Читай между строк

Дождь за окном привычно выводил свою партию на металлическом карнизе третий день подряд. Марк Шонский ненавидел дождь. Холод и сырость, заползающие в его небольшую мансарду, заставляли молодого человека кутаться в несколько одеял подряд и литрами пить обжигающий кофе, что в любом случае было тщетно – каждый раз к концу осени Марк заболевал. Этот ноябрь не преподнес никаких сюрпризов. Все тот же насморк, все та же проклятая плесень на книгах и все то же безденежье. Марк уже давно приметил, что его, мягко говоря, необычное дело переживает спад в межсезонье. Вот и приходилось ему каждый раз выстраивать под лампой настоящий бастион из пледов, обкладываться книгами и читать, читать, читать, запивая страницы горьковатым напитком. Время слипалось в отвратительный ком и застревало в саднящем горле, серый свет, пробирающийся в окна, парализовывал разум и волю.

Марк перечитывал одну и ту же страницу, наверное, в сотый раз, когда дверной звонок выдернул его из прострации. Поначалу он даже не понял, что происходит. Посторонний резкий звук далеко не сразу проассоциировался в мозгу Марка с его собственной дверью, что немудрено. Друзей у него не было, учитель умер несколько лет назад, а клиенты сперва связывались с ним по телефону.

"Кто бы это мог быть?" – думал молодой человек, выбираясь в прихожую. Толстый и теплый плед он скинуть так и не решился.

– Кто там? – спросил он, не разглядев в дверном глазке ничего, кроме темной фигуры.

– Здесь проживает Марк Давидович Шонский? – поинтересовался с той стороны глубокий баритон. – Последний ученик профессора Гринцкевича?

Марка продрал озноб, и холод был здесь не при чем.

– Здесь, – ответил юноша, не сразу догадавшись добавить: – Это я. А, собственно, чем могу...

– Мне очень нужна ваша помощь! – посетитель быстро огляделся по сторонам, словно проверяя, не вышел ли на его голос кто-нибудь посторонний. Марк, продолжающий следить за ним через глазок, нехотя потянул дверную цепочку.

Гость оказался темноволосым мужчиной, лет за тридцать, а может, за сорок – Марк не очень хорошо определял возраст. Одет он был в длинное кожаное пальто, тяжелые старомодные ботинки и шляпу с небольшими полями, – то есть как раз по погоде. В руке гость сжимал изрядно пострадавший в битве с дождем зонт-трость.

– Проходите, – Марк неопределенно махнул рукой в сторону комнат и закрыл дверь, отсекая от себя внешний мир с его тучами и желтой листвой, плавающей в лужах.

Тот, не заставив себя ждать, быстро оставил зонт, плащ и шляпу в прихожей и прошел в гостиную. Вернее, в то, что Марк так называл, хотя уместнее было бы назвать эту комнату Книжной Крепостью. Стеллажи, уставленные разнообразнейшей литературой, тянулись от пола к потолку, совершенно закрывая собой стены. Там же, где места для шкафа явно не хватало, книги стояли просто так – одна на другой. Даже окно было почти перегорожено, и лишь редкие щели пропускали серый осенний свет. Это было все равно что попасть в чащу литературного леса и ощутить на себе сотни оценивающих и не слишком дружелюбных взглядов. Пахло книжной пылью, временем и чуть-чуть – затхлостью. Те редкие посетители, что попадали сюда, обыкновенно несколько секунд стояли на пороге, силясь справиться с оторопью, пытались шутить, или смотрели на Марка с каким-то странным выражением лица.

– Интересное соседство, – сказал сегодняшний гость, указывая пальцем на одну из полок, на которой корешок к корешку стояли книги Папюса, Кроули и Майринка. – Любопытно, что бы сказали на это авторы?

Тут только стало видно, что у незнакомца очень примечательные глаза: разные, они смотрели на мир сумасшедшей черно-зеленой парой.

– Не знаю, – юноша дернул плечом.

Он не любил гостей. Сама мысль о том, что кто-то зайдет в его дом, прошагает по теплым коврам, примется разглядывать беспорядок на его столе или вздумает небрежно перелистать его книжку, забытую в кресле, наводила на него панический ужас. Эти люди, которые заходили к нему, пусть и редко, даже пахли иначе, чем-то нездешним. Поэтому каждый раз, как только Марк оставался вновь один, он немедленно открывал все окна, даже если была зима, кутался в плед, и ждал, пока в квартире останутся только его запахи.

Вот и сейчас по комнате уже пополз аромат чужого одеколона, терпкий и решительно неприятный.

– Так чем я могу вам помочь? – спросил Марк, сдерживаясь, чтобы не поморщиться.

Посетитель не торопился отвечать, с комфортом устраиваясь в одном из кресел, сдвинутых в центре комнаты вокруг небольшого столика.

– Дело в том, господин Шонский, что я водил достаточно близкое знакомство с вашим почтенным наставником.

Только сейчас Марк понял, что именно так беспокоило его в речи незнакомца. Он был иностранцем. Это было почти невозможно понять по его речи, не имеющей и намека на акцент, но все же построение предложений и сама манера говорить выдавали гостя.

"Какого черта?" – думал Марк, и посетитель нравился ему все меньше.

– Мы с профессором Гринцкевичем имели достаточно долгую историю деловых отношений. И теперь, когда мне вновь нужна его профессиональная помощь, я прихожу в Университет, на его кафедру, и что вы думаете? Кабинет занят каким-то незнакомцем, а его секретарь говорит мне, что Константин Викторович два года как скончался. Слава высшим силам, что профессор рассказывал мне о своем ученике, а в Университете дали ваш номер. Впрочем, простите за великоречивость. Я здесь, потому что мне нужно перевести один документ. Старый и редкий документ. Из тех, к которым не хотелось бы привлекать чье-либо внимание. Вы понимаете меня, господин Шонский, ученик профессора Гринцкевича?

– Ну... да, конечно. Это моя работа, – Марк через силу улыбнулся иностранцу, как бы давая тому понять, что ему, ученику профессора, не впервой принимать такие заказы, и что он справится с любым старым документом, и вообще, ничего необычного в нынешней ситуации нет.

По его прикидкам, Иностранец (так он решил называть его про себя) должен был улыбнуться в ответ, соглашаясь со всем тем, что мысленно сказал ему Марк. Но он не улыбнулся.

– Надеюсь, что вы ее выполните хорошо, – сказал гость. – Вот, держите.

Из-за отворота пиджака он вытащил зеленую канцелярскую папку и небрежно уронил на стол.

– Взглянете?

Марк, так и не севший в кресло, наклонился вперед, чтобы раскрыть обложку, но вдруг остановился. Прежде чем открыть папку, он снял с одной из полок небольшую коробку и достал пару толстых резиновых перчаток, которые быстро оказались у него на руках. Заметив озадаченный взгляд гостя, Марк пояснил:

– Некоторые древние рукописи пропитывались контактными ядами. Иногда медленными. И очень стойкими. Ну, вы знаете.

Взгляд собеседника, прежде спокойный, стал каким-то затравленным, но Марк, не обращая на это внимания, заглянул в папку. Пожелтевшие от времени листы бумаги (бумаги ли?) были аккуратно разложены по файлам, а каждый файл – пронумерован.

– Язык мне знаком. Сколько тут... пять, шесть – шесть листов. Больше недели не займет.

– Недели? – нахмурился Иностранец. – Я рассчитывал, что это получится раньше. Хотя, это не настолько важно. Я приду через неделю, господин Шонский. Ах да, вот ваша половина... – заметив удивленный взгляд Марка при виде извлеченного из-за того же отворота пиджака конверта, он пояснил: – Константин Викторович всегда просил заплатить половину вперед.

Гость попрощался и вышел, тщательно застегнув плащ на все пуговицы и вооружившись зонтом. Марк постоял некоторое время в прихожей, провожая стихающий звук чужих шагов, потом открыл конверт.

Закрыл. Еще раз открыл. Внутри конверта ничего не изменилось.

– Интере-есно, – пробормотал Марк в восхищении и пошел в гостиную – открывать окно.

 

***

 

Он шел в темноте, плотной, вязкой и смердящей. Переставлять ноги было все труднее, в ботинках уже даже не хлюпало, а чавкало, но он не замечал этого. Мрак вокруг казался живым, пульсирующим существом, и он ожидал, что пальцы, касающиеся кирпичной стены, вот-вот натолкнутся на клуб насекомых или чего похуже. 

Повернуть было нельзя. Почему-то он доподлинно знал, что если остановится или пойдет назад, произойдет нечто настолько ужасное, что лучше об этом не думать. И он не думал.

Дверь, появившаяся из темноты, была громадной, округлой и бронзовой. Могло показаться, что она светится, потому что, несмотря на непроницаемую темноту, он мог рассмотреть каждый знак в покрывающей дверь надписи. Каждый... ужасный... чудовищный... знак, говорящий о его будущем... знак...

И она была открыта.

 

Марк проснулся от собственного крика. Болела прокушенная губа и лоб, которым он опять бился о спинку кровати. Простыни были изорваны в лохмотья. Сон. Снова сон.

В такие моменты, трясущимися руками вливая в себя слоновью дозу успокоительного, замазывая ссадины зеленкой, налепляя на лоб пластырь или просто умываясь холодной водой (и тогда можно было считать, что легко отделался), он как никогда понимал, что все имеет свою цену. Особенно если поначалу оно кажется до неприличия выгодным.

На такую работу, как у него, грех было жаловаться. Обычно студенты с его специальностью, знающие множество языков, в том числе древних и давно забытых, не имеют возможности хоть где-то применить свои знания. У Марка эта возможность была – и, что еще важнее, был доступ к очень редким книгам. Написанным на древних, давно забытых языках.

Он был чтецом, и его задача была проста. Читать. Узнавать вещи, которые и присниться не могли другим людям, не наделенным пониманием этих текстов. Вникать в запутанные фразы, раскрывать двойное, тройное дно, скрытое за внешне простыми конструкциями.

Как и его учитель. Ну... когда-то.

Эти сны, говорил учитель, выбравший его еще на первом курсе, тоже неотъемлемая часть нашей работы. Ты пристально вглядываешься туда, куда большинство людей не способно даже взглянуть. И глупо думать, что каждую... особенную книгу можно раскрыть на любой странице, пролистать, закрыть и поставить на полку, – и забыть, стереть из памяти. О нет, они никогда не забудутся. И всегда будут возвращаться.

Во сне.

И еще более глупо думать, что те, кто писал книги о таком, не позаботились о проверке претендентов на знание. Ибо страшен неосмотрительный и слабовольный глупец, узнавший действительно важное. Вот и приходилось Марку тщательно проверять каждый лист на наличие контактных ядов, распутывать настоящие клубки иносказаний, блуждать в поисках ключа к внешне обыденным шифрам и, конечно же, чудовищным усилием воли собирать самую свою суть в одно целое после ночных видений.

Иногда это были сны о совершенно незнакомом месте, где Марка окружали поистине омерзительные существа, и каждое стремилось к нему прикоснуться; тогда он пытался убежать, но, не зная дороги, неизменно попадал в лапы, клешни и щупальца преследователей. Иногда это был сон о том, как он слепнет, не успев дочитать очень важную страницу, а кто-то подходит сзади и кладет руку ему на плечо, и эта рука – холодная. Иногда это был сон о длинном темном коридоре...

Их объединяло одно – Марк понимал, что все это сон, лишь когда просыпался.

Постепенно кошмар отпускал его. Выцветал, как старая фотография, изглаживался из памяти. Разжались стиснутые зубы, расслабились мышцы рук. Марк сел на постели и утер пот. За окном было еще темно, но звуки просыпающегося города ясно давали понять, что рассвет близок.

Нашарив очки, Марк поднялся и пошел в ванную – обрабатывать губу.

 

***

Для подавляющего большинства людей слово "чтение" означало отдых с книгой в руках, захватывающий ли в ней сюжет, или наоборот, заставляющий задуматься, в первый ли раз эта книга берется в руки, чтобы потом никогда ее больше не открывать, или во второй, третий – чтобы перечитать и обнаружить нечто новое.

Для большинства, не для Марка.

Есть, конечно, те, для кого чтение – работа. Пожалуй, их даже много, – но едва ли каждому из них приходилось соблюдать такие меры предосторожности.

Правило первое: не прикасаться к страницам. Две пары многослойных перчаток обязательно должны лежать на столе перед тем, как чтец приступит к делу. Старая добрая традиция пропитывать ядами мгновенного или замедленного действия самые интересные документы была у многих, с позволения сказать, "летописцев". Чтобы кто чужой не прочитал. Свои-то знают, что трогать не стоит.

Поэтому ему каждый раз становилось не по себе, когда он видел, как люди в метро слюнят палец, переворачивают страницу, а потом опять слюнят палец... о господи.

Правило второе: сначала вода, потом огонь. Сперва бумага проверялась на ядовитую пропитку и тайнопись с помощью жидких реагентов, затем наступал час экспериментов с нагреванием. Вначале Марк думал, что это просто для удобства, пока профессор не рассказал ему о некоторых ядах, которые наиболее активны в газообразном состоянии – то есть в виде испарений, и все сразу стало ясно.

Правило третье: валидол и глицерин – лучшие друзья чтеца. Может быть, психология как наука и молода, но как сакральное тайное знание она существовала и активно использовалась чудовищно давно. И многие сведущие люди, доверяя свои секреты бумаге, составляли предложение так, чтобы вызвать у неподготовленного читателя неожиданный сердечный приступ.

Правило последнее: бывает все. Если есть подозрение, лучше проверь.

Ему Марк следовал особенно свято, особенно после смерти (или лучше сказать, гибели?) умудренного долгими годами опыта профессора Гринцкевича. К чтению рукописи, принесенной Иностранцем, молодой человек приступил лишь вчера – так много времени у него заняли все проверки. И вот, на первую же ночь – кошмар. Это было очень недобрым знаком. В душе каждого человека, неважно, к какой эпохе он принадлежит и чем объясняет мир вокруг, живет мудрый дикарь, который знает, что нужно бояться темноты, что не стоит оборачиваться, когда затылком чувствуешь чей-то тяжелый взгляд, и что есть границы, которые человеческому разуму лучше не переступать. Наверное, великое счастье для каждого, что он не может поговорить со своим дикарем. Ведь тот еще и знает, почему все это так.

Именно этот мудрец в душе Марка пытался заставить его отказаться от заказа, именно он кричал и прокусывал губы, созерцая ужасную правду, которую так легко принять за кошмары...

Он раскрыл свой блокнот на той же странице, где вчера делал пометки, в который раз пожалев, что не сделал закладку или хотя бы не загнул уголок – опять пришлось перелистать все до середины. Страницы были исписаны вдоль и поперек, а кое-где даже по диагонали, бисерным почерком. Подборки шифров, условные обозначения, символы, примечания – он все время начинал писать не со следующего листа, а где откроется блокнот, и в результате вышла мешанина, разобраться в которой мог только он один.

В общем-то, так и нужно было.

Оживив в памяти подобранные ключи, Марк подвинул к себе второй лист рукописи (не забыв, конечно, о перчатках) и погрузился в прошлое. Странное и страшное прошлое, которое очень не хотело быть прошлым, а хотело – настоящим и будущим. Оно просилось в жизнь с истрепанных, пожелтевших страниц, оно ждало, пока косые строки с хвостиками седилий и точками умляутов воплотятся в реальность.

Но самым пугающим было то, что между строк, между смыслов, за всем этим таилось нечто. Старое, бряцающее тяжелыми цепями, погребенное в кромешной темноте, оно уже даже не ждало. Оно просто было.

Марк прекрасно знал, что между строк можно читать и саму жизнь – например, когда под рукой такие тексты, что только этого и просят. Загляни глубже, узри то, что не дано остальным... прикоснись к тайне, сорви с нее печать, освободи забытое, сокровенное! Однако это было уже не его дело. Он только читал. Пусть кто-нибудь другой освобождает, если захочет. А что нужно ему? Жить дальше, не вмешиваться, соблюдать свои четыре правила, получать половину вперед (а ведь профессор был прав, очень выгодная это вещь) и ни о чем не волноваться. Даже о том, что снится – подумаешь, сны. От них есть очень простое средство – проснуться.

В жизни, естественно, так не получится.

Короче, Марк всегда оставался верным себе в этом вопросе – что бы ты ни прочел, это не твое дело. У него не возникало даже доли сомнений... до сегодняшнего вечера. Он постепенно продвигался к концу третьего листа, чтение шло быстрее, чем он сам ожидал, и вдруг...

– Ошибка, – произнес он вслух, пусть никто его и не слышал. – Быть не может.

Он перепроверил абзац, потом, окончательно усомнившись, еще раз вывел формулу шифра, которая совпала с изначальной, потом выпил чашку крепчайшего кофе, но результат перевода остался тем же.

– Здесь не может быть этого сказано прямо. Они... никогда не пишут инструкций! Глупости...

Да, первые две страницы были вступлением, все на это и указывало. А дальше, дальше шло самое интересное. Настолько интересное, что Марк решил не ложиться спать, пока не расправится с текстом до конца.

До самого-самого конца.

 

***

Знаки пульсировали призрачным светом. Буквы давно забытого алфавита, они складывались в слова, которым было нельзя звучать, и именно в этих словах был ключ. Он знал, как открыть эту дверь. Вся последовательность действий разворачивалась в его мозгу без всякого участия воли, а немногие лакуны мгновенно заполнялись догадками, слишком точными, чтобы быть случайными. 

"Нет, – думал он. – Нет-нет, нельзя, нет!"

Но было поздно. Дверь уже кто-то открыл, а за ней...

Он хотел отвернуться, мечтал бежать, но стоял, как завороженный. А потом он рассмотрел в темноте за дверью фигуры, бредущие медленной процессией. В них, согбенных и искореженных, было что-то такое, от чего хотелось кричать и царапать свои глаза, пока они не перестанут видеть...

 

Марк проснулся, когда тело ему наконец подчинилось и прянуло назад. Стул, на котором он и уснул, с протестующим кряхтением опрокинулся, и затылок чтеца взорвался болью.

Уснуть за рабочим местом. Склонить голову рядом с рукописью. Идиот!

Сердце Марка колотилось, как перепуганная птица, а он едва не плакал от счастья. Проснулся. Все-таки проснулся.

Теперь его работа была окончена. Заказ выполнен, осталась только бумажная работа – перепечатать свои каракули (нечто среднее между стенографией и химическими формулами) и вручить Иностранцу. Господин Шонский, ученик профессора Гринцкевича, будет снова свободен.

... и тут он поймал себя на том, что не хочет отдавать перевод. Даже саму рукопись отдавать не хочет – зачем она вообще нужна человеку в кожаном пальто? Почему его так интересует то, что они оставили? Если бы это был просто текст, скажем, исторический, или дневниковый, но без всяких "иди туда-то и сделай то-то", Марк бы и не думал нарушить уговор.

Минутку. Нарушить уговор?! А как же "половина вперед"? Обратно ее отдать, что ли?

Помотав головой, от чего та вдруг закружилась и в висках отдало болью, он отогнал от себя идиотские мысли. Здесь уже не о деньгах речь, а о неизмеримо более серьезных вещах.

Он встал из-за стола, стянул перчатки и бросил на сиденье кресла, прошелся по комнате, стряхивая с себя остатки дурного сна. Пещера, дверь, знаки на ней... Если Иностранец получит свой перевод, он, без сомнения, устремится туда. Марк и сам устремился бы, если б не знал о пещерах под Старым городом чуть больше (спасибо профессору и его науке).

Иностранца там, без сомнения, встретят. Вот так все и кончится.

Вернее, кое-что кончится, а потом начнется. Марк точно не знал, что именно, не был уверен, что это коснется лично его, но...

В рукописи не было сказано ни слова о том, кого или что же заперли в темноте так страшно давно, но мир не сможет остаться прежним, если это выпустить наружу.

За окном привычно выбивал свою мелодию дождь, крупные капли слезами застыли на темном стекле. В городе была ночь, люди мирно спали и видели – так представлялось юноше, – спокойные и счастливые сны. Или не видели никаких снов, и уже от этого им, спящим, было счастливо и спокойно.

Не то чтобы ему хотелось поменяться с ними, нет...

Но ведь решать предстоит только ему. Это так нечестно. У этих людей есть семьи, друзья, любимая (наверное) работа, какое-нибудь хобби, собаки, кошки и хомячки, они не читают по вечерам заклятых книг и не мучаются угрызениями совести, собираясь сказать своему заказчику: "Нет". И вообще, если эти люди чем-то и мучаются, рядом с ними – Марк готов был об заклад биться, – обязательно найдется кто-нибудь, кто скажет им, что этого делать не стоит. Или, наоборот, что стоит.

Может, прямо сейчас? Взять телефонную трубку, набрать номер и сказать заспанному голосу Иностранца, который даже не поймет, что за остолоп его разбудил: "Знаете, я отказываюсь от этой работы. Приходите и забирайте деньги".

А зачем? Какое ему, Марку, дело до кого бы то ни было? Пусть даже пещеры под Старым Городом выпустят из себя Семь Казней Египетских и самого Дьявола в придачу, пусть даже ночами на улице будут пропадать люди, пусть...

Ему-то что? Ему, Марку Шонскому, который уже давно никому не говорил больше десятка слов подряд. Ему, у которого нет ни друзей, ни любимой, ни хобби, ни даже собаки?!

Отдать заказ, взять деньги и уехать в другой город. Или даже в другую страну, на другой континент, оплаты и накопленных средств ему хватит, чтобы обосноваться где угодно, а заказчики для его дела найдутся всюду. Так в чем же дело? Марк рухнул в кресло с такой силой, будто хотел его сломать, и тихо выругался, но никто его не услышал.

Иностранец явился точно по истечении недели с первого своего прихода. Все те два дня, что отделяли конец перевода от этого срока, Марк провел в борьбе со своими демонами, которые были на одно лицо и подозрительно походили на Демона Сомнений. Он даже попробовал напиться, но после первой же выплюнутой рюмки понял, что это совсем не для него. Когда дверной звонок ожил, Марк открыл не глядя. Если бы это были грабители, решившие забрать у него самое ценное, он бы плакал от счастья, но нет. На пороге стоял и вежливо улыбался Иностранец.

– Господин Шонский! – сказал он, снимая шляпу и возбужденно сверкая разноцветными глазами. – Рад видеть вас в этот непогожий день. Могу я войти?

– Вы так думаете? – Марк удивился тому, как сдавленно звучал его голос. – То есть, да, заходите.

Иностранец приподнял брови в веселом удивлении и прошел мимо посторонившегося Марка в ту самую гостиную-библиотеку, где состоялся их первый разговор<span '="" style="font-size: 13pt; line-height: 26px; font-family: Calibri;">, и уселся в одно из кресел. <span '="" style="font-size: 13pt; line-height: 26px; font-family: Calibri;">Капли дождя стекали с его пальто и зонта, но он не спешил разоблачаться. Все внимание Иностранца было приковано к пластиковой папке на столе, той самой, что он принес сюда неделю назад, но изрядно распухшей.

– Это то, что я думаю? – спросил он, не отрывая взгляда, когда Марк вошел в комнату.

Тот не торопился с ответом, усевшись в кресло напротив и положив голову на сцепленные в замок руки.

– Да, – наконец кивнул он. – Ваша рукопись, полностью переведенная и отпечатанная.

Рука Иностранца метнулась к папке атакующей коброй, но Марк каким-то образом успел нагнуться вперед и прижать папку к столу.

– Что? Какого черта это означает?! – Иностранец вскочил, не замечая, что зонт падает, а шляпа слетела с его головы. Он пробовал потянуть папку к себе, но Марк держал крепко, все так же сидя и глядя на Иностранца горячечными воспаленными глазами.

– Аааа, понимаю-понимаю, – тот облизал губы и полез во внутренний карман пальто. – Гонорар! Конечно, мистер Шонский, я понимаю. Вот, держите!

Пухлый конверт упал на столешницу рядом с папкой. Марк не удостоил его и взглядом.

– Этот текст опасен, – сказал он сипло. – Опаснее, чем вы думаете. Не надо. Заберите свой гонорар и рукопись, а я порву перевод. Забудьте обо всем...

Он не успел договорить – Иностранец со сдавленным проклятьем вырвал папку и почти бегом вылетел из его квартиры.

Марк сидел в кресле и смотрел на конверт с деньгами. Он никогда не умел убеждать других.

 

***

Далеко внизу, по лужам, казавшимся крохотными с девятого этажа, бежала маленькая фигурка, и позади нее развевались полы длинного пальто. Маленькая фигурка, потерявшая свою шляпу и забывшая раскрыть зонт, под проливным дождем.

Марк провожал ее взглядом, прижавшись лбом к оконному стеклу, и чувствовал себя прескверно. После того, как фигурка свернула с проспекта и исчезла из виду, стало еще хуже. Он отправился в кухню, чтобы налить себе кофе, но не смог сделать и глотка. Завтра вкус кофе может измениться. Завтра может вообще не стать никакого кофе, причем так, словно его и не было. Завтра может не стать Марка, и некому будет помешивать ложечкой в кружке, с приглушенным звоном задевая бока и донышко.

Ему уже было почти все равно, но иногда и этого "почти" оказывается достаточно.

Он подобрал шляпу Иностранца, бережно разгладил поля, как будто она была его собственной, взял со стола блокнот с шифрами и сунул в задний карман брюк.

По дороге домой он обязательно купит новый.

Марк обмотал горло шарфом, влез в непромокаемые ботинки, натянул куртку, взял брошенный зонт и вышел. Дверь захлопнулась за ним так громко, что он даже вздрогнул – совсем отвык от этого звука. С другой стороны все воспринимается совсем иначе.

Пару секунд он стоял перед собственной дверью, делая невозможный, неприятный, ужасающий выбор. И бросился вниз по ступенькам, напрочь забыв о существовании лифта.

Направо тротуар сворачивал за угол и вел к железнодорожному вокзалу.

Налево побежал Иностранец.

 

***

Он шел в темноте, плотной, вязкой и смердящей. Переставлять ноги было все труднее, в ботинках уже даже не хлюпало, а чавкало, но он не замечал этого. Мрак вокруг казался живым, пульсирующим существом, и он ожидал, что пальцы, касающиеся кирпичной стены, вот-вот натолкнутся на клуб насекомых или чего похуже. 

Повернуть было нельзя. Почему-то он доподлинно знал, что если остановится или пойдет назад, произойдет нечто настолько ужасное, что лучше об этом не думать. И он не думал.

Дверь, появившаяся из темноты, была громадной, округлой и бронзовой. Могло показаться, что она светится, потому что, несмотря на непроницаемую темноту, он мог рассмотреть каждый знак в покрывающей дверь надписи. Каждый... ужасный... чудовищный... знак, говорящий о его будущем... знак...

И она была открыта.

Знаки пульсировали призрачным светом. Буквы давно забытого алфавита, они складывались в слова, которым было нельзя звучать, и именно в этих словах был ключ. Он знал, как открыть эту дверь. Вся последовательность действий разворачивалась в его мозгу без всякого участия воли, а немногие лакуны мгновенно заполнялись догадками, слишком точными, чтобы быть случайными. 

"Нет, – думал он. – Нет-нет, нельзя, нет!"

Но было поздно. Дверь уже кто-то открыл, а за ней...

Он хотел отвернуться, мечтал бежать, но стоял, как завороженный. А потом он рассмотрел в темноте за дверью фигуры, бредущие медленной процессией. В них, согбенных и искореженных, было что-то такое, от чего хотелось кричать и царапать свои глаза, пока они не перестанут видеть...

И когда существа почти скрылись из виду, шедший последним на мгновение замер, выпрямился и обернулся. Его глаза почему-то были ясно различимы во тьме. Разноцветные, они всматривались в темноту сумасшедшей черно-зеленой парой, исполненной мучения.

 

Мягким стуком переговаривались колеса. Марк Шонский спал в кресле, надвинув шляпу на лицо. Руки его расслабленно покоились на коленях, и ничто не прерывало мирный сон. Только вот сосед справа время от времени косился подозрительно. Ему казалось, что когда этот молодой парень в шляпе сел на вокзале, в его волосах не было и следа седины.

Дождь кончился, едва лишь успев начаться.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Ещё не оценивался)
Загрузка...