О превращении в камень живого человека, или история о том, как один молодой офицер пострадал от неумелых колдовских действий шамана при загадочных обстоятельствах Инспектор отдела надзора за магами и колдунами города Инска Осип Додонов растерянно стоял у двери в кабинет начальника. Его вызвали туда запиской, и он размышлял, что ему грозило. Недавно на него подали жалобы сразу два колдуна: астролог и цифропат Николай Филиппович Кац и ворожея-космистка Анна Густавовна Гогнецолерн. Оба они были оскорблены тем, что Осип пришел к ним в салоны с ревизией и конфисковал запрещенные к использованию препараты: сучий потрох, мышиные селезенки, безоары, концентрированные кислоты, тараканью муку и просроченный ворвань. Теперь предстояло объясняться, и краснеть лицом, и мямлить ртом, и придумывать оправдания. А он, Осип, все сделал по инструкции, разве что ворвань выбросил зря – но тот уж больно смердел. Дверь открылась, и оттуда показалась лохматая голова секретаря Боровикова. – Тебе, Додонов, особое приглашение требуется? Входи. Он уже ждет. Додонов, согнувшись знаком вопроса, прошел в приемную. Печь в углу недоброжелательно гудела. Пахло крепким кофием, табаком, пылью. Глава Инской управы, статский советник Рыбин, сидел в глубоком кресле и читал мятый желтый документ, написанный от руки. Кивнул – мол, садись. Додонов сел. Руки на коленки, подбородок к груди. Смирен, готов к выволочке. – Дружочек мой, Осип Фомич, – мягко сказал Гусев. – Вы что же это третьего дня раздухарились? Колдуны-то ваши бумагу за бумагой шлют. И он потряс документом. Осип молчал. Рыбин посмотрел на него лукаво и продолжил: – Впрочем, я не затем вас вызвал. У нас тут намечается одно, скажем так, светское мероприятие – не здесь, не в городе, на выселках. Прислали приглашение, просят быть. Но я, голубчик мой, очень и очень занят. Закопался в проклятой корреспонденции из Бурга. Так что поручаю это ответственное дело тебе. Поезжай и достойно представь нашу управу. – А куда ехать? – спросил Осип. Он все еще ждал, что Рыбин лишит его жалованья на месяц или заставит принести колдунам официальные извинения, на что Осип пойти никак не мог. – Отправишься ты, сынок, в стойбище твердоедов. Езды по хорошей дороге полдня, а по снегу и метели – побольше выйдет. Выдадим тебе полушубок крепчайший, и в добрый путь! – И что я должен делать? – Это самое приятное, – расплылся в хитрой улыбке Рыбин. – Там праздник намечается в честь их бога, как бишь его? То ли Гугенот, то ли Тегусигальпа. Приедешь, посидишь за столом, съешь, что поближе положат, и назад, в отеческие объятия родной управы! Поезжай, дружочек мой, поезжай, уважь малые народы нашего богоспасаемого севера. «Здесь какой-то подвох, – подумал Осип. – С чего вдруг эта поездка? Ссылка? Наказание? Может, предстоит участие в каком-нибудь унизительном обряде? Или накормят тухлыми тюленями?» Рыбин взял Осипа за руку и потащил к двери: – Как вернешься, мне тут же служебку на стол! Жду тебя, мой мальчик, как соловей лета. И дверь захлопнулась. Осип отправился на склад за полушубком. Кладовщик, вороватая крыса Семёнов, недобро посмотрел на него и сказал: – Нету ничего. Разобрали. – А это что висит у тебя за спиной? – и Осип указал на приоткрытый шкаф, из которого, как обличающий перст, торчал рукав медвежьей шубы. – Сие есть неприкосновенный запас! – важно сказал Семенов, запихивая рукав обратно. – Неможно трогать! – Я же замерзну в санях! А ну быстро дал мне что потеплее, а не то я тебя… Тут Осип, слегка стыдясь своего жеста, показал Семенову кулак – невнушительный и вялый. – Угрожать изволят. Ножкой топают, – со слезой в голосе бормотал Семенов, кружа по складу в поисках наименее ценной одежды. Наконец он нашел ободранный полушубок из козлика и кинул его Осипу. Просить еще и валенки тот не стал и отправился в свой кабинет, где его уже ждали. – Наконец-то! – воскликнул колдун, травник и балбес Гриша Трифонов, распахивая объятья. Осип выставил перед собой полушубок. – Зачем явился? Тоже жалобу на меня подавать? – Обижаешь! Я всем доволен. Ну, выкинул ты у меня совиный помет, так эка беда – я нового наберу. Осип скрипнул зубами: – Вот и иди тогда. А я занят. Грозный тон и хмурые брови Гришу не испугали. – Я слышал, ты к твердоедам едешь? Я с тобой! Баян возьму, споем. – Еще чего! – А цыганочек прихватим, как в прошлый раз? – Каких цыганочек? Какой прошлый раз? Я у этих твердоедов отродясь не был. – Точно, – сказал Гриша, ничуть не смутившись, – я в прошлый раз не с тобой ездил, а с Боровиковым. Эх, и дали мы тогда жару! Теперь Осипу стало понятно, как он попал на это задание. Не иначе как Боровиков подсуетился. Вот ведь откажешь один раз человеку в просьбе, а он тебе до конца жизни мстить будет. И ведь какая просьба была! Боровиков требовал от Осипа, чтобы тот, поскольку тесно общается с колдунами, добыл ему амулет бессмертия, в состав которого входила кротовья шкура, коготь с задней лапы хомяка, перо черного дрозда, ягоды паслена и щучья чешуя. Осип, естественно, возмутился, а теперь едет в богом забытую глушь, да еще сквозь февральские бураны. Осип выпроводил Гришу и сел к шкафу перебирать карточки. Ему это быстро наскучило, и он решил почитать о твердоедах. Открыл Инский справочник, нашел статью. До чего куцая! Твердоедские стойбища были сосредоточены в основном в дельте реки Орь. Жители промышляли ловлей моржей и тюленей, из которых готовили до пятисот разных блюд. Осип вдумался в эту цифру. Ничего себе! Какая удивительная изобретательность! Твердоедский язык состоял из семи диалектов, содержал цокающие и чокающие звуки, двадцать семь аффрикат, восемь зубно-губных согласных, десять дифтонгов и пять гласных. Что это еще за чертовщина? Как с ними объясняться? Чокать, цокать, дудеть? Одна надежда на Гришу. Этот заболтает кого хочешь. В день отъезда снег валил так густо, что когда Осип добрался до управы, он был похож на сугроб. Гриша с задумчивым видом топтался на крыльце. – Порошит, – заметил он. – Всегда так на Масленицу. Осип резкими движениями обметал веником козликовый полушубок. – Сани поданы! – воскликнул Гриша. Осип оглянулся и сначала ничего не понял: к крыльцу мчалась собачья свора. Потом, присмотревшись, он увидел деревянную волокушу, на которой сидел небольшого роста мужичок. – Какого черта?! – воскликнул Осип. – Я на собаках не поеду! – Пешком пойдешь? – спросил Гриша. – Не советую. Двадцать верст как-никак, и все по целине. Садись, не бойся. Довезут собачки. И Осип сел на волокушу. Стоявший последним в правом ряду серый кобель обернулся и внимательно посмотрел на Осипа. Тот замахал руками и закричал: фу, фу! Гриша пристроился рядом. Медленно, ужасающе медленно тащились они по городу. Осипу казалось, что его позор видят все. Собачья упряжка! Старый полушубок! Мужичок этот – то ли леший, то ли еще какой дух. Гриша с блаженной миной на румяном лице. Вот это наказанье так наказанье. Молодец, Рыбин! Они выехали из Инска в снежную степь. Низкорослые деревья завалило по самую макушку еще в ноябре, и теперь кругом была безупречная гладь, без единого бугорка и ямки. Собаки добросовестно тянули волокушу, из пастей валил пар. Вскоре Осип задремал, и ему показалось, что серый кобель опять обернулся к нему и сказал: – Как приедешь, не тронь мяса. И воды не пей. – А как же тогда? Вдруг жажда? – Жуй снег. Но не на того нарвался серый кобель! Осип не станет слушать глупые собачьи советы. Ему начальство что велело? Достойно представить управу! Тут нельзя ударить в снег лицом. Если подадут кушанья, он не будет вертеть носом. – Ну и зря! – сказал серый кобель. – Тебе же хуже! Дурак. И дальше побежал. Только алый язык мотается. В пути они останавливались дважды, давая отдых собакам. Осип понятия не имел, как мужичок находит верный путь среди снегов. Нигде не было ориентиров. Северное солнце завязло в густых тучах. Снег продолжал падать, но уже не хлопьями, а мелкой колючей крупой. Ветер крепчал. Неуклонно темнело, а твердоедское стойбище так и не показалось на горизонте. Гриша бормотал незнакомые молитвы, в которых то и дело поминался батюшка Кощей Бессмертный и присные его. Осип от нечего делать сочинял сонет, но рифмы не подбирались, нужные слова не шли на ум. – Долго еще? – спросил Осип мужичка. – До ночи успеем? – Ото ж! – откликнулся тот. Собаки побежали чуть быстрее. Ветер принес слабый запах дыма. Наконец на горизонте показались серые точки, в которых угадывались жилища твердоедов. Твердоеды по кочевой традиции не возводили домов для каждой семьи. У них был один спальный дом для всех, молельня и трудовая хата, где мужчины чинили охотничье снаряжение, женщины ткали ковры, а дети сновали между сидящими, с хохотом перекидывая друг другу тающий снежок. Мужичок остановил собак, не доехав до стоянки полуверсты. – Слезай! – сказал Гриша, вытягивая из-под себя холщовую котомку. – Эй, почему? Там снег по пояс. Везите дальше! Мужичок лихо развернул собак и поехал обратно. – Стой! – закричал ему вслед Осип. – Вернись, сволочь! – Он домой спешит, – примирительно сказал Гриша. – А мы добредем, немного осталось. Наст под ногой был твердым, как паркет, и если бы не свежий снег, идти по нему было бы почти приятно. Осип и Гриша приблизились к трудовой хате, и вдруг их что-то оттолкнуло, словно невидимая гигантская нога отвесила им пинок. Осип встал и еще раз шагнул к хате. Его ударило сильнее, чем в прошлый раз: голова загудела, колени подломились. – Что происходит? – спросил он, отплевывая кровь из прикушенной губы. – Твердоедская сила, – сказал Гриша, осторожно протягивая вперед руку. Под его пальцами невидимая стена загудела. – Слышишь, как ворчит? Не бойся, стеночка, мы добрые. Тут он развязал свою котомку, вынул из нее ржаную горбушку и кинул перед собой. Горбушка приземлилась в снег и исчезла. – Можно идти! – сказал Гриша, поднимаясь на ноги. – Ей теперь не до нас. Страсть как хлеб любит! Осип неуверенно пошел вперед. Невидимая стена исчезла. Внутри трудовой хаты чувствовалось движение, слышались голоса. Полог откинулся, и показался одетый в шкуры человек. Его лицо закрывала темная маска. Он что-то проверещал Грише и тот молча поклонился. Осип тоже согнул спину, коснувшись варежкой снега. – Распрямляйся, – шепнул Гриша. – Он уже ушел. – Кто это был? Вождь? – Нет, шаман. Сейчас он принесет нам угощение. Осип вспомнил свой разговор с серым кобелем во сне. Стоит ли угощаться? Нет, это глупо, конечно, верить дорожному сну, но желудок был обратного мнения. Он еще не забыл пирожков с моржевятиной из Инской столовой и теперь в ожидании твердоедской пищи сжался и прилип к позвоночнику. Шаман вернулся через пару минут, неся в руках глубокую миску с темным варевом. Гриша любезно принял ее, сделал большой глоток и передал Осипу. Тот поколебался мгновение. Шаман нетерпеливо топтался рядом, подгоняя его цоканьем и щелчками. Осип глотнул варева, и оно обожгло ему нутро. Из глаз брызнули слезы, легкие разорвал жуткий, лающий кашель. – Яд, – прохрипел Осип. – Открой глаза, – приказал Гриша. – Шаман сейчас обидится. – Отстань. Я умираю. – Открой глаза, кому говорят! Нас выгонят, куда мы пойдем? Сани вернутся только завтра. Осип с усилием поднял веки. Вместо покрытой шкурами хаты перед ним стоял каменный дом в четыре окна. Молодой мужчина, без бороды и усов, держал открытой дверь, готовясь пропустить гостей внутрь. – Чем нас опоили? – спросил Осип севшим голосом. – Это какой-то наркотик? – Какой наркотик, о чем ты? Просто талая вода. Может, еще чуток соли добавили, они ее во все кладут. – А почему дом стал каменным? – Он и был каменным, Осип. Ты чего? Твердоеды добывают камень спокон веку. – Гриша, они кочевники! Они не строят из камня. Шкуры, ветки, всякий мусор – вот тебе и дом. Осип потрогал стену и ощутил шероховатость известняка. Да этого просто не может быть! Он читал справочник. Там и рисунки были – никаких каменных построек. Может, их не туда привезли? – Пойдем, – потянул его к дому Гриша. – Потом разберешься. Осип, все еще не веря собственным глазам, вошел внутрь. За большим каменным столом сидела вся община от мала до велика. Твердоеды были рослыми людьми с белой кожей и бледно-голубыми глазами. Женщины заплетали волосы корзинкой и обмазывали жиром, мужчины брились налысо. У детей на головах были островерхие шапки из оленьей кожи. Гриша подвел Осипа к столу, и твердоеды потеснились, давая им сесть. Узкая лавка была неудобной и поскрипывала. Перед Гришей и Осипом снова появились миски, на этот раз с мясом. Оно было еще горячим, и Осип в отчаянии метался между голодом и страхом. Прав, прав был серый кобель! Нельзя есть у незнакомцев. Гриша деловито жевал мясо в полной тишине. Племя внимательно следило за гостями. Даже дети прекратили бегать и замерли, как суслики у норы. Осип сделал вид, что поправляет одежду, а сам инспектировал мясо: на вид съедобное, цвет естественный. Моржом не пахнет. Оленина? И он осторожно откусил с краю. Жилистое, зубам не поддается! Осип сомкнул челюсти и изо всех сил потянул, на глаза набежали слезы. И тут он увидел, что в руках у него не мясо, а бугристый, покрытый землей камень. Он в ужасе отбросил его в миску. Осип потер глаза: в тарелке лежало мясо. Теперь он был уверен, что шаман поднес ему отвар белладонны или мухоморов – вот и начались галлюцинации. Он пощупал мясо рукой – оно слегка пружинило. – Ешь, – прошипел змеем Гриша. – Не могу. Оно жесткое. – Тогда проглоти. Вот, возьми водички, запьешь. Когда мясо исчезло во рту Осипа, поднялся невообразимый гвалт. Все племя одобрительно защелкало, засвистело, кто-то играл на губе, шаман ухал филином. В голове у Осипа поплыл туман, перед глазами кружились тени. Одна из теней сделала оборот вокруг своей оси и стала плотной, непрозрачной. Она подошла к Осипу – юная твердоедка с кожей цвета снега, в пестром платье и меховых сапожках. – Сольвейг, – пробормотал невпопад Осип. – Ты прибежала ко мне на лыжах? – Не угадал! – игриво сказала она. – Не Сольвейг. Ина. А лыжи я дома оставила. Потом покажу. Она взяла его за руку и потянула к двери. – Куда мы? Мне нехорошо. Я посижу тут. – Нет-нет-нет, – рассмеялась Ина. – Со мной! Нам баню затопили, я тебя намою – будешь чистый, как речной камушек. Они вышли из трудовой хаты и направились сквозь темноту по утоптанной дорожке. Вдруг перед ними выросла небольшая постройка – Осип привалился к ней, переводя дух. Сердце бешено колотилось, в горле стоял горький жар. Ина завлекла его внутрь, и они оказались в натопленной докрасна бане. – Сам разденешься или помочь? – спросила Ина. Осип рухнул навзничь. Он закрыл глаза и почувствовал, как на лицо ему падают снежинки. – Вставай! – сказала Ина Гришиным голосом. – Ты сейчас замерзнешь! Вроде и тощий, а весишь, как хряк. Осип с трудом поднялся. Никакой бани и в помине не было – кругом снег и снег. Вот большая вмятина – это он лежал. Вот цепочка следов: его сапоги и Гришины валенки, а рядом – то ли волчий след, то ли песцовый. Морок, морок, наваждение! – Ты зачем ушел? Куда тебя понесло? – ругал его Гриша. Над ними разверзлось во всю ширь неба и полыхало северное сияние. Они остановились посмотреть, и вдруг с Осипом начало происходить что-то странное. Сначала он перестал чувствовать ноги, будто его закопали по пояс в песок. Потом снизу вверх по телу прошла мучительная волна, и отнялись руки. Осип понял, что превращается в камень: еще мгновение, и он не сможет заговорить. Тогда конец. – Гриша! – прохрипел он. – Дай мне снега. – Сам возьми, – беспечно откликнулся тот, любуясь небесным костром. – Пожалуйста. Дай. Гриша снял варежку, скатал шарик и вложил Осипу в уже неподвижный, раззявленный рот. Живительная влага! Она не могла размочить затвердевшее тело, но, проникнув в суставы, сделала их вновь подвижными. Осип сделал шаг. Покачнулся и сделал еще один. Надо вернуться к шаману и потребовать противоядие. Надо сказать ему, что за убийство офицера положена смертная казнь виновному и штраф в тысячу золотых всей деревне. Пусть знают, что не уйдут безнаказанными. Орлы из управы сравняют эту жалкую деревеньку с землей! Нет, не с землей – со снегом. Когда они вернулись к трудовой хате, их на пороге ждал шаман. Он переоделся в костюм из белых шкур, а на голове у него высился настоящий вавилон. Тут были и мелкие камни, и булыжники, и янтарь, а на верхушке торчала выбеленная кость. Шаман сложил руки на груди и поглядел на Осипа – ему показалось, воинственно. Как такому угрожать? Он, наверное, и смерти не боится – поживи в глухой снежной степи, сам в петлю запросишься. И Осип решил отложить на потом разговор про отравление и неизбежную кару. Возвращение чужаков привело племя в волнение. Все зашушукались, стали переглядываться. Старухи растерянно теребили пряжу, детей затолкали в дальний угол, и они время от времени возвещали о себе трубным ревом. – Нам нельзя было уходить? – спросил Осип у Гриши. – Мы нарушили их обычай? – Нет, тут что-то другое. Погоди, сейчас Ина скажет. – Кто?! – Ина. Так зовут шамана. – А я думал, это женское имя. – У них вообще нет имен. Тут всех так зовут. – Как же они обращаются друг к другу? – поинтересовался Осип, чуть успокоенный этой новостью. Мысль о том, что он принял шамана за красавицу в меховых сапожках, заставила его содрогнутся. – Они и не обращаются. Каждый делает свое дело. Если надо что-то сказать, они говорят со снегом и с камнями. Погляди, тут у каждого на одежде нашит карман. В нем камень. Когда придет нужда что-то попросить, они достают его и читают молитву. И все сбывается. Вот такое колдовство! И Гриша рассмеялся. Тем временем у них за спиной нарисовался шаман. В руках он нес что-то большое, обернутое шкурами. Женщины начали раскачиваться и тянуть на одной ноте: ии-нна, ии-нна. Мужчины хлопали себя по щекам. Дети продолжали рыдать, добавляя в общую песню басы и верхние ноты. Шаман щелкал, трещал, выкатывая глаза. Гриша слушал его очень внимательно и время от времени кивал. – Что ему нужно? Опять мясом будет кормить? – спросил Осип. Отчего-то ему стало очень тревожно и хотелось убежать, но каменное тело не слушалось. – Нет. Он говорит, что прежде к ним не приезжали такие сильные колдуны, как ты. Они удивлены и хотят сделать тебе подарок. – Я не колдун! И скажи, что я отказываюсь. – Не получится. Если ты не примешь их подарок – умрешь. – А почему тебе ничего не дарят? Ты, выходит, не такой уж и сильный? Гриша вздохнул: – Выходит, что так. Пятый год к ним езжу – и ничего. Ты слышал легенду про каменного тюленя? – Нет, и не… – Жил один твердоед, и не было у него ни родителей, ни жены, ни детей. Не было у него ни глаз, ни ушей, ни рта. – Гриша, замолчи! – вскрикнул Осип, но тот словно впал в транс. Шаман, стоя рядом, любовно гладил одну из шкур и беззвучно шевелил губами. – И вот однажды, – продолжал Гриша – решил он, что настало время идти ему в Дом снега. Ничего не взял он собой, пошел налегке. По дороге карман его прохудился, и камень упал в сугроб. Заплакал тот человек, а слезы все внутри остались, потому что не было у него глаз. Осип искоса посмотрел на Гришу и увидел, что его лицо стало каменным – только рот жил своей собственной жизнью, причудливо и невпопад изгибаясь. Ему стало так страшно, что хотелось кричать. Как отсюда вырваться? Что будет, если он побежит к двери? Его схватят? Заколют ножом? – И вот добрался он до Дома снега. Навстречу ему выбежали дети, повели внутрь. Сняли с него одежду, усадили за стол и велели отведать мяса каменного тюленя. Но не мог он есть – не было у него рта. Тогда дети протерли ему лицо снегом, и появился рот. Съел тот человек кусок, съел второй и понял, что иной еды ему не надо. Он услышал смех и открыл глаза. Рядом стояли его родители, а за ними – девушка невиданной красоты, в пестром платье и меховых сапожках. Стала она ему женой, и родились у них дети – сто сыновей и сто дочерей. Тут Гриша сделал драматическую паузу и неожиданно веселым голосом сказал: – Конец! Каменная маска исчезла с его лица. Осип пытался понять, сколько часов прошло со времени их приезда: два, три, десять? Как скоро галлюциноген уйдет из крови? Еще немного, и он потеряет рассудок. Останется в племени на правах дурачка, которого вскоре за ненадобностью вышвырнут вон – Дом снега искать. – А теперь, – сказал Гриша. – Подарок! Шаман быстро начал скидывать на пол одну за одной шкуры, и оказалось, что он держал огромное зеркало. Осип чуть не расхохотался от облегчения. Вот оно что! А он уж думал, ему преподнесут крышку гроба. Зеркало было в полный рост, в раме из бутончиков роз и купидоньих мордашек. Такую безвкусицу легко можно представить в будуаре Анны Густавовны Гогенцолерн, но никак уж не в диком стойбище безымянных твердоедов. Как только зеркало развернули, Гриша отпрыгнул в сторону, чтобы в нем отразился только Осип. Он взглянул на себя, и сердце перестало биться. Ему не показалось – он превратился в камень! Серое, неживое, грубо высеченное лицо с острыми скулами, пустые глаза. Даже одежда была каменной. Особенно нелепо смотрелся казенный полушубок, застывший, видимо, когда Осип лежал в снегу, и поэтому насборившийся подмышками. Шаман что-то повелительно прочирикал. – Вперед! – сказал Гриша. – Сделай три шага. Осип послушно шагнул. Каменная крошка летела с него при ходьбе. Он нарочно царапнул посильнее рукавом: от полушубка откололся крупный кусок и покатился по полу. Осип уперся в зеркало. – Мне надо в него войти? – спросил он у Гриши, но тот молчал. И тут шаман с громким гиканьем надел зеркало на Осипа, словно оно было сделано из мешковины. «Сейчас я окажусь по ту сторону и буду стучать им, а они меня не услышат!» – подумал Осип, зажмурив глаза. Тишина больно резала ему уши. Раздался мелодичный смех, и Осип потихоньку открыл один глаз, потом второй. Он стоял все в той же трудовой хате, вокруг него лежали осколки зеркала. Шаман бешено плясал рядом, держа над головой шкуру горностая. Осип обернулся к Грише, но не нашел его на прежнем месте. Куда он ушел? Зачем? – Где Гриша? – спросил он у шамана. Тот остановился, выронил горностая и несколько раз неуверенно щелкнул. – Где мой друг, я вас спрашиваю? Шаман сделал неопределенный жест рукой. Осип опустил руку в карман и достал оттуда молельный камень. Наверное, одна из женщин подсунула ему, пока он стоял с закрытыми глазами. – Я прошу сказать мне, где Гриша, – обратился Осип к камню. Какая нелепость! Почему он должен играть в эти дурацкие игры? Шаман посмотрел куда-то в угол и сказал по-русски: – Ты приехал один. – Врешь! – закричал Осип. – Со мной был человек. Куда вы его увели? Видя, что шаман отворачивается, он поднес камень поближе и проорал в него: – Верните моего друга! – У тебя нет друзей, – четко, без акцента сказал шаман. – Ты живешь один, в меблирашке на пятом этаже. К тебе никто не ходит. Коллеги смеются над тобой, а мать с сестрой редко пишут письма. Тебе не повышали жалование уже семь месяцев и обошли квартальной премией. Ты не спился только потому, что у тебя больной желудок, и тебя рвет от водки. Тебя послали в богом забытую дыру, чтоб ты хоть пару дней не мельтешил у всех перед глазами. Ты никогда не вернешься в родной Бург, и будешь догнивать на своем посту в Инске. Ты жалкая, ничтожная личность, тварь дрожащая и права не имеешь. Конец. Осип в ужасе смотрел на шамана. Как он вдруг заговорил! Кто ему рассказал про мать и сестру? Что это вообще было? И тут дверь трудовой хаты распахнулась, впустив внутрь снежный вихрь и мужичка, который правил собачьей упряжкой. – Напировались, барин? Едемте домой! Осип опрометью кинулся к двери. Он влез на волокушу и истерически взвизгнул: – Гони!! Мужичок неспешно сел, повозился и дал знак собакам, что можно трогаться. Серый кобель обернулся и с легкой укоризной покачал головой. У Осипа из груди рвались рыдания. Он закрыл глаза, чтобы мужичок не заметил, как он плачет. Ему казалось, что слезы замерзают под веками и превращаются в камни. – А здорово повеселились! – вдруг сказал Гриша. Осип подскочил, как ужаленный. Гриша сидел рядом с ним и небрежно ковырял в зубах перочинным ножичком. – Откуда ты взялся? – Как откуда? С тобой всю дорогу еду! Чудак человек! – Тебя не было! Шаман сказал, я приехал один. – Да как же он мог сказать, когда он немой? У него язык отрезали. Это, брат, такой дикий народ, ой-ой-ой. Им, чтобы колдовскую силу получить, много чего отрезать приходится. И Гриша подмигнул Осипу. – Постой, расскажи-ка мне, что произошло, когда мы приехали туда. – А ты уж и забыл? – Представь себе! Ну, давай! – Приехали, – начал Гриша, будто бы с трудом припоминая, – Нас угостили тюленьим мясом. Ты еще есть не хотел, говорил, что в пост грех. – Какой пост? Масленица же! – Почем я знаю? Это ты так сказал. Кочевряжился, но съел. Потом девки начали танцевать, ты на одну пялился, пялился, мне за тебя прямо стыдно стало. Дальше ты водички попил и до ветру пошел. Тебя долго не было. Я решил посмотреть, куда ты делся, а ты за хатой небо изучаешь. Комета, мол, скоро пролетит. Когда вернулись, нам постелили в хате, и мы легли спать. А утром за нами этот, – Гриша кивнул на мужичка, – приехал. Сказал, тебе в управу пора по срочному делу. – Не сказал, по какому? – Говорит, не знает. Да и какая разница? Узнаешь сейчас, и что? Снег да снег кругом. И то верно. Осип, успокоенный, откинулся на волокуше. Все так и было, как говорит Гриша. Выпил отвара, бредил, все забыл. Хорошо, что не превратился в полоумного, а то так иногда бывает, если мухоморов перебрать. Тут к тебе не только девушка в меховых сапожках явится – самого бога увидишь, на троне и с державой на ладони. Ветер полоснул по лицу, как нож, залез под полушубок, обвился вокруг тела. Было холодно даже в двойных варежках из мериносовой шерсти. Осип сунул руки в карманы – и обнаружил молельный камень. – Что это? – спросил он у Гриши. Его прошиб холодный пот. Нет, все было так, как он помнит. Лжив сладкий Гришин напев. – Камень как камень. Булыжник. С собой в Инск повезешь или тут выбросишь? – Выброшу! – решительно сказал Осип и отвел руку в замахе. – Нет, – крикнул ему серый кобель, не оборачиваясь. – Выбросишь – умрешь. Это сердце твое. – Пожалуй, выброшу у дома, – пробормотал Осип и сунул камень назад карман. В какой-то миг ему показалось, что тот пульсирует. Да нет, не может того быть! Или может? Осип не верил в колдовство. За время службы – в Бурге и в Инске – он повидал множество колдунов: искусных шарлатанов, наивных практиков, обаятельных врунов, грозных запугивателей. Тот же Гриша – тот еще фрукт! Травник-отравник. Лечит и от почечуев, и от падучей, и кровь заговаривает, и бесов изгоняет. На все руки от скуки. И все же – может, есть что-то? Ведь была же она, девушка в меховых сапожках. Не приснилась ему. Встретятся ли они когда-нибудь? – Эй, может, ты знаешь, что со мной произошло? – спросил Осип у серого кобеля. Тот нехотя обернулся и спросил: – Ты слышал легенду про каменного тюленя? – Да! Не смей мне ее повторять. – Ее рассказывают тем, кто приглашен на Праздник снега. – Великая честь, – едко заметил Осип. – Я польщен. – Зря ерничаешь, – сердито сказал кобель. – Все по-серьезному. Одного из гостей выбирают для обряда, и он на весь следующий год становится богом-хранителем племени. Его кормят мясом каменного тюленя и поят талой водой, а потом отдают в жены лучшую девушку. – Мне, видимо, не досталось. – Не повезло, – меланхолически отозвался кобель. – Теперь ты связан с твердоедами до следующей февральской пурги, пока новый гость не займет твое место. – Почему они не выбрали Гришу? Кобель усмехнулся. – Так он перед дорогой водки выпил. Они этого не любят. Ах, как пожалел в тот момент Осип, что не догадался дома хотя бы рот одеколоном прополоскать! Оказывается, крепкие напитки порой спасают от излишнего внимания. Надо бы взять на заметку. – А с камнем мне что делать? – спросил Осип у кобеля, но тот уже отвернулся и, пригнув голову к земле, бездумно рысил, понукаемый мужичком. Осип вздохнул. Теперь он твердоедский бог – без божих сил, без славы и даже без державы на ладони. Зато с камнем. К чему все это? И как жить дальше? Незаметно он уснул. И приснилось ему, что он – каменный тюлень, которого твердоеды тащат за ласты из полыньи. Его кладут на стол, режут на куски и подают в сыром виде всем желающим. Всем – и ему самому. Он ест сам себя, а девушка с меховых сапожках рукавом стирает жир у него с подбородка. И все хорошо, только поскорей бы оно кончилось. Время собирать камни. Время быть камнем. Обсудить на форуме Просмотров: 1 219