Маленькая чужая женщина-зомби

 

- Магов расквартируй по особнякам на улице Восьми Пророков, - распорядился Фейнголд. - А местным прикажи переселиться в Белый квартал. Объясни им, что это временная мера и что любая порча имущества, случись таковая, будет возмещена в течение полугода. Если кто заартачится, припугни. Но никакого рукоприкладства, понял?

Маленький человечек с кожей серой, как давно остывшая зола, кивнул, быстрым движением пера сделал пометку в книжице и снова устремил на мастера Фейнголда взгляд немигающих глаз.

- Низшая нежить пусть встанет лагерем за стенами под присмотром анимистов. Думаю, тут возражений ни у кого не возникнет.

Гюнтер лишь пожал плечами, и Фейнголд в который раз подумал, что поступает глупо, оправдываясь перед своим секретарём. Гюнтер был всего лишь нежитью, пусть и высшей, из тех, кто не утратил при воскрешении способность мыслить. Такие, как он, просто не умеют осуждать приказы господина.

Для архимага и магистра некромантии, а теперь ещё и наместника Метоны Вальтер Фейнголд отличался непростительно богатым воображением.

- На этом всё? - спросил Фейнголд.

- Вы забыли про дракона, мессир, - отозвался секретарь.

- Про какого ещё дракона?

- Генерал Верротер в последнем письме упомянул, что прибудет в Метону на костяном драконе, и просил оборудовать для него стойло в черте города. Более того, настаивал на этом.

- Он что, совсем ополоумел? - простонал Фейнголд. - Притащить в мой город эту тварь...

Фейнголд много читал о костяных драконах, порочных созданиях, которые питаются страхами людей и как никто умеют добывать себе пищу. Один такой способен натворить в Метоне бед больше, чем дюжина самых голодных вампиров.

На мгновение Фейнголду захотелось на месяц исчезнуть из город. И пусть с его племянником ладит Гюнтер.

- Следует ли мне написать генералу, что вы не считаете возможным удовлетворить его просьбу?

- Нет, - досадливо отмахнулся Фейнголд.

В конце концов, его полномочия заканчивались там, где начинались полномочия Юлиана: Фейнголд был всего лишь наместником в одном из захваченных городов, а его племянник - генералом многотысячной армией, одной из тех, что скоро возьмут штурмом Целесту, столицу Иммерии.

- Прикажи расчистить и оградить торговую площадь у ратуши. Надеюсь, по пути в Метону Юлиан не наткнулся ещё на парочку драконьих могильников.

Голос наместника звучал невесело. Конечно, ему претила мысль, что костяная тварь будет наводить ужас на людей, доверия которых он, Фейнголд, добивался долгие месяцы. Но у него была и ещё одна причина для грусти. На рыночную площадь, ещё недавно носившую имя святого Бастиана, каждый день приходила его маленькая Катрин.

Впервые они встретились через неделю после штурма Метоны. Город ещё не оправился после удара - дождь не успел смыть копоть со стен, а время не вытянуло страх из людских душ. Катриона стала одной из первых - и, к большому сожалению Фейнголда, немногих - горожан, кто вернулся в Метону, хоть вместо белого пятигранника над ратушей теперь развевалось знамя с чёрной лилией. Деятельная и открытая, женщина быстро нашла общий язык с наместником. Когда дела в городе пошли на лад, она вышла на рыночную площадь с корзинкой овощей, что выращивали её дальние родственники на ферме близ Метоны.

Поначалу Фейнголд видел в Катрионе лишь надёжного союзника, но постепенно сквозь благодарность начало прорастать новое чувство, куда более глубокое. Он долго не замечал его, потом пытался спрятать на задворках сознания, потом и вовсе гнал от себя, но каждый раз оно оказывалось сильнее. И в конце концов Вальтеру Фейнголду пришлось признать, что на тридцать девятом году жизни он влюбился - влюбился впервые, и теперь совсем не понимает, как ему поступить.

То ли голос разума, то ли сдавленный шепоток страха подсказал ему не открываться Катрионе, пока не закончится война. Слишком многое лежало сейчас между ними. Но Фейнголд не смог запретить себе искать встречи с нею - даже в те дни, когда не мог найти для этого причины иной, кроме одного лишь желания её увидеть.

 

Вот и теперь ноги сами повели его на площадь, которой через считанные дни предстояло стать огромным стойлом для твари из кошмаров, но где сегодня всё ещё хозяйничала прекраснейшая из смертных.

Возможно, в те времена, когда в Метоне ещё заправляли иммерийцы, на площади яблоку негде было упасть, но теперь лишь несколько цветастых палаток сиротливо жались у фонтана в центре. За последние полтора года бронзовый ангел не проронил ни слезинки. Фейнголд находил это символичным: пресветлые твари часто заставляли рыдать других, но сами никогда не плакали.

Он понял, что не станет скучать по фонтану.

- Добрый день, мастер Фейнголд, - улыбнулась Катриона из-за прилавка. - Пришли за овощами к ужину?

- Добрый день, Катриона, - ответил Фейнголд, надеясь, что мученически дрогнувшие уголки его губ сложатся в ответную улыбку. - Уж не провидица ли ты, раз угадываешь мои желания?

- Не провидица, просто вас знаю. Вам ведь как обычно? - рассмеялась она.

- Как обычно, - кивнул он.

Пока Катриона выбирала из корзины томаты и стручковую фасоль посвежее, Фейнголд украдкой любовался ею - маленькой, подвижной и обманчиво хрупкой. Едва ли Катриона была намного младше него: она не прятала ни седых прядей в непослушных медно-рыжих волосах, ни тонких морщинок, которыми лучилось её доброе, всегда скорое на улыбку лицо. Хотя они оставались всё ещё невыносимо чужими друг другу, в мыслях Фейнголд уже звал её Катрин - своей маленькой Катрин.

- Тут рассказывали, что в Метону скоро костяной дракон прилетит. А нас из-за него с площади попросят, - как бы между делом спросила Катриона, ссыпая фасоль в холщовый мешок. - Да и вообще в эту часть города людей перестанут пускать. Правду говорят или врут, а, мастер Вальтер?

- Правду, - ответил тот, а потом вдруг спохватился, живо представив, как их с Катрионой навеки разделяет стена отчуждения, сложенная из костей злополучного дракона. - Но это ненадолго. Через полмесяца всё станет по-прежнему, обещаю.

- Вот и славно. Тогда мы пока с вашего позволения приютимся у ратуши, всё одно много места не займём, - улыбнулась Катриона. И, чуть помолчав, добавила. - А всё ж таки любопытно на гадину хоть одним глазком глянуть. Какой он, этот дракон?

- Злобный и очень опасный, - помрачнев, ответил Фейнголд. - Пожалуйста, держись от него подальше.

- Неужто за меня переживаете, мастер Вальтер? - ехидно сощурилась Катриона. - Вот уж не нужно. Я в свете иду, он меня убережет.

И, протянув ладонь, добавила:

- А с вас пять медяков, между прочим.

Прижимая к груди мешок с овощами, Фейнголд брёл домой и представлял, как сделает Катрионе предложение на следующий же день после падения Целесты. В своих мечтах он всегда был смелее, чем в жизни. Но кем бы он стал, если бы не верил, что любая мечта способна облечься в плоть? Наверное, ещё одним анимистом, цель всей жизни которого - поднять себе в услужение кучу старых драконьих костей.

 

Армия Юлиана прибыла в Метону хмурым осенним утром. Пока его люди хлопотали, расселяя прибывших магов по особнякам на улице Восьми пророков, сам Фейнголд в компании двух некромантов рангом помладше стоял на площади и, задрав голову, хмуро всматривался в низкие свинцовые тучи. Осеннее утро выдалось промозглым, и Фейнголд успел продрогнуть до костей, когда над городом показался дракон.

Фейнголд даже не услышал, а почувствовал, как по Метоне прокатился вздох изумления и ужаса. Каждая косточка чудовищного остова четко вырисовывалась на фоне туч - как будто неведомый художник взял мел и расчертил на тёмном небе набросок будущей картины.

На хребте твари у самой шеи примостился паланкин, занавески которого хлопали на ветру, вторя взмахам бесплотных крыльев.

Дракон опустился на землю в том самом месте, где ещё недавно горевал о судьбе Иммерии бронзовый ангел. Когти царапнули брусчатку, длинный хвост распластался по площади, чуть не пробив стену бывшей каретной мастерской. Дракон сложил крылья, по-кошачьи подобрал лапы и склонил клыкастую морду к земле, а из паланкина выбрался Юлиан и, опираясь на чёрный с изумрудным навершием посох, спустился вниз по драконьей шее, словно по мраморным ступеням.

Он был одет в тёмно-зелёный камзол, расшитый черными лилиями, который слишком ладно сидел на его по-юношески тонком теле. Зелёные глаза его властно смотрели из-под смоляно-чёрных ресниц, в ухе поблескивал крупный изумруд, а запястья прятались под массивными браслетами из чёрного агата. Малахитовые пуговицы и тронутые углем брови, отвороты из зелёного бархата и кольца из потемневшего серебра, черный паланкин и зловещее зелёное свечение в пустых глазницах дракона…

“И когда Юлиан, Тьма его побери, успел стать таким позёром?”

Несколько мгновений Фейнголд с племянником молча смотрели друг на друга, и Юлиан первым решился сломать старый лёд. Раскинув руки в стороны, он воскликнул:

- Дядюшка Вальтер! Как же я рад нашей встрече!

И Фейнголду не оставалось только шагнуть вперёд и обнять племянника, с которым они не виделись долгих восемь лет.

- Ты всё такой же, - заявил Юлиан, разжимая объятия. - Ничуть не изменился за эти годы.

- А вот ты изменился, и сильно, - ответил Фейнголд.

- Да, время не стоит на месте, - улыбнулся Юлиан, приняв слова дяди за комплимент. - Я многому научился и многого достиг. Но и ты не сидишь без дела. Мне докладывали, как здорово ты управляешься в этом городишке, чему я, признаться, поначалу был слегка удивлён. А потом подумал: какого демона, разве найдётся во всем Гуктахаре человек более способный ко всему на свете, чем мой дядя?

Фейнголд остался безучастным к лести, и на мгновение между бровями Юлиана показалась огорченная складка.

- Но скажи, что же стало с твоими исследованиями? - предпринял он новую попытку. - Никогда не поверю, что ты совсем их забросил.

- Не забросил, - покачал головой Фейнголд. - Конечно, в Метоне нет таких условий, как в столице… Но я справляюсь.

И, не сдержавшись, добавил:

- Вот уж не думал, что это будет тебе интересно.

Юлиан вздрогнул, а по щекам его разлился досадливый румянец, нарушив выдержанную гамму чёрного и зеленого.

Фейнголд, довольный его замешательством, сделал знак своим помощникам следить за драконом, а потом махнул племяннику рукой:

- Пойдём. Я покажу тебе дом.

 

Юлиана он решил поселить в особняке, ранее принадлежавшем мэру города. Фейнголду он казался слишком огромным и непомерно роскошным, но Юлиану сразу пришёлся по душе.

В малой гостиной уже растопили камин. Юлиан с наслаждением вытянул ноги у огня, да и Фейнголд, окутанный теплом, почувствовал, как к нему вернулось благодушие.

И тогда Юлиан решился на ещё одну попытку к примирению.

- В прошлый раз мы расстались не слишком хорошо, дядя. Вижу, что ты до сих пор обижен. Я виноват, что предал твоё доверие, и, конечно, мне не следовало говорить, что ты гонишься за химерой… Я правда очень сожалею об этом.

Он подался вперёд и вынудил Фейнголда встретиться с ним взглядом.

- Но подумай, если бы я остался с тобой, если бы не поступил в Академию, разве достиг бы того, что имею сейчас? Ты всегда с пренебрежением говорил об анимистах, но я стал одним из лучших во всем Гуктахаре. Мне нет и тридцати, а меня уже поставили во главе целой армии. Я оживил кости дракона! Кому ещё это удавалось?

Тень раздражения скользнула по лицу Фейнголда, и Юлиан, заметив это, перешёл в наступление.

- Признайся, ты всегда презирал искусства, в которых ничего не смыслишь. Да, я выбрал путь анимиста и больше не копаюсь с тобою в пыльных книгах, но неужели из-за этого ты никогда не сумеешь меня простить?

Фейнголд почувствовал, как к горлу подкатила горечь.

“В этих пыльных книгах крылись секреты, забытые века тому назад. Правда об истинном чуде посмертия, без которого некромантия превратилась из искусства в обычное ремесло. Я верил, что мы вдвоем придём к истокам тайны, но ты отступил, когда разгадка была уже так близка. Поддался на уговоры, поверил клевете, объявил меня безумцем… Сбежал в Академию, предпочтя власти над всей смертью лишь власть над плотью - трюкачество, которым некроманты нынче тешат самолюбие. Ты превратился в одного из многих, пусть даже лучшего среди них, вместо того, чтобы стать единственным. И предал не моё доверие, но истину”.

Вот, что хотел он ответить своему племяннику. Но сказал лишь:

- Раз ты нашёл своё место в жизни, я не стану держать на тебя зла.

И почувствовал, что не солгал. Его гнев улетучился, как затхлый запах из комнаты, где наконец распахнули окна. Пусть анимист, пусть выряженный, как на приём к королю, Юлиан всё-таки оставался его родной кровью. Фейнголд делил с племянником множество хороших воспоминаний, и ради них стоило если не простить его, то хотя бы попытаться понять.

Юлиан улыбнулся - наконец-то той по-мальчишески искренней улыбкой, что не сходила когда-то с его губ.

- Спасибо, дядя. Надеюсь, со временем мы снова станем добрыми друзьями.

Он откинулся на спинку кресла, агатовые браслеты глухо стукнули о резные подлокотники.

- Есть ещё кое-что, что я должен тебе сказать, - в голосе Юлиана слышалась нотка вины. - На то время, пока моя армия стоит под стенами города, командовать гарнизоном Метоны тоже буду я.

- Поступай, как считаешь нужным, - пожал плечами Фейнголд. - Ты генерал. Я не вправе тебе указывать.

- Когда мы выступим на Целесту, город вернётся к тебе в целости и сохранности, - пообещал Юлиан.

 

Хотя улицы Метоны в одночасье стали очень людными, Фейнголд издалека заприметил странную процессию, которая двигалась ему навстречу. Возглавлял её некромант, примерно одного возраста с Юлианом и одетый в подражание ему в цвета Гуктахара. За магом гуськом шли лысый здоровяк, ссутулившийся и странно поводящий руками впереди себя, и кто-то ещё, кого из-за спины здоровяка совсем не было видно.

Едва завидев их, Фейнголд еле слышно выругался, а потом встал поперёк дороги, преградив некроманту путь.

- Что ты творишь? - процедил он сквозь плотно сжатые зубы, боясь, что иначе не ограничится одним бранным словечком. - Я же ясно сказал Юлиану - никаких зомби в городе.

Маг оказался не робкого десятка. Отступив на шаг, чтобы не смотреть на Фейнголда снизу вверх, он презрительно бросил:

- А кто ты такой, чтобы ставить условия генералу Верротеру?

Фейнголд понял, что в своей удобной и тёплой, но до непритязательности простой одежде выглядит в глазах светловолосого даже не простолюдином, а наглой деревенщиной.

- Я - Вальтер Фейнголд, уже полтора года как наместник в Метоне. А вот ты, видно, хочешь пустить мою работу дохлому псу под хвост, раз привёл сюда зомби.

Вызов погас в глазах некроманта, и теперь Фейнголд не смог не заметить, как смешно он смотрится - белобрысый, с будто выцветшими, едва заметными на простоватом лице бровями и ресницами - в своём торжественно мрачном одеянии.

- Не привёл, а увожу, - буркнул маг. - Эти двое, то ли любопытных слишком, то ли смелых, прокрались к дракону час назад. Ну, вот тварь ими и позавтракала. А я что… Я пришёл и подумал, не пропадать же теперь материалу?

- И потом провел пару живых мертвецов через весь город… Ты хоть понимаешь, сколько неприятностей тебя ждёт, если их заметил кто-нибудь из родных или друзей?

Некромант упрямо выпятил нижнюю губу. Конечно же, он, проведший всю свою недолгую жизнь в столице, где едва испустивший дух человек тут же превращается в материал для работы, ничего не понимал.

- Я оставил двух некромантов сторожить дракона. Куда они делись?

- Генерал Верротер приказал магам из гарнизона сменить тех, что остались в лагере. Наши-то уже два месяца нормальной постели не видели. Вот мы с ними… то есть они немного и разминулись.

“Юлиан, мальчик мой! - подумал Фейнголд. - Если уж ты и собрался наводить в городе новые порядки, то хоть не руками таких дураков”.

Он ещё раз пригляделся к лысому мертвецу и понял, что ни разу не видел его в городе. Как бы паршиво это ни звучало, Фейнголд надеялся, что здоровяк поселился в Метоне недавно и ещё не успел обрасти ни семьей, ни друзьями. Тогда замести следы будет намного проще.

Фейнголд заглянул лысому за спину, чтобы проверить, кому ещё не повезло очутиться сегодня на рыночной площади - и словно сам заглянул в глаза дракону. Перед ним стояла Катриона.

Она будто бы совсем не изменилась, лишь по подолу и рукавам платья - надо же, тоже зелёного! - расползлись пыльные пятна. Но из взгляда - когда-то цепкого, насмешливого взгляда - ушла жизнь, оставив от Катрионы лишь пустую оболочку.

Его маленькая Катрин стала зомби.

Сила заструилась сквозь пальцы Фейнголда, и бережно, словно дотронувшись влажной губкой до загноившейся раны, он снял с Катрионы свежую, ещё не успевшую запечататься метку, а потом, прошептав “прости”, заменил своей.

- Э-эй! - попробовал было вмешаться белобрысый.

Но Фейнголд перебил его коротким:

- Пошёл вон.

И хотя тихий голос наместника не дрогнул ни от гнева, ни от боли, молодой некромант развернулся на каблуках и поспешил к западным воротам, а лысый зомби послушно побрел за ним следом. И Фейнголд остался один на один с Катрионой, ещё недавно бывшей его счастьем, а теперь ставшей его бедою.

Он впервые позволил себе взять её за руку, ещё не успевшую отдать тепло осенней непогоде. И они медленно побрели к дому, в который Фейнголд хотел однажды привести свою Катрин невестой.

 

Только оказавшись в полумраке вестибюля собственного дома, Фейнголд дал волю чувствам. Катриона стояла у дверей, равно безучастная к его мольбам, слезам и ярости. Фейнголд заметил, что с её лица исчезли даже морщинки, отпечаток доброй души, что с годами проступает в уголках глаз и губ.

Чуть успокоившись, он, стараясь обернуть приказы мягкими просьбами, проводил Катриону в гостиную и усадил в кресло, где она застыла в неудобной, болезненно неестественной позе.

- Cвет не уберег тебя, маленькая Катрин, - коснулся Фейнголд седой пряди в рыжих волосах. - И я - не уберёг.

Теперь Катриона была хуже, чем мертвой. Короткий ритуал, безыскусный и грязный, как плевок под ноги, превратил её в пустую оболочку. Заводную игрушку с невидимой меткой вместо ключа, заменившей ей разом и сердце, и душу, и разум.

- Посмотри на меня, - она подняла на него пустой взгляд прежде, чем он успел добавить, - пожалуйста.

- Ты помнишь, как меня зовут?

Она издала гортанный звук.

- Помнишь, как мы познакомились? Как я купил у тебя целую корзину овощей, когда ты впервые вышла с нею на площадь?

Всё тот же гортанный звук был ему ответом.

- Знаешь, раньше я никогда не пробовал стручковую фасоль.

Тишина.

Фейнголд тяжело опустился на пол рядом с креслом. Посмертие само по себе являлось лишь слабым отзвуком жизни, а для Катрионы выбрали худшее из посмертий. Пути назад не было, и развязка казалась слишком очевидной даже Фейнголду, человеку с непростительно богатым воображением. Интересно, возненавидит ли он Катриону ещё до того, как её плоть начнёт разлагаться?

Эта холодная, злая мысль словно окатила Фейнголда ковшом ледяной воды. И разум его, отравленный горем, вдруг очистился, ожил, заработал с привычной скоростью, сердце забилось чаще, даже пальцы затрепетали, словно пытались нащупать что-то важное. Если способ вернуть Катриону всё-таки существует, если всё это время он лежал на поверхности, скрытый от анимистов лишь пылью старых предрассудков... То Фейнголд обязан отыскать его - хотя бы попытаться отыскать. Ради любви к Катрионе и ради ненависти к слову “невозможно”.

- Я что-нибудь придумаю, - пробормотал он, поднявшись на ноги и расправив плечи. - Я не оставлю тебя такой.

 

Следующие дни Фейнголд почти не покидал дома. Просыпаясь, он с раздражением выслушивал привычно подробные утренние отчёты от привычно степенного Гюнтера, а потом удалялся в кабинет, пропахший пылью, чернилами и старой бумагой. Лихорадочно перелистывал страницы книг, вчитываясь в выцветшие пометки на полях - и откладывал в сторону, постепенно превращая привычный беспорядок в хаос. Зацепок не было.

Когда буквы перед глазами сливались в сплошную чернильную кляксу, он возвращался к Катрионе. Она оставалась равнодушна к шуткам и воспоминаниям, не понимала вопросов, зато быстро исполняла даже самые осторожные приказы. Поначалу Фейнголд боялся и притронуться к ней лишний раз, но в конце концов позволил исследователю внутри себя на время брать верх над влюбленным.

В эти мгновения Катриона превращалась для него в сложное переплетение невидимых глазу нитей, проходящих сквозь тело и окружавших его плотной сетью. Некоторые из нитей были оборваны, другие - грубо связаны во время ритуала. В самом центра тончайшего кружева зияла дыра, и её закрывала уродливой заплаткой метка анимиста. Каждый раз, когда Фейнголд цеплялся за новую нить, пытаясь разгадать узор, та ускользала от него. Впервые за без малого тридцать девять лет он жалел, что так пренебрежительно относился к работе с плотью.

Когда же сами мысли начинали путаться у Фейнголда в голове, он садился рядом с Катрионой и просто начинал говорить вслух обо всем, что приходило ему на ум. В его рассказах воспоминания мешались с мечтами, шутки - со страхами, цитаты из трактатов древних мудрецов - со сказочными историями, которые его сестра читала на ночь маленькому Юлиану. Он отчего-то знал, что она любит больше всего.

Иногда Фейнголду казалось, что Катриона слушает его, иногда - что страстно хочет ответить. И на исходе двенадцатого вечера предчувствие стало настолько сильным, что он больше не смог держать его в себе..

 

Пока Фейнголд спешил к особняку Юлиана сквозь нарождавшуюся ночь, он замечал, как неуловимо изменилась Метона. Улицы её погрузились в тишину, люди, что попадались ему навстречу, казались угрюмыми и задумчивыми. Узнавая Фейнголда, они светлели лицами, словно наместник был для них символом прошлого, доброго, но безвозвратно ушедшего. На площадке возле ратуши так и не появилось ни одной торговой палатки.

В дверях Фейнголд чуть не столкнулся с тем, кого ни за что не пожелал бы встретить снова. Белобрысый анимист (“Кристоф” - всплыло в памяти имя из отчётов Гюнтера) крысой прошмыгнул мимо него, пряча за пазухой сложенный вчетверо бумажный лист. Он не узнал Фейнголда, да и, казалось, вовсе не видел ничего перед собою. От него буквально смердело страхом.

Слуги в зеленых ливреях проводили наместника в знакомую гостиную, расшаркиваясь и рассыпаясь в извинениях:

- Господин занят. Господин скоро освободится. Господин просит его извинить.

И обрекли Фейнголда на пытку ожиданием в тот момент, когда он готов был взорваться от нетерпения.

Он отказался от вина и закусок, и, чтобы отвлечь себя хоть чем-то, принялся изучать комнату, которую Юлиан успел переделать под свои нужды. Сюда перенесли массивный стол из черного дерева и разложили на его поверхности огромную карту Иммерии. Присмотревшись, Фейнголд нашёл на западе Метону, над которой возвышался миниатюрный стяг Гуктахара. Ещё два таких же стояли ближе к столице Иммерии: армия Тха’Сина, древнего лича, служившего ещё прежнему королевскому роду, перегораживала восточные подступы к городу, пока войско маршала Юнга зачищало окрестные деревеньки и пополняло свою численность. Вскоре свежие силы под командованием молодого генерала Юлиана Верротера выдвинутся к ним навстречу - и три армии сомкнут кольцо вокруг Целесты, сокрушив белоснежные стены, словно яичную скорлупу.

Больше ничего примечательного в гостиной не появилось. На столике поменьше высилась стопка писчей бумаги, а рядом с открытой чернильницей лежало искусственное перо. От высокого камина почти не шло тепло.

Грея ладони над остывающими углями, Фейнголд вдруг заметил, что пепел у самой решетки лежал причудливым рисунком - как будто огненный цветок прогорел здесь дотла. Фейнголд потянулся к нему - и почувствовал, как умирала бумага, как гибли, осыпаясь раскалённой пылью, чернила.

Смерть равно приходит ко всему, что есть в мире - и к человеку, и к дракону, и к листу бумаги - даже сам мир смертен и однажды упадёт в ласковые объятия матери-Тьмы. Когда-то Фейнголд сумел разгадать, сколь многое можно выторговать у смерти, если уметь правильно просить, и после долгие годы совершенствовался в этом мастерстве.

Сквозь резкий, угловатый контур того, что теперь стало пеплом, проступал более сложный образ бумажного листа. Фейнголд видел его, как другие видят огонь погасшей свечи - язычок пламени ещё пляшет перед глазами, хотя комната вокруг уже погрузилась во мрак. Наместник на миг задумался, правильно ли собирается поступить, но вспомнив страх на лице Кристофа, решил действовать.

Ему нужна была жертва.

Любое посмертие требовало верной жертвы: Тьма ничего не отдаёт просто так. Анимисты расплачиваются с нею кровью, и не всегда - своей. Чтобы поднять мертвеца, ты должен вложить в него пусть крохотную, пусть восполнимую - но каплю живой силы. А чтобы вернуть сгоревшее письмо…

Фейнголд вынул листок бумаги из пачки на столе, опустил уголок в чернильницу, а потом аккуратно поднес к камину. На древнем, давно забытом языке он подозвал к себе Тьму, и та заворчала, принимая дар. Лист в его руках начал осыпаться не пеплом - прахом. Фейнголд стряхнул с пальцев пыль, а потом выхватил из камина смятое письмо, пока оно не разбудило дремавший в углях огонь.

Почерк Юлиана не изменился за восемь лет, но Фейнголд не помнил племянника таким немногословным.

“Всё идёт по плану. На доске восемнадцать новых фигур и девять пешек. Ворон в клетке клюёт падаль. Причин для беспокойств нет”.

Последняя точка растеклась по бумаге жирной кляксой. Фейнголд нахмурился: в детстве Юлиан часто переписывал для него старые манускрипты и ни разу не испортил ни одной страницы. От этих путаных строчек веяло скверной тайной. Фейнголд смял письмо и бросил на прежнее место за решёткой, вернув огню его добычу. А потом поежился, чувствуя, что к его тревогам последних дней прибавилась новая.

Когда в камине успели погаснуть искры, в гостиной появился Юлиан, одетый в простую домашнюю робу.

- Извини, что заставил ждать, - сказал он устало, а потом в его голос на мгновение вернулась прежняя сила. - Как, твоё терпение не вознаградили даже бокалом пунша? Завтра же подниму себе новых слуг.

- Не стоит. Я сам попросил их не беспокоиться.

- Хорошо. Признаться, у меня сейчас остаётся не так уж много сил на ритуалы…

Посмотрев на племянника, Фейнголд проглотил уже готовый сорваться с языка вопрос. Трудные вопросы и разговоры по душам могут стерпеть до завтра. Да и не за этим он явился к Юлиану.

- Мне нужно узнать кое-что про зомби.

- И это кое-что, конечно, связано с той девушкой, что… хм… проживает сейчас с тобою? Ужасная трагедия, прими мои запоздалые соболезнования. Если бы можно было что-то исправить!

- Да, с ней, - не стал отрицать Фейнголд. - Послушай, ты единственный анимист, которому я могу довериться. Скажи, может ли случиться, чтобы к зомби… постепенно вернулся разум?

- Нет. Исключено, - покачал головой Юлиан. - Зомби не способны к обучению и даже к обычной дрессировке. Прости, но если начистоту, они для этого слишком примитивны.

- Но, может быть, ты знаешь о каких-нибудь странных случаях? Читал о них, слышал от преподавателей в Академии…

- Я бы очень хотел обнадежить тебя, но не могу. Для зомби есть всего два способа перестать быть зомби - попасть на костёр или под молот смертоборца.

Фейнголд отвел взгляд. Всё его нутро восставало против жесткого “невозможно”, которое скармливал ему Юлиан. Неужели племянник сам не видел этого?

- Ты скажешь, что я схожу с ума, - наконец решился он на откровенность. - Но я видел, как Катриона слушает меня, как понимает каждое слово. И её тело… оно не меняется, словно над ним потрудились иммерийские клирики.

Юлиан вздохнул так тяжело, что Фейнголду тотчас же захотелось проститься с племянником ещё на восемь лет.

- Послушай, дядя, я понимаю, как нелегко дались тебе последние дни. И уверяю, что все виновные в этой ситуации понесут наказание…

- Я пришёл просить о помощи, а не о мести, - прервал его Фейнголд.

- Но чем я могу помочь?

- Ты мог бы посмотреть Катриону. Чтобы самому убедиться, что твой дядя ополоумел, прежде чем убеждать в этом его. Всего один раз, на большее я и не надеюсь.

Юлиан поднял ладони в примиряющем жесте, и рукава робы скользнули вниз, обнажив запястья.

- Будь по-твоему, дядя. Но, надеюсь, ты поймёшь, если я отложу визит на завтра.

- Спасибо, - наконец улыбнулся Фейнголд. - Я буду тебе очень обязан.

 

Только вернувшись домой, Фейнголд вспомнил про записку, найденную в камине Юлиана. Тревога поднялась в нём с новой силой, и, поразмыслив немного, Фейнголд, подозвав к себе Гюнтера, дал слуге приказ проследить, куда на ночь глядя отправился с письмом Кристоф.

 

На следующее утро Фейнголда впервые за долгое время разбудило солнце, уже высоко поднявшееся на бледно-сизом, по-осеннему холодном небе.

Ещё не полностью расставшийся со сном, он бездумно, словно нежить, разобрался с утренними делами. И только добравшись до кабинета, скорее почувствовал, чем понял, как упустил что-то важное.

“Гюнтер. Гюнтер и его назойливые ежедневные отчёты”.

Пройдясь по комнатам, Фейнголд с удивлением обнаружил на столике в вестибюле знакомую книжицу. Гюнтер никогда не расставался с нею - лишь когда заканчивались чистые страницы, доставал новую, а старую укладывал в ящик секретера. Эта книжица была как раз из новых. На первом развороте Фейнголд прочёл единственную запись, для Гюнтера странно неаккуратную, но как обычно - короткую и до сухости сдержанную.

В дверь постучали, но Фейнголд не спешил открывать. Больше всего ему сейчас хотелось перебить всё стекла в доме, меньше всего - видеть кого бы то ни было, а в особенности - племянника.

Но племянник, не дождавшись ответа, сам распахнул дверь. Выглядел Юлиан ещё более усталым, чем вчера, и если бы не безупречная осанка, мог показаться растерянным.

Из-за спины молодого генерала выступили двое неживых слуг, которые тащили на плечах что-то массивное и завернутое в непрозрачное чёрное полотно. Они положили сверток прямо на стол перед безучастно смотревшей поверх их голов Катрионой.

Юлиан откинул край полотна - и Фейнголд отвернулся, помянув тьму. Пальцы Гюнтера ещё сжимались ритмично, словно пытались поймать воздух, но его шея теперь оканчивалась обрубком с неровными краями, изнутри такими же серыми, как его кожа.

- Их с Кристофом нашли на рассвете в Белом квартале. Кристофу перерезали горло, а Гюнтер… сам видишь, - сказал Юлиан, пытаясь встретиться взглядом с Фейнголдом. - Похоже, как бы ты ни старался, в этом городе никогда не полюбят некромантов.

Не сказав ни слова в ответ, Фейнголд протянул Юлиану книжицу с единственной исписанной страницей.

Пробежавшись глазами по строчкам, тот побледнел ещё сильнее.

- Что за нелепые домыслы... И ты поверил им, дядя?

- Конечно. Ведь я тот самый ворон, клюющий падаль, да, племянник?

Узкие ноздри Юлиана затрепетали, он отступил на шаг назад, а потом тяжело рухнул на стул рядом с Катрионой, сокрушенно пробормотав:

- А ведь всё шло так хорошо. Мне оставалось два дня. Свет их испепели, два жалких дня.

Он вцепился в браслет и начал нервно прокручивать его вокруг запястья.

- Ты ведь не отступишься теперь, да? Снова станешь грызть землю и идти по головам, чтобы добраться до правды? Хорошо, будь по-твоему. Да, Кристоф убил твою Катриону. Да, она пришла на площадь уже ожившим трупом, и, конечно, не случайно потом попалась тебе на глаза.

Он смотрел на Фейнголда исподлобья, вжав голову в плечи, и ждал расплаты:

- Можешь не верить мне, но я надеялся, что до этого не дойдёт. Ты восемь лет избегал встречи со мною - мог убежать и теперь, оставив дела Гюнтеру и маленькому отряду твоих верных некромантов. Костяной дракон в городе! Разве найдётся причина лучше, чтобы не встречаться со мною до конца дней? Но ты остался. И я долго гадал, что такого особенного в этом маленького трофейном городке, ради которого ты бросил все дела в столице и даже поступился своими железными принципами. Но потом понял, что дело вовсе не в городе.

Только сейчас Фейнголд понял, что стоит в полушаге от Юлиана, занеся над ним кулак.

- Если ты хотел уничтожить меня, зачем впутал Катриону?

- Уничтожить? - горько усмехнулся Юлиан. - Я хотел спасти тебя, дядя.

Удар чуть не опрокинул его вместе со стулом, и алая струйка побежала по подбородку Юлиана, густыми каплями сорвалась вниз, испортив вышивку на дорогом камзоле. Приложив пальцы к разбитому носу, он заговорил быстро и сбивчиво, будто слова могли его защитить:

- Ты мешал очень могущественным людям. Меня поставили перед выбором: либо переманить тебя, либо устранить, а я знал, что ты ни за что не пойдёшь на предательство. Потому пытался убрать тебя с их пути всеми способами, но не сумел. Когда же я узнал про Катриону, то понял, что единственный шанс сохранить тебе жизнь - придумать цель такую же недостижимую, как твои фантазии о всеобщей смерти. Чтобы ты снова сражался с невозможным, разбивался мухой об оконное стекло, тратил на борьбу все силы и всё время. И не замечал ничего, что творится вокруг. Видишь, я всё-таки неплохо тебя помню.

Он втянул носом воздух и отнял от лица пальцы, уже начавшие покрываться багровой корочкой.

- Вчера мне всё-таки удалось убедить их, что ситуация под контролем. И надо же, той же ночью всё пошло наперекосяк. Скажи, ведь это Кристоф показал тебе письмо? Бедняга Кристоф! Под конец он стал бояться собственной тени так сильно, что снес ей голову.

Фейнголд молчал, не опуская руку, не разжимая пальцев, которые уже начинало сводить от напряжения. Юлиан, к которому потихоньку возвращалось самообладание, ощупал разбитую скулу.

- У тебя не найдётся чистого платка? Про лёд, конечно, нечего и спрашивать...

- Кто стоит за тобой, Юлиан? - прохрипел Фейнголд севшим голосом. - Я имею право знать.

Юлиан задумался на мгновение, а потом перешёл на такой тихий шёпот, словно его мог услышать кто-то ещё, кроме Фейнголда и Катрионы.

- Маршалу Юнгу давно претит роль доброго дяди королевских наследников. Он сам мечтает о троне, и с недавних пор не столько о троне Гуктахара. Как известно, на поле боя у него куда больше союзников, чем среди столичных аристократов. И Юнг решил воспользоваться этим. Когда три армии встретятся у стен Целесты, верный королю Тха’Син слишком поздно обнаружит, что ни войско маршала, ни то, что придёт со мной, не спешат вступать в бой. В нужный момент нам останется лишь добить выживших - иммерийцев или солдат лича, а потом над Целестой взовьётся новое знамя. Как и над Метоной, как и над другими городами бывшей Иммерии, гарнизоны которых уже сделали выбор - перейти на сторону маршала живыми или мёртвыми.

Слишком спокойное лицо Юлиана не сулило Фейнголду ничего доброго.

- Боюсь, теперь этот выбор придётся сделать и тебе, дядя.

Ярость оставила разум Фейнголда, и он вдруг с кристальной ясностью осознал, что вряд ли доживёт до следующего утра.

- Но почему, Юлиан? - остался у него единственный вопрос. - Ты же сделал блестящую карьеру в Гуктахаре…

- Как ты думаешь, с чьей помощью? - продолжил за него Юлиан. - Долги рано или поздно приходится возвращать.

Он поднялся на ноги и обхватил плечи Фейнголда.

- Я в неоплатном долгу и перед тобою, дядя. Дважды я подвел тебя, но прошу, дай мне возможность искупить вину. Согласись принести кровную присягу новому королю, и клянусь, в новой Иммерии тебя будут чтить так, как никогда не чтили в Гуктахаре. Лучшие условия для твоих исследований, ученики, своя Академия. Всё, что хочешь, только согласись. Я… я не хочу терять тебя, дядя.

Фейнголд не отвечал. Юлиан отнял ладони, оставившие кровавый след, отвернулся и медленно побрёл к дверям, у выхода бросив через плечо:

- У тебя есть время до завтра. Прошу, сделай правильный выбор.

 

И дом Фейнголда окутала тишина - та же опустошенная тишина, что мгновениями раньше пришла в его душу. Тщетно он пытался воскресить в себе хоть какие-то чувства: боль от предательства, гнев, желание бороться до последнего вздоха, хотя бы отчаяние и страх. Только на самом дне его души укрылась вина, источая медленный яд.

Фейнголд сел в ногах у Катрионы, безучастной свидетельницы его краха, и обнял её колени, почувствовав через тонкую ткань платья мертвенный холод кожи.

- Прости меня, Катрин. Знаю, ты слышишь меня, знаю, ты ждешь. Но я не успею освободить тебя. Всё бы отдал, продал бы душу свету за несколько лишних дней… Но мне не дадут и единственного. Завтра мы встретимся в посмертии, любимая.

И он вдруг заплакал - горько, содрогаясь всем телом, но почти без слез, зарывшись лицом в подол зелёного платья, словно ребёнок в юбку матери.

Он не сразу почувствовал, что его волосы гладит чья-то рука: маленькая, нежная - и тёплая. Уверенный, что разум всё-таки сыграл с ним злую шутку, Фейнголд поднял лицо и обомлел. Из под опущенных ресниц на него ласково смотрела Катриона. Губы её едва тронула мягкая улыбка, но знакомые морщинки, по которым он так тосковал, уже выступили в уголках рта.

- Это невозможно, - прошептал Фейнголд, не в силах пошевелить и пальцем.

- Впервые слышу от тебя это слово.

Голос Катрионы, всегда глубокий и певучий, сейчас звучал божественной музыкой, которую умело слушать лишь сердце.

- Мой милый Вальтер, ты слишком долго искал ответа у смерти, у бесплодной тьмы. Так долго, что почти забыл - жизнь есть любовь и свет, и из всех сил в мире лишь они бесконечно могущественны и бесконечно милостивы.

Её пальцы легко касались его висков, и Фейнголд почувствовал, что пустота в его душе заполняется целительной безмятежностью.

- Твоя любовь разбудила меня, а вера помогла найти дорогу назад. Когда ты воззвал к свету в нужде, он услышал, и разрушил последнюю преграду смерти, и вернул меня, чтобы указать тебе путь.

Фейнголд не слышал её, да и не мог слышать - ведь он тонул в сонной неге, растворялся в безмятежности, в странном золотистом свечении, что постепенно заполняло мир вокруг него. Но всё же он понимал каждое слово. И проживал каждое.

- Признайся, Вальтер, ты всегда был чужим среди тех, кто поклоняется тьме, - тихо напевала Катриона. - Они испорчены, порочны, самолюбивы. У них нет ничего святого. Даже твой племянник воткнул нож тебе в спину, когда ты встал у него на пути.

Фейнголд перестал моргать. Лицо Катрионы расплывалось у него перед глазами, превращаясь в чистый свет.

- Но ты ведь не похож на них, Вальтер. Ты способен любить, а значит, способен вернуться к свету. Я приведу тебя к нему, обещаю. Просто освободи моё тело от метки тьмы и доверься мне.

Метка уродовала её прекрасное лицо зловещей паутиной, переплетением чёрных и зелёных нитей, один вид которых стал теперь омерзителен Фейнголду. Она единственная противилась чудесному сиянию, которое источала Катриона. Фейнголд потянулся к тёмной печати, чтобы уничтожить её, раздавить, как клеща, напившегося крови его любимой.

И тут в тишину, переполненную светом, словно с самых границ мира ворвался рокот барабанов, что гнали когда-то нежить на штурм Метоны. На мгновение Фейнголду показалось, что он парит в пустоте, а потом его разум начал медленно подниматься из безмятежности, следуя за мерными тяжёлыми ударами.

Фейнголд обернулся. Обезглавленное тело Гюнтера корчилось в судорогах на столе, и правая нога, раз за разом взмывая в воздух, с грохотом опускалась вниз. Катриона вцепилась в подлокотники кресла, переводя испуганный взгляд с хозяина на слугу. Свечение вокруг неё постепенно тускло, словно впитывалось в рыжие волосы, но обмануть Фейнголда во второй раз она уже не смогла.

Печать заставила Катриону замереть в той же болезненной позе, в которой она провела последние двенадцать дней, вот только когда-то бесстрастное лицо её теперь скривилось от боли и ужаса.

- Что ты сделала с Катрионой, пресветлая тварь? - зарычал Фейнголд. - Отвечай!

- Прекрати, я расскажу тебе всё, клянусь светом! - взмолился ангел, и когда некромант чуть ослабил хватку, прошептал: - Я всегда была ею. Катрионой. С первого дня, как пришла в Метону.

- Не верю. Не верю ни одному лживому слову.

- Я не могу лгать, пока метка не снята. Ты же знаешь, Вальтер.

- Не называй меня так!

Фейнголд хотел испепелить ангела на месте, но… перед ним, вжавшись в спинку кресла, сидела Катриона, его маленькая Катрин. Он ни за что не посмел бы навредить ей.

И тогда Фейнголд понял, что ангел сказал правду. Внутри Катрионы всё это время скрывалось чудовище, которое следило за каждым его шагом и готовилось воткнуть нож в спину. Теперь он понял, что не ради корзины овощей она уезжала каждую неделю из города, не из благих побуждений собирала в Метоне иммерийцев.

А потом обманщик стал жертвой обманщика , и маска ангела превратилась в тюрьму, когда Кристоф запечатал её меткой анимиста. Как долго два чужих духа боролись в хрупком теле прежде, чем светлый наконец-то взял верх?

- Настоящая Катриона… Как она умерла?

- Она пряталась от войны на ферме, а когда узнала, что тьма поглотила Метону, отправилась в лес и собрала пригоршню усни-ягод, - пропел ангел в ответ. - Да примет свет её праведную душу.

- А тело приняла ты.

- Никак не пойму, мастер Вальтер, чего ж вы жалуетесь, - вдруг ответил ангел знакомым, чуть насмешливым тоном. - Будто знали ту, что свету душу отдала. Нет, не с ней вы водились, а со мной, уж какая есть. И любили, ну, признайтесь же, тоже меня. Так на что вы гневаетесь? А подумайте, мастер Вальтер, может, впереди у нас не один несчастный денёк, а много счастливых? Не смогу вам солгать никак, а потому признаюсь честно - нравитесь вы мне. Подсоблю, коли и вы мне подсобите. А то, знаете, я-то всяко найду, как свободу вернуть, да вот за вас боязно.

Фейнгод смотрел в когда-то любимые глаза, и чувствовал, что его мир, до того державшийся на тонком волоске, срывается в пропасть. Какое дело ему оставалось теперь до мира остальных?

- Не нужно переживать, - улыбнулся он зло. - Я иду во Тьме, и она убережет меня.

Тьма, первородная Тьма, заворчала вдалеке, откликаясь на призыв. Анимистская метка загорелась чёрным пламенем, и лицо Катрионы исказилось болью, эхом отозвавшейся в сердце Фейнголда, но некромант не позволил себе остановиться. Этот ритуал был отвратительнее и страшнее любой сделки со смертью, что он когда-либо заключал. Фейнголд творил святотатство.

- Умоляю, пощади! - завывал ангел голосом Катрионы. - Я твоя Катрин, я, я, не она! Я люблю тебя, Вальтер! Я буду любить тебя вечно! Пощади-и...

Но вечность, заключенная в бессмертный свет ангела, уже утекала в ненасытную пасть смерти. Тьма довольно зарокотала, принимая жертву, а потом из самых недр её начало подниматься зловонной отрыжкой мёртвое время - прошлое.

И мгновения замелькали вокруг Фейнголда, сливаясь в дни, недели, месяцы. Время мчало некроманта по пройденным однажды дорогам, стирая их за его спиною. Костяной дракон в свинцовом небе, встреча с Катрионой, копоть на белых стенах - воспоминания проносились перед глазами Фейнголда, превращаясь в пыль. Прошлое готовилось воскресить самый страшный день в его жизни.

И он снова увидел, как остовы огромных зверей таранят стены Метоны. Как волны старых костей и гниющей плоти растекаются по её улицам, как кружат в беззвёздном небе призраки, коршунами срываясь вниз. То зелёные, то белые вспышки выхватывали из темноты силуэт ратуши, изломанный контур её острой крыши - словно ребёнок, пытаясь защититься от беды, спрятал голову под руками. В воздухе пахло смертью - не той древней загадочной силой, с которой привыкли иметь дело некроманты, а безумной стихией, единственно властной в ту ночь и над живыми, и над мёртвыми.

Фейнголд вдруг почувствовал, как обратный ход времени замедляется, и картинка в его сознании начинает обретать плоть.

“Нет, нет, - взмолился он, - не оставляй меня здесь, дай ещё хоть день!”

И словно услышав его, Тьма лениво изрыгнула из своих недр утро перед битвой, а потом, пресытившись вечностью, отползла на край мироздания.

 

Фейнголд открыл глаза. Он сидел за маленьким раскладным столиком в своей палатке, а рядом в почтительной позе застыл Гюнтер, голова которого прочно сидела на шее. Фейнголд откинул полог, выглянув наружу, увидел вдалеке стройные ряды разномастной нежити из армии Тха’Сина - и рассмеялся.

Первым делом он взялся за перо. Два коротких послания, которые Гюнтер привяжет к лапкам костяных воронов, отправятся в столицу: первое - в королевский дворец, второе - в особняк Верротеров. Фейнголд надеялся, что племянник только рассмеется, прочитав её, в очередной раз убедившись, какой его дядя чудак. А если нет, то у него будет достаточно времени сбежать из Гуктахара.

Потом Фейнголд вышел из палатки, подставив лицо лучам подбиравшегося к зениту солнца. День сулил ему немало забот и, может быть, горестей, но он знал, что справится со всем. Ведь где-то там, к востоку от обреченного города, пряталась на покинутой ферме его маленькая Катрин - ещё совсем чужая, но живая.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 41. Оценка: 4,02 из 5)
Загрузка...