трубка древнего телефона… - Не-ат… не меня-а… они ранили настоящие таланты злобным тупым кудахтаньем! А я… не стремилась к первым местам среди тех, кого презирала! – хмыкнула Лена. – Не хотела, чтобы меня сравнивали с ними! Даже стоять рядом с ними было мерзко и противно! - Почему же вас злил их успех? - Потому что они этого не заслужили! Писали под копирку! Гордились ошибками и пустыми сюжетами, словно это какое-то великое достижение! - И что? - Как что?! – закричала Лена, едва не выдрав клок волос. – На них равнялись! Зачем писать хорошо, если можно состряпать любую безграмотную порнографию?! Из-за них писательский труд обесценился! Хорошая литература не в моде! Всем подавай насилие, скандал и порно без всякого смысла! - Разве вы не писали о том, что любите? – погладил подбородок усатый слушатель. – Я не понимаю, чем вам помешала работа коллег, ведь они не создавали ни для кого препятствий. Вы могли творить без оглядки и подавать пример, как мастер. Так почему вас задевал чужой успех? Что вас злило? Что злило? Лена потерла виски, пытаясь привести в порядок мысли, но они как кузнечики скакали от одного к другому. Паутина. Пауки. Грёбаные часы. Степан Иванович. И снова паутина… - От меня… начали требовать схожести с фаворитами жанра… и меня тошнило… это убивало всякое искусство, – скривилась Лена, вспоминая болезненные моменты унижения. – Хорошие прозаики могут позволить себе роскошь и сказать, что есть высшие сферы и мира плохой литературы для них не существует. Но что было делать мне?! Я из мира плохой литературы! Я там выросла! Я должна была подчиняться его правилам и законам! Понимаете?! - И в мире плохой литературы вас назвали неформатом? Так? – допытывался Степан Иванович, сильнее наклоняясь вперед. - Да. И от меня требовали, чтобы мои сюжеты и герои соответствовали идиотским стандартам: «Такой персонаж будет неинтересен читателям! Ему не будут сопереживать! Сюжет слишком сложный и запутанный!» – передразнила безымянного обидчика Лена. – Да какая к чёрту разница?! Нельзя сочувствовать и сопереживать всем! Может, я хочу, чтобы мой персонаж раздражал?! Чтобы его ненавидели и презирали! Разгадывали мотивы его поступков, а не получали ответ сразу на блюдечке! Почему я должна делать из него клона обожаемого напыщенного, понятного и глупого как пробка героя?! Паутина повисла черными обрывками… - Так пишите хорошо и не обращайте внимания на тех, кто от вас чего-то требует! – на руках Степана Ивановича разорвался паутинный кокон, обнажая хитиновые клешни. – Вы никому ничем не обязаны! Вы свободны! Стремитесь к высшим сферам! - А я… не пишу хорошо… я не приблизилась к идеалу… и в высшие сферы мне доступа нет… Из трещин в стенах и окон полезли слизкие щупальца. Запахло падалью… - Поэтому вы отказались от трех предложений из издательств? - Да… Закукарекали разбитые часы… - Поэтому вы писали бесплатно сценарии и шли на ненавистную работу, вместо того, чтобы зарабатывать любимым делом? - Да… Трубка телефона с чавканьем пожирала пищащую бумагу… - А в чём смысл? Зачем вы пишите? Для чего и для кого? - Разве я не могу писать для себя? - Тогда непонятно, зачем вам читатель, если вы для себя пишите? В чем смысл? - Я… Для чего? Для кого? В чём смысл? Ей нравилось писать. Лена любила свой рай и находила в нём гармонию. Когда её посещало вдохновение, она наслаждалась каждой строчкой истории. Обожала персонажей, словно они живые… с упоением строила для них город… - Давайте, смелее, – подбадривал Степан Иванович, хрустнув затвердевшим хитином. – Никто не осудит вас. Здесь все свои. Он прав… - Я… хотела создать идеальный мир и забрать с собой всех тех, кто пожелает его увидеть. Наполнить чувствами восторга и любви. Я искренне верила, что созданный мной мир оживет, если о нём узнают. Мне казалось, что если я сделаю его достаточно правдоподобным, чудо произойдет и моя мечта станет реальностью. - И чем же вас не удовлетворяла чужая, пусть и плохая, но мечта? – изо рта Степана Ивановича вылезли паучьи жвала, а глаза раздвоились и покраснели. - Мне чудилось, что плохое исполнение – это плевок в душу читателя. Нельзя верить в мир из картона, где весь сюжет, персонажи и обстановка всего лишь декорации для одного самолюбивого героя, под маской которого скрывается сам писатель. - И поэтому вы решили сами написать идеальную историю, в которую бы поверили? – окончательно превратился в большого паука Степан Иванович и угрожающе навис над вжавшейся в спинку стула Леной. – Удовлетворить потребности обиженного читателя, живущего внутри вас? - Да, но у меня ничего не вышло… - Почему? Действительно почему? Ведь её мечта сбылась… - Я оказалась в ловушке, и никто не последовал за мной в ад, где раз за разом… уничтожали созданный мной мир… – горько заплакала Лена. – И тем чудовищем, которое его убивало… была я… Степан Иванович рассыпался трухой, а вместе с ним развеялись дымкой зеленая депрессивная комната, мохнатые пауки с паутиной, доедающая бумагу телефонная трубка и кукарекающие часы. Исчез разрушенный город. И единственным напоминанием о мире грёз был висящий на белой стене портрет мужчины, которого Лена принимала за Степана Ивановича. Надпись под ним гласила: «Отто Дикс. Портрет бизнесмена Макса Розберга. 1922 год». Внизу ручкой на обоях криво приписали: «Степан Иванович – дурак». Кто-то сзади погладил плечи Лены и ласково произнес: - Леночка, пора принимать лекарство. Обсудить на форуме Просмотров: 684