– Анна –

 

Аня скрестила руки на груди, словно отгораживаясь от неприятного разговора, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Опять пропажа. Опять Лина, хозяйка крошечного косметического прилавка, прилепившегося возле отдела прессы, как жирная бородавка, тягучим и слащавым, как вишнёвый джем, голосом прогнусавит:

– Солнышко, ты записала, что ножницы зингеровские за семьдесят рубликов продала, почерк твой, а денежек нет, и ножнички то тю-тю…

Смотрит с усмешечкой, наклонив чернокудрую головёнку к левому плечу, и сама она как вишенка: полная, гладкая, налитая, только когда злится, что-то внутри её тела такое проскальзывает, дрожь какая-то необъяснимая, будто червь пустынный сквозь плёнки, сухожилия и ткани продирается, и кажется, что все кости у неё приклеены друг к другу, а смазка высыхает, не держит их больше, и однажды Лина рассыплется, и останется от неё дряблый, бесцветный мешок.

Аня подозревала, что Лина сама таскает деньги из картонной замусленной коробчонки, и, мучась от незаслуженно падающей на неё тени воровки и от того, что она не в состоянии защитить свой кошелёк, Аня доставала из него свои деньги и отдавала толстухе. Ей оставалось просто ждать, когда этот денежный мешок, наконец, прорвётся.

 

– Мила –

 

Не успел заняться рабочий день, как Мила нарвалась на мошенницу. Внешне она была приятная и улыбчивая, в нарядной розовой кофточке, на пальцах переливались всеми цветами радуги тонкие кольца, подсвечивая оливковую кожуру арбудыни, которую мошенница прижимала к груди. Попросила новый номер журнала «Колония», пчелиным голоском прожужжала, что у неё только пятьсот бубликов, мелких калачиков нет, всё потратила в овощном ряду.

Мила отсчитала сдачу, получив взамен круглый денежный знак достоинством в пятьсот бублей, с надкусанным краем. Не успела Мила рта раскрыть, как розовая барышня вырвала испорченный бубль из её рук, и, как колибри крылышками, быстро-быстро завращала языком:

– У меня муж на улице в трактолёте ждёт, я сейчас, я мигом поменяю на целый и принесу!

И дальше крылышки выросли у её длинных, как карандаши, ног. «Колонию», невероятно популярное издание, повествующее о добровольном заключении, которое исчезало с прилавков, как утренняя роса, нарядная пчёлка оставила лежать на прилавке, и Миле даже в голову не пришло, что за самым читаемым журналом можно не вернуться, тем более свою подушку для бубликов она тоже оставила.

Большая такая подушка, блестящая, пухлая, из дешёвой искусственной кожи, прошитая розовой люрексовой нитью. Аня сама видела, как девица положила в неё калачиковую сдачу.

Через час Мила продала и этот забытый толстый еженедельник. Покручивая радужное кольцо на пальце, регулирующее эмоциональный баланс, она раскрыла подушку для бубликов и высыпала из неё целый ворох рекламных яблок. Она вложила недостающие бублики в массивный денежный короб, закрыла на перерыв ставни и взяла первое попавшееся яблоко, съев которое, можно было узнать всё о новом телекоммуникационном устройстве, по размерам меньше арбудыни, и по параметрам вывода превышающим её по времени. Мила уселась на пол и вгрызлась в зеленоватую мякоть, наполненную информационными витаминами.

 

– Милана –

 

Час назад украли магический куб. Милана никогда их не любила и приобрела только потому, что переехала на работу-квартиру, требующую его наличия. Постепенно она настолько привыкла к нему, что перестала различать: куб ли стал её частью, или она частью куба. Вместе с кубом у Миланы словно украли целую жизнь: её маго-вагинальная связь с Ромео, лучшие видео-фото, которые всякий раз при воспроизведении показывали новый сюжет, любимая супер-игра, в которой она достигла трёхтысячного уровня и была пятнадцатой в списке игроков серебряной лиги.

Конечно, она слышала о кубоворах, но почему-то была уверена, что жертвами их становятся супер-люди. Чаще всего кубы воровали, чтобы вернуть владельцам за плату, но Милана читала о случаях, когда кубоворы от чьего-то имени вступали в маго-вагинальную связь или опускали игрока к новичкам, но самым скверным было другое: при обращении в кубо-центр выдавалась копия, в которой все данные были сохранены такими, как до пропажи, но владелец куба получал к своему имени обидное дополнение: Милана-копия. А если копия теряла куб второй раз, то владелец награждался номером, например, Милана-копия1 и так до бесконечности.

Ничего постыдного в этом не было, но супер-люди начинали сторониться людей-копий. Особенно ярко это проявлялось в маго-вагинальных отношениях, считалось, что быть в связи с копией – это как быть помноженным на ноль. Как и ноль, копия якобы поглощала личность и препятствовала восхождению в категорию «супер».

Милана расплакалась, хотя в магазине-квартире, в которой она жила и работала, лишняя влага сбивала работу информационных устройств, о чём ей сразу же пропищали полуживые-полуискусственные орхидеистые датчики с крапчатыми сиреневыми лепестками вокруг рылец-граммофончиков. Поставив регулятор когнитивного баланса на полную мощность, Милана немного успокоилась, но ненадолго. Данные о краже достигли кубо-центра, и на табличке двери её прозрачного, как слеза, жилья, замигала красной вспышкой обидная приписка «копия». Имя словно истекало кровью, вступив в резонанс с сердцем девушки. В агрессивном красном была, однако, надежда, что скоро ей вернут первый, настоящий магокуб. А пока в развёрзнутой щели приёмника появился другой куб: новый.

Милана схватила его и включилась в сеть вагинальных связей, и словно попала в узкую клеть, за которой толпами прогуливались весёлые, красивые люди, периодически исчезая в розоватом, как заря, тумане. Милана схватилась за прутья и попыталась просунуть сквозь горячий металл голову и громко, требовательно крикнула:

– Ромео! Где ты?

Ответом ей был звонкий смех супер-людей.

 

– Маланья –

 

Кража колодезного ведра стала последней соломинкой, которая сломала борову шею. Супостаты неумытые, поселяне чертовы. На кой ляд им это ведро, одному лешему известно! Жижу из болота черпать? Ладно бы, с верёвкой упёрли, ан нет, болтается, уходит внутрь круглого, как глаз каменного змея, колодца. У Маланьи, конечно, дел-то других нету, как глиняным кувшином добро доставать! Это сколько же до полудня будет? Трёх кикимор одолеть не хватит! И места ведь вокруг глухие, между Маланьей и поселением верстовая топь проложена, и путь через эту погибельную трясину у Маланьи в голове выложен, в голову, что ли, влезли? А ведро-то зачем красть? Попросили бы, она бы поделилась, хоть они недоразвитые, но ведь люди! С одной головой, двумя ногами, двумя руками. Дикие, разговаривать ещё только учатся, Маланья им подсказала землю от пней да коряг расчистить, семян дала, у кикимор две коровы да три козы выпросила, целую ночь хмельная по болоту с лешими плясала, поспорили на рогатых, кто кого перепляшет. Дураки, они ж не знают, что за колодец во дворе перед болотной хижиной! Что надо, то и достанет! Хоть брагу, хоть лапти новые. А ведро без колодца, как шкура без меха. И колодец без ведра, что змей слепой. Делать-то что? Только мор наводить!

Дождаться ночи, обернуться мохнатым зверем и перегрызть глотки всем козам, наплодилось-то их тьма бессчётная! Потом копытами всходы изрыть, изнохратить, всё передавить, смешать с землёю сырою, а напоследок детей в лоб рогами пометить, эти глупцы сами их в болоте утопят. Приползут потом с ведром-то, куда денутся! А подохнут, Маланье ещё лучше будет. Жила же она припеваючи до появления этих недомерков! Не надо чужое воровать!

 

 

– Лана –

 

В своей украшенной серебряными черепами торбе Лана всегда носила бритву для самозащиты. От частого пользования бритва затупилась, лезвие почернело, уж слишком часто пускала её в ход Лана. Но что поделать, если ты – жертва, и у тебя на лбу это прописано, и никакой чёлкой, никакой банданой не спрячешься от садистов. А их с каждым днём становится всё больше и больше. И неправду говорят, что несчастья закаляют, и ты становишься сильнее. Враки это. Самые что ни на есть врачные враки. От того, что тебя всё время преследуют и унижают, здоровья не прибавляется. И предупреждающие шрамы уже никого не пугают, психологи опять заявление сделали, что шрам на теле – признак слабости, а слабость надо искоренять, и самый лучший метод – животный: или ты врага завалишь, или он тебя. Третьего не надо.

Или ты жертва, или садист.

Сколько раз Лана пыталась найти в себе причину, по которой она не может быть садистом, и всё бес толку. Нет, она пробовала, но, наблюдая, как её жертва страдает, Лана чувствовала, что из неё вытекает всё человеческое, и она ненавидит себя и всю систему. В противовес этому чувству, ощущения жертвы были лучше ненамного: Лана так же не чувствовала себя человеком, однако на ненависть у неё не было сил. Все мысли были сосредоточены на том, чтобы уничтожить как можно больше садистов. Собственное выживание перестало быть целью.

Лана писала на бумаге проклятие, разрезала бритвой свою кожу, окропляла написанное кровью, и садист умирал. Но здоровья Лане это не добавляло.

 

– Мина –

 

В тот вечер, когда Мина поняла, что умирает, семилетняя дочь подарила ей «бусы» из куска верёвки, с нанизанными на махровое основание пронзёнными чем-то острым кругло-кожистыми, алыми плодами шиповника. Как символично!

Ночь Мина спала хорошо, если не считать, что проснулась она рано, около пяти утра. Заломило желудок, и Мина отправилась в туалет. Её рвало минут десять. Так, ничем. Она ела мало, и пища в желудке не задерживалась. Из дырки в туалете несло испражнениями, что усиливало рвотный рефлекс. Желудок освобождался от слюны и желчи и радовался. Мина радовалась вместе с ним. Попав на свежий воздух, она упала на старую кушетку, стоявшую посередине двора и раскинулась навстречу поднимающемуся солнцу. Мусьенна Марципановна, коротко мяукнув, вынырнула из-под щели в досках, покрывавших двор и, царапнув хозяйку, запрыгнула ей прямо на живот. Удобно устроившись, она умиротворённо заурчала.

Мусьенна Марципановна была тяжёлая, упитанная, с пушистым хвостом и шерстью всех оттенков чёрного и коричневого цветов. Мина поморщилась, но не стала прогонять кошку. Она грела, а, не смотря на середину июля, было прохладно. Мина закрыла глаза, расслабилась. Ни о чём не думалось, ничего не хотелось.

Вдруг она увидела, как если бы была крошечным насекомым, громадный стебель цветка, объёмистый, как бревно. Невидимое лезвие невидимой рукой срезало стебель, и Мина чуть не задохнулась от боли, пронзившей её внезапно, как молния. Она увидела, как истекает белым соком цветок. Мина криво усмехнулась. Кто-то в альтернативном мире срезал цветок, связанный с ней судьбоносной нитью. Значит, есть мир, где она БЫЛА цветком. Получается, что культурным и выращенным в саду. Наверное, его поливали, заботливо ограждали от сорняков, а когда пришло время – забрали у земли.

 

– Амалия –

 

Солнце всходило медленно, как огромный незрелый апельсин, выпавший из дыры небесного кулька. Амалия, едва свет коснулся её лица, очнулась и выбежала во двор. Опять проспала! Соседка, старая, кочеряжистая каракатица уже стояла в своём дворике, закинув сморщенную черепашью голову навстречу зелёным лучам. Во второй половине дня передавали штормовое предупреждение, усиление ветра и дождь с градом. Громадная чёрная туча уже ползёт из-за горизонта, как отгадка на загадку: «Без рук, безо рта, а ест больше всех».

Опять ей достанется самый мизер живой энергии, и опять надо будет выбирать: или она зарядит все электрические приборы, или будет всё делать вручную. И каракатица хороша: разбудить, что ли трудно? Разве Амалия виновата в том, что она молода и красива, а соседка стара и страшна? Ой, ну её, эту ведьму, впиться, въесться скорее глазами в зелёный апельсин и высасывать его зелёную энергию, пока туча не скрыла его из глаз. Не до приборов, что она, картошки сама не начистит? А съесть её и сырую можно, говорят, свежий картофельный сок молодость продлевает. Но только пить его надо, пока молодая.

Ишь, как кочерыжка зыркает. У неё глаза уже не те, половина стекловидных трубок пожелтела от времени, скукожилась. И руки у неё скрючились, и ноги, как слоновьи, а туда же – молодость вернуть хочет, цветок заветный на куче дерьма выращивает. Клетку стеклянную цветку соорудила, чтобы больше зелени на него попало!

Помогает ли картофельный сок сохранить молодость, на самом деле неизвестно. Но чтобы эта карга годов пятьдесят с себя скинула – этого Амалия ни за что не допустит. Ага, закопошилась. Тьмы боится, как геенны огненной. Сейчас заползёт в свой домишко, зашторится, и будет трястись, пока небо гром и молнии метать будет.

Сверху упала первая капля, холодная и тяжёлая, как свинцовая пуля. Амалия дождалась, пока водяная стена не проглотит их странный мир, где всё зависит от этого недозрелого солнечного апельсина, и – всю энергию, что копила последние месяцы, недоедая, пустила в создание огромного зонта. Под защитным зонтом она добежала до клетки с цветком, сняла её, срезала стебель и аккуратно водрузила стеклянный купол на место. Молодость она вернуть хочет… Не жирно ли?

 

– Алана –

 

Будильник прозвонил, как глас трубы Архангела. Ночь-то быстро как прошла! Как одно мгновение, как движение век, закрывающих и открывающих глаз. Семь лет она в ангельской армии, а будто тысяча лет прошла. Семь лет она убивает мелких бесов, чертей, демонов и лярв. И все этапы воина Алана прошла: удовлетворение от поверженных врагов, стремление убить как можно больше нечисти, гордость за знаки отличия: порядки. Алана – воин двенадцатого порядка. Она обладала несколькими видами оружия, могла вести бой с несколькими демонами одновременно. Её тоже убивали, и тогда она возвращалась в реальность, чтобы залечить раны. Реальность – крошечная комнатушка со специальным креслом, в котором находился воин. Десятки толстых и тонких проводов, прикреплённых к главным органам, шли к большому экрану, занимавшему всю стену, на который проецировались области ада согласно порядку воина.

Всякий раз, когда её убивали, был мучительнее предыдущего. Лёжа в дефибриллирующем облаке, Алана думала о том, что устала. Устала убивать, даже если все твердят вокруг, что цель – уничтожить всех демонов и добраться до самого дьявола. Устала от обязательств двенадцатого порядка, устала делать свою разрушительную работу механически. Поначалу она испытывала чувства: нормальную злость, азарт, удовлетворение от ещё одного уничтоженного ею беса. Теперь же на неё накатило какое-то странное, адское равнодушие к своим достижениям. Ещё несколько вылазок, и ей присвоят тринадцатый, высший порядок. А что потом? Куда её определят? Ведь при пробуждении Алана чувствует себя мёртвой, совершенно, абсолютно мёртвой, и только невероятным усилием воли она заставляет свои руки подниматься, даже шевеление пальцами доставляет ей неприятные ощущения.

Так, облако улеглось, на панели зажглась надпись: «Воин 12-го порядка к бою готов». Через несколько мгновений провода перенесли Алану в ад. Не успела она приземлиться, как её атаковал крылатый демон, заморозил, сотворил из неё ледяную фигуру с открытым ртом, и пока она оттаивала, нападал на неё, вырыгая из ощеренной пасти шаровые молнии. Алана на последнем дыхании метнула в демона кинжал, враг заверещал тонким, не демоническим голоском, и, скопытившись, осел у ног Аланы кучкой красного пепла. Не понимая, что делает, Алана приложила этот ещё горячий пепел к ране на груди и тут же ощутила, что вся сила демона перетекла к ней. Она снова почувствовала себя живой и полной сил, а изо рта у неё стали вырываться клубы пламени, так что улов её за этот день был более чем хорош. Вот только вернуться не получилось. За прозрачной стеной она видела лица своих кураторов, выражение которых она не могла понять. Потом стена исчезла, и Алана навсегда осталась в аду – крылатым огненным демоном.

 

– Лианна –

 

Жизнь молодой тридцатилетней женщины была одинокой и оттого скучной. В центре развлечений, где она заполнила километровую анкету, для начала ей предложили игру «Алана в аду». Лианна никогда не убивала, и сомневалась в своих способностях убийцы, но уже первый уровень игры выявил в ней жёсткого, беспощадного игрока. Цель игры состояла в том, чтобы помочь малахольного вида героине по имени Аня обойти все препятствия и добраться домой целой и невредимой. Аня эта была ни украсть, ни покараулить, ей ничего нельзя была доверить, то у неё зелье для перехода через бурную реку, кишащую пираньями, своруют, то навешают на уши лапши, и она к какой-нибудь людоедке на ужин отправится. То прыгнет в воду без защитного костюма, Лианна за ней, а там, в воде, не соскучишься: рыбы нападают и больно кусают, одновременно убивать хищников и спасать дурочку, которой захотелось освежиться, это почти нереально. Потом на берег выползешь покусанная, а микстура, мгновенно затягивающая раны, одна. И спасённая ноет, что её укусили и требует немедленно перевязать её чудодейственным бинтом. А сама прячешься в камнях, ждёшь, пока укусы затянутся, а эта дурочка спокойно ждать не может, то грибочки ядовитые собирает, то цветочки, пахнущие кокаином. А то как начнёт визжать, что за тем каменистым перевалом поджидает её крылатый огненный демон, и ведь можно обойти, завалить демона трудно, все заработанные бонусные средства на него уходят, но эта полоумная коза в позу встанет: убей демона, а то дальше не пойду, мне, мол, и здесь хорошо, а чего я дома не видала? И ведь готова помогать мочить существ помельче: шмелей, кидающихся камнями, кузнечиков, плюющихся огненными шариками. Дура дурой, а тут в ней такой стратегический ум просыпается, что диву даёшься. А как вокруг чисто станет, бежит на перевал, к демону. Лианна за ней: миссия у неё такая, идиотку эту защищать, хотя непонятно, зачем демона-то валить? От него ни фиолетовых колбочек с восстановлением здоровья, ни дополнительного оружия не дождёшься. Страшный он, но бесполезный и энергозатратный. Но эту Аню не переспоришь. Лианна убивает демона, который, умирая, плачет человеческим голосом, и они идут дальше.

 

 

 

– Малика –

 

Малика ехала в небольшом автобусе в деревню, и её нисколько не смущало, что содержимое автобуса составляют в основном старики и молодые девушки, одетые безвкусно, все сплошь в чёрных синяках. Сев на свободное сиденье, Малика крепко задумалась, что делать с кармическим садом. Пока жива была прабабка, ухаживающая за яблоневыми деревьями, каждое из которых символизировало представителя рода, всё было хорошо. Малика, пока была моложе, навещала прабабку, хранительницу кармы рода гораздо чаще, чем последнее десятилетие. Последний раз попросила у прабабки сына, садовница отвела корешок от яблони Малики, вскоре сыночек родился, здоровый, крепкий, румяный, и никто даже думать не думал, что прабабка – смертная. Семейный кармический совет после смерти её и не собирали, потому как прабабка завещание оставила – Малике эту должность передала, да только Малике не было возможности в деревню уехать насовсем. У неё дети, муж, работа. Наняла преемственница человека, да тот нерадивым оказался, две яблони враз сгубил – и сразу же умерли отец Малики и дядя. Она стала ездить в деревню по выходным, вроде выровняла карму. А недавно буря прошла, да такая, что Малика враз двоюродной сестры и племянника лишилась. Помчалась туда: сад на обрыве, половина деревьев поломана, а яблонька сыночка её ненаглядного обтрёпанная, без листочков, но живая. Но и тогда Малика не покаялась, наследство как следует не холила, пока не сгнил сыночек от неведомой болезни. «Вырву всё с корнем», – думала она. – «Почему я должна думать о том, чтобы всем было хорошо? Надо тогда было меня с детства воспитывать!»

 

– Марта –

 

Работалось, как всегда. Скучно, голодно, холодно – в магазине работал кондиционер, а администраторша Галина Викторовна – крашеная сорокалетняя стерва – запретила греть чай. Видеть не могла, как продавщицы пьют на рабочем месте кофе. И вот какое ей дело, этой никому не нужной кикиморе? Мысли Марты переключились на администраторшу. А, может, она всё-таки кому-то нужна? Может, у неё кактусы на подоконниках растут, а у калитки возле дома стелется портулак, а чья-то кошка на этом цветочном коврике катается, мнёт цветы, злит администраторшу. А та, в свою очередь, несёт это зло дальше, на тех, кто не может противостоять ей в силу подчинённого положения. И плевать ей, что девчонки её ненавидят лютой ненавистью, и желают ей без мужика остаться, и чтоб дети по кривой дорожке пошли, и чтоб все напасти на неё разом посыпались, как из ящика Пандоры. Да только Галина Викторовна эта как заговорённая. Проклятия от неё, как горох от стенки, отскакивают. Будто не человек она, а сорная трава, бурьян – ты её под корень, а она очапается и дальше жизнь портит. И ведь, если она уйдёт, то проблемы это не решит: поставят на её место какую-нибудь Ольгу Яковлевну или Веру Геннадьевну, и каждая будет хуже предыдущей. Но пальцы-то немеют! В перчатках работать неудобно, товар тонкий, нежный, там прикосновения пальцев нужны, а к концу смены они ледяные и бесчувственные, а когда дома отогреваются, то ломота стоит такая, что хоть на стенку лезь от боли.

Эта администраторша чокнутая какая-то. Летом на кондиционере экономит, а зимой, чтобы ей снизили лимит на него, выпускает в холодное помещение холодный воздух. А продавщицам говорит: «Выживайте!». И уйти некуда.

 

– Мара –

 

Всё, к чему она прикасалась, ломалось, портилось, обращалось в прах, исчезало. Как царь Мидас, Мара поначалу радовалась своему дару. Хозяйка обвинила в недостаче – якобы не хватало двух флаконов туалетных вод – и высчитала из зарплаты, так лежит теперь загипсованная, неизвестно, встанет ли на ноги. Ушлая покупательница подсунула не настоящую банкноту, а подделку «банка приколов». Мара вычислила, где она живёт, подкараулила её в подъезде, якобы случайно коснулась её ладони – мошеннице обе руки в автокатастрофе отрезало. Мужичок богатенький, кепочка набекрень, повыпендриваться решил, захотел купить своей любовнице духи с феромонами, всё в лавке перетряс, всё перенюхал, купил обычные, самые дешёвые, без феромонов. Теперь от импотенции лечится, только зря это. Бабы от него, как от чумного шарахаются.

Идёт Мара домой, на тополь посмотрит, подумает: «Какой старый, выше неба, а внутри-то трухлявый, переломится от ветра!», и на другой день перегораживает рухнувший ствол дорогу, ветками стёкла выбивает в домах, кому-то и в глаз попадает. Мара подъезд открывает, а соседка, что сверху живёт, харю воротит, мол, обслуга, чё с ней здороваться-то. Мара её взглядом провожает и думает: «Язык-то, видать, утомился за день «здрасте» сказать», и вот опять новость: открывала невоспитанная мадам пивную бутылку зубами, да неудачно, пробку на совесть сделали, металла не пожалели, так этот металл и зубы поломал и острым краем полязыка снёс, соседка теперь вся в перевязанная, как мумия, мычит да белый свет проклинает.

Нет у Мары ни одной души, чтобы поговорить, пирогом угостить, улыбку сердечную глазами съесть. Всё, что ни полюбит Мара, навсегда забывает, что такое радоваться. Котёнка Мара приютила. Выхолила, ни одной мысли про него не думала, а вчера возьми да скажи:

– Куда ж в тебя влезает? Ты же лопнешь!

Колбасы, значит, пожалела. А утром в кухне лужица, и в ней ошмёться шерсти с кишками и колбасной шкуркой вперемежку. Завыла Мара. Страшно завыла. Буря поднялась в городе, такая страшная, что все дома порушились, а люди погибли. Только Мара посреди бетонных обломков живая и невредимая…