Состязание

 

На Подоле собралась толпа. Семидесятилетний старик, взобравшись на увал, потрясал над головой зажатым в кулак яворовым посохом. Жилистая рука обнажилась, седые волосы развевались на ветру, борода дёргалась на груди.

— Верно, верно реку вам, несчастные! Внемлите пророчеству истинному! На пятое лето могучий Днепр потечет вспять и земли переступят на иные места! Верно, верно реку вам! Греческая земля встанет на место русской, а русская земля встанет на место греческой. Сами вы, неразумные, накликали погибель на свои головы. Отвернулись от вас боги отцов и дедов ваших, и несть вам более помочи от них. Не они вас предали, но вы их! Кайтесь, кайтесь, пропащие!

Из толпы высунулся молодой мужчина с небольшой русой бородкой и светлыми глазами. На тонкой шее медный крестик.

— Бес играет тобой на пагубу! — выкрикнул он. — Чего народ баломутишь, безумный старик?

Поднялся ропот, мужчину заглушили. Старик выискал его взглядом и, перекосившись от ярости, плюнул презрительно:

— Не тебе судить о моём уме, щенок! Бороду сперва отрасти.

— Да ум у человека в бороде ли? — не унимался молодой.

Но говорить ему не дали, накинули на голову мешок, ткнули в бок — то ли кулаком, то ли ножичком, — и, подхватив под руки, как пьяного, выволокли вон, бросили в пыль.

— Братия! — продолжал старик. — Великий Велес взывает о мести! По всей Руси поднимаются людишки. В Новом-городе, в Ростовской земле... Готовьте топоры и колья! Бейте крещёных! Жгите греческие храмы! Пришла пора вступиться за веру отеческую, за поруганных богов наших! К оружию, братия!

Толпа одобрительно загалдела. Раздались выкрики:

— К оружию!

— Гнать греческих попов!

— Постоим за отеческую веру!

Старик опять поднял яворовый посох высоко над головой, призывая к тишине.

— Братия! Боги помогут нам. Они ещё не совсем отвернулись от нас. Крещёные сами колеблются в своей вере. Если мы покажем им свою силу, они вспомнят про заветы отцов и дедов своих и примкнут к нам. Идите скопом ко князю и требуйте, пусть он устроит состязание! Пусть он выставит человечка, а мы выставим своего — и посмотрим, чьи боги сильнее!

Толпа опять одобрительно загалдела. Тут же решено было отрядить несколько послов, из числа уважаемых горожан, дабы идти к князю.

Из толпы выскользнул юркий мужичонка с кривым глазом. То был князев соглядатай. Обогнув неподвижно лежавшего в пыли молодого мужчину, он поспешил к Кыевским воротам, вышел на Бабин торжок, миновал Десятинную церковь и, беспрепятственно скользнув мимо наёмных охранников, оказался в княжеской гриднице Южного дворца. Там его провели к соцкому Яну Вышатичу, ведавшему особыми делами.

 

* * *

 

— Княже! — Ян Вышатич сорвал с головы шапку, поклонился, вскинул голову. — Князь! В городе смута. Людишки берутся за топоры. Всем заправляет пришлый волхв. Уже одного православного забили до смерти. Если мы промедлим, беды не миновать. Кыев кипит!

Святослав выслушал его, опустив глаза. Потом схватился за большой серебряный кубок, крикнул за спину соцкого:

— Стольничий! Вина!

Голос у него был низок и страшен — князь пил.

Бесшумно, как тень, в гриднице возник стольничий, зачерпнул из бочки полный ковш и до краёв налил кубок. Руки у него дрожали, и он немного пролил. Однако князь ничего не заметил, и это избавило смерда от розог.

— Пей, — велел соцкому Святослав, не поднимая головы.

— Время ли, господине?

— Пей! — Князь протянул ему кубок, плеснув на стол.

Ян Вышатич засунул шапку за пояс, шагнул к столу и, приняв кубок из рук князя, слегка пригубил греческого вина. Осторожно поставил кубок на стол.

— Кыев волнуется, — повторил он.

— Вина! — опять потребовал Святослав и, выхватив у помертвевшего стольничего ковш, опрокинул в себя. Острый кадык судорожно дёргался под коротко остриженной чёрной бородой.

Осушив ковш до дна, князь бросил его об пол и, покачиваясь на лавке, взглянул на соцкого. Помотал головой, чтобы прогнать блажь: ему почудилось, будто у соцкого выросла вторая голова.

— Значит, опять волхвы поднялись, — сказал князь. — И чего хочет сей пришлый?

— Устроить состязание. Они замыслили что-то коварное. От них можно ожидать любого подвоха. А потом, когда они волшебством своим посрамят нашу веру, они собираются пожечь храмы православные. Порушить христиан. Болванов поганых в Кыеве восставить.

— Кто он, сей волхв, ведаешь?

— Не ведаю, господине. Сдаётся мне, не один он: за его спиной стоит некая сила, грозная сила. Хорошо бы вывести его на чистую воду.

— Что п-предлагаешь ты? — Губы у князя онемели и не слушались.

— Нужно действовать быстро и решительно. Мы не можем допустить открытого столкновения. Горожане вооружаются. Выставь мы против них дружину, кровопролития не избежать. И кто поручится, что в дружине не будет перебежчиков? Старая вера крепка, а узы родства и того крепче. Ежели воям придётся обнажить оружие на своих отцов и братьев, то не случится ли так, что они обратят его против нас, княже?

— Так, — подтвердил Святослав и нетерпеливо потребовал: — Дале!

Он словно бы протрезвел усилием воли, даже покачиваться перестал, глядя соцкому прямо в глаза.

— Выход один, — твёрдо сказал Ян Вышатич, выдержав этот тяжёлый взгляд. — Выкрасть смутьяна и допросить его с пристрастием.

Князь усмехнулся.

— Выкрасть, говоришь? Что он, старая подмётка, чтобы стащить его на глазах у всех? Чай, вокруг сего волхва верные людишки обретаются. Так просто к нему не подступишься.

— А я и не собираюсь так просто. Я подойду к нему с хитростью. Есть у меня на примете один человечек, этот справно всё сделает. Никто ни о чём не догадается. Бог даст, ночка будет тёмная. А на утро мы объявим, что волхва утащили бесы. Откуда явился, туда и провалился, разве не так?

Князь хохотнул, но тут же оборвал смех.

— Всё, ступай, соцкий, — сказал он и снова потянулся за кубком. — Коли дело завершится успешно, награжу обоих. Тяжело мне что-то. Ступай!

Выйдя из княжеской гридницы, Ян Вышатич бросил взгляд на бледный месяц в небе, надвинул на брови шапку и решительно направился к Софийским воротам.

 

* * *

 

Выйдя за ворота, Ян Вышатич углубился в лес. Ночь была лунная, и соцкий легко находил дорогу по зарубкам, которые сам же когда-то сделал. И вот он на месте. Впереди бурелом, за ним бугорок, а в бугорке, под ветками и прелыми листьями, нора.

Прежде чем идти дальше, соцкий пробормотал: «Прости мя грешного, Господи!», осенил себя знамением и снял с шеи крест. Он знал, что задумал недоброе, но знал и то, что иного пути у него нет. Повесив крест на берёзу, он свистнул негромко, прислушался.

В буреломе послышался шорох, кто-то нервно, с прискуливанием, зевнул. И вдруг в темноте загорелись два жёлтых глаза. Они тут же погасли, ди олгое время ничего не происходило.

Соцкий ещё раз свистнул, чуть громче, позвал: «Эй!»

Тяжёлая мохнатая рука легла ему на плечо.

Вздрогнув, соцкий отскочил, послышался треск материи, острые когти соскользнули с плеча, оставив на коже глубокие, кровоточащие борозды.

- Фу ты, напугал! - сдавленно крикнул соцкий. - Волколак чёртов!

Перед ним, горбясь, стоял получеловек-полуволк. Лицо вытянутое, клыкастое, на голове серая шерсть.

- Чего пожаловал? - не то проговорил, не то прорычал он.

В сумерках поблёскивали жёлтые глаза.

— Задание есть.

- Опять задание, - проворчал волколак. В голосе его слышалось раздражение, даже угроза. - Или я тебе слуга, соцкий?

Ян Вышатич покачал головой.

- Нет, не слуга ты мне. Но задание выполнишь. Ты ведь не хочешь, чтобы княжеская дружина прочесала лес и свела твою братию под корень.

Из широкой лохматой груди вырвался бессильный рык.

— Говори, чего ты хочешь, человече! Но помни: это последний раз.

Выслушав соцкого, волколак мотнул башкой, осклабил клыки, коротко бросил:

— Сделаю. — И исчез во мраке.

За час до рассвета у хором Яна Вышатича лежал связанный старик с пучком сухой травы во рту. Кругом — следы волчьих лап.

 

* * *

 

— Всё, уходили старика, — сказал допросчик, отёр пот со лба. Стоял, пошатываясь, как после тяжёлой работы.

— И что узнали?

— Прости, соцкий, ничего не узнали. Крепкий был старик. Да и это... сдаётся мне, двоедушник он.

— Как это? — не понял соцкий.

— Живёт на два тела, на две души. Одно тело потеряет — другое останется. Страху в ём нет. Вот и не сознался ни в чём.

Ян Вышатич оттолкнул допросчика, бросился в подвал.

Волхв лежал на лавке, голый, с выставленным срамом. Глаза и рот широко раскрыты, борода заметно прорежена. Неосторожно наступив на валявшиеся на полу окровавленные тряпки, соцкий принялся брезгливо шаркать сапогом, чтобы отодрать их.

Старик был неподвижен. Всё его тощее тело превратилось в сплошной синевато-красный кровоподтёк, а уд и вовсе почернел. Перестарались молодцы, видать, в раж вошли. Ну, да Бог им судья. Ехидный был старик, такого и не жалко. Живая душа? Живая ли? Идолослужитель. Где она сейчас? Бесы в адею утащили. Ишь, зенки вылупил, словно глядит. Красный язычок в чёрном зрачке скачет — и мёртвый-то он с ехидцей. Язык почернелый чуть ли наружу не вывалился.

Соцкий вздрогнул. Ему показалось, язык задрожал. Он вгляделся пристальней — да нет, помстилось!

Дверь наверху с треском захлопнулась. Кой чёрт балуется? Ветром, что ли, захлопнуло?

За спиной послышался слабый шорох.

Соцкий резко обернулся — рука старика вытянулась в его сторону. Или это ему опять мнится? Кончик языка явственно задрожал, задёргался.

— Соцкий, — сказал мёртвый голос. — Поговори со мной. Поговори со мной, соцкий.

— Кто ты? Дьявол! Изыди! — Ян Вышатич осенил себя крестным знамением.

Старик засмеялся. Он хохотал, широко раскрыв чёрный рот, и окровавленная борода тряслась и дёргалась.

 

* * *

 

— Виноват, князь! — Ян Вышатич бросился на колени, подполз к Святославу. — Не выполнил я твоего наказа. Двоедушник он! Кто ж знал, что так выйдет? Убили его мои людишки — а он снова жив-живёхонек, пуще прежнего народ баламутит.

— Встань! — приказал Святослав. — Сделанного не воротишь. Как горших бед избежать, думать нужно. Ты говоришь, волхв этот состязания требует? Будет ему состязание!

Соцкий смотрел на него со страхом.

— А коли, господине, их боги окажутся сильнее, что тогда?

— Ну уж нет! Бог един, соцкий, всё в руце его. Не позволит он посрамить веру христианскую. Да и людишки мудрёные у нас тоже найдутся. Да вот Никон-черноризник хотя бы. Как думаешь, выстоит он против поганых?

— Никон-то? Выстоит! — с убеждением сказал соцкий. — Большой веры человек, никакая нечисть с ним не сладит. Одно слово, человек Божий.

— Ну, — хлопнул по коленям князь, — так тому и быть. Объявляй состязание, соцкий. А там посмотрим, чья возьмёт.

 

* * *

 

Никон сидел за деревянным, грубо сколоченным столом, склонившись над рукописью. Гусиное перо в его испачканных чернилами пальцах было желто и голо от долгого употребления. Узкое окошко в каменной стене едва пропускало худосочный свет осеннего дня, и монах близоруко щурился.

— Всё корпишь над книгами, черноризец? — спросил соцкий и сам же передёрнул щекой от того, как прозвучали его слова: насмешливо, со злобой.

Никон, подняв голову и поглядев на него с ласковым прищуром, ответил смиренно:

— Красота воину — оружие и кораблю — ветрила, тако и праведнику почитание книжное.

— В праведники себя зачислил? Не рановато ли? — И снова в голосе соцкого проскочила плохо скрытая злоба. Да что это с ним такое? Уж не бес ли в него вселился?

— Все мы в неправедниках ходим пред Господом нашим, — ответил Никон. — Особливо те, кои выше других себя мнят.

Соцкий усмехнулся, принимая последнее замечание на свой счет. Он тяжело опустился на лавку, привалился спиной к стене и закрыл глаза. Устал, ох, устал он. Может быть, оттого и злоба его беспричинная?

Болезненно обострённым слухом он уловил возобновившийся скрип пера по шершавому пергамену: монах вернулся к работе.

Соцкий разлепил горячие, сухие губы, но заговорил лишь спустя долгое время, тяжело ворочая языком:

— Скажи, черноризец, что говорят твои книги о разных чудесах и знамениях?

— О каких чудесах и знамениях толкуешь ты? — Скрип пера опять прекратился.

— А вот о тех, что в последние годы случаются в землях наших.

— Праздное любопытство тебя мучает, или с тайным умыслом вопрошаешь меня?

Соцкий разлепил веки, повёл очами и промолвил с тоской:

— Тревожно мне, сомнения меня одолевают, что делать и как поступать, не знаю.

— Поведай мне печали свои, брат, облегчи душу! — Никон отложил перо, подошёл к соцкому и, обняв его за плечи, поцеловал в губы: — Ты ведь брат мой названный, не забыл?

— Как могу забыть я об этом! — Соцкий опустился на колени и уткнулся лицом в его свиту.

— Что же тревожит тебя? — спросил монах, гладя его по голове.

— Слабость веры. Страх. Беды телесные, а паче беды душевные. Не просто так я к тебе пришёл, черноризник, а с просьбой. Помощь твоя требуется. Поможешь ли?

— Помогу, — твёрдо сказал Никон. — Коли дело богоугодное — помогу.

 

* * *

 

На Подоле было не протолкнуться. Казалось, здесь собралось всё население Кыева, и стар и млад. Ян Вышатич выступил вперёд, остановился супротив волхва-двоедушника, одно из тел которого порушили второго дня его людишки. Без страха глянул в белёсые глаза.

— Князь принял твой вызов. Мы готовы к состязанию. Каковы условия?

— Условия просты, — усмехнулся в бороду волхв. — Кто без всякой опоры, без древа али лестницы, в небо поднимется, да повыше, тот и победил.

— В своём ли ты уме, старик? — побледнел не то от гнева, не то от оторопи соцкий. — Где это видано, чтобы человек в небо поднимался? Нечто он птица?

— А разве ваш пророк, Илиёй зовомый, не вознёсся живым на небо? Или так слаба греческая вера, что не дерзает спорить с верой отцов наших? Другой ваш пророк, Моисей, и тот дерзал вступать в состязание с мудрецами и чародеями египетскими. Что ж, ты посрамишь князя своего?

Ничего не ответил соцкий. Помрачнев, отошёл к дружине. Шепнул Никону:

— Слышал, черноризец, что старик балакал? Не иначе совсем ума лишился.

— Ничего, брат, — ободрил его Никон, — Бог не выдаст, свинья не съест. Авось потягаемся!

Шагнул вперёд, сказал громко, чтоб все слышали:

— Твои условия — тебе и начинать.

— Ну, держись, черноризец! — Старик ловко скинул мешок, висевший у него на спине, рассупонил и бросил перед собой. Стукнул яворовым посохом, возгласил зычно: — Ой ты гой еси, Стрибоже, пошли мне в помочь внуков своих, веи вольные, Посвиста и Догоду, да подымут они меня выше леса стоячего, выше облака ходячего!

И только кончил — поднялся такой ветер, что у всех, кто стоял рядом, послетали шапки. ЧуднОй то был ветер, он занимался у самой земли, закручивался винтом и столпом уходил в небо. А на этом столпе — волхв с яворовым посохом в воздетой руке. Сначала он чуть приподнялся над землёй, потом вознёсся над толпой — и вот он уже высоко в воздухе.

Народ ахнул, кто-то ползал на карачках по земле, ловил разбежавшиеся шапки, кто-то стоял, задрав бороды и придерживая шапки руками. Дружинники разинули рты.

— Свят, свят! — Ян Вышатич перекрестился. Он с надеждой смотрел на Никона.

Божий человек, прикрыв глаза, что-то бормотал. Творил всесильную Иисусову молитву!

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго... Господи, Иисусе Христе, помилуй мя... Господи, помилуй...

И вдруг Ян Вышатич увидел, что Никон становится вдроде как выше. Нет, это он не вырос — это он приподнялся над землёй, сперва на вершок... на пядь... на аршин...

Соцкий затаил дыхание.

Ну же, давай, святой человек! Не подведи!

Медленно, но верно поднимался Никон в воздух, догоняя волхва. Теперь они оба висели на высоте двух или трёх сосен — две крошечные чёрные фигурки. И — продолжали уменьшаться. Солнце слепило глаза, и вскоре соцкий потерял их из виду.

 

* * *

 

Всё выше и выше возносились волхв и черноризец. Длинные волоса развевались, воздух свистел в ушах. Земля лежала далеко внизу: коричневые убранные поля, тёмно-зелёный треугольник леса, синий Днепр — и белые хоромы Кыева. Кругом сияло огромное голубое небо, умытое солнцем. Людей внизу видно не было.

Движение замедлилось. Теперь волхв и черноризец висели приблизительно на одной высоте, в сажени друг от друга. Оба тяжело дышали, ледяной воздух со свистом входил в лёгкие и выходил из них — как будто те прохудились. На бородах осел колючий иней.

Под ногами проплыло сквозное серое облачко.

— А ты не так прост, как кажешься, черноризец, — недобро зыркнув, прошипел волхв. — Отступись, не совладать тебе с богами отцов и дедов наших!

— Это мы ещё поглядим, — отвечал Никон. — Господь Бог един, и нет других богов, кроме Него. А твои боги — бесы в образе богов, вводящие тебя в соблазн.

— Что знаешь ты о моих богах?

— А то и знаю, что сильны они только по попустительству Божию. Бесы они и есть бесы.

Лицо старика исказилось от злобы.

— Посмотрим, что ты сейчас запоёшь. — И он, взмахнув яворовым посохом, воззвал: — О Перуне, мечущий молнии! Приди на помочь!

Прямо над головой, среди ясного неба, послышались раскаты грома.

– Сюда! сюда, Перуне! – закричал старик. — Сюда!

Набежала огромная тёмная туча. Молния с оглушительным треском пронзила её, ветвистыми трещинами разбежалась в разные концы. И почудились Никону в грозовой туче неясные очертания гигантской колесницы, запряжённой четвёркой крылатых коней. А в колеснице — грозный воин с боевым топором в руках. Седые волосы на непокрытой голове, длинная борода и даже клочковатые, похожие на перистые облака брови развевались на ветру.

Схватив волхва за шкирку, Перун забросил его в колесницу — и взмыл ввысь...

 

* * *

 

До самого вечера простояла толпа на Подоле. И вот уже солнце начало заваливаться за лес, а волхв и черноризец так и не вернулись.

- Вот и всё, ребята, - сказал соцкий, обращаясь к сторонникам старца, - нету вашего волхва. Бес прислал — бес забрал.

Толпа зароптала было, но дружина звякнула топорами, и ропот стих.

Ян Вышатич крепко, обеими руками почесал себя за ушами, добавил вполголоса:

- И Никона, человека Божьего, тоже нету. Взят живым на небо. Ну и дела...

 

* * *

 

Тысячу лет спустя

 

— Эй, Куртц, плыви сюда! Взгляни-ка в иллюминатор. Чудеса, да и только! — От удивления Потапенко приплясывал в невесомости, выделывая ногами в шерстяных носках немыслимые па.

Командир международного космического экипажа немец Йоханн Куртц оторвался от изучения инструкции по ремонту системы ориентации, недовольно глянул на коллегу.

— Что там у тебя, Иван? Опять увидел неопознанный летающий объект?

— Хуже, командир. По-моему, это люди. Только одеты они как-то странно...

— Люди? — переспросил Куртц. — Какие люди могут быть сейчас в открытом космосе? Нас двое на станции.

— Они не из нашего экипажа.

— Из какого же?

— Сдаётся мне, они вообще не космонавты. Да ты сам взгляни.

Куртц со вздохом выпустил из рук инструкцию, которая осталась порхать на шнурке, мягко оттолкнулся от стены и поплыл к иллюминатору.

Международная космическая станция «Альфа» пролетала над Африкой.

Планета медленно переворачивалась с одного серо-сине-зелёного бока на другой, подобно спящему Левиафану.

Над самым её краем светилась тонкая белесоватая оболочка атмосферы, а дальше — чернота космоса.

И вот в этой-то черноте, метрах в двадцати от корабля, — Куртц не поверил глазам, — плыло нечто, очень напоминающее двух на смерть вцепившихся друг в друга людей. На одном из них была чёрная монашеская ряса, другой — седой старик — и вовсе был одет в какую-то дерюгу. Оба бородаты. Лица и руки покрыты ледовой корочкой.

- Майн Готт, - пробормотал Куртц, - это невозможно. Это фантастика.

- Вот и я о чём, - поддержал коллегу Потапенко. - Дас ист фантастиш.

- Как ты думаешь, Иван, сколько лет они там пробыли?

- Точно не скажу, но лет пятьсот — точно. Судя по одежде.

- Так это что, - растерянно проговорил Куртц, - получается, что современный человек не первый, кто вышел в космос.

- Получается, что так. Ну что, попробуем их выловить?

И тут случилось непредвиденное. Планово заработал боковой электроракетный двигатель, корректирующий орбиту станции, струя горящего газа ударила в странную парочку, её мигом снесло в сторону, и вот, кувыркаясь и курясь, она исчезла в атмосфере Земли.

Несколько мгновений Потапенко и Куртц ошеломлённо молчали.

Наконец немец проговорил:

- Мы должны немедленно сообщить обо всём в Центр.

Потапенко с сомнением хмыкнул.

- Ты уверен, Куртц, что хочешь это сделать?

- А как же иначе? - удивился тот. - Ведь это сенсация.

- Ага, - сказал Потапенко, - ну и где она теперь, эта сенсация? Ты пойми, Куртц, стоит нам заикнуться о том, что мы видели, - и всё, нашей карьере конец.

- Что же ты предлагаешь?

- А ничего. Сделаем вид, что ничего не случилось.

- Но это же обман!

- А хоть бы и обман. Всё лучше, чем стать всеобщим посмешищем.

Куртц подумал и согласился.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...