Ветер гудел в перепонках моих крыльев. Мечты как всегда звали к облакам, но брюхо, в котором томилась ещё не до конца переваренная туша кабана, тянуло вниз и недовольно урчало.

И всё-таки этот мир казался мне прекрасным. Чего стоил один только золотой кругляш, что утром выкатывался из-за вершин, а вечером опускался обратно, будто торговец вынимал монету из поясного мешка и тут же прятал назад, передумав платить. Жаль, для меня время движется намного быстрее, чем для людишек, живущих здесь повсюду. Закат – слишком короткий миг. А как бы хотелось продлить его и наслаждаться дивным зрелищем бесконечно.

Сливаясь с темнеющим небом, я сделал круг над вершинами и направился к своему любимому уступу, откуда часто наблюдал заход солнца.

– Менья, Менья! – раздалось где-то совсем рядом. – Иди ко мне! Иди же, не то по рогам надаю!

От неожиданности я вздрогнул. Чешуйки по всему телу сами собой приподнялись: сработал древний рефлекс. Я обернулся на голос – крыло скользнуло по скале, смахнув в пропасть человека, очевидно пастуха. Вопль несчастного мог бы вызвать обвал в горах. До чего не люблю шум!

А вот и виновница происшествия – дрожит на уступе. Угораздило же забраться на такую высоту. Козочка ничего: чистенькая, упитанная. Я уселся рядом с нею. Отсюда тоже хороший вид на догорающий закат. Составишь мне компанию, Менья? Менья… Странные люди: зачем давать имя еде?

Внизу что-то шевельнулось. Менья, ты тоже слышала? Может, ветер трепал деревце, а может, пастух оказался живуч и пытался выкарабкаться из ущелья. Двуногий сгодился бы для перекуса, но лень рыскать по дну. Сейчас я сыт, а завтра прихвостни принесут положенную мне по праву пищу, не простую – ритуальную. Она продляет бессмертие, питает мудрость, а на вкус уж точно нежнее козопаса, растрясшего жирок в погонях за непослушным стадом.

Мы так устроены: один раз в год должны вкушать живую людскую плоть. Из-за этого у нашего когтистого рода сложные отношения с двуногими.

Завтра мне принесут молодую человеческую женщину. Иные девицы, едва достигшие брачного возраста, отличаются приятной полнотой. Таких я и люблю. А людишкам кажется, чем тоньше черты лица, длиннее и гуще волосы, белее кожа, тем больше мне понравится подношение. Смешные. Последнее, что мне хочется делать, когда передо мной лежит ритуальная пища, – ваять с неё статую или писать картину. Мною движет один инстинкт – разорвать и съесть. Наивные всеми силами стараются задобрить чудовище. А мне приходится подыгрывать, потому что людское племя должно приносить в жертву лучшее, что у него есть…

Как низко я пал: разговариваю с едой еды. Мои собратья далеко, и одинокому Когтю не с кем перекинуться словом. Не с прихвостнями же говорить по душам. Лучше с козой.

Прихвостни – слово-то какое, а Менья? Так называют шайку предателей рода человеческого, что живёт при моём хвосте. Раз в год они отправляются в одну из деревенек долины и забирают девицу для меня. Я мог бы сам поймать, разве сложно? Но жертва должна быть правильной: человек, отданный человеком. Иначе это будет обычная пища, как вол или вепрь, а не магическое яство.

Прихвостни не только приносят мне жертвы, но и несут и другую службу: убирают мои пещеры, охраняют входы, а ещё жестоко расправляются с выскочками, посмевшими бросить вызов Когтю.

Моих слуг презирают и боятся. Если бы не их дурная слава, мне пришлось бы самому каждый день напоминать народцу долины о том, как я жесток и кровожаден. Это было бы утомительно и… не слишком приятно. Я помню выражение: «не люблю лишний раз погружать когти в падаль». Да, гнилую работёнку лучше доверить другим. Мои прихвостни, надо сказать, выполняют её добросовестно. Просто им неведомы слова «благородство» и «честность».

Сборщики дани без зазрения совести берут жирных барашков от отцов семейств, не желающих скармливать дочек злобной твари. И я почти уверен, что под видом жертвенной дани мои «бойцы» забирают также неугодных сельчан, чтобы потом продать в рабство или казнить в подземельях. Подношение монстру – иногда лишь удобная кулиса, за которой творятся самые тёмные делишки. Да, человеческие страсти – хороший инструмент для выживания в этом мире, даже лучше, чем клыки, рога или шипы.

Конечно, я слежу, чтобы прихвостни знали меру. Иначе людской гнев захлестнёт мои пещеры подобно тайфуну. Ведь я, хотя и силён, но не всесилен…

Что жмешься к стене, Менья? Заскучала? Так полетели! Подхватив когтями животное, я направился к пещерам. Только бы не придушить скотину ненароком, ведь спросонья мне наверняка захочется свежей пищи с тёплой кровью в ещё пульсирующих венах.

 

***

Утром, подкрепившись вчерашней «собеседницей», я отправился на прогулку под облаками. Возвращаясь, я представлял, как увижу на площадке перед входом в пещеру девицу – комочек плоти в лёгком светлом одеянии, а за камнями – несколько макушек: как же без любителей кровавых зрелищ. Обломайте свои слабые ноготки, презренные! Я всегда вкушаю ритуальную еду в тишине и одиночестве. Но прихвостни будут до последнего надеяться увидеть если не впивающиеся в тело жертвы клыки и когти, то хотя бы ужас в её глазах и дрожь её тела, когда бедняжка бросит робкий взгляд на своего убийцу.

Да я ли не знаю, что пожалуй самое страшное она уже пережила? Мои слуги не упускают случай поразвлечься с девчонкой, пока она ждёт своей участи, и лишь после принарядить и выдать мне на обед.

Я задумался. Не потребовать ли со следующего года, чтобы мне поставляли исключительно девственниц? А впрочем… Представил себя на месте человечишки, который собирается ощипать и съесть курицу. Есть ему дело до того, топтал ли кто-то будущий обед? Так и мне нет дела до мучений людишек. Просто не люблю, когда жертва страдает больше положенного.

Протянутые к небу вершины на миг показались мне когтистыми пальцами, готовыми сцапать небесного гостя. Я помотал головой, стряхивая наваждение. Нет, горы – не лапа хищника, а раскрытая ладонь, на которой я сейчас увижу подарок для меня. Но рука оказалась пуста.

 

***

Где жертва? Неужели прихвостни вздумали пойти против правил? Прищуриваясь, я вглядывался в площадку перед пещерой: пусто. А ведь уже подходил срок вкусить плоть человеческой дочери.

Заходя на посадку, я исторг столб огня в крайний домишко прихвостней. Ага, забегали, засуетились. Вытаскивают из объятого пламенем жилища какую-то старуху и чумазых детишек.

Опускаюсь на площадку у пещеры. Резко складываю крылья, от созданного ими ветра деревца склоняют верхушки почти до земли. Пар так и рвётся из пасти. А, жалкие прихвостни хотят что-то сказать. Ну-ну, слушаю.

Из-за камней вылезает один из сборщиков подати. Век людишек слишком короток, чтобы я заносил в свитки своей памяти лица, имена, звания. Но этого, кажется, помню. Брунд… Или Бронд. У него худое злое лицо и взгляд волка. Волосы стянуты на затылке в хвост, похожий на конский. Лоб пересекает широкая тесьма, чтобы впитывать пот. Брунд с ног до головы закован в железо и бурую кожу неплохой выделки. Из ножен торчит богато изукрашенная рукоять меча. Ага, узнаю́ рубин, венчающий «яблоко» – я сам подарил этот камень командиру отряда сборщиков дани за верную службу. Давно это было. Погодите-ка. Кажется, я вручал камень другому прихвостню, а не этому – Брунду. Неужели прежнего главаря уже свергли? Что ж, бывает.

Молчу и жду. Человек то сжимает, то разжимает пальцы на эфесе, смотрит в землю и хмурится, будто подбирает слова.

Мне надоело. Ударяю хвостом по скале – каменный ручей устремляется вниз. Валуны перекатываются через мой хвост. Один – маленький, с человеческую голову, отскакивает и бьёт меня по хребту – не больно, но приятного мало. Если этот камушек ударит Брунда, сразу снесёт башку. Тот отступает на шаг – ровно на столько, чтобы «снаряд» пролетел мимо. Храбрый? Посмотрим.

Человечишка сглатывает и говорит:

– Прости, господин! Прости… мы не успели ко сроку. Соседи взбунтовались и отказались отдавать своих дочерей. Но…

– Каких «дочерей», ты, лягушачья мошонка? – говорю тихо, вкрадчиво, – речь об одной, всего одной, жалкой девчонке!

– Ну да, об одной… – замялся он, – просто мы всегда брали про запас двоих или троих... Чтобы ну… на всякий случай. Вдруг первая тебе бы не понравилась. Мы бы…

Не могу дальше слушать: всё равно наврёт, поэтому обрываю на полуслове:

– У меня должна быть жертва. Немедленно! Веди хоть свою подружку!

Мерзавец закивал, поклонился и попятился к камням, повторяя:

– Сейчас, сейчас, мой господин! Сейчас всё устроим.

Вскоре привели девицу со связанными вдоль тела руками. Она упиралась и рыдала:

– Брунд, как ты можешь? За что?

Позади голосили женщины:

– Своих-то! Своих-то почто?

Пришлось легонько дунуть паром в сторону недовольных. Стало  тише.

Девушку бросили на жертвенный стол. Она корчилась гусеницей и завывала:

– Пожалуйста, только не меня! Господин Коготь, не трогайте меня! Пожалуйста!

Ненавижу шум. Я показал клыки и процедил:

– Молчи, иначе убивать буду очень долго.

Девушка пискнула ещё что-то и наконец затихла. Теперь она лишь тихонько всхлипывала и затравленно поглядывала на меня.

Я подхватил жертву за веревки и понёс в пещеру.

 

***

Полнотелая, мягкая, как откормленный поросеночек. Ради такой стоило подождать немного. Это ничего, что прихвостни припозднились. Зато ублажили как нельзя лучше.

Я остановился и бросил жертву на пол. Благостное настроение от предстоящей трапезы пропало: девка-то не из лучших. По мерилам красоты прихвостней она, наверное, симпатична, но далеко не роскошна. Почему? Почему они притащили рыжую розовощекую пышку, а не белокожую черноволосую красавицу, стройную, как молодая осинка?

Меня одолевала злость, и я собирался узнать всю подноготную прихвостней, даже ту, что Брунд не сказал бы под страхом смерти. Много веков назад, когда собратья изгоняли меня из родного мира, мне обломили волшебный коготь на передней лапе. Сейчас он потихоньку отрастал, и я понемногу снова пользовался магией. В основном она уходила на полеты: для них не нужно большой силы когтя. Прочее колдовство здесь, в мире людей, мне ни к чему. Но теперь пришла пора испытать заклинание «Зри в пекло».

Я сделал «пха!», выпуская из пасти огненное кольцо. Оно повисло в воздухе. Ещё дуновение – кольцо полетело и упёрлось в стену. Быстро, пока огонь не погас, я прошептал заклинание. Пламя закрепилось на стене. Дальше – волшебное касание: чиркнуть когтем по центру круга.

Получилось! В огненном кольце сценками спектаклей проносились события последних дней: одно наезжало на другое, персонажи смешивались. Чтобы разобраться в этом хаосе, я вынул из памяти образ Брунда. Теперь я смотрел его глазами, слушал его ушами.

 

***

Едва солнце выкатилось из-за горы конный отряд Брунда, состоявший из дюжиной головорезов отправился в деревушку Солонды, что в вечном страхе замерла на берегу речки Дугейки, в полусотне миль от Когтистых гор. Солондчанам не повезло: в этот раз расплачиваться с монстром и его прихвостнями придётся им.

Деревушка располагалась во владениях графа Роттерберейна – полуразорившегося опального слуги короля. Гнева хищной твари граф боялся больше, чем народных возмущений. Поэтому позволял прихвостням в меру хозяйничать на своих землях во благо господина Когтя.

Деревня встретила молчанием. Ни плеска воды в вёдрах, что несут бабы от источника, ни щебетанья девушек, идущих по грибы, ни плача младенцев, ни стука молота из кузни.

– Все на площадь! Выходите! Прибыл сборщик подати господина Когтя! Выходите! – прокричал один из прихвостней хорошо поставленным голосом, будто всю жизнь не орудовал топором да копьём, а служил глашатаем при дворе.

Тишина. «Глашатай» подъехал к ближайшему дому и не слезая с коня пнул дверь.

– Эй, хозяева!

В ответ лишь застрекотал сверчок, и малиновка отозвалась из леса торопливой трелью.

– Никого! – крикнул другой прихвостень, осмотрев избу через улицу.

– И здесь пусто – взревел третий, вываливаясь из соседней лачуги. Щепки полетели во все стороны, когда он обрушил кулак на дверь, будто та была в ответе за негостеприимных хозяев.

– Сбежали, сучьи потроха! – сплюнул Брунд, чувствуя, как кровь прилила к лицу. – Что встали? Поехали к заречным. Не гоняться же за этими по всей долине.

– Погоди, командир, так к мы же с заречных в прошлый год взяли… Обещали не трогать до их очереди… – попытался возразить громила, слизывая кровь с ушибленного о дверь кулака.

– Обещали не трогать, говоришь, до их очереди? – усмехнулся Брунд,– так вот и пришла их очередь!

- Правильно, мы же не уточняли, в котором году снова их очередь придёт! – хихикнул «глашатай». Раздался гогот.

– Хватит болтать! – прервал веселье командир. – Заречные ближе всех, к ним и двинем. По коням! Шевелитесь!

Копыта глухо застучали по утоптанной улице деревеньки.

– Командир! Чего не прикажешь сжечь дома? – спросил на скаку «глашатай». – Только сперва прихватим, что ценного есть. Давай, а?

– Нельзя! – ответил Брунд, – терпение графа имеет предел.

– Как знаешь, начальник! А вообще, я бы не прочь жилки-то повытягивать из этих, местных, – снова вмешался тот, с разбитым кулаком.

– Тебе лишь бы покуражиться, – ответил командир, – а я потом перед его Когтейшеством трясись! Первым делом – забрать дань! А уж потом, с разрешения графа накажем ослушников, чтобы впредь не убегали.

За три дня сборщики подати объехали все ближайшие селения, что в предыдущие годы исправно платили живую дань Когтю. Картина везде была одинаковой: пустые дома, покинутые, по всей видимости, без всякой суеты. Ни тлеющих углей, ни разбросанного скарба, ни забытой животины – ничего, что говорило бы о том, что люди бежали в спешке. Они ушли. Просто собрали пожитки и ушли.

– Да это ж какой-то… – Брунд не находил достаточно ёмкого ругательства, чтобы передать досаду, когда пятое из осмотренных селений оказалось пустым. Он пнул забор и крикнул:

– Хитрые, решили уйти, переждать! Но меня не обхитрить. Вернётесь к пепелищу. Посмотрим, как запоёте! Сжечь здесь всё, к поротым хрякам!

Двое прихвостней одновременно, будто пара акробатов в цирке, спешились, скинули заплечные мешки, вынули огнива. Два кресала в один миг чиркнули по кремням, высекая фонтаны искр. Два трута вспыхнули, встрепенулись яркими мотыльками, которые тут же разрослись до воробьёв, воробьи – до воронов, вороны – до ястребов. Хищные огненные птицы полетели пожирать добычу. Соломенные крыши и бревенчатые стены вспыхивали мгновенно. Дым, копоть, запахи тлеющей травы и горящего дерева наполнили воздух.

Сборщики дани с кривыми ухмылками наблюдали за содеянным.

И вдруг среди черно-рыжего безумия мелькнула светлая фигура.

– Ы! Девка! – удивлённо проговорил один из прихвостней – быкоподобный громила – и тряхнул головой.

– У тебя одно на уме, Буйвол. Меньше б о девках думал, больше – о деле! – нравоучительно сказал другой – невысокий крепыш с носом, похожим на кривой кабачок.

– Да ты... – взревел великан, будто бык, которого потянули за кольцо в носу, – глаза разуй. Вон она!

– Точно девка! – прервал спор Брунд. – Что встали? Хватайте!

Прихвостни бросились в сторону дома, у которого была замечена девушка. Она держалась за ограду, кашляя и прижимая к животу накрытую тряпкой корзину.

– Что некуда бежать? Попалась, пташка! – Буйвол улыбнулся, показав черную пустоту вместо передних зубов.

– Пойдешь на корм нашему приятелю, – добавил обладатель носа-кабачка.

– Погодите! – Брунд спешился и вошёл в круг образовавшийся возле девушки. – Для начала ответь-ка нам, стерва. – Командир склонился над пленницей. – Где все? Куда ухвостали?

Девушка наконец перестала кашлять. Она хлопала ресницами и молчала. Дурёха, кажется, привыкла в любой неясной ситуации пускать слезу, а тут видит: сколько ни реви, судьба решена, вот и нашёл столбняк. Ничего, и не таких заставлял говорить.

Брунд отметил про себя, что даже испачканное сажей и перекошенное страхом лицо девицы оставалось хорошеньким, более того – красивым. Да и сама она сказочно хороша. Кожа светлая, бледная, как лунный свет. Волосы, перехваченные лентами, тяжёлыми волнами покрывают плечи. Талия тонкая: если ухватить двумя руками, пальцы, наверное, сойдутся. За такую рабыню дорого дали бы в соседних землях: руттенийцы любят дикую, природную красоту. Даже жаль скармливать Когтю. Но иного выхода нет: времени в обрез, другую жертву уже не найти. А хотя… Почему бы не отдать кого-то из прихвостневых девок? Вон, давеча рыжуха Пинни не пустила на ночку. Дура, знала бы, от чего отказывается. Решено. Пинни – Когтю, эту – на продажу. Но сначала надо выведать, куда все делись. Глядишь, и с графа можно будет стрясти вознаграждение за поимку беглых крестьян.

– Эй, отвечай!  – поторопил девушку Брунд.

– Все ушли, – тихо ответила она.

–  Я вижу. Куда?

– В горы… А куда ещё? – Пленница подняла большие покрасневшие от дыма глаза и с удивлением посмотрела на Брунда.

Значит, собираются переправится в вольные земли под защиту сугерийских воителей. Туда жалкому отрядишке прихвостней путь заказан. Если суггерийцы приняли люд на своих землях, они близко не подпустят к новым собратьям чужаков. Да у прихвостней и силы не те. Пожалуй, пусть граф сам разбирается с беглыми. Если, конечно, девка не врёт. Сейчас, некогда разбираться: к исходу дня Коготь будет ждать жертву, надо успеть вернуться, но Брунд всё-таки задал еще один вопрос:

– А ты почему со всеми не пошла?

– Вернулась. За ним… Забыли в суматохе. – Девушка кивнула на мясистый пятачок, торчащий из корзинки в её руках.

– А. Понятно. Взять её! – приказал Брунд своим.

Двое прихвостней схватили девушку, оплели путами и перекинули поперек лошади. Ещё один поднял корзинку, легонько щёлкнул по носу поросёнка, затем, после недолгих раздумий, прицепил к седлу и эту добычу.

 

***

Моё возмущение рвалось наружу чёрным дымом.

– Ага! – взревел я, лупя хвостом стену, – значит, красавица оказалась слишком хороша для Когтя.

– Слишком хороша! – повторял я. Два слова шипели подобно маслу, подливаемому в огонь моей ярости. Стервецы! Еще мгновение – и я выдал бы такой залп пламени, что он вырвался бы из горы и смёл селение прихвостней. Я высунул язык и часто задышал, унимая огонь и охлаждая злость.

Спокойно, Коготь! Надо быть умнее. Спалить сейчас собственных слуг – значит лишиться многих радостей жизни господина и повелителя. Приручать новых – долго и тяжело. А я ленив. Так что придется ждать, пока эти недоумки исправят промах. Пусть ведут сколь угодно костлявую и малокровную девку, но это должна быть самая красивая человеческая женщина по меркам прихвостней! А иначе я не приму жертву!

Но надо досмотреть «спектакль» из памяти этого… Бри… Бра… Брунда, пока огненное кольцо на стене не рассеялось.

 

***

Подъезжая к горе, сборщики подати заметили тёмную фигуру в небе. Коготь уже летел за данью. Рановато. У Брунда не оставалось времени, чтобы заехать в селение за Пинни. Эх, плакали денежки!

«Рискуй и обретёшь золотой коготь!» – почему-то вспомнилась поговорка, принесённая кем-то из земель суггерийцев. Хорошо им играть в благородство. Живут себе за горами. Чешуйчатозадый туда не суётся. Если бы не пляски земли, что случаются там раз в несколько лет, Брунд, может, тоже подался бы за горы. Но каково это – жить, зная, что скоро и неизбежно земля разверзнется? А где – под твоим домом или на другом конце земли – никому не дано предсказать.

При Когте, конечно, тоже житьё не сахар: работы много. Но это лучше, чем жить словно в вечной скачке без седла на бешеной лошади – то ли скинет, то ли еще продержишься. Да и потом, это для Когтя они презренные слуги, а для окрестного люда – хозяева жизни, что могут в любой момент вломиться с любую деревню и взять, что пожелается: хоть десяток уток, хоть тюк пуха, хоть красивую девку.

Брунд выдохнул, расправил плечи. «Смелее! – подбадривал он себя, – чешуйчатозадый подождет. Скормить обжоре такую красотку, всё равно, что сразу кинуть в пасть мешок золотых!»

– Спрячьте ее! – приказал он.

– Командир, но как же дань?.. – встрял «нос-кабачок».

– Будет дань! Ведите эту, рыжую, Пинни! А я тем временем… поговорю с ним.

– Но Брунд!.. – неуверенно начал ещё кто-то.

– Я сказал – рыжую! – рявкнул главарь, приходя в азарт от собственной смелости.

– У командира железные яйца!.. – пронеслось по толпе сборщиков дани. Кто-то говорил это с одобрением, кто-то – с опаской.

Брунд опустил голову, чтобы скрыть довольную ухмылку. Главный прихвостень чувствовал, как его напускная храбрость перерастает в почти настоящую.

 

***

Пламя, обрамляющее картинку, слабело и бледнело. Уже едва видны конные силуэты, а мыслишки прихвостня почти не слышны. Действие заклинания иссякло.

Я посмотрел на коготь и грустно вздохнул. Жалкий нарост стёрт почти до основания. Едва хватит на полёты – для них необязательно царапать стену со всей силы, достаточно легонько коснуться. Главное, что я могу подниматься к облакам, остальное – неважно. Хотя немного жаль, что двери в большую магию для меня теперь снова закрыты на долгие годы – пока коготь отрастёт…

Всё время, что я созерцал живую картину в огненной раме, забракованная мною жертва сидела, прислонившись к стене, и не смела мешать. Я перекусил путы – девушка вжала голову в плечи и зашептала молитву, – затем вытолкал едва живую от страха «гостью» из пещеры и вышел следом, выдыхая горячий пар. До меня донеслись возгласы, испуганные:

– Он не принял жертву!

– Не принял жертву!..

– Что теперь будет?

И радостные:

– Доченька! Вернулась…

– Чудесное избавление!

– Хвала небесам!

Разноголосицу прервал выкрик Брунда:

– Ведите ту, другую…

Не успел я взмахнуть хвостом дюжину раз, как на жертвенном столе появилась настоящая жертва, та самая, из памяти Брунда.

Я шумно выдохнул пар в сторону камней, за которыми прятались любопытные. Ага, припустили, аж до следующей гряды. Тряситесь, помните, кто здесь хозяин!

Один только Брунд остался. Он трогал раскрасневшееся лицо и морщился от боли: горячий пар – не шутки. Хочешь убедиться, что я приму жертву? Так и быть, приму. Можно, конечно, ещё помучить прихвостней, попривередничать, потребовать другую девушку, да времени нет. Жертва нужна мне сейчас, иначе я потеряю силы и меня легко одолеет любой человечишка.

Никогда раньше я не оттягивал ритуальную трапезу до крайнего срока. А ведь знал: это опасно. Внезапно накатила слабость, будто кровь превратилась в лёд.

Отнести девчонку в пещеру теперь было бы для меня всё равно что сдвинуть гору. Растерзать прямо здесь? Придётся. Сейчас не до манер: плевать, что из-за камней таращатся прихвостни.

Но я не мог даже пошевелить челюстями. Видимо, когда колдовал, выуживая память Брунда, силы тратились гораздо быстрее, чем я думал.

Лапы подкашивались. Крылья повисли, словно их перебили палками. Я не мог даже пошевелить челюстями, не то чтобы рвать и глотать. Зря летал весь день – мог бы сохранить толику сил. И этот пар для устрашения – ребяческое желание красиво выти на «сцену»… Зачем? Зачем я делал это? Что ж, хороший урок… Будет, если выживу сегодня.

Как же не хочется издохнуть на глазах прихвостней! Не бывать этому! Надо держаться. Они не должны догадаться, что Коготь дал слабину. Мне нужна жертвенная кровь, хоть капля. Она даст силы, чтобы сделать ещё несколько глотков. Потом – ещё. Потом…

Делаю шаг к жертве и падаю перед ней. Ударяюсь мордой о жертвенник, сдирая нежную кожу на носу. Сверхъестественным усилием поднимаю левую лапу. Все на что хватает сил – слабо уколоть обломком волшебного когтя руку девушки, – и моя конечность как дохлая туша скользит вниз по камню.

В глазах мутнеет, но сквозь пелену вижу крошечную точку – на руке жертвы алеет кровь. С трудом поднимаю голову, тянусь и слизываю каплю, слишком маленькую, чтобы вернуть меня к жизни. Но теперь хотя бы могу шевельнуть челюстями – не для того, чтобы перекусить жертву, а только – прошипеть Брунду, замершему в нескольких шагах от меня:

- Дай мне полую с-с-соломину. Ж-ж-живо!..

Остаток сил я вложил в свой взгляд – угрюмый, не обещающий ничего доброго. Брунд встрепенулся и побежал выполнять приказ. Недоумок, кажется, не понял, насколько мне плохо. Решил, наверное, что я собираюсь устроить показательную казнь. Так даже лучше – пусть убедятся, как я кровожаден.

Через мгновение слуга припал передо мной на одно колено и протянул стебель трубочника – крепкий, почти как кость. Я взял зубами соломинку, вонзил её кончик в ранку жертвы и, преодолевая слабость, высосал пару капель. Скоро силы вернутся.

Я чувствовал себя растением, что вытягивает из земли капли влаги после слишком скудного полива. Как же медленно!

Тут я случайно бросил взгляд на лежащую передо мной девушку. Она была бледна и молчала. Сколько таких я разрывал, а они и пикнуть не успевали. Этой повезло. Её жизнь продлится ещё несколько мгновений, пока я не изопью с её кровью достаточно сил, чтобы наброситься и съесть.

Ещё капля. Как же трудно идёт живительная влага по соломинке. Но что это? Уголки губ девушки чуть поднялись. Она улыбается? Прежде жертвы не улыбались мне. Она будто хочет что-то сказать, пускай говорит, неважно.

Её глаза закатились. Может, от страха, а может, она лишилась уже достаточно крови, чтобы сознание потеряло связь с телом. И тут жертва произнесла почти беззвучно:

– Помни Дерайта Смелого…

Почти смешно. Смелого… Благородного… Отважного… Каких только прозвищ не добавляли к своим именам людишки, в разное время рискнувшие пойти против Когтя. А ведь ни один из них даже не приблизился ко мне. Прихвостни, будь они неладны, всегда превосходно выполняли эту часть работы: не пускать к моему Когтейству храбрецов. Сколько их, безвестных, сгинуло в подземельях.

Кости этого Дерайта наверняка гниют за горой в куче останков таких же отчаянных. И этого Смелого я должен помнить? Нет, девка, ты кажется, не понимаешь, с кем имеешь дело.

– Мой Дерайт служил в графской охране. Он владел мечом, точно сталь была продолжением его руки. Он…

Я зевнул, едва не выронив соломинку. Девица говорила всё тише. Ещё немного и я смогу наконец вонзить клыки в плоть жертвы. А пока пусть болтает.

– Я была там, за горой. На склоне сотни тел. Я узнала моего Дерайта по золотым кудрям и медальону, что подарила ему в день помолвки. Тогда он поклялся, что совершит одного дело, и мы сразу поженимся.

Какая же нудная эта пища. У меня разболелась голова от её чириканья.

– И там за горой, я видела тебя. Ты смахнул в пропасть пастуха и кажется, даже не заметил этого. Что тебе за дело до жалких людишек. А ещё, ты не понимаешь, почему они дают имена еде… У меня, твоего сегодняшнего блюда, тоже есть имя. – Теперь голос девушки звучал сильнее, твёрже, но сама она была белее снега на горной вершине. – Меня зовут Айла. И я…– Она набрала воздух в лёгкие для последнего слова. – Отравлена!

– Что? – спросил я, стараясь не выронить соломинку. Болтливая дрянь отвлекает своими разговорами. Я пытался собрать воедино мысли, а они расползались, словно змеи, почуявшие конский топот. Отравлена? То-то она бледная такая. Понятно: девку накормили лебедой или ещё какой дрянью, чтобы погубить меня. Это явно сделали не прихвостни, им незачем избавляться от своего господина. Это сделали её же соплеменники. Ясно, почему все ушли, и оставили её одну: чтобы у сборщиков дани не было выбора, какую девицу приносить в жертву.

Были бы силы, я бы рассмеялся, громко и зловеще. Да знают ли глупые человечки, что меня не берёт ни один яд, созданный людьми?

– Сочувствую! – вяло сказал я, просто чтобы проверить, как меня слушается язык. Отяжелевший, он еле ворочался во рту.

Девица приподняла голову и заглянула мне в глаза. В её взгляде мелькнула насмешка. И тут я начал понимать. Она видела меня в горах. Видела и… слышала. «Давать имя еде» – мои слова. Я говорил их кому-то из прихвостней? Брунду? Память подсунула картинку: белоснежное животное жмётся к скале, а я гляжу на закат и размышляю о людях, бессмертии… Вот оно что! Несчастная бродила на склоне, оплакивала своего… этого… с золотыми кудрями. И она слышала.

Так вот что за отрава. Девушка сама решила стать жертвой для Когтя. Сама решила. Вот почему она вернулась в деревню, когда все сбежали – чтобы прихвостни нашли её и привели ко мне как обычную перепуганную крестьянку, не зная, что она сама всё решила. И сейчас вместо рабского подношения – человека, отданного человеком – я вкушаю добровольную жертву. Да, формально её тоже привели мне. Но внутри она всё это время знала, что идёт сама, и ни разу не усомнилась в своём решении. Вот почему силы не возвращаются, хотя выпита добрая пинта крови!

Мой крик в клочья разорвал тишину. От неожиданности девушка отпрянула, насколько ей это позволяли верёвки. Мои глаза закатились, голова опустилась на камни. Соломинка выпала изо рта и укатилась под жертвенник.

Очнувшись, я увидел, что заходящее солнце уже напоролось брюхом на вершину моей горы. Огляделся. Передо мной белело пятно – платье отравительницы. Другое пятно – ровное, как луна – обращённое ко мне лицо девушки. На нём, мёртвом, застыла улыбка, но не та, насмешливая, а спокойная, благостная.

Попробовал подняться – получилось, хотя лапы дрожали и подкашивались. Ха! Прихвостни могли убить меня, пока я лежал без сознания, но не посмели. Может, боялись: думали, что проснусь и перебью всех. А может, просто не хотели лишаться господина. Что ж, раз судьбе так угодно, наверное, я проживу ещё дюжину-другую лет – сколько отпущено земной твари моих размеров. Но теперь я обычный ползучий гад. Я больше не приближусь к солнцу, не сшибу крылом снег с вершины. Всему виной она, победившая Когтя без единого заклинания, без единого взмаха мечом.

Первым порывом было ударить со всей силы по жертвенному столу – смять, разорвать. Но что-то остановило меня. Я осторожно перекусил верёвки, поднял зубами тело – лёгкое как перо голубя – и медленно побрёл в пещеру. Там, в дальнем углу, я опустил её в нишу и заложил камнями. Возможно, первое благородное дело Когтя за тысячу лет.

 

***

Простые действия вымотали меня так, будто я много дней летел без остановки. Я с трудом восстановил дыхание. Почему-то мне захотелось вспомнить, как её звали, но я не мог. Память подсказала имя белой козы, имена некоторых прихвостней, даже имя отмщённого смельчака. Но вместо имени моей победительницы зиял чёрный колодец.

Отдохнув немного, я пополз вглубь пещер, где разверзла свою пасть пропасть. Только бы добраться до её края! Там я раскину бесполезные крылья и провалюсь в глубину. Не знаю, не помню, за что меня изгнали сородичи, но лучше умереть от когтей братьев, чем жить поганой тварью, удерживая власть над прихвостнями единственно тем, что они ещё помнят свой старый трепет передо мной. Ясно, словно в волшебном кольце огня на стене, я представил картинку недалёкого будущего. Прихвостни ещё какое-то время послужат Когтю, как раньше, потом поймут: хозяин уже не тот. Дальше они станут полноправными владельцами равнины и будут обирать соседей, гордо неся флаг с моим потрёпанным именем. Во славу меня они будут грабить и убивать, богатеть и расширять владения. Не желаю быть их стягом, их ручным божком. Уж лучше бескрылый полёт в пропасть.

 

***

Я падал. Но вдруг мои крылья словно обрели жизнь. Разлепив веки, я увидел, что под плечи меня поддерживают сородичи – двое когтистых гигантов.

– Вот ты и дома, – произнёс тот, что справа.

– Ты успешно прошёл испытание, хотя оно и затянулось по крайней мере вдесятеро, – улыбнулся тот, что слева.

– С возвращением домой, принц Коготь! – почти одновременно сказали оба.

– Что? А как же?.. Меня не убьют?.. – пробормотал я и почувствовал, что крылья сильны, как раньше. Провожатые перестали поддерживать, и я воспарил над забытым миром – родным подземельем.

– Умереть? – рассмеялся правый, – глупость какая! Твоя жизнь только начинается!

– Ты познал, что значит власть. – Левый хитро прищурился. – Ты научился править в мире людей. Скоро ты примешь титул Великого и будешь править здесь.

– А если…

Я собирался добавить «не хочу» или «я слишком устал», но вопрос застрял в горле, стоило взглянуть вниз. Там простиралась долина, со всех сторон окружённая горами. Вершины подпирали своды подземелья. Огненные реки текли по склонам, вливаясь в раскинувшееся посреди долины круглое озеро, блестящее как медь. Деревья с красной, рыжей, золотой листвой цеплялись корнями за скалы. Трава всех оттенков пламени пробивалась сквозь камни. Тут и там кровавыми каплями сверкали рубины, осколками заходящего солнца отливали гранаты, брызгами утренней зари розовели аметисты. Приглядевшись, я понял, что это – цветы, прекрасные подземные цветы, каждый – маленькое солнце.

– А сейчас Пир Крови в честь посвящённого! – воскликнули мои спутники. Один из них устремился вверх, сделал круг высоко над нами, потом огненной стрелой взмыл к самому куполу подземелья и ударил его острой мордой. Земля раскололась семихвостой молнией.

«Так вот почему происходят землетрясения у суггерийцев!» – понял я, глядя на дождь из комьев земли, досок, брёвен, разного хлама. Кусок соломенной крыши спланировал и мигом истлел, упав в огненную реку. Среди обломков летели тёмные человеческие фигурки. Мои сородичи на лету подхватывали их, перекусывали и глотали.

– Ну же, лови! – крикнул устроитель трапезы, – хватай же! Вон, летит, летит! Пир скоро прекратится, а следующий – только через год!

Я в нерешительности замотал головой.

– Ну как знаешь, – равнодушно бросил крылатый и устремился вверх, к разлому, поймать ещё какую-нибудь жертву.

А я кружил над долиной и не мог налюбоваться на родной мир. Так вот он какой, дом.

Волшебный коготь отрос и теперь переливался всеми цветами радуги. Я буду летать, я познаю тайны магии – что еще нужно для счастья? Только не было радости на душе. Словно один мир отверг, а другой не принял.

– Сюда, сюда! – звали сородичи к пещере, зиявшей в горе открытой пастью с огненным языком реки. Там ждал Повелитель. Его голову венчала корона из камней всех оттенков красного, а тело и крылья были покрыты диким узором шрамов. Чешуйчатая кожа болталась под шеей пустым мешком. Наверное, он стар, как мир.

– Ближе, ближе, мой мальчик, будущий король Коготь! – прошептал крылатый гигант. В его глазах сверкнули огоньки – слабые как последние всполохи затухающего костра на чёрных головнях.

Я склонил голову перед повелителем.

– Там, наверху, ты познал достаточно, чтобы править в нашем мире. Ты научился играть людскими страстями, но твоё испытание завершилось, когда ты принял поражение от слабейшего. Теперь тебе не кажется, что все людишки такие уж мелочные и жалкие? – Он подмигнул.

Я задумался.

– Ничего не понимаю, великий. Выходит, я проиграл слабому, чтобы править сильными?

Он улыбнулся:

– Мы позволяем иногда людишкам обыгрывать наших детей, но лишь для того, чтобы научить кое-чему. Посмотри наверх! Там будут ждать твоего возвращения. И ты вернёшься – в своём наследнике, которого отправишь к людям в ответ на их молчаливые мольбы о новом господине, тиране или враге. Мы нужны им едва ли не больше, чем они нам.

 

***

Я принял корону. Всё так, как должно быть. Два мира устроены правильно. Жаль одного: отсюда не видно заката. Поэтому мне порой кажется, что старый день никогда не закончится, и никогда не начнётся новый.