Царевенка

Когда в зоопарке сдох старейший крокодил, Иммануил, у Гаврилыча задергалось левое веко.

Из лебедей остались только малыши с  мамками, у грызунов –  самки с новорожденными детёнышами. Результаты анализов, присланные из всех институтов и закрытых лабораторий, ничего плохого не показывали.

Симеон, древний зубр, пал. Бренд зоопарка, корифей!

Гаврилыч полез по сайтам в медицинскую статистику. Данные по умершим людям были старые. Тогда на кладбище, убедиться de visu – наглядно.

Убедился.

***

Я ж просил не присылать! Дел, как говорится, выше крыши, а тут пристраивай неуча-практиканта.

Когда дверь открылась, и Васино круглое симпатичное лицо обнаружилось в проёме, Васильич, тощий и высокий старикан, улыбался:

– Милости прошу, молодой человек!

Вася, к счастью, не знал, что это проявление сарказма. Огляделся: большая карта района, графики, дипломы, грамоты. Черный сейф, решетки на окнах. Шкафы с папкам и книгами.

– К Наталье Ивановне на оцифровку пошлю, не против? – спросил начальник.

Ну да, кому охота, чтобы он путался у оперов под ногами…

–  Наталь-Иванна, принимай помощника! –  в трубку, бодро. – Что? В банк? Надолго? Ладно, разберемся…

И Васе:

– Занята сейчас. На оперативке побудешь, представлю коллективу.

Вошли один за другим сотрудники; сели за большой длинный стол. Перпендикулярно – начальственный. Коллектив, конечно, не такой крутой, как в сериалах. На Ваську внимания не обращают: практикант.

–  С зоопарком у нас что? – вопрос шефа усатому Семёнову.

– Зубр, старый. Тоже внезапно. Анализы – ничего!

– Вот пусть студент мед. статистику посмотрит по базам.

– Смертность медленно обновляют.

– Да я… могу на кладбища съездить, – подал вдруг голос Вася.

–  Давай! Рук у нас мало… Допуск тебе сделаю – поговоришь с персоналом.

На оперативке ещё про убиенного и воровство на базе номер тринадцать говорили: деньги нашли-таки, в подполе, на директорской даче, а главбух вовсе ни при чём оказался.

Вася слушал невнимательно: про свое первое задание думал. Почему-то запомнил, что жену того директора звали Нина, а ещё удивился, что деньги чувак по допотопному крал – не в офшор, там, выводил, а в подпол на даче.

Пока в метро ехал, в планшете просматривал про зоопарк: интервью с директором, интервью с главным ветеринаром. Составлял мысленно каверзные вопросы.

***

Гаврилыч тяжело вздохнул, развернулся и пошел прочь.

Васька, стоя в кладбищенских воротах, даже рот приоткрыл: он! Ветеринар из зоопарка.

– А мед. статистики толковой нет. Но и так всё видно, – сказал он контрольную фразу. Громко, в спину.

Спина вздрогнула. Но не обернулась.

Васька напрягся, вспомнил имя-отчество, закричал уходящему:

–  Александр Гаврилович!

…Они смотрели на лебедят, бултыхающихся в пруду.

– Мгновенно, ни с того, ни с сего. Летал, плавал, скакал – и мёртв. Ни ран, ни язв.  Внутренние органы в порядке.

Закурил Гаврилыч.

– Я на другие кладбища поеду, – засобирался Вася, – проверю. И… – на секунду остановился, – Вы точно ничего не заметили странного?

– Да я уж вашему усатому докладывал: анализы ничего не показали. А должны были:  ишемию у бизона и много интересного у престарелого Иммануила. Анализы в разные места посылали, для контроля. Везде чисто.

О, еще и бизон! Не знал.

– Мистика какая-то, – пробормотал Васька.

Гаврилыч притушил сигарету и пошел в главный корпус, тяжёлой походкой.

Когда Вася подходил к выходу, мимо него служители пронесли тушу оленя.

***

Во втором и третьем кладбище картина та же: куча убитых родственников. То есть, не буквально убитых – морально. Скорбящих.

Василий поехал в свое отделение, но на полпути сообразил: поговорить кое с кем надо, благо пропуск имеется. И двинул в ближайший к зоопарку морг.

…– Дурдом у нас, не видишь? – сказал высокий, видный парень неприветливо, после того, как Вася показал свой новенький документ. – Зашиваемся: класть некуда.

– Так я как раз по этому вопросу!

Мёртвый свет в лампах, кафельные стены в подозрительных пятнах, металлические, на колесиках, столы с покойниками, стойки типа библиотечных по периметру (занятые трупами), и омерзительный, химико-биологический запах.

– У меня вообще зачет послезавтра, а тут такое! – с отчаянием пояснил студент. По имени, как оказалось, Паша.

– Третий день наплыв?

– Ну, – Паша вздохнул.

– При вскрытии ожидаемых болезней не обнаруживается?

– Щас, соображу. Последний раз вскрывали при мне четыре дня назад. Всё обычно…  Но если для науки надо, могу вскрыть сейчас, сам. Пока начальство не видит.

Вася заволновался.

А тут угрюмые санитары в грязных халатах. С носилками.

– Некуда, некуда! – заорал Пашка. – Не штабелями ж складывать.

Санитары механически вывалили труп на стол, двинулись обратно.

– Ну, хочешь, этого вскроем? Алконавт хоть куда.

– Печень, – задумчиво сказал Вася голосом Шерлока Холмса. Паша усмехнулся:

– Не только.

Расчистил место для маневра, взял скальпель и начал резать усопшего.

Василию больше всего хотелось, выбежав на двор, дышать чем-то нездешним. Сиренью, например.

Васька выбежал.

Через десять минут его позвали назад:

– Смотри! Нормальные печень и сердце. А внешний вид – мама дорогая! Хошь, еще ту старушку вскрою – для контроля? – не получив ответа, медик оттер порезанного старину-алкоголика в угол, а на его место положил сморщенную бабушку-одуванчика. Вася вышел во дворик полюбоваться на май.

Результат второго вскрытия тот же:

– Будто жила эта бабка всю жизнь на курортах, питалась здоровой пищей, не пила, не курила, стрессов не знала, восточной гимнастикой занималась, медитацией… А вид  сморчковый, плебейский, занюханный, извини за грубые слова.

Вася старательно набил в планшет: «плебейский, занюханный». И стал прощаться:

– Спасибо огромное! Если можно, телефон для связи – мало ли что.

***

– Наталья Ивановна желает познакомиться, – объявил шеф. У Васьки аж в боку закололо:

– Михаил Васильевич, я же Ваше задание выполняю! Готов доложить о результатах.

–  Ну, доложи, милок, доложи, – и папки картинно на своем начальственном столе передвинул.

– Анализы не соответствуют не только причине смерти, но и имевшейся до того картине болезни – раз. Олень и бизон сегодня еще там сдохли – два. На трех кладбищах уйма покойников – три. А четыре…

– Ты мне что, господина Акунина, тьфу, Фандорина изображаешь?

Наталь-Иванна, красавица, кровь с молоком ягодка, в дверях:

– Так мне идти, Михаил Васильевич?

– Иди, родная, иди! – по-барски разрешил подполковник.

– Я еще в морг заехал, мне там вскрыли пару свежих, – небрежно бросил Нат Пинкертон. – Внешность и внутренности не совпадают.

– И какая ж гипотеза?

– Ээ… У меня их несколько.

– Давай.

–  Микрочип. С животными еще проходит, а с людьми – не очень: некоторые старики дома сидели, не достанешь их.

– Так!

– Второе. Вирус, необычный. Вырвался и…

– Так. Третье?

– Это пока не додумал, – признался Василий.

– Свободен! Завтра в девять – на оперативку.

***

Маленькая, юркая, из сундучка выползает, створку на тот свет открывает.

Как открывает, зачем? А вам пока знать не положено-с.

***

Оперативники вышли в коридор после оперативки хмурые: в окрестностях зоопарка никаких подозрительных мед. лабораторий с вирусами нет.

У Васьки зазвонил мобильник.

– Приезжай, а!

Это был медик Паша, новый дружок.

Василий кинулся к начальству:

– В морге новости – я туда: вызвали!

– Ну, ты пострел! – удивился Михал Васильич.

…Но такого б не предугадала даже мисс Марпл и все тетки Донцовой, криминалистические самородки!

– Полюбуйся! –  взмахнул рукой Паша в угол. Лицо его заросло щетиной, глаза были красные, руки тряслись.

Вася послушно глянул в правый угол. На стойки.

В том углу кто-то шевелился.

– Четырехдневные; с самого первого дня катастрофы. Которых по какой-то причине не забрали еще, – пояснил медик. –  Ожили, гады… Начальство не знает, кому и как докладывать…

И тут вдруг:

– Вася, вставай! Проспишь практику, Васенька! В первый день опаздывать не хорошо!

– Мам, мне такой офигенный сон приснился…

***

Пора стать реалистом и приготовиться к будничным делам. Кровавым, но никак не мистическим.

– Практикант? Дуй на оперативку, там познакомишься!

Шеф, в коридоре. Да, на черта  похож, как и раньше. И народ местный Ваське как бы знаком. Только усатого Семёнова нет, который за зоопарком был закреплен.

Но теперь всё, про покойных Иммануила и Симеона забыть! И про Семёнова тоже. Может, его и не было в природе?

– Вот, прошу любить и жаловать – наш практикант… ээ…

– Василий Николаевич Бабушкин, – отрапортовал Вася, чётко.

– Начнем с базы, где вчера поздно вечером труп нашли, – Михаил Васильевич деловит.

– И еще там пропажа, двести тридцать миллионов, наличкой, – вставил кучерявый Погодин.

– Какие версии отрабатываем?

– С бухгалтера начать – отгул взял. Алиби себе делал?

Боже правый… так это то самое дело, с дачным подполом? Васька робко поднял руку.

– Спрашивать можно, Василий, – ответил шеф и кисловато улыбнулся. – Если, конечно, по делу.

– Да, очень! Это база тринадцать, где директором Кольчугин? А жену его зовут Нина?

Погодин глянул в планшет, потом удивленно (и даже подозрительно) на Васю:

– Откуда знаешь?

Сотрудники начали переглядываться. Как про сон им расскажешь?

– Проверить можете. Там директор замешан, деньги в подполе прячет, на даче, – заторопился Вася. – В оранжевой промасленной бумаге! Я не видел, сказали. А бухгалтер не в курсе был.

– Может, и про убитого всё знаешь? – не выдержал полноватый капитан; забыл, как его фамилия. Андрейкин, вроде.

Эх, а тогда отвлекся на свои мысли про зоопарк!

– Про покойника, может, позже вспомню, – туманно пообещал Вася.

Куда он попал: в бесконечный День сурка? В прошлое? Надо же, вляпался.

…Оранжевая промасленная бумага! В большом пакете. Вскрыли: деньги. Много. Очень много.

Вася был потрясён больше всех.

Соседи, понятые, выступили из тени веранды: старушка Раскидаева и её сын, Раскидаев.

– Кирюшин, посчитай и запротоколируй. А вы потом распишитесь здесь, граждане!

Граждане Раскидаевы послушно расписались. Поклонились, почему-то одному Погодину, и тихо вышли. (Сырники доедать к себе пошли, со сметаной.)

Толстяка Кольчугина увели, посадили в заднее отделение рафика. С решеткой.

***

– Вроде Ванги у нас будешь? Полезный человечек, – усмехнулся Погодин. – Ещё какие дела нам скоро предстоят?

За рулём, весёлый. Через пять минут опять:

– Так, ты колдун, что ли?

– Просто увидел сон, сбывшийся.

– Понравишься Васильичу, похлопочет за тебя, – усмехнулся Погодин.

Вот оно, как судьба-то разворачивается!

– Следующее дело в зоопарке откроётся – лебедь погибнет, – деловито начал  перспективный спец. – Потом, через три дня – вообще половина животных. И люди начнут… как мухи. Ужас!

–  Васильичу скажи: следующее дело в зоопарке – отравление ценных животных и, главное, гибель людей.

Васька вздохнул:

–  И они потом ожили! Люди в морге стали оживать, четыре дня как покойные.

– Ну? Это уже вопреки законам физики.

– Биологии, – уточнил Вася. И пошел ва-банк: – Как будто их инопланетяне поправили и потом опять запустили жить. Завели, как починенную игрушку.

…Солнце играло, бегало зайчиками по стенам, по мелким кактусам на окне и створкам шкафа с казёнными книгами.

– Кхм, – сказал Михаил Васильевич, выслушав доклад Погодина про зоопарк. –  Того лебедя, как помрёт, надо в серьезное мед. заведение – чтоб мониторинг каждую минуту, на нано-уровне… Дуй, Васёк, в зоопарк, наблюдай там за смертностью.

Разрывался – и к Пашке в морг заглянуть хотелось, и в зоопарк надо. А на мобильном никаких сведений о студенте-медике Павле Мещанинове. Сон, он и есть сон – безответственность сплошная.

…Гаврилыч, главный ветеринар, его не признал, в упор не вспомнил. Значит, это только мой сон был? Взбаламутил Юру Погодина и шефа, а ничего не будет, один позор на мою голову.

– Ну, опять! ­– Тётка с пирожками сердито смотрела на пруд. – Ну, не могут лебедей оставить в покое, хулиганы!

Васька стремительно обернулся, по-полицейски. Пацан лет двенадцати гонял птиц.  Васька побежал к пруду.

…Большой лебедь летел низко-низко над зацветающем ряской прудом. А потом вдруг упал в воду, камнем. Может, камнем его и подбил, тот вихрастый пацанок?

Вася полез в майскую холодную воду.

Шарит, ищет. Гибель лебедя естественна: затравили бедного птица, побили каменьями.

Гаврилыч тоже на берегу:

– Молодой человек, а Вы что здесь делаете? Я к Вам, к Вам обращаюсь!

То есть как – что? Спасает лебедя!

Ничего не ответил мокрый и продрогший Василий, героический сыщик. Продолжал подводного птица искать.

…– Но продавщица сказала, что лебедей…

– Может, для начала, юноша, надо было к специалистам обратиться, уточнить, так сказать? – Александр Гаврилович закурил. Нервно.

– А лебедь бы погиб!

– Еще раз объясняю: никто не погиб. Проводим эксперимент, ежеквартально. С юннатами. Стрессоустойчивость птиц в разные периоды. Под контролем, дозировано. Протоколируется и на видео снимается. Зоопсихология.

Тут Васю вдруг прорвало:

– А старика Иммануила тоже под контролем травите? И Симеона?

– Молодой человек!!

– Я, между прочим, из полиции!

И вот, сквозь пелену:

– Васёк, пора вставать!

***

Аж поперхнулся:

– К-как? Показатели ж лучшие в городе!

– Кого это… волнует?

– А взамен Васильича кто?

– Кто надо.

Нехороший сон, неправильный – не буду его досматривать.

И проснулся: глухая ночь, а мобила, с выключенным звуком, трясётся. Васька дотянулся, сказал шёпотом, чтоб мать в соседней комнате не разбудить:

– У телефона!

Так в каком-то старом романе отвечали или фильме.

– Пашка это, Мещанинов, помнишь? На дежурстве я. У нас тут… Приедешь?

Пашка, друг!

– Лечу!

Такси вызвал; полетел ласточкой.

…Дверь заперта. Ну, да, ночь же! Нашел сбоку звонок, нажал. «Кто?» – глухой голос.

– Я, Вася!

Паша возился с замком; встретил в сероватой мятой маске. Убедившись, что перед ним Василий, маску стянул.

– Заходите, господин королевский прокурор, в наш лепрозорий! –  повел знакомым коридором, толкнул тяжёлую чёрную дверь.

Запах, мёртвый свет, грязноватые стойки и столы, мерзкие пятна на стенах, а чего-то не хватает.

Ребяток!

– Осиротел я, Вась… Без контингенту свово теперь.

– Захоронили всех?

– Щаз, –  зло ответил медик. – Сами ушли.

– Как? – оторопел практикант.

– Исчезли, как испарились. Хорошо, заведующий поверил, что не я их куда пристроил. Поздно вечером всё случилось, вчера. С тех пор только и делаю, что экспериментирую. По желанию заведующего.

Загудела пьяным шмелем и замигала крайняя левая лампа на потолке.

– А…

– Вернутся они, – глянул Павел на часы на руке. – Ровно через пять минут.

– Ты им дверь откроешь? – задал глупый вопрос Вася.

– Ты не понял, Василий: они из ничего появляются. И строго на своих местах, где лежали. Два часа их нет, потом два часа они есть. Синусоида.  Из небытия возвращаются все скопом, дружно. Полюбуешься, какие ныне. Через минуту, – и улыбка, нехорошая.

– А как…

– Запротоколируй всё, полицейский. Отмажешь меня, если что.

Тут началось – и сразу закончилось. Потому что на своих местах они появились мгновенно.

Только это были не совсем они. Вернее, не такие, как раньше.

– Ты б хоть предупредил…

– Одному, что ль, мучиться, – усмехнулся Пашка. – Ты полицай, тебе положено мужественно встречать беды.

– Я не полицай!

– Корежит меня: не знаю, что еще они выкинут, затейники.

Лежат ровненько, в ряд. Маленькие, как куклы. Старенькие. А бирки прежнего размера.

– Мечты мои прочитали, там, наверху. Жаловался, помнишь, что места мало? Теперь на всех хватает… Щас, в коридор сбегаю! – метнулся за дверь.

Ваське стало страшно одному, в зале с усопшими карликами. Казалось, они подсматривают за ним, шевелят глазными яблоками с мёртвыми зрачками, за сомкнутыми крошечными голубоватыми веками.

Чуют живого.

– На месте, – это Пашка вернулся.

– Кто?!

– Новые, нормального размера; в полночь завезли. Зав. предупредил, чтоб санитаров  в зал ни-ни, я и повесил табличку «Дезактивация», маску надел. Их в коридоре положили – так исчезли потом, заразы, вместе с маленькими. Сейчас посмотрел – на месте. Синхрон… Хоть что-то предсказуемо. В нашей дичайшей жизни.

Крайняя левая лампа потухла. Карлы лежали тихо, не дыша. Почти и не шевелили скрытыми зрачками в запавших глазницах.

Смрад был прежний. И захотелось домой, в своё измерение. В гнездовище, под тёплое, надёжное одеяло. Подальше от смерти.

– Вот, больше всего боюсь, что потом они, наоборот… – не закончил фразу Паша.

– Что?

– Говорить вслух не хочу.

Мёртвая ночь за окном. И догадался Васёк, поёжился.

– Паш, а может, тебе охрану стребовать?

– Не смеши.

– Утром доложу на оперативке, и наш Васильич… – сказал – и осекся: Васильича-то оптимизировали. Уволили.

Мрачно глядела ночь за окном: оценивала что-то про себя.

– Паш: я, когда прошлый раз у тебя был, они всё прибывали и прибывали, да?

– Ну.

– Потом ожили?

– Ну.

– Потом я твоего телефона в своём мобильнике не обнаружил. И в зоопарке меня не узнавали те, с кем я накануне общался. Другая реальность, да?

– Не знаю, – пожал плечами Павел. –  Я в эти штуки не верю.

– Но ты потом опять прорезался, меня вспомнил!

– Не кричи: лихо за окном разбудишь.

Ночь как бы вздрогнула, прислушалась-принюхалась, задрожала меленько загривком.

– Я не кричу! То одна реальность, то другая, меняются, мельтешат. А у меня сознание непрерывистое, от того и страдаю.

– А я еще от запаха и начальства здешнего, – добавил мрачный Павел.

Чёрная ночь стережет, холодом по ногам стелется, волосы на макушке шевелит древним полузабытым ужасом.

Это вентиляция. Тёмная решётка в верхнем правом углу, пылью заросшая. Запах распада и плотской гнили из бездны безостановочно тянет, миазмами душит.

Кони бледные, кони багровые, кони пепельные – проходят тенями по потолку.

То машина дальняя фарами задела, чиркнула.

Латунная ложечка, забытая в стакане, о стекло звякнула – чью-то смерть послушно отметила. Где-то из ржавого крана звонко капнуло. Откуда-то кровью тяжело запахло.

Карлики готовились исчезнуть, на время; наливались силой и синевой.

– Я, тут, еще эксперимент придумал: коробку эту тяжёлую на стойку водружу точно туда, где вон тот малой лежит. Помечу фломастером место, чтоб не ошибиться.

– Зачем?

– Вернутся из отлучки на свои законные места – посмотрю: звезданёт малой тупо о коробку или мимо вылавирует, рядом пришвартуется.

– И что?

– Ориентируется или нет, проверю. Есть какое-нибудь сознание или так, типа неразумной стихии.

– Ну, ты гигант! Они же мертвыя! Какая ориентировка?

– Не понял: я не про усопших, а про ту силу, которая их туда-сюда гоняет. Слепая сила она или зрячая.

…И не было привычного пробуждения, не кричала Васеньке матушка сквозь сон:

– Сыночек, проснись!

Потому что была суббота.

И Вася позвонил подруге Ирке.

– Я уже ничему не верю, Ир! Вот приду в понедельник, а там опять Васильич – запросто.

– По суду ж могут восстановить, – зеленоглазая Ирка тоже юристка, с того же курса.

– Я не про то!  Про бытие, которое вперед-назад скачет. Вначале, вроде, логика была: высший разум вылечить человечество решил. Старых и больных почему для эксперимента взял? Для контраста: что было и что стало.

–  Почему ж внешность прежнюю оставили? Чтоб родных новой не испугать?

– Чтоб человечество раньше времени не сообразило, что произошло.

Ира хмыкнула.

– Ожившие мертвецы в эту схему вписывались, – продолжал Васёк, всё более возбуждённо, – почему Васильич и подписался на мониторинг. А потом чушь пошла! Уменьшились, ну, вот, зачем, а? Их вывозить куда решили?  Почему исчезли? Почему вернулись? А, если они и вправду потом вырастут до… не знаю, до неба? Представляешь: громадные зомби? Никто с ними не справится – они ж мёртвые…

– Может, тебе таблеток попить? С лица спал.

– Так я ночью в морге разгребал проблемы с покойниками. Пашка мне только и доверяет.

– Да уж, у тебя практика: то на обыск за город едешь, миллионы сразу находишь, то в морге с карлами ночуешь, то в засаде сидишь. В холодную воду кого-то спасать лезешь… И все это – за несколько дней! А пистолет тебе выдали?

–  В засаде не был, просто наблюдение, – уточнил Вася. – И пистолет ещё не положен.

–  А мы колбы в лаборатории моем, треплемся с девчонками. Вот и вся практика, – вздохнула Ирина. – У сестры-медички узнаю, что тебе попить, успокоительного.

Вася был в отчаянии: не понимает!

– Ирк, вот представь: там пацанёнок мелкий или девчонка, лет двух-трех, несмыслёныш… Или юннат-переросток, наглый фрукт из подворотни, крутит туда-сюда ручку… колесико, по делениям «большое – малое», «живое – мертвое», «исчезновение – появление», «доброе – злое», «правдивое – лживое». Ничего не соображая, не понимая, что в нашем мире в это самое время…

– Ты в это, правда, веришь? Это же фэнтези, Вась, фэнтези!

– …Ведь какие жестокие эксперименты: стресс лебедям создают.  И не только им. Это колесико на «зло» поставлено. Увольнение Михал Васильича…

– Вась, давай в кино, а, сходим, в парк, развеемся?

Не слышит барышня… Надо б Пашке позвонить, спросить, что нового. А телефончега-то опять нет его! Синусоида, проклятая.

***

В дверях – столпотворение, улыбки, цветы, смех. Что за праздник?

– Забыл? А вчера только деньги на цветы мне сдавал!

Так, теперь и у него что-то с памятью.

Родился кто? Или умер? Тьфу, тогда б улыбок не было.

Стоп, граждане – вчера ж воскресенье было, выходной! Не мог я никак на цветы деньги сдавать.

Может, правда, лучше колбы-пробирки мыть, оцифровкой тихо заниматься?

–  Юбилей у Васильича! Ты стихи от коллектива читать должен – забыл?

Мама дорогая! Где тут портал в моё измерение?

Или это моё теперь и есть?

А какой год нынче, тысячелетие на дворе? Милые, милые, дорогие мои, хорошие…

– Вась, ты чо грустишь? Премию дадут, всем!

Надо календарь найти, настенный. Сориентироваться.

А тут звонок, по мобиле:

– Васёк? Привет, Пашка.

Ох!

– Я б приехал, да тут юбилей. Отпрошусь, попробую! Позвоню перед выездом.

Бумажка какая-то мятая. Стих помпезный. О, живём!

…Прочитал эту фигню с выражением. Хлопали. Добрые люди.

Колбаска вкусная, огурчики-помидорчики. Народ весёлый, пьяненький. Май, чудный май!

Про оптимизацию юбиляра молчат, словно и не было. И не будет?

Так, не было? Так, не будет?

Календарь на стене с Пугачевой. Молодой. Это ничего не значит: Алла вечна. Год закрыт, наклейкой с велосипедистом времен Первой мировой войны. Пейте какао ван Гуттена!

Надо к Пашке сваливать – он про год не соврёт.

–  Пироженку берите, молодой человек!

Уборщица Клава, ветеран соц. труда. С орденом.

Мне, правда, пора…

***

Карлы, принаряженные, сидели за столом с чистой скатёркой, подхихикивали, пили пивко, ели креветок – кусочечками. Подкладывали друг другу разные салатики. Комплиментики говорили.

Всё крошечное, аккуратненькое. Кукольная посудка… Буколика.

Вася и не удивился.

Бодрые старички и старушки.

Паша, захмелев, пел приятным баритоном: «Раскинулось море широко, и волны чего-то вдали…». Хорошо сидим. Лампа больше не мигает. И запаха прежнего нет. Только духи, «Красная Москва». Только сирень, из окна.

И вот голос, сквозь пелену, сквозь песню, сквозь «Красную Москву» и май:

– Васенька, вставай милый, опоздаешь!

– Мам, ну хорошо же сидим! Ну, деление же на «Добре» теперь, ну, мам!

Что ли, лебедя какого спасти из полыньи? Серую Шейку?

***

Ирка соврала, что по практике сюда нужно. Отиралась в предбаннике, смеялась громко шуткам Андрейкина.

Да ради Бога.

Домой вместе пошли. Оказалось, Ирка-то – настоящий сыщик и друг!

– Семенов – не фикция. Он в госпитале; скоро выписывают. Про зоопарк смутно: что там Семенова задело. Пуля или нож… Ранен, короче.

Нифигасе! А я всё «полынья», «Серая Шейка»!

– Михал Васильича действительно снимать хотели, но генерал вступился.

– Как это тебе всё сразу рассказали?

– Прикинулась племянницей замминистра, есть такая у нас в группе. Что, мол, слышала: дело-то у замминистра на контроле.

– А третье что?

– Со временем там, и правда, странности: словно в плену оно, словно понукают его, гоняя туда-сюда. А кто – ещё не разобралась. Может, экспериментик какой сварганю, следственный.

– Ты это... не рискуй! – заволновался Василий. – Ты лучше, того… колбы мой.

***

В зоопарке – Зона.

В зоопарке – Зоя. Юннатка, строгая девочка в очках.

Зона! Знала точно. Для того и пристроилась полгода назад в юннатки – изучать.

Где-то и портал есть – вход в иные миры и времена. Пока его не нашла. Но найдёт, будьте уверены. Упорной Зое Намёткиной уже одиннадцать. Все книжки про порталы перечитала в центральной детской библиотеке. И про зоны в ноутбук закачала много всякого. Никому не скажет – не поверят.

Петров вообще дерётся, гад; я б его из юннатов исключила. Ругается нехорошими словами, девочек бьет и птиц гоняет. А врёт при этом, что это спец. задание, от Гаврилыча.

Гаврилычу тоже больше не верю – странный он. То добрый и внимательный, и много интересного про животных рассказывает, то – последнее время – злой и хмурый, и хулиганства Петрова покрывает. Разве педагоги так себя ведут?! Он же за юннатскую работу отвечает, значит, педагог.

***

Поехала Ирина в зоопарк, следственный эксперимент проводить. Похоже, предстоит им с Зоей Намёткиной пересечься. А также с Петровым, гадом. И Александром Гавриловичем, странным педагогом.

Вопросы, которые хотела выяснить:  а кто этого лебедя потом живым видел? (Мало ли, что Гаврилыч сказал.) Что все-таки делали юннаты с птицами? Почему ветеринар прикидывался, что не помнит Ваську и вообще врал ему?

Первым делом пошла смотреть Иммануила, в террариум, на новую территорию. Вихрастый пацан кормил крокодила тухловатым мясом. Ловко бросал. Петров, если кто не понял. Первый пошел!

Там занавеска длинная, до полу была, прорезиненная. Зачем – непонятно. Разве что прятаться.

За занавеской пряталась девочка с косичками. Нет, не Зоя Намёткина. Это была сообщница Петрова, тайно в него влюбленная, Галина Светлова.

Детский садистский стишок не прочту. А то вы отвлечетесь, и самого главного не заметите. А Ирка уже заметила. Еще одну девочку, в очках. Насупленную. Вторая пошла!

Девочка Зоя пряталась в нише. Как раз напротив прорезиненной занавески.

Спрашиваете, за кем следила малолетка Намёткина – за интриганкой Светловой или за гадом Петровым, так я отвечу: за обоими.

А про Ирку она не подумала, что коллега-сыщик; думала, вертихвостка пришла крокодилов смотреть, с племянником. А племянник в туалете застрял. Не в смысле нехорошо застрял, а в смысле задержался. А вообще Зоя на такие скользкие темы говорить не любит. И ничего такого она на самом деле и не думала. И ей абсолютно всё равно, что там Светлова-воображала наговорила про нее Петрову-гаду. И вообще их отношения, ну совсем, её не волнуют – ни капельки. Понятно? Ни ка-пель-ки.

Похоже не до портала ей теперь, бедняжке.

***

– …Ну, мы год назад вместе на курсах учились «Шамбала рядом», вспомнила? Ты там теперь и работаешь?! Поздравляю, Лен! А мне кое-что пообследовать надо, местность одну, поможешь? А то ты продвинутая, а я так… По карте?

Карта многое расскажет. Вот, бизоны, зубры и олени; вот террариум; вот помещение, где грызуны. Пруд с лебедями. Операционная и процедурная. И…

…Ирка мало что сейчас соображает: приехала домой с дикой головной болью. С рвотой. Похоже, в нехорошей зоне побывала. Похоже, в террариуме у старика Иммануила как раз и… Даже в обморок упала. Когда повторно приезжала. Упала как раз около ниши.

– Па! Ты про Молёбку чего помнишь? В Пермском крае?

–  Тогда еще областью была, Пермской. Про деревню Молёбку много писали – в основном жёлтая пресса.

– Да знаю! Я про феномены спрашиваю. И как зона на людей влияла. Плохо им становилось, а вот какие симптомы?

– Сознание теряли, в зоне поражения. Или глюки были, фантомы, там, всякие.

– О, спасибочко!

***

– Я зоны нашла, две! Представляешь?

– Где?

– Была в террариуме Иммануила, дважды. И мне потом Ленка помогла, по карте… Давай вечером встретимся, всё расскажу!

…А как встретились вечером, так и начали ссориться:

– Я, Бабушкин, удивлена, как ты главного до сих пор не понял!  Почему своего Пашку не спросил про родственников тех умерших – приходили они с вещами или нет. Бесхозные трупы или не бесхозные.

– Ну, дурак я, значит, такой. Бракованный мозг.

Пошли молча. Сопят.

– В первый раз я там двух девочек видела и мальчика. Лет одиннадцати-двенадцати. В помещении с крокодилом были. Девочки прятались, а шкет Иммануила кормил, мясом. Потом я пошла в помещение с грызунами; там ничего интересного.

– Гаврилыча видела?

– Нет, к сожалению. А, может, к счастью. Потому что его теперь подозреваю… В помещении с Иммануилом плохая зона, а где зубрятник – наоборот, мягкая, лечебная. Так Ленка сказала, по карте… Так вот. Через террариум и зубрятник обычно животных несут в операционную и процедурную. Особенно, когда ливень, мороз или, там, шквалистый ветер. То есть, грызунов и лебедя могли запросто нести через террариум с плохой зоной. И облучить.

– Допустим. А оленя, зубра, бизона – тоже туда волокли? И, кстати, Иммануил-то сейчас здоров?

– У меня подозрение, что он опять мертв.

– Во как!

– В первый раз он шустро двигался, когда пацан его кормил, Петров. А на второй день лежал как бревно.

– Спит. Крокодил, а не Петров, – пояснил Вася. Кажется, с издевкой.

– Я ж два дня наблюдала, уж как-нибудь разобралась, а?

– Ну да, ты ж у нас отличница, не то, что некоторые, дефектные…

Опять сопят.

– Мне на второй день там плохо стало, около ниши. Обморок.

Васька остановился:

– И ты всё молчала!

– Но теперь же прошло! Ну, не могла же я вперед забегать в рассказе.

– Да ты только и делаешь, что вперед забегаешь! Ничего у тебя не понять. Откуда про Петрова узнала, что он Петров: то ли телепатически, то ли сам тебе доложил.

– Служитель сказал, на второй день. Я как раз к этому месту и подбираюсь! Ты не перебивай.

–  Не понимаешь, что там преступники могут быть, а ты без оружия и вообще…

Ага, заботливый!

– Я, когда от обморока оклемалась, стала про Иммануила расспрашивать – типа, интересуюсь крокодилами. А дядька тот меня всё гнал на улицу – дышать.

– Так прав, дядька-то.

– Просто ему свидетель не нужен! Потому что Иммануил опять сдох.  А про Петрова сказал, что когда тот придет и кормить Иммануила будет, то крокодил и оживет, пасть разинет, еду хапнет. Вот я и хотела убедиться, а он меня всё гнал. Шкет тот пришел, и они тааак друг на друга посмотрели – служитель на Петрова, а Петров на служителя, что мне всё стало окончательно ясно.

– А крокодил на них как посмотрел? – хмыкнул Васька.

– Мёртвым глазом посмотрел, на меня и на них. Абсолютно, бесповоротно мёртвым.

– Крокодил молвил: «Подойди ко мне, девушка, поближе: я тебе на ушко хорошее скажу…»

– А я и услышала: в дверях, нарочно, задержалась, как будто босоножку поправляю, а сама слушала, что они друг другу говорят. И там одно слово, точнее, выражение, было ключевым: «и этот». Это про крокодила. «И этот сдох».

– Олень или лебедь, там, сдох, и этот сдох, – объяснил Вася.

– Нет, я так поняла, что это как раз дублёр Иммануила помер!

– О, небо!

– Это нам дает понимание всего! Я ж потом побежала в зубрятник, чтоб отследить, как они крокодила понесут. Там же живая вода.

– Что?! – переспросил Василий. Он уже ничего не понимал.

– Ну, метафорически! «Живая вода» – это мягкая, лечебная энергетика павильона. И они действительно несли завернутого крокодила через зубрятник, втроем: два дядьки и пацан сбоку. Расстроенные; видно, главаря боялись. Я незаметно их сфотографировала, – Ирка полезла за мобильником.

Кавалер вгляделся, скривился:

– Мальчуган тот, вроде... Не знаю. Я его больше со спины...

– Думаешь, это мои фантазии?

– Думаю. И этой твоей Ленки с курсов.

– Ну и зря.

…Встретила ж там Ирина, уже в другом павильоне, толстую женщину, работницу зоопарка, судя по синему халату. И сказала ей эта женщина второе ключевое слово. «Клон».

И еще третье: «фантом».

И снизошло тут на Ирину прозрение. Поняла, что служительница обсуждает (и осуждает) гибель животных, бурча под нос «Всё клоны, фантомы!». Считает тех, кто потом появился, вместо реально умерших, энерго-информационными копиями.

– Все там теперь, – шепчет мне Ирина на ухо, – клоны: люди, звери, птицы, пресмыкающиеся. А в нише террариума находится машинка, которая зловредность  производит: лучи или вирусы! Васька этим больше всего заинтересовался, переспрашивал. Потому, что Семенов из госпиталя сбежал. Его ж в зоопарке в нише облучило: он там сознание тоже потерял. И его на скорой – сразу в ведомственный госпиталь. Потому что документы в кармане были эмведэшные.

Мм… А почему оттуда сбежал?

– Потому, что чувствовал, что за ним следят, убить хотят. Тогда у них не получилось: скорая перехватила. Настоящая скорая, которую посетители павильона по мобильнику к Семёнову вызвали! И тем спасли. А не липовая, бандитская. Ну, что непонятного-то? Бандиты думали, что в павильоне никого из персонала зоопарка не будет, их не опознают. Они переоденутся в медиков со скорой, придут туда с носилками, положат бессознательного Семёнова и унесут, куда им надо. Убивать и прикапывать. Что непонятного-то?

Записываю: «прикапывать», «бессознательный Семёнов».

– Конечно, – сбавила темп Ирина, – там должен был быть работник террариума, вероятно, тот самый, который со мной во второй день разговаривал. Он на стреме у них был. А других бандиты не ждали! А они там как раз и были – и всю их игру поломали. И Семёнова увезли настоящие, а не переодетые медики – лечить, а не убивать. Но бандиты и в госпитале его думали достать – а он вовремя сбежал!

Я, пожалуй, обедать пойду. Салатик съем. А то как-то… шустро слишком.

***

– Кровь неплохая; лейкемии нет, поздравляю! Ожог есть.

Семёнов, однако, смотрел волком: а то не знаю, что ожог, – спать на спине не могу.

– Рекомендуют, – продолжал начальник, – санаторий на две недели, долечиться.

– Спасибо, но не поеду.

– А чего удрал за два дня до выписки, а, Семёнов? По работе соскучился?

– Так, показалось кое-что. Интуиция.

– Ну-ну. Перейдем тогда к нашим ээ… баранам. Практикант Бабушкин доложит – на зоопарк был брошен, пока тебя не было.

Что значит «был»?! А сейчас?

– Он еще по моргам крупный специалист.

Шеф шутит.

– Только факты, подозрения потом. Отдельной строкой.

Семёнов смотрит внимательно: готов слушать. Васька оробел, как в первый день. Это ж экзамен: что он успел понять и сделать. А что прошляпил.

***

Обедаю, а эта встала и над ухом зудит:

– Ленка мне еще велела эту девочку в очках найти.  Которая в нише пряталась. Сказала, это ангел обиженный, который много зла себе и другим может принести. Но эту девочку я пока там не видела!.. Я Ваське объяснила: бандиты убили Гаврилыча и потом выпустили в мир его фантом, вместо него. Потому что он разведённый, один жил, а соседи по лестничной площадке бы не отличили. А сотрудники его… так, одного ж специально убили. Ну, тот труп на базе тринадцать! Это оказался…

Боже, зачем я её сразу не придушила: автору можно.

– А Вы слушайте, слушайте! Это оказался сотрудник Гаврилыча, ветеринар. Так два дела и связались!  И Погодина тоже к зоопарку подключили – здорово! Еще б Андрейкина туда… Там же банда солидная! Они машинку свою адскую уже испытали…

Может, мыть колбы отпустить?

– Нет, колбы не надо! Вы меня послушайте. Они хорошего Гаврилыча, с которым Вася в первый день разговаривал, прикончили. Потому что он подозревать начал, что они животных убивают. А плохой фантом вместо него выпустили. А сотрудника, который бы подмену опознал, тоже убили, и на базу тело подбросили. Вот, думаю, может, та девочка – она юннатка зоопарковская? Может, она тоже что знает?

***

– Ерунда, – сказал Васильич, выслушав доклад Бабушкина. – Чтобы вместо людей трехмерные фантомы? А как же их родственники, мужья-жены?

–  Давно их похоронили, настоящих! А те фантомы, что в морги недавно поступили, в большом количестве,  те, с идеальной, типовой матрицей внутренностей и с подобием прежней внешности, они… – Вася на секунду запнулся, – они или как бесхозные идут (без опознания родственниками). Или вместо их родственников, что на могилки ходят, в морг, на опознание, ну, и с одеждой и крестиком полагающимися, заявляются люди псевдо-Гаврилыча, бандиты. И сотрудники морга верят, потому что по базам есть, допустим, такой в Москве Пётр Никодимов, 1935 года рождения. И не придают особого значения тому, что произошла подмена. Ведь один Никодимов, настоящий, давно похоронен, а второй живет себе, тоже человеком, а не матрицей. (Никодимовых же всяких в столице достаточно.)  И вместо него, живого, – фантом первого Никодимова.

Андрейкин захохотал. Бабушкин сжался.

– Что-то Вась, запутано! – шеф закурил. – Они, бандиты, в морг паспорт покойного должны принести – иначе никак. Незачёт.

Всё обвалилось!

– Я могу понять, – продолжал Михал Васильич, – что зоопарк выбрали потому, что там много разных видов животных – для настройки адской машинки; и что машинка первое время барахлила: то создавала матрицу-подмену, то разрушала (и тогда они, трупы, исчезали). И то они живые, то мёртвые. И даже лилипутство понять могу: матрицу уменьшали: эксперимент или сбой.

– Дождемся, что матрицу увеличат, – угрюмо заметил Семёнов.

– Так Пашка, в морге, который день этого с ужасом ждет! – подтвердил практикант.

– Постмодерн, – констатировал Васильич. – Пир больного духа. Они, что, мир хотят завоевать с помощью своих рабов-фантомов? Бомжей древних, неназванных, беспачпортных зомбей Апокалипсиса? – и указательный палец вперед вытянул, как Кощей Бессмертный.

Васька поник. Семёнов крутил ус: ситуация ему не нравилась – тупят все.

В дверь заглянула секретарша Нюша: долго ещё совещаться будут?

–  Погодин дозвониться не может: возьмите трубочку, Михал Васильич.

Шеф включил настольный телефон:

– Что там у тебя, Юра!

– Я ничего Вам не скажу!!

О, дико извиняюсь: я напутала! Это не Юра Погодин, это девочка-юннатка, Намёткина. Это она на контакт с Ирой выходить не хочет.

– Я ничего Вам не скажу! Знаю, но не скажу.

Дерзкая, с вызовом. Одиннадцать лет. Взгляд партизанки.

Но и Ирина не лыком шита:

– А кому скажешь?

Зоя замолчала, раздумывая. Сказала осторожно, как будто в холодную воду входила, проверяла:

– Усатому скажу. Пострадавшему.

– Будет тебе усатый, выписался из госпиталя. Сергеем Семёновым зовут.

– Правда?

– Правда, Семёнов.

– Они его ещё не убили?

***

– …ничего не скажу!!

Васильич положил трубку. Пояснил:

– Связь барахлит. Какой-то детский голос.

Тут же перезвонил телефон:

– Михаил Васильевич, Вы?

– Я, Юра. Ты откуда?

– От верблюда. Правда, из зоопарка, – нервный смешок.

– А я опять хотел повесить трубку: дерзят по телефону, хулиганы. Малолетки.

Трубка сердито верещала голосом Погодина:

– Опечатывают террариум, ничего не объясняют.

– Выезжаем! Дождись у директорского корпуса.

Васильич лично возглавит оперативную группу. Комиссар Каттани из древнего сериала. Немножко похожий на Кощея. И на Мефистофеля.

***

Боюсь, что выемка документов ничего не покажет. И разговор с директором. И машинки никакой в террариуме полицейские не найдут. Ни в нише, ни на крыше. Потому что машинка ни при чём.

Стоп! А как же ожог? А как же обморок (два обморока)?

– А, может, там вонь от крокодилов и койотов, через вентиляцию поступает – и с копыт сшибает. А ожог – это горячий пар, из дырки в нише. Авария.

Нет, я так не играю, вы нам все карты спутали. Вы, кстати, кто?

Тихий смех. И топ-топ мелкими ножками.

Убежала невидимка.

***

– Александрова, а ты разве не хочешь поработать с электронным микроскопом? Ты ж рвалась!

Александрова – это Ира. Сидит задумчивая, отсутствующая.

– Она влюбилась! – смех.

У, заразы!

– Девочки, смеяться над товарищем нехорошо! Влюбиться каждый может.

Добрая Наталья Дмитриевна. Ясноглазая рохля, русоволосая учёная толстуха.

Ей не понять, что такое смерть фантомов. Смерть ложной гипотезы. Твоей личной, выстраданной.

Никакой машинки не нашли; Васильевич лично ездил. Васька второй день не звонит, телефон свой отключил.

Вот такая практика.

– Вот такая практика, девочки. Смотрим вакуоли. На проекционном экране. Все нашли вакуоли?

…Дождь моросит, вечереет. Девчонки ушли домой, Александрова всё сидит.

– Плохо тебе? Ну, поплачь…

– Микроскоп шикарный. Спасибо, – полезла за носовым платком.

Высморкалась. И как с горы – в прорубь:

– Я похожа на сумасшедшую? Очень похожа?

– А что случилось-то?

– Я людей обманула. В полиции.

Наталья встревожилась и даже привстала в кресле:

– Как? Почему?

– Потому, что дура, голова садовая!

– Как обманула?

– Моя рабочая гипотеза не сработала! Зря оперативники ездили: ничего не нашли.

Наталья засмеялась колдовским грудным смехом:

– Напугала, однако, я уж Бог весть что вообразила.

Помолчав немного, сказала:

– Что в науке, что в сыске красивые гипотезы лопаются одна за другой.   Расследование такая вещь… непредсказуемая. Уверена: кое-что из твоих построений потом подтвердится. Но в другой комбинации.

Вот же ж колдунья!

Дмитриевна наконец встала из любимого кресла, запахнулась в клетчатый шарф. Ира поняла, что пора домой. Жёлтые огни и сгущающаяся темнота за окнами.

***

– Не машинка, а зона! Это она глюки и фантомы запускает. Машинка – часть зоны, транслятор.

– Трехмерные фантомы – и реальный ожог?

–  Ожог – от лопнувшей трубы: горячего пара. Потому и закрыли помещение для посетителей – авария там. Разлилось всё, чинят.

Кажется, я одна тут знаю, что это за «машинка» на самом деле. Кто её на дело выпускает. По четным и по нечетным.

Маленькую, юркую, что из сундучка бойко выползает, створку на тот – на этот свет открывает. Балуется.

«Живое – мёртвое», «светлое – тёмное», «сладкое – солёное», «ужасное – прекрасное», «прошлое – будущее». Хлопает туда-сюда створка. Регулирует мироздание как хочет.

А вы думали, трёхлетка-девочка играет. А это она.

Баловство. Под звуки ученической вялой сарабанды.

– Ма, надоел твой постмодернизм!

– Сарабанда – постмодернизм? – строго, сквозь очки.

– Оживи мне лягушечку-душечку, царевенку, ну, Ма!

– Её попроси, она тут главная.

И смешок, и музыка, и хлоп-хлоп. По мордасам мироздания, по сусалам.

…Вот, вот, машинка-то, она!

Что, где?

Убежала. Скрылась в сундучке. Затаилась.

А вы тут на кого подумали-то? Сарабанда, кот, ученики. Приличное семейство. С собаками – на луну повыть. С кошками – на крысу пооблизываться, поспорив, чья.

***

Ирина шла за девочкой по парку. Девочка была расстроена, шевелила губами – читала. Вытерла слезы, шмыгнула носом, скомкала прочитанную бумажку в шар, оглянулась воровато, – и бросила его в ближайшую зеленую урну.

Кто ж бросает в урну улику?!

Девочка с косичками больше не оглядывалась. Ирина, надев перчатки, осторожно вынула из урны белый мятый ком, развернула.

Подростковый почерк, отсутствие запятых. Бумажное письмо вместо эсэмэски, вау!

«Дорогой Вадик! Если ты читаешь это письмо значит я решилась рассказать тебе правду! Не доверяй Гаврилычу! Это теперь не он вовсе. Я за тебя боюсь! Галина С.»

Почему оглядывалась: боялась, что ложный Гаврилыч выследит?

Девочка Галина дошла до конца парка, завернула в переулок, где уж лет сорок была почта, и бросила в синий почтовый ящик запечатанный узкий конверт. С адресом В. Петрова.

Надеюсь, беловик её девичьего письма был столь же решителен.

***

– Наша главная помощница, Намёткина Зоя, – представила Ирина. – Опытный агент, с донесением.

Зоя зыркнула на неё глазом.

– Семёнов, Сергей Валентинович, капитан, – усач пожал руку Намёткиной.

Девочка поправила очки, сказала с намёком:

– Хотелось бы общаться в более доверительной обстановке.

Ирина вышла из кабинета с глупой приклеенной улыбкой. Её трясло: «Нет, только микроскопы и колбы, никаких юннатов!»

…–  Я не нашла там портал; похоже, он сейчас расфокусирован. Надеюсь, временно.

Семёнов предложил Намёткиной конфету «Ну-ка, отними!». Зоя поблагодарила церемонно, но разворачивать не стала. Положила конфету на край стола и разговаривала в основном с ней – вместо Семёнова.

Счастье её, что Александрова вышла, а то б припечатала словом «аутизм». В протокол бы внесли, с них станется.

Зоя никакая не аутистка! Конфету младшему брату отнесёт. А про портал трудно разговаривать, в этой полицейской атмосфере.

…Васильич заглянул в дверь, услышал:

– Странники, прогрессоры? Что Вы, точно не они! Что: людены?  –   кривоватая улыбка. И еще хуже: девчачье тоненькое хихиканье.

Васильич бодро побежал дальше.

– Так ты считаешь, что настоящий Гаврилыч жив? – свернул Семёнов на зоопарковскую тематику.

– Вот, да. Еще объявится, – Зоя улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды-в-отрочестве. – А ожог – информационный, догадались?

Поправила очочки.

–  А почему ж не в зоне солнечного сплетения? – удивился Семёнов.

–  Ну, это самый расхожий случай информационного отравления. А их десятки видов…  Вам, кстати, повезло.

– Но, Зоя, никакой машинки там не нашли!

– «Машинка», как вы все её называете, лишь звено в цепи, орудие. Несложный, в сущности, биокомпьютер.

– То есть это?...

– …Животное.

– И оно облучило меня, Александрову и других? Зачем?

– Возможно, хотело чему-то научить, – усмехнулась отроковица.

– Но информация, по факту, вредоносна?

Кое-кто умеет её перерабатывать. Усваивать и нести дальше.

– И что это за животное?

– А вы не догадались? Там же никого, кроме Иммануила, не было.

Вот и не так, вот и не так! А про комарика-превращенца забыли? В углу, потом в нише. На длинных ножках, слабый, ветерком сдуваемый.

И смех, смех потом. И топот ножек. Убежала, вёрткая, маленькая невидимка. Которой превратиться в кого угодно не проблема вовсе, а игра.

…– Думаешь, крокодил Иммануил – ровесник египетских пирамид, – засмеялся Сергей. Понял, что его морочат.

– Он выполнил свою миссию – и умер, – сказала Намёткина грустно. Сдержанно.

– Агент из Атлантиды, посланец Пятой расы, терминатор палеозоя…

– Мне с Вами стало уже неинтересно, Семёнов, – сказала девочка. И встала из-за стола.

– Да-да, «Гадкие лебеди», дети-индиго, неконтролируемые всплески Мирового разума, наглые маленькие эгоисты.

– Спасибо, всего хорошего!

***

– Что делать, если их пучит, распирает информация?

– Клизма.

– Бритва Оккама.

– Тупо пить пиво. С воблой.

– Спорт и еще раз спорт!

– Всех послать… В космос.

– На Альфу-Центавру? Так к моменту прилета они вырастут и станут обычными милыми обывателями.

– Не все. И потом там микро-корабль, а...

– Вооот, и подошли! – Васильич, энтузиаст тренингов и мозговых атак, вспомнил про карлов из морга. – Паззл сходится!

Блажен, кто верует.

***

– Пора кончать это безобразие!  – шеф был в гневе прекрасен как Мефистофель из оперы Гуно. – А то, понимаешь, мух развели! И стёкла, стёкла  грязные!

На неумытом стекле застыла жирная сонная муха.  Михаил Васильевич подошёл – и ловко, свёрнутой в трубку газетой, приложил её.

Смертельный номер. Барабанная дробь! Публика замерла, не дыша.

Муха пала вниз, в объятья Танатоса, строгого брата Морфея.

Уборщица Клава, ветеран соц. труда, виновато загремела ведром рядом.

Перевозчик Харон, вежливо вздохнув, положил душу мухи в свою лодчонку и поплыл с ней сквозь туман на дальний остров.

Маленькая, шустрая, неприметная закончила свои дни.

***

– Ну, здравствуй, царевенка! Ты вернулась из Тридевятого царства?

– Здравствуй, князь ты мой прекрасный!

– Я не князь, родная, обыкновенный принц.

Сарабанда в дальней комнате сбилась, замолчала. Ученики разбежались, весёлые.

Время выскочило из петли и заскакало вслед за ними вниз по деревянным рассохшимся ступенькам: смотреть на май.

Яблони облетали; соловьи решали, петь или погодить. Кошки вытащили крысу из подвала и щекотали нещадно. Крыса хохотала.

…Чучело Иммануила скалилось загадочно в углу. Электрик Федя примерился было вставить вместо иммануилиных глаз крошечные лампочки, но его отговорили умные люди.

В загоне, неподалеку от Гаврилычевых послеотпускных посиделок, зубр Симеон трудолюбиво жевал траву. И клал лепешки.

Лебедь смотрел в небо стеклянным глазом. Сморгнул, встрепенулся и полетел, над самым прудом.

Петров написал и запечатал письмо Светловой. С грубыми орфографическими ошибками и нежными чувствами.

Была среда.


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...