Автор: Эйрел Пыльный

Дорогой друг, когда это письмо дойдет до тебя – что случится, как только мой посланник доберётся до края лесов, я уже буду далеко. Я прилагаю к этому письму карту и описание народа каан. Мне хотелось бы вкратце резюмировать то, о чём пойдет речь – тебе может показаться, что я говорю общеизвестные вещи в тех местах, где речь пойдет о сере, однако народ каан до селе с нею не был знаком. Сейчас же они вполне справляются с выплавкой этого вещества, и ты можешь получить его сколько душе угодно в обмен на соль, железо и веревки. На юге я планирую найти ртуть, и хотя меня не прельщает мысль о путешествии через холодные каменистые пустоши, всё же я надеюсь преуспеть. Надеюсь ты получишь следующее письмо уже скоро.

Хочу также отметить, что восточная алхимическая система, описанная в моих заметках, неидеальна.

 

«Сезон дождей подходил к концу, на деревню рушились потоки воды с небес.

В этих местах дождь – это  почерневшие стволы деревьев, тёмно-зелёная до черноты листва, мелкая взвесь брызг в воздухе, неимоверная сырость и промозглый холод. Дождь слегка прибивает ту зверскую вонь гниения, которую источает болото, и дышать становится легче. Развести костёр практически невозможно, из еды – только сырая рыба, мелко нарезанный салат из даров природы, плюс воды сколько влезет.

Деревня стоит над болотом - дома на высоких сваях, опутанные паутиной навесных мостов и шатких лестниц. Она называется Каан-дол, и для этих мест она довольно большая – на двенадцать сотен жителей – другие поменьше, сотен на пять-шесть. Если их будет больше, нечем будет кормиться – кааны живут рыбалкой, охотой и собирательством. Кааны – это прямоходящие холоднокровные, иначе говоря - ящеры с мощным хвостом, большой головой, маленькими руками и сильными ногами. Когда-то в далёком прошлом их предки были хищниками, потом по велению Бога они обрели разум – но практически не изменились. Лишь стали строить дома вместо гнёзд, научились более эффективно добывать пищу – но и только. Их разум был слишком медленным, чтобы поспевать за быстрым и сильным телом, а когда природа вооружила тебя когтями и зубами – нет нужды в ином оружии против врагов и для охоты. Поэтому кааны, как и все другие рептилии, если сыты – то плевать хотели на всё остальное. И напротив, если голодны – тогда всем кто меньше размером, лучше держаться от них подальше, потому что они сначала убьют, а потом будут думать, что же это такое попалось на зуб – если вообще будут об этом задумываться.

Впрочем, разум дал им множество преимуществ – например, если раньше один каан не мог справиться с крупной дичью, то теперь он выслеживал её не один, а с товарищами – и это в свою очередь породило социальное расслоение – слабых каанов на охоту не брал с собой никто, а сильные были нарасхват. Соответственно первые перебивались чем могли, а вторые жили в достатке.

Касательно эмоций и чувств… Эмоции каанов очень слабые, а чувства зависят от времени суток – на исходе ночи, когда холодно, кааны словно впадают в спячку и реагируют только если на них напасть, или если они голодны.

Другое дело – брачный сезон. Это, своего рода праздник – вообще-то это единственный праздник у каанов. Они разжигают костры – которые символизируют жизнетворное тепло и божественный свет – и приносят Богу жертвы в виде рыбы, мяса, злаков, цветов и грибов. Затем мужчины племени приносят подношения женщинам, и если тем нравится – они уединяются в доме, где осуществляется яйцекладка, и женщина становится хранительницей дома, а мужчина обязан снабжать дом едой. Третье подношение осуществляется жрецу Бога, который одновременно является и вождём – обычно это очень старый каан, который уже не может охотиться. Является ли жрец мужчиной или женщиной – для каанов совершенно не важно, да и божеству по сути дела тоже.

Божество каанов такое же, как и сами кааны – большую часть «холодного» времени года спит так, что не разбудишь, на молитвы реагирует медленно, зато если раздражать и надоедать – покарает очень быстро и больно.

Слабейшие из каанов, а так же женщины, которые не пользовались вниманием, чтобы хоть как-то пропитаться и выжить, а заодно не выглядеть в глазах сородичей презренными отбросами, во время брачного сезона посвящали себя Шаа, богу – и уходили в леса, странствуя там, куда не добирались ограниченные привязанные к деревне мужчины деревень. Пользуясь более привычной терминологией, они были чем-то средним между скаутами, торговцами и монахами – в глухих местах, где природа ещё не обеднела на дары, им было проще прокормиться, а навещая деревни и обменивая добычу на нужные им предметы, они так же переносили слухи и вести, за что пользовались почётом и уважением. Именовались они кааншаа.

 

По причине того, что кааны очень хорошо себя чувствуют в воде, они селятся близко от неё, обычно по берегам заболоченных рек и озёр, или просто в болоте. В качестве топлива и для освещения используется торф, земляное масло или древесный уголь – кааны получают его пережигая вырубленные и разрубленные на куски пни под слоем дерна. Очаги и светильники делаются из обожженной глины, в качестве инструментов используются в основном костяные ножи и пилы, изделий из металла практически нет – потому что делать бронзу не из чего, а железо получается крайне плохого качества, и идёт в основном на предметы кухонного инвентаря, причем они очень ценятся – хотя кааны могут употреблять пищу и без приготовления, они всё же любят вкусно поесть. Кухня каанов – это в основном тушеное с травами и грибами мясо.

 

Как же я рад, что воздух очистился от вони. Люди, привыкшие к сухому климату и жаркому солнцу в туманных и наполненных гибельными испарениями болотах неминуемо заболевают лихорадкой и, если им не оказывать помощь, умирают. Конечно, ко мне это не относится, лихорадку лечить я умею, да и не берёт она меня.

Кстати об испарениях. Именно из-за них я здесь. Когда, странствуя, я набрёл на поселение каанов, меня предупредили, что дальше на юг продвигаться опасно, потому что там находятся гиблые болота. Когда ветер дует с их стороны (что случается редко), у всех в округе начинаются головные боли, и они себя очень плохо чувствуют. Рыба в тех краях практически не водится, а звери умирают в муках. Вода там плохая, воздух пахнет тухлыми яйцами (самый ужасный запах для каана, памятуя что они яйцекладущие). В общем, гиблое место. Однако, именно этим оно, как оказалось и ценно – надев свою плотно прилегающую к лицу маску с длинным клювом, через который можно было дышать очищенным с помощью фильтра воздухом. Над действенным фильтром я работал особенно долго, пробуя различные материалы, и наконец, остановился на двухступенчатым фильтре – первый – из смеси древесного и костного угля, заполняющего мешочек из грубой ткани; второй – банка с водой и двумя трубками. Дышать через это устройство было сложно, и нужна была определенная сноровка, но воздух очищался достаточно, чтобы я мог бродить по гиблым болотам и собирать образцы, не опасаясь, что упаду в обморок и умру раньше, чем выберусь оттуда. Плохо, правда, было то, что фильтры нужно было постоянно менять. Ну, да я и на болота нечасто хожу.

Откровенно говоря, в Каан-доле я нашел нечто, что приковало к этой ужасной болотной стране – это невыразимое спокойствие и умиротворение. Здесь никто никуда не торопится. Никто ни на кого не кричит – кааны кричать не умеют, они изъясняются шипящим языком, а рычат только от боли. Тишина и покой – всё то, чего так не хватает исследователю. Прохлада и свежий - если нет южного ветра, или штиля – воздух, наполненный ароматами леса. Нехитрая и вкусная каанская кухня. Не хватает только разве что женщины – но вряд ли эти прелестные создания захотят жить среди грязи и вони. Я-то уже привык.

Когда я встретился с каанами в первый раз, меня назвали Заалкаан-саан-шаа – «Одетый в перья каан, служащий своему Шаа», за мою маску и наряд, из-за которого я был похож на прямоходящую птицу, странствующую по миру. Конечно, когда я показал жрецу, что маска лишь защищает меня от ядовитых испарений, он понял, что я не имею отношения к птицам. Но имя всё равно прижилось, правда укоротилось и чуть изменилось. Долго же мне пришлось учиться языку каан, не смотря на то, что он крайне примитивный и не особо выразительный, многообразие шипящих и длинных гласных звуков довольно сложно выговорить, а некоторые очень сложно распознать на слух. Письменность у каанов развита плохо, и летописей они не ведут.

Когда я смог сносно говорить на их языке, я спросил об их традициях гостеприимства – ведь они сразу же, как я изъявил желание остаться в деревне, показали мне, где я могу жить, а жрец делил со мной свой паёк, который ему собирала деревня в знак статуса. Жрец ответил, что у них нет такой традиции, но раз я служу своему Шаа, то еда лишь дань уважения, а жильё – это ночлег. Кааны не знали, что я пока не собираюсь отправляться в дальнейшие странствия, а потому попросту выделили мне свободный дом и тут же об этом забыли. Но вообще-то, если кто-то хочет жить в деревне, то должен построить себе дом сам – или попросить кого-нибудь и заплатить ему. Я поинтересовался, какие денежные знаки у них в ходу, а жрец поглядел на меня как на полоумного, пояснив, что в этих землях единственно ценная вещь – это еда. Каану без разницы как её добывать, охотой, рыбалкой или работой, за которую платят едой. Хотя, конечно, некоторые любят одно занятие и не любят другое. А есть, к примеру, такие, которые преуспели в строительстве, но очень плохо охотятся. Деньги для каанов – пустой звук.

Пока я осваивался, мне довелось присутствовать на мероприятии, которое наверное стоило бы назвать местной разновидностью суда – жрец разбирал тяжбу нанимателя и строителя. Наниматель считал, что строитель слишком долго копается и слишком много ест. Строитель говорил, что работа тяжелая и он сильно устаёт, потому и ест, что называется, за двоих. Жрец сходил поглядеть, как продвигается работа, и посоветовал нанимателю подрядить на стройку ещё одного каана – тогда он будет тратить столько же еды, сколько и на одного, а работа пойдет быстрее; чтобы оба каана не халтурили, жрец сказал что сам присмотрит, чтобы строители не бездельничали. Мне такой подход показался разумным.

Как кааны строят дома? Жутко примитивным образом. Сначала строитель ищет место под дом, обычно это более-менее устойчивая почва. Затем он вбивает квадратом четыре сваи в землю (при этом используется примитивная стойка в виде треножника, в центре которой стоит свая, а наверху стоит каан с огромным деревянным молотом и лупит по свае, пока та не вроется в мягкую землю), а наверху уже монтируется дом – стены - из переплетённых и обмазанных глиной веток, пол – бревенчатый, покрытый сверху толстыми глиняными кирпичами. Крыша конусообразная, крытая ветками, сушеной травой, шкурами и всем, что попадётся под руку и годится для строительства.

Каану не нужны удобства, их «гнёзда» выглядят как натуральные гнёзда, никакого подобия шкафов и столов у них так же нет, и разумеется, мне это всё было немного неудобно. Я занялся постройкой собственного дома в традициях родины – приспособленных к реалиям болота. Стальным топором вырубил сваи, подготовил для них ямы в относительно сухом месте, вкопал и длительное время орудуя пилой, топором и молотком, сколотил себе привычный домик-коробку с двускатной крышей, дверью и окнами. Из каанского кирпича сложил печку и вывел наружу трубу. Сделал примитивные предметы меблировки – низкую койку, стол, пару табуретов, шкаф и ширму. И, когда жрец заглянул в гости и удивился, зачем мне столько, по его мнению, ненужных вещей, я объяснил, что в шкаф я кладу свою одежду (одежды кааны не носят), за столом удобно обедать, вести записи и проводить исследования (кааны едят сидя на полу и из посуды пользуются только глубокими деревянными мисками, практически не пишут а исследованиями занимается разве что местный шаа-с-каан, то есть доктор – буквально «каан хранитель здоровья», так как Шаа олицетворяет собой не только бога, но и его дары – жизнь, здоровье, плодородие и так далее). Жрец подивился, зачем «каану облаченному в перья» столько ненужных вещей, но перечить не стал. К слову, «Каан» обозначает вообще любое разумное существо, так что я давно уже перестал обращать внимание на подобные речевые обороты.

А вот моими инструментами жрец заинтересовался, и спросил, где я такие достал. Было очень сложно подобрать выражения для слов, обозначающих технологический процесс получения металла. Жрец много смеялся своим шелестящим смехом, слушая, как я ломаю себе язык, пытаясь выразить свои мысли. Он пару раз меня поправлял, подбирая более удачные синонимы – и я узнал, что кааны в принципе знают, как делается металл, и те из них, которые находятся с другой стороны гиблых болот, возле гор, даже делают первые шаги в металлургии – собственно от них и поступает чудовищно дорогие сковородки из плохого чугуна. Мне стало интересно, насколько у каанов развита торговля. Жрец попробовал объяснить, но я не сразу понял.

Пресловутую сковороду покупает не каан, её покупает сама деревня. Это связано с полнейшим отсутствием понятия частной собственности – если каану нужна кувалда, он просто ищет где её можно взять и если она никому не нужна – берёт. Если же кувалды нет, он просто делает её. Если же нужно то, что он сделать не может, он говорит об этом жрецу. Таким образом, если каану нужна сковорода, он говорит об этом жрецу, а жрец говорит об этом кааншаа, который идет в направлении гор. Кааншаа приходит в деревню горных каанов и говорит, что ему нужна сковорода. Если сковорода есть, её отдают кааншаа и сообщают о нуждах деревни. Нужды могут быть самыми разными, и дальше начинается зверская путаница, сутью которой является факт того, что в процессе сделки принимают участие практически все кааны на протяжении путешествия сковородки – и не успеет она добраться до места назначения, как горняки получают то, что им было нужно. Аналогично получается, если в деревне образуется избыток каких-либо ресурсов – об этом сообщается кааншаа, и тот в процессе странствий всегда находит куда их можно сбыть. Поэтому неудивительно что их бесплатно кормят в каждом селении – по сути без этих странников бартерная система болот была бы нежизнеспособна. Мне лично она показалась таковой, но – с оглядкой на то, что у каанов нет частной собственности и как следствие – воровства, стяжательства и так далее – я вынужден был задать вопрос, а не получится ли так, что ближайшая к горнякам деревня будет всегда испытывать проблемы, ибо она по сути дела расплачивается за заказы всех каанов болота. Жрец ответил что это невозможно, потому что о своих нуждах она немедленно сообщает ближайшим селениям через кааншаа, и нужные ресурсы тут же подвозятся.

О караванах.

Брёвна, туши мяса и кучи кирпича транспортировать вручную очень тяжело и очень медленно – не говоря уже об опасности провалиться в трясину вместе с грузом. Поэтому кааны используют для транспортировки лиссков – здоровенных болотных ящериц. Лисск обычно живет вблизи озера – он любит есть рыбу и водоросли, незлобен и, в принципе, всеяден. По крайней мере мне не удалось найти ничего, что лисск не смог бы сожрать – из съедобных вещей, разумеется. Кааны разводят их и используют как вьючных животных, так и в качестве верховых – эта ящерица с сильными перепончатыми лапами очень быстро лазит по болотам, что как нельзя лучше подходило для моих целей покорения гиблого болота. Единственная проблема – в это болото лисска затащить было невозможно.

Для того чтобы лисски могли тянуть груз, груз помещался в кожаную волокушу, к волокуше крепились полозья и веревки, которые цепляли в три прохода – за хвост, за брюхо и с помощью деревянного подобия удил – за пасть лисска, и тот тащил груз в меру своих сил. Если одного лисска не хватало, цепляли двух, трех или четырёх, правда я бы не взялся распутывать ту кучу узлов, которая была призвана балансировать нагрузку и крепить поклажу к ящерам. Каанам же, с их врождённой терпеливостью, это не доставляло проблем. Лисски так же не имели хозяев, они просто ошивались рядом с жилищами каанов, те что поменьше питались отбросами и ловили лягушек, те кто побольше – или подкармливались каанами, или просто ползали по болотам и озёрам, находя себе пропитание – и это было оправдано тем, что когда кааны убивали болотного медведя, например, рядом сразу оказывались пара лиссков в надежде поживиться. Их тут же впрягали в упряжь, а по прибытии в деревню – сытно кормили.

Ещё одной особенностью каанов являются раздумья. Мне всегда казалось странным, почему кааны едят только после работы, жрец объяснил мне это так: Когда каан сыт – он думает. Когда каан голоден – он думает быстро. Когда каан ничем не занят – он думает. А ещё каан всегда буквально исполняет то, что ему говорят, поэтому, например, если сказать каану «посмотри за моим домом», он обойдет дом, сядет и будет сидеть, пока не проголодается и не пойдет искать себе пищу – или пока его не покормить. Я однажды провел эксперимент – сказал каану смотреть на дерево. Каан сидел и смотрел на дерево до вечера, я покормил его, потом ещё раз, и ещё раз… через четыре дня мне это надоело и я сказал каану что он свободен. Каан ушел даже не спросив, зачем ему нужно было смотреть на дерево. Просто сидел и смотрел. Внимательно и вдумчиво. Я думаю, он за четыре дня всё дерево изучил, до последнего листика. Но это молодой каан, из тех, у кого ещё нет семьи, этот берётся за любую работу, какая попадается, потому что ещё не вымахал, как взрослый, чтобы охотиться – а есть хочется. Таким образом, охотники являются взрослыми каанами, а строители и представители прочих специальностей – в основном молодёжью.

В связи с тем, что я живу в деревне, мне нужно как-то зарабатывать, или добывать пропитание. Особо напрягаться мне не приходится – если мне нужна еда я прихожу к шаа-с-каану и прошу еды. Ем я куда меньше чем средний каан, но чаще чем они. Каану хватает один раз плотно поесть в два-три дня, мне же нужно есть раза два в день минимум. Шаа-с-каан глубоко уважает меня за познания в лечебных свойствах трав и веществ, и никогда не упускает возможность поспрашивать меня об этом. Это единственный каан в деревне который использует записи – он делает их остро заточенным когтем, на чем угодно. Письменность каанов достаточно проста своеобразна – она использует прямые и полукруглые черточки и их сочетания для изображения звуков. То же самое касается картографии – такой штуки как «карта» у каанов не существует. Если каану нужно указать дорогу в какое-нибудь место, он просто берёт кусок шкуры втыкает коготь большого пальца в центр и указательным проводит полукруг. Затем коготь втыкается в дугу и чертится следующий полукруг; маршрут строится по дыркам. Очень странная система. Когда я спросил, что будет если я захочу добраться до соседнего посёлка и промахнусь мимо него – шаа-с-каан ответил, что это не страшно – поблизости от поселка на протяжении дня пути всегда попадётся какой-нибудь каан, который укажет где находится посёлок. Если же я промахнусь больше чем на пол дня, то я просто не умею ходить по солнцу. Тут до меня дошло, почему кааны используют полукруглые черточки разной протяженности – это же ход солнца! Воистину удивительный народ.

Вопрос о том, почему кааны не указывают ориентиров, у меня не возник, ибо поглядев на десяток «карт» и сравнив их со своей, я увидел, что маршруты огибают отравленное болото, пару озёр и указывают два брода через реку, об одном из которых я не знал. Век живи – век учись…

Помимо помощи шаа-с-каану я так же принимал участие в строительстве и ремонте домов – и мои инструменты позволяли каанам справляться с этим занятием быстрее и проще – не смотря на то, что они сильнее меня, стальные инструменты давали мне преимущество. Каанам не было дел до моих инструментов, потому что они не могли их держать в руках – они были слишком маленькими для их когтистых лап. Моя помощь позволила каанам справиться с работой в кратчайшие сроки и за ту же плату – что вполне их устраивало. Со мной щедро делились свежим мясом (то, что для каана на один зуб мне – полноценный обед из двух блюд), а если мясо не было мне нужно, то охотно соглашались помочь с какой-нибудь задачей, требующей недюжинной силы – как например, я пользовался их помощью, когда строил свой дом.

Столь большое поселение испытывало значительные сложности с поставками продовольствия, решаемое за счет излишков в соседних поселениях, но по моим подсчётам, скоро мог наступить голодный год, и я спросил жреца, что будет тогда? Жрец ответил, что тогда наступит пора великого исхода  – около половины каанов возьмет с собой половину имущества деревни и пойдет куда глаза глядят – обычно дальше на юг, за гиблые болота. Обычно такое явление происходит раз в десятилетие, или около того, а в промежутке между расселениями происходит миграция – часть каанов уходит в другое селение в ответ на запрос «потребности в людях». Остановлюсь на ней подробнее.

В основном мигрируют женщины и молодёжь – когда ремонт и постройка домов закончены заняться строителям нечем – и они уходят туда, где нужны. Женщины уходят в те селения, где их не хватает. Век каана примерно на треть меньше человеческого, но кааны быстрее взрослеют – всего за пять лет они проходят этапы взросления от только что вылупившегося из яйца до взрослого каана. Людям на это требуется раза в три-четыре больше, а многим и этого мало, если вспомнить некоторых из тех, с кем я встречался за свою жизнь.

Искусство у каанов находится в зачаточном состоянии – всё, на что хватает их воображения – это вырезание однообразных орнаментов на столбах и украшение жилищ натюрмортами из листьев, ярких перьев и грубо сплетенных циновок. К слову, плетением веревок и нитей занимаются самые маленькие кааны, и это очень важное занятие. Дело в том, что для того чтобы сплести веревку, нужны мягкие подушечки пальцев; взрослым этим делом не дают заниматься здоровенные загнутые внутрь когти, а вот у детей когтей такого размера ещё нет, и они могут спокойно заниматься этой работой – собирают дикую крапиву (на то, что она «кусается» им наплевать – шкура у каанов очень толстая и крепкая, плюс чешуя практически всюду), водоросли и обдирают шерсть со шкур – и вперёд, за дело, прясть и скручивать.

Ещё у каанов есть ритуал «перехода» - когда каан сбрасывает кожу. Этот процесс длится целый день, и ему предшествует своеобразный «пост» - каан целую неделю ничего не ест, чтобы похудеть и легче выбраться из старой шкуры. Окончание дня превращается в праздник, когда каан выходит из своего дома и показывает всем свою старую шкуру, после чего пирует, наедаясь до отвала вместе с другими такими же. Переход сопровождаются ритуальные фразы, обращённые к Шаа, например, о том, что каан сбрасывая шкуру, сбрасывает юность, одеваясь в кожу зрелости. Всего они сбрасывают шкуру четыре раза – дважды, когда они маленькие и стремительно растут, один раз – когда превращаются во взрослых, и ещё раз – в пору старости. До пятого сброса кожи не доживает почти никто, и идиома «словно держал в руках свою пятую кожу» означает каана, мудрого не по годам. Впрочем, если кто-то дожил до этого момента, это отмечается всей деревней.

Как я понимаю, Каан-дол – это что-то вроде столицы всего болота, возможно, это старейшая деревня из всех. Сколько ей лет я не знаю, и узнать это не представляется возможным. В переводе это название означает «дом каан». Слово «дол» явно не из их языка, так что, скорее всего, я  далеко не первый гость в этой деревушке.

Я спросил об этом жреца, а ещё спросил, не бывали ли тут плохие люди (с этим выражением тоже вышло не всё гладко, потому что слово «плохой» здесь применяется в основном к еде, к стройматериалам и к больным, так что жрец не сразу понял, что я имею ввиду). Мне был дан ответ, что да, здесь бывали и плохие люди, но они не могли жить в деревне. Что с ними стало, я так и не смог узнать. А вот насчёт «хороших», жрец сказал, что с юга и востока приходили странники, которые многому научили каан, и которым нужно было немногое – всего лишь немного еды и указание, куда идти дальше. Жрец напомнил мне, что эти люди, как и я, служат Шаа, только могут называть его иначе, и тем не менее, они тоже каан, а значит – они созданы Шаа. С такой логикой поспорить было невозможно, и я решил не продолжать теологический диспут.

Среди каанов иногда случаются драки – обычно из-за женщин. Они довольно часто заканчиваются тяжелыми ранениями или даже смертью, что, в общем-то, понятно – что среди животных, что среди людей такое встречается сплошь и рядом. Правда, в отличие от людей, каанам чуждо чувство мести, поэтому реваншей не бывает. Ну а вопрос о войнах был встречен жрецом с непониманием. Кроме каанов в болота никто не лез иначе чем по собственной глупости или же потому что они оказались по пути. С другими каанами делить было совершенно нечего. Воевать было незачем. Война – это очень глупое занятие, изложил мне свои соображения вождь. Он сказал, что если охота ставит своей целью пропитание, то война – уничтожение каан, а это противно Шаа. На мой резонный вопрос, а что если кто-нибудь нападёт на каан, жрец ответил, что это будет как битва из-за женщины (тут следует дать пояснение – в языке этих ящеров женщин, ночлег, воду и еду обозначает одно и то же слово, его значение понимается посредством глагола – то есть, если каан скажет, что ему нужно «выпить асшаа» – значит он имеет ввиду воду. Если «съесть асшаа» - то он хочет наесться. Но выражение «хочет асшаа» означает тяжелое оскорбление – то есть взять женщин, дом, воду и еду – всё что есть у каана. Говоря о нападении на каан я употребил выражение «если кто-нибудь скажет каан, что хочет асшаа»). То есть, кааны ответят так, словно оскорбили их всех и каждого, отстаивая своё право сильнейшего на асшаа. Мне нарисовалась картина сотни чешуйчатых двух с половиной метровых, взбешенных до крайней степени ящеров с оскаленными пастями, полными здоровенных острых зубов, которые исполинскими прыжками вламываются в ряды закованной в сталь пехоты. А дальше начинается хаос – удар хвоста каана по моему смертелен для большинства существ меньше их самих, мощные челюсти способны если и не прокусить кольчугу, то уж переломать все кости тому кто её носит - точно. Пинок каана равносилен удару копытом разъярённой лошади, а если добавить сюда то, что кааны умело пользуются когтями и швыряются дротиками – получается просто худший кошмар пехотинца. Ну и наверное – не стоит тащить в эти болота конницу. Просто потому что кааны её съедят. Самое поганое для нападающих, пожалуй, будет то, что кааны имеют традиционную для рептилий нервную систему, которая обеспечивает им высокую реакцию независимо от мышления, и в то же время слабую чувствительность к боли. Наряду с толстой чешуйчатой шкурой это делает каана крайне опасным противником для любого, кто посмеет на него напасть – даже если ему нанести дюжину ударов мечом, и если допустить, что все они попадут в цель, каан будет продолжать драться, пока не истечёт кровью и не упадёт замертво.

От шаа-с-каана я узнал, что сердце мёртвого каана продолжает биться ещё пару часов. Это заставило меня задуматься о том, что по сути дела ящеры умирают или от кровопотери, или от тяжелейших повреждений внутренних органов. И, если второе излечить крайне сложно, то вот с первым справиться, в теории, можно. Нужно просто влить ему крови и зашить раны. Я осторожно изложил эту мысль шаа-с-каану, опасаясь что тот воспримет это как оскорбление какой-нибудь божественной воли или ещё чего, но он с интересом воспринял эту мысль, и когда в очередной раз после драки к нему принесли умирающего каана (фактически он был мёртв, но сердце его билось. Только крови в нём, похоже, уже не было), мы сообща начали пытаться его оживить. Работа была крайне грязной, но у нас ничего не вышло – через пару часов каан умер. Чего, в общем то и следовало ожидать, принимая во внимание, что мои сапожные иглы его шкуру брали с огромным трудом, а «кровезаменителя» из кипяченой солёной воды с остатками крови здоровяка оказалось слишком мало для намеченных целей. Я не знал, сколько в организме каанов крови, и какая у них анатомия, так что если бы наша затея увенчалась успехом – это было бы не иначе как чудо. Шаа-с-каан был того же мнения. Успехом было уже хотя бы то, что мы смогли зашить раны. Этот опыт, кстати говоря, весьма пригодился нам в другой раз – когда охотника серьёзно покалечил медведь – удар лапы сорвал ему с плеча целый пласт мяса вместе с крепкой чешуйчатой шкурой. Каан пришел в деревню еле живой, и мы сразу принялись за дело – приладили мясо на место и пришили шкуру – причем шаа-с-каан своими острыми когтями орудовал как шилом, делая дырки, через которые я пропускал иглу с крепкой ниткой. Затем мы перебинтовали бедолагу и запретили ему двигать рукой. Замечу, что не смотря на отсутствие каких либо обезболивающих, каан мужественно терпел всю эту процедуру молча. Я стал следить за его состоянием, а шаа-с-каан регулярно обновлял припарки. Рана зажила достаточно быстро, и что удивительно, осложнений не было, а подвижность руки практически не нарушилась.

Вообще единственная операция, которая вызвала у пациента неистовый рёв – это когда мы прижгли кровоточащую рану раскалённым добела ножом. Я думал, у меня сердце лопнет от этого вопля, так это было неожиданно и ужасно.

Вместе с тем, я не забывал о своей цели – гиблом болоте. Там были богатейшие залежи серы, и я хотел бы до неё добраться, но...

Согласно восточному алхимическому учению, материя имеет четыре угла, четыре элемента — в своей добродетели; три угла и три принципа, — в своей субстанции; два угла и два начала, мужское и женское, — в своей материи; один угол, всемирную материю, — в своём корне.

Краеугольными камнями трех принципов были ртуть – принцип металличности, сера – принцип горючести и соль, принцип твердости. Элементами же были твердое, жидкое, газообразное и огненное. Эти основы основ я попытался объяснить шаа-с-каану, как причину, по которой мне нужно много серы для опытов, однако чешуйчатый «шаман» сказал, что если сера пахнет тухлыми яйцами, то она плохая – и она нам не нужна. На это я возразил, что сера является первоэлементом, из которого во многом созданы все каан, и чешуйчатые и такие как я. Когда яйцо тухнет – оно издает запах серы, ибо умершее возвращается в исходное состояние. Шаа-с-каан выслушал это объяснение и надолго замер с закушенным меж зубов раздвоенным кончиком языка – признаком размышлений. Я решил его не отвлекать, и занялся своими записями. «Шаман» пришел в себя где то через к закату и первым делом как следует поел, а потом сказал, что сказанное мной не противоречит Шаа, а значит может быть верным, однако у всех каан болит голова когда они рядом с болотом, те же кто уходят в болото – исчезают и умирают. Я ответил, что сера сама по себе не приводит к этому, к этому приводит потеря серой соли, принципа твердости – поэтому воздух начинает плохо пахнуть, а кааны – болеть. Шаа-с-каан с ходу понял о чем я, проведя аналогию с умирающим – что он тоже теряет «соль», а потому его мышцы теряют силу, а вскоре, если мертвеца не трогать, остаются только кости – остальное превратившись в черную вонючую жижу вытечет через отверстия в шкуре и уйдет в землю. Как, оказывается, просто - объяснить шаману научную теорию. Было куда сложнее затащить его в болота и нагрести там серного субстрата, который мы выплавили в глиняных горшках – я сказал, что в наших краях сера очень нужна, и что кааны смогут выменять на неё железо и соль.

Сезон дождей закончился, как и пора дум. Я с грустью покидаю Каан-дол, намереваясь отправляться на юг, в поисках ртути. Оглядываясь в прошлое, я полагаю, что многому смог научить этот странный, но спокойный народ. Мне казалось, это будет сложнее, но – туда, где не добьются успеха проповедники, солдаты и торговцы, быть может, лучше посылать тех, кто говорит на языке знания? Я посетил холодный запад, где живут примитивные народы, одетые в шерсть, и не знавшие иного как жизнь в пещерах и собирательство – и научил их земледелью. Я посетил жаркий восток, где живёт мудрый пернатый народ, измысливший оросительную сеть, причудливые водокачки и алхимию, и научился у них многому, чему я ныне обучил народ каанов. Я запрягаю лисска в волокушу, и укладываю туда провизию, инструменты и материалы - но сердцем своим я останусь здесь, в этом краю покоя».  Искренне ваш, Лейре, каан, облачённый в перья, служащий своему Шаа.

 
 
 

Обсудить на форуме