Мария Ефимова

Незрячий


Не всякий, кто видит, видит истину.

 

Этой ночью Эндре разбудили какие-то странные и невыносимые звуки за окном. Он присел на кровати, протер глаза и попытался вглядеться в безмолвную и непроницаемую темноту – хотя и сам не понимал зачем. Звуки доносились с улицы, это было очевидно. Эндре подошел к окну – и да, его догадка подтвердилась: это были незрячие. «Разве можно так шуметь? Я еще понимаю – сказать что-нибудь грубое, осудить – да и дело с концом. Но разве годится так кричать?» В темноте уже исчезали их силуэты, но звуки по-прежнему казались неприлично громкими и нахальными. Эндре трудно было представить какие эмоции способны вызвать подобный гнев.

«Великое благо даровано вам, помните…» - пронеслось в голове у Эндре, и он попытался вспомнить, где слышал эти слова последний раз. В замке? На берегу моря? В оружейной? На космическом корабле? Мысли вдруг почему-то стали путаться, веки – смыкаться, и вскоре Эндре вновь погрузился в сон.

Утром Эндре захотелось проснуться в лесу. Он не совсем понимал, в каком именно лесу, но образ в его сознании был очень точным и прочувствованным – лес, влажный после долгого летнего дождя, небо – белое, или седое, тишина и безветрие, и свежий, прохладный воздух – чтобы приятнее было кутаться в одеяло. В следующее мгновение Эндре уже ощущал на лице свежесть лесного воздуха, чувствовал, как мокрая прядь неприятно холодит щеку. Он зажмурился, потянулся и открыл глаза. Над головой Эндре шумела крона раскидистого дуба, и совсем низко склонялась ветвь серебристой осины. Юноша наконец нашел в себе силы подняться с постели и пройти в ванную. Коридоры исчезли и остались лишь дверные проходы, сквозь которые можно было попасть в комнаты: проход в ванную виднелся за рыжеватым стволом какого-то неизвестного Эндре дерева.

Эндре знал: на сегодня назначен большой турнир. Если на прошлой неделе все обошлось парой дружеских встреч, то в этот раз на арене окажутся сильнейшие бойцы в округе, с оружием и доспехами непременно из сверхметаллов. Было бы неплохо заимствовать у мастеров пару умений – таких, какие Эндре и вообразить себе не мог, пусть обыкновенно эти мастера и бывают слишком заносчивыми.

Юноша опустился в кресло и представил себе свою оружейную комнату. У него действительно было много оружия – но не слишком уж необычного и ценного: единственной большой гордостью Эндре был меч с волнистым клинком – древние называли его фламбергом. Этот меч становился послушным только в руках сильного и волевого владельца – иначе он, подобно ретивой ездовой лошади, чувствуя малейшую слабинку в хватке или боевом настрое владельца, сразу же выходил из подчинения. Такого оружия не было ни у кого – хотя всем и так хорошо известно, что в этом мире ни у кого не может быть ничего одинакового, и каждая хорошая вещь – продукт чьего-то развитого воображения. Эндре сам до конца не научился ладить с этим своенравным оружием и потому глубоко задумался, прежде чем окончательно решить, брать или не брать его на сегодняшний турнир.

С доспехами дела обстояли чуть хуже: в настоящее время Эндре занимался созданием собственного прочнейшего комплекта из раковины доисторического морского чудища – его изображение однажды показал Эндре знакомый палеонтолог-любитель, чем немало удивил юношу. Доспехи непременно должны были наполняться перламутровым блеском, и в свете огней – поражать воображение зрителей. Но пока у Эндре были лишь обыкновенная стальная кираса, шлем и наголенники, которые он увидел на одной картинке из альбома – книг в этом мире не читали и вообще считали чтение признаком невоздержанности и дурного вкуса – как, в конце концов, можно так нагло стремиться проникнуть в чужое воображение?

«Только бы противник оказался попроще – и бой полегче», - подумал Эндре, разглядывая свое облачение. Ему вспомнился предыдущий бой – слишком для юноши неудачный – и душу его защемило дурным предчувствием. – «Еще пара-тройка таких нелепых поражений, придется мне порывать с этим ремеслом – или расставаться с Даром».

Эндре собрал доспехи и оружие в большой наплечный мешок – велел ему стать легче – и направился к полю боя. Юноше захотелось мысленно преобразить свой внешний вид, чтобы чувствовать себя несколько более уверенно, но тут же отвлекся на какую-то стороннюю мысль и забыл о своем желании.

Уже подходя к вратам, ведущим на арену, Эндре оглянулся назад. Очертания города таяли в золотистой утренней дымке и причудливые формы зданий стали казаться подвижными: одна крыша как будто сильно раздалась вширь и начала медленно съезжать по стенам, стеклянные ячейки стен высокого и холодного замка стали совсем прозрачными, так что казалось, будто люди, которые находятся внутри, повисли в воздухе. Эндре усмехнулся: он любил – но только для себя, в шутку, преображать город и оживлять его.

- Эндре, это ты? – в его голове послышался высокий женский голос, как звон хрустальных подвесок в Алмазном зале – любимой локации Эндре. – Я пришла посмотреть на тебя, все-таки удалось договориться с братом, - хрустальный смех почти оглушил юношу. – Я уже думала, что ничто не поможет мне ускользнуть из дома – но брат сжалился над маленькой Алейс. Кажется, он даже уважает тебя.

Перед Эндре стояла девушка – наверное, самая необычайная девушка на всем белом свете. У нее были золотые волосы, усыпанные драгоценными камнями: опалами, рубинами, лазуритами – названия прочих самоцветов Эндре были неизвестны. Она говорила, будто волосы эти не украшенные вовсе, а естественные – и действительно, отсвет драгоценных камней так ложился на пряди, что окрашивал их в разные цвета и наполнял внутренним сиянием. На девушке была алая мантия с золотым шитьем – с изображением трех неизвестных Эндре логографов – вероятно, в них заключался девиз ее рода. Мантия целиком скрывала фигурку; но тем не менее, девушка казалась легкой, тоненькой и будто воздушной.

- Алейс, я рад, что ты пришла, - отвечал Эндре. Он очень волновался за звучание своего голоса: вдруг сознание Алейс слишком сильно изменит его, сделает грубым или смешным, и потому юноша внимательно вслушивался в звучание своего внутреннего голоса, когда проговаривал слова в сознании, - в этом мире вовсе необязательно было произносить их вслух. – Я надеюсь, что ты не будешь разочарована. Сегодня я полон сил, и настрой с утра отличный, так что… Алейс, я буду счастлив, зная, что ты на меня смотришь. Ты приятная девушка.

Алейс улыбнулась, а у Эндре что-то легонько защекотало в груди. Он, не произнеся ни слова, пожал подруге руку и, тут же сменив направление своих мыслей, направился к полю боя.

Опасения Эндре оправдались: на арене готовился к бою сам Бенсе Лирк, в сверкающей броне из сверхметалла, с мечом в руке… о, что это был за меч! Эндре залюбовался. Лучшая модель среди современного оружия – меч со сменяющимися клинками: в зависимости от желания хозяина он мог стать полуторным мечом или двуручным, фламбергом или клеймором, гладиусом или вообще саблей. У него, кажется, было еще несколько режимов, известных лишь владельцу, - этого Эндре не знал. Подле Бенсе стояли и другие знаменитые бойцы, во многом уступавшие фавориту, хотя и их нельзя было назвать посредственными. Эндре, готовясь к выходу на арену, гадал, с кем же ему придется вступить в бой.

Наконец было объявлено его имя. Как боец четвертого – невысокого – уровня он выступал в первых рядах – после его старого товарища Элзе, подававшего большие надежды, и юной талантливой воительницы Майри, которая была на пять лет младше Эндре. Услышав свое имя, он встрепенулся. Меч Эндре, почувствовав мелкую дрожь в руке владельца, стал наливаться тяжестью и клониться к земле. Усилием воли юноша сумел подчинить его.

- Эндре Иейс вступит в бой с… - трибуны застыли в молчании. – С мэтром Гауроном Льеи!

За этими словами последовали бурные аплодисменты.

Эндре с облегчением выдохнул. Мэтр Гаурон в прошлом был неплохим бойцом, сильным и проворным, но теперь он уже немолод и нового оружия давно не делал, поэтому опасаться здесь было нечего. Меч как будто сразу стал легче, рука будто и вовсе не ощущала его.

Молодой боец приготовился уже вступить в поединок, как вдруг вновь послышался голос, отзывавшийся глубоким, всепроникающим эхом:

- Мэтр Гаурон настоял на выборе оружия. Сейчас обоим бойцам вручат одинаковые мечи.

«Старый чудак», - подумал Эндре. Сражаться одинаковым оружием было не в традициях мастеров, а иногда это даже почиталось признаком откровенной трусости. Всегда интересно раскрыть противника – прежде всего через оружие, созданное им самим, его разумом и воображением. А иначе поединок превращался в довольно-таки унылое и однообразное зрелище.

Эндре вручили двуручный меч с удлиненной гардой и очень удобной рукоятью: рука так ложилась на нее, как будто бы это оружие было создано специально для Эндре.

Был дан знак, и бойцы вступили в поединок. Эндре удивился тому, как слаб и безволен был его противник. Он пропустил несколько ударов, хотя вполне мог бы отразить их, но рука его неизменно соскальзывала и меч Эндре два раза опустился на его плечо. Потом – то ли раны привели мэтра Гаурона в неистовство, то ли к нему чудесным образом вернулась его прежняя сила – боец начал оказывать Эндре серьезное сопротивление и даже перешел к наступлению. Эндре, тем не менее, уже заранее чувствовал себя победителем и легко парировал не слишком сильные удары противника.

Но вдруг начало твориться что-то неладное. Эндре занес над головой меч и замер. Доспехи, в которые был облачен мэтр Гаурон, внезапно задрожали, как будто на них появились помехи, - так случается иногда, когда действие чар, на которых зиждется все устройство этого мира, прекращает действовать, - а потом и вовсе стали исчезать.

- Он незрячий! Незрячий! – послышалось с трибун.

В сознании Эндре будто что-то качнулось и упало с гулким шумом. Рука его задрожала, рукоять выскользнула, и лязг клинка, ударившегося о каменный настил, взрезал тишину. Эндре никогда не видел незрячего так близко, и гадкое, липкое чувство отвращения и неприязни захлестнуло его. Юноша поморщился: перед ним, в пыли, лежал старик в грязных лохмотьях и более всего поразило Эндре то, что, хоть его доспехи и исчезли, но кровь - кровь! - оставалась: а это значило, что она была настоящей.

Тут же к ним подбежали два человека, одетые в просторные белые балахоны, подхватили под руки незрячего и понесли его куда-то, истекающего кровью. Эндре оставался на ристалище и был настолько ошеломлён, что не мог сдвинуться с места.

Постепенно на трибунах стал подниматься гул и Эндре понимал, что обращается в объект всеобщего внимания, ему было неудобно, но в то же время он не находил в себе силы для какого-либо действия. Ему хотелось в сей же час исчезнуть, оказаться в другом месте - юноша попытался представить свой дом, лес, берег моря - да что угодно - только ничего не срабатывало, в этом зале, кажется, стояла какая-то сильная магическая защита, не позволявшая воплощать воображаемое. "Видать, от такого поражения долго мне придется оправляться", - подумал Эндре и усилием воли сделал шаг назад.

Образ незрячего долго ещё не покидал сознания Эндре. Да, ему было стыдно перед Алейс, и перед всеми теми, кто ждал от него победы или хотя бы достойного поражения, но мысли о странном противнике заглушали все. Никогда ещё Эндре не видел незрячего так близко, не чувствовал его запаха, не слышал его дыхания. Этот опыт юноше не с чем было сравнить, но верно, прежде, в давние времена, так чувствовали себя люди, встретившись с прокаженными. В каждом зрячем человеке на земле при встрече с подобными существами пробуждался какой-то первобытный, животный ужас, как если бы он столкнулся с чем-то невыразимым, с тем, что существует за границами доступного его познанию.

Весь этот вечер Эндре бродил по улицам города и не мог выкинуть из головы мыслей о незрячем. Вокруг все было прежним, прохожие приветливо улыбались, хвастались своими только недавно придуманными костюмами и оценивающе поглядывали на Эндре. Но он, вопреки своему обыкновению, оставался невозмутимым и безучастным, погруженный в размышления о странной встрече.

По-прежнему на стеклянных стенах замков играло солнце, в каждой ячейке зажигаясь новым цветом, живая черепица, сложенная из маленьких кусочков дерна с травой, цветами и даже деревцами, мерцала внутренним изумрудным светом, и казалось, что весь город пребывал в состоянии некого высшего восторга, любования солнечным светом и самой жизнью.

Эндре не замечал, куда идет. Дорога убегала у него из-под ног, и с каждым шагом юноша пытался снова догнать ее; дорога вела Эндре все дальше и дальше, так что он даже не заметил, как прошел под окнами собственного дома. Постепенно высокие постройки стали исчезать, уступив место трехэтажным домикам, дорога стала грязной и появился какой-то нестерпимый запах. Юноша попытался отмахнуться от неприятных ощущений, представив себе, что идет по совсем новенькому, чистому бульвару, где горят желтые фонари – с мутными стеклами, как в старину, - и очень удивился тому, что не почувствовал никакого сопротивления. Все вокруг преобразилось и Эндре вновь погрузился в свои мысли.

- Это Вы, юноша? – Чей-то голос вырвал Эндре из того глубокого омута, в который он добровольно погрузился. – Да, кажется, я не ошибся: это Вы.

Эндре обернулся и оторопел от неожиданности. Перед ним стоял сегодняшний противник – незрячий – такой же страшный и дурно одетый, как и тогда, на ристалище, только руки его были перевязаны бинтами с какими-то серебряными нашивками – кажется, они необходимы для скорейшего заживления ран. Теперь этот человек казался вовсе не таким старым: ему должно было быть лет пятьдесят, не больше, только в лице его читалось нечто очень древнее, вековое, глубокие морщины на лбу, тяжелые веки и необычайно живые глаза выдавали в нем человека, склонного к размышлениям.

Эндре поначалу испугался, но потом почувствовал, что страх его вовсе не так силен, как ему кажется, и любопытство жгло его ум и воображение так сильно, что трудно уже было терпеть. Юноша понял, что переступил черту, которая отделяла его сознание – а сознание свое Эндре почитал чуть ли не всемогущим – от того страшного и непостижимого, одновременно отталкивающего и влекущего, что существовало вне его. Юноша сделал шаг вперед, наклонился и заглянул в лицо этому странному человеку.

Взгляд его был острым и пронзительным, Эндре даже невольно смутился, почувствовав его испепеляющую силу, но потом юноша обнаружил, что во взгляде незрячего нет ничего злого или враждебного. Более того, казалось, что столь пронзительной в его глазах могла быть грусть или тоска – это необыкновенное ощущение стоило бы сравнить с криком о помощи, с воззванием или мольбой отчаявшегося. С такими взглядами Эндре еще никогда не приходилось сталкиваться.

- Вы… Вы – незрячий? – осторожно спросил он, хотя и сам понимал, что спросил какую-то глупость. Незрячий молчал. И тут юноша понял: этот человек не может слышать тех сигналов, которые Эндре посылает в его мозг, - ведь если он незрячий, значит, он и неслышащий!

Людям нечасто приходится использовать свой настоящий голос – после того как был изобретен новый способ общения, это вовсе уже не кажется необходимым. Но поскольку все еще существуют незрячие – да и вообще, любой человек рискует лишиться Дара, если он окажется бесполезным для общества, совершит серьезное преступление или будет выказывать несогласие со своими Благодетелями – голос нужно сохранять. Эндре прокашлялся и попытался сказать – не очень громко, как если бы он боялся кого-то спугнуть:

- Вы же незрячий?

- Да, юноша.

- А почему Вы оказались здесь? Совершили какое-то… преступление?

Человек рассмеялся.

- Нет, юноша, я никогда не был зрячим.

Эндре удивленно посмотрел на собеседника.

- Как это так? Всем, кто рождается на нашей планете, преподносят Дар – таков закон, и никто не может противиться ему.

Незрячий опять засмеялся – еще громче, чем прежде.

- Ваш Дар – вовсе не Дар, а страшный дурман, пыль в глаза, дурное проклятие. Неужели ты не видишь этого, юноша?

Эндре пришел в неудоумение.

- Как Вы можете говорить так? Если бы не было Дара, мы бы все погибли, и создавшие его – величайшие Благодетели человечества. Разве Вы ничего не знаете из истории? О том страшном кризисе, о голоде, о перенаселении, о том, как люди задыхались в безвыходности своего положения? Или Вы никогда не слышали о неравенстве? Оно же было – и еще как было! – пока великие Благодетели не явили нам истину о том, что люди равны в своих умственных способностях и посему каждый должен жить в соответствии со своими способностями – то есть, так, как хочет!

- Сколько лет я живу, столько удивляюсь, как люди способны попадать в такие глупые, неприкрытые ловушки. Даже звери бывают умнее! Вы ходите по грязным, залитым помоями улицам, но благодаря каким-то… я не знаю, что это – подлинное колдовство или какой-то зловещий дурман, воздействующий на ваше сознание… но как бы то ни было, благодаря этим чарам вам кажется, будто вы ходите по лужайкам или лесным тропкам и вдыхаете ароматы роз. Или еда? Вы же едите то, что в наше время едва ли давали на корм свиньям – а ваши глаза и вкус обманывают сознание, убеждая, будто вы едите мясо, рыбу, изысканные десерты или еще что-то… Вы бежите от этого страшного, жуткого мира в те чудесные и очень красивые картинки, которые под действием чар воплощает перед вашим истинным, телесным взором воображение – не безумие ли это? Более того, вы еще и создаете подобные картинки для других – обманываете всех вокруг какими-то невозможными, неизъяснимыми переплетениями своих нелепых фантазий…

Юноша вздохнул. С самого детства его берегли от подобных разговоров. Теперь он понял, почему детям запрещают общаться с незрячими, учат бояться их и ненавидеть. Какая-то мысль – мимолетная, но колкая, - коснулась его сознания и тотчас же Эндре мысленно убрал все слои, наложенные им на действительность. Снова вернулась эта страшная, грязная улица с разбитыми фонарями, потянулся откуда-то невыносимый запах. Эндре взглянул на себя: он был одет просто, в просторный белый балахон, сшитый из единого куска ткани – какой-то простой, наверное, холщовой. Но больше он терпеть этого не мог: слишком жутко было смотреть на такой мир, и в следующее же мгновение вернулся к прежним своим представлениям.

- Это было необходимо… Нам говорили так. Чтобы все человечество могло довольствоваться малым, не завидовать и не хотеть чужого, чтобы мы сумели выжить в этом мире, который сами и истерзали своими бесконечными стремлениями… Теперь все, чего нам хочется, мы можем иметь без вреда для мира и окружающих, потому что все это – в нашем воображении, но доступно чувствам и постижению, как если бы было настоящим. Послушайте, ну разве это не благо? Разве такой Дар заслуживает осуждения?

- Да. Вы лжецы. И лжете сами себе – а лжец всегда заслуживает осуждения. В том, прежнем мире, который я еще помню…

- Помните? – изумился Эндре. Незрячий и раньше упоминал о каком-то «нашем» времени, но теперь у Эндре появились смутные догадки. – Когда же Вы родились?

Незрячий улыбнулся.

- В конце двадцатого века.

- Что?..

- Я бессмертен. Это мое проклятие.

Эндре даже присел от удивления.

- Так значит, Вы помните мир таким, каким он был прежде, до появления Дара? Неужели этот мир был лучше?

- Он был честнее.

- Я Вам не верю. Бессмертие невозможно – все мы знаем это, каждый ребенок Вам скажет, что бессмертных людей не бывает, - Эндре говорил быстро, хватаясь за каждое слово, как будто сам хотел убедить себя в том, о чем говорил.

- Возможно, юноша. Но лучше б, если б было так, как ты говоришь. Нет худшего наказания для человека – и я это вполне испытал на своем опыте. И тебе этого не желаю.

- Но как? Как это вообще возможно?

Незрячий тяжело вздохнул, прищурился и опустил голову, будто задумавшись о чем-то.

- В молодости я увлекся одной соблазнительной теорией – о том, что существуют люди, как бы уготованные друг для друга, понимаешь? Жалко, что вы не читаете книг, а то был один писатель… бельгиец, по-моему. Так вот он в своей пьесе очень здорово об этом написал. О том, что бывают души, еще до рождения предназначенные друг другу – скажем, он и она, - а родиться они могут в разное время. Скажем, он рождается в двадцатом веке, а она в двадцать седьмом – и значит, что им не суждено встретиться. Так вот, один человек сказал мне, что в двадцать четвертом веке, а именно 17 сентября 2376 года, он видел мою возлюбленную. И полностью описал ее: и внешность, и характер, и все говорил, как бы она близка была мне… Мне тогда исполнилось пятьдесят два года, я имел несколько высших образований, был крупным ученым-культурологом, но так и не нашел такой души, с которой мог бы соединиться – и мне было очень одиноко. И я во что бы то ни стало решил найти эту необыкновенную девушку из будущего – и да, я нашел. Нашел одного странного человека – он все рассказывал мне о бессмертии и вечной молодости, об омоложении души, за которым следует омоложение тела – и я прошел десятки каких-то безумных ритуалов, почти ничего не ел и общался с существами, которые жили в моей душе. Мне велено было войти к ним в доверие и попросить у них в дар самое дорогое – бессмертие. Его скоро убили, этого странного человека – я даже не знаю, кто именно, но подозреваю, что это было связано с необычной его деятельностью. А я… да, я действительно стал бессмертным. Единственным бессмертным человеком на всей земле.

- И как? Вы нашли девушку? Этот день, который Вы назвали, был как раз в прошлом году.

- Да, нашел. И понял, что все это было зря.

- В смысле?

- Девушка, само собой, была чудесной. Если бы я встретил ее тогда, в нашем прежнем мире, я бы поистине был счастлив… Но вы не знаете чувств.

- Как не знаем? У нас есть чувства.

- У вас больше нет чувств – эти чары, делая почти всесильным ваше воображение, отбирают у вас истинные человеческие чувства, убивают в вас природные стремления, делая всех одинаково безмолвными и молчаливыми… Вы не гневаетесь – чтобы не придумывать страшных бедствий и не насылать друг на друга несчастий с помощью всесильного воображения. Вместе с гневом, завистью, стремлением к превосходству и крайним себялюбием у вас отобрали самое драгоценное, что есть на свете, - любовь. То, что происходит в нынешним мире между влюбленными – всего лишь приятное обыкновение, дань доброй и красивой традиции…

Эндре опустил глаза. Он знал, что это так.

- Но ведь если бы в нас остались те, прежние чувства, мы бы гневались, убивали – даже не в придуманном мире, а по-настоящему – мы бы пугались собственных фантазий, из которых состоит теперь наша жизнь…

- Да, но вы и не знаете подлинной любви. Вам сделали от нее прививку. И именно поэтому вам нельзя читать книжки – в них слишком много написано о том, чего вам нельзя знать и чувствовать. Только у нас, незрячих, еще осталась какая-то капля человечности.

Эндре возмутился. Эти последние слова незрячего привели его в недоумение. Лицо юноши вмиг исказилось, он неприязненно сморщился – хотя, казалось, гораздо более страшная буря поднималась в глубинах его существа.

- Знаете что, вы, порочащие Дар! Молчите о том, чего не знаете. Лучше бы вас всех убивали, чем лишали священного Дара, потому что тогда вы слишком развязываете свои безудержные языки.

Юноша развернулся и, не оглядываясь, пошел по бульвару. К ногам его склонялись розы, и ветер играл в серебристых листочках осины. Кажется, недавно прошел дождь и воздух наполнялся живой, первозданной свежестью.

А незрячий человек, что хотел умереть от заговоренного меча, данного Эндре, и попросил мэтра Гаурона уступить ему оружие, смотрел теперь, как в грязной луже отражаются белые перистые облака и на деревьях набухают первые почки. Дыхание свежести проникало повсюду – побеждая невыносимые запахи, разбивая серые и поблекшие витражи унылых улиц. Ничего не может быть лучше наступления новой весны.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 3,00 из 5)
Загрузка...