Долгое, долгое молчание.

Закрыл лицо руками. Молчит. Пальцы дрожат.

Ожесточённо завозился с креслом. Заговорил:

-…Помню, я расхохотался, прочтя объявление, - мучительно говорил он, - в самом тёмном углу коридора, в полуподвальном этаже института. Проклятое объявление. Я расхохотался. …приглашаются добровольцы на одноразовую серию сеансов химиогипноза. Если Вы уверены, что у Вас здоровое сердце, читал я, и нервы в порядке - мы ждём Вас в комнате номер… Я похлопал себя по груди - и расхохотался. Сердце, нервы! Мне едва стукнуло двадцать. Я был кряжистый и коренастый, из тех, про кого говорят - неладно скроен да крепко сшит. Широкая твёрдая грудь, коротковатые и кривоватые ноги, и весь порос рыжеватой щетиной. Я любил своё тело и лицо тоже. Мне нравилось бриться, и в То Утро перед тем, как отправиться в аудиторию, где должен был проводиться эксперимент, я побрился особенно тщательно. …С того утреннего часа прошёл двадцать один год. Лет десять назад я каждое утро, ощупывая свои бинты, заставлял себя вспоминать во всех подробностях то, что я увидел тогда в зеркало. …Я был смуглый и румяный, широколиц и курнос, как Самсон Карраско, а уголки большого рта всегда были чуть загнуты кверху. …Последние семь-девять лет я стараюсь забыть отражение в зеркале - так мучительно для меня видение этого юношеского лица. …Я крепко поцеловал девушку, с которой провёл ночь и с которой проводил их чаще, чем с другими - потому что её терзала навязчивая идея женить меня на себе, и меня страшно забавляли её ухищрения. Я уверил себя, что всегда сумею увернуться и, кроме того, она была очень хорошенькая. Особенно в То Утро, с семи до девяти, когда нежилась на моей раскладушке, в моей единственной рубашке. Она вернула её по первому требованию, хотя это всё, что на ней было. Мы разогрели утюг и вместе погладили рубашку… Потом мы стали её переглаживать, и я чуть не опоздал.

…Как подумаю, дрожь проходит по несуществующей спине - Ведь если бы мы перегладили её в третий раз, я бы опоздал окончательно и меня бы уже не впустили в мрачное, наполовину обрушенное Юго-Западное крыло института, так и не достроенное после какой-то войны, где в подземных бункерах размещалось несколько лабораторий, арендованных военным заводом. В обычное время нас, студентов, туда и близко не подпускали, но сегодня железные двери были распахнуты, никто меня не остановил и не спросил, куда я иду, потому что никого за дверями не было.

Тихо. Я прошёл несколько тёмных коридоров, освещенных только красными огоньками на дверях - это означало, что там идёт эксперимент, но нигде не мог найти нужного номера.

Я глянул на часы, и мне показалось, что я опоздал - но в ту же секунду в глубине коридора хлопнула дверь, и я крикнул Эй! Помню, как радостно прозвучал мой басок в этом сумраке. Дверь придержали, и я в три прыжка был там. Я по объявлению, сказал я кому-то, кого не разглядел в полутьме. Опоздал, старик, у нас уже перебор с добровольцами, - ответил тихий, шелестящий голос.

И опять я мог, я должен был повернуться и уйти, но не сделал этого. Ну, уж нет, браток. - Говорю я, и мой голос снова разнёсся под низкими сводами. - Мою монету вы не зажмёте. Тот, кто беседовал со мной, кажется, пожал плечами, еле слышно усмехнулся и широко распахнул дверь. Тринадцатым будешь. В ту же секунду в глубине комнаты что-то полыхнуло, и я увидел, что это фонарь над винтовой лестницей, круто уходящей вниз.

- Побыстрей, сынок. - Сказал мне встретивший меня, и тусклые кровавые отблески осветили его бледное лицо и острые чёрные вихры волос над ушами. Я вошёл, не оглядываясь, и дверь комнаты номер… номер… ах, закрылась за мной с долгим протяжным стоном.

Невидимка потуже свернулся в кресле..

Он со злой горечью усмехнулся:

- Им крупно повезло, что они меня впустили. Я слыхал, после того эксперимента не проснулся ни один из подопытных. Такова была официальная версия. Разумеется, - внутри. Наружу вообще ничего не просочилось.

Невидимка не без жёсткого одобрения оценил.

- Расчёт был безупречен. Кто там будет искать бедолаг. Родственники? Где уж эти родственники у ребят, собравшихся со всего света в знаменитый своими кабачками разудалый студгородок учиться на медяки и болтаться по бардачкам и демонстрациям протеста - где их и высматривали экспериментаторы с военного завода.

- …Счастливцы!

Вздохнул - нежный тонкий звук разнёсся под под сырыми ветвями деревьев.

- Разумеется, я не расскажу никому, что произошло там, за девятым поворотом винтовой лестницы. Почти никому. …Я обещал им, что буду хранить тайну и, чёрт возьми, её сохраню.

Совершенно бесстрастно:

- Что я думал и чувствовал - никого не касается, и на эти вопросы я даже тогда им не отвечал. Довольно будет сказать, что через неделю я стал Другим Человеком. А, вернее, - перестал им быть.

- А на девятый день, - вспоминал Невидимка, - я сказал человеку с вихрами, что хочу встретиться с моей девушкой.

Он улыбнулся понимающей и совсем не обидной улыбкой, вытянул откуда-то огромный, сафьяновый альбом, на обложке были вытеснены золотом и киноварью цифры и буквы - и грациозным движением подтолкнул мне его по столу. Он прошелестел очень тихо и ласково, что я могу выбрать себе любую девушку на свете.

…Я столкнул альбом на пол - до сих пор помню, как он поехал по столу, будто бы без посторонней помощи, рухнул, приоткрывшись в воздухе, и шмякнулся, на мгновение показав ослепительно прекрасное женское лицо. Я крикнул, что хочу встретиться со своей девушкой.

На сей раз что-то в его улыбке заставило больно сжаться моё сердце. Он ответил, что через два часа она будет здесь. Нет, сказал я и тут впервые заметил, как изменился мой голос, она не будет здесь. Я сам хочу пойти к ней.

Я помню - среди прочего - как неуступчиво потребовал, что они

вернут мне собственную одежду вместо «вашей обезьяньей униформы», и что сам доберусь до её дома.

- А вы… разумеется, вы будете следить - но, слышите? - вы ни разу не попадётесь мне на глаза, иначе я вам попорчу единственный экспериментальный экземпляр.

И бесстрашно предупредил: « Кроме того, я собираюсь всё ей рассказать и попробуйте только…»

Человек с вихрами очень долго молчал, потом куда-то вышел, вернулся и весело бросил: Лады, старик. … Он настоял, чтобы я всё-таки надел другую одежду - шикарный костюм, авиационная куртка, шляпа Фигаро разбогател, дорогие перчатки. Вестимо, одеколончик. Тот же, что моден и поныне. К счастью, шарф и поднятый воротник не могли никого удивить - за эти девять дней разразилась зима.

Засим странный рассказчик молчал совсем недолго.

-…Моя любимая! О, моя любимая. Умница, она узнала меня до того, как я заговорил, можно ли такое представить? Она как будто ничуть не удивилась, только сказала - Вот сволочи. Но и ты хорош. Она не бросилась обнять меня, не подошла, и я тоже не решился, как бывало, подхватить её и закружить.

У меня страшно колотилось сердце, пока я рассказывал ей то, что мог рассказать, не навредив ей. Она ни разу не перебила меня, потом задала несколько разумных вопросов, на большую часть которых я не мог ответить.

Она сказала:

- Я их ненавижу. Ненавижу. Что с тобой будет?

 Я ответил, что они обещают мне блестящую карьеру, что моё будущее обеспечено.

Я снял одну перчатку, посмотрел на пустой рукав и попросил:

- Таточка, возьми меня за руку.

 И она взяла мою руку.

Запинаясь, я сделал ей предложение.

Она молчала, и я чувствовал, что ей не по себе от моей руки.

- Таточка, - сказал я, клянусь тебе, что я не дотронусь до тебя, если ты не захочешь. Только будь рядом.

Сокрушённо говорил:

- Я вспомнил, как раньше, стоило мне приобнять её за плечи, и она тотчас прижималась ко мне и бодала меня своей аккуратной завитой чёлочкой. Мне стало страшно - мне не было так даже в ту самую Первую Минуту, когда я очнулся после сеанса.

- Таточка, у тебя будет всё, что ты только пожелаешь.- У меня пересохло в горле, и я добавил ещё тише - Ты будешь совершенно свободна. Мне нужно только одно - иногда видеть тебя, и чтобы ты мне слово сказала.

Таточка молчала ещё долго. Потом бережно стиснула мою руку в своих ладошках и звонко ответила:

- Нет, Невидимка, я не пойду за тебя.

- …Но ведь я такой же, как был! - в отчаянии закричал я, чувствуя, что она вот-вот выпустит мою руку. - У меня то же самое лицо, то же тело! Сожми мою руку. Неужели ты не помнишь меня!

Она подняла на меня ясные добрые глаза.

- Нет, стекляшечка. Оно совсем другое - твоё тело.

 …Она выпустила мою руку, отвернулась и сказала, что не сумеет объяснить, но моя рука очень изменилась - она бы не узнала моего прикосновения, если бы не мой силуэт… но и он уже какой-то другой.

- Мне кажется, что это не ты.

Я заплакал, - безнадёжным голосом продолжал он, - бинты на лице мгновенно намокли, это было отвратительно.

-Уходи, родной. Береги себя.- Сказала она, и у неё тоже слёзки запрыгали по детским тугим щёчкам.

Помнил и видел мысленно себя тогдашнего, как сейчас.

- Я выбежал, спотыкаясь, вон. У подъезда ждала машина. Вихрастый брюнет, молча, протянул мне чашечку обжигающего кофе, включил магнитофон, и я, глядя на метель за окошком, я услышал свой голос:

- Тата, на этот вопрос я не сумею толком ответить.

- …Мы очень довольны вами, - сказал вихрастый, щелчком оборвав запись, и протянул мне толстый конверт из необычной бумаги. Я залпом допил жгучий чёрный настой и вытряхнул из конверта чековую книжку в коже и золотую карточку почётного вкладчика какого-то банка. И то, и другое на вымышленное имя.

Мне бросилась в глаза дата… Семьдесят три… Позже, во время денежной реформы они поменяли документы, и я получил новые, но эти цифры, словно выжжены у меня изнутри лба. О, это страшное!.. Это опасное число…

Они снятся мне, эти два красивых значка - Виселица и Наручники. …В семьдесят третьем один молодой человек начал писать книгу про Дьявола, а другой опубликовал книгу про бесов. В году, обозначенном той же цифирью, бесы напали на того, кто написал лучшую в мире комедию про свободного человека, за решётку его засадили и хотели убить. В семьдесят третьем открыли вирус проказы, а правдивейший из художников закончил, наконец, картину, страшнее которой нет на свете. Там изображены, как живые, Демоны в облике людей. Посуху тащат они куда-то корабль. …Бред. Именно в этом году и ни в каком другом родился певец, который лучше всех пел Сатана там правит бал, человек сатанинской гордости и славы. Чили - это тоже Семьдесят Третий.

 …Вот и рассудите, сколь прибыльно заключать договоры с чертями в Семьдесят Третьем году.

Ничего, кроме опустошения, не оставалось в безжизненном голосе Невидимки:

- …С того самого дня моё новое, прозрачное тело начало хиреть и слабеть. Что я только ни делал, как ни старался - но скоро всем стало ясно, что для оперативной работы, на которой они собирались меня использовать, я совершенно не гожусь. Я прямо слышал, как рассасывается мышечная ткань, укорачиваются кости, усыхает сердце. На карьере можно было поставить крест, а как подопытная мышь я, к счастью, их не интересовал. …Меня сунули в бумаги, сделали из меня что-то вроде скрепки.

Равнодушно:

- Обо мне сочиняют анекдоты, от которых меня коробит, и я принуждённо смеюсь, чтобы никто не догадался, что бинты вот-вот намокнут…

Сослуживцы по отделу постоянно шутят по моему поводу. Раз в неделю я непременно нахожу в своём ПэКа сенсационную распечатку о Блуждающей … м… о Блуждающих Ягодицах.

Сдавленный вздохнул, стукнул по креслу.

- Надоело. Они отрываются. Без зла, просто после кофе. А то, бывает, один какой-нибудь мастачок раскурочит мою ежедневочку и вдруг через экран проплывёт… Это они меня, якобы, так повеселить хотят.

Единственное утешение - что я могу обругать обидчика почти в голос, и он не услышит.

Он зарыдал, но заставил себя замолчать и бешено сорвал с себя шляпу. Швырнул её. Брошенная шляпа была похожа на потерпевший крушение инопланетный корабль.

- Я могу го-говорить то-только через магнитофон, встроенный, страшно сказать, куда.

- Я даже застрелиться не могу. Уронил руки:

- Невидимка сэра Уэллса мог видеть в зеркале свои глаза, я же лишён и этого утешения.

С тех пор, как эти сволочи обработали меня в Семьдесят Третьем - я исчез. - Выглянул из-под шляпы. - Пропал. Нет тела - нет человека. Говорят, что главное в человеке - Дух. - Щелчком вернул шляпу на подобающее место.- Что же. во мне нет Духа?

Резко отнял руки.

Обнял себя.

- Бедный, бедный Человек-Невидимка! …А ведь у меня было тело. Да, оно было в Семьдесят Третьем. оно было тёплое и живое и оно было моё.

Другое, другое обидно до слёз. Разве можно поверить, что у меня есть тело?

Заговорил в ярости:

- Что?! Под этими отвратительными бинтами нет живых пальцев? Под шляпой - нежных округлостей мозга? Под грубой тканью пальто - странной бесплодной мужской груди?

Вконец расстроенный, пропал в воспоминаниях, и эти воспоминания были печальны, как если бы шёл он по коридору рокового подвала в 73-м.

-Просто никто не знает, что такое Дух.

Дух - матерьялен, как рука или перчатка …никто не поймёт…

Вышел на свет крохотный толстый Человечек в пальто; в фрейдовской шляпе; в больших зеленоватых очках; с бумажкой, наклеенной на носу; кашне, поднятом до бумажки, и в галошах.

Сунул в карманы руки - одна кисть в перчатке раструбом, другая - забинтована. Усмехнулся:

- - Мой новый конспирдрейс. Жарко? Апрель пошёл. А что мне делать, ежли меня не видно?

Внезапно - рыдания - сухие, отрывистые.

- Сострадание? – Спросил себя горько и раздражённо. - Это невыносимо. Я знаю, что могу услышать: к чёрту. …не принимайте всё так близко к сердцу. Не забудьте, в человеке главное Дух, а не тело. Как же. Посмотрел бы я на любого из вас!.. Ложь! Кому-то выгодная, удобная ложь! Нет Духа без тела! Нет! - Бешено. – Это бандитская насмешка… гибель! Где тот бесовский день из притаившегося во времени 73-го?!

Невидимка помолчал. Сдержанно хлюпая, поправил шляпу, очки, бумажку на носу.

Ушёл маленький, толстый, несчастный.

Бесполезный для самого себя во веки веков…

 

 

Обсудить на форуме