Ночью белой белоглаза Ходит по дворам зараза, Алчет жажду утолить, Свежей кровушки попить…

 

 

Случилась сия история в прошлом веке, еще при царском режиме. В стольном городе Петербурге жил купец средней руки Василий Скородумов. Дела свои вел широко и безбоязненно. Шелка, парчу, ткани атласные, меха собольи выгодно продавал и до такой степени обогатился, что из маленькой лавочки крупный торговый магазин отстроил. Не знал бедности и голода Василий. Богат был и счастлив обилием. Каждый раз, как по городу шел, сверкал перстнями златыми, богатым кафтаном щеголял, красные сапоги молодецкой удалью по щебенке выстукивали. Люди, завидев богача, шапки снимали, всякая собака ему кланялась, каждая нищенка копеечку малую просила, а вот давал Вася убогим неохотно. Только картуз свой залихватски заламывал, плевал в сторону да шел себе дальше.

В семейной жизни у молодого купца не все так ладно было. Рано женился Скородумов, по совету отца покойного. Жена красивой оказалась, но не любой. Не милой. Жила благоверная, будто домашняя зверушка в клетке позолоченной, мужа во всем слушалась, но слов добрых редко услышать от суженого удавалось. Годика три Васька с жинкой потешился, ребеночка настругал, а вот далее вся любовь и закончилась. Грусть-тоска стала одолевать человека, пустился он во всякие блуды да нетрезвые приключения. По кабакам да трактирам ошивался, горькую хлестал, аки последний извозчик, несколько раз бит был, да без кошеля и штанов домой ворочался. После этого пыл поумерил, но стал в веселые дома захаживать, паскудных женщин в постелях валять. Все одно – душа не успокаивалась! Трепетала душенька, словно сирая подбитая птица, не зная, чего ей надобно. Ну и надумал купец найтить себе постоянную полюбовницу. Такую милую кралю, чтобы тихо, незаметно на стороне навещать и получать известные телесные удовольствия.

Удивительно, но мечта Васькина, не сразу, но осуществилась. Нет, не в кабаках и домах веселых нашел себе полюбовницу молодец. А в иных местах. В то время, года Алексашки бородатого, стали появляться всякие тайные общества да заговорщицкие кружки. Сброд да пена с кружки пивной, отстой помоечный! Нигилисты худые, ботаники драные да немецкие беспредельники. С последними, правда, Скородумов знаться вовсе не желал. У них одни мысли были: бомбы зажигательные мастерить да метать в царя-батюшку! Террором лютым хотели себе путь к свободе проложить. Только вместо воли они все, беспардонные уголовники, быстро в каталажку отправлялись да в Сибирь-матушку. Лес валить и русские города новые строить.

А еще были философские общества. Там разные болтуны собирались, приходили пииты доморощенные, важные очкастые профессора, дамы светские. И красиво у них казалось, светло и благостно! Рифмы витиеватые да свечи фигурные, музыка нервной скрипочки, фужеры хрустальные; женская ножка, случайно обнаженная под кринолином. Вот на такое козье копытце наш милок и попался!

С задорной ноздреватой барышней познакомился и быстро в доверие, шалопут, втерся. Барыня Светланой представилась, сказала, что вдовая, и что от скуки на вечера эти философские ходит.

- А, может быть, нам вместе где-нибудь поскучать? - спросил ухажер.

- Отчего же скучать? В вашем обществе, надеюсь, не скучно будет!

Васька весь загорелся, завелся, словно волчок детский. И не остановишь! Красивая женщина. Светленькая, в теле ухватистая, есть за что в темноте потискать. Глаза волшебные, губки красны, зубы молодые и здоровые. Без всякого изъяна. Так уж эти зубки белоснежные барыня всякий раз, как смеялась показывала, что именно их Василий больше всего запомнил.

- А не прогуляться ли нам по Невской першпективе? Сейчас стоят чудные белоглазые ночи!

- Ночи-то белоглазые, только ваши, сударь, глаза, напротив, черны, аки темницы! Ой, погубите, вы меня!

Случайный роман со Светланой развивался стремительно. Не прошло и недели, как Василий очутился в постели с этой блудливой женщиной. Было все и сразу же: страстные поцелуи, ласки нежные, и открыла барыня ему свое естество девичье, бесстыдница!

Разомлел Василий, рассиропился, словно медку запретного испил, так ему свой тайный блуд понравился.

Но одно обстоятельство встречи любовной заставило призадуматься. Посреди ночи белоглазой, когда молодые лежали обессилены, в комнату вошла старуха какая-то, держа зажженную свечу в худой костлявой руке. Зачем свечка-то? На улице светло! Так всегда в июне бывает.

Василий сквозь щелки глаз приоткрытых рассмотрел эту старую женщину. И не понравилась она, оттолкнула. Вся сморщенная, нос загогулиной, лицо дряблое, и разит воздухом препротивно. Нагнулась безобразина и что-то губами сизыми прошептала. Васька не понял слов, но даже не привстал с постели, белой женской грудью придавленный. Рукой лишь вяло махнул, отгоняя морок, сон непонятный. И сразу же исчезла старуха.

Наутро поднялся купец, оглядел комнату, где провел свою блудодейную ночь. Не похожи хоромы на барские. Скудновато все, бедно.

А милая кралечка сладко спит, посапывает. Как же во сне красива она, аки девочка маленькая невинная. Распушила волосы белые, по подушке разбросала, плечики нежно поднимаются, веки подергиваются. Сон видит красавица.

Не стал мешать Василий. Вышел на дрянную кухоньку, сварганил себе кофею на модном тогда керогазе, двинуться домой поспешил. Да не сразу дорогу нашел в темных извилистых лабиринтах. Барыня сия в многокомнатной квартире жила, да только непонятно было: все ее собственные хоромы, али купила лишь пару комнат. Длинные коридоры, замызганные, дверей обшарпанных множество. Не так красиво, как у бар должно быть! Больше на разбойный притон или рабочий барак походит.

По коридору шел купец, двери дергал, выход искал. Все комнаты заперты оказались, лишь в одной Вася заметил недвижимое тело на кровати пуховой. Показалась знакомой ему мирно спящая старуха, похожей на незваную ночную гостью. Разглядеть бы повнимательней. Но на окнах висели шторы темные, а огня зажигать Василий не захотел. В чужом доме нечего гостю распоряжаться! Тем паче вору чести девичьей!

Вышел быстро из комнаты и со своей полюбовницей в коридоре нечаянно столкнулся. Та была уже в халате домашнем и чуть припудрена.

- Заблудился, соколик? - задрала носик девица.

- Да, свет мой ясный, домой идти надо?

- Жена, небось, заждалась? Ну иди, иди, сладкий мой! А захочешь опять с моими булочками поиграть, так завсегда заходи. Рада буду! - и бесстыдно вывалила она свои груди белые на свет божий.

Посмотрел на это телесное изобилие парень и ума окончательно лишился. Бросился целовать свою кралечку, а та смеется, вырывается. Зубки белые скалит.

- Вот, дурной! Иди уже. Мамку разбудишь! Иди, ночь белоглазая кончилась!

Дверь квартиры захлопнулась, и сбежал вниз по лестнице Скородумов, увлеченный своим амурным приключением. Душа парила в небесах, трепетала, и на сердце соловьи песню выводили задорную.

Вышел Василий на шумную улицу. Ночь белоглазая уже отступила, отдавая город ясному солнышку и теплу. Издавна петербургские июньские ночи в народе зовут «белыми», но немногие людины «белоглазыми» кличут. Считают они, что в такие светлые времена глаз божий бельмом закрывается, и не видит ничего Господь, что на русской земле делается! Обретает поживу сила нечистая, смерть косматая жатву собирает, а бесы души людские диаволу в ад огненный тащат. Гибнут в великом множестве люди: иные, день с ночью перепутав, другие - во хмелю праздном, третьи - из-за удали глупой! И будет сие продолжатся целый оборот Луны, пока не взойдет новый молодой месяц, и не обретет Боженька ясное зрение, дабы уберечь людей града проклятого от грязных лап нечистого.

Вася не верил ни в сказки народные, ни в предания глубины славянской. Жил залихватски и весело. Хоть и крещен был, в церкву не захаживал, ибо считал это старым ненужным мракобесием. Верил купец лишь в слово торговое честное да носил рубель счастливый за пазухой, чтобы всегда было в коммерции везение.

Идет по городу Васька, насвистывает. Празднует, аки воин грозный, победу над женскими бастионами. Словно сделку совершил удачную… Несколько слов ласковых да бутыли шампаня хватило, чтобы страсти душевные да телесные успокоить. И получить то, что хочется! Весел Василий, счастлив и радостен!

Соловьи поют, заливаются, сирень душистая разум людской тревожит, сердце влюбленное радуя…

Красив и шумен град стольный! Праздник тут каждый день продолжается! Купола на церквах золотом светятся, радужные фонтаны на площадях бьют, птичий грай летит над державной столицею.

Чу, навстречу коробейники идут! Скоморохи веселые, зазывалы трактирные да мальчишки-газетчики.

Всяк хочет угодить богатому купцу, кланяется. Авось, монетка какая перепадет!

- Купи бараночку, барин!

- Душистый табак с Явы! Покупайте, хороший господин!

- Газеты, свежий нумер!

- Дай, ручку, красивый, погадаю…

- Не хотите ли позавтракать, сударь! Загляните на чай с грушевым вареньем!

- Не ходи туда больше, Васенька…

- Что? - Скородумов обернулся, услышав тихий, но очень отчетливый голос.

У серой изгороди с острыми пиками стоял худой и оборванный человечек. Убогий, божий пасынок. Грязный, босой, в одной исподней рубахе и простых суконных штанах, шапка кудлатая на вшивую главу нахлобучена. Сопли и слюни текут, а глаза такими голубыми небесами светят, что кажется, будто ангелы там крыльями машут.

- Не ходи туда, Васенька. Пропадешь!

Несчастный и сирый нищий. Огрызок, выкинутый за ненадобностью на блестящую питерскую мостовую.

Сказал слово убогий и отвернулся, даже руку, милостыню просящую, опустил.

А ведь больно-то как стало!

Церковный звон в небесах раздался, пугая глупых голубей и крикливых сорок. Три раза колокол ударил, и Скородумов протрезвел после пьяной ночи, почувствовал похмелье тяжелое. В душе оборвалось и защемило, растревожило сердце, камень стыда и позора навалился. Опустил Васька взгляд на серую паперть виновато, ослепнув от света ясного, будто сам Господь посмотрел на него седой белоглазой ночью и пристыдил кобеля блудливого.

Тревожно стало на душе и боязно. Шаг прошел, - спотыкнулся. Другой - шкодливый мальчишка толкнул, тугой кошель из-за пояса потянул. Скородумов за ним ринулся, за ограду церковную забежал, а там купца дубина тяжелая встретила. Едва отпрянул назад.

Повезло. Свистнул городовой, спас купца от расправы.

 

Убитый и подавленный приплелся домой загулявший ветреник Скородумов. Что же за день такой нехороший? Словно щенка шелудивого его, купца именитого, прилюдно опозорили. Деньги украли и чуть не измордовали.

Жена к мужу ластится, но нейдет Вася к ней. Не хочет. Глаза прячет виноватые, сплюнул на пол, подошел к буфету зеркальному. Графин с беленькой вытащил. Налил рюмку хрустальную. Выпил. Налил еще. Достал табакерку, нюхнул, прослезился. И приказал служке теплую купель для омовения приготовить. Смыть блуд да грех с тела опосля ночи белой.

Пока Васька в себя приходил, мамка его с церковной службы возвращалась да решила сыночка любезного проведать. Ну и зашла по-соседски. Дождалась в гостиной, пока тот в купели пузыри мыльные надувал…

Вот и объявился уже, в атласном халате, надушенный.

Стоит сынок, разопревший, румяный, радушно улыбается. Но материнский взгляд как обманешь? Можно грязь с тела смыть, а как душу от скверны очистишь?

- Что с тобой приключилось, Васенька? Почему смурной такой?

Молчит Вася. Улыбка застыла и неживой оказалась.

Подсуетилась матушка, пока сын не очухался. Подошла ближе, достала бутыль с водой святою, плеснула на руки да умыла непутевого.

И засияли вновь глаза озорные. Прошел морок нечистый, мгла отступила. Повеселел Васенька, рассмеялся. С усмешкой вспомнил все свои приключения: и хорошие, и не очень.

Аппетит проснулся и желание к жизни. С превеликим удовольствием купец борща наваристого откушал. Еще выпил беленькой, холодцом с солеными грибочками заел. Отдохнул. А матушка сердце женское успокоила да отправилась восвояси.

Только к вечеру вновь паренек занедужил. Опять тоска струны души задергала, но не черная хворь, а потребность любовная.

Недолго дома побыл Скородумов. Сапоги начистил, чубчик вихрастый накрутил, вновь лыжи навострил к своей нонешней полюбовнице.

 

Позвонил в дверь, открыла ему барыня. Вся из себя красивая, расфуфыренная. Ворвался купец ураганом стремительным. Шампань торжественно выставил, букетик розовый преподнес. Стоит, светится, словно фонарь на Дворцовой. А глаза похотливые уже ножки под кремовым платьем высматривают, руки чешутся в предвкушении. Разве что шерстью не обрастают.

- Ай, Соколик! Зачем пить эту воду противную, газированную? А подай-ка мне коньяку! - топнула ножкой барыня и брови нахмурила.

- Да, где ж я возьму его поздним вечером? Или в Елисеевский бежать через полгорода? - изумился ночной гость.

- Зачем же. В самой моей квартире и найдешь. Пойдешь по длинному коридору, последняя дверка. Там дядька сидит. Худой, с оспинами на лице. Дашь красненькую, а он тебе бутыль французского из-под полы и достанет. Смотри, не заблудись.

Случилось все так, как и сказала барыня. Принес Васька даме коньяка французского. Бокалы хрустальные наполнили, посмеялись, покуражились. Друг друга до бесстыдства очаровали. И часа не прошло, как свечи в спаленке затушили. Опять провалился Васька в колодец блудливый, смотря на губы алые да зубки белоснежные, улыбкой манящие.

Однако, конфуз на сей раз приключился. Хотела барыня любовника своего в щеки румяные целовать, да вдруг отчаянно вскрикнула. И почуял Василий запах горелого. Будто язык обожгла Светлана. Вскочила с кровати и убежала куда-то. А купец лежать остался, да разомлел сильно. В сладкий сон, полуобморочный, потянуло.

Скрипнула дверь тревожно, и зашли вовнутрь то ли люди, то ли тени бестелесные. Василий щелочки глаз приоткрыл и увидел мадаму свою с уже знакомой старухой.

- Сладенькой у тебя мальчонка, упитанный! - пробормотала старая карга, покряхтывая.

- Сладенькой, да жжется! Небось, в церкву днем заходил, окаянный! Я аж язык себе опалила!

- Ну, с этим делом я подмогу, ну-кась…

Нагнулась старая кошелка прямо к лицу Васьки. А он чуть от смрада зловонного не задохнулся, так пахла женщина неприятно. А карга свечу жаркую еще ближе поднесла, да как дунет изо всех сил на дрожащее пламя. Огонь быстрым мотыльком спорхнул на лицо парня, и занялись щеки красными горячими язычками. Закричал купец бешено, вскочил да выбежал вон из комнаты, по щекам себя хлопая.

- Куда-ж ты собрался? Не уйдешь, сладенькой! - закряхтела вслед старая.

А Васька вслепую бежит в ванную комнату, лицо жаром пылает, горит. Чует Скородумов, что уже кожа пузырями полезла, и запахло плотью паленой. На ощупь кран холодный открыл, крича бессвязно. Ладонями быстро водицу начерпал и погасил пламя адское. В зеркало посмотрел и порадовался, что цело лицо осталось. Ожогов нет, лишь усы малость опалил.

Понял Василий, что в доме этом сила нечистая обретается, и бежать надобно без оглядки. Но как уйти? Одежда вся в комнате полюбовницы осталась. А там ведьма злобная, наверняка, его, касатика, поджидает.

Вышел из ванны осторожно. Коридор темный, неприветливый. Скребется кто-то. Шаг шагнул, таракан пробежал и на ногу босую щекотливыми ножками прыгнул. Дернулся Вася, коленом о косяк приложился. С ветхого потолка штукатурка посыпалась, но купец переждал чуть-чуть и дальше пошел по мрачному коридору. В комнату попал какую-то, взглянул и едва ума навек не лишился.

Сидит что-то черное, разлапистое и мохнатое, словно паук. Большой, кряжистый и лохматый. Сидит, лапами перебирает, смотрит глазами фасеточными и гнетет. На душе темно и пусто становится, руки и ноги немеют. А чудище в передних лапах большой клубок черных ниток держит и потихоньку наматывает. Заметил Скородумов, что нить темная прямо к нему, несчастному, тянется. Душу изнутри рвет и силы вытягивает. Вот уже и на ногах не стоит человек, медленно оседает. На колени упал, а нить все тянется, тянется… Лег на пол Василий, скрючился. А нить все дальше бежит, душевные силы исподтишка выматывая…

Все, конец, думал Вася. И вдруг порхнул из открытой форточки маленький серый воробушек. Чирикнул, подскочил и нитку клювиком перебил-перерезал. Василий сразу облегчение почувствовал, встал, а черный паук встрепенулся, поднялся и в старуху волшебным образом обратился. Схватила ведьма тяжелую кочергу, заворчала да стукнула птичку малую. Только перышки вверх полетели…

Скородумов не стал ждать, чем тут дело закончится. Потащился быстрее прочь, настолько быстро, сколько сил оставалось. На грязном полу заплеванном увидел портки чьи-то драные, не думая, сгреб в охапку, да быстрее из проклятого дома сгинул.

 

Вот позор-то какой! Он, купец именитый, Василий Скородумов, бежит ночью белоглазой по городу многолюдному в одних драных подштанниках! С опаленными усами и лицом, сажей перепачканным. Только пятки сверкают босые.

Весь стольный город узрел невиданное позорище! И всяк прохожий над непутевым любовником потешался! Дворник пыльной метлой чуть ли не тыкал, городовой усмехался, и даже самый грязный мальчонка пальцем худым показывал на эдакое пьяное чудо.

Лишь у самого своего дома остановился Васенька. Запыхался. И обалдел. Стоит прямо у дверей парадных тот самый убогий, что вчерась ему у храма Божьего повстречался. Глаза голубые, цвета небесного. Стоит бледный, мертвенный, как сама смерть.

- Говорил тебе, Васенька, не ходи!

И слеза малая упала из глаз убогого. Присмотрелся Скородумов и увидел, что с левой руки человека кровь течет, а сквозь рубище проступает рана глубокая. Побили нищего, как того воробушка. Обидели божьего человека!

Безликой тенью прокрался Василий в дом свой, аки вор, пока супружница на перинах почивала. Повезло ему, изменщику, жена не проснулась и ничего не приметила. Как был купец голый, так сразу в холодную купель и залез. Подогреть-то не успели. Служка беленькой учтиво поднес. А Скородумов зубами стучит, рюмка в руках трясется. В душе мрак холодный и черные мысли кружатся.

Через пару часов вновь пришла маменька. Ибо сердце материнское завсегда беду сыновнюю чует.

- Здравствуй, Васенька!

- Здравствуйте…

- Намедни беда со мной приключилась. Прям, наваждение какое… Хотела принесть тебе водицы святой с храма Божьего, да какая-то кошка приблудная в дом заскочила. Махнула хвостом, бутыль разбила, тварь окаянная. Пошла вновь в церкву, - птица черная налетела. Кружит и кричит, крыльями машет. Пройти не дает. Не к добру это…

А Вася молчал, ибо даже не знал, что и ответить. Перед ним лицо маменьки родной плыло, как в тумане северном, словно мираж в мутной водице невской.

- Нашла я твой крестик крестильный! Носи, Васенька. И поможет тебе Боженька от всяких бед избавиться.

И, пока парень в себя не пришел, мать быстро ему крестик серебряный на шею повесила. Посветлело лицо у купца Скородумова. Улыбнулся, возрадовался. Приказал подать пирогов с капустою и самовар поставить. Матушку чаем с крендельками попотчевать.

 

Однако, суетливый день быстро пролетел, и вновь тоска любовная стала Васю тиранить. Жилы тянуть из тела младого. Сперва не хотел он идти в дом нечистый, боялся ведьмы. Но опосля порешил, что все ужасы ему лишь привиделись. Пьяный же был изрядно. А чего только пьяному не померещится? Нет там никакого паука черного, морок это! Обман! Да и следов огня на светлом лице не видать. Такой же Васька румяный да пригожий, как и всегда. Завидный жених и любовник!

Вышел купец на шумную улицу и прямиком пошел в Елисеевский. Прикупил две бутылки коньяку заграничного да тортик с вишенкой. Лихой, возбужденный, на крыльях страсти парящий, заглянул третьей ночью белоглазой в дом знакомый, к полюбовнице.

- Гостей принимаете?

- Принимаем… Принимаем! Опять с шампанью приперся? - ответила барыня, подбоченившись.

- Обижаешь, Светлана, - важно сказал купец. - Дорогой коньяк для тебя, душечка!

- Заходи, коли не шутишь.

- А где мама твоя? - спросил Василий осторожно.

- Да, в отъезде она…

Ну, и вновь покатилось по кривой да наклонной плоскости. Блудливые глаза да руки шаловливые быстро срамное дело сотворили. Открылось Васе лоно греха во всей своей бесстыдной красе. За бархатными занавесками, на подушках с пухом лебяжьем познал молодой барин страсть и огонь девицы ненасытной. Целовала милка теперь без всякой опаски, и даже пыталась зубками покусать. Но не сильно в том преуспела, ибо настороже был Василий.

В этот раз Скородумов поумнее себя вел. Сударушке полную чарочку наливал, а сам отпивал по малой граммулечке. Ибо все-таки помнил, что в предыдущую ночь приключилось. Хоть и не верил, что правда все.

Любовники еще час насладились друг дружкой и почивать решили. Только Вася не стал спать. Осторожно скользнул из-под байкового одеяла, к двери на цыпочках подкрался, дабы милую не будить. Оделся заранее благоразумно. И - вовремя! Лишь настырный нос за порог высунул - тяжелые шаги послышались. Идет старая, тапками драными по паркету шаркает. Кряхтит и ворчит. Вот-вот зайдет ведьма в дочкину комнату!

Что делать-то? То ли загрызут, то ли огнем пожгут! Все одно - смерть! Заприметил Василий старый шифоньер у ободранной стенки. Открыл и туда быстренько заховался. Меж платьев женских, как юркая моль, схоронился. Только притаился, как голоса женские послышались.

- Где-ж твой полюбовничек сладенькой?

- Ох… не знаю, маменька… Вроде, не уходил.

- Сыщи его мне, доченька! Я уж кастрюлю на огонь поставила. Больно хочется мяска свеженького. А тебе я его мужские принадлежности, так и быть, оставлю… Знаю, любишь ты маленькое да мягонькое…

- Да погоди ты, маманя! Я еще Ваською не натешилась! У тебя же запас есть в дальнем погребе!

- Э… То жилистое, дряблое. Петрушка худой твой оказался. Кожа да кости.

Услышал такие слова Василий и затрясся мелко. Пот холодный потек по коже, страх липкой паутиной сковал все конечности, в животе будто оборвалось что-то. Испугался, - сейчас найдут его, да на медленном огне, как куренка, сварят.

- Пойдем, милая, на кухню, попьем кровушки. Твой хахаль, чай, в ванной сидит, блуд смывает. Ну, и пусть, чистое мясо полезней будет. Никака холера не пристанет!

- Подожди, маман, дай накину что-нибудь. Ведь я ж голая.

И вмиг приоткрылась дверь шифоньера. Вася рот рукою заткнул, в темный угол забился, как таракан. Сжался, скукожился. Спиной о стенку хилую притулился, голову под подолом длинного сарафана спрятал. Ноги только не смог убрать, ибо в коленцах они не сгибались. Так и сидел да трясся.

Повезло Ваське, что темно было в комнатке. Рука женская слегка по голени чиркнула, махровой тканью провело по гусиной коже, да и снова закрылась шкафная дверца. Потом и комнатная дверь скрипнула, шаркающие шаги удаляться стали. Ушли людоедки на кухоньку.

Вылез Скородумов из шифоньера, и вновь скрип раздался. Оглянулся, а тут вторая дверца шкафная отворилась. И обмер купец, увидев, что на деревянных полочках находится. Знал он, конечно, что у любой женщины скелет в шкафу завсегда имеется, но, чтобы столько! Лежат белые черепушки рядками ровными, а снизу таблички приделаны аккуратные. «Петр», «Николай», «Степан»… А дальше увидел он место пустое, но табличка уже заранее приготовлена: «Василий»! И понял, что предрешена судьба человеческая с начала самого! С первой улыбки, с жеста первого знала Светлана, что за ней будет Скородумов ухлестывать! Полюбит отчаянно, соблазнит! И закончит жизнь свою в этой квартире проклятой!

Вышел в коридор любовник давешний да хотел улизнуть быстрее. Но никак не находил выхода. Открывались ему двери других комнат, а там видел всякое, что еще больше пугало и настораживало. То гроб лежит, оббитый красным бархатом, то кровать с белой простынею, вся кровью заляпанная, а в последней комнате два хлипких мужичка с рожками в карты играют да хохочут противно!

Дуриком попал в старую кухоньку, оглянулся боязливо. Пуста кухня оказалась. Нет ни ведьмы, ни дочки ее проказливой. Но, то что на столе Вася увидел, заставило сок желчный наружу вывернуть. Честь по чести, накрыт скоромный ужин для людоедочек! Два стакана с кровью алою, чуть дале, - банка, в ней бултыхаются пальчики. Разные пальцы, но все человеческие! И большие есть, и мизинчики, а рядом на вилочке малый палец с ноги наколот, будто огурчик солененький! На керогазе кастрюля кипит, ждет добра молодца на горячее!

И не услышал Василий, как хозяйка появилась.

- Заплутал, сладенькой? - прокряхтела старая с порога.

Обернулся Вася и увидел дряхлую ведьму, что большие желтые клыки скалила. Задрожал и обмер.

- Сам пришел к моему ужину! Молодец! Вот сейчас, выпью стаканчик, силушки восстановлю да основательной готовкой займусь. Дочка тоже кушать просит! Укачал ты ее, соколик! Ты… это… Сними крестик-то, не балуй! - прошелестела старуха, а в руках теребит клубок ниток черных, жизнь высасывающий.

Ставня скрипнула, и порхнул в форточку малый воробушек. Еле летит, крылом подбитым воздух непослушный ловит. Решила споймать его старая, да не смогла. Прыти не хватило. А пичуга подлетела прям к Ваське, и так, ненароком, в бечеву, что крестик нательный держала, и клюнула. Соскочил с шеи крестик, да куда - непонятно! Купец глазами искал-искал, так и не понял. Испугался, что последнего защитника потерял. Будто горячими клещами сердце стиснуло! Отпрянул человек к стенке, к шкафу посудному. И сил последних лишился.

А ведьма оставила воробья, подошла к столу по-хозяйски. Поняла карга, что не убежит от нее теперь мясной ужин, усмехнулась да и залпом стакан крови выпила.

Ящик стола открыла, достала нож разделочный, но только им замахнулась, как искривилось лицо старческое от боли неописуемой. Упала чудовищная крокодилица наземь, руки-ноги волосьями обросли, обратилась ведьма в паука черного, но, оставшись с лицом человеческим. Заорала надрывно и недужно. Выронила людоедка клубок с ниткой черною. Задымилась вся, лицо покорежилось и трухой гнилою рассыпалось. А опосля и скелет желтыми огоньками заискрил, на мелкие косточки развалился.

Разжались адские клещи, отпустило сердце. Ожил Василий и увидел среди мертвых останков крестик свой серебряный, что абсолютно целехонек лежал и дымился. Понял Скородумов тогда, что крест в стакан с кровушкой попал, и подавилась им ведьма проклятая!

Только этим еще все не кончилось! На пороге возникла барыня-полюбовница! В рубашечке белой, с руками, по локотки кровью покрытыми! Распахнула ресницы тяжелые и посмотрела очами белоглазыми, сплошь беленой затянутыми, беззрачковыми! Зашипела, словно кошка лесная, когти выпустила.

Закричал Вася, прыгнул на стол, да в раму оконную рыбкой нырнул, провалился. Камнем вылетел из дома, вместе со стеклами…

Повезло Скородумову. Хотя и этаж невысокий, но все же мог покалечиться, кабы не телега, что внизу с сеном стояла. Упал в нее, аки куль, молодой купец. Очухался. Встал. Нащупал в копне одежду, кровью пропахшую, да пара обглоданных косточек на мостовую вывалилась.

Думать долго не стал, выкарабкался и пустился наутек от дома проклятого! Вот оно, колдовство злодейское! Вот какова она, ночь блудливая, белоглазая!

 

После третьей ночи Василию не так плохо было, как ранее. Быстро в себя пришел молодец. К полудню очухался, уже и нет ничего на душе. Ни тоски смертной, ни томленья любовного. Вышло все, как и не было. Словно рябь мелкая прошла по воде, и вновь чисто! Снова бодр и весел молодой купец! День, второй, - и все успокоилось. Да и дела торговые быстро в гору пошли, барыши богатые замаячили.

Однако через неделю, вечером пасмурным потянуло молодца на старое Смоленское кладбище. Незнамо почему повлекло, неведомой силою потащило. Ноги сами собой привели на место скорбное.

Идет Скородумов, каждого шороха сторонится. Кресты ветхие, как ему кажется, ходуном ходят, в замшелых склепах крышки гробовые хлопают. Вороны черные кружат, глазами зыркают. Собака грязная подошла, оскалилась. Чуть дальше - памятник героя войны с постамента сдвинулся, тяжелой дланью махнул…

Боится, Василий, даже своей тени опасается, но сила неведомая вглубь кладбища неуклонно тащит. Зовет за собой, словно дудочка колдовская.

Вышел на место чистое, где могила новая показалась. Без креста погребение, лишь холм землицы свежей насыпан. И таблички никакой нет!

Ветер подул, холодный, северный, и почувствовал Вася, что сзади идет кто-то! Обернулся. Стоит Света, полюбовница его бывшая. Вся в шелка разряженная да напомаженная. Глазиком хитро моргает, зубки белые обнажает.

- Любый мой! За что ж ты меня, бросил, аки собачку безродную? Я ведь люблю тебя, ласковый мой! Бери меня, ибо я твоя вся, как есть. Владей мной, как полноправный господин!

Посторонился Скородумов, ибо знал уже, что эта ведьмина белоглазая дочь! Эта мерзкая тварь его выманила, дабы совершить на кладбище грех блудодейный. Богопротивно это - на месте скорби и печали страсти греховной предаваться!

Отошел чуть назад купец, и тут ногой в могилу свежую провалился. И почуял, как хватает его рука холодная за лодыжку, вниз тянет. Перекрестился, вырвался.

Разворошило землю, могила разъехалась, и восстала из мертвых ведьма старая! С того света проклятая возвернулась! Выползло на свет божий страшилище! Глаза вытекли, незрячие, редкие волосья на ветру развеваются, желтый череп обнажая. Руки гадина тянет, коростой подернутые.

Спереди молодая, сзади старая! Одна другой нелегче! Приблизились твари нечистые, уже за грудки хватают и обнажают зубы острые! Меж двух огней оказался Васенька, и подумал, что настал его час последний!

И тут что-то свистнуло-дернуло, парень, как был, в могилу опустевшую провалился. Над головой заскрежетало-захлюпало, раздался девичий вой, вздох старческий заглушая. И бурая земля осыпалась, пеплом подернутая.

Затихло все. Вылез на свет Божий трясущийся бедолага и узрел, что обе людоедочки на краю могилы лежат распластаны. Мертвы окончательно! Обе ведьмы на грубый крест осиновый нанизаны. Рядом стоит убогий нищий, бледный и окровавленный, головой укоризненно качает.

- Для каждого живущего на земле крест заранее приготовлен, но для иных, неупокоенных, и его приходится затачивать…

Сказал и отвернулся. А Василий только хотел поблагодарить божьего человека, как пелена на глаза белесая навернулась. Лишь проморгался, - и нет убогого! Только малой серый воробушек на ветке сидит, чирикает.

 

С тех пор стал Вася Скородумов умней и мудрее. Боле не ходил в дома веселые, не искал никогда загульного блуда на стороне. И с хмельным стал осторожнее, лишь по большим праздникам красненьким угощался. Возлюбил жену свою законную, ибо нет ничего лучше для человека, чем добрая, верная и заботливая супружница. Прожил жизнь свою Скородумов хорошо и с почтением, чего и отпрыскам своим завещал…