Бусинка

Бусина за щекой противно стукается о зубы и все время норовит скользнуть в горло. Рот – не лучшее место, чтоб прятать сокровища, но больше некуда. Купальник у меня открытый, взрослый – треугольнички сверху, треугольнички снизу, веревки, – а со сжатым кулаком тоже не поплаваешь толком. Санька нетерпеливо подпрыгивает и машет мне с мелководья. И любит же он плескаться в этом лягушатнике, просто за уши не вытащишь. А со мной плавать боится. Санин папа долго учил его с кругом и дутыми наплечниками, недели две, наверное, а мне надоело. Взяла и столкнула Саньку с матраца на середине реки. Думала, вот теперь точно поплывет. А он тонуть начал…

С тех пор Санька в воду только по колено и заходит. Ну, иногда по грудь. Больше учиться не хочет, хотя я каждый раз дразню, что пиявок нацепляет. Санька визжит и все равно топчется там, на мелководье, рядом с трехлетками и их бабками. А я на другой берег плаваю, где пляж и никаких пиявок. А если немного правее взять – будет прогалина в камышах, куда вообще никто не ходит. Я часто там загораю, прямо на песке. С берега меня не видно, ни с одной стороны, ни с другой. Санька бурчит вечно, и его родители тоже головой качают неодобрительно, когда с нами ходят. А мне нравится. Нырять люблю там, на своем пляжике, где другие воду не мутят. Сколько ракушек достала, сколько камней красивых. А теперь вот бусина.

Моя находка – стеклянная, прозрачная. Только сердцевина – изумрудно-зеленая, будто туда водоросль пробралась да так и осталась внутри. По бокам дырочки, маленькие совсем. Не знаю, что туда и пролезет. Ниточка разве что. Даже леску не пропихнешь. Откуда она вообще взялась в реке, одна-единственная? Если на ком-то разорвались бусы, рядом точно должны быть ее подружки. Я это сразу поняла и еще долго по дну руками шарила, но нашла только глиняный черепок и рака, который успел ухватить меня за палец перед тем, как сбежать. Бусинка была одна и совсем ничья. И я, конечно, забрала ее с собой.

– Опять ты, Анька, – бурчит Саня, когда я нащупываю пальцами дно и иду к нему. – Чего так долго?

– Молчи, головастик, – отвечаю. То есть, пытаюсь ответить, но получается: «Малщи, галаваштик». Бусина за щекой мешает.

– Что? – глаза у Саньки выпучиваются, и он правда становится похожим на лягушку. Я хохочу и выплевываю находку себе на ладонь. Бусина катится, катится по кругу. Мы с Санькой смотрим.

Прозрачный шарик с красным кружевом внутри, будто капельку крови уронила в воду, а та не успела раствориться и пропасть. Красным. Не зеленым.

От удивления даже рот открываю и прихожу в себя, только когда Санька руки загребущие к бусине тянет.

– Эй! – говорю и находку в кулаке прячу. – Не спросил – не трожь!

– Я только посмотрю, – шепчет Санька благоговейно.

Вздыхаю. Раскрываю ладонь.

Пальцы у Саньки грязные, в коричневатом речном налете. Под ногтями – то ли ил, то ли глина. Смотреть противно. Тоже дно пальцами щупал, что ли? Вот дурак. На этом берегу не найдешь ничего, можно и не стараться.

Снова бусина по ладони катается. По чужой грязной ладони. И мне ее становится жалко.

– Отдай.

– Да я не посмотрел еще.

– Отдай, говорю.

– Жадина!

– Иди себе сам найди, головастик!

Вот теперь Санька точно все расслышал. Смотрит на меня, губы надул. Молча бусину отдает. Вообще-то мы часто обзываемся, когда взрослые не слышат. И никто не обижается. Мы привыкли, по-другому не умеем даже. Но сейчас Санька, по-моему, обиделся. Выходит на берег, набрасывает на плечи полотенце.

Мне тоже плавать надоело, но бежать за Санькой не хочется. Перебьется. Вытираю бусину о купальник и снова закидываю в рот. Делаю пару кругов для вида, на ту сторону и обратно. И еще разок. Без отдыха, пусть Санька полюбуется. Пусть завидует. На берег не смотрю. И очень удивляюсь, когда вижу, что Санька меня не дождался. Ушел.

Сворачиваю волосы в жгут и выжимаю, заливая тапки. Полотенце не брала, так что теперь придется идти мокрой. Дурацкий Саня. Шорты и майку мочить не хочется – просто подхватываю их с земли и несу в руке. Бусина прячется под языком. Сосу ее, как бесконечную карамельку.

В доме еще спят. Я рано пришла, обычно-то мы с Санькой до ужина у реки торчим. А тут… Мама открывает глаза, когда я захожу во двор, и прикладывает палец к губам: «Шшш». Спят. Папа опять с утра что-то ремонтировал или мастерил, а потом еще траву косил. Теперь отдыхает, и значит, в дом лучше не заходить. Я же обязательно споткнусь или дверью случайно хлопну. Мама знает. Я тоже знаю, но заняться во дворе особо нечем. Даже книжки с собой нет. Ничего нет. Бурчу что-то под нос и ухожу в огород как есть, в купальнике. Дурацкий Саня.

Подхожу к любимому дереву. Яблоня – высокая, раскидистая. Прадедушка еще сажал. Яблок с нее теперь не много, да и невкусные они, но мне все равно. Лишь бы папа не спилил как-нибудь, как грозился. Я тогда плакала, у ствола дежурила. Даже ночью оттащить не могли. И папа пообещал не трогать. Правда, теперь я уже не малявка и взрослым не так верю. Каждый раз, когда к дедушке с бабушкой приезжаем, волнуюсь. А вдруг как раз этим летом…

Но пока что она стоит, моя яблоня. Справа, на уровне моего плеча, – широкая ветка. Привычно подтягиваюсь, залезаю на нее верхом, становлюсь на ноги. Хватаюсь за ветку слева. В два счета оказываюсь на верхушке. С каждым годом это быстрее получается, правда, еще и страшнее. Скоро, наверное, не смогу из любимого гнездышка по сторонам смотреть. Стану слишком большой.

Одна из веток выгибается и раздваивается, получается почти кресло. Ногой можно в ствол упереться. Не упадешь, даже если не держаться. И вокруг далеко видно: дом, огород бабушкин, улицу. Кусочек мамы еще через крону ореха, который у дома растет. Ногу или плечо.

Устраиваюсь поудобнее и опять бусину изо рта достаю. Вообще-то она не мешает уже совсем, как будто всегда там была. Но мне хочется рассмотреть ее получше.

Гладкая какая. Я раз нашла на улице стеклянный шарик, так он весь в щербинах и потертостях был. Только издалека ровный. А бусина – будто только что купленная. Новенькая. Может, из чего-то другого сделана? Вспоминаю, как мне рассказывали: если лизнуть, то камень всегда холодный, а стекло – теплое. Но бусину даже лизать не надо: ладошкой тепло чувствую. Как будто живая она. Во рту согрелась.

Подношу поближе к глазам. А ведь это не бусина даже. Бусину надо нанизывать, но дырочки по бокам – не сквозные. Углубления, не туннель. И сердцевина еще ярче горит, чем у реки было. Рубиновым. Или мне кажется?

Ага. И зеленое тоже показалось.

Хмурюсь. Санька бы, наверно, решил, что волшебное нашел. Как из сказки. Но я даже в садике в Деда Мороза не верила. Материал такой, наверное. На тепло реагирует. Читала о таком что-то – но все равно интересно.

Катится по ладони бусинка, катится. Почему-то вдруг думаю, что на ладони ей неудобно. И страшно: а если свалится и полетит прямо вниз? Во рту бусинке лучше. Мягко, тепло, уютно. Странно, удивляюсь я. Думаю о бусине, как о живой. Всерьез думаю. Не играю.

И о ней так думать легко. Прищуриваюсь, закрываю рот, который уже сам собой приоткрылся. Оглядываюсь. Карманов нигде нет, до сих пор в купальнике сижу. И не смогла бы находку спрятать, даже если б хотела. А я…

– Анюта! – бабушка зовет. Вот и кончился тихий час. – Давай-ка слезай. Малину на компот соберем.

Катится по ладони бусина… И обратно за щеку прыгает. Со сжатым кулаком за ветку не схватишься. Делать нечего.

Так и бегаю в купальнике до вечера, загар приманиваю. Всегда из деревни бронзовая приезжаю, как будто на море побывала. Мама смеется, говорит, мне идет. Цыганочка, говорит. Юбку в пол – никто и не отличит. Глаза черные, волосы черные, вьющиеся. Мешают ужасно, особенно когда бегаю или вот на дерево залезу, как сейчас. Но мама стричь не разрешает. Пожалеешь, говорит. Плакать будешь. А вот не буду! Даже если больше не вырастут, как она пугает.

Малины много получается, целый бидон. Начали с компота, теперь варенье варить придется, смеется бабушка. И хорошо. Только я малину почему-то не ем, пока собираю. Не как обычно. Не хочется как-то, да и ужинать – тоже не особо. Но за стол сажусь. Ужинаем мы во дворе прямо, как всегда летом. Мне нравится вот так сидеть в теньке и на свежем воздухе. Сразу понимаешь, что каникулы. Что еще куча времени и большая часть лета впереди. И сразу улыбаться хочется.

Тыкаю вилкой в картошину, подношу ко рту. И вдруг вспоминаю о бусине. Она еще там, за щекой. Так я ее и не вытащила, даже когда переоделась. Совсем не мешает, я и говорить уже приноровилась.

Кладу вилку обратно на тарелку. Наклоняюсь под стол, как будто почесать пятку, – и выплевываю бусину в кулак. Красная, красная, красная. Алая. Да, так любят в книжках писать. Алая. Даже в тени стола видно.

Быстро прячу ее в карман шорт. Теперь уже есть куда. Теперь мне удобней должно быть. Но получается почему-то наоборот. Мне чего-то не хватает как будто. Даже жую странно. Осторожно – будто боюсь что-то расколоть. И проглотить? Нет. Проглотить не боюсь. Глотала же я вишневые косточки. А бусина ненамного больше.

Осколков боюсь. Горло могу оцарапать. И тогда…

Смотрю на кусок помидора из салата. Красный. И пахнет немножко похоже на кровь. Чуть-чуть. Но… Моргаю и ощупываю карман рукой. Вот она, бусина, выпирает. На месте. Не во рту. Во рту у меня только еда.

– Анюта, – мама пристально смотрит на меня. – Ты себя хорошо чувствуешь?

Решительно засовываю помидор в рот. Сказать про бусину? А что я скажу? Что она в рот просится? Ну это же сказочки детские, я такие в семь лет читала. И даже показывать бусину не хочется почему-то. Разве взрослым интересно мое сокровище? Даже если оно и правда красивое.

– Да, – отвечаю я. – Что-то горькое в салате попалось.

– Огурцы! Огурцы почистить надо было, – сокрушается бабушка.

– Нормальные огурцы, – пожимает плечами дедушка.

– А может, она все-таки перегрелась? – папа протягивает руку и пришлепывает к моему лбу. – На солнце целый день без кепки, я же говорил…

Шумят, шумят, говорят все одновременно… Хочется закрыть уши и сбежать, но еще же пирог и чай. Или нет, компот. Бабушка же компот сварила. Опять забираюсь под стол, чтобы не отвечать. Сосредоточенно чешу ногу. А другой в это время карман трогаю. Просто чтобы…

– Не трогай! – мама тоже наклонилась и заглядывает.

Как же она про бусину узнала? Сердце вдруг начинает быстрее биться. Я ведь не говорила. Откуда? Глаза на затылке, глаза на виске, как там еще учителя говорить любят? Карман не очень-то выпирает, бусина маленькая. Неужели…

– Расчешешь опять. Рана будет, – мама щелкает меня по руке. По другой руке. По той, которой я притворяюсь.

Выдыхаю. С облегчением, но одновременно и нет. Мне не нравятся мысли, которые я думаю. Неправильные они. Не мои. И я решаю больше не трогать бусину.

Получается не так и трудно. У меня интересная книжка про море, с ней и сижу, пока на улице не темнеет. Разговоры взрослых не мешают, успокаивают даже. Как работающий телевизор. Я его не смотрю. Кто его вообще смотрит, кроме бабушки с дедушкой? Но гудит телевизор даже приятно, если не вслушиваться.

Потом дедушка забирает меня в дом. Похолодало, говорит. Неправда. Устал, новости глянуть хочет. А потом спать. Но я не против уйти. Интересная книжка же. Забираюсь в постель, включаю лампу. Мне уютно и хорошо. Через час уже почти засыпаю. Тушу свет.

И мне тут же снится бусинка.

Во сне все так же, как на самом деле. Я на кровати, завернутая в простынь – туго, как мумия. Иначе спать не могу. Бусина в кармане шорт. Забытая. И ей от этого плохо.

Холодно, одиноко, зябко, подрагивает, как котенок, не нужный, потерянный, найденный, опять потерянный, выброшенный, замерзший, засыхающий, потухнет, умрет. В окно светит луна, и я даже не зажигаю лампу. Выползаю из постели, роняя простынь на пол, тянусь к шортам, которые валяются на стуле. Страшно, так страшно, ладошку, чтобы прижаться, губы, чтобы смочить, отогреть, обласкать, присвоить, защитить, да, защитить, ото всех спрятать, полюбить, принять, обнадежить. Бусина, где же ты? Роюсь по карманам, проверяю каждый. В истерике, в панике, один за одним.

Нащупываю. И просыпаюсь.

У меня своя комната здесь, это здорово. Отдельная – и с закрытой дверью. Поэтому никто не слышит, как я вскрикиваю. Я на полу, стою на коленях, держа в руках шорты. Под пальцами что-то вспучилось – твердое и круглое. Бусина.

Я спала или не спала? Страшно. И бусине страшно – я знаю точно. Бусина умирает. Бусина умрет, если я ее не спасу. Выворачиваю карман себе на ладонь.

Катится по ладони бусинка, катится. Через пару кругов только останавливается. В комнате без лампы все серое и синее. Нет других цветов, но я как-то знаю, что бусина внутри уже не красная, а розовая. Бледная. Бусине плохо. Из-за меня. Бусине очень нужно ко мне в рот.

Бросаю ее за щеку и возвращаюсь в кровать. Наверно, с бусиной во рту заснуть будет сложно, думаю я. Но это получается тут же. Спокойно и глубоко. Лето. Летом всегда хорошо спится.

Просыпаюсь сама, никто не расталкивает. Мама иногда может, если ей с утра чего-то надо. Но сегодня меня не трогают. Потягиваюсь так, что внутри хрустят косточки, но еще не встаю. Мне нравится просто лежать с открытыми глазами и думать, что буду делать сегодня. Вообще-то вариантов не так и много, но все нескучные. Закончить книгу, покататься на велосипеде, сходить на речку с Санькой… При мысли о Саньке морщусь и не сразу понимаю, почему. Потом вспоминаю.

И хватаюсь за щеку.

Бусины нет. Она не нащупывается ни языком, ни руками, не выплевывается, не вытрясается из головы. А я правда пробую. Вскакиваю с кровати, прыгаю на одной ноге, как будто в ухо залилась вода. В ухе тоже пусто. Везде пусто – кроме моего живота.

Кладу ладонь на пупок. Нащупать бусину через кожу и мышцы не получается, но откуда-то я знаю, что она там. На своем месте. На своем новом месте. Вот где бусина теперь будет жить.

Я – бусиновый дом. Теплый, мягкий и безопасный. Лучше, чем река. Куда лучше.

Нет, я не боюсь. Вообще-то, наверное, должна, но мне спокойно. Откуда-то я точно знаю, что бусина не хочет плохого. И вчера не хотела – просто ей было страшно. Бусина могла умереть, если бы я оставила ее снаружи слишком надолго. Поэтому бусине пришлось меня… подтолкнуть. Да, вот что она сделала. Подтолкнула.

Но больше ничего плохого не будет. Я могу не волноваться: бусина не потеряется во мне и не пропадет. С ней все будет хорошо. Я могу есть что угодно и лазать по деревьям. Могу бегать. Могу даже стоять на голове. И каждый день ходить на речку. То есть, вот это последнее – даже должна.

«Хотя бы раз в день, поняла?»

Это не моя мысль. До этого мысли были странные, но думала их все равно я. Своими словами и своим голосом. А теперь слышу кого-то другого прямо внутри головы. Бусину. У нее нет рта, но говорит она как будто вслух.

У бусины красивый голос, решаю я. Высокий, скорее детский, но переливчатый. Как бегущая вода.

Наверное, мне совсем необязательно отвечать бусине без слов. Можно сказать вслух, что она, не услышит? Но я стараюсь думать как можно громче и тоже отвечаю мысленно. Точнее, спрашиваю.

«И долго?»

Глупый вопрос, сама понимаю. Но просто вырывается, не могу ничего поделать. Вечно спешу – даже когда молчу.

«Не знаю, – отвечает бусина нерешительно. – Так еще никто не делал. Пару недель или месяц. Не очень долго. Я быстро расту».

А что потом? Это я почему-то думаю для себя. Не обращаясь к бусине. Не знаю, все ли мысли она слышит. Но, во всяком случае, не отвечает.

Надо спросить, что бусина такое. Как оказалась в реке. Почему захотела ко мне в живот. Что значит: «Так еще никто не делал»? А как делали? А для чего? Я всегда злюсь, когда в книжках не задают самый главный вопрос или не делают первое, что нужно сделать.

А сама спрашиваю только: «Как тебя зовут?»

«У меня еще нет имени, – говорит бусина. – Я даже пока не знаю, девочка я или мальчик. А тебя?»

«Аня», – отвечаю я.

Как можно не знать, девочка ты или мальчик? «Пока» – значит, бусина скоро поймет? А когда? Кто дает имена бусинам? А…

«Красивое имя, – говорит бусина. – Хотя и короткое. Что оно значит?»

«Не знаю… – отвечаю я. – Это не полностью. Полностью – Анна. Немножко длиннее».

«У нас другие имена, – говорит бусина. – Тоже красивые, но очень длинные».

«У кого – у вас?» – решаюсь спросить я.

«Не знаю, – вздыхает бусина. – Я пока мало о себе знаю. Но я обязательно скажу тебе, когда пойму».

«Хорошо, – соглашаюсь я. А что мне остается? – Тебе еще что-нибудь нужно?»

Спрашиваю и думаю: сейчас она скажет что-то из детских страшилок. «Убей маму». Вот как там говорят. Или начнут с бабушки? Или – «Откуси себе палец»?

«Ничего, – говорит бусина. – Только время. Но я быстро расту, ты не волнуйся».

Да разве я волнуюсь? Только раздумываю: какого же размера она станет, когда вырастет? И поместится ли в моем бедном животе? А выбираться – выбираться-то как? Как в ужастиках показывают?

Еще думаю: это ненормально – разговаривать с бусиной. Значит, я не сумасшедшая, раз понимаю. Но может, и лучше быть сумасшедшей. Когда все понарошку – бусина не выгрызет дырку размером с мяч у тебя в животе.

Ох… На секунду представляю эту дырку во всех подробностях. Рану с рваными ярко-красными краями, из которой капает и вываливается… что-то. И бусина падает на пол. Только теперь у нее есть лицо и зубы, а может, и лапы. Бусина подпрыгивает и выскакивает в окно. А я лежу. С дыркой в животе. Мертвая.

Нет, не буду больше смотреть ужастики, решаю я. Это ведь не я сама придумала про дырку. Подсмотрела где-то. Лучше буду сказки читать, где в бусине сидит принцесса. И я должна ее освободить. Расколдовать.

Про расколдовать мне сразу нравится больше. Жалко, что поверить по-настоящему не получается.

Снова кладу руку на живот. Нет, не чувствую. Но потом – обязательно, да? Когда бусина вырастет. Вот тогда-то я ее нащупаю.

Только вряд ли мне это понравится.

Хмыкаю. Странно, когда я проснулась, было спокойно и хорошо. Уверенно так. А сейчас нет.

Видимо, бусина перестала меня подталкивать.

«Ты ковыряешься у меня в башке», – говорю. Не спрашиваю.

И бусина не отпирается. Хотя кажется, что голос у нее звучит смущенно.

«Прости. Больше не буду. Просто говорю же, так еще никто не делал. Ну, с человеком. Мне надо было, чтоб ты меня приняла. Закрепиться. Разве ты бы стала со мной говорить, если бы я тебя… не успокоила?»

Вообще-то вряд ли у меня был выбор, думаю. Это же не телефонную трубку бросить.

«Не бойся меня, – добавляет бусина быстро. – Я не причиню тебе вреда».

«Ладно, – нехотя говорю я. – Можем разговаривать, если хочешь. Только больше в мои мысли не лезь».

Вообще-то я не до конца верю бусине. Глупо было бы сразу поверить. В книгах, конечно, так иногда делают. Пишут: «И тут вдруг я понял, что она говорит чистую правду». Но так же не бывает. Дураком надо быть, чтобы просто поверить тому, кто сидит у тебя в голове. Я не дурочка. Но бусине незачем знать, что я ей не верю. Пусть думает, что убедила.

– О, ты проснулась, – мама приоткрывает дверь. – А чего сидишь?

– Просто, – пожимаю плечами я.

– Живот болит?

Понимаю, что так и не отняла ладонь. Сижу, поглаживая пупок.

– Неа.

– А что?

– Ничего. Завтрак есть?

– Мы блинчики пожарили с бабушкой. Переодевайся и пошли.

Киваю, стаскиваю ночнушку. Мама не уходит, смотрит с подозрением. Тоже незаметно оглядываю себя. Может, что-то изменилось за ночь? Например, где-то появилось красное пятно. Или что-то вздулось под кожей, как раз по размеру бусины. Или вдруг пузо выпирает, как у беременной.

Нет. Ничего такого. Натягиваю вчерашние шорты и майку. Тут, в деревне, красоваться не перед кем. Можно вообще не переодеваться, если не брызнешь вишневым соком или не испачкаешься о кору. Но с одеждой тоже все в порядке. Выхожу из комнаты вслед за мамой.

– Потом на речку? – спрашивает она.

– Ага, – отвечаю я задумчиво. – На речку.

«Каждый день, понимаешь?»

– Санька твой не заходил чего-то…

Вспоминаю о Саньке. Наверное, не такие мы теперь и друзья, раз я о нем опять забыть успела. Раньше по-другому было. Раньше все, что я затевала, делали вместе. И рассказывала все новости ему первому. А теперь с Санькой стало не так интересно. Как будто я поменялась за год, а он – совсем нет. Такой же глупый. И не объяснить ничего, не понимает. Это нормально, наверное. Девочки быстрее взрослеют. Но все равно немного грустно.

– Дурак он, – говорю маме.

Она смотрит уже с интересом.

– Поссорились, что ли?

По-моему, мама решила, что Санька – моя первая любовь. Поэтому я сейчас то за живот, то за голову хватаюсь. Смешная. Сдался мне тот Санька…

Не отвечаю. Сажусь за стол во дворе, наливаю из кувшина компот. Холодный и пахнет малиной и вишней. А к блинам варенье идет: дедушка открыл с утра банку. Абрикосовое, с косточками.

Разгрызаю одну, вторую прячу за щеку. Их нельзя много, вредно. Но так вкусно…

– Пойти с тобой на речку? – спрашивает мама.

– Не надо.

– Одна пойдешь?

– Что я, заблужусь?

– Ну ладно, – говорит мама.

Она плавать не очень любит, так что все понятно. А еще, наверное, думает: Санька ведь тоже пойдет, как иначе. И мы помиримся.

Ну, может, и помиримся, конечно, – но мне как-то все равно. Думаю о бусине. Зачем ей туда, вот что важно. А не какой-то там Санька.

После завтрака переодеваюсь в купальник и в первый раз за лето иду на речку одна. С полотенцем через плечо. На всякий случай.

Санька есть. Тоже пришел один, стоит на берегу и раздумывает. Шорты уже снял, но в воду как-то не торопится. И не говорит мне: «Привет». Прямо как девочка какая-нибудь. Тоже молчу. Роняю вещи в траву, быстро раздеваюсь и прохожу мимо. Два шага по илу – бросаюсь в воду, поднимая фонтан брызг. Оглядываюсь и вижу мокрого с головы до ног Саньку. Ухмыляюсь и плыву дальше. Пусть попробует догнать.

Слабак.

Пара минут – и я на пляже.

«Что теперь?» – спрашиваю у бусины.

«Ныряй», – говорит она.

Пожимаю плечами и набираю полную грудь воздуха. С силой отталкиваюсь от дна. Ныряю.

Вода в реке – совсем не как в ванне. Мутная, будто суп, но когда привыкаешь, можно рассмотреть многое. Длинные стебли кувшинок. Камушки на дне. Улиток и рыб.

Вода распушает мне волосы, щекочет бока. Как будто массаж делает. В пальцах то и дело путаются водоросли. Разрываю их, отбрасываю в стороны. Куда я плыву? И зачем?

Неважно. Бусина бусиной, а плавать мне просто нравится. Нравится ощущать себя легкой и быстрой. Свободной. Русалкой.

Под животом собирается стайка рыб. Они не бросаются в стороны, а следуют за мной. Иногда чей-то плавник даже задевает кожу. Улыбаюсь. Жаль только, воздуха начинает не хватать. Выныриваю.

Болтаю руками в воде, чтобы удержаться на поверхности. Ноги что-то щекочет. Наверное, попала в очередной куст. Отплываю в сторону и почти сразу чувствую это снова. Что-то прикасается ко мне. Странно.

Глубоко вдыхаю и снова опускаюсь на дно.

Это рыбы. Еще больше рыб, штук сто, наверное. Некоторые крошечные, совсем мальки. Некоторые сгодились бы и на обед. Кружат и не думают уплывать. Самые смелые тычутся в меня губами, подплывают к лицу.

Смотрим друг на друга. Серебристые пучеглазики и я.

«Открой рот», – говорит бусина.

Что?

Под водой нельзя открывать рот. Тут же захлебнешься, это все знают. Поэтому я не слушаюсь бусину, а, наоборот, поднимаюсь на поверхность. Сосредоточенно дышу.

«Не бойся, – говорит бусина. – Ты не утонешь. Я не хочу, чтоб ты тонула».

Правда?

«Если ты утонешь, то я замерзну».

Скорее всего. Если бусинке и правда нужно тепло…

Не верю, не верю, ничему не верю – но вдруг решаю попробовать. За пару секунд ничего со мной не случится. Наглотаюсь воды – просто вынырну. И не буду больше слушать бусину. Сделаю вид, что ее и нет.

Я снова делаю глубокий вдох и позволяю воде себя проглотить.

Рыбы никуда не делись. Протягиваю руку и касаюсь одной, она уворачивается, но далеко не отплывает. Через секунду уже на прежнем месте. А у моих губ собирается с десяток тоненьких и длинных рыбешек размером с мизинец. Я открываю рот, и они все заплывают внутрь.

Ничего не происходит. То есть я не захлебываюсь и не давлюсь, хотя рыбки уже изнутри щекочут горло, а потом и живот. Очень трудно выдержать, чтобы не рассмеяться. Вот я и не выдерживаю – сгибаюсь пополам, хохочу. Изо рта выпрыгивают пузыри.

Одни рыбки выскальзывают наружу, другие приходят вместо них… Как странно, думаю я. Если рыбки могут плыть, значит, внутри меня вода. Везде: во рту, в горле, в желудке. Но я совсем не чувствую ее. Только щекотку.

Я уже долго под водой. Грудь сдавливает, неуверенно переступаю с ноги на ногу.

«Мне надо вынырнуть», – объясняю бусине.

«Не надо, – говорит она. – Просто дыши».

Я вбираю реку носом и понимаю, что могу дышать водой.

Не знаю, чем заняты рыбки. Они что-то делают с бусиной – а иначе зачем им ко мне в живот? – но видеть не могу, поэтому остается только гадать. Некоторые несут что-то во рту. В губах у одной – кусочек водоросли. За раздутыми щеками другой прячется ил или песок. Наверное, не очень хорошо, что все это попадает ко мне в живот. Но если бусина может сделать так, чтобы я была как рыбка, – она точно может что-то еще. И мне очень интересно, что будет дальше.

А дальше меня хватают за талию. Чьи-то руки – человеческие, не рыбьи. Обхватывают, тянут на себя. Меня переворачивает в воде – спина кверху, руки-ноги внизу. Чужие ладони давят на живот, и испуганные рыбки вылетают изо рта со скоростью торпеды. В тот момент, когда последняя оказывается на свободе, вода врывается в нос и рот. И я тут же начинаю тонуть.

Не знаю, куда тянут меня руки – вверх или вниз, – но бьюсь и вырываюсь. Рыбы разбежались кто куда, песок разболтался в муть, через которую мало что видно, а вокруг вода, и нечем дышать. Надо было закрыть рот сразу, но я догадалась только сейчас, и уже поздно. Я вся тоже полна воды, как огромный пузырь. Вырваться не выходит: руки держат крепко. Я решаю сменить тактику и обмякаю. Обманный маневр. Но неожиданно дернуться, как придумала, не успеваю.

Руки вытаскивают меня на поверхность и переворачивают лицом вверх. Поддерживают спину. Смотрю на небо и кашляю.

Кашляю, сморкаюсь, отплевываюсь. Очень долго, хотя помогает, если честно, не очень. Воды все еще полный живот. Чтобы вышла – надо схватить меня за ноги и потрясти. Но вряд ли Саньке хватит на такое сил. Очень уж хилый.

Да, это Санька. Мой друг Санька – не какой-то там еще. Хотя, глядя на него, я все равно пытаюсь найти отличия. Может, его тайный близнец. Или супергерой, меняющий внешность. Но Санькино выражение лица не подделать. Смотрит испуганно и удивленно, болтает руками и ногами в воде… а ведь тут глубоко, думаю я. До дна не достать.

– Ты же… не умеешь плавать, – говорю. Слова, которые выходят изо рта, тоже кажутся мокрыми.

– Я видел, как ты нырнула, – отвечает Санька. – И не вынырнула обратно.

Кажется, он сам еще не понял, что сделал. Как смог доплыть до другого берега и почему не тонет прямо сейчас. Он вроде как герой, думаю я. Совершил для меня подвиг. Ну, хотел совершить, а вместо этого чуть не убил.

Все у Саньки не так. Все вверх тормашками.

Я не хочу на него злиться, потому что он же не знал, – но все равно злюсь. Был бы герой – знал бы. А так одно название.

– Чуть не утонула из-за тебя, придурок, – выплевываю. Нет, я правда не хочу этого говорить. Но ничего не могу с собой поделать.

– Но ты… – бормочет Санька. – Ты же и так тонула …

Он вдруг разом становится очень несчастным. Как брошенный котенок под дождем. И я не говорю всего того, что хочется сказать. Сдерживаюсь. Вместо этого думаю: а ведь Санька бы про бусину понял. Он бы поверил. Он вообще… из тех, которые вечно ждут чуда. Но чудеса их почему-то не находят.

– Сань, – начинаю я. – Слушай…

И тут у меня в голове взрывается крик. Это бусина, больше кричать некому, но теперь ее голос совсем не журчит. Он бьет по ушам с силой водопада.

«Беги!»

Еле слышно ойкает Санька. Я и не расслышала бы, если бы не смотрела на него все время. Медленно, как в каком-то фильме, Санькина голова погружается в реку. Он не вопит и не пытается сопротивляться. Только глаза расширяются еще сильнее и смотрят на меня – сначала с поверхности, потом из-под воды.

Я ныряю. Даже волосы Саньки уже полностью в реке, и он продолжает скользить. Вниз – и в сторону. Не так уж медленно, кажется мне теперь, – и явно не по своей воле. Его что-то тащит. Я с силой гребу руками и опускаюсь сначала к груди Саньки, а потом к ногам. Тянусь пальцами. Если запутался – надо выдернуть. Разорвать водоросли. Если его схватили…

Что-то бьет меня по голове. Похоже на то, как если бы стукнули набитым рюкзаком или тяжелой книгой. Что-то большее, чем кулак, что-то, чему не нужно целиться. Голова откидывается в сторону, вверх по шее проходит электрический разряд.

«Беги!» – истошно орет бусина.

Делаю вид, что не услышала. Отплываю чуть в сторону, стараясь держаться на той же глубине. Вглядываюсь в муть. Саньку больше не тащат, но всплывает он совсем медленно. Его выталкивает вода, а сам Санька ничего не делает. Наверное, потерял сознание.

Нужно подплыть поближе. Подтолкнуть его кверху. Потом вытащить на берег и сделать… искусственное дыхание? Я не помню, как, но попробую. В школе рассказывали. Наверное, у меня получится.

Я остаюсь на месте. И вдруг различаю на дне движение.

Тут не ил, песок. В иле я бы его не заметила. Серо-коричневая пятнистая спина, будто специально разрисованная под цвет дна. Идеальная маскировка. Даже здесь, пока мы взбалтывали воду и смотрели не туда, куда нужно, он все еще мог спрятаться. И выждать подходящего момента, чтобы напасть.

Мои глаза встречаются с рыбьими. Огромными, на вид чуть ли не с ладонь. Это вода преломила свет и сработала как линза. На самом деле, они, конечно, меньше. Но мне все равно становится страшно. Потому что меня тоже замечают. И взгляд рыбьих глаз становится внимательным и недобрым.

Я не знаю, как рыбы могут быть недобрыми. И не думаю об этом. Просто делаю то, что бусина уговаривала сделать еще пять минут назад. Изо всех сил начинаю грести.

То есть, бегу.

Сом – а теперь я отчетливо вижу, что это сом, – машет хвостом и отрывается от дна, поднимая новый ураган песчинок. Я успеваю развернуться. Почти успеваю доплыть до поверхности. Больше не успеваю ничего.

Новый удар приходится в бок. Не так страшно, как в голову, но меня тут же отбрасывает в сторону. Руками отталкиваюсь от воды, пытаясь подняться вверх. Все произошло быстро, но теперь мне нужен воздух. Прямо сейчас. Побольше воздуха.

Толчок в грудь, еще один. Каким-то образом сом оказывается надо мной. Я вижу его светлое брюхо, усы и огромную пасть-пылесос. Сом, наверное, мог бы меня проглотить. Целиком, начиная с головы. Открыть рот пошире и… Но боюсь я не этого. Потому что проглотит он меня все равно уже мертвую, задохнувшуюся. А вот Санька…

«Бусина! – кричу я. – Помоги!»

Не отвечает. Я почти лежу на дне, сом нависает сверху, едва не касаясь животом. Он медленно раскрывает рот, и тот правда становится размером с голову. Зубов у сома нет, только какие-то зазубрины. Как странно, когда тебя хочет съесть кто-то, у кого даже нет зубов.

И вдруг я замечаю рыбок. Тех самых, серебристых пальчиков. Они приближаются к нам со всех сторон, еще больше, чем до этого. Целая стая собирается у лица, и я почти прекращаю видеть сома. Парочка, как раньше, тычется мне в губы.

Послушно открываю рот.

Дышу. Сначала тяжело, потом, когда рыб в горло набивается больше, уже полной грудью. В глазах проясняется. Смотрю на сома – и вижу, что не все рыбки понадобились, чтобы я дышала. Целые тучи кружатся вокруг сомьей башки, отчего тот вертит ею во все стороны и отмахивается. Он глотает десятки в один присест, но на смену им приплывают новые – и клюют глаза, облепляют плавники, жертвуют собой, отвлекают…

Медленно, осторожно выбираюсь из-под сома и изо всех сил подпрыгиваю, помогая себе руками. У самой поверхности замираю и переворачиваюсь на живот, чтобы рыбки выплыли изо рта. Выныриваю – и ищу глазами Саньку.

Он здесь же. Плавает на поверхности, но глаза его закрыты, а руки не шевелятся. Санькины нос и губы торчат из воды так высоко, будто у него под головой подушка. Странно.

Присматриваюсь и вижу, как серебрится река под Санькой. Серебрится, переливается, движется. Рыбки не дают ему утонуть.

Подплываю к Саньке, его хватаю за плечи. Тащу к берегу. Какой Санька легонький. Совсем ничего и не весит. Правда, на мелководье становится тяжелее – и все еще не шевелится.

Мне хочется поспешить. Хочется сделать это дурацкое искусственное дыхание поскорее. Но я все равно вытаскиваю Саньку из реки полностью. Чтобы даже пятки не касались воды.

На всякий случай.

Я сажусь Саньке на живот и нажимаю на тощую грудь. Раз, другой. Вдуваю ему воздух в открытый рот. Снова жму. Дыши, Санька!

Дыши.

Наверное, я как-то не так делаю это самое дыхание. В школе нам показывали на картинке, но это не то же самое, что пытаться оживить друга. Непонятно – и страшно, и больно. От напряжения ноют запястья, першит в горле.

Хотя першит не от этого. Странное ощущение – щекочет, и бьется, и рвется наружу. Застываю. Потом раздвигаю пальцами Санькины зубы и сама пошире открываю рот. Склоняюсь над Санькой.

Закашливаюсь. Из моего горла выпрыгивает маленькая серебристая рыбка. И влетает прямиком в Санькино.

Саньку будто бьет током. Он бы весь подпрыгнул, если б я на нем не сидела, – а так подпрыгивают только голова и грудь. Приподнимается, начинает кашлять. Глаза становятся размером с сомьи. Быстро слезаю с Саньки. Он садится и сгибается пополам. И выплескивает целое ведро воды.

Маленькая рыбка прыгает по песку. Поднимаю ее и бережно отношу к воде.

«Спасибо», – говорит бусина.

А я понимаю, что не сказала спасибо ей.

Спасибо, что спасла. Так? Да вот только без нее никакой опасности бы и не было. С чего бы сому на меня нападать? С чего бы сому вообще приплывать на мой пляжик?

Все силы как-то резко заканчиваются, и я сажусь на песок. Потом ложусь. Санька все еще кашляет где-то над головой. Ничего не говорит. И я ему тоже. Есть разговор поважнее.

«Что случилось?» – спрашиваю у бусины. И добавляю: «Только не говори, что не знаешь. Не верю я тебе».

«Знаю, – говорит бусина через пару секунд. – Я теперь больше знаю. Мне рассказали».

Чуть не спрашиваю: кто? – но тут же понимаю. Рыбки.

«Ну и?»

«Он не виноват, – говорит бусина. – Не сердись на него. Он просто не очень умный. Знает, что должен меня защищать, но не понимает, что уже поздно».

Молчу, жду.

«Найти и проглотить меня должен был он. Но ты успела раньше. И теперь уже ничего не изменишь. Теперь мне придется дозреть в тебе».

И снова я почему-то не задаю тот главный вопрос. «А что потом?» Нет, ну правда. Что потом? Может, я просто боюсь спросить?

«И он теперь… всегда так будет?» – спрашиваю вместо этого.

«Он тебя не тронет больше, – увиливает бусина. А я замечаю, как она увиливает. – Не волнуйся».

Я не волнуюсь. Я не понимаю. Это другое.

«Что ты еще теперь знаешь?»

Бусина мнется.

«Слушай… это сложно. Была бы я внутри сома, они постоянно говорили бы со мной. Учили бы, объясняли. А ты не в воде. Не все время в воде. С тобой все не так».

«Но что ты такое?» – решаюсь я.

«Еще ничего. Зернышко. Икринка. Ребенок. Поменьше тебя, между прочим. Но потом… – бусина надолго замолкает. – Кажется, я могу стать королевой. Или королем. Еще непонятно».

«Кем-кем?» – я даже приподнимаюсь от неожиданности.

«Речным королем».

И я начинаю смеяться.

Наверное, из меня вылилась еще не вся вода, потому что смех выходит булькающим. Но все-таки громким.

– Что случилось? – спрашивает Санька, совсем как я только что.

– Знаешь, – говорю, не прекращая хохотать. – У меня тут в животе – икринка речного короля. И она разговаривает со мной.

Оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Саньку. Чтобы увидеть, как он медленно кивает.

И верит.

Полностью, безоговорочно. Как глупые герои книг. Верит, просто потому что я так сказала. И потому что для Саньки чудеса – это нормально.

Он обязательно спасет меня еще раз, если понадобится. А если не выйдет – тогда я спасу его. Как же иначе.

Плыть назад страшновато, хотя Санька и не видел сома. Но в воде он все равно чувствует себя неуютно. Еще не привык. Хотя плывет хорошо. Санька же давно знает, как надо двигать руками и ногами. Ему просто нужен был толчок. Как тогда, с матраца, но сильнее.

Чтобы Санька поплыл – я должна была утонуть. Хоть ненадолго.

Мама улыбается, когда видит нас с Санькой вместе. Думает, у меня теперь все хорошо. Помирились же, какие проблемы. Я бы рассказала ей даже. Мама у меня понимающая. Но все-таки – не Санька. Может, не посмеется, но и поверить – не поверит. Улыбнется, погладит по голове… Нет, не хочу.

Я расчесываю волосы, сворачиваю их в узел на затылке и беру велосипед.

– Только недолго, – кричит мама вслед. – Обед скоро.

«Я уже поела, – думаю. – Водорослей и песка. И воды напилась на неделю вперед».

Ничего не говорю. Выталкиваю велосипед за калитку, вскакиваю в седло. Санька догоняет через квартал. Не сговариваясь, оба понимаем, куда ехать.

Через две улицы, у колодца, сворачиваем направо. Тут плохая дорога, асфальта нет уже. Земля, кое-где щебенка. Ямы. Не люблю тут ездить, да мне и нельзя. Родители не разрешают. Потому что деревня кончается, а через кукурузное поле начинается лес.

Вообще-то он не страшный совсем. Лиственный, светлый. И птицы поют всегда, а вот зверей я не видела ни разу. Ни зайца, ни лисы. Что уж про кабанов говорить, которыми меня папа пугает. Ничего такого в этом лесу нет, но родителям лучше не знать, куда мы с Санькой ездим. Пусть думают, что по улицам катаемся. Пусть не волнуются.

Прислоняю велосипед к дереву. Сажусь на бревно. Санька устраивается рядом. Молчим. Санька на живот мне поглядывает, когда думает, что не вижу. А я смотрю в сторону, но все равно замечаю. Куда ему смотреть-то еще?

– Что будем делать? – спрашивает наконец.

И от этих слов у меня в глазах начинает щипать. Как-то сразу. Нет, я не плакса какая-нибудь. Когда на прошлой неделе колено ссадила чуть не до кости – молчала. И когда осы покусали. Если больно, я слезы не лью. Но часто хочется плакать, если… красиво. И когда-то кто-то вот так говорит «мы» – это красиво. Ведь бусина-то не у нас в животе. У одной меня.

Отворачиваюсь. Запрокидываю слегка голову. Пусть слезы обратно текут, пока не выступили еще толком. Нечего Саньке видеть.

– Не знаю, – говорю. – Ее не вытащить.

А сама думаю: вообще-то вытащить можно. Взять острый нож со стола, воткнуть в живот, прорезать дыру… Маленькую, аккуратную, по размеру бусины. Это страшно, конечно, но не так, как если бусина сама на волю попросится. И я бы смогла. Наверное.

– Думаешь, король – он злой? – спрашивает Санька осторожно.

– Не знаю, – повторяю. – Может, и не злой.

И правда – чего ему злым-то быть. Это в сказках короли или хорошие, или плохие. А в жизни так не бывает. Обычный он король, наверное. Просто что ему до меня?

Так… гнездышко. Инкубатор.

– Что-нибудь придумаем, – говорит Санька твердо. Мне нравится, как он это говорит.

Все еще хочется плакать. Киваю – а вслух не отвечаю ничего. Бусина тоже молчит. Может, ей неинтересен разговор. А может, решила: не буду Аньку пугать. Вдруг она правда за нож возьмется? Пусть лучше думает, что король добрый. До самого конца.

К обеду все-таки едем по домам. Притворяться сложно, но я все равно пытаюсь улыбаться и слушать, что говорят взрослые, чтобы не ответить невпопад. Аппетит тоже прорезается – съедаю даже салат. А бусина молчит. Молчит весь день, и к вечеру я даже почти забываю о ней. Выбрасываю из головы.

Странно так. Будто можно выбросить из головы парк аттракционов, первое место на соревнованиях или вот сома, который пытался тебя съесть. Но почему-то выходит. Может, бусина опять успокоила. Кто знает. Я даже не против: хорошо вот так просто посидеть с родителями и книжкой во дворе. Не думая ни о чем таком. Как всего пару дней назад.

А ночью мне снится, что я королева. Речная, да. У меня нет короны, мантии или скипетра. Зачем все это в реке? Вообще-то на мне нет даже купальника. Я просто покачиваюсь в толще воды, раскинув руки и ноги. Голая. Волосы струятся вокруг – длинные, распущенные. А вокруг – рыбы. Маленькие, большие, самые разные. Над головой, по поверхности, скользят лягушки и водомерки. По дну ползают раки. Они поднимают клешни вверх, приветствуя меня. Я смеюсь. И открываю рот.

В пару секунд рыбы заполняют меня всю. Не только рот и живот – руки, ноги, голову до самой макушки. Каждый сантиметр. Я чувствую их под кожей, рыбки чуть подрагивают, шевелят жабрами, щекочут изнутри.

И это хорошо. Это так радостно – быть с ними одним целым. Слышать их разговоры и даже мысли. Своих подданных. Своих деток. Кусочков себя.

Просыпаюсь в той же позе: на спине, руки в стороны, волосы разметались по подушке. Мне странно и как-то пусто внутри. Будто не хватает чего-то.

«Так это я – королева?» – думаю удивленно.

«Нет, не ты, – говорит бусина. – Тебе просто снятся мои сны».

И становится даже немного обидно.

Постепенно почти привыкаю к бусиновым снам. Я вижу их почти каждую ночь и очень хорошо помню наутро. В одних я катаюсь на спине того самого сома, как на лошади. Прижимаюсь животом к его гладкой спине, держусь руками и ногами и визжу от восторга. Я больше не боюсь сома. Я больше ничего не боюсь в воде.

В других снах я спасаю рыб. Выпутываю из сетей, снимаю с крючков и смеюсь, из-под воды любуясь матерящимися рыбаками. Благодарные рыбки расчесывают мне волосы, гладят по щекам и плечам. Они меня любят. А я люблю их.

Санька теперь плавает со мной. Наяву, не во сне. Мы вместе переплываем на тот берег, почти и не разговаривая, пока кто-то может нас видеть. Спрятавшись за камышами, ныряю и открываю рот. Санька стоит рядом. Внимательно смотрит на меня и рыбок. Не сводит глаз. Со мной ничего больше не случается, ничего плохого – но все равно приятно, что Санька здесь.

Не знаю, сможет ли Санька меня защитить. Но все-таки он герой.

Вот так проходит несколько недель. Однажды я смотрю на календарь, на котором дедушка каждый день передвигает красный бегунок вправо, и понимаю: мы вот-вот поедем домой. Через неделю или около того. Удивляюсь. Как быстро пролетело время по макушку в воде! Каждый год ведь бурчу, что мы так надолго у бабушки с дедушкой: тут Санька, да, но дома все-таки друзья и полно дел, которые надо успеть до школы. Каждый год скучаю и тихонько считаю дни до отъезда. А теперь вот думаю: как бы задержаться подольше? Как бы успеть… Что?

И правда не знаю, что. Иногда мне кажется, что бусина и не выйдет наружу. Что смысл не в том. Бусина просто прорастет сквозь меня, протянет прозрачные щупальца по венам, будто медуза. И я и правда стану королевой. Иначе к чему эти сны?

А бывает, вспоминаю про дыру в животе. Правда, уже не так часто. Потому что время прошло, а живот у меня не раздуло. Я чувствую бусину, но она все еще маленькая. Может, это оттого, что я не сом. А может, так и надо. Она не объясняет толком. Иногда мы болтаем, но больше о том, что делает речной король и зачем. Я уже и так понимаю многое – из-за снов – но все равно интересно.

Я слушаю бусину и представляю, каково это – направлять течение, приводить в порядок заросли камыша, будто самый обычный сад, выращивать самые лучшие кувшинки, играть с головастиками, а иногда даже – спасать утопленников.

Или наоборот, думаю я. Об этом бусина не рассказывает. Но я же не глупая.

Речной королевой быть нелегко. Особенно если у тебя нет жабр или хотя бы перепонок между пальцами. Если ты самая обычная девочка Аня, которая не верит в сказки.

Наверное, лучше б верила.

В последнее утро плохая погода. Как вовремя мы уезжаем, говорит папа. И уже достает из шкафа сумки. Собираться пора. А я сбегаю на речку. Без купальника, просто так. Под дурацким серым дождем.

– Анюта! – удивленно кричит бабушка вслед. – Ты куда это?

Я спешу. Я бегу быстро, чтобы никто не догнал. Чуть притормаживаю у Санькиного дома, но потом снова несусь вперед. Почему-то не хочется, чтобы он шел со мной. Вообще никого рядом не хочется.

Только я и бусина. И река.

У реки никого. Как здорово, что дождь. И плыть никуда не нужно. Сбрасываю шлепанцы, по щиколотку захожу в воду.

«Бусинка, – тихо зову я. – Бусинка, уже все».

Она молчит. Захожу по колено.

«У меня там нет реки. Ничего нет, разве что лужи после дождя. И ванна. Но тебе же не подойдет ванна».

Бусина молчит. На мне шорты, можно зайти и поглубже. Делаю еще шаг. Вода лижет ноги у самого джинсового края.

«Тебе надо наружу, – говорю. – Твой дом – здесь. Твоей реке нужен король. Или королева. Неважно. Реке нужна ты».

Не отвечает. Трогаю пальцами воду, как будто проверяю – мокрая ли? Не хочется портить одежду, хотя вообще-то, она и так немного влажная. От дождя. Тонкие струйки стекают по плечам и затылку. Запрокидываю голову – и вдруг сгибаюсь пополам от толчка в живот.

Изнутри.

Мое лицо у самой воды, нос касается поверхности. Не думаю ни о чем. Смотрю в глубину, на подплывающих ближе рыб, на улиток, ползущих вверх по стеблям кувшинок. По поверхности шлепают лягушки. Где-то там, я знаю, отрывается от дна сом.

По моему желудку, по пищеводу, по горлу карабкается вверх серебристая рыбка – и выскальзывает изо рта.

«Диллиолаймерри», – слышу я то ли ушами, то ли все еще в голове. Не понять. И пока рыбка еще не уплыла прочь, успеваю увидеть длинные отростки на ее плавниках и хвосте. Яркие, красные, обвивающиеся будто мантия.

А еще – улыбку на рыбьих губах. Как будто Диллиолаймерри говорит спасибо.

– Так это был король или королева? – спрашивает непонятно как оказавшийся за спиной Санька.

– Не знаю, – говорю, наверное, в тысячный за эти дни раз.

И смеюсь.

Санька подает руку и помогает выбраться из реки. В камышах заводят песню лягушки, по воде что-то плещет, будто вся королевская свита подплыла к поверхности – взглянуть на меня и помахать плавниками на прощанье.

Может, это просто дождь. Но я вдруг понимаю, что все будет хорошо.

 
 
 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 25. Оценка: 4,28 из 5)
Загрузка...