Колдун и виеса

По деревне слух разлетелся: колдун-де, что один на отшибе у старого ельника живет, взял в дом девочку.

Бабка Хавронья, коей внук недавно из самой Столицы привез пару "индейских петухов"[1], жутко опасалась покражи, а потому выскакивала во двор на каждый брех своего пустоголового кобеля. Она-то и заметила, как на ранней зорьке по пустынной улице двое прошли. Впереди чароплет, две седмицы его не видать было, — мрачный, губы поджаты, зенки впавшие омутами темнеют. А за ним малышка лет четырех отроду. Личико чистенькое, свежее, кудри золотые, глазищи васильковые в землю скромно потупила — ни дать ни взять светлый дух с небес на землю грешную спустился. Тянулась за мужчиной, точно козочка молодая на привязи.

Как положено, женщины стайкой у колодца сгрудились, пересуды сразу начались: кто такая? откуда взялась?

Тихая вдова скорняка предположила, что колдун сироту из жалости приютил. Нынче много их сирот да беженцев на дорогах развелось: третий месяц по стране мор гуляет, люд, что колос в жатву, валит. Лучшие чародеи сладить с заразой не могут, Верховный маг уже за дело собственноручно взялся. Здешние-то края глухие, от наезженных дорог далекие — не добралась сюда беда пока и, даст Обережница, не доберется.

Кто-то попрактичнее заметил: небось не чужое, свое забрал. Колдун — мужчина молодой, видный. Не богатырь, как кузнеца сыновья, что голыми руками на спор подковы гнут, но и не задохлик какой. Выправке аристократ иной позавидует. Волос темен, взор серьезный, нрав легкий, незлобивый. Когда в деревне появился, многие заглядывались, пока правду не разведали. Видимо, одна не углядела — понесла, а уж после поняла, от кого. Хоть королевским указом велено чародеям всякий почет и уважение выказывать, а честному люду все-таки лучше поодаль держаться.

Кузька, дурачок местный, и вовсе заявил, что девчонка — дочка знатного вельможи, колдуном похищенная для обрядов мерзопакостных. На дурачка сердито зашикали и отправили гусей пасти. Чароплета хоть и побаивались, но больше по привычке — за пять лет, что рядом жил, вреда от него не знали, один толк: кому зуб больной выдрал, кому порося от поноса вылечил, кому погреб от мышей заговорил. Волков в голодную зиму отвадил опять же.

Говорили-говорили да так и не договорились, а тут и сам колдун пожаловал. Один, похоже, девчонку дома хозяйничать оставил. Идет, ироничная ухмылка губы кривит, соседям рассеянно кивает, на шепотки за спиной привычно внимания не обращает. Правой ладонью тяжелое — дно проминается — лукошко на левом предплечье придерживает. Внутри что-то шуршит, скребется, а что — не видать.

Сплетницам снисходительно улыбнулся, к подворью старосты свернул. Кумушки переглянулись и следом засеменили — может, что интересного разузнать получится.

 

 

Староста Налим,  мужик рачительный, хваткий, наперво о выгоде да порядке радел, а потому предрассудкам всяким верил, пока они наперекор делу не вставали. Вот и к колдуну он относился уважительно, но без лишнего шороха, как к тому же мельнику или лавочнику. Главное, чтобы человек нормальный оказался, а чароплет не чароплет — мало ли кому какой талант Обережница отмерила: кто-то силен как бык, кто-то пронырлив, иной науку тайную ведает. Не дремучие времена, в конце концов, когда ведьм на кострах сжигали.

Колдун себе на уме был: все помалкивал больше, если же и разговорится с кем — смеется-отшучивается, а взгляд все одно отсутствующий, холодный. Но народ без нужды не баламутил, а потому когда, в избу заявившись, сказал, что срочное дело есть, староста отнесся со всей серьезностью. Усадил за стол, кружку ледяного морса налил — с жары-то самое оно — приготовился слушать.

Чароплет корзинку свою рядом на лавке пристроил. К кружке дрогнувшей рукой потянулся, но передумал, замер, будто прислушиваясь к чему-то. Даже в полумраке избы заметно: лицо бледное, осунувшееся, а на лбу пот выступил, и глаза лихорадочно блестят — небось, захворал, хоть и виду не кажет.

— Так чем помочь могу, уважаемый, — кашлянул староста.

Мужчина очнулся, рукав поправил, браслет со знаком змеевика скрыв — сколько староста помнил, никогда маг с оберегом не расставался.

— Нужно письмо в город доставить. Срочно.

На стол упал конверт, сургучом запечатанный, да непростая печать стояла, зачарованная — только другой чародей и откроет. Налим задумался: и услугу колдун, видно, не просто так просит, чувствуется — дело важное; и страда в разгаре, каждый день на счету, а до города путь не близкий — кто в убыток себе поедет?

— Я заплачу.

Словно мысли прочитал. Как кулак разжал, у старосты дыхание перехватило, кровь в висках застучала. Тусклым тяжелым золотом блеснула на столе монета, а деревенские и сребры-то редко в руках держали.

— Кыся! Папка, папка, смотри! Кыся в корзинке прячется!

Голос Манюни, младшенькой, повисшую тишину разорвал. Пока мужчины отвлеклись, подползла егоза, да к лукошку потянулась. Платок, что сверху повязан был, в сторону сбился, в щель молодая кошка любопытную морду высунула. Староста отметить успел, что кошка у чароплета самая обыкновенная — по двору две такие крысоловки бегают — разве что красивая — белая, как новый снег, с короткой шерстью.

— Не трожь! — неожиданно взвился гость, резко руку выпростал, девчонку за запястье схватил. Оттолкнул уже мягче. Манюня все равно бровки сдвинула, носом захлюпала, да за дверь выскочила — мамке жаловаться побежала. Колдун платок поправил, поднялся, на старосту пристально посмотрел. — Передайте письмо лично в руки городскому магу. Если гонец быстрее седмицы обернется, еще один сверху добавлю.

Корзинку подхватил, вышел.

Налим расторопно монету сгреб, повертел, разглядывая, на зуб попробовал — настоящая. В тряпицу замотал, а тряпицу в горшок запихнул, что в дальнем углу на полке паутиной зарос. Только после этого письмо взял, во двор пошел, где сын Гришка дрова колол.

— Собирайся. В город поедешь.

Парень смышленый и языкастый, выполнит поручение в лучшем виде. Авось заодно и выяснит, откуда у чароплета такие деньжищи?

 

 

Напрасно Ратмир надеялся: к вечеру третьего дня стало только хуже — сказывались двое суток без сна и убаюкивающий уют родных стен. На поддержание связи уходил весь без остатка колдовской дар, что тоже бодрости не способствовало.

Спать было нельзя. После заката любая нечисть силу набирает, расслабишься — беды не избежать. До третьих петухов дежурить придется, а уж на рассвете и подремать в полглаза можно — опасно, но ни один человек иначе не выдержит.

Сколько еще придется ждать подмоги? До ближайшего города отсюда половину седмицы добираться, а потом полдня-день — пока гонец приема дождется, пока телепата растолкают, пока обленившиеся на хлебных должностях магистры соберутся, пока порталы наведут... если поверят слову отлученного.

Ратмир с остервенением выкрутил ворот колодца, вытащил полное ведро ледяной воды. Опрокинул на себя, встряхнулся, словно дворняга.

Поверят. Слишком серьезное заявление, чтобы оставить его без внимания — иначе головы полететь могут. Лишь бы нынешний маг уездного городка Кисляки оказался человеком достаточно здравомыслящим, прочел письмо. Лишь бы не походил на того чистоплюя от Совета, что скучал в кабинете судебного дознавателя...

Оставляя мокрые грязные следы, мужчина вернулся в дом. Котелок, поставленный в печь, весело булькал. Ратмир полез за травами. Намешал в глиняной кружке с отколотым краем корень женьшеня и мелко растертый перец, добавил сушеные ягоды шиповника, высыпал половину остатков корицы. Залил все крутым кипятком.

Светлоликая девочка в углу, наблюдавшая за его потугами с ехидной усмешкой, неожиданно подала голос.

— Отпусти. Отпусти, колдун, все равно не удержишь.

Ратмир промолчал, обжигая губы о горячий отвар. Стало легче.

В дверь постучали.

Колдун неохотно встал, приказал: "Обернись!" — в углу вместо девчонки белая кошка сапфировыми глазами сверкнула. Пошел открывать.

Хмуро окинул взглядом мнущуюся на пороге вдову скорняка, раздраженно от усталости рыкнул.

— Чего тебе?

Гостья побледнела. Ратмир вздохнул, мысленно досчитал до пяти, возвращая самообладание. С детства воспитывали: не должен мужчина женщине грубить. Пусть не до деревенских ему хлопот сейчас, но, по крайней мере,  выслушать надо.

— Прости, если напугал. Расскажешь, что приключилось? Коли смогу, подсоблю.

— Дык это я помощь предложить пришла, — вдова, мня подол передника, опасливо и с любопытством попыталась заглянуть ему за спину. — Бают, что у милсдаря колдуна дочка появилась. Мужику-то одному... без женской руки... с хозяйством и дитем малым сладить тяжко.

Она выразительно кивнула на грязные разводы на полу. Ратмир тихо выругался — и на себя, что через деревню решил путь срезать, и на глазастых сплетниц, бодрствующих, когда всем честным людям почивать положено, и на доброту очень уж несвоевременную.

— Обманули вас, уважаемая, — он крепко схватил ластящуюся об ноги кошку за шкирку, отступил в сторону, впуская женщину в единственную комнату. — Смотрите. Нет здесь никого — ни девочек, ни мальчиков.

 

 

Нетерпеливые кумушки окружили "разведчицу", словно выводок цыплят курушу, засыпали вопросами: "что да как? откуда девочка? родня али приблудная?" Та, польщенная вниманием, немного помялась, но призналась, что девчонки не видала, да и следов ее не заметила, одна белая кошка из прибытка — изящная, как фарфоровая статуэтка, ласковая, на руки так и просится, жаль, колдун погладить не дал. Небось и не было никакого ребенка, кому-то сослепу померещилось.

Хавронья тут же ополчилась, крикливо на "поклепщицу" набросилась. У вдовы тоже голос неожиданно прорезался. Завязался спор, гвалт поднялся на пол-улицы.

Староста постоял на крыльце, послушал. Головой укоризненно покачал — сильно бабоньки разошлись, не скоро угомонятся. Хуже всего, благоверная тоже втянулась: грудь колесом, один кулак в бок уткнут, второй рукой цепко за шиворот Манюню держит. А значит, обещанных пирогов и ждать не стоит.

Досадливо идущему мимо кузнецу кивнул, сплюнул и полез за вчерашней коврижкой.

Но колдун, и вправду, что-то темнит.

 

 

...— Братишка? — неловко поинтересовался Ратмир, смотря на шестилетнего зашуганного пацана, зябко кутающегося в плащ-дождевик.

— Вроде того. Сын знакомых. Попросили вечерок приглядеть, а тут срочный вызов, отказаться, сам понимаешь, никак, — небрежно отозвался Виктор, легонько подталкивая ребенка к бричке. — Прокатишь нас за город?

Виктор... Лучший друг, практически брат, которого всегда не доставало Ратмиру, выросшему в "женском" царстве четырех сестер, он был старше на три года и в отличие от новоявленного "колдуна", только неделю назад получившего диплом, давно обзавелся собственной практикой.

Магом Виктор был сильным, даже гениальным — звание лучшего выпускника года и королевский гранд за просто так не дают. Им заинтересовался сам Верховный чародей, и предрекали даже, что лет через десять безродный самородок из глубинки вполне мог войти в Совет Магистров. А пока парень практиковал в столице, оказывая породистым дамам и их влиятельным мужьям деликатные услуги разного рода. Обаятельный блондин с чуть нагловатым лицом, он легко сходился с людьми, обрастая нужными связями.

Над Ратмиром Виктор взял шефство с первого семестра академии, разом оградив от нападок сокурсников, не простивших задиравшему нос недорослю знатного происхождения. Многим молодой маг был старшему товарищу обязан: и колдовские премудрости ему Виктор объяснял, интерес к наукам привил, с чем все надомные учителя не сладили; и с семьей, считающей, что из наследничка ничего уже путного не выйдет, помог примириться; и спесивую дурь из головы выбил, настоящей жизни научил, которая из-за обтянутых бархатом стен, блюдцев с золотой каемочкой и не виделась.

Потому и Ратмир охотно мелкие услуги другу оказывал, вроде денег ссудить, перед знакомыми отца слово замолвить, обедом угостить или, как сейчас, на семейной бричке на ночь глядя по делам отвезти...

Очнулся колдун, вздрогнул, посмотрел на лучину — двух минут не дремал. Кошка как сидела в углу, так и сидит — белое пятно в затопившей комнату ночной  мгле светлеет. Стянул с руки браслет-оберег, сжал в кулаке, острые грани в ладонь впились.

— Отпусти, колдун, — девчонка оскалилась. — Думаешь, выслужишься? Вернуть потерянное сможешь? Прошлое оживить не получится!..

Усмехнулся Ратмир, пошел во двор за колодезной водой. Напрасно, старается: он не тот чванливый щенок, которым был когда-то, давно уж, благодаря Виктору, не тот. Понимает, что к прошлому нет возврата —разбилось оно, словно фарфоровое блюдечко с золотой каемкой.

 

 

До города Гришка так и не добрался. Наткнулся на заслон, перекрывший тракт: две телеги поперек моста раскорячились, рядом королевская гвардия, чуть поодаль в поле за рекой шатры. Ветер знамена треплет.

Поначалу гонец оробел: уж больно грозно стражники выглядели — в полном доспехе, в скрывающих лица шеломах, с алебардами наперевес. Но недаром его сметливым считали, да пробивным. Разговорился с постовыми, те вполне свойскими парнями оказались и языками почесать были не прочь — приказа молчать не давали, а на часах стоять скучно: безлюдная пустошь, раз в полдня редкий путник покажется.

Слово за слово, выяснилось: дальше по дороге повозку чумную нашли, всех болезнь прибрала — и возницу, и семью его, и даже старую лошадь. Гришка сердцем похолодел: это ж надо! чуть-чуть до родной деревни зараза не доползла! Служивый успокоил: вместе с солдатами целый отряд магов из Столицы прибыл, серьезно настроены колдуны с мором покончить. Стражник тут оглянулся и заговорщицки прошептал: "Сам Верховный чародей здесь."

Гришка обрадовался: вот шанс порученное выполнить. Верховный маг небось даже лучше городского. Уболтал, уговорил стражу его пропустить. Проводили гонца до палаток.

— Милсдарь колдун, уделите внимание. Тут посыльный из соседней деревни. Говорит, у тамошнего ведуна есть важное сообщение для Совета.

Мужчина, что из шатра спустя пять минут показался, если и старше деревенского колдуна был, то не намного — не Верховный чародей, скорее, ученик или помощник. А голову, все одно, высоко держит. Улыбнулся Гришке снисходительно и ободряюще, руку протянул.

— Ну, давай сюда свое послание, посмотрю, стоит ли тревожить Его Магичество.

Небрежно перевернул конверт, увидел печать. Гришка не робкого десятка, а перетрусил чуть ли не до мокрых штанов, как мгновенно изменилось лицо милорда: губы сжались в жесткую линию, взгляд острым клинком пронзил посыльного.

— Оборзел, детоубийца!

Гришка отчаянно головой замотал, не сразу поняв, не ему гнев предназначен. Вспыхнул конверт, через секунду и пепла не осталось.

— Возвращайся и передай! Пусть благодарен будет, что его вместе с дружком закадычным не сожгли, и не скулит о иной милости.

Маг кивнул страже, развернулся и скрылся в палатке. На плечо посыльного легла тяжелая рука в кожаной перчатке.

— Иди-ка ты, парень, домой подобру-поздорову. Видишь, милсдарь чародей не в духе.

Но Гришка не дурак и сам спорить не собирался. Не терпелось ему в деревню вернуться да с отцом новостями поделиться. Громкое дело было, вести даже до их глухомани докатились. Сын Хавроньи в Столице в то время обживаться начал, он-то и рассказывал (а Гришка, десятилетний пацан, с открытым ртом слушал, путая в мыслях реальных душегубцев с злыднями из побасенок, мамкой сочиненных).

Накрыли, в общем, чернокнижников, против всех законов людских и небесных пошедших. Посреди обряда накрыли, над еще теплым телом шестилетнего мальчишки — чуть-чуть королевские гвардейцы не успели ребенка спасти. Всю шайку повязали, судили наскоро, да на городской площади казнили — всех, окромя одного, что в похищении участвовал, а к обряду не причастен был. Вроде как не по злому умыслу нечестивцам помог, а по неведению.

Шептали, правда, что папаша у того вражины знатный, за сынка беспутного вступился: где связи задействовал, кому кошель с золотом сунул — вот и отпустили убивца на волю.

Но неужто их колдун и есть тот самый?!

 

 

— ...смотрю ты еще не потерял безделушку, что я тебе подарил? — Виктор усмехаясь кивнул на оберег-змеевик на правом запястье Ратмира. — Носишь, не снимая, — точь-в-точь девка влюбленная.

Младший маг, смутившись, попытался спрятать "улику" и чуть поводья не выпустил — в последнюю секунду подхватил. Хлестнул, подгоняя, задумавшуюся каурую.

Стучали копыта по мостовой. Скрипели рессоры. Дрожали фонари, отражаясь в черных лужах. Бричка катилась по ночному городу.

— Не сердись, шучу! — Виктор, небрежно облокотившись о борт, задумчиво смотрел на проплывающие мимо дома. Влажный ветер трепал пепельные пряди. — Я тут начал одно любопытнейшее исследование касательно духов. Ты, например, знаешь, как рождаются алеры[2]? Нужно невероятно сильное осознанное желание защитить кого-то, доходящая до безрассудства жертвенность во имя чужого благополучия. Готовность бескорыстно отдать собственную жизнь и посмертие ради спасения другого человека и тем принять ответственность за его дальнейшую судьбу. На такое способны редкие матери да, пожалуй, собаки.

Он легонько потрепал сидящего рядом мальчишку по плечу. Тот сжался, нахохлился. Навстречу промаршировал патруль, капитан скользнул взглядом по гербу на боку брички и равнодушно отвернулся.

— Виеса[3] создать гораздо проще, — показалось, недобрые угольки загорелись в глазах старшего мага. Или фонари бликнули. — Достаточно нескольких подготовительных ритуалов и мучительной смерти, долгой агонии, чтобы на свет вылезла исковерканная сущность, одержимая жаждой мщения создателю... и всему роду человеческому.

Светловолосый колдун нахмурился, сделал пару пассов правой рукой, то ли разминая запястье, то ли демонстрируя магическую формулу.

— Вот удержать дух в узде, заставить подчиняться — гораздо сложнее. С самим заклинанием справится даже первогодка, но цена, которую придется заплатить за подобную связь, знаешь ли, большинство посчитает неоправданной...

Тварью оказался Виктор, но тварью талантливой: многому научил, о чем даже не все наставники академии ведали. От него узнал и как хвори людские исцелять-насылать, и как с темными духами управляться. И как силу из чужой крови черпать.

Ратмир до сих пор удивлялся, что раньше не понял, не угадал истинную сущность "друга". До конца жизни теперь за "слепоту" будет расплачиваться, и поделом.

Мор в углу, поймав угрюмый взгляд, затянула неизменную песню.

— Отпусти, колдун. Какое дело тебе до других людей, что готов ты жертвовать годом своей жизни за день моего заточения?

Не сдержался, прошипел сквозь стиснутые зубы, хотя и знал, что, отвечая, только ей сил придает.

— Не дождешься.

Или он не дождется? Два дня назад письмо отправил, еще столько же продержаться. Задумался, на стену посмотрел, будто насквозь видел, как в клети несушки на насестах топчутся. Немного с птицы силы, но даже маленький камешек чашу весов в нужную сторону способен опрокинуть.

С отвращением сплюнул. Взял нож, вышел во двор. Не хотелось кровавые уроки Виктора вспоминать, а, видно, придется.

 

 

Кузька-дурак по лесную ягоду ходил. В овраг провалился, рубаху разлохматил, репьев нахватал, зато полный туесок набрал, да заплутал чутка в зарослях, вышел прямо к подворью колдуна. Решил быстренько вдоль плетня прошмыгнуть, пока его не заметили, и запнулся — по траве перед домом девочка гуляла, о которой на днях вредная бабка Хавронья трындела. Красивая, как в сказке про полозов и храбрых рыцарей.

— Дяденька! — позвала.

Кузька разулыбался, внимание не обращая, что слюна с подбородка капает. Пузо почесал. Девчонка к самому плетню подошла, пальцами-прутиками в ограду вцепилась, испуганно на затаившуюся избу оглянулась, голос понизила.

— Дяденька, помогите мне, пожалуйста.

Кузька тут совсем уверился: похищенная принцесса она, которую чароплет в заточении держит. Осерчал, палку узловатую поднял, решительно к калитке направился. Как колдуна коварного пришибет, принцессу в замок воротит, король на радостях его в рыцари посвятит, коня боевого пожалует и меч настоящий — все деревенские обзавидуются, пожалеют, что дурачком кликали. Будет Кузька по землям разъезжать, да подвиги творить. А принцесса вырастет, женится на ней Кузька, тогда король может и золотую корону с каменьями поносить разрешит... корона-то, наверно, ой какая тяжелая...

Далеко бы мечты Кузьку увели, но тут колдун на крыльцо выскочил — взбудораженный, растрепанный, глаза краснющие, свирепый, аки сотня степняков. К девчонке бросился, за воротник схватил, от плетня отшвыривая. На Кузьку замахнулся, дурачок дубину выронил, голову в плечи втянул, глаза зажмурил, залепетал, оправдываясь: а то ведь как молоньей шарахнет!

Не ударил! Девчонку за руку схватил и в избу уволок. Кузька, Обережницы заступничество восхваляя — Обережница, она всегда за правых заступается — штаны подтянул, щеколду с калитки тихонечко снял да к окошку подкрался. У, пусть только колдун попробует принцессу обидеть, тогда Кузька точно ему спуску не даст!

 

 

Ругал Ратмир себя последними словами. За халатность ругал. Не удержался, уснул и чуть беду не проворонил — еще немного, и коснулась бы виеса руки Кузьмы, проклятье передавая. Злился колдун — и на Мор, и на Кузьку, но больше всего на собственную оплошность.

— Дяденька, больно! Мне страшно, дяденька! — билась в истерике девчонка, схваченная за запястье. И померещилось на миг Ратмиру, что это и не Мор вовсе, а тот пацан шестилетний, который с Виктором ушел. — Дяденька, не убивай меня!

Не стерпел, швырнул об стену со всей дури — на пол белая кошка приземлилась. Сел на лавку, голову руками обхватил, чувствуя, как с ума сходит.

Не было этого. Не было! Не молил тот мальчишка о пощаде, слова не сказал на прощание. А взгляд... что взгляд? Кто умеет читать мысли, что за зеркалами глаз сокрыты?

Кому Ратмир врет? Чуял ведь неладное, напряжение, что в воздухе разлилось. Ловил хищную испытующую улыбку Виктора, будто предлагавшего присоединиться к ритуалу, понимал намеки, которыми старший колдун весь вечер щедро сыпал.

Догадывался, обо всем догадывался... Но испугался. Правды испугался. Того, что с лучшим другом биться насмерть придется. Гибели верной в безызвестности: безлюдные поля ночь черными крыльями накрыла, за кованой оградой заброшенная усадьба слепыми окнами добычу выслеживала — приключится беда, и следов не найдут. Струсил Ратмир. Не стал спрашивать. Убедил себя, что все причудилось. Только лошадь до самых городских ворот галопом гнал, и после, уже дома, в безопасности, никак успокоиться не мог.

А наутро королевская стража в спальню вломилась...

 

 

Новость, которую Гришка привез, всколыхнула деревню, словно брошенный в воду камень. Бабка Хавронья развернулась, благо голос позволял, вовсю, столичные сплетни шестилетней давности пересказывала в красочных деталях — что услышала, что сама придумала и тут же поверила, так оно и было.

Женщины ахали-охали, Обережницу призывали. Как рассказчица выдохлась, галдеж подняли, всё-всё припомнили.

— То-то я удивилась, когда он про мальчиков сказал, — звенела вдова скорняка. — Не поняла тогда. Вон оно в чем дело оказывается.

— А уж с каким бешенством он на Манюню из-за своей кошки посмотрел, будто загрызть хотел, — напирала жена старосты. — На всю жизнь, не дай Обережница, малая заикой останется.

— Я сразу говорила, когда он только в деревне появился: нельзя к нему детей близко подпускать! Нельзя! Как сердцем чуяла...

Мужчины подтянулись. Староста утихомирить всех пытался, к благоразумию взывал. Жена на него грудь тараном выпятила, рассерженной змеюкой зашипела.

— А ты, старый хрыч, лучше помолчи! Продал нас колдуну, думаешь, не знаю? Кровавые деньги взял и в ус не дует! Язык-то прикуси, а то в глотку тот золотой заколочу!..

Налим попятился: кто в здравом уме со взбесившейся бабой рискнет связываться? Охолонится, тогда и побеседуют. Огляделся с опаской: хорошо жена тихо бурчала — в общем гвалте и не слышал никто.

— А с девочкой что? Девочкой, которую Хавронья видела? — воскликнул кто-то. — Вдруг Кузька-то прав был, своровал ее колдун? Не даром же говорят: устами блаженных небеса иной раз истину глаголят...

Только о словах дурачка вспомнили, тут он сам поспел. Рубаха рваная, лицо красное, пот глаза заливает — быстро бежал откуда-то. В руке туесок, полный волчьей ягоды. В глазах ужас. Мычит, слова вымолвить не может. Отдышался, успокоился, тогда поведал, как колдун девку о стену приложил — а она кошкой обернулась!

Дурачку подобную нелепицу сочинить ума не хватит, а значит, взаправду видел. Тут уж и мужики взбеленились, дрыны да факелы похватали. Староста в доме заперся, Обережницу прося, пусть колдуна надоумит мчаться отсюда без оглядки.

Разбушевавшийся народ остановить уже никто б не смог.

 

 

Когда тихие вечерние сумерки за окном разорвали искры факелов и гомон толпы, напоминающий утробное рычание рассерженного пса, Ратмир понял, что подмога наконец явилась, да только не к нему.

— Награду твою принесли, колдун, — масло да огонь, — злорадно прошипела Мор, раскачиваясь на лавке.

По крыше ударил камень, застучал по тесу, скатился на землю. За ним второй, третий. Приглушенный стенами и ставнями донесся зычный голос кузнеца, что горн затрубил.

— Выходи, колдун! Отдай девку по-хорошему, не бери лишний грех на душу.

Ратмир измождено привалился к стене, зажмурился на мгновение, вслушался в нарастающий гул.

— Отпусти, колдун, — назойливо жужжала Мор. — Разорви гибельную связь. Видишь же, не нужно им твое спасение.

Вновь в окно выглянул, вздрогнул от пахнувшей в лицо ненависти: стоят, выжидают. Давно бы "красного петуха" пустили, да "девке" проклятой вред причинить боятся. Перевел взгляд — вплотную подошла, щенком-цуциком в глаза смотрит, шепчет, искушая.

— Силу свою вернув, мороком укроешься да лесными тропами схоронишься. По твоему следу не пойду — не бойся. Мне и здесь разгуляться места хватит.

Права она, да только... Недобро усмехнулся, решился. Вцепился в хрупкое горло, встряхнул словно тряпичную куклу. Пылью девчонка осыпалась, а пыль в кожу впилась, внутрь просочилась — разом омертвевшую длань будто серой перчаткой обволокло. Пока жив, никому Мор причинить вред не сможет, но и у Ратмира пути назад больше не было — слишком близко виесу подпустил, открылся: оставшийся счет даже не на дни, на часы пошел.

— Ой, дурак ты, колдун, — насмешливо прозвенело в голове. — Тебе дела нет до всех этих людей. Ты же просто давнюю ошибку загладить хочешь.

Понимал, что дурак, что помощи ждать больше не стоит, что лишь оттягивает неизбежное — съест Мор его изнутри, а затем все одно на волю вырвется. Понимал, но снова бежать не собирался. Потому молодцов, что дверь вышибли, встречал с горькой улыбкой, сопротивляться не думая.

 

 

Колдун, которого приволокли к дому старосты, напоминал безвольную потрепанную куклу: изрядно его сыновья кузнеца поколотили, чтоб чародействовать даже не думал, удивительно, как дух не вышибли — кулаки у добрых молодцов знатные, тяжелые. На ногах стоял лишь потому, что за плечи удерживали; взгляд, как у пьяного, блуждал по лицам, ни одно не видя.

— Ну хватит! Полноте вам непотребство чинить! — неуверенно попытался урезонить односельчан Налим. — В подполе пока посидит. Гришка за королевской стражей отправился, дознаватель прибудет, разберется, в чем вина-умысел.

— Пусть скажет сначала, изверг, куда ребенка дел? — взвилась Хавронья, наябедничала. — В проклятой избе все полы кровью залиты, звездами да иными нечестивыми символами расписаны.

Заклокотала толпа. Вдова скорняка, что одна из немногих в деревне ждала, охнула и без чувств на землю осела. Кумушки вокруг нее захлопотали, водой брызгая и платками обмахивая.

— Что с девкой сотворил, признавайся!

Один из кузнецовых молодцов чароплету оплеуху для сговорчивости отвесил. Колдун дернулся — рукав, что и так на живой нитке висел, в лапище второго богатыря остался. Враз обнажились язвы, гнойной лозой обвившие предплечье. Поклясться могли, полчаса назад не было их.

Народ отшатнулся — и от чумного, и от тех, кто рядом был. Бабы заголосили, как по покойнику. Собственно, все они покойники и есть: коли "черная смерть" явилась, не уйдет, щедро урожай душ не собрав. Староста припомнил, еще три дня назад колдун ему болезным показался. Небось знал, сволочь, что костлявая метку оставила, а все равно в деревню вернулся. Да и письмо, видать, неспроста посылал — кто скажет, что там было? а как приказ всю деревню запалить?

Сглотнул Налим горький комок, приказал.

— Сжечь заразу!

 

 

Ратмиром овладело безразличие.

Он словно наблюдал за происходящем со стороны, не понимал, что это его запястья выкручивают за спину и намертво стягивают путами, это его грудь и горло охватывают толстой бечевой, привязывая к врытому наспех столбу. Это к его ногам опасливо, прикрывая рукавами лицо и стараясь держать подальше, бросают вязанки хвороста.

Сгущались сумерки, чернильной мглой заливали лица, превращая их в расплывающиеся пятна — не отличить одного от другого. Сгущалась тишина, звенела натянутой тетивой.

Словно от дурного сна опомниться никак не мог — собственное тело, безвольный студень, чужим казалось.

— Вот она людская благодарность, колдун, — злорадно шептала над ухом Мор. — Вот она истинная суть. Ты все еще считаешь, что они заслуживают твоей жертвы?

Упали искры — алые звезды в ночи. Бездымно занялась солома, пламя оголодавшим зверем рванулось к ногам.

— Гори...

Чей-то неуверенный голос разорвал безмолвие. Будто только и ждала сигнала, подхватила, зарычала толпа.

— Гори! Гори, тварь!

...Гори, тварь! — так кричали на площади, где казнили Виктора. Так кричали вслед оправданному дрожащему от страха юноше, которого в закрытой карете слуги отца вывезли из города — последняя милость, оказанная  запятнавшему честь отпрыску, от которого отказалась семья.

И до того это было обидно и несправедливо, что мужчина очнулся, рванулся, забился словно рыба в сетях, то ли не понимая бесполезность, то ли не желая сдаваться смерти без борьбы.

Колючая веревка впилась в шею. В лицо дохнуло режущим, вышибающим слезу жаром, опалило брови. От едкой гари перехватило горло, сломав крик, грудь сдавило в тисках кашля.

— Прокляни их, колдун! — смеялась Мор. Знала, окаянная, все о нем знала теперь. Как и он об ней. — Прокляни! Ты не виноват! Снова тебя даже понять не попытались. Снова за слухи да домыслы осудили. Снова все против тебя за так ополчились...

С его посмертным проклятием Мор небывалую силу обретет, даже Совет магистров сладить с ней не сможет.

Пламя жадно вцепилось в добычу. Глаза застила багровая пелена дыма напополам с болью. Задыхаясь, теряя сознание, Ратмир то ли просипел сожженными губами, то ли успел подумать.

— Прости... За то, что с тобой сделали... прости убийц своих, Мор.

 

 

Верховный маг добрался до деревни к утру, когда угли уже остыли.

В глазах жителей, хмуро, исподлобья изучающих конный отряд, стыла враждебность, вызванная виной и страхом перед будущим: как спалят селенье дотла на всякий случай, чумы опасаясь и за самосуд над колдуном мстя.

Чародей посмотрел на кострище, удрученно покачал головой: дикость! Держащийся рядом подмастерье позеленел, наклонился вперед, сдерживая рвотные позывы. Осознавая наконец, что натворил. Посредственность, не понимающая цену слову. Тот же Виктор, чтоб ему  садов Обережницы никогда не видать, гораздо смышленее был. Жаль, с дурной компанией связался.

— Милсдарь волшебник... Ваше Магичество, девочка...

Один долгий взгляд, и староста запнулся, бледнея. По закону бы повесить его да главных зачинщиков — для острастки: если каждый крестьянин себя судьей возомнит и произвол начнет творить, порядка в государстве не останется.

По коньку за спинами селян прошлась кошка, повернула светлую морду с черным знаком змеевика на лбу, лукаво, предупреждая, сверкнула сапфировыми глазами.

Верховный чародей усмехнулся.

— Даже так?

Задумчиво потеребил длинный ус, коротко, жестко приказал.

— Колдуна похоронить, как положено, все обряды соблюдая. В качестве повинности на общие деньги тотемный столб поставить белой кошке-защитнице. О произошедшем не болтать, — магистр кивнул капитану стражи. — Возвращаемся в столицу. Здесь нам больше делать нечего.

— А как же... — заикнулся подмастерье. — Нужно жителей проверить, вдруг зараза...

Кошка спрыгнула вниз, скрылась в зарослях крапивы. Маг проводил ее задумчивым взглядом, прикрыл глаза, наслаждаясь погожим летним днем, теплом солнечных лучей на коже. Долгожданным спокойствием.

— Сдается мне, всё обошлось. Мор нас больше не потревожит.

 

______________________________________________________________________________

  1. "индейским петухом" также именуют индюка
  2. алеры — официальное название добрых духов-защитников
  3. виес (ж.р. виеса) — обобщенное название злых духов, к которым в частности относятся моруньи, разносчицы чумы и других болезней

Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 12. Оценка: 4,08 из 5)
Загрузка...