Заставою называют сие место. В данной точке Мира, с постоянными координатами, стояли и стоять будут четыре дуба старинной работы, в четыре тысячи обхватов каждый. Хозяин есть у каждого, и меняются они с завидным постоянством, раз в двести или триста лет – кому как повезёт. Застава не пустует – для посторонних это становится понятным, как угодят в нежданный переплёт, местные привыкли и без надобности особой сюда не кажут нос.

Знаменитая застава, не обойдёшь и не объедешь; владельцы караванов платят дань исправно, поэтому один хоть – нет-нет, да и рискнёт, подкараулив час, прорваться мимо, чтобы сэкономить малость. Восьмое марта набежит, то день рождения, то свадьба с похоронами, то похороны со свадьбой, - чего ни бывало в этой жизни, а что и не было, то вот-вот случится.

Не всякий дуб удобствами может похвалиться, этот – да. Стандартное дупло, без изысков особых, способно сорок воинов принять и обогреть, а надо – сказочника, со всеми придуманными героями примет. В нужный час оно способно послужить Верховной ставкой и концертным залом, пока же радо и тому, что есть. Барахтень, Жожунец, Обрезь и Дорвата – бравые вояки, все сто сорок вёсен отмотал который, который тридцать; Дорвата третью отмечал на днях – славно посидели здесь же; что до самой службы, рекорд команды – три каравана как-то обслужили. Их усилиями, что ни день, кладовки ломятся, товар заморский на любой есть вкус. С местными забавами разговор другой: поделки выставляются в киоске придорожном, его хозяйка – Леди Шрапнель (так сама в декларацию записалась), не всякий день отпирает двери. Кто осмелится убрать подпорку да заглянуть без спросу, отведает ярость и таланты своенравной львицы на себе. Кто ни спросит, где красавицу раздобыли, ответ один и тот же: прибилась раз к заставе, преследователей отпугнули, с тех пор уборщицей калымит на полставки. Упрёкам отвечает – случится смена власти или в умах переворот, чтобы никто не брякнул позже, что без уважительной причины фонд пенсионный доит. Продуманная – завистники шепчут за спиной. Чем промышляет в выходные, сама не скажет, – люди говорят: семью разыскивает будто, при переезде вроде потерялась. Созрела девка – этаких очей поблизости не встретишь, ах, эти чёрные глаза, едва не до земли коса… Изящна, грациозна, оружием владеет не хуже опытных вояк. И разбежалась с караванами слава о красе, ей даже песню посвятил поэт, только робкого десятка оказался – сам не представил, а граммофон с пластинкой фирменной прислал. Тогда-то и узнали, что на заставе побывал Поэт, одним стишком который обессмертил своё имя.

Запомнился Дорвате первый разговор с нею.

- Твой дуб в четыре тысячи обхватов, - так в описи кто-то до тебя вписал. Сам хоть убедился?

– В первый же день. Ты же знаешь правила стариков, ткнуть салагу носом – хлебом не корми.

– Так четыре тысячи есть?

– При замерах дважды сбился, но смею уверить – гораздо больше. Не хочется предшественников подставлять, документы править, – им перепадёт. Никто не додумался сказать в оправдание, что дуб растёт не только ввысь.

 

Вот и всё, пожалуй, что было известно до дня сего. Всё то же небо с брызгами мелких облаков, шумит листва на дубах могучих, верхушки задевают облака да тени медленно переползают по траве в направлении восточном. И то, что кажется отдыхом на природе четверых удальцов, чистое заблуждение. Лишь в полуверсте появилась утка – меткая стрела погналась за обедом…

 

– Тебе бросать, салага, не зевай!

Дорвата кости сгрёб, на глазок прикинул, как лягут, да торжества момент задвинул в нижний ящик незримого стола. Вот когда зарекомендует и застолбит в коллективе нишу, поставит личный стол, за которым выигрывал все чемпионаты, пока науки постигал, пока выслушивал унижения, что тройку ему ставят с великою натяжкой, и только из расчёта, что заведения знамён не опозорит. В училище Дорвата как-то сразу определился с ремеслом, игра в шальные кости засосала; донага иных сокурсников раздевал и тотчас одевал – с выигрышем расставался, заручаясь дружбой, лишь липовым передовикам и карьеристам спуску не давал. Сразиться с чемпионом для самоутвержденья всяк мечтал. В училище вообще-то равных не было ему по этой части, зато по большинству предметов «трояк» преследовал неотступно; на последнем курсе мастер Магии поделился тайной: «И я, бывало, бил чемпионов, с успехом переменным, ты превзошёл многих, о ком живёт слава в этих стенах. Учителю старому спасибо, надоумил: жизнь, полученную авансом, следует пройти, ступенька за ступенькой, с одной лишь целью – научиться различать. Всё есть Свет. Распознать его источник – первая задача. Все страсти – мелкие потуги, в итоге сам поймёшь однажды. Не опоздать бы да успеть исправить, и тогда…» - «Что тогда?» - «Можно заслужить Путёвку».

 

Попасть в Мир человеков, получить прописку, пройти множество воплощений – это даже не мечта. О том твердят на факультативе, девятый курс - и после; настоящему воину факультативы ни к чему. Как-то так устроена система, что перед будущими соловьями-разбойниками такой не ставится задачи; грабить караваны, наказывать людей за мелкие страстишки куда прибыльней и забавней. Напуганный человек бесконтрольно отдаёт флюиды жизни – готовую энергию, пропущенную через его тело. Энергия нужна всем, и чем удачнее расположена застава, тем личный состав богаче. Не о барахле опять же речь, о флюидах: без них и века не протянешь, про то и первокурсник знает.  А нынче, когда Знаний у людей нет и в помине, работа упростилась многократно, особенно с новопреставленным народом. Покойнички долго пребывают в шоке, уразумев, что жизнь продолжается и после смерти. Именно таких нанимают караванщики, как дешёвую рабсилу.

 

Метнул Дорвата кости, буквально взглядом, у соперника под носом, пятый кубик из семи перевернул. Выигрышная комбинация распалась.

– Тебе идти за уткой!

Слово старшего товарища – то, что надо, отлучкой самовольной никто не назовёт. Питание личного состава, опять же, разнообразить никогда не помешает, в ручье неподалёку шастает форель, и рыбный день случается не редко, пока в наличии есть хоть один крючок… Опытные караванщики знают, чем одарить команду и почти устроить беспрепятственный проезд. Ушлые наживкой всесезонною снабдят, а то и заморской всячиной: манками, блёснами, поплавками…

Поправил поясок с карманами Дорвата, дунул по верёвке вниз, невольно вспомнив, как его приветили в день первый службы: «Это в училище для неучей скрипят лифты, в реальности всё гораздо прозаичней». Приходит на заставу новичок – ему досмотр по всем статьям: рост, вес, владение луком, булавой и палашом обязан показать; и поясок с карманами проверят. По выходу из училища выпускники получают их, как признак школы. Как и диплом установленного образца.

 

К слову. Повстречаться нос к носу с соловьём-разбойником – не всегда к удаче, в летописях встречаем случаи, будто соловей богатым кого-то сделал – скажем, подарил неразменный рубль или обменял на какую безделушку. Или дурнушку в красную девицу превратил, взял на себя её уродства. Вот почему соловьёв-разбойников уродами малюют, не ведая либо не зная правды.  Судачат люди – как выглядит соловей-разбойник.  Толку спорить: если оберёт у кого уродство нынче, завтра не узнаешь. В общем коли – это груда мышц, шерстью неуместно, точно хлопьями покрыто тело; рожа – лучше и не вспоминать, и явных признаков половых не имеет. А правильно работают мозги – субъект вдвойне опасен.

Но вернёмся к дамам. В прошлом сезоне одна к Дорвате подкатила – о будущем речь завела: «Ты ведь хочешь человеком стать, вот и помоги. В прошлом воплощении службу соловьём-разбойником несла я, сорок девиц красавицами вернула Миру, теперь сама в помощи нуждаюсь».

 

В летописях да в хрестоматиях описаны похожие случаи, только Дорвата прогулял не один урок, на заднем дворе училища гонял бабочек либо отстаивал чемпионский титул. И экземпляр летописи ему попался с вырванной страницей, где, между прочим, говорилось, почему соловьёв-разбойников в Книгу Красную должно занести. Не дело, если пьяный муж залезет на сосну и станет обирать прохожих; урон немалый может нанести, да и дискредитирует саму идею, промысел законный…

Что до девки, Дорвата сам не рад уж: обещал подумать, так с тех пор она проходу не даёт. Не то чтобы под окнами маячит, - наглости такой ей бы не простили; тонкость есть одна: отец её разводит уток, да каких! Совсем не избалованы диетами, европейские эталоны не применишь к ним. И девицы под стать: иные выглядят неплохо, с небольшим дефектом… Одним словом, утиною походкой поражают; заметил где - так и знай, у соловья-разбойника аудиенцию имела… Потому и нет переводу красавицам на Руси, верно, только красота бывает разной. Одна дарована свыше, за прошлые заслуги, другая – разными способами, и описанным, в том числе.

Зашагал Дорвата прочь от заставы, исподлобья зыркает по сторонам –подружка не мелькнёт ли. Лес расступается пред ним, клонятся травы, а спину жжёт – нет сил терпеть, но куда деваться? За ним следили три пары глаз, пока не исчез из виду.

 

Сгрёб Барахтень кости со стола, в карман отправил. Предстоял серьёзный разговор.

– Что скажете, братва?

– Речь, надо понимать, о Дорвате? Тёмная лошадка, прикидывается простаком. Надо бы в училище запрос отправить, чем там прославился. – Жожунец прочистил горло, поправился: – Не волнуйся, не запамятовал, директор в левое ухо лично вложил напутственное слово: «Чтобы твоей рожи я не видел впредь! Услышу, за разум взялся будто, покрыл себя славой неувядаемой на заставе Н-ской, удостоился дюжины медалей – не поверю!»

Обрезь в кружке как раз вскипятил воды, убрал в карман солнечную линзу, чайку ядрёного засыпал; заводная ложечка пошла по кружке с равномерным перезвоном.

– По-моему, всё не так уж плохо. Пришёлся ли ко двору парнишка? Это себе в актив запиши «спасибо». Мы словно подвига ждём, проказы, а он – один из нас. Возможно, где-то и в чём-то лучше. Будь же справедлив: с охраной каравана договорился – семь слов употребил, и сопротивления не оказала.

– Эдак разучимся оружием владеть – сдавай в металлолом! Ура! У нас же появились перспективы. Для потомственных бойцов дипломатические откроем курсы. Бельё нательное натянем, перчатки, фраки… Тьфу!

– У него диплом, небось, трещит от пятёрок, куда нам? – Жожунец глаз повадливо скосил – как старослужащий воспримет.

– Кто видел тот диплом? По закону, раз потребовал к досмотру, то и свой полагается предъявить, а мне срамиться ни к чему. – Барахтень вцепился в сук дежурный, подтянулся наверх, с него глянул на просторы. – Возвращается с добычей. Странно, целился-то я в одну, он пару тащит.

– Что ж непонятного? Понравиться спешит, пошёл четвёртый год, как ворота доверия штурмует. Сам в его годы сколько притирался к коллективу?

Барахтень задумался над простым вопросом. Надумал:

– Ладно, Обрезь, сними замок. Пусть отличник познакомится со службой изнутри.

 

Меж тем, Дорвата нёс добычу, размышляя над словами девки. «Ты же не дубина, как Плафон: как люди размножаются, выпытывать не станешь». Барахтеня местные называют Плафоном, вот это новость. И открылась правда: всех девок перещупал прежде, чем красавицами делать… В порыве откровения, добавила она: «Он же висит плафоном в девичьих спальнях, прикинется мухой или с птицей кристалл подкинет в баню, - через него кино своё мерзкое смотрит, называется «Прямая трансляция». При уборке найдём – отнесём к ведунье, она и раскусит: экий страстотерпец, говорит, у бесполого что за напасть? Значит, край Света уж недалече».

 

Краем Света давно стращают – как новый царь, так и грозят краем: бей, баба, горшки, чтобы ворогу не достались! – Дорвата ступил под сень Третьего дуба, его ещё столовским называют. Оглянулся назад – задул свой след, подул на уток – перья вон. Научишься, раз поваром четвёртый год.

Его уже ждали.

– Где стрела?

– Разве меня не за уткой отправляли?

– Чеши назад и найди! По дороге сказку сочини, откуда есть вторая утка. Пока что не слыхать, чтобы божьи твари сами под выстрел лезли.

Дорвата почесал шерсть на груди, помешкал. Искоса оценил настроение команды и вытащил из складок, какие ниже пояса, шерстью сплошной покрытых, ту самую стрелу. Её редкое достоинство – в кольцо свиваться, лишь надобность в прямоте остынет… И так не ко времени сороку принесло – запыхалась, но что тут понимать? На подходе караван.

– Тревога! Повезло тебе, салага. – Барахтень приложил лапу козырьком ко лбу, окрестности обозреть готов. По идее, вторая сорока должна быть с минуты на минуту; счёту обучена она: сколько в караване охраны, столько раз и протрещит. Третья могла бы сообщить в общих чертах о грузе: гражданский, военный или налоговики пошли экспедицией по Миру, казну пополнить. Но нет сорок, значит, прикормил владелец, вытряхнул на дорогу кашу. Пока от пуза не нажрутся, о долге ни за что не вспомнят.  И даже страх быть посаженными в клетку, на паёк голодный, их не остановит. – Твари!

– Когда чиновники крадут, что спрашивать с глупой птицы? – осмелился напомнить Обрезь. Поясок с оружием в талии застегнул, примерился к казённой булаве, - сегодня он не в форме, поэтому подобрал полегче; бой предстоит с противником коварным; до кровопролития дойдёт, бить наповал – оно вернее, когда охраны маловато. Ради наживы на что ни идут ловкачи, и это «в экономии целях» называют. Время такое: всякой глупости оправдание находят.

Дорвата по привычке взял образец потяжелее. Штука на испуг. Её заметив, не всякий поспешит навстречу. Но в свалке, или «в бою ближнем», как по-учёному дерзят учителя, не бывавшие на поле боя, лучше избавиться от неё и взяться за трофеи. Оружие противника не раз проверено в бою, подвоха не ищи, и тут уж сила не на стороне заблудших.

 

На горизонте облако пыли расползалось вширь, Барахтень помрачнел с лица. В ладоши хлопнул – слетелись на его плечи голуби-почтовики, набросил каждому тесёмку с камушком на шею да выпроводил в неблизкий путь. Личный состав проводил их долгим взглядом: только бы не опоздала помощь!

Наконец, вторая тварь явилась. Сорока-счетовод предательски тяжело на ветку села, через одышку начала считать. Жожунец пошёл готовить клизму, пока Обрезь зарубки делал на стволе дуба, как до тысячи дошёл – так и сбился.

Виновницу потребовал к себе для доклада Барахтень – птица нехотя повиновалась, села на запястье, продолжая счёт. Искоса таращилась на клетку, борясь с собой: и соблазн велик удрать, и со стрелою меткой состязаться не хотелось. Опять же, продовольственный паёк, безбедное прожитьё – терять-то есть что; на других заставах кормят хуже. Разведчикам положено в подробности вникать.

 

 

Сплошною пеленой надвигалась сила. Кто хотел, тот слышал запах сильных тел, почти видел лица потные и взгляды, алчущие битвы. Там, под копытами, умирали травы, плодородный слой эрозии подвергался. В окрестностях замолкли птицы, и бесшумный хищник позиции занимал, - отведать человечины, свежего мясца иному в жизни доведётся только раз.

Пока суть да дело, над головами воинов заставы затрещала ветка. Третья предательница сама полезла в клетку, оттуда знак подала – ухватила клювом обоюдоострый прутик: дескать, я всё уточнила, караван военный… На что рассчитывает она? В обстоятельствах иных позволительно снисхожденье. Вот как оно бывает: кормишь, одеваешь, обуваешь, в ответ – фрагментарная благодарность… Не лучший день для испытания терпения на прочность, забытости обид. Проштрафиться лишь стоит – так и всплывут.

Теперь и ветер притаился, копил силёнку в виде предметов инородных; лихой народ завёлся на Руси – так и норовит леса загадить, говоря: лес – не дом, всё стерпит. Как знать, кого зацепит шифера обломок, кому покрышка переломает кости, кто задохнётся в целлофане, - все на учёте: в следующей жизни каждый землю будет грызть и добывать свой мусор…

Нынче Ветру лотерея: не обойдутся соловьи-разбойники сами – крайний случай, призовут. Бушуйка, как один из местных хулиганов, в пружину свился, в овражке притаился тёмном. Никого в живых не оставляет, если разойдётся.

 

Барахтень обратился с речью к личному составу:

– Жожунец и Обрезь, вы побывали в переделках, не мне учить вас. И день сегодняшний вряд ли исключением станет. Бушуйка спрятался – беду чует, как бы не пришлось за помощью идти-просить. А что молодое пополнение  мыслит, природное это явление наблюдая?

– Есть масса вариантов. Скажем, папа не принёс получку. – Дорвата шуткой будто собрался обстановку разрядить.

– Поясни момент, отличник.

– Папа работает султаном. Закати жена скандал – он поднимет войско.

Барахтень примерился к версии юнца.

– С последствиями дамской логики соперничать не доводилось. Неужто преподают такой предмет мудрёный?

– Наука в этом случае бессильна. Если и напишут труд, то, скорей всего, не в этой жизни.

– Как же быть? Я чувствую себя к экзамену не готовым.

– Можно пропустить, закрыть глаза, - Жожунец созорничал, выдал вроде шутку, но с надеждой: вдруг кому понравится идея?

– Понятно. Я от тебя иного и не ждал. Что нам скажет Обрезь?

– Пропустить-то можно. И ударить с тыла!

– Погоди. Коль нашествие мы принимаем, как дамской политики результат, как в тыл зайти ей? Надо было накануне заскочить в трактир или чайхану, разогнать игроков, да доставить султана целым и невредимым к жене, сдать с кошельком под роспись.

– Пошли, чего тянуть? – Дорвате слова Жожунца бессмысленными показались. Реакция остальных воинов его переубедила: каждый стал вспоминать, чем занят был вчера. По сути, они готовы отказаться от всего, что нажито трудом.  И это – от завтрака, обеда и ужина, лёгкого бодрствования в тени прохладной, раз не было каравана… Но каким образом собираются вчерашний день вернуть они, внести поправки?

Как знак беды, вернулись голуби ни с чем. Вернее – с тем же грузом; никто не откликнулся с застав соседних, точно сами в похожее положение угодили. И собрание постановило – действовать самим.

 

Слушал Дорвата, слушал и помалу приходил в ужас. «Становясь первым в одном деле, ты невольно отстаёшь по другим дисциплинам», - древняя мудрость получала подтверждение наяву. Деньков несколько припомнилось ему, слонялся на заднем дворе училища в полном одиночестве. Тема «Как вернуть день вчерашний» его не привлекла, тем более, за две недели до самого предмета была разрекламирована широко и мощно. «Что я забыл во дне вчерашнем? Вчерашние соперники выиграть не дадут, у них все ходы будут записаны на шпаргалках».

Что в таком случае надо? У старших подучиться.

Механически подчиняясь общему порыву, он устремился на вершину. Свой дуб Дорвата знал на «тройку», может, с плюсом. Скакать с ветки на ветку, вспугивая квартирантов, труд не сложный, разве заодно нагружать мозги и подсчитать приплод. Тысячи разных видов птицы профессионально обживали этажи, устроили целый мегаполис: кварталы, офисы, заправки, подобие церквей и синагог, своя полиция и прочие структуры, с одной лишь разницей – светофоров нет. Они не нужны там, где головы свободны.

Когда в училище проходили язык птиц, Дорвата подтверждал звание чемпиона. Какой-то выскочка с первого курса легко побеждал матёрых игроков, вот и до него добрался. Безжалостным и бескомпромиссным вышел бой, летели пух и перья; шерстью будущие защитники отечества обрастают ко второму курсу, к зиме - в зависимости от прогноза на морозы.

 

Он поднажал. Товарищи ушли далеко вперёд, сухой птичий помёт так и струился сверху… Игра ещё такая есть: «Кто последний – тот в помёте». Отметка «40-й этаж» давно осталась позади, и общежитие орлов открылось его взору. Зря болтают, что не уживаются они – бьются смертным боем. Может быть, когда-нибудь… когда лихая сила покусится и завалит дуб один… Ну, тогда только, пока же места всем хватает, нечего делить.

На самой вершине никого, – Дорвата обогнал своих, если не затеяли какую пакость. Старослужащий не преминёт ткнуть носом салажонка, позубоскалить после.

Он перехватил побег центральный, ногу утвердил и огляделся. Если на трёх китах такая держится красота – оно того стоит. А вот и армия пылит… во главе, на белом скакуне, страшно раздражён и непреклонен, человек в чалме. Порхает над щитами смерти дух, блеснёт отражением остриё копья, кривые сабельки в ножнах спят, ещё не ведают, что работа близко. Уж в двух верстах, и с нашей стороны никто ничего не предпринимает.

Что-то здесь не так.

Недолго думая, на хитрость отважился салажонок. Со стороны могло показаться – сорвался: собственно, так оно и было, на длину верёвки. И повис где-то там, вниз головой, пришёл в себя да вновь пошёл на штурм вершины. А там товарищи его, не тратя время даром, к солнышку воздели руки, и ну молить – вспять воротись! Им тут же подпевают птицы – прорва голосов… Вот тебе и повторение пройденного материала, подумал про себя Дорвата. Вот, значит, как: призвать на помощь тысячи голосов… Не голосовать на выборах, а жилище предоставить… Их и просить почти не надо: они твою программу не задумываясь поддержат, ничуть не сомневаясь, что это правильно, для блага общего так надо…

 

Дорвата пристроился на сук в виде лежанки (как срослись однажды ветки), ждать стал. Под шелест листьев, кажется, задремал и очнулся от того, что Мир изменился, что-то в нём не так пошло. Дорвата выглянул с ближайшего НП – к полудню маршировало Солнце, под яростный птичий гам; нет-нет – да и доносились голоса: Барахтеня – с хрипотцой, Обрезь с Жожунцом подвывали, точно при колке дров в расклин лапами угодили. «По-моему, искренней не слышал», - признал Дорвата. Чтобы мольба дошла, хормейстер идеальный должен подобрать состав; творить молитву – мало рот иметь.

 

Вот Солнце покатилось на восток, набирая скорость. Вот наполовину скрылось, вот уж четвертинка… Стемнело против правил, неба чёрного матрас колючие сверлят звёзды: потревожили не в срок, откуда радость? Однако, безобразие не долго длилось. Лишь свет полыхнул на западе, товарищи по оружию хватались за верёвки, в листву нижних ярусов со свистом пролетели. Спустя несколько мгновений, Дорвата выглянул на твердь и убедился: все трое пустились в беспримерный бег, в ту сторону, где завтра, коль сегодня (как вчера) не постараться, возникнет пыль и станет угрожать.

Дорвата не поспешил за ними. Чем он мог помочь? Всё верно: не ведая, как найти источник завтрашней беды, можно навредить. Присоединиться – операцию поставить под удар: игровые заведения на четверых разделят, каждому выпадет просеять варианты, где крупные собираются игроки… Это вам не бросить кости, регулируя расклад и остановку. Спору нет, всякая игра лишена связи с реальной жизнью, потому и засасывает с потрохами.

 

Он прозевал, когда они воротились, - под утро где-то. Усталые, голодные, но ликующие победно. Разговоры затянулись за едой, повар потчевал да в подробности вникал, как вычислили тайный кабинет, как разогнали аферистов… Тут же и заснули. Дорвата со стола убрал, птицам отправил остатки пищи. Затем огляделся и нашёл непорядок: старый склад зияет чернотой. Обычно дверь закрыта на замок пудовый, сейчас замок с ключом лежат при входе, как нарочно. С училища запомнил, на любой заставе имеется уголок, где для потомков воины оставляют письмена на стенах.

Свечу затеплил, надписи пошёл читать.

«Боец, ты лишь один из тех, кто служит Миру. Ты должен знать, что люди, проходящие караванами мимо заставы, наказываются за жадность. Своею службой ты помогаешь им определиться, что есть главная ценность в жизни. Пока каждый не изменит ценностей шкалу, до тех пор приговорены бить ноги с караванами, а ты – их грабить. Сам тоже постарайся не попасть в зависимость от страстей и желаний, иначе настоящим воином тебе не быть».

«Если заметил, здесь есть бездонный ящик – слева, при входе. Избавься от того, что тебя томит, и стань свободным».

Другие надписи прочёл, вернулся к первым. Оглянулся на ящик с прорезью, почесал затылок. И, уже не раздумывая, спустил в щель кубиков комплект свой драгоценный. В комнатке посветлело, Дорвата задрал голову, спохватился и бросился наружу.

Светило раннее окропило свод небесный, павлином перья распустило. Горизонт был чист и нежен.  Но сердце ёкнуло от голоса в тиши.

– Значит, получилось! – Леди Шрапнель сидела чуть выше НП. По красоте и вправду ей нет равных. – Я уже боялась, придётся поработать. Ну, раз угроза миновала, пошли – тонкостям обучишь. Хочу Плафону нос утереть, подряд десяток раз выиграть в кости.  Завтра у девок банный день, вот и устрою взбучку.

Дорвата поумневшей головой качнул:

– Не получится. Я завязал.

*   *   *

Покинул свой овраг Бушуйка, потянулся; после небывалого напряженья члены затекли; пора вернуться к обязанностям бытовым – вредителя листвы нещадно сдуть, короеда выжить. Иначе дубы не простоят третью тыщу лет.

Застава к новым испытаниям готова: до ужина расписан рацион. Утка будет на обед, на ужин пока что голый чай. Если не забредёт караван со сладостями, с умеренной охраной.