Днём жизнь Эрика ничем не отличалась от миллионов его сограждан, живущих в городах: работа – дом – работа. Зато ночью... Ночью он путешествовал по снам; по чужим – свои ему давно стали тесны.

Когда-то в юности у него случилось яркое переживание, связанное с девушкой. Между ними вспыхнула настоящая любовь — пылкая и настолько мощная, что, еле расставшись наяву, они встречались снова во сне, одном на двоих. Эрик был уверен, что встретил свою единственную и неповторимую, будущую жену. Но потом девушка внезапно и непонятно вышла замуж за другого мужчину, гораздо старше, от чего тогдашняя картина мира Эрика просто рассыпалась, а вместо сердца осталась выжженная пустыня.

Однако, став немного старше, Эрик понял, что обязан этому несчастью двумя позитивными изменениями в своей жизни.

Во-первых, он переболел любовью, как корью, раз и навсегда. У многих же окружающих она перешла в хроническую стадию в виде брака и служила источником постоянных обид, скандалов, выяснения отношений, ограничения свободы и прочих терзаний. Эрик был хорош собой — волна тёмных волос, ярко-зелёные глаза, мускулистая фигура, — воспитан, в меру дерзок и не обделён женским вниманием, так что найти партнёршу для приятного времяпрепровождения не составляло труда. Но как только в очередной спутнице просыпалась собственница и пыталась запустить в него свои хищные коготки, он ретировался из её жизни без долгих сожалений.

А во-вторых, Эрик открыл для себя мир снов, который представлялся ему бескрайней вселенной, полной всевозможных чудес и кошмаров, какие только могло породить человеческое воображение. И потому, он никогда не грустил, оставшись один, а пускался в ночное путешествие по астральным мирам.

Вот и теперь, расставшись с очередной партнёршей, не без неприятной сцены с её стороны, Эрик решил посетить один очаровательный мирок, населённый этакими феечными созданиями, живущими в причудливых цветах фантастической местной флоры. Они резвились и порхали, гоняясь друг за другом, скрываясь по двое в чашечках цветов или водя вокруг них хороводы. Воздух был наполнен тихим звоном их тоненьких голосов и заливистого смеха, а также райским ароматом необыкновенно ярких лепестков, среди которых они прятались. Наблюдать за этими созданиями был сущим удовольствием без мыслей и хлопот, и в неприятные моменты жизни Эрик часто возвращался туда.

Однако, на этот раз его встретило ошеломляющее запустение. Эрику всегда казалось, что эти яркие краски неспособны померкнуть и цветение вечной весны здесь неприкосновенно, но вся фантастическая растительность пожухла, деревья засохли, даже солнце померкло, давая не больше света, чем на закате, а главное, что больше всего навевало жуть – мёртвая тишина. Вокруг не было видно ни души.

Эрик решил облететь окрестности — во снах такие вещи давались легко — и поискать, куда делись феечки. На поляне за ближайшей рощей он увидел сухой пень на месте некогда росшего там дуба-великана, зато вокруг него сохранился «островок» травы и круг полевых цветов, не совсем утративших краски.

Эрик приземлился прямо на пень, чтобы не примять цветы на маленьком пятачке, и сразу почувствовал себя как-то странно — навалилась тяжесть, его покинули силы, ноги подкосились, и он шлёпнулся, где стоял. Вокруг его головы загудело сразу несколько пар крыльев, по звуку похожих на шмелиные, но голова отказывалась поворачиваться — он словно попал в кисель.

Впрочем, ему не пришлось долго гадать, так как выполнив облёт его головы во встречных направлениях, в поле зрения вплыло два довольно пожилых на вид «фея» с полосатыми тельцами. Каждый был облачён в юбку из засушенного цветка календулы, наплечники из крылаток липы и венец из семянок одуванчика, а в руке держал жезл из заплетённых в «косу» сосновых иголок с окаменевшими капельками смолы на концах. Лица их были бесстрастны, но Эрик как-то сразу понял, что случилось. Это казалось нелепым, но, кажется, его взяли в плен...

Само собой разумеется, ему это не понравилось, и он проснулся, хотя сие действие, обычно легко совершаемое по желанию, на этот раз далось ему с трудом.

Эрик немного полежал, приходя в себя, но потом выбросил это происшествие из головы, как дурной сон, перевернулся на другой бок и снова заснул. И снова оказался на том же пне перед лицом двух странных феев...

Теперь Эрик испугался, и это помогло ему вновь разорвать пелену сна, хотя, казалось, сопротивление возросло. Выбитый из колеи, он встал, сделал себе кофе и больше в ту ночь не заснул, опасаясь повторения неприятной ситуации.

Однако, солнечный день и работа развеяли память о ночном происшествии. Вечером он ещё посидел в баре с друзьями и в совершеннейшем благодушии без задней мысли отправился спать. И вновь попал на тот же пень...

На этот раз Эриком овладели смешанные чувства: он не знал, бояться ему, возмущаться или смеяться. В конце концов, он просто пожал плечами и принял игру, уставившись на своих астральных пленителей в ожидании их следующего хода. Должна же у этой ловушки быть какая-то причина или цель.

Феи всегда щебетали на каком-то своём языке, и Эрик понятия не имел, как они умудрятся сообщить ему, что им нужно, но после того, как он зафиксировал на двух шмеле-феях свой взгляд, те одновременно стали вращать свои крохотные жезлы, и проблески солнечных лучей в янтарных оголовьях слились в гипнотизирующий узор. Вдобавок к бессилию Эрик ещё и впал в транс. Во сне.

Очнувшись, он не сразу понял, где находится, потому что вокруг была какая-то деревянная «скала». Однако к нему вернулась способность двигаться. И только когда рядом приземлились давешние шмеле-феи, оказавшись одного с ним роста, до Эрика дошло, что он не двигался с места, просто уменьшился в сотни раз. Теперь он видел, что у его визави вовсе не полосатые тельца, а просто жилетки, похоже, из шкуры пчёл.

Пожилые феи подошли к нему и почтительно поклонились.

— Просим простить нас за такие крайние меры, — сказали они в один голос. — Но наш мир умирает, и нам необходима твоя помощь.

— Почему именно моя? — спросил оторопевший Эрик.

— Потому что ты из мира нашего Создателя. Ты должен напомнить ему о нас. Пусть он пощадит нас.

Они продолжали говорить хором, высокими протяжными голосами, но это была самая малая странность в происходящем.

— Погодите, что за мир Создателя, и как он вас пощадит?

— Мир, в который вложен наш мир, как семена в плоды. Ты ведь живёшь не здесь?

— Ну да. По идее, для меня это просто сон.

— Мы тоже сон Создателя. Точнее, фантазия. Пока о нас помнят, мы существуем. Создатель о нас почти забыл. Этот пятачок — всё, что осталось от его памяти о нас, и немножко от твоей. Раньше были другие, с кем он делил фантазию, тогда было много жизни, света, красок, но теперь никого не осталось. Мы не хотим погибать. Пожалуйста, уговори его снова оживить наш мир.

— Но как я его найду? Я ведь не знаю, кто это. В нашем мире живут миллиарды людей!

— Ты его уже знаешь. Он делился с тобой своей фантазией. Иначе ты не попал бы сюда изначально.

Эрик потёр лоб, пытаясь сообразить, о ком они толкуют.

— Я понятия не имею, кто это и как именно я сюда попал.

— Подумай как следует. Ты вспомнишь. А теперь давай отдыхать. Мы устали.

— А как же я?

— Можешь отдыхать на этом пне. До тех пор, пока ты не добьёшься успеха, мы будем вынуждены удерживать твоё тело фантазий в плену. Каждый раз, засыпая, ты будешь оказываться здесь.

Эрик в растерянности уселся на более-менее плотный участок деревянной поверхности, которая при таком размере казалась совсем неоднородной. Феи медленно поднялись в воздух, как будто и правда полёт давался им с трудом, и уже почти достигли края пня, когда Эрик спохватился:

— Погодите! А как мне позвать вас, если я что-то вспомню?

— Мы Старейшины. Просто подумай о нас — и мы прилетим.

— А где остальные? Раньше здесь веселилось столько народа. Не могли же они все...

— Не все, но многие. Большинство. Теперь нам не до веселья.

Эрик вздохнул. Каким-то образом, уменьшившись, он посмотрел на вещи иначе, и теперь для него это был не просто испортившийся аттракцион, а существа в беде, которым он сочувствовал. Он принял позу мыслителя и стал усиленно вспоминать, откуда узнал про этот мир. Но ничего не выходило, и Эрик сам не заметил, как заснул, клюнул носом, встрепенулся, а очнулся уже в своей кровати поутру.

Первая половина дня на работе выдалась занятой, но за обедом Эрик снова стал думать о своей ночной проблеме. Внезапно в его памяти всплыл смех его тогдашней пассии при взгляде на картину, изображавшую весёлых «людей-мотыльков». Точно! Они видели её в художественной галерее — там было много подобных странных картин. Вот только в какой?

Память снова забуксовала. Вместо подробностей о галерее Эрику вспоминались черты лица Норы, её мимика. В её жилах текла четверть персидской крови, придававшая уголкам её губ и глаз причудливые изгибы, особенно, когда та смеялась. Тогда, в самом начале отношений, Эрик был ещё очарован Норой и почти всё его внимание было посвящено ей, а не окружению...

Точно! Они гуляли по бульвару недалеко от его дома, и после посещения выставки он как раз впервые пригласил её к себе домой. Теперь Эрик знал, о какой галерее шла речь. Не желая продлевать своё астральное пленение ни на одну лишнюю ночь, он отпросился с работы и отправился туда.

На выяснение того, что за картины у них висели три года назад, ушла оставшаяся часть рабочего дня: после долгих уговоров и ожидания, пока в галерее наступит затишье, сначала новая администратор искала по телефону старую, потом они вместе читали гроссбух — новая называла имена выставлявшихся в то время художников, а старая вспоминала экспозицию и отметала их одно за другим, пока не остановилась на Эшморе Крипке.

— Да, точно. У этого чудака много затейливых фантастических мотивов, будто из сказок или кошмарных снов, — услышал Роджер по громкой связи.

— А как его можно найти? — спросил он.

— Адрес должен быть в папке клиента, но эта информация, как правило, конфиденциальна. Впрочем, это уже не моё дело. Прошу меня простить, дочка в гости пришла, — и старая администраторша положила трубку.

Эрик не мог объяснить истинную мотивацию своих поисков, поэтому сказал новой администраторше, что ему позарез нужно приобрести ту самую картину, на ходу сочинив, что хочет помириться с женщиной, которой та очень понравилась в счастливый период их отношений. Убив на уговоры ещё час времени, до самого закрытия галереи, и тщетно попытавшись обаять эту каргу неопределённого возраста, Эрик добился лишь обещания связаться с художником на следующий день.

Делать было нечего, пришлось снова «ночевать» на пеньке, пялясь в тусклые небеса. Старейшины, узнав о небольшом прогрессе, остались столь же бесстрастны, как и раньше.

— Хорошо, — сказали они хором. — Продолжай искать. У тебя всё получится.

Однако, на следующий день по телефону администратор галереи сказала, что не смогла связаться ни с художником, ни с его агентом. Впрочем, телефон последнего она ему выдала без лишних препирательств. Почему-то Эрик по нему дозвонился с первого раза.

Агентом также оказалась женщина, и на момент звонка она была чем-то жутко занята, но услышав, что речь идёт о приобретении картины одного из её клиентов и желательна личная встреча, пригласила подъехать в один коммерческий центр, где она будет в течение часа вынуждена кого-то ждать.

Пришлось снова отпроситься с работы после обеда. Начальство начинало косо на это посматривать и Эрик соврал, что ходит лечить зубы. Очень надо. Внезапно и срочно. Сколько ещё понадобится сеансов, он точно не знает. Не факт, что ему поверили, но поскольку никаких авралов не предвиделось, а он был на хорошем счету, дали добро.

На этот раз Эрику повезло с собеседницей, и он напал на вполне подвластную его обаянию и эмпатично настроенную даму бальзаковского возраста, которая поведала ему за чашечкой кофе с прекрасным видом на город с двадцатого этажа, что Эшмор Крипке формально больше не является её клиентом по той простой причине, что объявлен недееспособным и помещён в сумасшедший дом, а все его картины отозваны из галерей и пылятся где-то на складе.

Однако, из сочувствия к бедняге, а также к «романтической проблеме» Эрика, через полчаса задушевной беседы за кофе, сдобренном парой порций хорошего коньяка, она решилась на небольшое нарушение профессиональной этики и дала ему телефон племянницы, Эммы Крипке, которая была назначена опекуном художника, как единственная родственница. Эрик расцеловал даме руки, оплатил счёт, и отправился покорять очередную женщину в этой странной цепочке, ведущей к искомой картине.

К сожалению, племянница оказалась крепким орешком и отказалась обсуждать любые вопросы, касающиеся дядиных картин, наотрез.

Не желая попасть в «чёрный список», Эрик не посмел настаивать, и снова провёл ночь в увядающем мире. Казалось, с каждым днём свет становится чуть тусклее, а круг живых цветов сокращается на толщину травинки. Однако старейшины с прежним бесстрастием только и сказали:

— Будь настойчив. Твой мир, возможно, тоже чей-то сон, и его барьеры подвластны твоей воле. Только не иди напролом, а применяй небольшое, но постоянное давление. И ты добьёшься успеха.

Всю ночь Эрик думал, как же ему подступиться к этой племяннице и решил, что на этот раз всё-таки придётся пойти длинным путём и немного «запачкать руки». Он поискал её имя в интернете и нашёл кое-что интересное в архивах прессы.

Оказалось, несколько месяцев назад с дядей случился скандал, нашедший отражение в мелких местных газетах. Эшмор Крипке всегда славился эксцентричностью, нередкой в художественной среде, но на этот раз после многочисленных обвинений соседа по выставке в том, что тот «отравляет его вымышленные миры», он всерьёз попытался того задушить, прямо в галерее, после чего и был помещён в психиатрическую больницу. Племянница собирала его картины по галереям, но комментировать ситуацию отказывалась, поэтому из полезной информации в заметке имелся лишь её хмурый портрет и название пригорода, в котором та проживала и работала, а также профессия — флористка.

После обеда Эрик снова отпросился с работы и отправился по цветочным магазинам указанного пригорода. К счастью, их было всего три, и он нашёл Эмму уже во втором — на углу главной торговой улицы и парковой аллеи.

Делая вид, что не знает, на чём остановить свой выбор, он ждал, пока разойдутся посетители, которых было двое, а сам исподтишка наблюдал за девушкой. Она была чуть моложе него, с тёмными вьющимися волосами чуть ниже плеч и зелёными глазами —  довольно симпатичная, но профессиональная улыбка давалась ей как будто через силу и потому особо не красила. Вообще, во всей её фигуре и лице читалось какое-то напряжение, затаённая печаль, некая печать горя.

Оставшись в магазине один, Эрик спросил у неё совета, что подарить девушке, которая от него ушла, чтобы попытаться её вернуть. Эмма без задержки ответила: конечно же, розы, алые, и побольше. Эрик попросил завернуть ему тридцать штук, и от него не ускользнул вздох Эммы.

— Вашей девушке очень повезло, — сказала флористка. — Думаю, она вернётся.

Эти слова звучали менее натянуло, чем то, что Эмма говорила предыдущим посетителям — похоже, она немного позавидовала такому подарку, и Эрик почувствовал «место для входа». Он расплатился, поблагодарил её, дошёл до двери, а потом внезапно вернулся и вручил букет ей.

— Знаете что, мне показалось, что Вам он нужнее. Если честно, надежды было мало, она ушла к другому, и ей без меня хорошо. А Вы такая грустная. Мне хочется Вас развеселить.

Эмма растерялась, захлопала глазами, засомневалась, но потом всё-таки профессиональная этика победила, и она сказала, протягивая букет назад:

— Нет-нет, что Вы, я не могу это принять, — хотя голос её звучал совсем неубедительно. — Мне, правда, нельзя, — добавила она, словно оправдываясь.

— Ладно, — легко согласился Эрик. — Тогда давайте так. Сделаем возврат, а я вместо этого поведу Вас в какое-нибудь красивое место поужинать. Без всяких задних мыслей, правда. Вы очень приятная девушка, и такая добросовестная. Может быть, Вы вернёте мне веру в женский пол.

Щёки Эммы зарделись от смущения, она явно не знала, что ответить — видимо, понятия о приличиях требовали отказаться или хотя бы засомневаться в его мотивах, но жест с розами её подкупил, да и сам он понравился, так что Эрик «подсёк рыбку»:

— Во сколько Вы заканчиваете работу?

— В восемь.

— Отлично. Тогда я за Вами заеду?

Она только и нашлась, что кивнуть. Эрик быстро покинул магазин, не забрав ни денег, ни цветов, чтобы не дать ей шанса передумать. Эмма выскочила за ним, но он, не оглядываясь, сел в машину и уехал. Однако в зеркало заднего вида ему показалось, что на этот раз Эмма улыбнулась искренне — сама себе, когда поняла, что его не остановить.

Ну что ж, дело почти в шляпе. Теперь оставалось только как-то красиво вывернуть на вопрос с дядей и картинами. Эрику вовсе не хотелось цинично обманывать ожидания девушки, так что неплохо было бы с этим покончить, пока их не образовалось слишком много, и всё ещё можно завершить на позитивной дружеской ноте.

Он вернулся на работу и сделал ещё несколько дел, чтобы у начальства не возникло нареканий. Но сначала зарезервировал столик в недорогом уютном ресторане с видом на парк в соседнем с девушкой пригороде, чтобы не слишком далеко выводить её из зоны комфорта, но и не смущать знакомыми лицами соседей.

Вечером ему повезло, и Эмма выразила желание переодеться перед походом в ресторан. Эрик завёз её домой, и она пригласила его подождать в небольшой гостиной на первом этаже крошечного двухэтажного дома, втиснутого в ряд таких же других на узкой улочке. Задние окна выходили в маленький садик с розами, очень красиво оформленный, но Эрика гораздо больше заинтересовала картина в сине-фиолетовых тонах, висевшая на стене: красивая грустная рыба, «сидящая» на вычурном подводном троне среди медуз. Несомненно, это была работа дяди и прекрасный повод поднять вопрос.

Эмма переодевалась недолго и вскоре спустилась со второго этажа, воодушевлённая, в красивом сине-фиолетовом платье, с подведёнными синим карандашом глазами и сиреневыми тенями на веках, так что Эрика как-то сразу осенило, что художник изобразил на картине свою племянницу, тем более, глаза были очень похожи — круглые и немного грустные, даже когда она слегка улыбалась, как сейчас.

— Очаровательно выглядишь! — искренне сказал Эрик. — У тебя тут такая интересная картина, она меня прямо заворожила. Где ты её взяла?

Улыбка Эммы поблекла.

— Это мой дядя рисовал. Он художник.

— А он продаёт картины? Я прямо загорелся и у себя дома повесить что-нибудь в таком же стиле.

— Нет, — ответила Эмма и лицо её окончательно стало похоже на фиолетовую рыбу. — Дядя болеет и все картины сняты с продажи.

Эрик понял, что эта тема явно вгоняет девушку в депрессию, а значит, с наскока решить дело не получится, так что придётся пока «замять» вопрос и набраться терпения. Он бодро улыбнулся и предложил свой локоть.

— Ну что ж, принцесса, карета подана, можем ехать?

— Пожалуйста, не надо называть меня принцессой, — тихо сказала Эмма.

Эрик понял, что снова попал «в точку», к сожалению, в болезненную, и поспешил загладить оплошность:

— Покорнейше прошу простить, — он поклонился и поцеловал её руку. — Леди?

На этот раз Эмма смущённо улыбнулась и взяла его под руку. Пусть им и предстояло пройти лишь три шага по маленькой прихожей, где Эрик распахнул перед Эммой дверь, но такие мелкие галантные жесты явно её подкупали. Это и тот факт, что, в первую очередь, увидев его снова, Эмма поспешила вернуть деньги за цветы, говорили о мечтательной идеалистической натуре. Обычно Эрик не связывался с такими девушками, потому что они сразу начинали мечтать о браке, от чего пьянящее вино новых отношений быстро скисало в неудобоваримый уксус ожиданий и претензий, но...

Во-первых, он не видел другого способа подобраться к дяде; во-вторых, момент возникновения иллюзий можно оттянуть, откладывая близость, да и любом случае, Эрик хотел избежать ситуации, которую можно было бы охарактеризовать как то, что он воспользовался девушкой в физическом смысле; а в-третьих, Эмма ему действительно нравилась, особенно, когда улыбалась; ему было приятно поднимать ей настроение, и пока что это выходило легко.

К сожалению, девушка оказалась довольно замкнутой, как будто пережила какую-то трагедию, или её кто-то сильно обидел, и лёд общего недоверия к новому знакомому таял довольно медленно. Так что Эрику пришлось настроиться на «затяжную осаду», поскольку «лобовые атаки» и даже «лёгкие набеги» в плане интересующей его темы ни к чему не приводили, кроме порчи настроения и захлопывания «раковины».

Зато в плане близости такая диспозиция играла ему на руку. Если более раскрепощённые девушки на третьем-четвёртом свидании уже чуть ли не сами на него прыгали, то Эмма в первые пару недель даже не ждала поцелуя, и уж тем более, не звала его к себе вечером домой.

Эрик старался выбирать для встреч такие места, чтобы не слишком обязывать Эмму в материальном плане. Порой даже позволял заплатить самой за себя по мелочи где-нибудь в кинотеатре или приготовить закуску для пикника. Единственное место, куда она отказывалась ходить, к сожалению, были художественные экспозиции. Так что с этой стороны к вопросу о картине тоже не удавалось зайти.

Тем временем, Эрику надоело «ночевать» на пеньке в одиночестве, и он выразил желание познакомиться с народом фей поближе. Старейшины дали уцелевшим местным добро посещать чужака, и постепенно он перезнакомился почти со всеми. На его глазах даже образовалась новая пара: вдова и вдовец постарше сначала беседовали с ним по очереди, потом они все втроём обсуждали ситуацию, и оказалось, что взгляды этих двоих изрядно совпадают. Так они и ушли однажды вместе, на другой день явились тоже вместе, весьма повеселевшими, а потом у них, видимо, начался романтический период, и они уединились, лишь изредка подлетая поздороваться.

Ещё его часто посещали три товарища, молодых и самых весёлых. Они любили подшучивать друг над другом и затевать всякие игры. Летать, в отличие от них, Эрик не мог, и они адаптировали под него свою игру в «лепестки», немного упростив. Нужно было дуть под высохший лепесток лютика, не давая ему упасть и перенаправляя товарищу; кто уронил — выбывает. Эта троица неизменно поднимала Эрику настроение, особенно после сложных порой бесед с остальными.

Эрик расспрашивал фей о жизни раньше и сейчас, и ему показалось, что в связи с невзгодами народец изрядно «повзрослел». Если раньше всё для еды и одежды собиралось ими с цветов играючи, то сейчас приходилось экономить и бороться за выживание. Стало не до веселья, многие потеряли близких, и большинство впервые задумались о смерти, о смысле жизни, о судьбе и высших силах. Эрику, как представителю этих самых «высших сил», задавали много чисто философских вопросов, на которые он не знал ответов, и это, в свою очередь, заставляло задуматься его, хотя неохотно и без особых результатов.

В принципе, когда-то Эрик и сам углубился в философию в поисках идеи, которая помогла бы ему смириться со своим тогдашним несчастьем, но в итоге его не удовлетворило ни одно из земных мировоззрений. Он решил, что всё это такие же поиски оправданий, которые можно продолжать бесконечно. А надо просто жить так, как нравится, насколько и пока можешь, не зависая на неудачах; искать позитив в каждом моменте, брать от жизни всё; «что есть, то есть», «нравится — наслаждайся, не нравится — проходи дальше».

Но для этих крохотных созданий ситуация немного отличалась от людей: в данном случае точно было известно имя и даже примерный адрес их Создателя, а из объяснений, почему их бросили, оставалось лишь то, что у него самого большие проблемы, и ему совсем не до них. Хотя порой Эрику казалось, что и с миром людей произошло нечто в том же роде...

Конечно, когда речь шла о выживании целого народа, это был очень слабый аргумент, и Эрику приходилось осторожничать со словами, чтобы ненароком не создать тут какую-нибудь ущербную религию. Сделают его Пророком Создателя, и отвечай потом за какой-нибудь джихад. Ведь одни смирялись и искали высший смысл в ситуации в то время, как другие обижались на такую несправедливость.

К счастью, Старейшины имели большое влияние на умонастроения, а сами они были истинными дзен-философами, давая на глобальные вопросы типа: «Что делать?» простые и приземлённые ответы вроде: «Наступает ночь — ложитесь спать». И хотя вопрос спасения их мирка продвигался медленно, обстановка по какой-то причине стабилизировалась. Солнце перестало меркнуть, а полянка вокруг пенька сокращаться, и, кажется, даже расширилась немного. А значит, можно было потерпеть, и они терпели. Хотя сам Эрик изначально мечтал решить проблему поскорее, но теперь втянулся в неторопливый ход событий, что во сне, что наяву.

Эмма всё-таки постепенно проникалась к нему доверием и начинала воспринимать как друга, впрочем, как и он её. А самому Эрику тоже неожиданно понравилось простое человеческое общение с приятной девушкой, не сосредоточенное на сексуальных мотивах, тем более что Эмма оказалась достаточно эрудированным, а главное, самостоятельно мыслящим собеседником, и ещё у неё было уникальное видение природы. Так что постепенно, в ходе совместных прогулок Эрик стал замечать намного больше красоты вокруг, узнал названия множества растений и какие удивительные отношения между многими из них сложились в экосистеме.

Впрочем, нельзя было сказать, что общение у них протекало исключительно в дружеском русле. Всё-таки имелась взаимная симпатия и какая-никакая «химия», но поскольку Эрик изначально твёрдо решил не форсировать отношения, развивались они очень медленно. Так, впервые они с Эммой поцеловались только через три недели, на закате в парке.

Они сидели на скамейке, любуясь отражением красочных облаков в озере, но становилось прохладно, Эмма поёжилась и Эрик обнял её, чтобы согреть. Незаметно их губы сами потянулись друг к другу, поцелуй вышел очень затяжным и нежным, и, если честно, такой сладости Эрик не мог припомнить с самых юных лет, с той самой «настоящей любви», хотя сейчас в его сердце не было никаких подобных чувств. Но всё-таки, видимо, естественно вызревший плод намного слаще гидропонных скороспелок, ориентированных на быстрое потребление...

Потом они ещё долго сидели в обнимку, снова целовались и просто обнимались — Эрик пытался успокоить рвущееся в дело тело, а Эмма просто тихо таяла в его объятиях.

Он нарочно не настаивал на логичном продолжении, но уже такое сближение наконец-то отперло замки на эмминых шкафах с семейными скелетами, и постепенно она рассказала ему невесёлую историю своей жизни.

Её отец пил и часто бил маму, в которую дядя тоже был влюблён в своё время. Поэтому между братьями была такая странная дружба-вражда. Дядя часто помогал маме, когда муж был не в состоянии, и занимался Эммой гораздо больше, чем родной отец. Называл её «принцессой» и лелеял, как мог. К сожалению, эксцентричная творческая натура не позволяла делать это на регулярной основе, поэтому периоды, когда дядя забирал Эмму на целый день куда-нибудь на природу или в зоопарк, веселил её, позволял играть до упада, внимательно выслушивал детские фантазии, давал интересные ответы на вопросы, баловал угощениями и гладил по голове, перемежались порой с целыми месяцами беспросветных домашних скандалов, папиного крика и маминых слёз.

Когда отец наконец-то допился до белой горячки и бросился под машину, вообразив себя тореадором, мама почему-то так загоревала, что вскоре и сама угасла от какой-то непонятной болезни, а Эмма осталась одна в пятнадцать лет. С одной стороны, это была долгожданная свобода, а с другой, ей было очень тяжело справляться с жизнью одной. К счастью, дяде удалось оформить над ней опекунство, хотя комиссия колебалась, но он умел производить хорошее впечатление, когда нужно, и на тот момент мог ещё показать неплохой доход от продажи картин и оформления интерьеров на заказ.

К сожалению, в их семье, очевидно, была генетическая предрасположенность к потере рассудка, и дядя становился всё эксцентричнее, постоянно бормотал что-то про вымышленные миры, как будто они были настоящими. Он стал придирчиво относиться к галереям и отказывать многим покупателям на основании того, что они, якобы, загубят мир, изображённый на картине. В конечном итоге случился тот прискорбный инцидент, о котором Эрик прочёл в газетах, хотя и не подал вида, когда Эмма наконец-то рассказала о нём.

Как оказалось, Эмма какое-то время встречалась с тем соседом по галерее, на которого набросился её дядя. Карстен Лестер был утончённым и вежливым мужчиной немного старше неё и терпеливо стремился превратить Эмму в «настоящую леди». Но почему-то за несколько месяцев отношений с ним девушка растеряла всякую уверенность в себе и начала чувствовать себя никчёмной. В конце концов, он на неё замахнулся, рассердившись за какую-то оплошность, и вот тогда-то у Эммы резко открылись глаза. Она отказалась общаться с ним наотрез.

Карстен повёл себя некрасиво, начал скандалить и преследовать девушку, а когда ему выписали судебный запрет, стал появляться наваждением в её снах, превращая все любимые места в кошмары. Когда Эмма наконец в отчаянии пожаловалась дяде, то вместо непонимания или насмешки, которых опасалась, увидела праведный гнев. Вот тогда-то Эшмор Крипке и попытался придушить обидчика любимой племянницы.

— Бедная моя!

Эрик прижал Эмму к себе, погладил по голове и какое-то время молча переваривал услышанную историю, которая представляла дело в совершенно новом свете.

Они сидели на диване у Эммы в гостиной, попивая чай и наблюдая, как солнце медленно уходит из садика. Между ними к тому моменту установилась практически нулевая комфортная дистанция. Но мог ли Эрик сказать, что её дядя совсем не сумасшедший, а астральный мир по-своему реален, как и встречи в нём, без боязни быть непонятым и списанным в чудаки, если девушка не понимала, что двигало Эшмором?

Так или иначе, они наконец добрались до интересующей его темы, и не развить её Эрик не мог. Он решил зайти издалека и сказал, что вспомнил, как был когда-то на выставке картин её дяди, и ему особенно врезалось в память изображение летнего луга с фантастическими цветами и весёлыми феечками. Он тогда ещё якобы долго мечтал повесить её у себя, но денег на покупку не было. Осторожно поинтересовался, продана ли она.

— Нет, — тяжело вздохнула Эмма.

— А почему так грустно? — он заглянул ей в глаза, убрав прядь волос с лица и слегка погладив по щеке.

Эмма, как всегда, улыбнулась от его прикосновения и положила голову ему на грудь.

— Понимаешь, я не верю, что дядя сумасшедший, хотя он и говорил странные вещи, но в них что-то есть. Он строго-настрого запретил бесконтрольно продавать свои картины, и я выполнила его пожелание, но мне кажется, что им, его вымышленным мирам от этого только хуже. Они пылятся на складе, и никто их не видит...

Эмма испытующе посмотрела на Эрика — не станет ли тот смеяться, но он даже дыхание затаил от того, насколько девушка догадывалась о реальной проблеме, сама того не осознавая. Ободренная его восхищённо распахнутыми глазами, она несмело продолжила:

— Только не подумай, что я сумасшедшая, но порой мне кажется, что у каждого из нас и правда есть какая-то неосознанная параллельная жизнь в воображаемых мирах, и дядя выхватывал именно её, как вот эту рыбку — прямо из моих снов. Его определили в психиатрическую больницу постановлением суда. И уже там, по-моему, залечили до такой степени, что он действительно лишился не то что ума, а того сознания, которое раньше видело все эти картины и могло их воспроизвести. Но поделать я ничего не могу, и всё это лежит тяжёлым камнем на моём сердце. Прости.

Она уткнулась ему в грудь лицом, и всхлипнула. Эрик почувствовал, что это прорыв последнего барьера. Теперь он понял её до конца и мог открыться сам. Собравшись с духом, он ласково поднял её лицо за подбородок, взял его в руки, заглянул в эти ставшие внезапно почти родными зелёные глаза и воодушевлённо сказал:

— А давай мы их спасём!

— Кого? — от удивления у Эммы даже перестали течь слёзы.

Эрик поцелуями собрал влагу с её щёк и заговорщически ответил низким голосом, который обычно безотказно действовал на дам, хотя и по части совсем других побуждений:

— Всех! Картины, миры — и дядю, конечно!

— Но как?!

— Я что-нибудь придумаю. Дело в том, что я точно знаю: твой дядя не сумасшедший. Эти миры реальны, по крайней мере, в какой-то степени. Я даже регулярно бываю в одном из них, во сне — тот самый луг с феечками, но он действительно на грани исчезновения.

Несколько секунд Эмма только хлопала глазами, пытаясь переварить услышанное: то, чем она ни с кем не решалась поделиться, то, что звучало чистым бредом и за что её дядю упекли в психушку, внезапно встретило понимание; ей попался совершенно вроде бы посторонний и случайный человек, который уверенно подтвердил то, о чём сама она только догадывалась, но не смела поверить из-за абсурдности самой идеи для миропонимания современного человека.

Наконец она глубоко вздохнула, зажмурилась, выдавив из глаза последнюю слезу, а потом радостно засмеялась, обняла Эрика за шею так, что чуть не задушила, и расцеловала в обе щеки. Он и сам почувствовал огромное облегчение от того, что наконец-то у него за душой не осталось от неё тайн и задних мыслей. И, что самое замечательное, они нашли взаимопонимание в том, что большинство людей сочли бы полной чушью, а для них обоих это оказалось животрепещущей проблемой, решением которой они теперь могут заняться вместе.

А главное, притворство Эрика перестало быть таковым — он понял, что действительно искренне привязался к этой девушке. Эрик вовсе не назвал бы это чувство любовью — и рядом не лежало с той бурей эмоций, что он испытывал в юности, но между ним и Эммой образовалась намного более прочная и интимная связь, чем когда-либо с кем-либо раньше. Эрик не хотел загадывать на будущее, он даже боялся это делать, боясь, что рано или поздно всё испортится по известной схеме, но прямо сейчас был момент триумфа, просто прекрасный окрыляющий момент.

Они вскочили и на радостях закружили по гостиной, взявшись за руки и смеясь, пока Эмма не стукнулась о ножку стола и не завыла от боли. Она упала на диван, а Эрик на колени, чтобы подуть ей на ушибленный пальчик, но они всё ещё продолжали смеяться. А потом заварили новую порцию чая и принялись обсуждать, как осуществить задуманное.

Той ночью Эрик наконец-то с чистой совестью дал волю своим плотским желаниям, впервые занявшись с Эммой любовью, и это тоже было невероятно сладко, но не приторно до потери рассудка, как в юности, а просто вкрадчиво пьянило, как старое отличное вино, которое легко пьётся, а потом незаметно укрывает тебя неподъёмным одеялом глубокого расслабляющего сна...

Но, когда они наконец соскользнули в объятия Морфея, к крайнему удивлению Эрика, Эмма попала вместе с ним на пенёк в мире фей. Только она была обычного размера, то есть, огромной по сравнению с ним.

Девушка удивлённо огляделась, даже как-то испуганно. Потом взлетела, как будто делала это всю жизнь, поднялась над деревьями, облетела вокруг рощи и растерянно вернулась на пенёк, явно не решаясь топтать единственную цветущую полянку, которая, как показалось Эрику, стала чуть шире, ярче и цветы на ней как будто увеличились в размерах.

Тем временем подоспели Старейшины, которых Эрик мысленно позвал, чтобы они уменьшили Эмму до его размеров, потому что в таком масштабе она его явно не видела и даже чуть не наступила, когда приземлялась.

Шмеле-феи немного поколдовали у лица девушки, но Эмму их экзерсисы с сосновыми жезлами, похоже, только позабавили.

— Мы не можем её уменьшить, — сказали они. — Придется тебе вернуть себе прежний размер.

— Но как?

— Используй свою фантазию. Ты привык быть с нами одного роста, но теперь у тебя есть товарищ. Представь себя рядом с ней, как в вашем мире.

Эрик зажмурился.

— Нет, нет, это в твоей яви тебе надо закрыть глаза, чтобы увидеть наш мир. Но ты уже здесь. Смотри на неё и вспоминай, как ты всегда её видишь.

Такая работа фантазии была Эрику непривычна, но он всё же исхитрился представить, что смотрит на девушку с высоты своего роста, и тут же воображаемое стало действительным. Эмма удивлённо оглянулась, схватила его за руку и восторженно вскрикнула:

— Это не сон! Это не сон!

— Ну что ты, конечно же сон, — возразил Эрик, — ведь мы сейчас с тобой спим.

— Нет, ты не понимаешь. Сон — это только то, что в твоей голове. А мы сейчас оба в картине, нарисованной дядей Эшмором.

— Ну, в этом смысле — да, мы в астральном мире. В одном из мириадов.

— Я здесь уже была когда-то! В детстве. И дядя был со мной. Точно! Как я могла забыть? А после этого он нарисовал ту картину. Только здесь всё пришло в такой упадок! Неужели из-за того, что дядины картины пылятся на складе?

— Эти милые существа утверждают, что так.

— А как ты с ними общаешься? Они что-то щебечут, я ничего не понимаю.

— Они меня уменьшили. Воображаемо... И тогда я начал их понимать. Я просил их уменьшить тебя, но они почему-то не смогли.

— Может, мы сами сможем?

Эмма тут же схватила его за руку, и они оба уменьшились до размеров фей, только теперь у них тоже были крылья: у Эммы — как у бабочки, прозрачные, фиолетовые с голубыми разводами, а у Эрика — чёрно-красные, как у мотылька.

— Ой, как здорово! — взвизгнула Эмма в полном восторге.

С ее лица и осанки исчезли все следы напряжения и ощущения тягости жизни; она совершенно преобразилась, став похожей на беззаботного, безмятежного, жизнерадостного ребёнка. Эрик мог бы поклясться, что при этом солнце засветило ярче, цветы стали ещё больше, полянка расширилась, а вот то, что по краю пня зазеленели свеженькие побеги, ему точно не показалось. Эрика посетила смутная догадка, что этот мир зависел не столько от дяди Эшмора, сколько от самой Эммы, но это ещё предстояло проверить.

Эмма дёрнула его наверх, и они полетели, стали кружиться, смеясь. Махать крыльями оказалось очень забавно. Эрик и не заметил, как вся полянка заполнилась свежими цветами, а на месте пня выросло молодое деревце. Феи, видя такое дело, тоже повылетали из своих укрытий и стали кружиться хороводом вокруг них. Это новое, незнакомое чувство причастности, заразительной беззаботной радости настолько опьянило Эрика, что он забыл обо всём и веселился с мелким народцем и с Эммой до утра, пока его не вырвал из сна далёкий звук будильника в телефоне.

Он разбудил Эмму поцелуями и сказал, что ему пора бежать на работу, но вечером он за ней обязательно заедет. Она всё так же безмятежно улыбалась и наяву, продолжая нежиться в кровати — её рабочий день начинался на час позже. Только потянулась, чтобы поцеловать его на прощание, и грудь Эрика заполнило какое-то очень тёплое, доселе незнакомое чувство. На работу он и наяву словно полетел на крыльях мотылька.

Однако в обед девушка позвонила ему, и голос её снова звучал горестно. Оказалось, что психиатрическая больница собиралась выписать дядю, и на следующий день Эмма должна была его забрать. Она попросила Эрика помочь, и он, конечно же, откликнулся.

Оба они отпросились с работы и без особых приключений привезли Эшмора Крипке домой. Состояние немолодого художника и правда было чуть ли не кататоническим — он вставал и шёл, когда его вели за руку, ел, когда ему давали в руки ложку, но в остальном оставался совершенно безучастен и надолго застывал в одной позе, если его не трогали. Эмму это откровенно пугало и печалило. «Он так постарел!» — сокрушалась она.

Эрик почувствовал срочный позыв как-то её утешить и лихорадочно думал, что можно сделать. В конце концов, он предложил попробовать взять дядю с собой в сон. Ведь, судя по всему, Эмма обладала неосознанной способностью посещать чужие сны и приглашать в свои. Быть может, в астральном мире удастся добиться от него какой-то реакции. Девушка оживилась, в глазах её загорелась надежда.

На ночь они не стали раздеваться, а положили дядю между собой на широкой кровати и взяли его за руки. Он не возражал, как на некоторые другие попытки его переместить или поменять положение тела, а даже с удовольствием сжал их ладони. Однако, очутившись в мире фей, Эрик и Эмма обнаружили, что дядя и там спит беспробудным сном.

Они никак не могли растолкать Эшмора, но тут на помощь пришли феи. Они собрались вокруг художника, и было их чуть ли не вдвое больше, чем вчера. Эрик заметил, что и дуб существенно вырос, и цветы, заполнившие поляну, стали гораздо выше и крупнее, и солнце светило теперь почти в полную силу.

Феи завели вокруг всех троих огромный хоровод в воздухе и запели какой-то очень торжественный гимн, а Старейшины, которых стало теперь трое, летали над лицом Эшмора, выделывая замысловатые петли своими жезлами. Под конец, на триумфальной хоровой ноте, двое укололи художника кончиками жезлов в закрытые веки, а третий — между глаз, и дядя внезапно очнулся.

Он глубоко вздохнул, огляделся, и на лице его заиграла улыбка узнавания. Потом заметил Эмму и на радостях обнял её:

— Девочка моя! Как я рад тебя видеть! А это кто? — он обратил свой взор на Эрика, подозрительно приподняв бровь.

— Это Эрик, — девушка зарделась.

— Эрик? Это хорошо, — одобрил дядя, судя по всему, имя.

— Мы встречаемся, — пояснила Эмма. — Он хороший. Это он привёл меня сюда. Тут было такое запустение, что просто страшно, но теперь, когда ты вернулся домой, всё будет хорошо. Правда? Мы ведь выставим твои картины? Твои миры должны жить!

Эшмор с облегчением засмеялся.

— Конечно, милая. Только эти миры не мои, а твои. Ты с детства увлекала меня в свои причудливые сны, а я их потом зарисовывал, чтобы они не исчезли со временем, как сны большинства детей. Когда их видели другие люди, эти миры обретали самостоятельную жизнь. Вот только этот пройдоха Карстен был очень коварный и опасный человек. Он лишил тебя радости, а с ней уходила и жизнь из тех миров, которые ещё не обрели новых хороших хозяев. Но, я погляжу, теперь ты нашла настоящего защитника, который тоже умеет ходить по снам, так что бояться нечего. Да, думаю, теперь все они снова оживут и будут радовать многих людей. Верно, Эрик?

Тот немного смутился. Похоже, дядя сватал ему свою племянницу, и в любой другой обстановке от одной этой мысли Эрик сбежал бы без оглядки. Но то, что Эшмор назвал его «защитником» Эммы, придавало какую-то солидность его доселе принципиально безответственному существованию, и, как ни странно, это чувство показалось не обременяющим, а приятным. Он слегка улыбнулся и значительно кивнул дяде.

Эмма только хлопала глазами с лёгкой улыбкой на лице — она тоже догадывалась о подтексте вопроса, но пока боялась поверить в то, что всё может пойти настолько хорошо. Поняв это, Эрик преисполнился решимости обеспечить именно такое развитие событий.

Да, ещё какие-то пару месяцев назад он плюнул бы в глаз тому, кто предрёк бы ему скорую свадьбу, но, чёрт побери, разве не для того существуют убеждения, чтобы поступаться ими ради более благородной цели, когда таковая встречается, и тем самым расти над собой?

Остаток ночи они веселились вместе с феями, уменьшившись до их размеров, а когда проснулись на рассвете, дядя пришёл в себя и наяву. Все трое безусловно помнили происшедшее, и ни у кого не возникало сомнений в его реальности.

Уже по пути на работу Эрику пришла в голову мысль о том, что, как ни иронично, в итоге он всё-таки окажется женат на девушке, которая не только умеет ходить по снам, но, похоже, и сама создаёт уникальные астральные миры. Так что их ждёт вполне интересная жизнь, не только наяву, но и во сне. Кто бы только мог подумать, какой окольной дорогой приведёт его к этому судьба. Или сны...