Птица серая, птица золотая

 

Город дышал праздником. Со всей империи люди в столицу посъезжались. От нарядов пёстрых рябило в глазах. От ароматов сладких голова кружилась. Осеннее, но ещё тёплое солнце весь день на чистом небе светило, как и завсегда на праздник Урожая. Ребятишки стайками юркими носились меж гуляющих и танцующих взрослых, меж палаток со сладостями и вкусностями. Ученики магов запускали в небо фонарики разноцветные, взрывали хлопушки волшебные. Веселился народ от души. Казалось, нет в целом городе ни одного грустного лица.

И всё ж один человек в тот день не праздновал, в веселье общем не участвовал. Лиевин стоял на вершине башни Коллегии бардов, смотрел на главную площадь столицы, пальцами тонкие струны лютни перебирал. Ждал заката. Закончились три года обучения в Коллегии. Испытание последнее осталось. После захода солнца на площадь прибудут все пять магов – правители империи. Империя та силилась и процветала, ведь управляли ей мудрейшие из живущих на земле. Пятеро - как пальцы на руке. Если с войной соседи шли – кулаком били, если с дружбой гости являлись – открытой ладонью приветствовали. Магию природы использовали разумно и во благо. Излишек не брали, а что взяли – восстанавливали втройне.

В тот праздник Лиевин и ещё семеро выпускников коллегии станут перед магами и перед людьми, сыграют так, как научились, и стихи прочтут под мелодию. Если понравится магам исполнение – бардами их назовут и птицу подарят. И чем сильнее понравится, тем краше будет птица. И пойдут барды по деревням да по городам людям о славных героях прошлого напоминать, от работы тяжёлой и от мыслей грустных передышку давать. И чем краше птица на плече его сидеть будет, тем лучше, значит, поёт он, тем сильнее стихи его за душу тронут, тем охотнее его слушать будут и на торжества семейные приглашать.

О том и думал Лиевин. Смотрел на север, где за цепью гор дом его родительский остался. Вспомнил отца за хлебной лавкой. Вспомнил, как впервые барда увидел. Гостя приветствовать вся деревня вышла, ведь нечасто к ним на север барды захаживали. Почётом и вниманием его окружили. Лиевин как раз тогда хлеб свежий из печи в лавку относил. Поставил корзину на прилавок, пахнущую краюшку пшеничного себе в награду взял и побежал на птицу необычную глядеть. Большой птица оказалась. Перья зелёные, как молодая трава, а на голове три торчащих пера будто в кровь окунули. А в руках у барда инструмент необычный. Ударил он по струнам, и мелодия полилась. Стихли все, даже скотина смолкла. А как запел, так у людей слёзы брызнули. Грустную песню пел: о войнах прошлых, о героях погибших. До самого нутра тронул. А как песню закончил, перехватил инструмент поудобнее, пальцами струны перебрал, совсем другая музыка пошла. Люди в пляс кинулись слёзы сушить.

Подивился тогда мальчик силе магической. Долго потом за гостем ходил, выспрашивал, магии просил поучить. Вот только гость не магом оказался - бардом. А инструмент из клёна обычного сделан да струны жильные натянуты – лютней назывался. Пару дней побыл у них бард, людей веселил и печалил. А как ушёл – так чеканок ему столько надарили, что отец в хлебной лавке и за месяц не получал. А как радовались жители, каким уважением барда почитали… Вот и решил тогда малец на лютню чеканок скопить, и играть так научиться. Всё проще, чем хлеб выпекать, а доход-то повыше. Отработал тогда Лиевин два года у родителя в лавке, чеканок скопил, и в столицу направился, где одна на всю империю Коллегия бардов находилась. Приняли его, когда с лютней к ним на порог заявился. Дорогой инструмент не каждый купит - лишь тот, кто жизнь свою на бардовскую поменять задумал. Купил – значит намеренья серьёзные, значит и обучать можно.

Нелёгкое это дело – по струнам бренчать да стихи сочинять - оказалось. Что учителя говорили – всё выполнял, но сверх того лютню не трогал. Пока остальные ученики предания старые изучали, пока грамоту песенную в голову вбивали, Лиевин по столице шатался, на дома высокие да на барышень в платьях пышных заглядывался. Всё ждал, как обучение закончит, как птицу зелёную получит и заживёт по-богатому. Не беда, что учителям стихи его простыми казались, не беда, что песни его старинных летописей не касались – научился ведь рифмы складывать, а там по миру походит и историй наберёт – на всех хватит.

И вот оставалось ему лишь захода солнца дождаться. А пока стоял он и мыслям предавался, окликнули его учителя. Оделись все ученики в одежды светлые и на площадь отправились. Всю дорогу их люди приветствовали, улыбались. Любили бардов за то, что веселье могли в любой дом принести, за то, что праздник музыкой с песнями окрашивали, за то, что чувства разные, глубокие, забытые из души поднимали. Шёл Лиевин к площади, головой вертел, взгляды восхищённые на себе ловил. Парнем статным он вышел. Высокий - коню в глаза, не поднимая головы, смотрел. Волосы до плеч, светлые, как у всех северян. Глаза серые, большие. И одет празднично – туника льняная короткая, тканым поясом подоткнута, на ногах – штаны льняные до колен, как у богачей столичных. А за спиной на ремне – лютня, лучшими мастерами украшенная.

Как пришли на площадь, маги речь приветственную завели. Во все глаза смотрел на них Лиевин. Одежды на них белоснежные, золотой бахромой обшитые. На головах ни единого волоска, бровей и тех не найти. Это простой муж бороду и волосы отпускал – остригаться проще, чем каждый день тонким лезвием по лицу возить. А магам лезвия без надобности – волшебство им стричься-бриться начисто помогало. Тем от люда обыкновенного отличались. Закончили маги речь торжественную. Один рукой взмахнул. Можно - значит. Вышел тогда Бальтазан - первый ученик - на помост. Арфу поставил, струны погладил. Ответила арфа на прикосновение, музыка задорная в сердца людские полилась. Не устоял народ – танцевать пошли. Маги слушали, улыбались да переглядывались. Хорошо – значит. Как закончил Бальтазан мелодию свою, оглушила толпа его криками приветственными, восторженными. Хлопали и маги. И поднялся потом маг, до клетки с птицами разными подошёл, дверцу открыл. Выпорхнула одна с небесно-голубым оперением, ввысь поднялась да, кружась, опустилась на плечо Бальтазана. Улыбнулся новый бард своей птице, магов сердечно благодарил. Кивнули ему маги и на учителя его взгляд бросили. Следующего – значит. Один за одним песни пели да музыку исполняли ученики. Не ко всем птица на плечо опустилась. Сыграл Вельтимор Серый небрежно, струну порвал. Вылетела птица кроваво-красного цвета, покружила-покружила да назад в клетку вернулась.

И вот осталось магам выслушать ещё двоих. Лиевин последним выступал, а вышел перед ним Теллисин из Ховачек, провинции южной. Магам поклон отвесил, с рукой у сердца к людям обернулся. Запел тихонько. И лишь до лютни своей дотронулся – замерло всё. Настолько тихо музыка зазвучала, что слышать её можно лишь в тишине абсолютной. Улыбнулся про себя Лиевин в тот момент: «Не видать Теллисину птицы и звания барда, как своих ушей, даром что такие большие отрастил». И впрямь вид юноши некрасивым казался: росточку малого, на лицо небогат – глазки маленькие, а уж нос… будто рос он вместо хозяина своего. Но слушали маги внимательно музыку его, да и сам Лиевин невольно ухо подставил. И вдруг видит он, заместо площади – поле бранное кругом. Дождь кровавые слёзы с лица павших умывает. Кони раненые хрипят. Стяги развеваются под ветровыми порывами. А за спиной звон раздаётся. Обернулся Лиевин и побледнел, и моргнуть не в силах. Видит – плечом к плечу два воина сражаются. На лицо сходны, как братья. Доспехи на них грязью-кровью перепачканы. Да только разглядеть можно, что нет других воинов, на ногах стоящих, в таких доспехах. И наседают на них чужаки количеством. А не отходят те, силу с родной земли черпают. И вот упал один брат на колено, крикнул во весь голос… и вот лишь один воин на ногах остался. А меч не опускает, врагов к телу брата не допускает. Да только окружили его чужаки, копьём сквозь пластины доспеха ударили. И упал воин на тело брата своего, меч из рук так и не отпустив…

Закрыл глаза руками Лиевин, слёзы горячие вытер. А как открыл, видит – на площади он, на помосте Теллисин на коленях стоит, а люди вокруг глаза протирают, слезами застилаемые. Поднялся тогда маг, от невольной слабости на трость опираясь, прошёл к клетке птичьей, дверцу открыл.

- О Братьях Одноликих напомнил ты нам, Теллисин, - произнёс маг тихо. - О смелости и храбрости рассказал. Покуда помнить их будем – не сломить дух наш чужеземцам.

И как говорить закончил, вылетела из клетки птица с золотым оперением. Ахнул народ. Сам Фейрин своего хозяина нашёл! От птицы той свет исходил, оперение пламенем играло. Закружилась птица огненным смерчем и на плечо Теллисина опустилась. Бард рот от удивления открыл. Щурился от света яркого да наглядеться не мог.

- Красивее птицы во всей империи не сыщешь, - улыбнулся маг Теллисину. – Твоя она теперь. По праву. Ведь волшебства в тебе поболее, чем в нас - пятерых магах.

- Помог ты нам прожить с героями миг их славы, - произнёс второй правитель.

Кивнули остальные маги, улыбаясь. Сошёл Теллисин с помоста, учителям поклонился и в толпу восхищённую вошёл. Кивнули маги учителям бардов. Продолжим – значит. И вышел на помост Лиевин. И хоть ждал он момента этого весь день - долго начать не мог. Пока светящийся силуэт Фейрина на плече счастливца Теллисина не скрылся меж домов. Успокоилась толпа, внимание на него обратила.

Заиграл он тогда мелодию простую, ровную, что лучше всех получалась. Не сбился, не ошибся, слова не забыл. А люди слушали да переглядывались. Закончил песню Лиевин, на магов посмотрел торжественно. Хмурились маги, плечами пожимали. Удивился юноша тогда поведению странному, испугался, что птицы лишить могут. Столько лет тогда зря потрачено?! Наконец, встал один из правителей, к народу обратился:

- Не тронул сердца наши Лиевин из Оскала, провинции северной. Да мы после Фейрина до сих пор в себя приходим. Не можем ясно пение его оценить. Кажется серо оно нам, пусто. А может, требуем много. А пел бы сей юноша в числе первых, то и не колебались бы, а птицу ему выдали.

Руки затряслись у Лиевина, едва лютню не выронил. Да продолжил маг:

- И всё ж хотим мы сбыть его мечту. Дадим птицу, но от своих терзаний не отказываясь.

В восьмой раз за вечер подошёл маг к клетке с птицами. Громко сердце юноши колотилось: когда дверца открывалась, когда птица выпорхнула, кружить начала. Глаза закрыл Лиевин от страха, вдруг залетит обратно? Ан нет. Крылом по щеке задела его птичка, примостилась на плече, устроилась. Открыл глаза Лиевин, глянул на свою птицу и едва не разрыдался. Уж лучше б не вылетала она вообще: маленькая, как воробей, серенькая, как мышь, убогонькая. Развернулся тогда Лиевин прочь от помоста, забыл магам благодарность огласить, учителям поклониться. Шёл прямо, дороги не разбирая. Голова гудела нещадно, со лба пот холодный скатывался, глаза щипал. Долго шёл так, головы не поднимая. Лишь когда луна за шпили городского дворца зашла, вышел он до корчмы на окраине.

Зашёл в корчму ту печаль свою в хмеле утопить. Увидал хозяин, что бард к нему в гости пожаловал, порадовался сперва, да как птицу его разглядел, так и радость пропала. Людей в корчме той много гуляло, потому спрятался за самым дальним углом Лиевин, на все чеканки свои хмельного напитка набрал. Пил да раз за разом выступление недавнее заново переживал. И чем больше пил, тем более распалялся, а с последней каплей ударил кружкой по столу громко. «Уж разве так паршиво играл, что птицу уродливую дали?» - шептал он, зубами скрепя да на птицу свою злобно поглядывая. «Ровно сыграл, спел складно, так за что убожество такое досталось?! Кто песни мои слушать пожелает, когда пугало такое на плече сидит?» Бурлил в нём напиток хмельной, в голове шумел, оглушал. Вскочил тогда бард, к хозяину корчмы двинулся.

- Ты на птицу мою косо не смотри, - сказал он, - играю ровно, рифмы собираю складно – чего ещё надо? Давай сыграю постояльцам твоим, а ты мне бочонок пива откупоришь да в лучшую комнату ночевать отправишь?

Хозяин долго бороду почёсывал, взгляд с птицы убогонькой на юношу распалённого переводил. Потом рукой махнул:

- Играй, людей развлекай, а от меня не убудет.

Обрадовался Лиевин, лютню перехватил, на стол взобрался и по струнам пальцами плясать принялся. Встрепенулся народ, звуки весёлые заслышав. Кузнец местный даже вприсядку пошёл, да ноги хмельные не удержали, под лавку свалили. Загоготали гости да и по столам своим разошлись, на том их внимание и кончилось. Доиграл Лиевин песню, волосы с потного лба откинул, глянул – а народ где сидел, там и пооставался. Не плясали, не хлопали, свистом не оглушали.

Покачал головой хозяин корчмы:

- Складно играешь, а вот жизни в звуках твоих не видно. Шумишь, как бубенцы на волах – уж чем не музыка, да кто под неё танцует?

Голову бард опустил тогда, носом шмыгнул:

- Выходит, без пива ночью гулять пойду?

- Без пива, - хмыкнул хозяин, - но за то, что кузнеца под лавку свалил, народ потешил, выделю комнатку дальнюю. Ночуй, а то уж и птица твоя голову под крыло прячет.

Не шёл сон Лиевину. Вернулся он в уголок свой тёмный, подпёр голову руками и взглядом невидящим в пол уставился, задумался.

Долго сидел, печалился. Как вдруг корчма вся дёрнулась, зашумела. Поднял взгляд Лиевин и едва крик в груди сдержал. Стоял посреди корчмы Теллисин, улыбался, птицу людям показывал. А те кружки с хмельным позабывали, окрасом дивным любуются. А как налюбовались, гвалт подняли, под руки барда схватили и на стол возвели. «Душа гуляний просит, потешь мелодией задорной», - кричали. Засмеялся Теллисин, Фейрина поудобнее на плече посадил, лютню взял и… Загорелись вдруг стены ослепляюще, словно солнце с четырёх сторон разом взошло, все углы и все лица осветило. Ветер сквозь ставни ворвался, закружился, людей подхватил да приподнял. Кузнец с девицей в лихом танце под потолком корчмы закружились. Даром что ноги хмельные. Ноги – они на земле нужны, а когда ветер держит – без надобности. Заходила ходуном корчма да сама в небо поднялась, над городом пронеслась и на прежнее место опустилась.

Очнулся народ. Люди головами трясут, меж собою переглядываются, в себя прийти не могут. Корчма на месте, словно не летала вовсе. Кузнец на лавке сидит, мёдом горло сухое заливает. А Теллисин птицу свою по хохолку гладит да поглядывает по сторонам лукаво. Хозяин корчмы на стол к нему взобрался, за плечи обнял.

- Эка напасть! – вскричал он весело, – у народа в горле пересохло, а бочки с пивом закупорены стоят. А ну катите их сюда, исправлять будем!

Полилось пиво по кружкам, а хозяин от чеканок отказывается, Теллисина, как сына родного, обнимает. Наполнили и перед Лиевином кружку доверху. Ничего не сказал юноша. Залпом опрокинул угощение, вновь к задумчивости своей вернулся. Просидел так долго-долго. Уж и гости разошлись - пьяные и довольные - уж и постояльцы спать поукладывались, уж и Теллисин в радушно отданную хозяином комнату отдыхать отправился, уж и звёзды в небе растаяли. А бард сидел, с места не двигаясь, голову тяжёлую двумя руками подпирая.

Тяжко ему с птицей такой идти по деревням будет. Крышу над головой в конюшне да похлёбки тарелку добродушная хозяйка от жалости поставит – а на более стыдно и задумываться. О богатстве-славе мечты камнем обвязать да вместе с лютней в реку кинуть остаётся.

Думал Лиевин над жизнью своей, да так и не додумался. Встал, пошатываясь. По лестнице скрипучей поднялся, за перила держась, комнату свою дальнюю, хозяином корчмы из милосердия подаренную, искать направился. В темноте едва дорогу пред собой ощущая. Руки вперёд выставил, да не уберегли они его. Наткнулся на табурет, что хозяин отставить забыл, когда свечи на светильнике под потолком гасил. Крепко стукнулся. Плашмя на пол свалился. Сел потом, к стене спиной привалившись, ногу саднящую потирая. Птица его убогонькая на плечо ему вновь вспорхнула, примостилась уютненько. Уж едва не разрыдался Лиевин, как дитя малое, от обиды горькой, от беспомощности своей. «Птицу магам верну - пускай её кому другому всучат, - прошептал он, - лютню продам, к отцу вернусь да хлебному делу жизнь свою отдам». Как подумал так, ударил с досады кулаком в пол деревянный.

Вдруг видит – с двери едва приоткрытой сквозь щель малую свет льётся. На ноги бард поднялся, прихрамывая, к двери дошёл. Руку под свет поставил – теплом обдало. Толкнул тихонько дверь ту Лиевин, на источник света взглянуть захотел. Голову в комнату просунул, глянул – Фейрин на жёрдочке у кровати сидит! Голову под крыло спрятав. А на кровати Теллисин в глубоком сне дремлет. Замер Лиевин, шелохнуться не в силах. В миг перед глазами вся ночь пронеслась – как Фейрина маги этому коротышу подарили, как Лиевина после слушали без внимания, как птичку серенькую ему не по делу всунули. И как вспомнил всё – кровь забурлила в нём, злоба хмельная голову окружила, пальцы в кулаки сжала. Тихо пояс снял Лиевин, к кровати со спящим подкрался, на лицо его уродливое посмотрел. Долго смотрел, пояс сжимая, уж пальцы побелели. Вдруг шорох за спиной его раздался. Вздрогнул юноша, оглянулся пугливо. А то Фейрин проснулся и на него смотрел, голову на бок склонив.

Вдохнул Лиевин грудью полной, пелена с глаз сошла, в голове прояснилось. Испугался мыслям своим тогда, от кровати отошёл. Уж и за порог выйти хотел, да всплыла в голове деревня его родная, северная, дальняя. Люд простой, деревенский да лавка хлебная, что к себе его накрепко привяжет и до смерти у себя оставит. А жизнь в домах высоких с гуляньями громкими лишь в памяти его останется. Вздрогнул Лиевин, головой тряхнул. И вдруг осенила его мысль дерзкая. Скинул тогда он с себя тунику, тихо к Фейрину подкрался. Тунику свою распрямил, приподнял и на птицу золотую набросил. Как коснулась ткань оперения золотого, схватил Лиевин добычу, обмотал, и рукава завязал крепко. Отвернулся было, да уходить не поспешил. Птичку серенькую свою взял да на место Фейрина и поместил. Улыбнулся задумке своей, из комнаты вышел и дверцу прикрыл.

Свет от птицы едва сквозь тунику просачивался, но табурет лежащий осветил. Ухмыльнулся тогда Лиевин, через табурет тот перешагивая – от Фейрина польза уже какая! Так, Фейрином дорогу себе освещая, до двери потихоньку добрался да из корчмы бегом кинулся. Как солнце взошло, в лавке клетку прочную на песню поменял, и Фейрина в ней закрыл. Неспокойно птица сидела, о прутья стальные билась, только перья летели. Без клетки и не удержал бы. А как ворота торговые открыли, Лиевин первым за город шмыгнул и скорым шагом прочь от столицы направился. Пока Теллисин после ночи хмельной в себя придёт, пока к магам на глаза явится, далеко уйти можно. Одна задача - птица не усмирялась. Сидеть на месте не хотела. Клювом решётку била, телом на прутья кидалась, перья свои золотые разбрасывая. Уж и шикал на неё бард, и кричал, и беседовал ласково – не слушала его птица. Махнул тогда Лиевин на неё рукой – всё одно смирится, а из клетки уж никуда не денется.

Решил бард к морю путь держать, до портового дальнего города дойти, по пути в деревни заходя. Да только сперва в деревню ближайшую зайдёт, чеканок наберёт да схоронится. А стража, что в погоню кинется - погоняются, набегаются, да к новолунию в столицу вернутся – дела поважнее решать. А птица в руках хоть и приметная, но чем от столицы дальше, тем меньше правды до людей о новостях приходит. А время пройдёт – пойди, вспомни, кому там Фейрин достался. «До следующей луны по окраинам похожу, - размышлял Лиевин, - чеканок подсоберу, а там и в города большие попаду. Не беда, что в столицу к магам теперь не наведаться, городов больших в империи, что струн на лютне – больше десятка наберётся. А когда чеканки есть – в любом городе жизнь сладкой будет».

Думал так Лиевин, размышлял, пока к первой на пути деревне не добрался. Народ барда заметил, на улицы с домов высыпался. Окружили люди гостя. Птицей с золотым окрасом любовались, а красавицы деревенские глаз с Лиевина не сводили. Приосанился бард, вниманием таким одаренный, к центру деревушки направился.

- Уж не сыграть ли вам, люди добрые? - крикнул он задорно.

Загудел народ одобрительно.

Поставил тогда Лиевин клетку с Фейримом, лютню поудобнее пристроил. Пока струны проверял – староста к нему вышел, обратился:

- Уж сколько бардов к нам захаживали, не видали мы, чтоб птица в клетке томилась.

Замер Лиевин сперва да нашёлся быстро:

- Бардов-то вы видали, а вот птицы золотой при них наблюдать не могли.

- Не могли, - зашептали в толпе.

- Птица эта огнём-пламенем горит, на плече без ожога не унести, - продолжил бард. – Тепло-то от неё идёт?

- Идёт.

- Вот то и оно. А теперь…

Заиграла лютня песню весёлую, в танец зовущую. Заплясали жители деревенские. Сперва весело, с задором. Да словно уставали быстро, останавливались. Но лишь на птицу золотую взгляд бросали – вновь силы прибывали, вновь пыль вокруг в воздух поднимали. Долго играл так Лиевин, разные песни дарил. О таком мечтал он, когда дом родительский покидал. Вся деревня на него любовалась, под песни его приплясывала. А как закончил – вновь староста к нему вышел, пот со лба вытираючи, к себе в дом на пир приглашая. Не стал Лиевин отказываться, клетку с Фейрином подхватил и в гости направился. Знатный пир закатил староста, от всего сердца угощения поставил, да народ разные вкусности натащил. Сидел Лиевин за столом богатым, уплетал куски сочные и в отзывах лестных купался. Уж как нахваливали его! Как нахваливали! Сколько слов тёплых ему наговорили – за жизнь столько не слыхал.

- Как играть начал, - твердил староста, - ноги сами пошли, как молодой запрыгал. Словно силой неведомой меня наделил.

- Уж как играл! – поддакивала жена его, - в жизни мелодии такой не слыхала, а бардов к нам много захаживало. Ох, не даром тебе Фейрина отдали.

Кивал бард, усмехаючись.

Как трапезу закончили, на двор вышел, а там народ с чеканками да с подарками собрался.

- Уж не суди строго, - обратился к нему старичок седой, - чеканок мало по деревне ходит – всё продуктами больше обмен идёт. А тебе я вот жилет из кожи прочной во владение отдаю – от ветра холодного укрыться.

- Вот тебе яблочки спелые, красные, - тараторила торговка местная, - только нарвала. - И всунула в руки ему корзину с яблоками.

Долго подарки принимал бард. А как разошлись все – котомку себе тугую припасов набил, а что не вместил – у старосты оставил. А после чеканки пересчитывать уселся. Да как посчитал – по столу кулаком в сердцах ударил. Уж если каждый раз ему столько чеканок отсыпать будут – так до конца жизни на дом высокий не накопить! Плюнул Лиевин с досады. С хозяевами скоро попрощался, котомку с припасами, лютню да клетку с Фейримом захватил и скорым шагом прочь от деревни направился.

Долго ему вслед староста с женою смотрели, меж собою переговаривались:

- Уж раз маги птицу с золотым оперением дали, значит и играл хорошо, думаю. Смотрю – танцует народ, не буду ж в стороне стоять, смотреть.

- И то правда, - кивал жене староста, - много ль мы понимаем в деревне-то своей, а раз бард с птицей золотой – то и музыка у него правильная.

- Тяжко танцевалось-то под музыку его - уж под конец еле ноги переставляла.

- И то правда…

А Лиевин шагал по пути своему, насвистывая. Вернулся к нему настрой радостный. Уж не беда, что чеканок немного. В другой раз больше нанесут. Ведь почётом и вниманием не обделили, как правителя какого его за столом нахваливали, да под музыку его веселились. Бросил взгляд радостный тогда Лиевин на Фейрина - сидела птица нахохлившись. Пока в клетке билась, на хвосте перьев почти не оставила, даже светить тускнее стала. Испугался сперва бард перемене такой, но недолго своё внимание занимал – птица-то волшебная, корма не требует, годов не набирает. А покуда в клетке сидеть будет – в его владении останется. Пару перьев потеряла – так новые появятся.

В весёлом настроении путь продолжил. Как вдруг послышался топот копыт конских за спиной. Испугался тогда бард не на шутку – а вдруг это стража за ним увязалась? В кусты придорожные кинулся Лиевин, ветвями заслонился, чтоб с дороги не углядели. Так и случилось. Едва скрылся, проскакали стражи мимо на лошадях взмыленных. Вмиг потом холодным покрылся бард. Руками дрожащими со лба капли смахнул. О как за ним в погоню кинулись, лошадей не жалея. Видно, не малый гнев у правителей поступком своим вызвал. Лежал на земле Лиевин, не показывался. А как успокоился, в лес кинулся.

С того момента деревни ближайшие стороной обходил. Всё ему стражи мерещились. Не на шутку наказания магов боялся. Одна надежда – уйти далеко, на глаза страже не попадаючись. Так и шёл - от деревень шарахался. Словно зверь дикий на голой земле ночевал. И то славно, что хищных зверей в лесу том извели давно. Долго так по лесу гулял-шарился, в людные места показаться не решался. Так подальше от столицы и пробирался. Да только припасы подаренные скоро вышли. Лишь чеканки в карманах звенели, да толку с них в лесу... Уж как бы ни боялся, да голод мучить начал. Да и времени с той поры ушло, уж и луна новая в небе появилась. Может, и погоня прекратилась давно, а он в лесу, как дикий зверь, рыщет.

Решился бард. Вышел к деревне новой, присмотрелся – гуляние какое-то гремит, да и стражи не видать. Обрадовался удаче своей – какое гуляние барда не примет? Повезло ему. На свадьбу деревенскую попал. Да не простого землепашца какого, а первого богача на деревне, что мельницу у реки во владении держал. Дочь свою богатей замуж выдавал за сынка старосты деревни той. Потому свадьбу всей деревней гуляли, угощений да пива не считали. А уж как барда отец невесты увидал, выскочил к нему из-за стола, за руки схватил, пировать потянул. Пивом-мёдом угощал, лучшие лакомства насыпал. Как насытился Лиевин, из-за стола его отец невесты выволок, мешочек тугой с чеканками в карман запихнул:

- Душа горит, на волю просится! Играй, бард!

Гвалт поднялся до небес. Гости, хмелём разгорячённые, повскакивали, едва столы не опрокидывая. Лиевин клетку с Фейрином на видное место поставил, лютню перехватил да струны подцепил. Рванулись в пляс гости хмельные, да не все на ногах удержались. Ещё и песня не доиграла, а народ танец бросил – за новым кубком с мёдом потянулся.

- Резвей играй, бард! – крикнул староста.

Загалдели гости:

- Резвей давай! Не на похоронах сидим!

Рванул тогда струны Лиевин, едва не лопнули. А гости пивом заливаются и танцевать пытаются. И чем больше хмеля им в голову било, тем громче орали. А мощнее всех отец невесты глотку драл:

- Поддай пылу-жару! Стынем же от песни твоей! Птица у тебя с оперением золотым, а музыка, словно воробей под золотыми перьями прячется.

Заржали гости. Растерялся Лиевин, куда уж быстрей играть. А гости не умолкают. Уже и браниться начинают.

- Ну что ж ты песни свои под серостью прячешь? Сыграй, чтоб ясно стало, за что птицей тебя такой маги наградили!

Совсем перестал играть Лиевин. Пальцы едва до крови о струны не стёр, а гости не умолкали. Схватил тогда он клетку с Фейрином да прочь развернулся.

- Куда? Я ж тебе полный кошель чеканок надавал! – взревел богатей, - а ну, гости, верните нам рифмача!

А хмельным гостям такая забава уж как по душе. Повскакивали с мест своих, за бардом вдогонку кинулись. Испугался Лиевин, бежать рванулся - да настигли его.

- За столом с нами пировал, чеканки за песни получил, а сам бежать! – кричали ему разгорячённые преследователи, - вот мы сейчас достойную награду за музыку твою найдём.

Схватили его, потащили. Пока тащили - по зубам кулаком прочесали, чтоб из рук не рвался. Кошель с чеканками кто с кармана умыкнул – не заметил. До загона со свиньями доволокли, над головами подняли и через забор в жижу зловонную швырнули. А вслед лютню за ним отправили – уж как не разбилась. А после староста клетку с Фейрином подхватил да в него и швырнул. На том и разошлись довольные. Лежал Лиевин в жиже зловонной долго. Падение сознание из него выбило. Аж пока дождь не пошёл – людей с улиц посгонял, в дома отправил и Лиевина в чувство привёл. Очнулся юноша, сел, пошатываясь. Как в себя пришёл, лютню поднял и клетку с Фейрином из грязи выскреб. Через забор с трудом великим перебрался и в лес обратно направился.

Зашёл в чащу лесную, к дереву широкому прислонился. За голову гудящую и кружащуюся схватился, и разрыдался. И как дождь только слёзы с него не смывал, не кончались они. А с ним рядом Фейрин в клетке погнутой нахохлившись сидел, капли холодные с грязных перьев стряхивал. Кто б сейчас на птицу эту посмотрел – Фейрина б не узнал. От цвета золотого и следа не осталось – всё грязью закрылось. Перьев огненных столько потерял, что и свет от них волшебный не разглядеть.

Очнулся Лиевин, слёзы с дождём и грязью по лицу размазал, на птицу злобный взгляд бросил:

- Твоя вина всё! – крикнул в сердцах.

До клетки ринулся, дверцу открыл, испуганного Фейрина из клетки выволок и в воздух подбросил:

- Прочь, птица поганая, всю жизнь мне загубила! Прочь!

Да куда там. Не то что лететь – крылья расправить птица не смогла. Лишь по земле вокруг барда скакала, в клетку вернуться пыталась. Отбросил тогда Лиевин клетку подальше, птицу на руки взял, прижал к себе тихонько, от дождя туникой закрыл. Знал же, что сам себе навредил, птицу даром изуродовал, да признаться не хотел.

До утра так просидел Лиевин под деревом. Как солнце вышло – согрелся под светом его, одежду просушил, птицу от грязи отскоблил. Взял потом Фейрина на руки, лютню на плече пристроил и, не разбирая дороги, идти направился. Долго ли он шёл так – не заметил. Аж пока сознание его не покинуло, пока на землю без сил не упал – не останавливался.

Очнулся он через долгое время. Кровать под ним мягкая, перина на нём тёплая, под головой подушка пуховая. Лежал в комнате большой, магическими огоньками освещаемой - словно живые летали, в каждый тёмный уголок заглядывали. Как с постели подняться попытался, дверь кто-то открыл, в комнату вошёл. Глянул Лиевин на вошедшего – обомлел. Один из правителей империи – маг к нему пожаловал. Вжал голову в плечи юноша, от стыда глаза спрятал, на мага взгляд поднять не решался. Сел рядом с ним маг, кубок с водой чистой протянул. Припал к нему жадно Лиевин.

- Тело твоё в горячке до начала новой луны продержалось, - тихо сказал маг тогда, - хотели наказать тебя вначале, да ты уж и сам себя наказал…

- Нашли тебя ночью у дороги в траве высокой. Без сознания лежал, если б стража свет от Фейрина не заметила – мимо бы прошла.

Затряслись губы у Лиевина:

- С птицей-то что?

- Жива-здорова птица. Оперение своё золотое вернула, уже и крылья держит крепко.

Выдохнул шумно Лиевин - словно груз с плеч его свалился.

Открылась тогда дверь снова. Новый гость к нему пожаловал. Как увидел Лиевин Теллисина улыбающегося, так чуть со стыда не сгорел на месте. Подошёл к нему Теллисин, руку в знак приветствия протянул. Сказал:

- Сберёг я птицу твою. Вот сидит.

Поднял глаза Лиевин, увидел – птица на плече Теллисина сидит. Большая птица, оперение у неё цвета серого, а блестит ярко – глаза ослепляет. Красивая птица – не насмотреться. Клюв острый, когти цепкие, в глазах огоньки вспыхивают, на голове хохолок серебром отливает.

- Не моя это птица, - ответил Лиевин, - моя маленькая да серенькая была. Разве не видел, что я тебе на жёрдочке вместо Фейрина твоего оставил?

- Видел, - засмеялся Теллисин, - она это. С ней я по деревням и городам ходил, людей развлекал. За это время подросла она, в перьях цвет набрала.

Посмотрел на него Лиевин, рот открыв от удивления. Маг подошёл, птицу ласково погладил:

- О краже нам известно стало, лишь ты порог комнаты в той корчме переступил. Когда Теллисин к нам явился – за тобой уже стража направилась. Да вспомнили мы вечер выступлений ваших. Задумались. Погоню так и не начали.

Смотрел на него юноша во все глаза, не отрываясь. Видно, те стражи на конях взмыленных не за ним неслись?!

- Может, ошиблись мы, птицу серую тебе подарив, - продолжил маг тем временем, - посмотреть решили – принесёт ли Фейрин тебе счастье. Да Теллисина проверить захотели – как с птицей серенькой выступать пойдёт.

Погладил Теллисин крылышко птицы, зажмурилась та, другое крыло под ласку подставила.

- Время показало - не ошиблись мы, - вздохнул маг. - Фейрина мы хозяину вернём, а серую птицу… всё ж тебе отдадим. Так решили.

Отмахнулся Лиевин:

- Довольно с меня песен бардовских. Не моё это. В деревню к отцу вернусь, дело семейное хлебное продолжу. Нельзя людям души волновать, когда у самого душа не волнуется.

Задумался маг крепко, на Теллисина с Лиевином и на птицу поглядывая…

Да так и решилось. Отправили Лиевина к отцу в деревню родную. А мечта его о известности так и осуществилась скоро. Имя Лиевина во всех провинциях узнали. Сочинили о нём сказания и песни барды по всему миру. Записали поступки его в летописи исторические, что новым бардам в коллегии на изучение давали. Стал Лиевин известен на всю империю за историю его дерзкую – первый бард, что птицу чужую себе присвоил - да только не прятался Лиевин от славы такой, всем гостям о ней сам рассказывал. А гостей много к нему являлось – душевную беседу провести с бардом, чьё имя в летописях столичных указано. А уж как рассказывал – ахали и охали гости, эмоции жизни его с ним заново переживая. Потрясённые дом его покидали, родным и знакомым пересказывали.

А Теллисин? Имя его гремело по всей империи. Да и до сей поры гремит – не ослабевает. Как попрощался он с Лиевином и магами-правителями - за ворота столичные вышел. На левом плече – птица серая. На правом – птица золотая. Так и ходил по всей империи. Людям души волновал. Может, и до сих пор ходит.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...