Оплот

Шёл дождь, когда в тысячах миль от маленького прибрежного города-крепости родилось дитя. Никто, кроме его близких, и не узнал бы, что оно родилось, не будь это дитя сыном короля большой страны, лежащей между двумя океанами. Столица её, где и родился ребёнок, была белокаменным солнечным городом с сияющими крышами и высокими тополями, но в то утро солнца не было видно.

Через полгода, в середине зимы, в городе-крепости, отдалённом от столицы, тоже родилось дитя. Никто, кроме родственников и друзей роженицы, не обратил на это особого внимания – кому интересна первая дочь кузнеца из уединённой крепости? Никому. В ночь её рождения шёл снег.

***

Город-крепость, где родилось второе дитя, стоял на обрывистом берегу Серого океана. Вечные свинцовые волны уже многие столетия бились о скалы, заменявшие городу стены с северной стороны. Остальные направления были надёжно защищены рукотворными стенами, известными всему миру своей неприступностью. Грозная слава этих стен прокатилась от Серого океана, севернее которого, как говорили, жила сама Зима, до долины Солнечных водопадов, южнее которых, по утверждению учёных, обитало Лето. Сто с лишним лет назад эта крепость (звавшаяся, кстати, Оплот) выстояла семь месяцев под натиском тринадцатитысячного войска, располагая лишь двумя тысячами солдат. Осаждавшие тринадцать тысяч были войсками соседнего короля, за несколько месяцев практически покорившего всю страну. Последней загвоздкой оставался сам тогдашний правитель покорённой страны, не слишком блестящий стратег, как можно было догадаться; но Оплот спас его. Всё дело в том, что саму крепость и одинокую дорогу к ней окружал с обеих сторон мрачный Каменный лес, и он, конечно же, не пустовал. Под покровом древних замшелых деревьев обитала невидимая многочисленная сила – ведьмы и колдуны. Большинство людей относились к ним с опаской, некоторые вовсе не верили в эти россказни, ну а народы других стран, в особенности их правители, панически боялись лесных жителей, наученные печальным опытом короля-завоевателя, который сломя голову бежал впереди всего своего многотысячного войска по узкой и тёмной лесной дороге, ведущей в неприступную крепость.

За сто лет практически ничего не изменилось в Оплоте и его неприветливых окрестностях. Стены города всё так же стремились в вечно дождливое небо, дорога, соединяющая крепость и Северный тракт, всё так же пугала приезжих, что доставляло местным какое-то извращённое наслаждение, Каменный лес всё так же угрюмо шумел и наполнял воздух приятным ароматом елей, влажной земли и мха, и всё это смешивалось с запахом моря и омытого волнами камня. Люди Оплота тоже, в сущности, оставались прежними – они и сейчас могли бы удержать крепость, хотя в ней и оставалось едва ли пять сотен солдат. Те, кто жил здесь, не обладали каким-то особым искусством пребывания в осаде, вовсе нет, просто люди эти были упрямы, угрюмы и мрачны по своей природе, они не отдали бы город из вредности, просто потому, что мало кому в Оплоте хотелось бы приспособляться к каким бы то ни было новым условиям жизни. Жители этой крепости никогда даже и не задумывались о том, что они уникальны, совершенно отличны от жителей любого другого города в целом мире: среди оплотцев было множество полукровок. Люди из Каменного леса не могли принять жителей Долины (как лесной народ величал весь остальной мир), жители же Долины очень не любили магов. Однако Оплот был местом, где колдуны спокойно могли вести обыкновенную человеческую жизнь, а жителям крепости всегда были рады в Лесу. Традиции и обычаи волшебников и оплотцев органично сплелись воедино за многие годы их совместного существования. Горожане, например, научились от лесного народа сжигать тела умерших и посыпать их прахом молодые деревца, посаженные ближайшей роднёй упокоившегося. Маги, а за ними и горожане, верили, что тело, покинутое духом, ничего более не значит, а употребить это тело как почву для деревца – значит извлечь жизнь из смерти, что, как учили древние лесные легенды, есть высшая степень магической силы.

Впервые попав в Оплот, можно было решить, что нет в мире мест более унылых и беспросветно ужасных, однако это было лишь лицо крепости, показываемое местными редким чужакам. Подобно тому, как некоторые люди прячут свою мягкую и жалостливую сущность под маской язвительного цинизма ради самозащиты, горожане старательно скрывал внутреннюю вполне весёлую и непринуждённую жизнь своего города. Следуя какой-то негласной договорённости, все как один оплотцы, имея дело с чужаками, становились ожесточёнными жизнью и мрачными в своих суждения полулюдьми - полу бесами, а вечером с упоением травили друг другу байки о напуганных до смерти незнакомцах.

В такой немного жуткой, но очень душевной обстановке и выросла девочка, родившаяся снежной ночью. Как ни странно, она и сама была такой же, как и весь этот город. Все её эмоции и чувства всегда оставались при ней, на лице же постоянно играло полное безразличие во всех его возможных оттенках. Будучи ребёнком в равной степени как Оплота, так и Леса, девочка унаследовала талант к магическим искусствам от матери-ведьмы и пристрастие к ручному труду от отца-кузнеца; имя же ей было дано лесное: Руна. В своей типичной для Оплота семье она была первенцем, желанным и долгожданным, что, по понятию родителей, предполагало для неё немалую долю ответственности, к которой сама Руна испытывала исключительно отвращение. Все обязанности, так или иначе связанные с двумя маленькими братьями и сестрой, лежали на Руне. Она, будучи обученной грамоте у местного летописца, должна была донести свет знаний до своих непоседливых младших, которые с куда большей охотой учились у неё разводить костёр, сооружать палатку из плаща и колдовать. Однако, сама того не замечая, девчушка легко и споро справлялась со всеми тремя младшими и, повзрослев вместе с ними, со временем Руна научила их во всём разбираться без неё.

***

В столице тем временем росло второе дитя, будущий король. Его мать и отец не могли нарадоваться на своего милого первенца, принца Эрвина. С самого рождения светлоглазый мальчик служил предметом восхищения всех и каждого, кто только мог его видеть, говорить или слышать о нём. Он рос, как растут все принцы: окружённый любовью и вниманием, обременённый разве что обучением этикету, танцам, чтению, письму, риторике и прочим вещам, кажущимися столь бесполезными многим мальчикам.

Пока королевская чета преспокойно занималась воспитанием единственного наследника, их недоброжелатели, как водится, не дремали. В один из тех дней, когда на королевский бал собирались важнейшие лица со всех концов страны, в маленькой кухне для прислуги из очага на матерчатую подстилку выпал тлеющий уголёк. Казалось бы, замок огромен и наводнён народом, но, как ни странно, кухарка почему-то проигнорировала вспыхнувшую материю и, бросив кочергу в ближайший угол, спешно покинула комнату. В ночь пожара у короля с королевой оставалось множество верных слуг в их столичной резиденции, но огонь, тем не менее, распространился быстро, и к моменту, когда его заметил кто-то, посчитавший нужным донести это до самого короля, выхода из тронного зала, где монарх в эту ночь принимал гостей, уже не было.

Принц Эрвин, однако, по счастливой случайности оказался далеко от столичного дворца, в охотничьей усадьбе своего дяди на краю города. Заметив переполох прислуги в доме, он, недолго думая, влез на плоскую крышу дядюшкиного дома, поглядеть на пожар. Сложно понять, что мог чувствовать ребёнок, глядя, как горит его родной дом, а за ним и улицы города; маленького принца нашли на крыше в оцепенении ближе к утру. Когда уже светало, в усадьбу брата короля доставили известия о трагической гибели королевской четы.

После ночи пожара жизнь принца не слишком-то изменилась. Его всё так же готовили стать королём, только теперь определённый срок был назначен – восемнадцать лет, заветное совершеннолетие. Попав под опеку любящего дяди, сделавшего всё, что было в его силах, Эрвин стал много заниматься со своей кузиной, что была младше его на три года. Вопреки ожиданиям, окружавшие его люди заметили, что их принц стал ещё более безрассудным и весёлым; позже эти же люди скажут, что он, как им казалось, так и сохранил в себе сердце и душу десятилетнего мальчика – таков, возможно, был его способ пережить ту страшную ночь.

***

Шли годы, и принц Эрвин, подрастая, всё более и более проявлял интерес к делам государственным. Лет с пятнадцати его беспокоили военные дела страны, а с семнадцати – всё подряд: каков выдался в этом году урожай? сколько металла добыто в рудниках? как идёт восстановление его столичного дворца? кто из заграничных соседей питает к нему неприязнь и почему? не слишком ли беден народ? и так далее, и тому подобное. Его дядюшка, лорд-регент, временно управляющий страной от имени принца, не только не стремился умерить его пыла, но и всячески растравливал юношу, считая, что такой настрой полезен для будущего правителя (под его собственным неусыпным контролем, разумеется).

Ввиду всего этого к назначенным восемнадцати годам году принц Эрвин пылал энтузиазмом. Первое, что он планировал сделать – это заселиться в свой заново отстроенный замок, прозванный в народе Чёрным после пожара, и непременно со своей кузиной Элоизой, вошедшей уже в тот возраст, когда самое время для девушки кружить по бальным залам великолепнейших дворцов всего мира, демонстрируя свою расцветающую красоту. Отца же Элоизы, своего лорда-регента, Эрвин предполагал оставить в его поместье, а ещё лучше – отослать куда-нибудь в другую страну в роли почётного гостя, дабы любимый и уважаемый, но властный дядюшка и думать не смел продолжить своё фактическое правление. Каким бы наивным ни казался будущий король, он весьма остро чувствовал, что, пока за его спиной стоит лорд-регент, самому ему не править.

И вот день коронации настал. Вся столица высыпала на улицы поглядеть на великолепную процессию. Кругом был радостный и набравшийся уже народ: на крышах домов, на пьедесталах статуй, на маленьких балкончиках, всюду. Новоиспечённый король Эрвин ехал шагом по брусчатым улицам на белом рысаке, счастливо улыбаясь в ответ на прославлявшие его выкрики. Тут стоит добавить, что народ столицы любил Эрвина с самого рождения. Отец его, конечно, правил не безгрешно, но люди в основном были довольны им, так что сын его был принят благосклонно. После же пожара во дворце чувство уважения смешалось с чувством простого человеческого сочувствия в сердцах столичных жителей, и всё это неведомо как переросло в слепое обожание. Лорд-регент, как признавали сами горожане, тоже правил ими неплохо, но вот «когда Наш Принц придёт к власти, мы заживём ещё лучше, настанет время великолепия и всеобщего счастья», - говаривали они.

Королевская процессия прошла через весь город, от усадьбы лорда-регента и до Большой площади перед заявленной резиденцией короля. Но, не смотря на свой боевой настрой, Эрвин, оказавшись у стен Чёрного дворца, вдруг решил не входить внутрь. Народу, собравшемуся со всех концов страны поглядеть на нового монарха, этот его поступок не показался подозрительным, так как все эти люди были весьма смутно осведомлены о плане предстоящего праздника, наверняка зная только, что будет много вина и хлеба для масс. Приближённым же короля, в особенности его кузине Элоизе, решение не посещать дворец сказало о многом. Девушке стало ясно, что прошлое всё ещё преследует её августейшего брата. Под утро следующего дня, когда гуляли уже только упорные и совсем пьяные, заморосил редкий для столицы дождь.

***

Вернувшись после коронации в резиденцию лорда-регента и немало удивив этим своё окружение, Эрвин велел начать последние приготовления к его «смотровой поездке», как он сам это называл. «Смотровая поездка» заключалась в посещении юным королём и его кузиной самых заброшенных и захолустных уголков своей страны, с целью облагодетельствовать оные и «осветить своим наилестнейшим присутствием». Объезд планировалось завершить в пять месяцев, побывав в нескольких городах, где люди, по мнению советников – составителей маршрута, более всего страдали от нужды или невежества и не имели абсолютно никакой возможности приносить пользу государству; в число таких несчастных городов входил и Оплот.

Через два дня после торжества всё было готово для поездки. Вместе с королём и леди в путь отправлялись: наследник двух богатейших родов страны, известный многим, как весьма занятный, но совершенно недоступный простым смертным молодой человек, трое представителей Королевского совета, среди которых выделялась как дипломат одна почётная барышня преклонных лет, а также первый военный советник короля и лорда-регента, старенький, но всё ещё острый умом фельдмаршал. Каждый из них, конечно же, прихватил с собой как минимум двух ближайших слуг (только леди Элоиза ограничилась одной нянюшкой), но сам Эрвин, несмотря на увещевания дяди, категорически отказался от подобных излишеств. Юный монарх хотел ограничить в этом и своих спутников, но, как выяснилось, ни один из них, кроме фельдмаршала, не был способен одеться без посторонней помощи. В назначенный день, рано утром, из солнечной столицы выехали шесть богатых экипажей, три повозки с вещами, двадцать человек королевской стражи и сам Эрвин, верхом.

С самого начала путешествие короля и его небольшой свиты пошло как по маслу: в каждом городе процессию радостно встречали, сытно кормили и всячески старались умилостивить. Всюду были рады новому правителю и его спутникам, каждая захолустная полу город – полу деревня с благодарностью принимала распоряжения монарха, все жители верили в то, что это приведёт их родное захолустье к процветанию. В итоге поездка прошла куда быстрее, чем планировалось, и уже в первый день осени блистательная процессия стояла у ворот последнего запланированного городка – Оплота.

В последний день лета вся крепость и её окружение – то есть, Каменный лес – отмечали принятый у людей праздник с ярмаркой на главной площади, музыкой, танцами и прочими развлечениями, поэтому на утро следующего дня город и ведущая к нему дорога казались особенно пустынны. Оплотцы, конечно же, были предупреждены о приезде короля за несколько месяцев, но никто не придал этому особого значения и торжественных приготовлений не проводилось.

Утренний воздух уже успел прогреться, но душным ещё не стал; над Оплотом светило непривычное солнце, город ещё дремал после бурной ночи. Подошедший к наглухо запертым воротам Эрвин начинал терять терпение.

- Ваше величество,- нерешительно обратился престарелый фельдмаршал к нервно вышагивающему вдоль крепостных ворот Эрвину,- Ваше величество, не стоит ли нам послать солдата вдоль стен,- старик указал влево от ворот, где лес, подступающий к самому городу, казался менее густым.

- С какой целью? - мрачно буркнул король.

Фельдмаршал уже несколько лет был туговат на ухо, и потому имел неосторожность переспросить своего обожаемого правителя, которого ещё младенцем он почитал за счастье лицезреть, состоя простым офицером на службе в замке.

- Вечно одно и то же! – рявкнул Эрвин, цепляясь за повод выплеснуть своё негодование, - Витают в облаках, а я тут разбирайся!

Поймав на себе укоризненный взгляд Элоизы, его величество немного остыл, приняв вид полнейшего разочарования в собственном окружении.

- Так зачем солдата-то? – повторил он снова.

- Проверить, ваше величество, - с готовностью ответствовал фельдмаршал, - Проверить, нет ли в стенах укрепления хода для горожан…

- Хода для горожан! – снова распаляясь, перебил король, - Что я вам, торгаш, что ли, во вход для горожан лезть? Открывай! – заорал он, задрав голову к смотровым башням по бокам ворот.

Стайка ворон вспорхнула с округлой черепичной крыши одной из башен; наверху завозились. Через несколько минут правее ворот что-то скрипнуло и из-за полукруга правой башни вынырнул сонный караульный Оплота. Эрвин остервенело уставился на невозмутимо приближающегося к нему солдата; из окошек своих экипажей повысовывались разбуженные криком спутники короля.

- Чего шумите? – угрюмо спросил караульный, остановившись в нескольких шагах от процессии и исподлобья глядя в лицо Эрвина, - Известно же, за башней вон (он указал скупым жестом туда, откуда сам вышел) ход есть.

Леди Элоиза, стоявшая к своему брату ближе всех, заметила, как в лицо ему бросилась краска, но тут же отхлынула.

- Ворота открывай, деревенщина, - раздражённо бросил Эрвин, - Мои экипажи в твой лаз не пройдут.

Окинув процессию безразличным взглядом, невооружённый солдат в видавшей виды кожаной кирасе молча удалился обратно за башню, и вскоре тяжёлые ворота города заскрипели и медленно отворились.

***

Внутри крепости Эрвина ждала отнюдь не такая угнетающая картина, какую он ожидал увидеть. Народ начинал потихоньку выползать из домов, затапливать печи, открывать ставни, переговариваться. От небольшой площади за воротами расходились четыре широкие мощёные улицы, наполнявшиеся утренней жизнью. Здесь, как и в любом другом нормальном городке, были лавки, таверны, мастерские, обычные дома с цветами на окнах, был даже, как доложили Эрвину на подходе к крепости, сиротский приют, весьма, однако, необычный: здесь не было настоятелей, воспитателей и любых других работников; это было небольшое приплюснутое двухэтажное строение у самого берега, на обрыве, где беспризорники собирались ночевать и где горожане и люди из леса оставляли им еду, одежду и прочие нужности, кто сколько мог. Несмотря на подобную бесконтрольность, приют никогда не пустовал, а порою бывал и переполнен.

Оплотцы, видя чужаков в своём городе, старались, конечно, суетиться и судачить поменьше, создавая атмосферу мрачной загадочности, но в этот день ясное небо и не прошедший ещё ажиотаж вчерашнего праздника мешали им как обычно пугать приезжих. Хотя кое-кто весьма успешно справлялся со своей ролью.

Войдя в крепость, королевская свита приостановилась. Никто явно не ждал и не рвался встретить прибывших, не говоря уже о торжественном приёме и народных гуляньях. Окинув оживляющуюся площадь растерянным взглядом, Эрвин нерешительно повернул лошадь к крайней левой улице, начинавшейся с невысокой каменной арки, и направился в сторону стражников, сидящих в её тени. Эти трое мужчин в старых кирасах и при круглых щитах, используемых вместо подстилок, развлекались как могли. Двое из них, забравшись на лестницу, идущую вдоль крепостной стены, с наслаждением плевали в копошащихся внизу жирных голубей, третий же, постарше и посолиднее, ковырял чем-то под ногтями, напустив на своё лицо крайне обеспокоенное выражение. Не успел ещё король решить, отправить ему к стражникам фельдмаршала и дать им понять, что они ему не ровня, или же обратиться к ним самому, чтобы выказать свою благосклонность, как со стены сбежал тот самый сонный караульный, что открывал ворота. На лестнице он на мгновение задержался, чтобы пнуть рассевшихся посреди прохода товарищей, на что те ответили негодованием. Спустившись, караульный подошёл чистящему ногти человеку под аркой и стал лениво что-то говорить ему. Когда караульный замолчал, оба обернулись на колонну экипажей, неуклюже вставшую посреди площади. Немного посверлив приезжих неодобрительным взглядом, стражник вышел из тени арки, оставаясь на безопасном от Эрвина расстоянии, и спросил, кто он и чего ему угодно.

- Перед вами ваш король, милейший, - громким шамкающим голосом сообщил фельдмаршал, заметив растерянность Эрвина,- Разве вы не были извещены о его приезде?

Стражник переглянулся с караульным, который не спешил возвращаться на стену, и, проигнорировав вопрос фельдмаршала, предложил подыскать королю и его свите место для отдыха и ночлега.

- Правда, у нас всего одна таверна с комнатами, - замялся он, оглядывая экипажи и солдат, окружавших их,- Всех ваших людей там не разместить… ваше величество.

- Ты же не предлагаешь королю ночевать в «Дороге»? – в пол голоса переспросил подошедший поближе караульный с ворот, особо выделив слово «король», - Думаю, тебя за такое казнят.

- Отправить его к Кардену тогда? – так же тихо предложил стражник, - У Эльги дом всегда в порядке.

Караульный кивнул и, ещё раз внимательно оглядев королевскую свиту, не спеша удалился на стену.

Уже через час все люди Эрвина были пристроены. Кто-то из солдат поместился в «Одинокой Дороге» - единственной таверне в Оплоте, других за скромную плату приютили местные жители; знатных спутников короля расселили в лучшие дома города. Самому же королю и леди Элоизе было предложено остаться в доме кузнеца Кардена, не самого богатого человека в крепости, но одного из самых уважаемых и умелых. Дом Кардена был известен своим гостеприимством. Жена кузнеца, лесная колдунья Эльга, никому не отказывала в приюте и учила двоих своих дочерей и двоих сыновей тому же.

Дом первого оплотского кузнеца произвёл на юного короля неизгладимое впечатление. Казавшийся небольшим снаружи, внутри он был просторным и светлым, но вовсе не тихим – это было совсем не то, к чему привык король. Всё в этом доме говорило о присутствии детей: не деревянных перилах лестницы, ведущей на второй этаж, было что-то нацарапано, на бельевой верёвке в огороде висели детские вещи, кругом были разбросаны игрушки. Однако сами дети вернулись только к ужину.

***

Вещи леди Элоизы и Эрвина были уже разложены, постели в их комнатах застелены свежими ароматными простынями, на которых успел хозяйски полежать чёрный домашний кот; Эльга позвала короля и его сестру к обеду. Элоиза с энтузиазмом взялась помочь хозяйке накрывать стол, а Эрвин заинтересованно выспрашивал у хозяина подробности экономической жизни Оплота, когда в прихожей вдруг послышались топот ног в сапогах, заливистый смех и весёлая перебранка. Через минуту в столовую вошли мальчик и девочка лет двенадцати, оживлённо о чём-то споря, за ними ещё один мальчик, лет пяти, раскрасневшийся и по уши вымазанный в грязи, и последней в комнату вошла высокая девушка с усталым видом и перевязанной цветастым платком головой. Впрочем, если бы не платок и серьги-кольца в ушах, эту девчушку можно было бы запросто принять за юношу из-за её мешковатой простой одежды и грубых сапог.

Дети поздоровались с хозяевами и гостями, даже не поинтересовавшись, кто они такие. Эльга велела всем вымыть руки, а старшей дочери, Руне, ещё и вымыть младшего брата. Вскоре все, вымытые и переодетые в чистое, снова собрались в столовой. Хозяева познакомили своих детей с гостями, и ужин прошёл так, как дома Эрвин не трапезничал никогда. Карден и Эльга поддерживали с ним и Элоизой искреннюю и оживлённую беседу о жизни в столице, дети смеялись и переругивались между собой, а Руна иногда, когда они заигрывались, велела им угомониться. Сама она почти не участвовала в разговоре, но внимательно слушала и всё время следила за детьми. К концу ужина, когда хозяйка уже разрезала ароматный пирог с сухофруктами, в кухню тихонько вошёл ещё один человек, которого Эрвин принял бы за старшего сына хозяев, если бы не знал, что самый старший их ребёнок – Руна.

- Йордан! – окликнула вошедшего Эльга, - Почему так поздно?

Стоит отметить, что Эльга была женщиной не слишком грозного вида, но, когда она повышала голос, все домашние невольно обращали на неё свои взоры, да и гости всегда удивлялись силе голоса этой хрупкой женщины с пышными тёмными волосами.

- У нас гости сегодня! – добавила хозяйка, смягчая тон.

- Когда это у вас не было гостей? – негромко пробурчал Йордан, уже успевший отхватить ломоть хлеба, лежавшего на разделочном столе в углу кухни.

Эльга чуть нахмурилась и, поднявшись из-за стола, направилась к долговязому парнишке. Пока хозяйка отчитывала его за то, что он хватает куски вместо того, чтобы нормально поесть, Карден рассказал гостям, что Йордан – его подмастерье в кузнице, и, поскольку мальчонка сирота чуть не с младенчества, он и живёт под их опекой. «Будь он чуть менее сварливым, - понизив голос, добавил кузнец, - Звал бы его своим сыном!»

***

После ужина дети радостно взялись показывать гостям дом, но Руны с ними не было. Остаток вечера Эрвин с Элоизой провели как будто снова в детстве – они, разыгравшись, носились по дому и огороду вместе с хозяйскими детьми, совсем забыв о своей свите и королевском достоинстве. Двойняшки, брат и сестра, показали им кузницу их отца за домом, пышные розы и бархатцы под окном Эльги, чердак, где Руна сушила и хранила лесные цветы и травы (как, хихикая, объяснили дети, «для своего колдовства») и всё, что только можно было найти в этом замечательном и столь непривычном для короля и леди дома, где пахло свежим хлебом и деревом, а из окон падал тёплый вечерний свет. Уснули гости Оплота уставшими и счастливыми, как никогда.

Утром следующего дня небо над крепостью затянулось тучами и дождь полил как из ведра. Когда Эрвин и Элоиза проснулись, хозяин дома и Йордан были уже заняты работой, а Эльга, накормив завтраком их и детей, ушла на рынок, хорошенько укутавшись в тёплую шаль. Под бесстрастным руководством Руны убрав за собой посуду, весь оставшийся без дела народ собрался в пустой комнате на втором этаже. Здесь стояла какая-то старая мебель, накрытая тряпками и присыпанная ароматной лавандой от моли. Скучающие дети расселись на скрипучих диванах и креслах; Руна пристроилась на широком подоконнике. Пятилетний Маэль бегал кругами по комнате, оставляя маленькие следы в пыли и причитая, что ему скучно. Двойняшки, как и всегда, устроили словесную перепалку по совершенно ничтожной теме, Элоиза и Эрвин веселились, их слушая, но вдруг его величество отвлёкся от общей беседы и задумчиво уставился на Руну. Что-то обдумав, он неожиданно спросил её:

- Слушай, а сколько тебе лет?

В комнате на мгновение повисла тишина. Даже маленький Маэль поддался всеобщему удивлённому настроению, хотя так и не понял, в чём было дело.

- Я старая, - не задумываясь ответила ведьма, улыбнувшись уголками губ.

- Ты… почему спрашиваешь? – нерешительно поинтересовалась Элоиза.

- Старая – это сколько? – не унимался юный король, - Старше меня? Старше Йордана?

Двойняшки переглянулись и расхохотались.

- Не-ет, не настолько старая, - хмуря брови, но улыбаясь ртом и глазами ответила Руна.

- Значит, точно меньше девятнадцати… - Эрвин выглядел всерьёз обеспокоенным этим вопросом.

Снова возникло неловкое молчание.

- Скучно это, должно быть, - произнесла Руна, нарушая тишину. Она соизволила наконец повернуть голову от окна и теперь лениво глядела на Эрвина.

- Что скучно? – отозвался тот.

- Королём быть.

Эрвин с минуту непонимающе смотрел на ведьму.

- Да уж точно повеселее, чем подмастерьем кузнеца, - заявил Виан, старший из двойняшек, - Но тебе и того не видать! – мальчонка заливисто рассмеялся.

- Почему же? – удивлённо спросила Элоиза, - Разве ваш отец не кузнец?

Руна шумно выдохнула и отвернулась к окну.

- Он говорит, это не женское дело, - ответила Кая, младшая сестра Виана, - Папа не допускает Руну к своей работе, ему всегда помогает Йордан.

- Значит, Руна ревнует Йордана к кузнице? – Эрвин расплылся в довольной улыбке.

- Ты же колдунья! – леди Элоиза аж привстала от возмущения, - Как можно мечтать работать в кузнице, когда ты можешь творить магию?!

- Да не мечтаю я работать в кузнице! – раздражённо огрызнулась ведьма, - И вообще, с ваших слов можно подумать, что «творить магию» - это так просто и увлекательно, - девушка усмехнулась и прислонилась высоким лбом к холодному стеклу, - Словом «магия» принято обозначать все те вещи, принципа работы которых мы не понимаем, вот тебе и вся загадочность. А когда ты видишь смысл и понимаешь, в чём суть, - Руна вдруг помрачнела и понизила голос, - То это никакая уже не магия.

Эрвин и Элоиза удивлённо переглянулись.

- Вот она, оборотная сторона невозмутимости, - в пол голоса проворчал Виан.

- Прятки! – вдруг вскрикнул Маэль, шумно спрыгивая на гулкий пол с невысокого кресла, - Прятки! Прятки! Прятки!

- Чего заладил? – строго оборвала его Руна, - Не будет с тобой никто играть.

- А мы тоже играли в детстве, в саду, помнишь? – восторженно залепетала Элоиза, тряся брата за рукав.

- Так ведь дождь же, - ответил он.

- А мы в доме сыграем! – с энтузиазмом поддержала Кая, быстрыми и ловкими движениям заплетая длинные тёмно-русые волосы в косу, - Тут полно места.

- И Руна с нами сыграет, - неоспоримо заявил Виан, соскочив с дивана, - Она первой водит!

Дети разбежались из комнаты, оставив в ней только смирившуюся со своей судьбой ведьму. Ещё несколько минут она, считая про себя, слышала по всему дому топот и перешёптывания.

Дойдя до сотни, девушка слезла с высокого подоконника и, заложив руки в карманы потёртых штанов, стала лениво прохаживаться по комнатам, открывая шкафы и сундуки и заглядывая под кровати.

Первым, судя по недовольным возмущениям, нашёлся Виан. Эрвин притаился в кухне-столовой за огромной плетёной корзиной с картошкой, откуда открывался обзор на коридор и небольшую каморку под лестницей на второй этаж. Двери у этой каморки не было – проход туда был завешен цветастым куском материи на карнизе, прикреплённым так, что между ним и верхом проёма оставалось довольно много места. К этой-то каморке и подошла Руна как раз в тот момент, когда в кухню влетел её братец, теперь помогающий ей искать, и радостно вытащил Эрвина из-за корзины. Руна скрылась под лестницей, а Виан, найдя короля за картошкой, побежал искать дальше, чуть не сбив с ног входящего в кухню с улицы через заднюю дверь Йордана. Пока Эрвин отряхивался от налипших на него картофельных ростков, из каморки вышел Маэль, а за ним и Руна. «Сделай, как летучая мышь!» - попросил малыш, одёргивая тряпицу в проёме. Недолго думая, ведьма схватилась за карниз обеими руками, подтянула к ним ноги и повисла на коленях спиной к каморке. Оказавшись перевёрнутым, подол её широкой рубахи пополз вниз, но девчушка успела схватить его освободившимися руками прежде, чем показался живот.

- Успела, - разочарованно вздохнул Йордан, вместе с Эрвином внимательно наблюдавший всю эту сцену, - Она всегда успевает.

Отхлебнув воды из деревянной кружки и собрав в хвост промокшие чёрные волосы, подмастерье удалился через заднюю дверь, оставив его величество слушать восторженные крики Маэля.

Дождь перестал только после ужина, когда весь дом уже укладывался спать.

На следующее утро Руна проводила Эрвина и Элоизу в «Одинокую Дорогу», где их поджидали советники. Для Эрвина это означало конец детских забав и начало утомительной беготни по Оплоту в поисках местных властей. Не найдя в крепости никаких представителей королевской власти, кроме себя самих, король и его советники были по меньшей мере удивлены. Что делать в подобных ситуациях, Эрвин даже не представлял. По результатам заседания в одной из лучших комнат «Одинокой Дороги» было решено отправить гонца в столицу, к лорду-регенту, и ожидать от него ответа. Такое решение очень даже устраивало юного короля – от Оплота до столицы две недели верхом при удачной погоде, а это значило, что всё королевское посольство останется в городе ещё как минимум на месяц.

Несмотря на все жалобы и стоны, советники короля, собиравшиеся ежедневно в местной таверне, вполне свыклись со своим положением спустя несколько дней. Фельдмаршал и трое членов Королевского совета целыми днями играли в карты, иногда принимая в свой круг кое-кого из местных богатеев. Юный же дворянин из столицы во всю ухлёстывал за местными загадочными красавицами, совсем не обременяясь праздностью собственного бытия. Спустя неделю он даже переместился в небольшой, но богатый дом одной молодой бездетной вдовы.

Леди Элоиза, вскоре после отправки гонца в столицу, к негодованию своей нянюшки переменила свои пышные светлые платья на одежду попроще, одолженную у Руны и её матери. Они с Эрвином, ведьмой и её младшими каждый день ходили в Каменный лес и всё сильнее и сильнее привязывались друг к другу.

Но, как известно, если проводишь время приятно и с пользой, то оно пролетает незаметно.

Пошёл второй месяц осени, дожди поливали Оплот всё чаще, и вот, в один из таких дней, когда после обеда сквозь тучи пробивается солнечный луч, на пороге «Одинокой Дороги» появился гонец и столицы.

Эрвин вскрывал письмо от дяди с неприятным чувством тревоги в груди. За прошедший месяц он старался не думать о том, что рано или поздно ему придётся покинуть Оплот. Он, да и леди Элоиза тоже, уже привязались к семье колдуньи и кузнеца. Их сердцам были дороги шумные двойняшки Кая и Виан, постоянно препирающиеся друг с другом из-за всяких мелочей, озорной, путающийся под ногами и всеми любимый Маэль, ворчливый и вечно всем недовольный Йордан, старательно скрывающий свою давнюю и сильную влюблённость в Руну, и сама Руна, конечно, невозмутимая ведьма с зелёными как кроны Каменного леса глазами матери и пепельными как остывшие угли волосами отца.

Юный король беспокоился не зря: в письме от лорда-регента говорилось, что Эрвин уже достаточно взрослый, чтобы самому править королевством, а не перекладывать эту обязанность на других. Лорд-регент велел ему немедленно возвращаться в столицу, не задерживаясь в «этой ведьмовской дыре» ни днём больше, и браться за дела государственные, которые он, лорд по рождению, уже не может (да, собственно, вовсе и не обязан) вести вследствие своего возраста.

Собрав в кулак всю свою волю, Эрвин велел королевской свите собираться, и, следующим утром, ещё затемно, не сказав никому ни слова, дабы избежать мучительных прощаний, процессия, своей унылостью напоминающая траурную, покинула Оплот.

***

Вернувшись в столицу, Эрвин, как и предписывал ему дядюшка, с угрюмой решимостью взялся за государственные дела. По настоянию лорда-регента и с согласия короля в Оплот отправили наместника, представителя власти и закона, вкупе с констеблем, судьёй и небольшим отрядом жандармов, дабы подчинить и этот уголок страны королевской власти, но в самой крепости все эти «блага» были попросту проигнорированы, и, со временем, законникам пришлось уйти из-за полного невнимания к их персонам. Встретив «яростное сопротивление» своим реформам в лице местных жителей и «дикарей из леса», лорд-регент решил во что бы то ни стало добиться подчинения Оплота и окрестных земель. Как раз в это время один молодой и перспективный дворянин, тот самый, что состоял в посольстве короля несколько месяцев назад, подлил масла в огонь. Бросив все свои имения, хозяйства, слуг и государственную службу в Королевском совете, он буквально бежал из столицы, и не куда-нибудь, а в злополучной оплот, к своей возлюбленной, вдове лесного мага. Ещё через полгода из Оплота пришли вести и того возмутительнее: взяв эту вдову в жёны по традициям Каменного леса, столичный дворянин теперь ждёт первенца и ни под каким предлогом не собирается возвращаться.

Время шло, из печально известного города-крепости в столицу продолжали приходить скандальные вести. Некоторые (самые невероятные) из них фабриковал лорд-регент, что способствовало его разладу с дочерью, другие же (не такие уж, по сути, и скандальные) были правдой. Леди Элоиза, ставшая к тому времени самой завидной и желанной невестой не только в родном королевстве, но и во многих других, яростно защищала Оплот и уже несколько месяцев не разговаривала с собственным отцом, делавшим всё, чтобы склонить короля Эрвина к насильственному подчинению тех мест. Что думал по этому поводу сам Эрвин, было неизвестно. Вернувшись из «смотровой поездки», он неопытной, но твёрдой рукой взялся за управление страной, многое изменив к лучшему. Однако вся эта работа дурно сказывалась на нём: переехав в Чёрный дворец, его величество почти не покидал его, перестал выходить к народу, крайне редко лично присутствовал на Королевском совете и даже стал реже видеться с сестрой. Все, кто обитал в Чёрном дворце вместе с королём, видели его очень редко, всё чаще бродящим по тёмным коридорам дворца в одиночестве.

Если это и была какая-то болезнь, как казалось леди Элоизе, то она явно прогрессировала. Дошло до того, что Эрвин запретил прислуге во дворце открывать шторы – ему был неприятен солнечный свет. Самое страшное было в том, что никто не видел причины столь странного недуга.

Тем не менее, состояние короля кое-кому пошло на пользу: лорд-регент возымел успех в своих увещеваниях на тему Оплота, и, в конце лета, ровно через три года после первого визита Эрвина в крепость, из столицы выступило многотысячное войско во главе с самим королём.

***

Первый день осени начинался с необычайно ясного для Оплота утра. Солнце только-только поднялось из-за горизонта, но уже заливало всю крепость тёплым светом, прогревая звенящий утренний воздух после холодной лунной ночи. В доме оплотского кузнеца никто не вставал так рано, кроме самого хозяина и его старшей дочери. Девушка поднималась ни свет ни заря, чтобы по узкой тропинке в скалах, заменявших Оплоту стену с севера, спуститься к океану и собрать цветки редких прибрежных растений, распускающиеся только в первые часы после зари. Спускаясь к воде по утрам, ведьма всегда надевала белое платье – ей нравилось, как солёный ветер колышет подол, спускавшийся чуть ниже колен, и никогда не надевала обуви, чтобы ледяные волны свободно омывали её ноги. Тропинка, ведущая вниз, всегда была скользкой от морских брызг, но Руна могла бы пройти по ней, не поскользнувшись, и с закрытыми глазами – она знала каждый камушек в этих скалах, её руки сами безошибочно находили выступы и впадины в холодном камне, и пальцы сами цеплялись за них. Спустившись к самой воде, она поджидала, когда волна отхлынет, и находила приютившиеся у самых скал невзрачные серо-зелёные стебельки с редкими маленькими листьями и голубоватыми едва видными цветочками, которые неопытный глаз и не приметил бы. Собрав эти цветы в маленький холщовый мешочек, ведьма еще недолго глядела на водную гладь – солёные волны всегда завораживали её, - и только после этого возвращалась в город по узкой тропинке в скалах.

В это утро Руна проделала всё то же самое, наслаждаясь тёплыми солнечными лучами и холодным океанским ветром, но город сегодня показался ей странным. Непонятное оживление царило в Оплоте в столь ранний час. Из взволнованных пересудов повыскакивавших на улицы горожан ничего нельзя было понять, и девушка поспешила домой.

Отворив заднюю дверь, ведущую в кухню, Руна услышала крики.

- Делай, что хочешь! – кричала разозлённая Эльга, бросая в лицо своего мужа, стоящего посреди кухни, какую-то одежду, - Можешь остаться в своём драгоценном Оплоте и помереть, а я себя губить не собираюсь! Хотите воевать с этим мальчишкой – воюйте, а я забираю детей и ухожу! Мы тут умирать не собираемся! Йордан, собирай вещи!

Поодаль от родителей в рядок стояли их дети в ночных рубашках, спросонья потирая глаза и ничего не понимая; Маэль плакал. Йордан, уже одетый, вытаскивал вещи из комнат и складывал их около Эльги.

- А ну прекрати это! – гаркнул на парнишку Карден, - Оплот веками стоял, и ещё простоит! Все остаются дома!

- Решай за себя, - не уступала хозяйка, - Свою жизнь можешь сгубить, на здоровье, но детей я тебе не отдам. А ты чего встал? – набросилась она на Йордана, переставшего по повелению хозяина дома таскать вещи, - Хлеб неси, идти далеко!

До Руны постепенно начинал доходить смысл происходящего.

Махнув рукой на бессмысленные приказы ругающихся супругов, Йордан подошёл к ведьме.

- Осада, - сказал он негромко. Свойственного ему ворчливого тона как не бывало, - Весь народ на стенах.

- Видела, - задумчиво отозвалась Руна, - Скоро Эрвин подоспеет, это же всё-таки его земля.

Йордан удивлённо поглядел на неё.

- Это он там, у ворот, - не подумав, брякнул он, и тут же пожалел: ведьма со всех ног рванула через двор к одному из ходов под крепостной стеной, ведущих в лес. Перед тем, как девушка сорвалась с места, они на мгновение встретились взглядами. Йордан прочёл в её глазах ужас.

Руна не была бы Руной, не бросься она к войскам. Зачем? Кто знает. Надеяться на какое-нибудь чудо – это так по-человечески. Вот только Руна сама творила всякие чудеса каждый день: разжигала огонь, потерев ладони друг о дружку, вызывала дождь в закрытом помещении, заставляла цветы мгновенно завянуть и ожить так же мгновенно, лёгким движением руки рассеивала дым и туман, даже однажды призвала демона в лесу… Всё это не было чудом для неё, и уж точно не такое чудо было ей сейчас нужно. Ведьма бежала сквозь лес, не очень густой вблизи городских стен. Её ноги сбились в кровь, по лицу хлестали сухие ветки, на подол платья налипли колючки, но она не останавливалась, не обращала внимания на жгучую боль и ужас в сердце. Разве могла она позволить своему старому другу убивать людей или быть убитому самому?

«К чему вся эта война? Вот бы на неё никто не пошёл! Солдат за такое, конечно, наказывают, но кто их накажет, если никто не пошёл?» - от этих мыслей из глаз ведьмы покатились слёзы, от которых расцарапанным щекам стало ещё больнее. Не все люди настолько же свободны умом и сердцем, как оплотские колдуны и ведьмы. То, что для них очевидно, для многих других людей – бесстыдство или аморальность. Как от такого не заплакать?

Йордан без труда догнал Руну и держался в недалеко от неё, но остановить не смел, да и не хотел. Его и самого влекло в ту сторону, но он, всё же, предпочёл бы остаться дома, может, от благоразумия, а может, от малодушия.

***

Когда боль от царапин и синяков по всему телу стала невыносимой и Руна почувствовала, что вот-вот свалится в желтоватую ароматную хвою, деревья вокруг неё вдруг кончились, и яркое осеннее солнце ударило в глаза. Ведьма остановилась как вкопанная. По левую руку от неё, на узкой дороге, расположилось огромное королевское войско, тянувшееся назад насколько хватало глаз; во главе его Руна ясно видела самого короля Эрвина в сияющих доспехах. Справа же возвышался неприступный Оплот, стены которого стали выше за счет плотно выстроившихся на них оплотцев. Между войском и крепостью оставалось довольно большое пространство, где дорога значительно расширялась, подходя к воротам. Над этим местом, которому предстояло стать полем битвы, висела почти осязаемая тишина, наполненная томительным и мрачным ожиданием боя, ожиданием смерти. Руне было сложно видеть с такого расстояния, но ей казалось, что Эрвин глядит вперёд как-то мутно и безразлично, что это совсем не тот взгляд, который она знала. В прочем, так оно и было.

Всё тело ведьмы, от макушки до пят, резало, щипало и жгло, но сердце ныло мучительнее. Она с болезненным вниманием вглядывалась в лицо каждого солдата слева и в каждого оплотца справа, думая о том, что им всем предстоит умереть из-за собственной упрямости. Йордан подоспел сзади и хотел было схватить её за руку, чтобы больше не калечила себя, но успел ухватить только воздух: Руна уже бежала через поле к самому королю.

Людей на стене, да и солдат Эрвина, это зрелище поразило: казалось, будто она не бежит, а летит, её платье, в колючках и немного подранное, сияло девственной белизной в утреннем свете. Каждый, кто видел её, вспомнил кого-то милого сердцу; можно было подумать, будто само воплощение мирного неба пересекает поле. Сердца людей позабыли о войне.

Сердца позабыли, но разум помнил. Руна была уже недалеко от Эрвина, она уже могла ясно видеть его светлые глаза, с изумлением наблюдающие за ней, она уже различала черты его лица, она уже чувствовала, что её старый приятель и сам не хочет никакой войны, она уже и сама поверила в то, что летит, как вдруг всё её тело пронзила адская боль, напоминая о той муке, что она перетерпела, пробираясь через лес. Ведьме показалось, что весь её позвоночник выдернули одним быстрым движением. Земля ушла из-под её ног.

Когда лицо девушки коснулось пыльной дороги, она была уже мертва. Йордан, Эрвин, весь Оплот и армия короля с ужасом смотрели, как по белоснежной спине ангела, мгновение назад парившего над землёй, растекается алое пятно. Из её хрупкого стана, как раз там, где должны были быть крылья, между лопаток, торчала стрела. Кто выстрелил – неизвестно, но она точно прилетела с крепостной стены. Поняв это, Эрвин почувствовал, как к голове его прилила кровь, потом тут же отхлынула. Впав в слепую ярость, столь свойственную людям, он, не отдавая себе отчёта, вынул свой меч из ножен и повёл солдат в атаку, сделав бессмысленной смерть своего дорогого друга.

***

Несколько лет спустя король Эрвин скончался, буквально зачахнув на глазах у своего двора. Перед смертью он позвал к себе сестру и «покаялся» ей - рассказал, что, когда они вошли в Оплот, он видел среди мёртвых отца Руны, а после битвы он узнал, что Йордан бросился в море в тот же день, ещё до того, как крепость пала. Саму Руну, то есть, её искорёженное ударами тысяч ног и копыт тело, он долго разглядывал с крепостной стены – ставшее алым платье выделялось среди тел погибших солдат, но спуститься туда он так и не смог. Что стало с матерью и младшими Руны, он не ведал.

- Выиграть войну – это пол беды, - сказал он напоследок Элоизе, глядя на неё глазами, впервые за последние годы прояснившимися от загадочного дурмана, - Потом ведь ещё надо с этим жить...

 
 
 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 5. Оценка: 3,40 из 5)
Загрузка...