Договор

В середине июля, в самый разгар летних каникул, с Владимиром Александровичем Ивановым, отдыхавшим на Лазурном берегу, приключилась крайне неприятная история.

Однажды в полдень, хорошо пообедав, Иванов возвратился к себе в номер с намерением немного вздремнуть перед вечерним походом на пляж. Едва он коснулся кровати, раздался хлопок, повалил густой дым, запахло серой, и в середину комнаты вышел красный рогатый черт метра под два ростом. В одной руке черт держал трезубец, в другой – папку для бумаг. Иванов сначала опешил, однако поняв, что происходит, хлопнул себя по лбу и тихо выругался. Черт сел в кресло, положил папку себе на колени и посмотрел на Иванова.

– Иванов Владимир Александрович? – рявкнул черт.

–Нет, – грубо ответил Иванов.

Черт покопался в папке, достал из нее два листочка, затем напялил очки и прочитал, – Договор АД6/66 от 15 июля 1988 года на оказание услуг по улучшению жизненных условий и увеличению материального благосостояния.

Черт протянул Иванову листочки:

– Подпись ваша?

– Нет, – еще грубее ответил Владимир Александрович, даже не поглядев на договор.

Черт схватился было за трезубец с несомненным намерением пустить его в ход против Иванова, но вдруг как будто что-то вспомнил и поставил трезубец рядом с креслом.

– Слушайте, Иванов, – сказал черт, едва сдерживая гнев, – Хватит ломаться. Как маленькая девочка. Ей-богу. Договор подписывали? Кровь ваша?

Иванов состроил недовольную физиономию, как он всегда поступал в разговорах с подчиненными, и капризным тоном сказал:

– Уважаемый, как вас там по имени отчеству, во-первых, я много бумажек подписываю и не знаю иногда даже их содержания, но чернилами, понимаете, чернилами, не кровью. А во-вторых, – голос Иванова даже немного задрожал от негодования, – Я совершенно не понимаю, кто вы и по какому праву врываетесь в чужой номер без спроса.

Черт потер переносицу и уже без всякого рыка в голосе ответил:

– Кто я и по какому праву, как вы сказали, врываюсь, вам и так хорошо известно. Так же, как на ресепшене – и мне, стало быть, тоже – хорошо известно, что в этом номере проживает Владимир Иванов и Мария Сушко.

Услышав имя своей любовницы, Иванов поморщился.

– И мне кажется, Иванов, – продолжил черт, – лучше решить все наши вопросы до того, как Мария Сушко вернется, чтобы моим видом, а еще больше подробностями вашей биографии не травмировать молодое поколение, так сказать.

– Да уж, ее-то травмируешь, – процедил сквозь зубы Иванов, – За два дня столько денег из меня выкачала…

- Ну, ладно, ладно, Иванов. Вы тоже из разных мест немало повыкачали. Вам грех жаловаться…

Иванов промямлил в ответ что-то нечленораздельное, а черт снова взял листочки и принялся читать:

– Я, Иванов Владимир Александрович, обязуюсь по истечении двадцати пяти лет предоставить свою душу в полнейшее распоряжение ада и его обитателей, взамен чего

мы, ад и его обитатели, обязуемся в кратчайшие сроки прибрать на тот свет Маргариту Алексеевну Краснову, тетку Владимира Александровича Иванова, предварительно понудив ее состряпать завещание в пользу последнего. Также мы обязуемся переместить Иванова с тысяча одиннадцатого на третье место в очереди на покупку жигулей и убедить его сожительницу, Ромашкину Александру Сергеевну, передать Иванову ... – черт вскинул голову и спросил с издевкой. – Вспоминаете теперь?

Иванов сидел, заложив ногу за ногу, и рассматривал небо за окном с таким видом, будто в номере кроме него никого не было. Иванов знал, что времена нынче не те и что в ад даже таких подлецов, как он, так просто не утащишь. Что если упираться изо всех сил, то никакие черти, как бы двухметровы они ни были, ничего с ним поделать не смогут.

– Иванов, я, конечно, понимаю, что времена нынче не те, – проговорил черт, – Что даже подлецов, вроде вас, просто так в котелок не посадишь. Но уж хоть какое-никакое уважение нужно иметь. И хотя бы перестать разглядывать облака, когда с вами разговаривает ангел, пусть даже несколько поверженный и потрепанный временем.

Иванов неохотно повернул голову и уставился на люстру, которая висела прямо над рогами черта.

– Это тебе, наверно, Верзилин рассказал? – спросил черт, внезапно принимая дружеский тон и переходя на «ты».

Иванов едва заметно кивнул головой. Верзилин был его однокурсником и периодически что-нибудь ему рассказывал.

– Да, за ним Хозяин из своего личного окружения присылал, – черт состроил почтительную рожу, – и то не смогли уволочь. А у Хозяина там такие спецы по этой части… Говорят, и любовницей его стращали, и любовником, и детьми, и налоговой … Уперся как баран… Так они и не смогли ничего с ним поделать.

Черт вздохнул.

– А что тебе Верзилин рассказывал?

– Ну что, – Иванов лениво зевнул и прислонился к спинке кровати, – Пришли к нему двое, метра полтора ростом, псиной еще от них сильно несло.

– Хватало и Косорыл, – уважительно заметил черт.

Иванов пожал плечами, давая понять, что ему все равно, какие имена носят в аду.

– А дальше? – спросил черт.

– А дальше Верзилин подумал, что это его на бабло пришли разводить. Он даже удивился, что они так грубо заявились. – Иванов немного оживился, – Времена-то нынче не лихие, – за баблом просто так приходят – цивильно через суд отжимают… А эти… мимо охраны как-то проскочили, в закрытую на ключ дверь вошли – точно за этим. Ну, Верзилин по старой памяти, чтобы утюгом брюхо ему не прожгли, побежал к сейфу и весь нал, какой у него был, им и притащил. А они вместо того, чтобы в зубы ему дать и еще бабла стрясти, вытащили какую-то бумажку и так вежливо стали ему зачитывать. Верзилин даже растерялся – психи какие-то, натурально. А они ему все так же вежливо – вы, мол, садитесь, в ногах правды нету. Ну, делать нечего. Сел в кресло, начал слушать. Пока эти два косорыла читали, он смутно начал припоминать, что двадцать пять лет назад на пьянке в институтской общаге, действительно, какую-то бумажку в шутку подписал кровью. На спор, за стакан водки. И тоже было два каких-то вонючих недомерка, которых он потом никогда не видел. И текст, вроде, такой же был. Что-то там про досдачу сопромата, из-за которого Верзилина собирались отчислять, про то, чтоб ему пара красивых девок с курса дала, про настоящие американские джинсы и чтоб ему председателем студенческого профкома стать. Ну, а в обмен через двадцать пять лет он, естественно, обязался отдать свою душу.

– Сложней всего с джинсами оказалось. Пришлось их из Финляндии переть, – черт усмехнулся, – Я-то этим и занимался.

– Да, джинсы эти он потом мне втридорога впарил, – Иванов поморщился. – Ну, в общем, подписал он. А вскоре в гору пошел, да так быстро, что все вокруг только диву давались. До этого-то тюфяк-тюфяком был. Никто его серьезно и не воспринимал. Сопромат, бабы, джинсы – все фигня. Через месяц он в институт на новой вольво приезжать начал, а еще через год у него уже свой кооперативный банк был. Про договор он, естественно, сразу же забыл.

А тут такие дела, какие-то черти, рога, копыта. В общем, закончили эти два клоуна свою бумажку читать и говорят ему, так, мол, и так, мы свою часть договора выполнили. Теперь вы, гражданин Верзилин, по всем адским законам должны свою часть договора выполнить. Давайте душу, говорят, выкладывайте. Ну, Верзилин, конечно, замер, как морковка перед кроликом, и слова произнести не может, а те ему опять, и все так вежливо, все на «вы» – извольте, пожалуйста, с нами в ад проследовать. Тут Верзилин сообразил, что что-то не так. Что-то вежливы они больно – извольте да позвольте – только что в реверансе не приседают. Ну, он с духом собрался и послал их куда подальше. Мало ли, что у них рога и копыта. В конце концов, брюхо ему утюгом несколько раз прижигали, еще когда он кооператив по продаже ночных горшков пытался устроить, и то он не дался. А тут добровольно в ад с каким-то оленями переться. Пусть попробуют, уж рога-то он одному из них, перед тем как его в котелок посадят, точно отгрызть сумеет.

Настроение у чертей сразу испортилось, всю их вежливость, все эти «извольте да позвольте» как рукой сняло, один, который повонючее был, даже копытцем от злости в ковер бить начал – пойдем, говорит, по-хорошему, не заставляй нас силу применять. Ха, не тут-то было. Верзилин им в ответ что-то такое кучерявое завернул, что ему самому даже неудобно стало. В общем, так и не смогли его в тот раз умыкнуть, даже не тронули, хотя видно было, что очень хотели.

С тех пор стали эти два чурбана каждую неделю к Верзилину являться и требовать, чтоб он свою часть договора выполнил. То по-хорошему, то по-плохому, то в квартире, то в офисе, даже в туалете как-то раз, когда он облегчиться пошел, из унитаза вылезли, но чтоб силком утащить или хоть пальцем тронуть – ни-ни. Со временем Верзилин даже привык. Они только появятся, а он им уже рукой машет и какую-нибудь матерную веселость орет. А народ вокруг только по сторонам шарахается.

Иванов зевнул прямо в лицо своему посетителю и лениво почесал живот.

– Очень скоро Верзилин про эту историю с чертями растрепал всем, кому только можно было. Одни, у которых никаких дел с адом не было, думали, что он умом тронулся, а те, которые в свое время договоры подписали, вздохнули с облегчением, и когда черти за ними являлись, впадали в полную несознанку: нет, не я, не мое, ничего не подписывал, никуда не пойду. Как у прокурора в кабинете. Черти к ним походят, походят и отстанут. Нескольких хмыренышей, правда, все-таки сцапали. Уж слишком они дисциплинированными и ответственными оказались – сами пошли. А остальных – нет, так до сих пор и сидят на своих местах.

Иванов опять зевнул, надел тапки, встал с кровати, как ни в чем не бывало прошел мимо черта к маленькому холодильнику, достал из него бутылку воды и начал жадно пить.

– Фу, аж в горле пересохло, – сказал он, отпив полбутылки, и так же, как ни в чем не бывало, возвратился мимо черта к кровати. – Пекло, – Иванов, не снимая тапок, забрался с ногами на кровать и снова оперся о спинку, подложив под себя подушку.

– А что, в аду так же жарко, как здесь или еще жарче? – спросил он с интересом.

– Еще жарче, – ответил черт.

– А зимой? – не унимался Иванов.

– И зимой жарко.

–Так вот почему вы все такие чингачгуки краснорожие, – Иванов сделал еще несколько глотков из бутылки. – Хорошо, что я теперь к вам не попаду. – Он довольно помолчал, потом с грубоватым любопытством спросил, – А что у вас случилось-то, что вы все такие шелковые стали?

–Да так, порядки новые завели, – черт глубоко вздохнул, – А покрепче воды что-нибудь есть?

Иванов сделал приглашающий жест в сторону холодильника. Черт подошел к холодильнику, осмотрел его содержимое, выбрал бутылку виски и сел обратно в кресло:

– Теперь вообще непонятно, как работать, – черт свинтил у бутылки крышку, – а все ничего, если бы не случился однажды у Хозяина приступ жесточайшей апатии. Ни разу такого за все то время, что он в аду делами заправляет, не было, – черт вылил в себя полбутылки и вытер рукавом рот. – Вроде все как всегда: сидит на троне, в самом центре преисподней, к нему всякое жулье приводят, а он говорит, кого куда пристроить надо. Но только видно по нижайшему его лику, что не приносит ему это никакого удовольствия. Без огонька как-то все, скучно. И ему скучно, и нам, простым честным бесам, тоже невесело. Бывало, приведут к нему душегуба, так Хозяин прежде чем его в какое-нибудь кровяное озеро определить, обязательно шуточку придумает: вскочит, например, неожиданно с трона, оторвет негодяю голову и зафутболит ее к матери или к бабушке, так что бедняга потом еще пару сотен лет ходит, бабушку с матерью ищет, а заодно и свою кочерыжку. А вокруг такой гогот стоит, что того и гляди потолок у преисподней рухнет. Или явится какой-нибудь очередной прощелыга и начинает заливать, что его-де оклеветали, что он невиннее ребенка, и вообще, ошибка какая-то вышла, не по адресу он попал, вроде как. А Хозяин ему так ласково-ласково – ну конечно, голубчик, не по адресу, об чем речь, ты постой здесь рядом со мной, я сейчас с остальными разберусь и отошлю тебя на небо, прямо к Пете. А тот и рад, успокоился, заулыбался, подходит к трону, а Хозяин хвать его за шиворот и прямо в пасть к себе, прожует как следует, проглотит, потом два пальца в глотку засунет, обратно паскудника выблюет и опять так ласково-ласково – извини, мол, дружочек, опять ошибочка вышла, но сейчас исправим, и опять его в пасть к себе засовывает. Зрелище, скажу я тебе, Иванов, просто уморительное. Ни в каком цирке такого не увидишь.

А тут вдруг, на тебе: сидит с кислым видом, сквозь зубы едва что-то цедит, ни подзатыльника никому не отвесит, ни пинка под зад не поддаст. Проходит так день, два, неделя. Хозяин совсем разговаривать перестал, смотрит на всех отсутствующим взглядом. В аду тоскливо, только грешники то там, то здесь вскрикивают, как птицы в лесу.

Месяц спустя собрал к себе Хозяин всех старших бесов и говорит им: «Так, мол, и так, слуги мои верные, скука и печаль меня одолели. Черна душа моя, как ночь, а тоска моя еще чернее. Развлечения адовы больше не веселят меня, и чинить над грешниками суд более я не в состоянии». Говорит, а сам мрачный, как будто его тыщу лет в чане с дерьмом варили. «А тоскую я, – говорит, – по жизни моей прежней и по небесам. Раньше был я первый по красоте среди ангелов и сиял как солнце. А теперь вместо ангельского лика у меня звериная рожа, вместо гладкой бархатистой кожи – животная шерсть, а вместо небесного света вынужден лицезреть я…» – и нас глазами обводит, вроде как на наши рожи ему смотреть тошно… Ну, в общем, понесло его. То есть такое, конечно, и раньше бывало, особенно в самом начале, как на престол адский сел, много жаловался, сердешный, но как-то все проходило, – сдерет кожу с какого-нибудь ловкача, расцарапает когтями пузо барыге – и как рукой все снимет – опять бодр и весел, как теленок. А в этот раз чувствуем, ну совсем ему никак. Доставили к нему двух новоприбывших политиканов, – он одному без особой охоты глаз выковырял, потом начал было второму язык вырывать, да на полдороги бросил это занятие, вздохнул, на трон обратно сел и опять жаловаться начал. И так часа два без малого жалел себя. Ну, думаем, пропадет наше Чернейшество, нужно что-нибудь делать.

Тут вышел вперед маркиз Декарабиа, такой двадцатипудовый бурдюк с жиром на тонких козлиных ногах, и с важным видом говорит: «Разреши, Низкородие, мне сказать,» - а сам такой жирный, что у него при малейшем движении волны по телу идут и колени дрожат. Хозяин на него глянул, виду его отвратительному усмехнулся и головой кивнул – говори, мол.

«Что же, – начал маркиз, – Раз не можешь ты, Мерзейшество, больше на троне своем сидеть и дела вести, как прежде, раз снедает тебя тоска по родине твоей небесной, раз удручает тебя облик твой звериный, не остается нам ничего другого, как родителя нашего постараться задобрить, чтоб вернул он хотя бы часть прежних твоих ангельских привилегий. А поскольку известен ты, Злодейшество, как клятвопреступник, нарушитель обещаний и искатель кривых путей, то, думаю я, не стоит идти напрямую к Главному или обращаться с жалобами и мольбами в небесную канцелярию, а так нужно сделать, чтоб сами тебя к себе позвали и сами же вернуть все предложили».

Хозяин, услышав все это, так заржал, что чуть с трона не скатился. « Ты, – говорит, – Хоть и маркиз, но мозгов у тебя меньше, чем у самого последнего черта. Это что ж такого сделать надо, чтоб Главный меня сам к себе вызвал и все вернул?»

А маркиз, даром что вслед за Хозяином смехом все черти зашлись, не растерялся и с еще более важным видом дальше продолжил: «Прикажи, – говорит, – Гнилейшество, слугам твоим верным порядки в аду изменить, но не так, чтобы чуть-чуть, а совсем изменить: никого не истязать и не мучить, озеро кровяное осушить, котлы и сковородки убрать, а поступать впредь по новейшей методе – клиентов наших воспитывать словами, ввести для них исправительные работы – дорожки мести или за клумбами ухаживать, чтоб ад благоустроить, библиотеку завести, книжки их заставить читать, самодеятельный театр устроить и прочее в том же духе. Может, даже позволить кому-нибудь заочно а райских университетах обучаться, чем черт не шутит. Но все это не ради клиентов, эти-то – фиг с ними, перевоспитаются, не перевоспитаются – все равно им в аду торчать вечность. А все это ради Главного, папаши нашего небесного, в расчете на то, чтоб узнал он, что стал ты лучше, что даже грешников, которые в твоей власти находятся, не истязаешь и не мучаешь, а сожалеешь о них и горько скорбишь, чем и он, твой гонитель и ниспровергатель, по словам его небесных холуев, денно и нощно занят. А как только станет ему известно о новых порядках, то по великой доброте своей душевной, которая на самом деле простота и старческое слабоумие, сжалится он над тобой, Лютейшество, и вернет тебе, хотя бы частично, прежний твой облик, чтоб не так страдал ты. А может, дай бог, и о нас тоже не забудет».

Выслушав маркиза, Хозяин снова стал серьезным и задумался, черти вокруг притихли, маркиз, потрясая своим жиром, на место вернулся. Думал Хозяин несколько дней, а потом все–таки решил по-маркизову сделать – порядки в преисподней круто изменить.

Черт вылил в себя остатки виски, подошел к холодильнику, извлек из него бутылку коньяка, вернулся на свое место и, отпив немного, снова заговорил:

– И недели не прошло, все в аду по-другому стало, зайдешь – не поверишь: никто не кричит, не стонет, в смоле не варится, на дыбе не висит, никому в глотку кипяток не заливают, пятки не щекочут, куски мяса баграми не вырывают. Тишь да блажь. Сначала низшие черти, которые о маркизовом плане не знали, растрепали про изменения эльфам и гномам, те какой-то другой лесной сволочи, оттуда духам, через них низшим ангельским чинам, серафимам, престолам, затем до архангела Рафаила дошло, ну, а уж этот карьерист такой, что своего не упустит: побежал поскорее Главному доносить о метаморфозах в аду, только чтоб его кто-нибудь другой не опередил. А через пару дней спускается в ад сам Михаил, впервые с тех времен, как он нас в этой дыре замкнул. В аду, ясное дело, переполох, черти бегают, места себе не находят. Хозяин сам навстречу Михаилу выходит, а тот ему, как всегда, в своей пижонской манере: «Я ангел Господень, я голос и длань его, повинуйся – бла-бла-бла – Отец наш небесный оказывает тебе, ничтожному, величайшую милость за всю историю мироздания и призывает тебя
пред свои очи. Завтра в полдень» Развернулся, крылышки расправил и обратно к себе на небо полетел, голубок.

Хозяин от радости чуть какому-то рядом стоявшему бедолаге кишки не выпустил, но сдержался, маркиза к себе позвал, в курфюрсты его произвел, а на следующее утро, чуть свет, почистился, когти наточил, копыта подковал, по рогам напильником прошелся, шерсть на хвосте ножницами подравнял, из зубов остатки человечины выковырял, глотку одеколоном ополоснул, на кобылу свою адскую залез и к Главному поскакал. Подъезжает, Петр ему ворота открывает, ангелы в дудки свои дудят, херувимы что-то там поют, вокруг какие-то дети с крыльями порхают. В общем, слез Хозяин с кобылы, с непривычки чуть с облака не грохнулся и за Петром к Главному пошел.

Не знаю в точности, что там у них было, только слышал я, что вроде как Главный, увидев Хозяина через столько лет, прослезился и сказал, что уж слишком жестко с ним поступил, и даже назвал Хозяина сыном, хотя и блудным. Короче, пообещал он Хозяину за его хорошее поведение вернуть постепенно облик, а потом, если тот совсем хорошо вести себя будет, и нимб к макушке приделать, как у всех архангелов.

С тех пор ад стали регулярно инспектировать божьи посланцы. То архангел Михаил прилетит, то Гавриил. Весь ад облазят, все углы обнюхают, каждому черту в пасть заглянут, на грешниках каждый клочок кожи осмотрят, нет ли следов кнута или обваренных мест, и обратно в рай летят, Главному докладывать, что так, мол, и так, Сатана ведет себя хорошо, можно поощрить. Главный что-то там себе в бороду пробормочет, и, глядь, через пару секунд у Хозяина что-нибудь изменится – хвост отпадет, физиономия немного краше станет, запашок неприятный исчезнет.

Черт на секунду замолчал. – Вот и нам тоже кое-чего иногда перепадает, – он повернул свою морду в профиль, – Мне вот, например, новый нос сделали. А с маркиза Декарабиа лишний жир убрали, он теперь как балерина стал. В общем, еще тыща лет примерного поведения, и нас обещают обратно на небо забрать, ад распустить, а Хозяина архангелом снова сделать.

Только вот с вами, контрактниками, тяжело стало. Срок договоров у вас выходит, по доброй воле в ад идти вы не хотите, а силой вас утащить нельзя – Главный сразу все свои поощрения обратно заберет. Хозяин строго велел все по – новому делать – никаких кнутов и побоев, только словами воздействовать, и то сначала желательно без хамств и угроз. Те, что побоязливее на слова ведутся и сами идут, а остальные упираться начинают, отказываться, а сейчас, после того, как твой Верзилин всем про происшествие с Хваталой и Косорылом растрепал, в ад совсем никого не затащить стало – ни просьбы не помогают, ни угрозы, – упрутся как ослы и ни с места. Не знаешь, что и делать с ними. Вот и ты тоже, Иванов, ничем теперь тебя не проймешь.

Иванов хмыкнул, – Ну, после этой истории – точно. Да и зачем, если вас все равно распускать собираются?

– Ну, тыщу лет выждать еще надо, архангелы тоже не лыком шиты, им лишних конкурентов не нужно, а Главный, может даже слышал, раскаявшихся любит больше, чем, тех, кто верой и правдой ему служит. А уж как постарел, совсем сентиментальным стал, чуть что – сразу плачет и всех жалеет. Вот божьи посланцы все Хозяина и соблазнить пытаются, чтоб он так в аду и остался. То Гавриил во время инспекции как бы невзначай рядом с троном Хозяина хлыстик оставит, чтоб Хозяин, значит, по старой памяти какому-нибудь шаромыжнику всыпал, то Михаил как бы в шутку меч свой огненный вытащит и начнет им вертеть, повертит-повертит, да и обратно в ножны засунет, а Хозяина аж трясет, так ему хочется тоже свой меч достать и кому-нибудь череп раскроить. Но ничего, пока держится. Так-то. Да и с вами, душепродавцами, все равно делать что-то надо, не в рай же вас посылать. Через тыщу лет, если все пойдет гладко, может, и для вас что-нибудь новое придумают.

Черт убрал договор Иванова в папку, затем снял с носа очки и аккуратно их сложил.

– Ну ладно, Иванов, вижу, утащить тебя в ад пока не получается, так что буду по новой инструкции действовать, зайду еще раз на следующей неделе. Понимаю, что скорее всего без толку, но любовницей и детьми для проформы постращать тебя должен. Ты уж не обессудь. А теперь мне пора, может, кого-нибудь все-таки сцапаю сегодня.

Черт взялся за трезубец и только собирался встать с кресла, как откуда-то снова пошел дым, раздался хлопок, и в комнату ввалились Хватало и Косорыл. Хватало держал за волосы голого Верзилина, на теле которого были заметны большие красные ожоги, а у Косорыла в лапах дымился здоровенный утюг, изготовленный никак не раньше позапрошлого века. Иванов почувствовал, как все его внутренние органы от этого неожиданного зрелища на мгновение остановились, а потом заработали с удвоенной скоростью. Верзилин испуганно оглядел комнату, уставился на Иванова и всхлипывающим заикающимся голосом произнес что-то нечленораздельное.

– Спекся Хозяин, – прохрипел Хватало.

– Не вышло из него святоши, – подхватил Косорыл и гнусно заржал.

– Схавал двух клиентов прямо при Гаврииле, – снова прохрипел Хватало. – Довели его ханжи пернатые – не выдержал.

– Не видать ему теперь никакого рая.

Косорыл смачно харнул на утюг, отчего тот угрожающе зашипел, и приложил его к спине Верзилина. Верзилин громко вскрикнул, а его мучитель, загоготав во весь голос, треснул ему копытом по животу.

– Теперь все как прежде, – подхихикивая, сказал Хватало. – Так что можешь со своим засранцем больше не церемониться.

Иванов перевел взгляд на своего недавнего собеседника и с ужасом увидел, как в мгновение ока облик черта катастрофически изменился: глаза налились кровью, вены на шее вздулись, на лице появилась недобрая ухмылка. Черт с шумом выдохнул воздух, и в следующее мгновение в шею Иванову вонзилось пять острых когтей и приподняли его над кроватью. Иванов, еще не чувствуя боли, начал двигать ногами и поднимать носки ступней вверх, чтобы с них не свалились тапочки. Таким образом он несколько секунд отчаянно боролся за жизнь, пока, наконец, тапок с левой ноги предательски не соскочил на пол. Тут силы окончательно покинули Иванова, и он ощутил, как его засасывает в огромное зеркало на стене комнаты.

 

***

Через полчаса в номер вошла высокая блондинка лет двадцати пяти с двумя пакетами.

– Я вернулась, – крикнула она, кидая пакеты на кровать, – ты в ванной? Давай быстрее, мне тоже нужно. На улице адская жара.

Она вытряхнула на кровать содержимое одного из пакетов и стала открывать вывалившиеся свертки. В первом была зеленая юбка, во втором – еще одна юбка, только фиолетовая и немного короче предыдущей.

– Зайка, я там такое колечко видела, – блондинка раскрыла новый сверток, в котором оказалось платье, – золотое с маленьким бриллиантиком. Я немного потратилась, и мне на него не хватило. Но тебе понравится… Стоит копейки… Я его надела, мне очень подходит. Последнее осталось… Давай перед ужином заскочим?

Не дождавшись ответа, она встала с кровати, подошла к большому зеркалу, приложила к груди платье и стала себя разглядывать.

– А что за запах? Ты опять курил в комнате, что ли? Ведь просила же, на балкон выходить.

Она повернулась пару раз перед зеркалом, бросила платье на кровать и отправилась к ванной комнате.

– Ну скоро ты там?

Дверь в ванную оказалась открытой.

– На пляж, что ли, уже пошел? – пробормотала она про себя.

Убедившись, что нигде в номере Иванова нет, она приняла душ, вернулась в комнату и вытряхнула на кровать содержимое второго пакета – две коробки с туфлями, пару шарфиков и джинсы. Примерив все это, она подошла к тумбочке возле кровати, открыла верхний ящик, порылась в нем и достала кошелек Иванова.

– Так, так, так, что у нас здесь?

В кошельке оказалось несколько сотенных купюр евро и две банковских карты. Блондинка вынула одну из карт, забрала все купюры и пошла к двери. По дороге она споткнулась о тапок Иванова.

– Вот козел старый, разбросал по всей комнате, – она отшвырнула тапок в сторону и вышла в коридор.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 9. Оценка: 4,00 из 5)
Загрузка...