Эсперанса

 

Море было бесконечным. Безбрежное, злое – холодное вокруг и внутри. Море и тишина, изредка нарушаемая легким плеском бездушных волн. Больше ничего.

Сознание мучительно возвращалось. Обрывки, куски, неясные очертания, появляющиеся и исчезающие в небытие, они облепляли липкими сгустками нереальной реальности словно части ночного кошмара,

Сознание возвращалось, и вместе с ним крики о помощи. Сотни голосов на разные лады проклинали, молили, просили, призывали, не отдавая отчета в словах, кого и за что, о чем… рыдали и смеялись в охватившем всех безумии перед безжалостным лицом смерти. Самым ужасным было то, все звучало только у него в голове.

Вместе с голосами приходили воспоминания.

 

…Стихия играючи разбила корабль о рифы, как обезьяна раскалывает скорлупу ореха. И сейчас наслаждалась воплями и стонами погибающих, причмокивая и чавкая, сжирая сладкое ядро – корабль и его содержимое, подбирая жадным мокрым языком рассыпавшиеся по волнам крошки.

Трещала обшивка, дыбилась палуба, тонкими веточками ломались мачты, рвались бумажные паруса и снасти. Небо, море, неистовый ветер слились воедино. Все плавание доброжелательно-сонная, сейчас же очнувшаяся, обновленная в своем буйстве стихия обрушила гнев на маленький корабль и ни в чем не повинных людей.

 

Порой, в сознании, он хотел отпустить обломок, благодаря которому держался на поверхности. Но онемевшие руки стали продолжением доски, существовали с ней единым деревянным целым и не повиновались голосу разума. Мужчина намертво сцепился со спасительной вещью, продлевая агонию. И в тот момент, когда сознание покидало, и он шептал сбивчивые слова молитвы с одним желанием – умереть, в голове начинал звучать совсем другой голос.

Голос поднимался из глубины, его не было и он просто был, как море вокруг. Громыхал, переливался, сверкал в разламывающейся голове:

– Я – море… мо-о-о-ре...

Порой сознание выбрасывало острую, как жало клинка, мысль: «жить!» И море, смеясь, шипело, и белой пеной билось у рта, заливало соленой водой глотку и клокотало, и закручивало внутренности в узел:

– Жи-и-ить? Заче-е-ем?

– Все равно! Просто… жить…

– Почему-у-у?

– Море. Я хочу видеть море! Ветер, солнце, волны, ощущать волны.

Хохотало, и клокотало, и завывало в ушах:

– Это я – море! Смотри на меня, ощуща-а-ай!

– Ощущаю… Моя женщина… любовь… тянет! Вернуться!

– Что влечет тебя обра-а-атно? Где твоя женщина?

И ему приходилось отвечать честно – не врут перед лицом смерти:

– Не знаю… не помню… там, на другом конце мира… не здесь… далеко… зачем… не хочу умирать!

Поднималось из глубины, звучало надрывно и заунывно, радостно и тоскливо:

– Что держит тебя, что, что, что-о-о?

И было горько признавать:

– Ничего… я не сделал в жизни ничего…

– Ради чего оставить тебя-а-а живым?

– Исправить… сделать хоть что-нибудь… дай мне шанс...

И стихия плакала, и стонала, и заливалась язвительным смехом:

– Если море отпускает, то ненадолго… ты все равно вернешься-а-а… ты – море…

 

***

– Смотри-ка, еще один!

– И еще...

– Н-да, морской нечисти сегодня было чем поживиться! Сколько душ отправилось к морскому д…

– Тихо, накличешь! – оборвал напарник. – Не вслух! Гляди, а этот молодой  совсем.

Рыбак ткнул носком сапога лежащего на песке. Ответом был слабый стон. Мужчины замерли.

– Слышал?

– Слышал.

– Что делать будем?

– Пошли отсюда. Мы ничего не видели.

– Оставить вот так?

– Нам-то что!

– Не... Живой же. Ну-ка, взяли, давай, нечего. Мне что ли одному волочь.

 

Не стоит гневить морских богов. Если море отпустило, человек не имеет права на роль палача. Не смогли бросить найденного на берегу островитяне, ведь считали, что каждая жизнь – драгоценна. Тем более в поселении жители сами были потомками некогда разбившихся мореплавателей.

Уцелевшие на беду оказались не теми, кто мог построить нечто большее, чем лодку или плот. Поэтому пришлось выживать здесь. Выжили. Мало-мальски освоились на острове – благо, водились на нем и звери, на которых охотились, и росли растения, пригодные в пищу. Но все равно жили тяжело и впроголодь.

 

– Зачем? – спрашивали спасители сами себя и не могли ответить. Голодных ртов и так хватало. Но приволокли полуутопленника к дому старшего, положили у входа, стали ждать. Понемногу начали подтягиваться жители. Их было не много – несколько семей, тут же родившиеся ребятишки. Достаточно, чтобы распределить работу и вместе просто жить.

Переговаривались негромко, ждали, когда выйдет главный.

Старый, очень старый человек вышел, осмотрелся. Думал недолго.

– Верно сделали, что не оставили. Ну, если найдется кто и согласится его выхаживать…

Все молчали. Никто не вызвался. Да, жизнь ценнее всего, но, если выбирать между своим ребенком и чужаком...

– Мы уже спасли его. Не можем бросить, – возвысил голос старик. – Если никто не поможет несчастному, морские боги не будут благосклонны. Они отпустили его – к нам.

Все равно собравшиеся молчали.

– Я помогу.

Вперед вышла черноволосая худая женщина. Спину она держала неестественно прямо – словно силой заставляла себя держаться ровнее. Казалось, ткни – переломится.

– Ты? Тебе своих забот мало?

Женщина нахмурила брови, лицо приняло скорбное, но упрямое выражение.

– Но если не я – кто? Жизнь – это свято. Мы не можем оставить его умирать.

Никто не стал возражать.

– Ну, так тому и быть. Может, от него будет и польза, – сказал старейшина.

Перечить не стали, оспаривать решение – тем более. Женщина знала, что помощи не дождется – но была благодарна и за то, что спасенного перенесли к ней в дом. Уложили на тюфяк, набитый сухой листвой. Женщина осталась рядом.

Оставалась рядом несколько долгих дней и ночей – так часто, как могла себе позволить.

Пока человек не пришел в себя.

 

Сознание вернулось нестерпимой болью в груди. Дышать невозможно, не дышать – тоже. Застонать – из горла вырывается хрипящий звук, меньше всего похожий на человеческий голос:

– Я море… море…

Он сам испугался булькающих звуков, выплескивающихся из горла. Попытался сосредоточиться. Произнес раздельно:

– Ка к те бя зо ву т?

– Эсперанса, – ответила сидящая рядом женщина, поправила тонкой рукой выбившуюся из гладко убранных волос прядь. Глаза на мгновенье полыхнули ярко и тут же потухли.

– На де ж да, – прошептал и отвернулся. Больно смотреть на свет.

Надежда – именно она держала на поверхности, пока его, обломок кораблекрушения, носило по бескрайнему морю. Та, что ведет вперед, светит, согревает. Надежда – то, ради чего хочется жить вопреки самым страшным силам и вещам. То, что дает желание чувствовать и мечтать. Он и не думал, что это воплотится в живую женщину.

– Как тебя зовут? – тихо, ласково спросила Эсперанса.

Своего имени он не помнил.

 

Приютившая его семья была очень бедной даже по меркам острова. Покосившийся домик, худая крыша, хлипкая перегородка внутри. Они не были родом из богатых, впрочем, здесь после кораблекрушения стерлись все различия. Выживать приходилось всем. В  доме жили четверо: муж, двое детишек и она, Эсперанса.

Ее нельзя было назвать красивой. Но что-то было в ней особенное – как… как в надежде. То, что манит и притягивает, и будоражит, и просыпаешься с влажными ручейками от уголка глаза к виску. И хочется потянуть ленту, которая удерживает ее волосы, и пусть они упадут за спину блестящей черной гладью, и сесть рядом, прислонить ее голову к своему плечу и сидеть, попуская как песок через пальцы смоляные пряди. Надежда на возвращение, надежда на то, что есть гавань, место, где ждут, куда всегда можно вернуться... или надежда найти такую гавань – вот что движет моряками, уходящими в дальнее плаванье, а не только жажда наживы или далекие сокровища. Да, слава, деньги, богатство – все это желанно, но не всегда ради себя. Хочется снова увидеть жену и детей, родные берега и герань на окошках. И верить, что все – не напрасно. И сделать кого-нибудь счастливыми.

У него не было ни жены, ни детей – была любимая, которая прокляла его там, на другом конце земли. Он хотел отправиться к далеким землям – она не собиралась ни оставлять привычную жизнь, ни менять привычный расклад. И не хотела отпускать его. Она была его невестой… так и не стала женой. Его же гнали вперед честолюбивые надежды и мечты – заветным желанием были власть, деньги, сокровища… он меньше всего думал о той, кого оставлял и о том, будет ли эта гавань ждать по возвращении именно его корабль.

Он не получил ни славы, ни сокровищ. Как и все, кто были с ним. Многие мечтания остались в том шторме. Люди не то что не дождались исполнения желаний – им не дали шанса даже попытаться.

Все изменилось в мгновение ока. Ветер, вода стеной с небес, буря… Помнил, что недавно единственной мыслью было выжить, если не было мысли умереть. Как это отличалось от всего, о чем он помышлял прежде! Он выжил. А зачем?

Больше у него не было никаких желаний.

Он мог бы желать вернуться – но нет, не хотел возвращаться. Он помнил крик каждого погибающего… он не хотел. Погибли все. У многих были семьи, родные, любимые… Должны были выжить они, выжил он один – почему? Да, он благодарен. Но смысла в этом существовании не находил.

Зато, кажется, нашел свою гавань. Хотелось к ней, к Эсперансе.

 

***

В поселении на чужака смотрели косо. При его появлении замолкали голоса, утихали самые оживленные разговоры.

Некоторые откровенно шугались, женщины хватали детей, прижимали к себе, и те прятали лица в складках широких длинных юбок. Или вовсе уводили ребятишек с улицы, когда он показывался вдали. Вопящих, ничего не понимающих, еще минуту назад возившихся в песке малышей матери подхватывали и, извивающихся, тащили в дом.

Он работал наравне со всеми. Освежевывал застреленных на охоте животных, помогал собирать плоды и растения, ремонтировал косо сколоченные лодочки, чинил снасти. Его не прогоняли. Но и не заговаривали без надобности. Он не настаивал. Речь восстановилась, но беседовать особо не хотелось.

Пожалуй, стоило признать, что чужака не любил никто. Отчего-то родилось поверье, что может сглазить, что он сам – морской бог или морской дьявол. И пришел, чтобы натворить бед.

 

С ним случалось странное. Однажды он порезался – очень глубоко. К счастью, рядом никого не было. К счастью потому, что из раны потекла не кровь, а что-то прозрачное. Он лизнул и ощутил на языке соль. Не могли же в его жилах течь слезы, которые так часто лила Эсперанса, глупость какая! Зато это могла быть морская вода.

Его волосы побелели, глаза высветлились, кожа потеряла смуглый оттенок. Он не узнал бы себя, если бы увидел. Выглядело это так, будто с человека смыли все краски. А еще ему не нужна была ни пища, ни вода. И это было к лучшему, в селеньи никто не ел досыта. Он скрывал, как мог. А своей порцией тайком делился с младшим сыном Эсперансы.

На самом деле ему нужно было море. Он смотрел на бездонную, сливающуюся с небом синь не отрываясь, и силы, израсходованные за тяжелый день, возвращались. Поначалу, когда еще не мог вставать, смотрел из окна хижины. А после стал часто пропадать на берегу. И глаза меняли цвет – становились темными, словно в морскую бездну окунаешься. Это же случалось, когда он подолгу смотрел на Эсперансу. Она заметила. Но не спрашивала ничего, только убегала.

Ее старшему сыну он не нравился тоже. Еще ребенок, тот рано повзрослел, заменив главного в семье. Подросток чурался открыто, и, видимо, все рассказывал отцу. А муж Эсперансы был прикован к постели. Упал, повредив что-то. И давно не поднимался.

Чужак радовался. Присутствие другого мужчины, здорового мужчины рядом с Эсперансей он бы не выдержал.

 

Они погибли, погибли, погибли – все напрасно. Что он может сделать, чтобы оправдать бессмысленный поход, бессмысленную гибель и свое бессмысленное спасение?

С этой мыслью он проснулся среди ночи. Не в силах уснуть снова, вышел из дома и отправился на берег. Не отдавая себе отчета в том, что делает, пошел в воду. Как был, в одежде, двинулся по дну, заходил все глубже, глубже. Вот вода достигла пояса, вот уже по грудь, вот по горло. Еще немного – и захлебнется. Пускай! Вот... вот он открыл под водой глаза и понял, что может дышать.

Все так... просто.

– Зачем ты спас меня? – обратился он к морю.

– Я мо-о-оре, – ответило море. – Мне все равно.

– Но мне не все равно! Я не знаю, зачем жить.

– Живи как мо-о-оре.

– Но как?..

 

А Эсперанса стала на него заглядываться. Незнакомец привлекал и отталкивал одновременно – молчаливый, светловолосый и светлоглазый, так не похожий на всех, кого она знала до сих пор.

И глаза у него меняются. Становятся цвета моря, того моря, которое погубило почти всех, но пощадило их…

Его тянуло к ней.

Высокая, тонкая, с огрубевшими от постоянной работы руками, при этом удивительно чуткими, вечно усталая и с двумя недокормленными детьми – замученная, она умудрялась помогать и поддерживать других. А еще наполняла его душу силой, когда говорила. В ее голосе было нечто великое, как море, и неземное, как небо. И он тосковал, если не видел и не слышал долго. Именно ее голос поднял его с кровати – в прямом смысле, когда ему стало немного лучше. Ему показалось, что он попал на небеса и слышит ангела. Чуть не рухнул, еле добрался до стены и, побелев сильнее песка, упал бы, если бы не ухватился за хлипкий косяк и через мгновенье женщина не подхватила его.

Прикосновение обожгло обоих.

Он часто вспоминал это минутное касание, почти объятие. Но он чужак, пришлый, а у нее есть муж. Ну да, муж болен. Не может выходить в море, не может охотиться, не может ничего. Но он есть. И, может, так протянет еще долго. Но разве это жизнь?

Эсперанса чернела, когда проводила много времени возле кровати мужа. Мертвела вся.

Сильная, со спиной гордо распрямленной – куда пропадала эта женщина? На некоторое время Эсперанса становилась согнувшейся старухой с потухшими глазами. И руки дрожали так, что не могла удержать ничего.

Однажды он не выдержал. Ждал ее, и…

– Оставь его. Оставь и пойдем со мной!

– Куда?

Он сам не знал, куда. Не понимал. Но только ее горячее дыхание заставляло ледяную кровь бежать быстрее по венам, и в следующий раз, когда она почти что выползла из комнаты мужа, осунувшаяся и мертвая, не выдержал и схватил в объятия, и увлек – а она не сопротивлялась. Не могла – была ли выпита вся, или сама хотела – кто мог знать… Но тело ее, изголодавшееся по ласке, было теплым и отзывчивым, и огонек, что зародился между ними, разгорелся в ту ночь в такое пламя, которое долго не могли потушить поцелуями – после. И угомонить бешено рвущееся наружу сердце.

А потом она встала, оделась и ушла. Молча.

И на следующий день не поднимала на него глаз.

А он ходил как неприкаянный и всю ночь просидел на берегу, желая чтобы море забрало его, или забрало ее, или мужа ее, или весь мир вместе с этим чертовым островом.

Наутро он пошел к ней и почти потребовал, чтобы она оставила все и ушла с ним.

– Ты не имеешь права требовать ничего, – тихо ответила Эсперанса.

А глаза у нее были пустыми.

В дверях появился старший сын.

– Ма? Он докучает тебе?

– Нет, милый, все хорошо.

 

Ему ничего не оставалось, как развернуться и уйти. Сам не понимал, что с ним – но звал с собой, мысленно. «Пойдем со мной, я покажу тебе новый мир. Другой мир».

И однажды ночью она пришла. Он повел ее к морю. Они зашли в воду по пояс, и, целуя, он увлекал ее все глубже и глубже, и сам не понимал, что делает. И вдруг ликование пронзило молнией – да, вот оно! Вот! Они полностью скрыты водой, а она дышит – он может дать ей это, может! Он – море!

Он оторвался от ее губ.

– Пойдем же со мной, доверься мне… там не будет ничего – не будет боли и страха, не будет тоски и обязательств, только красота и счастье… пойдем… поверь!

Зря.

Она открыла глаза, сделала судорожный вдох и поняла, что может дышать. Лицо исказила гримаса ужаса, женщина открыла рот и хотела закричать. Магия испарилась, вера исчезла, уступив место страху. В горло полилась вода. Женщина замотала головой, забила руками, стала захлебываться. Мгновенье его обуревало чувство невыразимой тоски – вот ведь, было так близко! Но почему! Что держит ее там – не калека-же муж… разве это любовь… вот у него – любовь! Он может подарить ей море!

Но она… на какой-то миг ему захотелось удержать ее под водой силой, оставить себе. Навсегда! Она больше не достанется никому. Но разве так можно – она же умрет… как все, кто были на корабле – утонет, ее крик, их крики… внутри все скрутило болью, сознание ухнуло вниз, ее голос смешался с голосами тех, кто погибал в тот жуткий шторм… он схватил ее и ринулся на поверхность.

На берегу, когда Эсперанса пришла в себя, она через силу приподнялась и отползла, словно он был чудовищем.

– Никогда больше не делай этого, – прошептала. А в глазах плескался страх. Ему показалось, что даже волосы у нее шевелятся от ужаса.

Он сделал шаг.

– Не приближайся! – Эсперанса выставила руки вперед, защищаясь.

Защищаясь... от него? Несправедливо, как же чертовски несправедливо! Было больно. Он спас ее, хотя мог и не спасать. Но уступил. Сделал шаг назад.

– Никогда не делай этого больше! Уходи!  Ты приносишь только горе.

– Я хочу дать тебе счастье.

– Ты приносишь только горе, больше ничего! Было тяжело – но я была в ладах со своей совестью, а теперь мне плохо! Плохо, потому что ты здесь! Это ты виноват во всем! Я не думала о другой жизни, а теперь… зачем ты... я была счастлива, нет, хотя бы... спокойна, да, я смирилась и была спокойна!!! А теперь...

– Я не хотел, – он действительно раскаивался. Во всем. –  Я должен был погибнуть вместе со всеми. Не знаю, зачем все это. Мне кажется, что я бог и могу...

Она перебила:

– Если ты бог, сделай так, чтобы всем было хорошо! И чтобы меня не ела совесть.

– И чтобы я исчез?

Эсперанса заплакала. Ничего не сказала, поднялась и бросилась прочь.

– Я буду ждать тебя сегодня ночью здесь, на берегу! Слышишь?..

 

В мокрой одежде, с волосами, прилипшими к спине, она влетела в хижину, ворвалась в комнату, где много месяцев лежал, не поднимаясь, муж и рухнула у его кровати.

Он взял за руку, стиснул. Пожатие было слабым – почти невесомым. И все же.

– Не спишь?

– Не сплю. Я почти не сплю. Мне немного осталось. И ты… Послушай, мне тяжело говорить.

Она отшатнулась.

– У нас дети, ты должна быть счастлива. Я знаю, что происходит. Но, если ты захочешь уйти... – он перевел дух. – Если захочешь – пока я при памяти, позови старейшину, я скажу, чтобы отпустил тебя.

– Нет! – выкрикнула она и замотала головой. – Нет, я не могу, никогда. Ты, ты моя жизнь, просто… так тяжело… прости…

И зарыдала.

– Бедная моя. Я знаю, как ты устала. Спасибо за твою любовь. Я всегда любил тебя и, если хочешь – отпускаю.

Эсперанса смотрела на него во все глаза и не могла поверить. Гладила по волосам, смотрела, смотрела… Знала, что муж любит ее, но никогда не слышала таких слов. Разве нужны слова, когда есть жизнь на двоих, дом, дети, все?..

А потом вздохнула глубоко и уткнулась лбом в край постели.

Через мгновенье подняла голову, снова посмотрела в измученные болью глаза, горячо забормотала, прижимаясь щекой к его ладони:

– Нет, нет, никогда… Прости меня, нет…

 

Ночь была черной, беззвездной. Море клокотало и бушевало, обрушивая волны на берег с яростью, граничащей с безумием.

Она не пришла. Он все понял. Чувствовал – Эсперанса любит его. Он нужен ей, дорог… но им никогда не суждено быть вместе. Хотя почему? Он может все… почти все...

Повернулся лицом к морю, сжал руки в кулаки и заорал:

– Зачем ты оставил меня в живых? Ты, будь ты проклято!

В ответ ему почудилось, что море смеется.

– Ты должен быть моим, ты решил жить на земле, но что-о-о земля? Можешь попробовать вернуться ко мне-е-е. Хо-о-очешь?

– Я не могу без нее. Почему ты не отдал ее мне?

– А что хорошего в ваших кратковременных жизнях? То ли дело я – мо-о-оре…

– Я не могу оставить ее.

– Она уже оставила тебя-а-а.

– Я хочу быть с ней. Знаю, что делать. Ты сказал, что я должен быть твоим? Буду. Но хоть раз в жизни сделаю что-нибудь хорошее.

– Заче-е-ем?

– Чтобы меня помнили.

– Память… па-а-амять людская не длиннее людских жизней.

– Тебе не понять…

– Иди-и-и ко мне…

– Да, я иду. Но не так, как ты думаешь.

– Хочешь перехитрить мо-о-оре?

– Нет. Ты получишь свое. Но я сделаю, что должен. Потому что человек. И я люблю.

Он опустился на колени. Отчего-то стало так светло и легко! Свет разливался внутри и вокруг, он исходил прямо из сердца. Тепло. Надо же, впервые в жизни полюбил – и впервые в жизни собирался отдать любовь. Просто так. Зная, что не получит взамен ничего. Но наверняка принесет этой семье немного удачи. Они перестанут перебиваться с хлеба на воду, дети Эсперансы, худые до невозможного, станут сытыми, а ее глаза всегда будут полны пламени, которое он так полюбил. А может, он поможет и не только ее семье… это, наверное, будет зависеть от того, насколько сильна его любовь? Жаль, он не узнает.

Последняя мысль была горькой. Но назад дороги нет.

Наверное, в этом и был смысл.

Ему чудилось, что ноги растут и расширяются, и расползаются в стороны, и сам он тяжелый, такой тяжелый, что не смог бы и ходить. Руки увеличиваются в размерах, хрустят и удлиняются, и разветвляются под удивительно точными углами, но до этого пальцы соединились перепонками – а теперь он ловит парусами воздушные потоки, чувствует, как они натягиваются, пленяя ветер...

«Чувст... ву… ю… лю… би… ма… я… Эс… пе… ра…»

 

***

Наутро на берегу обнаружили прекрасную каравеллу, врезавшуюся в песок. Ни одного человека на ней не было. По борту шла надпись: «Эсперанса». Когда сама Надежда поднялась на палубу, ей показалось, что послышался тихий вздох. Нет, почудилось. Только… только вот фигура, украшающая нос корабля, была похожа на нее. Она заметила это, когда снова спустилась на берег. И поняла, что больше никогда не увидит странного светловолосого мужчину с удивительными глазами цвета самой прозрачной воды и самой глубокой бездны, человека, который хотел подарить и подарил ей море. Ей, Эсперансе. Ей и всем… подарил надежду…

Не укладывалось в голове. От всего этого можно было сойти с ума.

 

С тихим говором собирались поселенцы. Не веря, взирали на чудо. Все по многу раз перечитывали имя корабля: «Эсперанса», повторяли слово на разные лады. Старейшина удовлетворенно кивал головой, ветер легонько трогал его седые волосы. Про исчезнувшего чужака не вспоминал никто.

А настоящая Надежда, живая, из плоти и крови, смотрела на каравеллу, на старшего сына, замершего у темного бока корабля, на мужа, который стоял у самой воды и, шатаясь, обнимал льнущего к нему младшего…

Мужа? Как?..

Она стояла, не в силах сделать и шага, и плакала.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 8. Оценка: 4,13 из 5)
Загрузка...