Бабаюк

Бабаюк шёл уже больше четырех дней, но сложнее всего было именно сегодня. Прежде проталины или даже горячие подземные источники с окружавшими их поселениями попадались почти каждый день, а белую пустыню во всех направлениях пересекали тропы. Ночевать можно было в относительном комфорте и безопасности, а идти – без риска разбиться где-нибудь среди камней и льдов.

Потом источники стали попадаться всё реже, и вот последний из них скрылся за холмами и скалами. Ещё долго о нём напоминали огромные клубы пара, поднимающиеся позади, из уютного, укрытого от ветров ущелья. Но вскоре исчезли и они. Всё, что осталось, – это снег, лёд, камни и лишь кое-где – клочки жёлто-бурой травы среди булыжников. И огромное, прозрачное, чистое в эту пору года небо. Идти было тяжело, но Бабаюк молод, силен и хорошо экипирован, поэтому, если не случится ничего особенного, дойдёт до цели без происшествий.

По ночам, когда мороз усиливался, он слышал, как бродят и тихонько посвистывают где-то рядом снежные духи. Как стучат друг о друга и с грохотом осыпаются потревоженные ими камни. Но костер всё ещё тлел рядом, меховой мешок удерживал тепло, а запасов воды и пищи хватит на несколько дней. А значит – снежные духи его не тронут. Они будут лишь бродить где-то рядом и надеяться на то, что однажды мороз всё-таки победит. Они набросятся, когда жизнь будет покидать замерзающее тело, чтобы утащить душу несчастного – не раньше и не позже. Видел Бабаюк и такое: окоченевший, присыпанный свежим снегом мертвец с разорванным в клочья лицом.

– Не сегодня, – крикнул Бабаюк в темноту.

Посвистывание и шорохи прекратились, чтобы через минуту возобновиться с новой силой.

 

К счастью, его цель близко. Он увидел её на рассвете нового дня, подсвеченную нежно-розовым утренним солнцем. Скала в форме коренного зуба – точно такая, какой описывал её шаман, отправляя Бабаюка в путь. Не очень высокая, но массивная, хорошо выделяющаяся на фоне приземистых холмов. Словно чудом сохранившийся моляр на беззубой стариковской челюсти.

Наскоро позавтракав орехами, Бабаюк двинулся прямо к скале, и уже к полудню подошёл к её основанию. Вблизи она оказалась больше, чем можно было предположить, – около пяти сотен шагов в ширину, и вполовину меньше в высоту. Вершина была практически плоской, но подняться туда не представлялось возможным. По крайней мере, с этой стороны: каменная и удивительно гладкая каменная стена оказалась практически отвесной.

Но Бабаюку и не надо наверх. Шаман сказал искать у подножья. "Там, хде камни перехошят в шкалу, а шнег – в камень, будет шверь..." – сказал тот. "Зверь?" – удивился молодой воин. "Шверь! – зашипел на него шаман. – Шелесная шверь!"

"А, железная дверь..." – понял Бабаюк.

Найти вход оказалось несложно, стоило только обогнуть большой валун, удобно прислонившийся к скале. Правда, никакой двери здесь не оказалось, только небольшой проём в монолите, вполне достаточный для того, чтобы в него мог протиснуться один человек. Он вёл в пещеру, которая напоминала дырку в зубе, и с первого взгляда было непонятно: является она природным образованием или созданным руками человека проходом. Бабаюк загляну внутрь и понял: и тем, и другим. Здесь русло давно иссякшего ручья, закованного в скале, было расширено силой кирки и молота, а на особенно крутом возвышении в нескольких шагах от входа высечены грубые, но необходимые здесь ступени.

Бабаюк осмотрелся, поджег первый из нескольких факелов и, выставив его перед собой, двинулся в темноту. Несколько шагов по узкому коридору, ряд ступеней вверх по изгибающемуся туннелю высотой не больше человеческого роста, потом – узкая расщелина, в которую едва удалось протиснуться. И почти сразу слева, за выступом – дверь. Теперь уже настоящая железная дверь, та самая – из грибных снов шамана.

Почти сразу Бабаюк заметил и массивный рычаг рядом, а над ним – потемневшую от времени табличку с выгравированной надписью: "?Гатов? !Захади!" Ни больше ни меньше.

На самой двери не оказалось ни ручки, ни любого другого приспособления для открывания, так что назначение рычага было очевидным. Путешественник снял массивную рукавицу, взялся за обжигающе холодную металлическую рукоятку, но некоторое время медлил. Уже сейчас он понимал, что ничего хорошего там, за дверью, он не найдет, и никаких "сокровищ", обещанных шаманом, там не окажется.

В какой-то момент в голове промелькнуло: ещё не поздно развернуться и уйти. Сказать, что не нашёл, что ничего в скале не было. Но знал он и другое: не поверят. Не поверит прежде всего сам шаман, а за ним и другие. Всеобщее презрение, осуждение и бесполезное существование где-то в самом холодном и недружелюбном уголке поселения, на границе с белой пустыней, – вот так это может закончиться.

Бабаюк потянул рычаг, потом навалился на него всем весом. Со скрипом, нехотя, но механизм пришёл в движение, рукоятка подалась вниз, а дверь со скрежетом ушла в сторону.

Внутри, в нескольких шагах от двери, – человек. Он удивлён не меньше, чем сам Бабаюк, и рефлекторно схватился за топор на поясе.

– Это не обязательно, – быстро сказал Бабаюк, хотя и сам нащупал за спиной рукоятку кинжала, аккуратно потянул его в сторону. Наполовину укрытый проёмом двери, он смог сделать это незаметно.

– Мы можем поговорить, – нарушил напряженную тишину Бабаюк спустя несколько секунд.

Его противник ничего не отвечал, но, похоже, всё понимал. Он – такой же, как и сам Бабаюк. Возможно, чуть старше, выше ростом и немного крупнее, но явно житель одного из поселений у теплых источников, разбросанных по белой пустыне. На нём – перетянутые ремнями дорожные шкуры с рукавами, высокие меховые унты. Заплечный мешок лежал у стены рядом.

– Меня зовут Бабаюк. Как тебя зовут?

Воин помолчал немного, но в этот раз всё же ответил, не отпуская рукоять топора:

– Кучуюк.

Его голос – низкий, чуть хриплый.

– Хорошо, Кучуюк. Нам незачем драться, согласен? Давай поговорим.

Медленно, избегая резких движений, Бабаюк шагнул в дверной проём и показал открытые ладони как символ мирных намерений. Почти сразу он почувствовал, что в комнате ощутимо теплее. Видимо, где-то в скале есть теплый источник.

– Откуда ты пришёл? – спросил Бабаюк и, не выпуская другого воина из поля зрения, осмотрелся.

Они находились в прямоугольном зале, очевидно рукотворного происхождения. С противоположной его стороны была ещё одна дверь, и возле неё на металлическом креплении – горящий факел. Видимо, факел Кучуюка. Его оранжевые отблески бледнели в потоке тусклого, но вполне различимого дневного света. Откуда он проникал, пока неясно, но какое-то окно в большой мир было здесь совершенно точно.

– Оттуда, – Кучуюк указал на дверь в противоположной стене.

Чтобы сделать это, он зачем-то отпустил рукоять топора и на секунду обернулся назад. Бабаюк успел бы броситься вперед и сбить противника с ног, но не был уверен в успехе и не стал рисковать. Кучуюк был массивнее и, скорее всего, физически сильнее.

Не сразу заметил Бабаюк два тела на полу. Увидев их, он с трудом подавил желание сбежать, но уже через несколько секунд, когда глаза привыкли к полумраку, понял: они здесь уже очень давно. Один мертвец словно присел отдохнуть у стены, положив на колени массивную кирку. Его лицо мумифицировалось и теперь, освещаемый бликами от факела, выглядело задумчивым и печальным.

Другой несчастный, напротив, полностью истлел: в его останках, больше похожих на кучу тряпья, уже с трудом угадывались останки человека. Только ребра белели сквозь прохудившуюся дорожную шкуру. Похоже, он пролежал здесь уже много десятилетий.

– Что это за место, а, Кучуюк? Ты здесь недавно? – снова заговорил Бабаюк, соблюдая предельную осторожность в словах и движениях.

– Недавно, – отозвался тот.

– Дай угадаю, тебя отправил сюда шаман?

Кучуюк ничего не ответил, но изменился в лице. Внимательно посмотрел на гостя и потом кивнул.

– Меня тоже. За сокровищами отправил...

Вспомнив о сокровищах, Кучуюк снова напрягся и взялся за оружие.

– Эй, подожди! – поспешил разрядить ситуацию Бабаюк. – Ты не враг мне, а я не враг тебе. Кто знает, может, и нет никаких сокровищ. Как думаешь?

В этот момент он увидел третью дверь, скрытую в неглубокой нише. Причём если два других прохода, находящиеся друг напротив друга, вели наружу, то этот направлен вглубь скалы. Очевидно – к тем самым сокровищам.

Кучуюк перехватил этот взгляд и занервничал ещё больше. По всему было видно, что в непрошенном госте он видит угрозу и помеху, но и вступать в схватку пока опасается. Это чувство было вполне взаимным.

– Кто знает, что там в голове у этих шаманов, – продолжал говорить что-то умиротворяющее Бабаюк. – Знаешь, как бывает, отправят за полмира за каким-то бесценным знанием... Проведешь год в пути, трижды едва не погибнешь, а из ценных знаний – только умение фигурно мочиться в снег посреди пустыни. А потом шаман сделает вид, что так и было задумано.

Кучуюк – не из тех, кого удастся успокоить обычной болтовней. Он даже не улыбнулся, только молча слушал, красноречиво держась за древко увесистого топора.

– Там – сокровища, – через некоторое время сказал он. Как будто кто-то уронил тяжёлый булыжник на пол.

– Ты уже заходил... внутрь? – спросил Бабаюк.

– Нет. Закрыто было.

– Закрыто было? А теперь дверь открылась?

– Да.

– Когда я пришёл?

– Да.

– Ну... Тем лучше для нас. Но там ведь может ничего и не быть, верно?

– Там – сокровища, – повторил Кучуюк.

– Как ты можешь быть уверен, если не заходил внутрь? Может, в этом и заключается испытание? Проверить, убьём ли мы друг друга за возможность попасть в пустую комнату? Думал об этом?

Кучуюк замолчал. Очевидно, что мысль о неких материальных сокровищах грела его душу в этом долгом путешествии, но и возможность некого испытания он тоже отбросить не мог. Кажется, в этот раз Бабаюк попал в цель.

– Шаман сказал: иди, и ждут тебя сокровища, – уже не так уверенно повторил другой воин.

– Даже если так. Мы же можем поделить сокровища и разойтись с миром.

Второй воин не ответил.

– Так что? Зайдём внутрь? Или так и будем топтаться здесь? – решил перейти к активным действиям Бабаюк.

– Заходи, – отозвался Кучуюк после короткой паузы.

– Ладно... Хорошо. Ты пойдёшь за мной?

– Пойду, – ответил другой воин, но не сдвинулся с места.

– Послушай... Здорово, что мы смогли договориться. Но мне всё же не хотелось бы поворачиваться к тебе спиной, – сказал Бабаюк, сделав пару шагов к центру комнаты.

Кучуюк немного подумал, но всё-таки согласился.

– Я отойду. Иди, я пойду следом, – сказал он и попятился к дальней стене.

– Ладно, как скажешь. Я иду. Да?

– Иди.

Стараясь не делать резких движений и не выпуская из поля зрения возможного противника, Бабаюк пошёл вдоль стены к небольшой дверце. В какой-то момент он споткнулся о человеческие останки и упал на колено, тяжелый заплечный мешок сполз и повис на руке, лишив воина возможности выхватить оружие. Но Кучуюк не шелохнулся – так и остался стоять у противоположной стены, а Бабаюк, распутав ремни, поднялся на ноги и молча двинулся к двери.

Внутри – абсолютная темнота и поднятая внезапным движением воздуха вековая пыль, от которой отражается свет факела.

– Ну, я пошёл, – сказал Бабаюк. – Давай без глупостей, ладно?

Его спутник кивнул, а Бабаюк, чуть помедлив, всё-таки нырнул в проход, настолько узкий и низкий, что в него можно было протиснуться лишь с большим трудом. Через секунду он буквально провалился в пыльную комнату и тут же невольно вскрикнул: упав на корточки, столкнулся лицом к лицу с ещё одним покойником. Череп с редкими фрагментами истлевшей плоти и лежавшей рядом копной тёмных волос словно ухмылялся – хищно, будто зная, что случится дальше.

Бабаюк быстро поднялся на ноги и повернулся лицом к двери. Кинжал уже в руке. Но, похоже, Кучуюк не спешил воспользоваться моментом. Он спокойно шагал ко входу – его тень мелькнула в полосе мутного света.

– Ты идешь? – крикнул Бабаюк в проход.

– Иду, – глухо отозвался второй воин с противоположной стороны.

Бабаюк вдруг понял, что может устранить опасность прямо сейчас. В тесном проёме противник будет практически беззащитным, надо только отойти в сторону, спрятаться за стеной и подождать. А потом – ударить наверняка.

Бабаюк прижался к камню и замер. Кинжал приятно оттягивал руку, а шорох с противоположной стороны прохода указывал на приближение противника.

Вдруг шаги замерли. Кучуюк остановился около двери. "Передумал?" – пронеслось в голове Бабаюка, но того, что случится в следующую секунду, он предположить не мог совершенно точно. Дверь вдруг сдвинулась и с металлическим лязгом закрылась.

– Эй, Кучуюк! Что происходит?

Тишина.

– Открой дверь, слышишь? Не глупи!

Звук гулко отражался от каменных стен, но эха практически не было. Комната вряд ли была большой. Бросив факел на пол, Бабаюк быстро осмотрел стену и выступы рядом с дверью. Как и следовало ожидать, никаких рычагов с этой стороны не оказалось.

Ловушка. Простая и эффективная.

Он постучал в железное полотно двери кулаком, а потом пару раз ударил по ней рукояткой оружия. Звук был глухим, что указывало на толщину плиты. Но Кучуюк его слышал, в этом не было сомнений.

Бабаюк поднял факел с пола и осмотрелся. Каждый шаг поднимал в воздух столб пыли, но смотреть здесь было не на что. Комната оказалась квадратной, около десяти шагов по одной стороне, и совершенно пустой, если не считать четырех распластанных на полу тел. Все они были такими же древними, как и те – в наружном зале. Рядом с их останками, под слоем праха, угадывалось ржавое оружие, а в куче лохмотьев – истлевшая дорожная одежда и поклажа. Сейчас трудно было сказать наверняка, что произошло с этими несчастными, но череп одного из них был расколот могучим ударом, а из разрубленной грудной клетки другого до сих пор торчала наполовину сгнившая рукоятка топора.

"Ладно, ладно, выход должен быть, должен..." – бормотал про себя Бабаюк, подавляя внезапный приступ паники. Он – воин, всё это – испытание, а испытание должно оставлять хоть какие-то шансы. Хотя... Быть может, он уже упустил свой шанс – когда позволил себя обмануть и вошёл в камеру.

В этот самый момент Бабаюк увидел рычаг на дальней стене. Неприметный, потускневший от времени, но совершенно реальный. Над ним – металлическая табличка. Человек смахнул с неё многолетнюю пыль и прочитал: "?Зокрыл тя? !Зокрой и ты йего тама сноружи!".

Не размышляя ни секунды, воин потянул за рукоятку. Где-то в стене щелкнул механизм и почти сразу там, во внешнем зале, лязгнули закрывающиеся двери наружу, в большой мир. Здесь этот звук казался очень далеким, глухим, но всё же различимым.

Теперь они оба в капкане. Каждый в своем. Это место – двойная ловушка, чудовищный механизм, в котором два воина запирают друг друга в наружной и внутренней камерах. И теперь, попав в западню, они могут дожидаться смерти от голода или жажды... или договориться – открыть все двери и выйти вместе.

Бабаюк прильнул к двери, замер и прислушался. С полминуты там было тихо. Могло показаться, что механизм не сработал. Но потом раздались быстрые шаги из одного конца зала в другой. А после – в обратном направлении. Несколько глухих неритмичных ударов в тяжелые стальные двери. Толчки. Неясный шум бесполезных движений, которые издаёт попавший в ловушку зверь.

– Эй, Кучуюк! Теперь ты готов поговорить, а?

Шорохи за дверью на несколько секунд затихли, а потом возобновились с новой силой. Ещё один тяжелый удар. И ещё.

– Это бесполезно, слышишь? – закричал Бабаюк. – Подойди к двери, поговорим.

Прошло не менее получаса, пока воин в наружной камере выбился из сил и прекратил попытки освободиться.

– Открой, – рявкнул из-за двери Кучуюк, не придумав ничего лучше.

– Вижу, ты готов поговорить. Открыть? Не всё так просто. Ты ведь тоже закрыл меня здесь, забыл?

После нескольких секунд молчания с той стороны раздалось:

– Я открою. Поделим сокровища пополам.

– У меня для тебя плохие новости: здесь нет никаких сокровищ, как я и предполагал. Думаю, и не было никогда.

– Я тебе не верю!

– Тебе придётся поверить.

– Я открою тебя сейчас. Выходи сюда, поговорим, – сказал Кучуюк после небольшой паузы.

Бабаюк невесело рассмеялся:

– Уверен, что ты подготовил для меня ещё пару сюрпризов. Удар топором из-за угла? Или что-то более хитроумное?

– Боишься? С запада все такие. Жалкие ублюдки.

– Мне плевать, что ты думаешь, мне просто надо выбраться отсюда. Я не выберусь без твоей помощи, а ты – без моей, ясно? И это не я нарушил договор. Так что открой дверь и зайди сюда сам, у тебя нет причин мне не доверять. Убедись сам, что здесь нет никаких сокровищ, а потом я открою наружные двери и мы спокойно уйдём – каждый в свою сторону. Согласен?

– Этого не будет, – рявкнул из-за двери Кучуюк. – Посмотрим, кто продержится дольше.

– Ты делаешь ошибку.

– Посмотрим, кто продержится дольше, – повторил он.

– Это не выход, – сказал Бабаюк, но его уже никто не слушал.

Удаляющиеся шаги возвестили о том, что разговор закончен.

 

И потянулись часы. Долгие-долгие часы в полной темноте – с того самого момента, когда догорел и погас факел. Здесь, в этой закрытой камере глубоко в скале, не было понятно, когда заканчивается день и начинается ночь, и очень скоро Бабаюк совершенно утратил ощущение времени. Иногда он пытался заговорить с Кучуюком, но тот не отвечал, и всё, что оставалось, – ждать. Ждать момента, когда кто-то из них сдастся первым.

Большую часть времени Бабаюк просто сидел на полу справа от двери, постелив шкуру на каменные плиты. В его руке постоянно находился кинжал, так что если противник вдруг решит зайти, встретить его будет несложно.

Здесь не было сокровищ, которые они оба ожидали увидеть, но очень скоро стало понятно, что самое главное сокровище люди принесли с собой. Это – вода. Там, снаружи, в любой момент можно растопить снег или лёд, а носить с собой лишний груз никому не хотелось. Прямо сейчас фляга Бабаюка была наполовину пустой, но насколько полной она была у Кучуюка? Этого воин не знал. Он знал лишь то, что первым здесь сдастся тот, кто проиграет своё сражение не противнику, голоду, времени и скуке – но жажде. Только ей одной.

 

Неизвестно, сколько прошло часов или дней – может, только сутки, а может и трое, – до того, как дверь в камеру вдруг открылась. Скрежет механизма показался оглушительным, а мутный, едва различимый свет с непривычки слепил.

Очнувшись от оцепенения, Бабаюк вскочил на ноги и прижался к стене. Кинжал готов к удару, но в проёме никого нет.

– Хочешь зайти? – сказал воин и не узнал свой голос. Слишком он был хриплым, неживым. Вода закончилась недавно, но пить уже хотелось нестерпимо.

– Выходи, – ответил его противник из-за двери. – Не нужно сокровищ. Уйдем вместе.

Кучуюк звучал уже не так уверенно, не так твердо, как прежде.

– А ты упорный. Я же сказал: мне не нужны сюрпризы. Заходи ты. Заходи без оружия.

– Открой мою дверь. Я уже открыл твою. Я просто уйду, потом выйдешь ты. Мы не встретимся.

Бабаюк лихорадочно размышлял. То, что предложил Кучуюк, выглядело здраво. Но и опасность высока. Этот рычаг – его единственный аргумент. Кто знает, что мог задумать другой воин: вряд ли он поверил в отсутствие сокровищ.

Чтобы открыть наружную дверь, Бабаюку придётся покинуть свою засаду около стены. Возможно, уже в следующую секунду Кучуюк ворвётся в камеру и им придётся сразиться на равных. Бабаюк отлично владел кинжалом, но тот, другой, был крупнее и сильнее, да и управляться с топором мог не хуже.

А что если Кучуюк в последний момент захлопнет камеру перед носом у своего пленника, а сам успеет выскочить из западни? Это выглядит даже более вероятным, чем схватка.

– Заходи, – проговорил Бабаюк, крепче сжимая оружие. – У тебя нет причин мне не доверять. Просто зайди.

Через несколько секунд дверь в камеру закрылась. Кучуюк больше не сказал ни слова.

 

Время, которое невозможно было ни измерить, ни почувствовать, потекло дальше. Бабаюк все чаще проваливался в тревожную, липкую, болезненную дремоту, всё ярче были сны, и в этой абсолютной темноте их всё сложнее становилось отличить от яви.

Вот он стоит там, за дверью, во внешней камере. В ней – привычный полумрак. Факел давно потух, но из окошка в скале сюда просачивается серый свет. Его достаточно, чтобы стены, двери, вещи и мертвые тела на полу обрели если не цвет, то хотя бы объем. Один из этих мертвецов – Кучуюк. Его плоть разлагается, сочится, образуя на полу лужу непроглядной черноты. И, раз так, то мёртв и сам Бабаюк.

Сон ли это? Будущее или настоящее? Пророческое видение или галлюцинации?

Бабаюк пошевелился – кажется, наяву.

– Эй, Кучуюк, – крикнул он. – Ты жив?

Нащупав металлическое полотно двери, воин дважды ударил в него клинком. Оружие казалось непривычно тяжелым, а движения – замедленными. Он устал и хотел пить. Очень устал и очень хотел пить.

На той стороне никто не отозвался, но несколько секунд спустя послышался шорох. Кучуюк жив. Пока ещё жив.

Бабаюк снова провалился в сон. В этот раз он видел себя со стороны – спящего, прислонившегося к стене, обмякшего, как полупустой дорожный мешок. Дверь в камеру вдруг подалась в сторону и открылась. Тусклый дневной свет сразу заслонила фигура Кукуюка – выставив вперед руку с горящим факелом, он протискивался в проем, торопился, делал много лишних движений, но всё же двигался вперед.

Бабаюк вдруг понял: это – не сон. Но кто тогда видит всё это? Кто тогда смотрит на происходящее со стороны, с середины комнаты?

– Проснись! – кричит он себе, спящему у стены, но не слышит ни звука. – Проснись!!!

Кучуюк ворвался в камеру. Взмах факела влево, а потом – вправо, пламя отражается в выпученных глазах, другая рука сжимает топор. Взгляд больной, почти безумный, но до сих пор живой, ищущий, опасный. Бабаюк неподвижен, полулежит, лицо прикрыл капюшон, и воина легко спутать с мертвецами. Только поэтому Кучуюк замечает его не сразу, а когда наконец замечает, то наблюдатель – тот, который снова и снова беззвучно кричит своему телу "Проснись!", – вдруг исчезает.

Первое, что чувствует Бабаюк, – пыль на языке и зубах, пыль в давно пересохшем горле. И только потом – свои руки и ноги, своё тело. Он открывает глаза.

Если бы Кучуюк только знал, насколько слеп противник в эти секунды, то просто бы подошёл и зарубил его, как барана. За несколько дней, проведенных в камере, Бабаюк отвык от света: яркое смоляное пламя слепило его, не давало открыть глаза и оценить обстановку. Но Кучуюк не знал, не догадался. Поэтому, заметив движение, просто метнул в противника факел, но не рискнул атаковать сразу.

Огонь коснулся тыльной стороны ладони, сноп искр ударил в лицо. Бабаюк вскрикнул от боли, но смог подняться на ноги и наугад рубануть кинжалом перед собой. Оружие рассекло пыльный воздух, не встретив препятствия. Ослабленный жаждой и неподвижностью, воин на мгновение потерял равновесие, клинок увлек его за собой, и этим моментально воспользовался Кучуюк. Лезвие топора рассекло руку от плеча до локтя, брызнула кровь.

Бабаюк отпрянул назад, споткнулся о чьи-то кости, упал, снова встал и снова рубанул наотмашь, вслепую. В этот раз ему повезло больше: противник, готовый нанести решающий удар, вынужден защищаться сам. Звон металла о металл и тени, пляшущие в оранжевых отблесках пламени.

Примерно в этот момент Бабаюк начинает видеть. Пока ещё с большим трудом, преодолевая резь в слезящихся глазах, – лишь одни только силуэты и пятна света. Но уже этого оказалось достаточно, чтобы отразить очередной удар и ловко уйти в сторону из-под другого.

Бабаюк если не увидел, то почувствовал, что Кучуюк очень слаб. Слабее его самого. Каждый взмах тяжелого топора, каждое движение навстречу требовало колоссальных усилий. Его мощное, мускулистое тело перестало быть преимуществом и стало грузом, беспощадным паразитом, который требовал воды и еды, доводил до безумия и заставлял рисковать.

Ещё один удар – слишком медленный, слишком предсказуемый. Бабаюк легко отвел его в сторону своим клинком и снова отступил. Каждое движение другой руки вызывало острую боль, рукав намок от крови и теперь она капала на пол, в вековую пыль. Он ранен, измотан, но должен измотать противника ещё сильнее, чтобы выжить, чтобы победить.

В какой-то момент Кучуюк заревел, как зверь. Он тяжело дышал, тяжело двигался, в глазах плыло, а сознание ускользало. Он подался вперед всем телом, вложил остатки сил в последний, отчаянный удар. Лезвие со свистом опустилось вниз и пронеслось в нескольких сантиметрах от лица Бабаюка. Край топорища рассек кожаный ремень на груди, распорол одежду и оставил на коже длинную глубокую царапину. Всего лишь царапину.

Ещё до того, как топор опустился вниз, в тело Кучуюка вонзился кинжал. Лезвие вошло в него сбоку, под грудной клеткой. Воин захрипел, упал на колени. Попытался встать, но не смог. Со звоном упало на каменный пол бесполезное теперь оружие. Спокойно, уже никуда не торопясь, Бабаюк обошёл противника сзади, чтобы несколькими секундами спустя перерезать противнику горло.

Кучуюк был ещё жив, когда победитель пил его кровь – жадно, ловя ртом слабеющий пульсирующий ручеек из рассеченных артерий. Вряд ли в этот момент Бабаюк понимал всё достаточно ясно, просто высасывал из врага его жизнь, чтобы продлить свою собственную. Лишь спустя минуту он отпустил неподвижное тело Кучуюка и, не поднимаясь на ноги, отполз в сторону.

 

Он – жив. Выжил. Победил. И когда Бабаюк перетягивал рану на руке платком, его лицо искажала то гримаса боли, то хищный оскал. Перепачканный кровью, пылью и сажей, с запавшими щеками и воспаленными, красными глазами, с этой безумной гримасой на лице он выглядел сейчас ужасающе, но это неважно.

Пошатываясь, Бабаюк подошёл к рычагу и поднял рукоятку. Она подалась вверх без какого-либо усилия, встала на место с негромким щелчком. И... тишина. Странная тишина. Непонятная и тревожная тишина.

Быстро, насколько он был сейчас способен, Бабаюк выбрался в наружный зал и осмотрелся. Так и есть: двери в большой мир были закрыты, как и прежде. Вернувшись в камеру, он опустил и поднял рычаг снова. И ничего, никакого результата. Рукоятка двигалась в обе стороны свободно, без какого-либо усилия, словно и не была соединена с механизмом.

Рывок вверх. Щелчок. Движение вниз. Щелчок. Опять вверх. Щелчок. А может, это работает только при закрытых дверях во внутреннюю камеру? Снова выскочив в первый зал, Бабаюк нажимает рычаг там. Механизм послушно срабатывает: двери между залами захлопываются. Но выход наружу закрыт, как и прежде.

Силы покидают воина, он падает. В голове пульсирует, словно маленькие молоточки бьют его по вискам. Стены давят, кажется, что комната сжимается и вот-вот раздавит своего пленника. Бабаюк кричит, словно этот крик поможет выбраться, но в каменном зале он оглушает, от него только хуже.

И как только замолкло эхо, откуда-то из дальнего угла прозвучало:

– Хи-хи-хи.

Смех – негромкий, писклявый, скорее мужской, чем женский. Язвительный, злой.

Видения возвращаются. Он безумен, сошёл с ума. Так думал Бабаюк, глядя в совершенно пустой угол зала, и услышал снова:

– Хи-хи-хи.

– Почему... ты смеешься? – спрашивает воин.

Ведь нет уже никакой разницы, с чем и о чём говорить, нет никакой разницы, реален собеседник или нет. Но лучше говорить, чем молчать, ведь в одиночестве умирать всегда страшнее.

– Я? Ты мне? А, ну да, кому же ещё... Хи-хи. Это ведь забавно, разве нет?

Голос очень неприятный, тонкий, хотя и звучит как человеческий.

– Что забавно?

– Если рычаг что-то закрывает, он совсем не обязательно должен что-то открывать. Забавно же. Хи-хи-хи. Мне всегда казалось это забавным.

– Как мне открыть двери?..

– А кто сказал... Кто сказал, что их можно открыть?

– Как мне выбраться отсюда?

– А кто сказал, что отсюда можно выбраться? – бесплотный голос передразнивал воина и, очевидно, получал от этого удовольствие.

Бабаюк нервно облизнул потрескавшиеся губы и снова почувствовал во рту металлический вкус крови. Крови Кучуюка. Помолчал немного, сел, опершись о стену.

– Кто ты?

– Кто я?.. То есть, ты имя спрашиваешь? Я уже забываю, что значат простые вопросы... Хи-хи-хи.

– Кто ты? – снова спрашивает человек. – Что ты за создание?

– Все это спрашивали. Все... Вот эти. Это уже не забавно, а странно, ты не находишь? Какая разница, кто я. Вообще-то, я и сам уже не знаю.

Голос вдруг стал серьезным, но от этого не менее мерзким.

– Как ты попал сюда?

– История? Тебе нужна история? Вообще-то, я люблю рассказать историю... Хи-хи.

– Мне нужно выбраться отсюда...

– А кто сказал, что отсюда можно выбраться?

– Расскажи мне историю, – согласился Бабаюк.

С каждым словом он всё больше верил в то, что говорил не с собственной галлюцинацией, а призраком или духом. И если так, с ним стоило говорить. Пока непонятно зачем, но стоило точно. Быть может, именно в этом – ключ к спасению.

– Я долго шёл по белой... белой пустыне. Так ведь она называется? – начал невидимый собеседник.

– Да, белая пустыня. Именно так.

– Было холодно. Очень и очень холодно, особенно по ночам. Однажды под вечер началась... вьюга. Я потерял своих тягловых. И часть припасов с ним. Проснулся в сугробе... Хи-хи.

– Куда ты шёл? – спросил Бабаюк.

– Я не помню, ­– отозвался голос, чуть более резко, чем можно было ожидать.

– Без этого история неполная...

– Не помню! Не помню, ясно? Не буду ничего рассказывать! – дух вдруг истерично взвизгнул. Так, что воин даже вздрогнул от неожиданности.

– Эй, успокойся. Расскажи то, что помнишь.

Бабаюк решил, что перебивать это существо больше не стоит. Лишь бы оно продолжало говорить, а потом... Мало ли что может случиться потом.

Только спустя пару минут, успокоившись, невидимый собеседник заговорил снова:

– Я начал замерзать. Очень холодно, очень страшно. Закончилась еда, нечем было разжечь... Забыл, что я должен был разжечь?

– Огонь?

– Да, огонь. А рядом всё время крутились они...

– Снежные духи?

– Не говори! Не говори так!!! – голос снова сорвался на истеричный фальцет.

– Как мне не говорить? – растерялся Бабаюк.

– Не называй их так!

– А как называть?

– Они! Просто они!

– Хорошо-хорошо, рядом крутились они, я понял. Продолжай.

– А потом, в одну ночь, я почти замерз... Ясно?

– Ясно, что уж тут неясного, – отозвался человек.

– Они набросились на меня...

– Напали?

– Да-да, напали. Очень больно. Очень-очень больно! – пискнул голос. – Но я пополз... Я ещё мог ползти.

– И что было потом?

– Они почти уже вырвали мою душу, но я нашёл пещеру...

– Эту пещеру? – догадался Бабаюк.

– Да-да-да, эту пещеру. И здесь было тепло... Они не смогли последовать за мной. Они отстали.

– Где-то под горой должен быть источник.

– И он есть там... Хи-хи. Точно подмечено, он есть там, – радостно забормотал голос. Похоже, самая неприятная для него часть истории уже позади.

– И что ты сделал?

– Я остался тут. Я спрятался от них. Я выжил.

– Здесь уже были... Эти двери, комнаты? Это всё? – осторожно спросил Бабаюк.

– Да-да, всё было, было.

– Кто это создал?

– Я встретил того, кто это создал. И он мне рассказал некоторые... секретики. Хи-хи-хи.

– Секретики? – насторожился Бабаюк. – Это очень интересно, расскажи и мне.

– Хи-хи-хи, я же не глупый. Я не хочу, чтоб ты ушёл.

– Почему ты не хочешь, чтоб я ушёл?

– Мне нужна твоя душа, конечно же.

– Зачем? – спросил пленник, но уже и сам всё понял.

Эта история, этот разговор – только от скуки, от вековой и бесконечной скуки призрака, которому, на самом деле, нужна лишь душа пленника. Просто непринужденная беседа в ожидании предсказуемого финала.

– Чтобы очень скоро... Очень-очень скоро отправиться в Альгон на упряжке из порабощенных душ. Да-а-а... – мечтательно проскрипел дух из своего угла.

Бабаюк закрыл лицо руками, шумно вздохнул, помолчал немного.

– Почему же просто не убивать путников? Зачем это... зачем эти игры с рычагами, с пленником и тюремщиком? Зачем это всё? – устало спросил он.

– Ну... Это забавно! Хи-хи-хи... – ещё более противно, чем обычно, засмеялся призрак.

– Есть что-то ещё.

– Конечно есть. Ты умный, да? Всё спрашиваешь, всё хочешь знать... Тогда ты должен знать, что быстрая смерть даёт слабые, спокойные души. А для упряжки в Альгон нужны другие... Вымученные, вытравленные души. Понял? Здесь есть всё, чтобы делать именно такие... Напряжение, надежда, злоба, голод, жажда и потом – мучительная смерть.

– С ними... Было именно так?

– Конечно, моя ловушка ни разу не подвела... Хи-хи-хи. Все приходят по двое... Предают друг друга. Ищут сокровища... Убивают друг друга. Ищут выход и умирают от жажды. Были тут одни, в прошлый раз... Они так и не сразились... Просто тихонько умерли каждый в своей камере. Эти двое – слабые души... Что уж поделаешь. И они сгодятся, – разговорился призрак.

– А что, если... Если твои гости начнут драться сразу, без этих игр с рычагами? А? Один ведь сможет уйти, разве нет?

– Да, было и такое... Один убил другого сразу, вошёл во внутреннюю камеру, всё искал сокровища. Искал, искал... Но потом и он нажал рычаг. Оказывается, не умел... не умел...

– Читать, – выдохнул Бабаюк.

– Да-да, читать, хи-хи. Забавно, правда? Он даже не понял, что там написано. Просто хотел сокровищ и всё... И нажимал всё подряд. А умер потом быстро, кстати... Обиделся очень на меня... Хи-хи-хи. Самая сильная душа в моей упряжке! – призрак невольно взвизгнул от восторга, он явно упивался своим рассказом, как упивается своей коллекцией любой увлеченный коллекционер.

– Но как ты вызываешь нас сюда? Как же так выходит, что воины приходят по двое, с разных сторон?

– О, это несложно. Объевшимся грибов шаманам можно нашептать всё что угодно... Хи-хи-хи. Вот так нашептал и ждёшь. Бывает, что один приходит быстрее, иногда на целый день даже... Но дверь во внутреннюю камеру не откроется, пока не откроются оба входа в большой зал. Остроумно, правда? И вот пока один торопыга сидит и думает, как бы вскрыть комнату с сокровищами, к нему и подоспевает другой.

Бабаюк промолчал. Всё, что он испытывал, – это злость. Он знал, что именно это и нужно призраку, но какая уже разница?

– Так ты живой, говоришь? Выжил, да? Спасся от них? – вдруг Бабаюк говорит совсем другим голосом. Любезничать с призраком бесполезно, и беседа теперь станет совсем другой.

– Да-да, спасся, выжил, – продолжал лопотать дух, не ожидая подвоха.

– Получается, ты долго пробыл тут? Тебе же надо было что-то пить и есть.

– Не знаю, не знаю... Разве это важно? – насторожился голос.

– А что, если ты всё-таки умер?

– Что?!

– Умер. Ты добрался сюда, закрылся изнутри и умер. От ран и истощения. Как тебе такой конец истории?

– Это моя история! – заверещал дух. – Зачем ты... Зачем ты мешаешь?

– А что, если это – то, что от тебя осталось?

Бабаюк наугад показал пальцем на самые древние, почти полностью истлевшие останки и почти сразу понял, что попал в цель. В комнате повисло молчание, но спустя несколько секунд напряженной тишины вдруг раздалось шуршание. Словно мыши побежали под дощатым полом дома. Вздрогнул воздух, поднялась вверх тяжелая вековая пыль.

Останки, на которые указал воин, зашевелились, застучали друг о друга кости, что-то поднималось вверх из кучи сгнивших лохмотьев. Оно росло, пока не приобрело человеческие формы. Собираясь в скелет, кости обрастали прахом, словно плотью. Остатки одежды собирались в комки и узлы, рассыпаясь в пыль и снова вытягиваясь в длинные бесцветные нити.

И вот он стоит у противоположной стены, и на оскале голого черепа проявляется его лицо. Оно – почти что живое, но изувеченное шрамами. Глубокие рубцы, оставленные снежными духами, пересекают лицо по диагонали. На нём почти не осталось носа, полностью разрезана одна глазница, а ото рта осталась лишь застывшее в жуткой ухмылке отверстие с разрезом до правого уха. Единственный глаз под рассеченной бровью горит в полумраке комнаты, словно там, внутри пустого черепа, кто-то зажёг свечу.

– Ну что, похож я на мертвого?! – закричал голос.

– Вообще-то да, – выдавил из себя Бабаюк.

– Это ты! Ты мёртв! Вы все мертвы! – скрюченной, почти неподвижной рукой он махнул, словно плетью, показывая на другие останки в этом зале. – А я! Я – жив!

– Знаешь, кто ты? – сказал Бабаюк, пытаясь говорить спокойно. – Я теперь знаю, кто ты.

– Кто же? Хи-хи... Расскажи мне.

– Сонг-монг. "Не-живой-и-не-мёртвый".

– Тогда ты... Ты! Просто "монг". Мертвый. Хи-хи-хи. Только подождать немного надо, только подождать. А я могу ждать, я могу долго ждать.

Бабаюк поднялся на ноги, взял здоровой рукой кинжал, чтобы разнести на осколки пустую черепушку ожившего мертвеца. Но в этом уже не было необходимости: горящий глаз потух, фигура согнулась, обмякла, потеряла форму и рухнула наземь, подняв столб пыли. И когда пыль осела, на полу неподвижно лежала бесформенная куча костей вперемешку с лохмотьями, прикрытая слоем векового праха.

– Ты такой же, как они... Как снежные духи! – закричал воин.

– Не говори так! – взвизгнул призрак.

– Снежные духи?

– Не говори!!!

– Снежные духи! Я буду говорить "снежные духи" столько, сколько захочу. Иначе – открой двери, я уйду. И ты больше не услышишь "снежные духи"!

Угроза не сработала. Прошло несколько секунд и призрак сказал:

– Как хочешь... Почти-мёртвым всё позволено, ведь так? Хи-хи-хи... Говори, что хочешь. Я могу не слушать. Я умею не слушать...

И замолчал надолго.

Бабаюк знал, что надежды почти нет, но всё же обследовал ловушку, в которой оказался, снова и снова. Железные двери хранили множество отметин от оружия, но остались практически неповрежденными. Кто знает, как долго другие пленники били их своими топорами и мечами, сколько сломали клинков об этот стальной монолит. Это не помогло, и Бабаюк даже не пытался.

Больше внимания он уделил окошку в наружном зале, которое располагалось напротив двери во внутреннюю камеру. Прорезь в скале находилась в глубокой нише, была широкой, но очень узкой. При особом желании в неё можно было просунуть руку, ощутить кожей порывы морозного ветра снаружи, но выбраться через неё на волю – никогда.

 

Бабаюк делал надрезы на теле Кучуюка снова и снова, но крови почти не было. Вся она уже свернулась и едва сочилась из рассеченных артерий – густая и ещё более отвратительная на вкус. В плотном полумраке внутренней камеры кровь казалась идеально чёрной и, возможно, такой была на самом деле.

Человек с трудом преодолел приступ тошноты, но всё-таки сделал из надрезов несколько маленьких глотков. Другого питья нет и, наверное, уже не будет.

Тем временем снаружи наступала ночь. В обеих камерах стало темно, непроглядно темно, но если изловчиться, протиснуться в нишу поближе к окошку и заглянуть в него, то можно было увидеть вверху узкую полоску неба и звёзды на нём.

Кажется, именно в этот момент, жадно цепляясь взглядом за небо и звёзды, он вдруг придумал кое-что. Кое-что совершенно безумное, но... Разве не указывали царапины на дверях на бесполезность разумных планов спасения?

Спрыгнув на пол, Бабаюк начал раздеваться. Сбросил с себя дорожную шкуру, унты, нательное белье – всё, что было. Раненая рука мешала и каждое движение доставляло боль, но он справился, сложил одежду рядом со стеной, выпрямился, постоял так немного. А потом полез обратно в нишу у окна. И если в самом зале, обогреваемом невидимым источником под скалой, было не особенно холодно, то у окошка морозное дыхание белой пустыни ощущалось отчётливо. Обдуваемые всеми ветрами камни обжигающе холодны, а свежий ночной воздух сковывал, парализовал, впивался в голую кожу. Бабаюк прижался к окну так, как только мог, чтобы прочувствовать всё это сполна.

 

Прошло три часа, а может и больше. Узкая полоса неба стала чуть светлее, а звезды на ней побледнели. Где-то там, за скалами, занимался рассвет.

Давно прошла дрожь, боль в замерзающих конечностях ослабла, и Бабаюк почти не чувствовал руки и ноги. Пошевелить пальцами одной руки он смог, а вот другая, раненная накануне, оставалась неподвижной и словно чужой. Дыхание стало тихим и ровными. Слишком тихим и слишком ровным. Нестерпимо хотелось спать, но как раз спать было нельзя... Иначе – конец. Иначе всё зря.

– Что это ты делаешь? – наконец пропищал призрак совсем рядом.

Всё это время он всё-таки следил за Бабаюком, был где-то совсем рядом. Если дух и умел не слушать, то не следить за своим пленником не мог и не хотел. Сколько ещё развлечений ему отведено в ближайшие годы?

– Жду, – едва слышно прохрипел воин. Голос почти пропал.

– Кого ты тут можешь ждать? Хи-хи... С ума сошёл разве что. Был и такой один... Хи-хи-хи.

Призрак пребывал в явно приподнятом настроении, ожидая скорого пополнения своей упряжки.

– Жду... Снежных духов... Лучше уж им отдать свою душу, чем... тебе... – сказал Бабаюк.

А потом сделал то, чего делать в белой пустыне нельзя ни в коем случае. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Он засвистел. Едва слышно, как только мог сейчас, с трудом сжав для свиста окоченевшие губы.

Несколько секунд было тихо, а потом вдруг откуда-то оттуда, издалека, с просторов белой пустыни, вдруг послышался ответный свист. А потом – ещё один, немного ближе.

– Перестань! Слышишь, перестань! Слезай вниз! – вскрикнул призрак. – Они сцапают тебя, сцапают... Больно! Очень больно!!!

– Не больнее, чем умирать тут... – просипел в ответ Бабаюк и засвистел снова.

– Слезай! Слезай!!! Ты не знаешь... Очень больно!!! – раз за разом повторял обитатель ловушки, но его никто не слушал.

Тем временем, снежные духи приближались. И звать их уже не нужно, на таком удалении они и сами почуяли замерзающего человека, спешили к легкой добыче. В какой-то момент Бабаюк услышал скрежет их когтей по скале. Свист раздавался где-то совсем рядом, под окном.

– Прогони их!!! Прогони!!!

Страх призрака передавался его упряжке и всё в камерах, казалось, пришло в движение. Бестолково зашевелились скелеты у стен. Пытаясь встать, один из них уронил череп, тот откатился в дальний конец зала, и теперь обезглавленный мертвец бестолково ползал на четвереньках, пытаясь вернуть утраченное.

Поднялся на ноги Кучуюк, пошёл куда-то, врезался в стену, уткнулся в неё лбом. Голова запрокинулась назад. Разрезанное горло раскрылось ужасающей чёрной раной, словно ещё один рот, растянутый в широкой улыбке.

Бабаюк уже видел нечто подобное однажды, в день, когда хоронили отца. Самаюк. Так его звали.

Где-то в "Мудростях" написано: "Неподвижно тело того, чей дух спокоен и чист перед лицом смерти". Дух родителя Бабаюка не был спокоен ни при жизни, ни после её завершения. Слишком много плохих грибов, слишком много жестокости, женщин, драк и боли. Самаюк был мертв уже больше двух дней, когда вдруг поднялся с ритуального стола и пошёл прямо на маленького Бабаюка. В горле мертвеца что-то ревело и клокотало. Глаза были мутными и неподвижными.

Трое мужчин в течение десяти минут не могли уложить покойника на своё место – так силен он был. Ещё двое помощников потребовалось, чтобы привязать Самаюка к столу. Это его успокоило, но до самого конца, до того самого момента, как его опустили в неглубокий колодец, выдолбленный в вечной мерзлоте, он хрипел, открывал и закрывал глаза, пытался подняться на ноги. Потом ещё не один год Бабаюка мучали кошмары, он слышал, как ворочается в каменном мешке его отец и вскрикивает нечеловеческими голосами.

Вот и теперь: призрак бился в истерике и отчаянно тянул за вожжи своей упряжки из душ. Их страдания передавались телам и останкам этих тел, поднимая их, заставляя снова биться в агонии и идти куда-то.

– Я отпущу тебя!!! Только прогони их!!! – вдруг услышал Бабаюк.

Его лицо – как деревяшка и, казалось, даже язык примерз к небу. Но именно это он должен был услышать. Именно этого ждал. С большим трудом, медленно и очень тихо воин сказал:

– Как?

– Прогони их! Не дай им войти сюда!!!

– Как... мне... выйти...

– Поверни... Поверни крепления для факелов! Двери откроются! Только прогони их!!!

Именно в этот момент Бабаюк увидел снежного духа.

В узкой нише на фоне предрассветного неба появилось лицо старичка, маленькое, меньше человеческого, невероятно сморщенное, с белыми глазами без зрачков. Словно странная и страшная игрушка. Появился, посмотрел на замерзающего человека и просвистел беззубым ртом. Из его чёрной впадины выползало наружу что-то, а к воину уже тянулась непропорционально длинная рука с уродливыми когтями вместо пальцев. Теми самыми когтями, которыми белый дух выцарапывает глаза и разрывает в клочья лицо своей жертвы. Чтобы потом впиться в него своим беззубым ртом и забрать себе ещё одну вытравленную, вымученную душу.

Тело было словно чужим и бесполезным. Мышцы затекли, окаменели от холода и, казалось, подвижной оставалась только правая нога. Упёршись ею в откос, Бабаюк пытался вытолкнуть себя из ниши. По лицу полоснули когти, но боли почти не было. Медленно, с запозданием, из рассеченной кожи полилась кровь. Где-то за спиной пронзительно, оглушительно кричал призрак, стучали костями и шаркали ногами мертвецы, бился лбом о каменную стену Кучуюк.

Ещё одно, последнее усилие, последний рывок – за мгновение до того, как снежный дух вцепится в его лицо и начнёт рвать его, как старую тряпку, – и замерзшее тело соскользнуло вниз. Глухой удар головой о каменный пол. Темнота и тишина.

 

Потолок камеры, скудно освещаемый нежным утренним светом, – первое, что увидел Бабаюк. Холодно, но прямо сейчас он чувствует этот холод. Чувствует руками и ногами. Ощущает голой грудью, как прокатывается по ней волна морозного воздуха при каждом порыве ветра там, снаружи. Но чувствует и спасительное тепло камня. Оно ощущается спиной, затылком, пальцами, которыми он зачем-то вцепился в выступы пола.

Бабаюк пошевелился и испытал боль везде, где только мог. Немилосердно болела разрубленная рука, обмороженные участки кожи, рассеченное лицо... Один глаз заплыл и не открывался, но, кажется, остался цел.

Примерно в этот момент Бабаюк вдруг вспомнил всё, что произошло, попытался резко встать и вскрикнул от боли. В камере – тихо. Ни одного звука, ни одного движения. Неподвижны, как и полагается им, мертвецы.

Могло показаться, что и не было ничего. Но нет, стоило только осмотреться. Разворошены и разбросаны древние человеческие останки, лежит посреди комнаты скелет, прижимая к груди потерянную и найденную голову, стоит на коленях, прислонившись к стене, Кучуюк. Как будто живой, только присел отдохнуть, но стоило Бабаюку прикоснуться к телу, как оно осело, распласталось на полу, обнажив страшные, почерневшие раны.

Снег. Сегодня утром идёт снег. Он лежал на краю оконного проёма тонким слоем. Бабаюк бережно, как настоящее сокровище, собирал его в ладони и ел. Никогда ни до, ни после того он не ел такой вкусный, такой освежающий, спасительный снег.

По мере того, как очищалась от него каменная полка, взгляду открывались и другие, ещё более красноречивые следы ночных событий: замерзшие, темно-красные капли крови и царапины от когтей, заметные даже на камне. Вот они видны на самом краю – там, куда вцепился белый дух.

Бабаюк живо представил, как заглянула эта тварь в зал, как смотрела сверху вниз на него самого, лежащего без сознания на полу. Смотрела, не обращая внимания ни на истошные вопли призрака, ни на поднявшихся мертвецов.

Немного посидев на краю, похититель душ отступил, ощутили тепло скалы, испугался его. Скрежет когтей по камням раздавался всё дальше, всё тише становился свист, пока не замолк совсем.

 

"Пора уходить" – подумал Бабаюк. Он повернул вверх ногами два крепления для факелов на противоположных стенах. Если это не сработает – конец. Если призрак обманул – конец. Провернуть этот фокус снова ему не хватит сил.

Что-то щелкнуло, заскрежетало, пришло в движение под толщей камня. С лязгом захлопнулась дверь во внутреннюю камеру, повернулись и встали на место подставки для факелов, и только в последнюю очередь – медленно, словно нехотя, открылись обе двери наружу.

– Ты здесь? – просипел Бабаюк.

Он не сомневался, что призрак рядом, что он его слышит и видит. Но дух не отозвался, не захихикал из дальнего угла.

Бабаюк плюнул в темноту и зашагал прочь. Уже в пещере он было остановился на минуту, хотел написать угольком на стене предупреждение для тех, кто придёт после него... Но передумал. Каждый заслуживает своей упряжки для путешествия в Альгон. А уж шаману Бабаюк скажет всё, что он думает, лично.

Снаружи – всё те же камни, лёд и снег, обжигающий морозный ветер, мутный, но слепящий с непривычки дневной свет. И двое суток пути до ближайшего селения. Но Бабаюк справится. Не может не справиться – после всего, что здесь пережил.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 12. Оценка: 3,75 из 5)
Загрузка...