Курган Менестрелей

Тень усталого путника отпугнула ящерицу на поваленном бревне. Шершавые шаги на песчаной дороге утопали в звуках лесной суеты. Хриплое дыхание сливалось с листвой бука и граба.

Фиолетовый плащ странника тянулся до земли. Подол измазался в грязи. Из куфии виднелись серые глаза с запотевшими веками. На спине покачивалась гитара, завернутая в брезент.

Под ноги странника попадались ржавые овальные обручи, которые можно натянуть на мизинец. При виде этого мусора виски путника наполнялись колющим звоном из ниоткуда. Странник стискивал зубы, через пару мгновений звон отступал.

Когда-то путник был плодотворным бардом. Он был фонтаном, из которого била мелодичная струя. И в этой струе плескались баллады о странствующих рыцарях и интригах богов. Но со временем струя мельчала. Голос грубел, пальцы костенели, слова старели. Бард должен был выступить перед толстопузым герцогом во время очередного банкета. Но вместо сонаты юноша выдал невнятный хрип, и в довесок – лопнула струна. Это был позор, отпечатанный на бардовской спине ботинками вельмож, которые выпроваживали певца. Юноша решил: пора закончить концерт. Навсегда. Жизнь обернулась пустым звуком. Вопрос лишь в том, как это провернуть? Броситься в реку? Попасть под карету?

И вспомнил Бард, как с ранних лет сбегал по утрам в гору, неподалеку от родной деревни. А на вершине этой горы скрывался Курган Менестрелей, возведенный из углей. Внутри него обитал проводник Смерти по имени Угольный Жрец. Он питался ветром, который доносит до его ушей людские песни, разговоры, сказания. Жрец выбирался на поверхность, когда нужно забрать душу исчерпавшего менестреля, и возвращался с ней под землю. Если душа того достойна, она будет греться в синем Огне Долговечной Славы. Но это право нужно заслужить.

И вот, Бард на вершине горы. На пологом песочном пространстве, обрамленном елями, не было никого. В центре тлел небольшой овал из черного угля, Курган Менестрелей. Усталый путник снял с плеча гитару, положил на землю, сел на колени и дунул на угли. Черная куча зашевелилась, вздыбилась. Перед бардом вырос Жрец в черном балахоне. Его кожа темная, как зола. Красные глаза пылали зажженными углями.

-Бард? - хрипло спросил Жрец.

-Бард, -ответил усталый путник.

-Доигрался?

-Доигрался.

-А че приперся? -полюбопытствовал Жрец.

-Жизнь не мила.

-И че? Жизнь мало кому не мила.

-Не могу играть.

-Серьезно?

-Абсолютно.

-Вот так вот прям не можешь?

-Вот так.

-А почему именно здесь?

-Красиво.

-А… позер, значит… Тщеславный!

-Так заберете? –у Барда кончалось терпение.

-Ну не зна-а-аю… - Жрец покачал головой. - Надо подумать.

-Долго?

-Завтра отвечу,- ответил Жрец, и он погрузился в землю, снова став небольшой кучей угля.

Бард принял позу лотоса, вынул из брезента гитару, провел рукой по оставшимся струнам. В сердце невольно заныло. Когда-то пальцы нащупывали в тонких, натянутых полосах необходимый звук, а сейчас… Лишь тишину можно вычерпывать между струн.

Лучи закатного солнца легли на гитару. Над головой мурчала листва, как будто жалела барда. В усталое лицо барда лился ветер, развевая плащ и куфию. Тени наступали густеющим стадом на песок. Свет сжимался, пятился и тонул в тенях полусогнутых елей. Бард вспомнил одну из своих ранних баллад про Хранителей Пустыни, которые охраняли Оазис Надежды. В этой истории Пустыню завоевывали Армии Тьмы, а Хранителям пришлось отступить в гробницу под Оазисом. Они успешно отражали атаки, а Оазис призвал на помощь бурю, которая обратила Армию Тьмы в статуи. Бард сочинял про тех, кто умел бороться, омытыми Надеждой. Но задубевшая кожа Барда не знала прикосновения этой Надежды.

Бард упивался прошлым и не заметил, как задремал на плаще. Утром Бард пробудился от жаркого шороха. Перед ним снова возник Угольный Жрец.

-Опять ты?! –возмутился Жрец.

-А что? – спросонья недоумевал Бард.

-Ничего, рад видеть. В общем, подумал.

-И?

-Бездарей не беру. Понять бы, каков ты. Сыграни-ка. Будет любо - заберу, нет- дальше страдай. Или, разбежавшись, прыгай со скалы.

-Не могу,- ответил Бард.

-Ну, дело твое, - Жрец стал погружаться в угольную землю.

-Погоди! – воскликнул окончательно проснувшийся Бард, поднимая с земли гитару. – Попробую.

Бард коснулся струн и принялся бренчать. Мелодия не складывалась. Струны не подчинялись пальцам, а будто кусали их. Жрец зевнул и со словами: «Страдай дальше!»- погрузился в землю.

-Постой! – крикнул бард.

-Ну? – из угольной кучи показалась недовольная голова Жреца.

-Что сделать, чтобы меня забрали?

-Воды принеси, - сказал Жрец.

-Какой?

Голова Жреца кивнула в сторону склона.

-Да вон, неподалеку речка текла. Наберешь плошку и принесешь. Понял? Иди.

Бард достал из сумки чарку и плошку с самодельной проволочной ручкой, направился в нужную сторону. Он спустился на нижнюю полку гребня, обросшую пихтой. Голова, облившись прохладной тенью, перестала печься. Бард снял с себя куфию, вытер лицо и осмотрелся, прислушался.

Лепет листвы, пение кукушки, стрекотание из травы.  Искать среди подобных шумов журчание реки – все равно что найти кусок сахара посреди песчаной пустыни.

Бард держался тени, прислушивался. То и дело в ухо назойливо звенел писк комаров, а шелестящие листья будто издевательски хихикали над незадачливым юношей. То ли мысль кольнула в голову, то ли укус комара довел, но захотелось взять гитару и расшибить ее об голову.

Бард даже снял с плеча гитару, но, взглянув на гриф, задумался. Все-таки странно, почему гитара так похожа на женщину... Длинная древесная шея, талия. А гриф будто мохнатая кучерявая голова. Все-таки бард еще трезвый. Нужно как следует напиться, чтобы разбить такую голову о голову свою, никчемную.

Бард спрятался под тень. Палящее солнце так припекало голову, что, казалось, из ушей потечет мозговой сок. Да и кашель иногда мучал Барда с утра – сон на холодной земле чреват.

Под ногой путника шлепнуло. Бард приподнял сапог – под ним подрагивала коричневатая лужа. По теневому склону тянулась прозрачная нить между моховых камней, а среди них сверкали ванночки, над которыми жужжали комары. Стоило Барду погрузить чарку в одну из таких ванночек, как та помутилась из-за поднявшегося со дна песка. Бард наклонился, черпал чаркой из других ванночек и переливал в плошку.

Путник задумался. Может, не стоит умирать? Бросить все и вернуться к людям, начать другую жизнь? Юноша присел под тенью и пораскинул мозгами.

Вот, вернется в город, а дальше? Конечно, кроме музыки, мир полон других вещей: сельское хозяйство, наука, ремесла всякие. Можно, в конце концов, устроиться в трактире помощником. Ему говорили, мол, надо отпускать прошлое, забывать плохое.

Но Бард не умел так жить. Прошлое – его драгоценность. Именно сохраняя в себе прошлое, он мог представлять древние замки, коварных феодалов, благородных королей и диких драконов. Музыка была костылем, которая помогала держаться. Раз такого костыля нет, остается падать вниз. А если падать - то падать до конца!

Чем больше Бард об этом думал, тем сильнее звенело в висках. Не говоря уже о том, что страннику мешали комары. Им не терпелось укутаться в шею или в ухо. Некоторые ползли по руке. Юноша горевал, что не родился лягушкой. От злости хотелось перегрызть пальцы.

Не удержавшись, Бард хлопнул по шее. Плошка пролилась. Юноша замер и всматривался в стебли черешни, на которой блистали капли пролитой воды. Комары жужжали так, будто хихикали над недотепой. А тот скрипел зубами и разрывался между несколькими мыслями:

  • засунуть нос в ручей и захлебнуться от горя;
  • перегрызть несколько камней;
  • зажарить комаров;
  • отдать их в инквизицию для пыток.

Бард выбрал ни первое, ни четвертое. Он ударил по камню. Лодыжка заныла от боли. Над головой снова зашумела листва. Ветер ласково прикоснулся к шее юнца.

-Хочешь умереть? – сказал сам себе Бард. – Иди до конца…

Он взялся за плошку с чаркой и принялся заново наполнять тару водой.

Солнце давил жаркой пятой в горную землю. Шея костенела. Кожа выгорала до состояния красной пустыни, а волосы – до состояния степей.

Хотелось окунуть лицо в лужу. Одна лишь мысль удерживала глупость мертвой хваткой: «Поскорее бы все кончилось!».

Комары казались драконами, нещадно атаковавшими потрепанную башню в лице Барда. Только эти паразиты не извергали пламя, а высасывали огонь из горящей юношеской души. Барду приходилось терпеть. Точно так же он терпел критику в начале творческого пути. Говорили ему: «Бросай это дело!». А он не бросил. И точно так же не надо бросать плошку.

-А ведь, именно так стоит заниматься поэзией, - думал Бард. – Так же, как набирать воду из грязной лужицы… Вычерпывать лучшее из мутной жизни, не взирая на всяких комаров… Жаль, на практике тяжело проверяется. Так же тяжело, как воду черпать…

Наконец, полу-мутная вода выползла из переполнившейся плошки и защекотала пальцы Барда.

-Хватит, - подумал юнец.

Он отнес плошку к Угольному Жрецу.

-Ну? – спросил колдун, явившись на поверхность.

-На! - Бард протянул ему тару с водой.

-Ага, – Жрец кивнул, - теперь вскипяти.

-Зачем? – спросил Бард.

-Узнаешь, - сказал Жрец и ушел под землю.

Бард искал поваленные стволы с сухими ветками, откалывал их. Он отвык от смачного треска ломающейся древесины. Палки от бука оказывали сопротивление. Скорее позвоночник треснет, нежели сломается бук. Пальцы пылали. Несколько мгновений, и окажется, что весь скелет охвачен пожаром. Чтобы притупить тяготы работы, Бард вспоминал об одной из своих песен о Рыцаре Железных Бук. Именно разламывая такое несгибаемое дерево, Бард и придумал балладу про героя с такой же несгибаемой волей. Мимолетное воспоминание о минувших творческих днях разозлили Барда, и бук снисходительно разломился пополам.

Дрова собраны. Огниво выплюнуло искру. На опилках вспыхнуло крохотное пламя. Бард клал лучинку за лучинкой. Огненные каракули прыгали по хворосту, размножались. Костер постепенно разгорелся. Бард повесил тару с водой на самодельную триногу. Волны июльской жары неспешно покидали остров горной вершины. Вдалеке ухали совы, тарахтели сверчки.

Бард постелил мантию, прилег у костра. Удовольствие не из приятных – лежать на холодном песке с суетливыми муравьями. Но после работы – самое то.

Желудок острым бурчанием напомнил о себе. Бард не думал о еде последние несколько часов. А запас сухарей истощался. Бард не рассчитывал, что задержится в тленном мире хотя бы на день. Он должен был умереть не позже сегодняшнего утра. Если погружение в Курган Менестрелей не состоится, придется возвращаться к людям или подыхать с голоду.

От неприятных мыслей Барда отвлек шум костра. В плошке вода буревала так, что казалась океанским штормом в миниатюре. За штрихами волн мельтешили тонкие палки, слепленные в единую субстанцию. Казалось, неведомое насекомое попало в жижу. Бард вычерпнул тварь ложкой. Руке пришлось напрячься, груз оказался тяжелый. Тварь напоминала кузнечика в вечерней полутьме. Только ее тело проткнуто знакомым ржавым обручем.

Тварь дернула лапкой, пискнула. Бард, охнув, обронил ложку. Тварь шлепнулась на песок. Она лежала при пляшущем свете костра, раскинув угловатые конечности. Ее голова напоминала луковицу с черниками вместо глаз. Тварь скукоживалась и тихо, скрипуче дышала. Бард, недолго думая, занес над ней ногу. Черничные глаза уродины уставились на Барда. Тот замер и медленно опустил ногу.

-Черничные глаза… - промолвил Бард и продекларировал знакомые строки:

Черничные глаза.

Рука твоя – лоза.

Пою тебе в саду.

Горю я, как в аду.

-Фу, это ты написал? – раздалось позади Барда.

Тот обернулся. Неподалеку от него Угольный Жрец качал головой.

-А что? – недоумевал Бард.

-Не хочу обидеть, - Угольный Жрец вздохнул. – Но это одни из самых безвкусных стихов, что я когда-либо слышал у менестрелей-суицидников, а ты – бездарная куча навоза.

-Но! – Жрец резко вскинул палец кверху, прежде чем Бард накинулся на него с кулаками. – Ты правильно понял! Это твоя муза.

Бард всмотрелся в костровую тварь. Неужели эти, пропитанные зашкаливающей романтикой, строки он посвятил этому существу, у которой взаправду черничные глаза и руки – как лоза?

-Что с ней? – спросил Бард.

-Она долгое время жила у тебя, а потом смоталась, - пояснял Жрец

Бард вспомнил ту злосчастную ночь, когда его мучила тошнота, после чего он не смог выдавить ни строки, ни мелодии. Именно тогда его начал преследовать грохот цепей.

– Смоталась и вернулась в родные края, - продолжал Жрец.

-Что? – Бард ошарашен.

Жрец наклонился к юноше и с укоризной сверкнул красными угле-глазами.

-А сам как думал, откуда твоя муза? Думал, генетическим путем передается? Отсюда она, отсюда! Здесь обитают музы, их можно найти в каждом стебле, если попытаться. Они ждут людей, готовых страдать и выкапывать истину. Ты подцепил такую музу в детстве, будучи пацаном. Ты не боялся проблем, лез во всякую задницу, коих тут полно, в диком-то лесу! А потом… Смоталась твоя муза! Почему? Сам думай! Смоталась и растворилась в природе. А ты, посредством терпения и пролития крови с потом возродил обратно. Несмотря на тревоги, сомнения и боли. Как нормальный бард.

Все бы ничего, но из груди музы торчал обруч. Жрец обратил на это внимание.

-Увы, но ее сердце проткнуто рабством. Доигрался. Теперь лечи, как можешь! - говорил он, уходя под землю.

-Но как?! – воскликнул Бард.

-Придумай, творец! И помни, хоть ты хозяин, но скован с рабыней цепью. Ну… в духовном смысле… Если муза откинет копыта, откинешь и ты, вслед за ней. – успел сказать Жрец, прежде чем его голова погрузилась в Курган Менестрелей.

Подобные высказывания сердили Барда. Можно подумать, что это легко и быстро – придумать выход из реальной ситуации! Творец обладает всемогуществом в вымышленном пространстве, а в реальном – так же слаб, как и прочие люди.

Бард протянул руку к музе – та уколола его пальцы. Между тем, на ее тонкой талии проступала чешуя бледного инея.

Бард предположил, что здесь может помочь мелодия. Может, она окажет помощь, если муза не хочет тактильного прикосновения? Но Бард не знал, что играть. Он боялся, что лопнет еще одна струна. Бард лег на холодную землю. Ему стало наплевать. Наплевать настолько, что лучше не париться с эмиграцией в покойный мир через Курган Менестрелей. Проще замерзнуть и умереть от голода. Бард уже чувствовал, как безразличие наполнялось в его душе тяжелым песком. Это будет долгая кончина. Досада. Не придется плескаться в ласковом пламени Вечной Славы!

-Дурацкие музы! – угрюмо размышлял Бард. – Кто вас создал такими!? Капризные! Недовольные! Непонятные! Почему я от вас завишу!? Зачем заставляете нас что-либо делать? Что-то выдумывать, какие-то истории с несуществующими персонажами! И главное, почему созданная вами фантазия кажется реальностью?! Зачем пудрите мозги?! Какая цель? Что хотите от нас? Я писал песни, которые подсказывала ты! А ты?! Почему убежала? Я же неплохо зарабатывал на твоем вдохновении! Я мог стать королем, а ты – негласной королевой. Это же нелогично! Когда я был беден, ты витала рядом. Когда разбогател – убежала.

Бард замер. Мыслительная дорога привела его к цели. Юноша повернулся к музе, свернувшейся бледным калачиком у тлеющего костра.

-То есть, это из-за денег? – сказал Бард. – Вот почему цепи на тебе! Зарабатывая тобой, я сделал из тебя рабыню!

Теперь ясно, что за обручи попадались на пути Барда. Это останки цепей, от которых муза избавлялась по пути на вершину горы. А этот звон в висках – отголоски покинутой рабыни.

-Но почему ты хотела, чтобы я рассказывал истории? Зачем вынуждаешь выдумывать новую реальность? Про эту лозу, про черничные глаза и…

Бард приподнялся и огляделся по сторонам.

-А разве я выдумывал? – возбужденно думал он. – Ведь все это было! Здесь! Я пою не про что-то! Я пою про вас, жителей горы! Про вас, теней-завоевателей и Хранителей Пустыни! Про вас, несгибаемые буки! Про вас, комаров-драконов! Про вас, муз! Про то, что кажется таинственным, неизвестным.

Бард вытащил из брезента гитару, дернул за струну. Муза открыла глаза, но только на мгновение. Юноша собрался с мыслями. Чтобы привлечь музу, нужно поработать пальцами. Бард наигрывал знакомые темы. Музе они были не интересны. Бард прилег. Холодный песок остужал разгоряченную голову.

-Что не так? – напряженно мыслил Бард. – Нужно что-то новое? Так, я пел о подвигах, о любви… А про что я не пел?

Мимо Барда полз муравей, спешивший к себе домой. Юношу осенило.

-Про обыкновенных рабочих, - думал Бард. – Про них не пел. А кому интересно?... Хотя… Они такие же герои. Жертвуют жизнями ради нас… Чтобы мы жили в уютных домах, плавали в морях и… Много чего… А я в последние месяцы пел про душегубов, «амурничавших» с аристократическими девицами… Рыцари, дамы сердца эти…

Бард привстал, осмотрелся. Он и не задумывался над тем, сколько неизвестного скрывает ночная тень в лесных покоях. Что в них скрывается, и почему человек постоянно сталкивается с неизвестностью? Юноша вспомнил, как в трактире спорили, какой формой обладает мир. Одни утверждали, что их земля – это горб усопшего титана, на котором построили города и деревни. Другие считали, что мир имеет некую геометрическую форму. Но это странная теория, вызывающая кучу других вопросов…

-Вопросы… - Бард мысленно ухватился за это слово. – Почему избегаем вопросов? Хотим, чтобы их было меньше. Но с каждым годом вопросы не уменьшаются. Скорее, наоборот. А мы не сражаемся с ними. А вопросы… Здесь они окружают меня… Почему солнце вращается? Почему воюем друг с другом? Почему крестьяне устраивают восстания? Почему? А мир наш? Каков он на самом деле? Квадратный? Круглый? А что, если да? А если нет?

Куча «А если?...» забарабанили по мозгам Барда ментальным дождем. Аж пальцы затряслись по гитарным струнам. В засохшем грунте молчания, в котором замурована мелодия, пробивалась течь. Из гитары вырывалась на Свет песня о неведомом, о том, чего не знает Бард, но хочет найти ответ. Струны сверкали у костра и звенели остротой. Многочисленные трещины охватили обруч музы и обернули его в пыль. Иней на теле сбежавшей рабыни выветривался музыкой и уносился в звездное небо хрустальным пеплом. Бард, увлеченный игрой, не заметил, как в его гитару проникла муза.

Бард молотил музыку, не придумывая слова. К чему они? Иногда слова ни о чем не говорят.  Бард заточенными струнами вырубал ноты, преображал горную пустоту в истину зажженной души. Только так он мог выразить нечто, выстраданное поцарапанными, грязными руками, больной спиной, истоптанными ступнями и охрипшим дыханием.

Гитара затихла только на рассвете. Пальцы Барда стерлись. Тому больно, но приятно. Из горного хребта ласково сияла алая точка солнца, разгонявшая небесную сирень. За спиной Барда раздались хлопки. Позади юноши стоял Угольный Жрец.

-Сойдет, - улыбчиво сказал он. – Беру.

Бард чувствовал себя уставшим. Он играл этой ночью так, будто играл в последний раз. Хотя… Почему «как будто»? Ну, Бард открыл в себе новые возможности. Он отворил новое дыхание. Неужели ей суждено раствориться в холоде Смерти? Конечно, музыка создается для Вечности. Но, прежде чем оказаться в ней, музыку должны почувствовать человеческие уши, которые боятся неизвестности и не любят слышать вопросы. Иначе зачем музы горбатятся в головах бестолковых людей?

Угольный Жрец потянулся к Барду. Черные, искрящие камни надвигались на юношу. Тот сделал шаг в сторону.

-Не, в другой раз, - сказал Бард и помчался с гитарой вниз, в сторону родной деревни.

Внизу его ожидала река, из которой можно напиться. А за рекой - новые песни, которые прольют свет на неведомое. А муза как-нибудь выдержит меркантильную сторону души Барда. Если зарабатывать и призывать к просвещению одновременно – такое можно стерпеть. Барду же надо чем-то питаться, чтобы нормально думать над песнями! Пламя Вечной Славы подождет. Со Смертью спешить не стоит. Ее никогда не поздно встретить. Кто знает, может, песни Барда доведут юношу до виселицы…

Угольный Жрец провожал Барда угрюмым взглядом и погружался обратно в Курган Менестрелей.

-Ух, гуманитарии! – ворчал он. – Каждое лето одно и то же!


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 3,00 из 5)
Загрузка...