Закон пустого дыма

 

Кханташагуб развалился в своем кресле, вырезанном из могучего клена, покрытого затейливой резьбой, и что-то мурлыкал себе под нос, что было довольно-таки странно, ведь обычно он шипел или ворчал. Но не сейчас. Съеденный приличный кусок оленьего мяса, запитый медом, теплом разливался по его телу. Он уже почти смежил глаза и готов был провалиться в сладостную послеобеденную дрему, как…

…полог, закрывавший вход в его чертоги, отлетел и упал нелепой грудой оленьих шкур.

– Паук – зарычал входящий – волчья сыть. А ну, поднимай свой тощий зад и отворяй Врата.

Сытая отрыжка была ответом, на это вопиющее нарушение такого редкого покоя. Кханташагуб даже не повернул голову в сторону наглеца. Он и так знал, кто это.

– Паук, я кому сказал. Вставай и отворяй Врата. – Голос раздался все ближе. Он был полон гнева и первородной ярости. Будь на месте Кханташагуба, кто-то другой он, уже бы бросился выполнять указание, боясь кары.

– Нет. – Спокойным голосом сказал он, продолжая лежать в кресле, и принялся ковырять во рту своими длинными жилистыми пальцами. Наконец, найдя, что искал, сплюнул это под ноги гостю – Нет. И, ты, брат, прекрасно знаешь почему.

– Да мне плевать, что ты там решил. Иди, открывай Врата, а то сейчас схвачу тебя за загривок и отволоку к ним сам. – Нанук, навис над креслом и оскалился.

Он был могуч и зол. По сравнению с ним Кханташагуб был как харза рядом с росомахой. Черные глаза Нанука двумя угольками сидели на его бронзовом лице с широким, кривым носом, и в этих угольках тлело, готовое вот-вот разгореться пламя ярости. Его огромный рот был искажен оскалом злобы, ноздри раздувались, клыки стали удлиняться и в черных растрепанных баках появилась седина.

Вот только Осенний паук был прав – запах дыма, от пришедших к Вратам, был пуст, а значит, какими бы они не были героями, как он – Повелитель снегов – не рычал, он не мог их принять в свою орду.

Успокоившись – не сразу конечно –  Нанук отошел от кресла, взял резной стул, сел на него –  крепкий стул заскрипел под тушей Повелителя снегов – и, скрестив руки на груди, стал ждать.

Кханташагуб открыл глаза, ловким движением вскочил, и мягко приземлившись на ноги, встал в полный рост перед своим братом. Он потянулся, зевнул и, наклонив голову к правому плечу, глядя в глаза Нануку сказал:

– Ты не терпелив, Медведь. И вечно создаешь шум. У меня из-за тебя опять будет несварение. Еще раз так сделаешь – прокляну.

Кханташагуб оскалился и показал свои клыки, пусть и уступавшие в размерах, но гладкие и белоснежные:

– У твоих героев, есть еще целая Луна, чтобы кто-то накормил их дым, хотя этого никогда не происходило, по крайней мере, мне об этом не известно. А теперь пшел вон. – Длинный жилистый палец с темным, уже даже не ногтем, а скорее когтем указал на проем.

Нанук встал – стул еще раз жалостно скрипнул – и, демонстрируя смирение, что никак не вязалось с его статью и полными ярости глазами, отправился к выходу. У порога он обернулся и погрозил кулаком младшему, но вечно правому, брату.

 

***

 

Двое Истинных – старый и молодой – стояли перед вратами.

Старший, посвященный первого круга Правой Длани коснулся створки ворот, выкованной Мангасом из небесного железа, что упало в Океан Белваста, когда Великий Карибу был еще несмышленым теленком. Он погладил вязь рисунков, повествующую о приходе в Белваст Исконных, о том, как они разделились на Правую и Левую Длань, и научили этому Истинных. Как Кеелут порвал нить, связующую Исконных и Истинных, и только дым погребальных костров, мог ненадолго связать их вновь. Он знал все это –  каждый Истинный знал это, еще до того как его посвящали в один из кругов Дланей. Он толкнул створку, шаманы учили, что достаточно легкого толчка, и можно попасть в Чертоги,  но Врата были закрыты.

Он налег на них плечом, но ничего не произошло.  Совсем. Створка не сдвинулась даже на коготь лемминга. Он не привык сдаваться, именно это сделало его самым успешным охотником племени.

- Сын, давай вместе – спокойным голосом, привычным повелевать позвал он своего спутника.

Тот встал рядом с отцом. Он был на голову меньше его – Истинные растут до сорока зим, а он едва прожил половину этого срока, – но почти также широк в плечах. Вдвоем они навалились на врата, но они не поддались. Это было странно.

Отец и сын обернулись и посмотрели вниз, их глаза были полны тоски и боли, так несвойственной народу Анкатегын.

- Дым черный, отец. – Дрожащим голосом произнес младший Истинный – А наши руки пусты. Нас не пустят. Мы обречены чистить псарни Кеелута, пока океан не сольется с небом в танце

- Успокойся. У нас есть целая луна впереди, так давай насладимся ею сполна, пока Кеелут не отобрал нашу память и не стер наши имена со шкуры Великого Карибу, что висит в чертогах Нанука. – Сказал старший.

 

***

 

В такой день всегда тяжело подобрать слова…

Нужные…

Правильные…

Истинные…

Всегда будет оставаться ощущение, что сказал что-то не то. Что мог сказать лучше, но вот не получилось. И слава Исконным, которые даровали Истинным название этого дня – День безмолвия.  В этот день за Истинных говорили их сердца и души, еще большее читалось в их глазах, таких разных - от светло-зеленых у молодых, едва проживших десять зим, до двух антрацитов у Нанноша, шамана племени, разменявшего уже сотню. Он был единственным, кто мог говорить в этот день, но, как и другие, с удовольствием бы помолчал.

Он стоял и смотрел на костер, на котором лежали тела двух его соплеменников, и горестно вздохнул. «Такая нелепая смерть» - подумал он – «Бесславная. Ни добычи, ни врага поверженного, даже ножи, и те умудрились потерять, не то, что копья. Видать удача отвернулась от рода Урхаз. Ну, да ладно, на все воля Исконных. Дым пустой это только на забаву Кеелута. Давно такого не было. Ладно, нужно, что-то сказать, а то вон уже косятся на меня, особенно Дорн. Хотя, ему какая печаль, ну не стало у сестры мужа, так Дорма и сама себя прокормить сможет, а Иччи… Ну, иччиг, он и в тундре иччиг, и в лесу иччиг».

Тяжело вздохнув в очередной раз, и переведя взгляд на вдову, Наннош начал ритуальную речь:

- Дорма Айн-Урхаз, этим костром сожжены жилы, скрепившие твой союз с Дранг Сек-Урхазом. Отныне и до скончания дней твоих быть тебе Дормой Айнут-Иррик. Но радуйся Дорма, не угас род Урхаз, ибо есть у тебя сын.

Коснувшись левой рукой лба, еще достаточно молодой женщины, он что-то забормотал себе под нос. В его глазах – двух полусферах тьмы – заблестели фиолетовые искры и появились зеленые всполохи, они вертелись и кружились, ускоряясь с речью шамана. Наконец, он закончил бормотание и резко убрал руку.

Все ахнули.

С бронзовой, без единой морщины, коже лба Дормы на них смотрела полярная сова – тотем вдовы.

– Теперь ты юноша – в глазах Нанноша уже не было ничего кроме холодной темной пустоты.

Иччи шагнул вперед. Все это время он стоял по левую руку матери, озираясь по сторонам и силясь понять происходящее. Он ходил за грибами с Ньягой и Бек-кой, когда погибли отец и старший брат. Да и то, это он узнал от Ньягу, тот вернулся за ним, и помог отыскать его корзину, которую он уронил в ручей, и за которой пробегал, пока друзья собирали грибы.  Что бы он не делал, ничего не получалось как хотелось, его замыслы рушились, как домик из коры под дуновением ветра.

Шаман положил руку на правое плечо, затем резко схватил юношу за подбородок и повернул к себе левой щекой. Рядом тут же оказался дядя парня – военный вождь племени – Дорн Сек-Иррик и заклинатель железа – Хараг Сек-Йохор. Дорн незаметным движением ударил Иччи по ногам и тот упал на колени, скривившись от боли – рука шамана цепко держала его за подбородок. Будь на его месте кто-то по-хлипче, тот же тонкокожий, или теленок карибу, уже валялся бы на земле со свернутой шеей. Но род Урхаз всегда славился статью и бычьими шеями. Не дав юноше опомниться, Дорн положил ему руки на плечи и крепко сжал, одновременно давя вниз.

Иччи поднял испуганные глаза и посмотрел на мать. Дорма отвернулась. «Лучше бы на их месте был ты» - успел поймать в ее взгляде стоящий на коленях сын. Вдруг что-то вонзилось ему в мочку левого уха, он силился встать, но дядя не даром являлся военным вождем племени, из его рук не просто было вырваться. Да и Наннош железной хваткой все также держал его.

Боль не ушла, просто из острой она превратилась в ноющую, и добавилось ощущение, что железный червь грызет его мочку. «Серьга! Нет, только не серьга!» - слезы навернулись на глазах Иччи. Каждый Истинный знал,  что серьга в ухе означает последнего в роду, таких не берут на охоту, рыбалку и уж тем более на битву. Пасти стада карибу или резать бивень моржа - вот их удел.

Он так хотел попасть в первый, а еще лучше во второй круг Правой длани, а оказался в пятом.

Первый в роде Урхаз, кого посвятили Мангасу.

Первый за восемь колен рода, начиная с великого охотника Урхаза.

- Встань, Иччиг Секкут-Урхаз – начал речь шаман, отпустив юношу. Дядя и Хараг, отошли от него, давая ему подняться.

Иччи вскочил как ошпаренный, схватил Нанноша за грудки, и, брызжа слюной и давясь слезами, выплюнул каждое слово ему в лицо, не замечая удивления и раскаянья в его глазах:

- Меня зовут Мальту!

Он был на голову выше старца, и так же широк в плечах, как и его старший брат, лежащий на погребальном костре. Легким движением он швырнул шамана в толпу, и, расталкивая устоявших на ногах соплеменников, побежал прочь. Вскоре его фигуру скрыли лиственницы с начинающей желтеть хвоей.

- Прости, Мальту, даже твой двоюродный дед, забыл твое настоящее имя - прошептал Наннош Секкут-Урхаз, вставая и глядя вслед беглецу. Воспоминание о родовом имени угасла также быстро, как и появилась - шаман не мог принадлежать одному роду и иметь детей, он был памятью всего племени, и сегодня она подвела. Повернувшись к Дорме, старик покачал головой и с поникшими плечами пошел к своей юрте. «Пора искать ученика. Хорошо скоро праздник Карибу, тогда и выберу»

А в противоположной от юрты шамана стороне изо всех сил, гонимый злобой и болью, продираясь сквозь заросли багульника и сланника, бежал Мальту Секкут-Урхаз, которого последние десять, из его пятнадцати зим, все звали Иччи.

Стоявшие рядом с погребальными кострами, Истинные начали расходиться, пока не осталась одна Дорма. Ее глаза были сухи, ее душа была расколота, и слезы ушли из нее, как вода уходит в трещину пересушенной земли. Она рухнула на колени, и окрестности наполнил то ли стон, то ли вой, который поднимался в небо вместе с дымом черного цвета.

 

***

 

Прошла четверть Луны как двое Истинных оказались перед вратами. Они не ощущали голода или холода, да и течение времени распознавали с трудом. Пред чертогами Исконных все ощущается совсем по другому. Нет ни восходов, ни закатов, только вечный полусумрак, какой бывает летом, пока солнце еще не взошло и не разогнало туман, клубящийся над рекой. Но то что не ощущали Истинные подсказали сами Врата, вернее стали подсказывать, не без помощи одного из обитателей Чертогов.

Кханташагуб возник перед отцом и сыном из ниоткуда, просто взял и появился. Не скрипнули створки Врат, не раздавался хлопок портала, просто туман разошелся и перед их взором предстал Осенний Паук.

Для Исконного он был невелик собой – всего-то на полголовы выше старшего Истинного, а по ширине плеч они были почти равны. Может это была очередная проказа Отца Чар, или это был его настоящий облик, если кто-то и знал, то только не ждущие перед Вратами. Кханташагуб улыбнулся, Закон Пустого дыма запрещал общаться Исконным и Истинным, дабы не проникли в чертоги недостойные, воспользовшись подсказками, но он и не собирался. Окинув взглядом оторопевших Истинных, он повернулся к ним спиной и стал водить перед вратами руками, что-то бормоча, потом хлопнул в ладоши и отошел в сторону, открывая взору свое творение.

На одной из створок врат появилось дерево с разными листьями, если приглядеться, то можно было различить и лист клена, и лист ясеня, и даже шишку сосны, болтавшуюся на ветке рядом с березовым листом. У дерева было ровно двадцать восемь ветвей, или как сказали бы шаманы Анкатегын – полная Луна. Самая последняя ветвь была особенная – вместо листьев на ней висели два бурундука, а под ней сидел, разинув пасть, огромный пес.

Кханташагуб, довольный своим творением, сорвал лист с первой ветки, и подмигнув Истинным, щелчком пальцев отправил его в их сторону, и исчез. Лист пролетев полпути, превратился в бабочку-белянку, которая села на плечо к старшему и, едва он повернул голову в ее сторону, рассыпалась пеплом.

Ветка с бурундуками наклонилась ближе к пасти пса.

Так отец и сын поняли, сколько им осталось до встречи с Кеелутом. В конце каждого дня с ветвей дерева срывался один из листьев и отправлялся к Истинным, оборачиваясь то бабочкой, то слепнем, то жирной мухой, непременно превращаясь в прах коснувшись кожи Истинных. И с каждым сорванным листом, бурундуки опускались все ниже и ниже, а пасть Кеелута раскрывалась все шире.

Так минула четверть Луны.

 

***

 

Огонь в очаге едва теплился. Жара от углей хватало, чтобы держать котелок с душистым наваром из бедра карибу. Рядом с очагом лежали очищенные давным-давно лопатки различных зверей, заменявшие Истинным тарелки. На одной из них розоватыми кусками лежали порезанные легкие карибу, на другой желтоватыми кубиками -  сало все того же оленя, на третьей пригоршня соли, на четвертой – самой большой – свернутый трубочками моржовый игунак.

Обычно Истинные ели игунак в седмицу Повелителя снегов, когда от мороза трескались деревья, а выплеснутая на снег вода из чаши, падала на него ледышками. Но сейчас был повод, этот игунак был последней добычей Дранга, и его ели в честь великого охотника, спустя поллуны от последнего костра.

Ели в тишине, изредка крехтя от удовольствия. Этого было достаточно, и без хвалебных речей было ясно, каким хорошим охотником и хозяином стад карибу был Дранг Сек-Урхаз, и каким мог вырасти его сын – Трог. Когда последний кусок игунака был закушен последним кусочком оленьих легких, когда последний кубик сала был запит последней чашей, не менее жирного навара, гости покинули юрту.

В ней осталось всего двое. Брат и сестра.

- Лучше бы это был Иччиг. – сквозь зубы сказала Дорма. – Им бы даже Кеелут побрезговал бы.

Ее темно-зеленые глаза, в которых когда-то плясали огоньки веселья и искры радости, были пусты. Рассеянно посмотрев на Дорна, она продолжила:

- Но окажись Иччиг на их месте, он бы выжил. Прошлым летом, он гнал карибу с дальних равнин, загнал их в горы, и умудрился сорваться с парой олених с Черного Когтя, и ничего, порвал штаны и потерял иччиг с правой ноги.

Дорн ухмыльнулся, именно за эту особенность, всегда оставаться в обуви только на одной ноге его племянник и получил прозвище Иччиг. А поскольку это происходило по несколько раз в день, то скоро все позабыли, что его зовут как-то иначе.

Но то, что  говорила сейчас Дорма, было просто ужасно и немыслимо. У каждого своя судьба, и пенять на нее глупо и бессмысленно. Как расписали Исконные путь карибу твоей души, так он и повезет тебя по миру.

- Радуйся Дорма, твой ребенок принадлежит правой Длани. Да он один. Да он посвящен теперь только Мангасу, но это не плохо, Хараг сделает его учеником, а через десяток зим он может идти искать себе пещеру, и все остальное будет не важно.

- Да он раньше спалит все стойбище, я его к очагу-то не подпускала – лицо матери скривилось, нижняя губа вывернулась, обнажая клыки с нарисованными на них золотом молниями – знаками Кадлу. – А вы его к горнилу хотите подпустить. Вон пусть оленьи лопатки чистит, тоже ремесло.

- Упрямая, хуже Нанноша. Все у тебя если не воин и не охотник, то все пропащий. У меня вон – две дочки, и обе посвящены Седне, так что мне так же отказаться от них, как ты от Мальту.

- Мальту умер, когда родился Иччиг. А если, ты так его защищаешь, вот и присматривай за ним, вместе с Харагом, а я ухожу. – рявкнула вдова.

- И куда ты собралась, скоро праздник Карибу. Может тебе дадут учить вновь посвященных Деве-молнии. – Ореховые глаза военного вождя расширились от удивления.

- Слышала, Гульфим Айнут-Урзот собирает под крыло всех, кто хочет в теплые края.

- Волчьи вдовы – удивлению Дорна не было предела - слышал-слышал. Ты когда копье последний раз в руки брала, или, думаешь, знака совы и молний на зубах будет достаточно?

- Не твое дело, вождь. Дым мне не накормить. Иччига уже поллуны как никто не видел, а значит, через две седмицы Кеелут будет пировать. Мне здесь делать нечего. Завтра я уйду. А теперь убирайся, мне рано вставать.

 

 

***

 

В животе заурчало. Завтрак, состоявший из пары горстей темно-красных ягод, явно не пошел на пользу. Да и вкус у них был странный, не такой как у брусники, за которую их принял Мальту. Но он бы не стал их есть, если бы не видел, как их клюют птицы.

Урчание в животе стало сильнее, и молодой Истинный почувствовал, как ком поднимается к горлу. Это было выше его сил, которых за три четверти Луны мотаний по землям Анкатегын, практически не осталось. Он рухнул на четвереньки, и его тело содрогнулось в рвотных спазмах. Очистив свой желудок, Мальту утер рот тыльной стороной ладони, сплюнул и сев на колени, глубоко вздохнул. Да… Будь он по младше или тонкокожим, так легко бы он не отделался, а будь чуть покрепче может быть и не заметил бы. А сейчас в его состоянии, то и маленький кусочек игунака отправил бы его к праотцам. Нащупав флягу на поясе и, убедившись, что в ней еще что-то булькает, он сначала прополоскал свой рот, сплюнув остатки желчи, и жадно ее опрастал. Желудок заурчал, словно протестуя против такого к себе отношения, и Мальту, который в очередной раз оправдал свое прозвище – Иччиг, снова согнулся в приступах рвоты.

Спустя некоторое время, юный скиталец покинул поляну и двинулся в сторону очередной реки, которыми был так богат Северный предел народа Истинных - Анкатегын. Им двигал не сколько, привкус желчи во рту, а скорее мысль о том, что сырой рыбой, в отличии от ягоды, ему будет сложно отравиться, а еще на водопой ходят карибу, овцебыки, и иногда даже забредают лоси, а значит он сможет разжиться мясом. Но для начала, он готов был поймать и зайца, благо ставить силки он умел лучше любого в своем племени, как и плести их. Улыбаясь своим мыслям, пошатываясь от усталости и накатившей слабости, но все же уверенный в выборе пути, Мальту побрел на юго-восток. Каждый из его народа, не важно в Северном ли он родился пределе или в каком другом, ставил ли он юрты, разбивал ли он шатры или жил в пещерах, всегда безошибочно находил воду. Вот и сейчас, останавливаясь и отдыхая, с каждым разом все чаще и чаще, шатаясь, словно выпивший настоя из аманита, что пьют взрослые мужи в праздник Карибу, он все ближе приближался к реке.

Пройдя всего пятнадцать шагов после последней остановки, юноша спотыкнулся о поваленный ствол лиственницы и грузно упал на лесную подстилку, чудом не выколов глаза об иссохшие сучки поваленного лесного великана.  Поднявшись сначала на локтях, Иччиг окинул поляну осоловевшим взглядом, и его затуманенный мозг уловил непонятное черно-бурое пятно в десятке шагов слева от того места, где он находился. Он бы не обратил на это внимание, но все же Иччиг был сыном охотника, а Дранг Сек-Урхаз, хорошо учил своих сыновей, даже такого непутевого как он. Когда Иччиг попал на поляну, этого пятна не было. Он вернулся взглядом к нему, и попытался сконцентрироваться. Пятно оказалось чуть ближе, чем пару мгновений тому назад, и как-то странно распласталось по земле. Иччиг попытался выпрямить руки, чтобы заставить свое тело сесть, но его тело уже не слушалось, руки подломились от слабости и он начал падать. Это и спасло ему жизнь.

Черно-бурое пятно зашипело и бросилось на него в тот момент, когда он пытался сесть, и пронеслось мимо над заваливающимся на левый бок Истинным. Упав на бок, Мальту не стал даже пытаться приподняться или отползти в сторону, он полежал на спине, посмотрел на ясное синее небо над верхушками деревьев и покатился к краю поляны, чем изрядно удивил черно-бурое пятно, которое приземлилось на то место, где он только что лежал. Поляну огласил яростный рык, но вот раздался треск сминаемых кустов и шелест опадающей листвы – это Иччиг, подпрыгнув на кочке, скатился в подлесок. Его рука инстинктивно дернулась, хватая нож, не давая ему сорваться с пояса и затеряться с ножнами в этой мешанине из ветвей, стволов и листвы. И уже падая навзничь, он выставил руку с ножом, чтобы не поранить себя, уж эту-то науку, за несколько зим своих злоключений Иччиг освоил лучше всех в племени, он мог потерять сапог, но никогда не терял нож и никогда не ранился оружием, которое держал в руках.

Что-то тяжелое навалилось на Мальту, прижимая его руку к туловищу, и липкая теплая жидкость заструилась по ней. Сын охотника, приоткрыл глаза и попытался сосредоточиться, спустя какое-то время это ему удалось. Черно-бурым пятном оказалась росомаха, решившая, что он слаб и неопасен, что вполне соответствовало истине. Вот только, нож из небесного камня в руке юноши,  пронзивший ее прямо под диафрагму прервал ее охоту. Приподнявшись и отпихнув тушу поверженного врага, истинный облизал окровавленные пальцы -  соленая теплая кровь перебила неприятный привкус желчи во рту. Истинные редко охотились на росомах, и потому редко пили их кровь, да и вообще пить кровь хищников считалось дурным тоном, разве что кровь гризли, но они редко заходили в эти края, а кровь сивуча или умки попробуй еще добудь. Но Мальту никто не предлагал сейчас крови карибу или кусок юколы, все что у него было это добытая невероятным образом росомаха.

И жажда жизни.

Мысль о том, что драгоценная кровь, уходит капля за каплей в землю, заставила его двигаться быстрее. На четвереньках он подполз к трупу зверя, поднял его и, выдернув нож, стал жадно пить медленно вытекающую кровь. Утолив первый голод, он выбрался на поляну из кустов таща тушу за заднюю лапу. Сняв с себя пояс, он обмотал им задние лапы росомахи и, перекинув другой конец через ближайший сук, поднял ее над поляной, и проколов жилы на шее зверя, снова стал пить кровь.

Насытившись, он принялся потрошить добычу и снимать с нее шкуру. Глаза юноши  блестели – это Иччиг был посвящен Мангасу, а Мальту был сыном охотника, и если он принесет шкуру росомахи на праздник Карибу, его посвятят Нануку, как отца и старшего брата.

Дело за малым - достать соль. Где находится солончак, Мальту знал. Он успеет вернуться с ней до захода солнца и сохранить шкуру, и может даже пошьет из нее шапку, тем более скоро зима. Юноша улыбнулся и принялся за дело с усиленным рвением.

 

***

 

Очередной лист сорвался с ветки дерева, оставленного Осенним Пауком. Он летел к охотникам пущенной стрелой.  Младший вздохнул, на дереве осталось всего семь листьев, а два бурундука уже почти касались задними лапами зубов Лысого Пса. Вдруг, словно подхваченный порывом ветра, лист закружился, взвился и резко поменял направление, устремляясь к вратам.

Старший поднял брови, на его лице плясали эмоции – на поляне перед Вратами Чертогов можно было ожидать, чего угодно. К ним еще дважды приходил Кханташагуб, оба раза безмолвно. В первый раз, через девять дней после их появления, молча обошел каждого из них, потрогал бицепсы, заглянул в глаза, проникая через них в самые потаенные уголки души, посмотрел зубы, повздыхал и оставил им флягу с отваром ягод. Отец и сын не сразу решились отпить из нее, но когда отпили, тут же погрузились в мир воспоминаний. Пред их глазами пронеслись все их горести и поражения, радости и победы – первая добыча и первая, сорвавшаяся с крючка рыба; первые шаги и первые синяки полученные при падении с нарт; первые сплетенные силки и первые сломанные лыжи; первые поцелуи и… сын пришел в себя раньше. Отец же продолжал наблюдать свою жизнь: рождение первого сына и его первую лихорадку, которая чуть не забрала его; мертворожденных дочерей и такого долгожданного младшего сына; свою свадьбу и смерть отца от лап умки; посвящение сына Нануку, и последний костер с пустым дымом… С расширенными зрачками, он резко выпрямился, сел и, как выброшенная на берег рыба, хватал воздух ртом. Напротив него сидел Кханташагуб – на его лице застыло некое подобие улыбки. Встав и подойдя к охотнику, Исконный похлопал того по плечу и забрал флягу, которую тот судорожно сжимал в руках. Во фляге что-то булькнуло, хотя Старший мог поклясться, что они опрастали ее полностью. Забрав ее, Осенний Паук исчез, как-будто бы его и не было. После его ухода на дереве половина веток была пустой.

Когда только четверть веток осталась со странными листьями к ним пришел Нанук, также молча, как и его брат, он стоял у Врат и разглядывал Истинных, потом тяжело вздохнул и исчез.

И вот сейчас, этот странный ветер и лист, который несло к Вратам. Не долетев до  них буквально пары шагов, он превратился в огромную стрекозу, похожую на тех, что можно увидеть в конце лета на землях Анкатегын. Правда она была достаточно крупная, больше своих обычных товарок – почти с локоть взрослого Истинного длинной, а голова ее была с кулак Нанука. Она была цвета летнего неба, а крылья блестели и переливались всеми цветами радуги, что было еще удивительно в вечном туманном сумраке поляны перед вратами.

Стрекоза села на Врата, в том самом месте, где створки сходятся, просунула передние лапы в зазор между ними, и стала открывать Врата. Те, сначала не поддавались, а потом створки бесшумно разошлись, ровно на столько, чтобы стрекоза могла втиснуть свою голову внутрь, вслед за головой в щель, из которой струился теплый свет,  протиснулось туловище. И вот на поляне остались только двое Истинных и приоткрытые врата, которые не спешили закрываться.

Охотники замерли, они все ждали, что вот, сейчас, сию минуту створки сомкнутся, и они снова останутся на поляне в мглистом сыром полумраке. Но нет, Врата так и не закрылись. Оставались они открытыми и на следующий день, когда очередной лист сорвался с ветки дерева, он, как и практически все до него, полетел в сторону Истинных, и едва коснувшись их, обратился в пепел.

Отец подошел к Вратам и стал внимательно изучать створки. Он рассматривал их, наклонив голову и пристально вглядываясь в то место, где еще вчера сидела стрекоза. Затем он провел по ним шершавыми, больше привычными к древку копья пальцами, и улыбнулся. Даже его грубые руки с легкостью опознали в метках на металле Врат следы когтей росомахи. Улыбаясь, он повернулся к стоящему в недоумении сыну, поманил его к себе и сел рядом с приоткрытыми вратами, наслаждаясь теплом и светом, струившимися сквозь щель.

 

***

 

Долгая дорога начинается с первого шага, а маленькая удача возвращает веру в себя. Иччиг, а вернее Мальту не знал, как так выходит. Вот и победа над росомахой пару дней тому назад придала ему сил. Кровь поверженного врага, ее печень и сердце спасли отравленного Истинного, и сейчас он остановился лагерем у знакомого солончака. Когда-то, пару зим тому назад, они ходили на него с отцом, выслеживая сохатого. Тогда он промахнулся, и только сноровка старшего брата спасла его от копыт и рогов взбешенного зверя, а уменья отца позволили им вернуться живыми и с добычей, правда сапог он все-таки потерял.

Сейчас он залез на площадку, связанную меж двух высоких сосен к югу от солончака.  Ее ему тоже показал отец, как и все охотничьи схроны рядом с ней. И теперь Мальту больше не мерз по ночам, засыпая на холодной земле – у него был кремень с кресалом, два легких топора, пара сулиц и рогатина с широким листовидным наконечником. Он сидел и счищал с помощью соли и собственной мочи мездру со шкуры росомахи. Несомненно, было бы правильней делать это на берегу реки, но юноша не задумывался об этом, пока осенние ленивые мухи не стали слетаться к его убежищу.

Прогнав очередную навязчивую муху, юноша вытер руки о штаны, свернул шкуру в котомку, которую с легкостью закинул за спину, взяв топор и сулицу, он спустился на землю. До ближайшей речки было меньше полудня ходьбы быстрым шагом, а значит, если он поторопится, то будет снова спать в безопасности. С этой мыслью и улыбкой на устах он тронулся в путь.

К реке Мальту добрался даже раньше, чем ожидал, видимо желание утереть нос соплеменникам и доказать матери, что он не Иччиг, прибавила ему сил и скорости. Промыв шкуру в воде, по-осеннему холодной и от этого еще более прозрачной, словно жидкий хрусталь, он, орудуя топором как скребком, завершил очистку шкуры, и, натянув ее на просушку на дереве, чтоб хоть чуточку стекла вода, прежде чем тронутся в обратный путь. Чтобы не терять драгоценное время, Истинный решил порыбачить. Он двинулся вдоль берега реки вверх по течению в поисках удобного плеса для ловли рыбы. Несомненно, рыбалкой его затею трудно назвать, скорее охота, ведь он собирался бить рыбу сулицей, словно Владыка океанов – Идлир. Наконец удобное место было найдено, сапоги сняты, и вот Мальту стоит в холодной воде замерев могучим стволом, подняв руку с оружием наготове. Сначала ничего не происходило, затем вокруг его ног стали виться маленькие, в пядь длинной серебристые рыбешки. Будь у него сеть, он бы наловил бы их себе на ужин, и сварил бы знатную юшку, но чего нет, того нет, и юноша продолжил ждать. Его пальцы на ногах стали уже каменеть от холода, однако ни единый мускул не дрогнул на его теле, ни разу он не переступил с ноги на ногу, в попытках разогнать кровь. И вот терпение Истинного было вознаграждено – он увидел ее. Сначала Мальту решил, что это коряга, которую подмыло течение реки, уж больно рыбина напоминала бревно – темно-зеленая до черноты, тупорылая, с коричневатыми пятнами на спине и боках, она медленно приближалась к его ногам. Серебристые рыбешки прыснули в разные стороны, вот они только что вились вокруг, и вот их не стало. Подождав еще чуть-чуть, чтобы ударить наверняка, Истинный резко опустил свое оружие в воду, пронзая хребет рыбы, и перевернув ее в воде, чтобы не соскользнула - сулица - не острога, добыча может и сорваться – выдернул громадину из ее стихии. Добыча была знатная – в руку длинной и весом со взрослого кли-клая. Мальту довольно оскалился, поймать ускуча редкая удача, и крепко держа дротик вышел на берег. Сапоги остались на другом…

Иччиг уже хотел было вернуться за ними, как обратил внимание, что берег, на котором он стоял, весь утоптан и в сырой почве, видны отпечатки сапог с каблуками. Истинные таких не носят, только тонкокожие. Но что они забыли в этих краях. Разрываясь от любопытства и чувства самосохранения, он решил вернуться к убежищу. Быстро перейдя реку, он продел веревку под жабры и привязал ускуча к сулице, одел сапоги, добрался до шкуры, свернул ее и двинулся в обратный путь. К лабазу он добрался уже в темноте, уставший, с натертыми от тяжести плечами, но довольный своей добычей.

Забравшись наверх, он, сперва, растянул на колышках, вбитых в деревья еще его прадедом, отмытую шкуру росомахи, затем развел костер и принялся готовить ужин. Мальту отрубил рыбе голову, и, поставив палочки между челюстями и жабрами, оставил ее сушиться. Еще раз довольно улыбнувшись, он представил рожи соплеменников, когда он заявится с такими трофеями на праздник Карибу,  выпотрошил рыбину, зашвырнул ее потроха подальше в лес, порубил ее топором на куски и стал жарить. Сил ждать не было, и едва на рыбе перестал пузыриться жир, и стала появляться корочка, он вытащил первый кусок и, перекидывая с ладошки на ладошку, давая ей слегка остыть, он впился слегка удлинившимися клыками в  сочное мясо ускуча. Насытившись Истинный лег спать. Завтра он должен выяснить, что в лесу делают тонкокожие.

 

***

 

Утренний холод не дал досмотреть сон, одеяло из шерсти овцебыка, найденное им в одном из схронов, отсырело, и Мальту с сожалением поднялся. От костра осталась только зола, но у него был припасены дрова и первым делом он развел костер, и бросил рядом с ним куски рыбы - есть сырое, хоть и было привычным, но совершенно не хотелось.

Ужасно чесались щеки и подбородок, проведя по ним ладонью, он ощутил шершавость пробивавшейся щетины, что было очень удивительно, ведь он ни разу еще не брился, да и редко кто из Избранных мог похвастаться бородой, и уж тем более в сочетании с густыми баками. Правда, дядя рассказывал, что у некоторых посвященных Кханташагубу бывает растительность на лице, но шаманы ее брили, или уходили в пещеры и возвращались уже с аккуратными усами и бородой, за которыми ухаживали, словно девицы за своими косами. Можно было над ними посмеяться, если не боишься быть превращенным в лемминга или гагару. Но Мальту не был шаманом, и потому щетина точно вызовет смех у соплеменников,  и будет он уже не Иччиг, а Торбас. «Ладно, потом разберусь, а сейчас есть».

Позавтракав, он достал оружие и стал проверять остроту топоров, наконечников сулиц и рогатины. Много раз Иччиг видел, как это делает его отец и дядя, но одно дело наблюдать со стороны и, совершенно другое - делать это самому. Мысли юноши все время возвращались ко вчерашним следам. Что тонкокожие забыли в землях Анкатегын? Он не боялся их упустить, он знал эти леса, и хоть все его звали Иччигом, он был неуклюж и рассеян, но не глуп, а потому не стал преследовать врага голодным, уставшим и с одной сулицей.

Закончив приготовления, завернув куски рыбы в тряпку и сложив их в переметную суму, проверив шкуру росомахи и голову ускуча, закрепив сулицы и рогатину на спине, а топоры с ножом на поясе, он спустился на землю. Если он правильно прочел вчера следы, тонкокожие шли с юга, и, скорей всего, сейчас должны быть в трех днях пути от селения – в охотничьих угодьях рода Урхаз, а значит до самого праздника Карибу на ничейной земле. Законы Истинных, дарованные им Исконными, были просты и справедливы – землей владели лишь охотники да рыбаки, и то владели это громко сказано. Просто шаманы говорили, где какой род охотится в этом году – и все. Угодья делили в праздник Карибу. И вот род Урхаз остался без охотников, но в его угодья до праздника, никто не сунется – можно лишиться хорошей земли в следующем году. А Иччига посвятили Мангасу – он теперь ремесленник –  его будут кормить рыбаки за крючки и остроги, и охотники за  рогатины, сулицы и топоры. Усмехнувшись таким мыслям, юноша ускорил шаг, нужно выследить незваных гостей, пока они не испортили праздник.

Это было удивительно, что тонкокожие зашли так далеко на Север, обычно приплывая в Северный предел, они оставались на берегу и торговали с морскими вождями, меняя пушнину на стальной инструмент, которому нет сноса. Дядя как-то рассказывал, что когда-то давно, когда он прожил на свете столько же зим, сколько и Иччи, племена Анкатегын впервые познакомились с тонкокожими, которые тут же попытались обмануть Истинных. Высадившись на берег на своих странных, круглобоких кораблях с избушкой на одном конце и двумя мачтами, они попытались предложить за пушнину горсть стеклянных бусин и огненную воду, но великий Шаман Гнорх Секкут-Зог предостерег вождей от обмена. Когда-то, Гнорх уже сталкивался с коварством тонкокожих и потому знал, что стоит их пустить на порог, они выгонят всех из дома, как хитрый песец простодушного зайца. Остановив торги, он предложил заморским гостям отведать традиционного лакомства Анкатегын – мороженный игунак, те согласились, а когда умерли в корчах, то оставшиеся в живых тонкокожие позавидовали участи мертвых. Корабль навели на скалы, а из тонкокожих приготовили игунак, но, как рассказывал дядя, – моржовый вкуснее. В следующий раз приплывших тонкокожих уже не угащали, да и дальше пляжа не пускали, особенно после того как Гнорху пришли вести из других пределов – в них с тонкокожими не торговали, там торговали ими.

Юноша ускорил шаг, уже приближался полдень, а значит должна появиться излучина реки, выше места, где он вчера добыл ускуча. Выйдя к воде, он двинулся вдоль берега, ища брод, который был вскоре найден, и Мальту переправился на другой берег. Он стал осмотрительней, не зная, намерений тонкокожих и сколько их пришло, он крался по лесу, как учил его отец, а он был очень послушным сыном. Шаг за шагом, оглядываясь по сторонам, ища признаки незваных гостей, он двигался к тому месту, где он видел следы сапог. Этот участок леса показался ему знакомым, и он вспомнил, что несколько зим тому назад сюда упала слеза Великого Карибу, и Наннош нашел часть ее, и сделал тот самый нож, который теперь его внук носит на поясе. Теперь понятно, зачем сюда пришли тонкокожие, им нужен небесный камень. Мальту поменял направление, отец показывал ему поляну Слезы, где в земле осталась яма и вот уже три лета как не растет трава и звери обходят это место стороной. Только шаманы приводят сюда посвящать Истинных второму кругу правой длани, но про это все молчат - и даже военный вождь, обычно полный разных историй, что даже Наннош иногда завидует его умению баять.

Истинный замер, потянул воздух носом и, почуяв незнакомый запах, достал из-за спины рогатину и пошел в его направлении. Через пару сотен шагов, в густых зарослях появился просвет, стали попадаться деревья с обугленными кронами, еще через десяток шагов, у многих деревьев обугленными были не только верхушки, но и стволы, словно огромная корова лизнула их огненным языком. Впереди зашуршало, и из зарослей багульника вышел тонкокожий, он был молод, хотя явно старше Мальту. Оба замерли и встали друг на против друга.

- Orcos? – дрожащим голосом еле слышно произнес незнакомец, потом осмелел и повторил это слово громче – Orcos! Retten!!! – голос перешел на визг.

- Анга садлуйок! – Рявкнул Мальту, он был на полголовы выше и на пядь шире в плечах, и, нависнув над тонкокожим произнес – Ним алар!

Из-за зарослей послышался раздраженный голос:

-Arnulf, Du gehst mir auf die Eier! Was zum Teufel bist du? – а затем треск кустов – хозяин зычного раздраженного голоса шел разобраться с Арнульфом.

Оторопь первой сошла с Иччига, и он сделал то единственное, что ему казалось верным – ткнул рогатиной юношу, стоявшего напротив. Рогатина, которой его отец останавливал матерого сохатого, а они в этих лесах были на голову выше Истинных, да и шкура у них жестче, пронзила грудную клетку чужеземца, словно нож топленое сало. Арнульф удивленно булькнул и обмяк, изо рта, на его желтую редкую бороду полилась кровавая пена. Истинный подтянул оружие к себе, и уперев ногу в живот поверженного противника, выдернул рогатину, труп отлетел в кусты, как раз под ноги другого тонкокожего. Он, в отличие от Арнульфа, одетого в кожаную куртку, был в бригантине.

- Scheusal, du hast Arnulf – раздражение перешло в гнев, рука, вышедшего на поляну, метнулась к ножу на поясе, но Мальту был быстрее и удачливей. Удар рогатины пришелся между пластин, пробил доспех и вошел в тело как раз под диафрагмой. Тонкокожий рухнул как подкошенный, увлекая своим весом оружие. Истинный выпустил его из рук и достал из-за спины метательные копья.

Слух Мальту обострился, щеки и подбородок зачесались сильнее. Он услышал тихий щелчок, справа от него, где багульник рос сплошной стеной, и инстинктивно бросился вниз, метнув в сторону звука сулицу. Мимо него пролетел болт, слегка оцарапавший кожу уха, из зарослей донесся сдавленный крик и звук падающего тела. Приземлившись на четвереньки, по-волчьи вскинув голову, Истинный рыкнул и на мгновение оторопел, из горла вырвался настоящий звериный рык, которому позавидовал бы сам Наннук, а Аргак точно остался бы доволен. И рванул сквозь кустарник, сминая заросли, словно сохатый по подлеску во время гона.

Юноша выскочил на очередную поляну и на мгновение замер в низкой стойке как борец-гуреш, в руках у него  осталась еще один дротик. На поляне полукругом стояли наизготовку тонкокожие, их осталось не много, всего лишь пятеро. «Ну, все, допрыгался Иччиг, потеряешь не только сапог, но и шкуру» - мелькнула первая мысль, но ее прогнала другая – «Я не Иччиг, Я - Мальту». Истинный окинул взглядом противников, словно загонщик в стаде выбирает того самого оленя, которого пустит под нож первым. Рот исказился в подобие улыбки, что больше походило на оскал, и он почувствовал, по металлическому привкусу на языке, что его клыки удлинились, и поранили губы. Наконец, искомая жертва была найдена, и рука метнулась к ней, посылая оружие в полет, и тут же рванулась к поясу, срывая с него топор и отправляя его в другого противника. Все это заняло не больше двух ударов сердца, и вот на поляне стоит уже трое людей и один орк. А еще двое – один самый большой, размером почти с Иччига, с дротиком в боку, и поменьше ростом с топором, врубившимся в правое надплечье – лежат на земле зажимая раны и истекая кровью. Третий, тот, что стрелял из арбалета сквозь кусты, уже затих – метательное копье воткнулось ему в ногу и порвало жилу на бедре.

Мальту еще раз окинул взглядом поляну. Трое противников, двое в бригантинах, и один в простой кожаной куртке с откинутым капюшоном стали расходится по дуге.

- Weg zur Hölle, Orcus – произнес тонкокожий в куртке и резко вскинул руки. Мальту словно получил удар бревном, его отбросило назад в кусты багульника, и только низкая стойка и уроки отца и дяди, да и жизненный опыт – его не раз бодал вожак племенного стада карибу, да так что он вылетал из своих сапог – позволили ему сильно не расшибиться при падении. Приземлившись, он резко выдохнул, в глазах потемнело, деревья и солнце понеслись в непонятном хороводе, левое плечо неестественным образом было отведено назад. Истинный зажмурился и снова открыл глаза – мир встал на место, поврежденное плечо пронзила острая боль, - сел и рыкнул в сторону противников, которые были все ближе

- Ангалрапок садлуйок! – но они его не понимали, впрочем, как и он их. Оперевшись здоровой рукой о землю, Мальту встал, голова все еще кружилась, а в ушах все еще звенело. Вытянув руку в сторону шамана тонкокожих – «Колдун -  дед говорил - их так называют» - он сказал первое, что пришло на ум:

- Уоскуй!

Истинный на мгновение ощутил как бьется в колдуне энергия жизни, и как невидимый аркан, брошенный его рукой, сжимает ее поток, как шею карибу. Колдун рухнул как подкошенный.

- Stirb Monster!!! Stirb!!! – закричали оставшиеся на ногах противники, и их крик перекрыл раздавшийся от колдуна храп.

Они, вооруженные топорами и ножами, рванули с двух сторон, на еле стоявшего на ногах юношу. Он даже не успел выхватить нож, второй топор он потерял в кустах, когда камнем влетел в них от атаки колдуна. Единственное, что ему оставалось не дать им добраться до себя одновременно, и он прыгнул к тому противнику, что приближался к нему слева. Прыжок вышел знатный, недаром он побеждал два года на играх племен в прыжках через нарты. Едва ноги коснулись земли, он схватил здоровой рукой тонкокожего за шею и, резко развернувшись, кряхтя от натуги, он швырнул того на землю. Раздался хруст, и враг, со свернутой набок головой, свалился мешком под ноги другому противнику. Перехватить его атаку Мальту уже не успевал, и инстинктивно подставил под удар топора поврежденную руку. Оставшийся на ногах тонкокожий, замешкался, перешагивая через тело поверженного товарища, и его удар не был так силен, да и пришелся вскользь, разрывая куртку у орка и вонзаясь краем в мышцы плеча. Мальту вскрикнул от боли и ударил врага практически без замаха. Его кулак впечатался в лицо противника, превращая его в кровавую кашу, вминая зубы, скулы и носовую кость в череп. Раздалось бульканье, и последний противник упал, увлекая за собой топор и вырывая кусок мышцы из бицепса юноши.

Шатаясь и истекая кровью, Мальту пошел на поляну, где еще лежали раненные противники. Сперва, он подошел к тому, в которого кинул топор, вырвал его из тела врага, и опустил снова, перерубая шею. Затем, он дошел до того, в котором торчала его сулица, противник пытался отползти от орка, но это не удалось, топор вознесся над головой истинного и с громким чавканьем врубился в голову врага, вытащить его уже не хватало сил. К колдуну, который уже стал просыпаться и приподнялся на локтях, озирая поле битвы затуманенными сном глазами, Мальту добрел, спотыкаясь на каждом шаге. Противник не видел его до последнего момента, пока на его голову не опустился сапог. Оглядев  поляну, истинный увидел, что походный костер, на котором тонкокожие готовили завтрак, почти прогорел. Он добрался до кострища, заглянул в котелок, убедившись, что там, только вода, вылил ее на рану, – над поляной разнесся рык полный боли, – бросил котелок на угли. Когда остатки воды выкипели и он стал щелкать, Мальту схватил его и приложил к кровоточащей ране на плече и тут же рухнул, потеряв сознание.

 

***

 

На поляне перед Вратами похолодало, и даже теплый свет из приоткрытых створок, не мог разогнать сгустившийся туман. С дальнего конца раздалось утробное рычание, и на поляну вышел огромный лысый пес. Его серо-желтая шкура была покрыта струпьями и бубонами, с его гнилых коричневых зубов сочилась слюна, его выцветшие глаза горели жаждой крови. Каждый его шаг сопровождался скрежетом, как будто поляну покрывал не туман, а базальт и когти зверя царапали его, словно были из стали.

Истинные встали, посмотрели друг на друга и шагнули навстречу зверю. В их глазах уже не осталось надежды, только суровая решимость. Кеелут, а это был именно он, присел и прыгнул…

…створки ворот распахнулись, и могучие руки Наннука схватили отца и сына за загривки и втащили в Чертоги Исконных. Врата закрылись перед самой пастью Владыки брошенных душ, чего не случалось уже много, очень много зим подряд.

 

***

 

Праздник был в самом разгаре. Уже над селением властвовала осенняя ночь озаренная праздничными кострами. Уже был забит самый лучший карибу в стаде, и чаша с освященной кровью прошла круг, уже были вынуты его легкие и нарезан игунак. Уже Дорн отобрал юношей для посвящения Аргаку, а Гужжак, тот самый, что сменил Дранга Сек-Урхаза – для посвящения Наннуку. Уже Наннош приготовился говорить свою торжественную речь, как, расталкивая соплеменников плечом, к центральному костру пробился Иччиг. Все замолчали, с ужасом взирая на него – заросшего, такой редкой для Истинных бородой, с перевязанной, непонятного цвета тряпкой, в пятнах крови, левой рукой, с шкурой росомахи на плечах, с головой огромного ускуча на поясе, в руках он держал тынзян.

Вождь открыл было рот, но Наннош поднял руку, останавливая его

- Говори, Мальту – обратился он к юноше

- Это отцу и брату – сказал тот, подтягивая тынзян, тот, сначала, пошел туго, потом соплеменники расступились, и Мальту выволок на поляну трупы тонкокожих. В руке его блеснул нож рассекая кожаную веревку, и через мгновение первое тело полетело в праздничный костер. Пламя взметнулось, запахло жареным мясом и, в небо поднялся густой белый дым. Это послужило сигналом, и вот уже соплеменники, бросились к трупам, помогать. Последними в костер были брошены голова ускуча и шкура росомахи.

Наннош поднял глаза и увидел, как всходит полная луна. Затем он перевел глаза на соплеменников, ища невестку, но потом вспомнил, что три дня назад она ушла на поиски Волчьих Вдов.

- Мальту, это твоих рук дело – спросил Наннош у внука, указывая рукой на принесенные жертвы

- Да!

- И ты убил росомаху?

- Да!

- И пил ее кровь? – рука шамана больно дернула юношу за бороду.

- Да!

- Законами Анкатегын, убивший тотем рода и пивший его кровь должен быть изгнан. И так повелось с тех пор, как Великий Карибу взошел на первый костер. Мальту Секкут-Урхаз. Нет больше рода Урхаз на землях Анкатегын. Ты можешь торговать с племенами, охотиться на любых землях, но никто не отдаст свою дочь тебе в жены по своей воле. Отныне и до скончания дней ты будешь Мальту Аммарок. Я залечу твои раны, ибо сегодня праздник, но потом ты уйдешь. Да, помогут тебе Исконные

Мальту замер, слушая деда и не веря своим ушам, потом покорно кивнул и пошел в юрту отца. Соплеменники смотрели какое-то время ему вслед, но потом кто-то ударил в ладоши, застучал в бубен и праздник Карибу вернулся на круги своя.

 

***

 

Кханташагуб стоял в чертогах перед вратами и собирал густой белый дым, сочившийся из всех щелей во флягу. Наннук подошел к брату и прогрохотал, над самым его ухом.

- Паук, ты видел? Какие наглецы – парень накормил дым в последнее мгновение, я уж не помню, чтоб такое было за последнюю сотню зим – а они его выгнали. Кстати, что ты делаешь?

- Собираю дым! Парень постарался на славу, тут даже на него хватит. Вряд ли кто-то накормит его последний костер – ведь он теперь – Аммарок.

- А так можно?

- Наш мир – наши правила.

Кханташагуб повернулся и подмигнул брату.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 4. Оценка: 3,50 из 5)
Загрузка...