Сон над миром

 

Комнатка была маленькой, как раковина. Раскаленный удушливый воздух стал устрицей, которая заполнила все пространство, норовя вытеснить и кровать в углу, и старый, грузный шкаф, и конторку у раскрытого окна, и стоявшего за ней молодого человека. Вытеснить или поглотить, превратив в часть своего горячего, склизкого тела.

Юноша отложил перо. Достав платок, вытер пот со лба, чувствуя, что вот-вот набухнут новые капли. Он ощущал себя соринкой, случайно попавшей к моллюску. Инородным телом, которое истинный хозяин оборачивает в слои перламутра.

Впрочем, жемчужиной Марису не стать, о чем он ни капли не жалел. Не такая уж веселая участь. У жены Таyдеса, хозяина книжной лавки, было переливающееся ожерелье, которое надевалось десяток-другой вечеров в году, а все остальное время прозябало в шкатулке. Ничем не лучше раковины...

Молодой человек тряхнул головой, отвлекаясь от праздных размышлений, скользнул взглядом по видневшемуся вдалеке красному шпилю дворца правителя и заставил себя вернуться к работе. Перевернул плотную, приятную на ощупь пожелтевшую страницу, от которой пахло столетиями. Таудес позволил ему взять домой ценную книгу, которую надо было скопировать на заказ, но уже завтра ее надлежало вернуть. Оставалась целых две главы, а работать до утра совсем не хотелось.

Лучше снова летать во сне. Как вчера. И позавчера тоже.

Странно, Марис никогда не слышал, чтобы кому-то ночью грезилось, как он парит над миром. Даже в детстве, когда ребята делились сновидениями.

Перо торопливо скрипело по бумаге, спеша закончить свой бег. Ему тоже было жарко.

Ночь принесла горсть прохлады – и сон.

 

Сверху город казался разноцветным витражом, мозаикой на окне богатого дома, где преобладала зелень. Он никогда и не думал, что среди улиц таится столько травы и деревьев. Морским прибоем они окаймляли многочисленные островки черепицы разных цветов. Аромат листьев, трав, нагретого камня – и никаких запахов кухни или помоев. Было легко, весело, совсем не душно. Все происходящее казалось естественным, понятным, не вызывающим никаких вопросов. Только жаль, что не с кем поделиться – словно неведомый озорной сквознячок унес куда-то всех жителей, решив порезвиться в пустом городе, и теперь слегка касался кожи, будто пытался сказать что-то. Но с ветром Марис разговаривать не умел. Он спланировал к окну своего дома, заглянул внутрь. Там, конечно, было пусто, лишь хмурился и поскрипывал шкаф.

Вот здорово, если бы перед окном росло высокое дерево, касаясь стены ветками... Задумавшись, юноша не сразу обратил внимание на шорох внизу, затем что-то толкнуло его, и он в изумлении отстранился, отлетел в сторону. Молодой, но упрямый ствол быстро тянулся вверх, прорываясь из давно затоптанного, погребенного во дворе семени. Да я же сплю, подумал Марис. Но если сплю – как я это понимаю?

Отчетливый хруст прервал мысли, почти оглушил. Трещало не дерево, о котором он сразу позабыл, не стена. Весь мир вокруг надламывался, словно зеркало, по которому ударил тяжелый кулак, заставив разбежаться сеточку трещин. Как тонкий лед, по которому шел кто-то тяжелый, грузный. Все превращалось в рисунок из кирпичиков. Вот прямоугольник неба, к нему примыкает еще один, стараясь удержаться вместе, к ним жмется кусочек стены дома... А между этим – тонкие черные швы раствора ночи, скрепляющего сновидения.

Лед трескался, но не ломался, сон не исчезал, лишь неведомая тяжесть становилась все ближе. Марис отчаянно пожелал проснуться, но не смог. И тогда он набрался мужества и посмотрел вверх, туда, где темнела точка... пятно... фигура. Антрацитового блеска доспех, иссиня-черные крылья и натянутый лук в руках. Стрела, отпущенная в полет.

Если бы у него тоже имелись крылья, их бы ни за что не успеть развернуть, не то что сделать взмах. Но Марис просто летал – и посланница смерти просвистела возле уха с яростным сожалением, не насытившись, не исполнив своего единственного предназначения. Будто наказанная за это, растворилась, а за ней уже спешила другая.

Наяву юноше приходилось бегать только взапуски, и никогда скромный сын разорившегося торговца не уходил от погони. Он делал это впервые: метался из стороны в стороны, прятался за домами, а за его спиной под крылатым гостем расходился трещинками мир.

 

Едва открыв глаза, он вскочил, еще не стряхнув с себя сон, и захлопнул окно. Показалось, что оттуда струится тягучий холод, охвативший тело и готовый вот-вот превратить капельки пота в снежинки. Неужели он проспал до зимы? Нет, что за чепуха!

Сознание прояснялось, но все отчетливей становилось, что мороз идет изнутри, а время года здесь ни при чем и не может быть при чем-то. Бесконечная погоня живо помнилось чередой стрел, бесконечных уверток, попыток спрятаться. Кажется, в него так и не попали. Или все-таки смогли, и потому так холодно?

Вздор!

Черный, грозный, неумолимый – такими сказки рисовали демонов Нижнего мира. Исчадье тьмы и огня. Сон рассыпался, как будто... Не подобрать сравнения.

Нет, надо чем-то заняться. Идти к Таудесу еще рано, но мысль о сне вызывала инстинктивное отвращение, как кипяток в жаркий полдень. Марис вновь раскрыл окно.

И дрожащей рукой коснулся ветвей выросшего за ночь дерева.

 

Плохо – не справиться с мальчишкой сразу! Стрелы, вернувшиеся в колчан, вздрагивают от холодной ярости. Ничего, их час придет. Черный Страж похож на бульдога – если он вцепился, то рано или поздно челюсти сомкнутся на горле сновидца.

Я не ненавижу его. Так надо.

 

Следующая книга-заказ была по истории. Со своим опытом молодой человек умел скопировать произведение, не вникая в содержание, и потом даже не мог ответить на вопрос, о чем там говорилось. Но иногда, если попадалось что-то интересное, жертвовал скоростью и начинал местами вчитываться, позволять сознанию выхватывать куски, пока перо оставляло след своего быстрого бега... а то и замирало вовсе в недоумении – почему о нем забыли?!

Сейчас Марис вникал в переписываемое нарочно, чтоб не позволить мыслям бродить по закоулкам памяти, чтоб забыть о ночном кошмаре.

«... множество чародеев. Они постоянно использовали магию – на войне и в спокойные дни, дома и в пути, для себя и по заказу. Иногда по необходимости, иногда – просто для того, чтобы узнать, что будет. Черпали волшебство, что пропитывает мир, и выплескивали его обратно, не заботясь о последствиях, как хозяйка, выстирав белье, выливает воду в могучую реку – и та без следа растворяет мыльную муть. Но если прачек станет не десятки, а десятки тысяч, то они замутят течение, и белая, непригодная для питья пена поплывет к морю.

Так и множество заклинаний замутили магию, но никто не замечал этого, пока однажды загрязнение не перехлестнуло через край. Случилась Катастрофа».

Переписчик поднял глаза от работы, поглядел в потолок. Катастрофа. Это слово до сих пор, несмотря на прошедшие почти две сотни лет, произносили с трепетом – страшное и в то же время величественное – и делили мир на «до» и «после».

«Разом волшебство вышло из-под контроля, простейшие чары приводили к страшным последствием. Многие города выжгло огненными взрывами или погубило землетрясениями. Цветущие прежде сады стали песчаными клочьями пустыни, где сам воздух и солнце быстро убивали. Страшные звери появились в мире и стали бродить по нему. Болезни уничтожали тела и души.

Многие чародеи погибли, многие были убиты, когда поняли, кто является причиной Катастрофы. И по сей день волшебство пребывает в упадке, а сильные заклинания запрещены законами нашего правителя...».

Дальше автор разливался в хвале мудрости правящей династии, которая развивает теперь ремесла и науки, помянул недавно придуманный паровой двигатель. От которого, впрочем, как знал Марис, никакого толку пока что не было. Лошадь как движущая сила обходилась куда дешевле и была надежнее.

Он вздохнул и с тоской поглядел на темнеющее небо. Сколько можно продержаться без сна?

 

Следующие ночи, впрочем, были тихими, как в детстве, и он не помнил ничего из своих видений. Надежда, что все закончилось, начала подтачивать страх и манить издалека цветущим островком безопасности. Но зеленая лужайка оказалось болотом, почва провалилась под ногами. Через несколько дней он вновь обнаружил себя над городом и понял, что не просто спит. Стрелой метнулся вниз, но поздно – знакомое присутствие уже надламывало небо.

Марис метнулся вдаль, туда, где за городом начинались поля – и, обернувшись, увидел тень за собой. Вспомнилась старая, слышанная в детстве легенда, как девочка спасалась от злой колдуньи. Раз у него получилось с деревом... Гребень нашелся в кармане, и молодой человек даже не удивился этому. Швырнул вниз. Лес взметнулся, как по команде, как и должно быть в сказке – могучий, непреодолимый, достающий вершинами до небес и мрачный, как людоед, у которого сбежал обед.

Он кувырнулся в воздухе и понесся вдаль. Что следующее? Горы из камешка?

Темно-зеленая стена выгнулась под напором – и лопнула, как мыльный пузырь. Могучие стволы падали вниз и многие из них еще в полете перестали существовать, просто истаяв. Лес оседал, как перебродившее тесто, а в центре разрушений, не задерживаясь, летела вслед Марису черная крылатая фигурка.

Не будет гор. Можно не пробовать.

Он помчался вперед, по дуге, пытаясь обогнуть преследователя и вернуться к домам, которые в прошлый раз оказались надежнее. Или просто – уходить, уходить, пока хватит сил. Пока проклятый сон не соблаговолит завершиться, пока не откроются глаза. И уворачиваться, а потом прятаться, путая след...

 

Наутро город полнился слухами.

– А правда, что у нас запретный маг объявился?

– Ага, а как же! Вона, брат жены соседа своими ушами от приятеля слышал – пожар в полях на севере устроили.

– Да какой пожар? Брешешь ты все, наводнение это.

– Олух правителя земного, откуда там наводнение?

– Так то маги, они Катастрофу соорудили, что им воду сыскать!

– Да нет, это деревья повырастали.

Марис не поленился отшагать за город. Лес посреди поля был. Не дремучий, до небес, а так, роща, наполовину поваленная – но он был там, где раньше росла только пшеница. Юноша присел на изуродованный обрубок, дернул торчавшую вверх щепу, которая басовито, словно шмель, загудела, выпрямляясь.

Не нужно быть большим умником, чтобы понять – он и есть тот самый запретный маг. Но ведь те творили заклинания, перед этим долго учились, а главное – делали все наяву. А ему просто снится... Да нет, не просто! Слезы обиды застили глаза – почему так не повезло и такое происходит с ним?! Что же делать? Не спать он не сможет. Наверное, надо больше ничего не придумывать там – может, тогда его не найдет демон, да и вреда Марис не принесет. Менять мир юноша совсем не хотел. У него есть родные, работа и Амирта. Хотя что врать себе, упоминая ее последней, когда все совсем иначе?

К кому пойти? Кто может помочь, да еще так, чтоб не пришлось рассказывать всю правду? Это ведь, наверное, все-таки запретное волшебство, а со стражей объясниться потрудней, чем с демоном, если нет толстого кошелька!

 

Бесконечная погоня и прятки. Может, они держат на прицеле всех, кто осмеливается взлететь? Подняться над землей, над буднями, над другими? Создания Нижнего мира злы и завидуют людям.

Иногда преследователь являлся сразу, иногда под конец сна, под утро. И тогда скрываться надо было совсем недолго. Марис пробовал устраивать засады, даже создавал свои стрелы, но они без следа исчезали, соприкасаясь с черной броней. А еще надо было не думать, не думать, не думать! Не думать, как бы лучше смотрелся двор, какой некрасивый угол этого здания и... Не думать.

Не менять.

 

Он ловок. Мне начинает нравиться эта погоня. Когда он сорвется за обугленную кромку сна в гибельную пропасть – мне будет не хватать его. Это почти танец. Вальс охоты.

 

Этот вечер овеян прохладой ветра – истинного чародея, которому не нужно никаких заклятий, чтобы смягчить жару или сделать холодок зубастой стужей. Зелень парка почти посерела, чтоб спрятаться в надвигающейся ночи.

Шепот.

– Что с тобой, Марис?

– Ничего, Амирта.

– Я же вижу! Что ты от меня скрываешь? Или... кого?

– Глу-упая!

Тень повыше ловит вторую за плечи, и две сливаются в одну, которую ветви-заговорщицы старательно прикрывают от обеих лун, чтоб не подсматривали. Нечего вам, бесстыдницы бледные!

– Марис, отпусти. Нельзя весь вечер целоваться.

– Можно!

У нее синие глаза – как ночное небо. Рука треплет волосы, сейчас почти черные, лишь иногда полыхнет в случайном свете рыжее пламя.

– Так что с тобой?

– А, ерунда, дурной сон...

 

– Нет, Марис, – городской знахарь был грустен. – И не проси. Даже если ты мне будешь целый год покупать пиво. Я не могу обуздать демона. Можешь даже не рассказывать, где ты его нашел.

– А кто может, почтенный Сторг?

– Колдун хороший мог бы. Да только где их нынче сыскать?

 

Он чувствовал, как потихоньку сходит с ума. Нельзя бесконечно идти по канату, он должен соединять края пропасти, а не уходить к горизонту. Нельзя уходить в сон, не зная, будет ли за тобой погоня, и выживешь ли. А еще – как это, оказывается, трудно – не думать. Попробуйте не дышать. Сперва это легко, а потом грудь начинает сдавливать, будто сжимаются тиски. Сердце бьется тяжело и тревожно. Красные пятна сливаются, затягивая все перед глазами пеленой, а встревоженная кровь, требуя воздуха, гулко бьет по вискам. Время растягивается, медленное и страшное, смотрит на тебя оскалом неизбежности. И, как бы ни была тверда воля, ты перестаешь сознавать себя, срываешься в пропасть мига беспамятства и, когда выныриваешь оттуда – то уже сделал вдох. Пульсирующий сгусток в груди стучит часто-часто, норовя восполнить потерянное время, разгоняет с кровью дыхание. Жизнь.

Жизнь для тебя. А для других?

Он не может жить и не спать. Он не может спать и не думать. Не может думать и...

Кто он такой, чтобы менять окружающее? Для этого нужны знания, сила духа, ум. Но даже если бы у кого-то они и были – сам Марис не хотел бы, проснувшись однажды, обнаружить измененный кем-то без спроса мир.

А он меняет, пока еще понемногу.

Может быть, какой-нибудь легендарный герой швырнул бы свое тело на меч, бросился в пропасть, вышел в безнадежный бой против дракона. Только вот меча у переписчика книг нет, пропастей в округе не водится, а драконы даже до Катастрофы были редкостью. Кухонным ножом или крысиным ядом пользоваться просто пошло. Ни один герой такого бы себе не позволил. А главное... Не обманывай себя, Марис.

Жить хочется.

 

Говорят, правитель знает все. Или, по крайней мере, может узнать у придворных и слуг. Сколько уродилось пшеницы, в каком городе каково число людей, сколько в стране деревень и даже – куда уходят налоги.

Говорят, все знают мудрецы. Сколько на небе звезд и когда родился мир, что говорили древние и что было до Катастрофы, можно ли получить золото из свинца и что может случиться через век-другой.

Говорят. А если спросить любого горожанина, он так ответит – все знает дядя Ренам, что на рынке торгует. Может, про звезды и не скажет, и про то, сколько деревень, тоже. Но кому это нужно, если подумать? Есть вещи куда интереснее – кто ходит по ночам к жене купца, что возит пряности, когда тот в пути, где по тихому и без пошлин достать редкий товар, чем болен начальник стражи, по каким улицам сегодня лучше не ходить и как поладить с бандой Арнара.

Немым и глухим дядька становится только в одном случае – когда стража приходит. Ох, тогда глупый старый Ренам ничего не знает, лишь таращит зенки, трепет седые усы, да блеет что-то невнятное...

Слово – серебро, молчание – золото, если знать, что когда нужно. Вот и текут беленькие и желтенькие денежки: торговля древностями паршивенькая, стоят три статуэтки да лежат четыре шкатулки, а дом себе недавно новый отгрохал.

Если уж он не поможет, то никто. Марис переписал книгу, зашел к Таудесу за деньгами и новой работой, и понес полученные монеты старику. В лавке было чисто и пахло мятой, но почему-то еще пылью. Прахом старых тайн и грязью новых.

Ренам долго молчал.

– Волшебник, говоришь, нужен. Дело серьезное, они сейчас не любят показываться. Откуда ж мне знать? Впрочем, – он хитро подмигнул слегка раскосым глазом, – начирикала одна птичка...

 

Дом стоял на окраине, у самой реки. В этот район хорошо ходить днем, пока честной народ на ногах, а лихой, коего тут, пожалуй, едва не побольше, спит. К ночи готовится, к опасному труду – спасать дома да прохожих от денег, которые есть зло. Так ведь еще и не ценят!

Юноша пошел туда, пока солнце стояло высоко. Лучше жара, чем кинжал под ребра. Долго стучал в некрашеную дверь, прежде чем ему открыли.

– Мне нужен волшебник. Это вы, – с порога сказал он тихо.

Человек с безумной искоркой в глазах отвернулся, пряча лицо. От него пахло вином.

– Я не колдун. Кто вам сказал?

Марис постарался не смотреть на собеседника, чтоб не смущать. Ему теперь тоже жить – так?!

– Не бойтесь. Я не собираюсь доносить, но мне нужна помощь. К сожалению, я не могу заплатить много, но...

– Нет. Я не хочу говорить об этом!

Жилец попытался было вытолкнуть гостя наружу и захлопнуть дверь, но его прервало негромкое и твердое:

– Тогда я приду к тебе во сне.

Марис даже не узнал своего голоса и не понимал, откуда в нем взялись эти слова. Недавний, не переживший ночных погонь и горьких дум парень не мог и помыслить о подобном тоне.

Волшебник был сбит, словно птица на лету. Замер, покачнулся, как раненый. Впился пальцами в ладонь – от ногтей остались красные полосы.

Придавленный, как змея каблуком, шепот:

– Заходи. Чего ты хочешь?

 

У меня нет к нему злобы, и никогда не было, но есть ярость. Ярость охотника – и долг, ради которого этот доспех стал второй кожей, отгораживающей от нереальности, тщащейся стать явью. Не охотиться, не играть, не злиться, не стремиться узнать – просто устранить. Нельзя затягивать.

 

Можно ли не летать? Странно, совсем недавно казалось, что да, а теперь это почти так же сложно, как не дышать и не думать. Как рыбе не плавать, а змее – не ползти. Как обойтись без встреч с Амиртой, как... Сколько, оказывается в жизни того, без чего – нельзя. Слишком много, слишком тяжело сохранить все это одному человеку. Даже если летишь над городом-сном, в котором нет никого, даже если можешь его изменить, даже если...

Много если. Ученые авторы книг не одобрили бы построенного так рассуждения.

Он опустился вниз на луг, провел рукой над завернувшейся в мягкий мох и траву грудой развалин. Некогда каменный пояс стал тесен городу, и он выплеснулся наружу, щедро разбросал из горсти каменные горошины домов по окрестным лугам, приготовился заказать стену-обновку. Не впервой, уже дважды он вырастал так, и теперь остатки старых укреплений возвышались в центре, служа казармой страже.

Но судьба решила иначе, сперва пройдясь огненным дождем Катастрофы, потом частым гребнем последствий – стаи гигантских волков, еще более хищные банды озверевших, потерявших кров людей и довершившие разорение дружины соседей, что решили восполнить свои потери за чужой счет. До сих пор жителей было меньше, чем прежде.

Никто не стал отстраивать то, что было снаружи. Когда-нибудь это сделают, а он не станет ждать. Марис отступил и представил, как расчищается сохранившийся фундамент, откатываются выщербленные камни... А затем, словно их обтесал умелый каменотес, ложатся друг на друга, вознося вверх стены. Их не хватает, но рядом есть другие места, и оттуда собираются глыбы.

Это давалось гораздо легче, чем в первый раз с деревом, все выходило само собой, непринужденно. Чтоб завершить строительство, оставалась только сделать крышу, когда мир пошел трещинами, прогибаясь под преследователем.

Он ждал. До тех пор, пока стрела не готова была сорваться.

И тогда произнес несколько слов.

«Я плохо знаком со снами, – сказал колдун, и он действительно знал мало. – Там другие законы, другое волшебство. Но есть то, что едино для спящих и бодрствующих, людей и нелюдей, и даже нежити. Разум. Он пронзает все сущее».

Марис ощутил, как между ним и черным туго натягивается невидимая нить, и замирает, почуяв предел своих сил, неумолимое время. Останавливается, образуя кокон, внутри которого ничего не меняется, пока мысль бьется о мысль. Горячая – о холодную и спокойную.

– Зачем ты ищешь меня?

– Ты должен быть обезврежен.

– Убит?

– Обезврежен.

– Что я тебе сделал?!

– Мне – ничего.

– Тогда оставь меня, демон!

Устало, скучно:

– Я не демон. Я – Черный Страж небес. Даже боги пострадали в Катастрофе, и мы должны сохранить мир, пока они не вернутся.

– Но я?..

– Ты сам все понимаешь. Нужно предотвратить новую Катастрофу.

– Я не хочу ее!

– Ты можешь контролировать свой дар? Ты способен не творить? Или ты готов повелевать чужими судьбами?

Вопросы били навскидку, острые, как наточенная сталь. Вопросы, которые он задавал себе, на которые не было ответов, и не могло быть. Под этими ударами разум ослаб. Доселе скованная, рука в черном вновь потянулась к луку. И, отчаявшись убедить, все еще сцепленный с чужим разум юноши попытался перехватить управление мышцами, прервать движение. Чужое тело, которое было сейчас наполовину своим, нагрелось, будто накал страстей кипел прямо в крови. Это, наверное, мучительно, но чужой боли не было, словно под доспехом не человек. Механизм, вроде мельничного колеса, предназначение которого – превратить его, Мариса, в муку.

Пальцы медленно натягивали лук, а он не мог пошевелиться. И лишь в последний миг, сцепив зубы, юноша сделал рывок чужой рукой – и стрела прошла над левым плечом, а кулак, в конвульсии почти рвущихся мышц, с нечеловеческой силой ударил по шлему, разрывая ремни, сшибая его на траву.

По плечам рассыпались рыжие волосы, синие глаза неподвижно смотрели вперед, а на окаменевшем лице медленно проступало выражение настоящей, живой Амирты.

 

Они молчали долго. За это время в ее глазах появилась тень узнавания, окрепла, облеклась плотью и перемешалась со страхом и смятением. Молчали, пытаясь сказать все взглядами и сознавая, что, кроме главного, нужно знать слишком много такого, для чего все же потребуются слова. Наконец Марис шагнул к девушке – та непроизвольно отступила. Он замер, затем вновь осторожно двинулся вперед. Амирта осталась на месте, но вздрогнула. На виске загнанно билась жилка.

– Ты меня боишься? – в зрачках юноши плеснула боль.

– Не знаю.

– Я ничего не понимаю. Расскажи.

Она опустилась на траву. Мир по-прежнему прогибался под девушкой, с усилием держал, почти неслышно стонал шелестом трав – словно она была весом с огромный дом. Марис присел на расстоянии и ждал, не произнося ни слова.

– Это было пять лет назад...

Это было пять лет назад. Впечатлительная и романтичная юная дочь городского чиновника любила слушать старинные сказки, и потому не очень удивилась, когда к ней подошел незнакомый человек, седоволосый, но крепкий и подтянутый, и начал рассказывать странные вещи. Они бродили по городскому саду, под трепещущими желтыми крыльями падающих листьев, дышали густой осенней сыростью, и девочка-подросток слушала о Стражах. Точнее, сперва о снах.

Они бывают разные – сладкие и страшные, а есть просто Сон. Расслоение магии после Катастрофы привело к тому, что появилась изнанка нашего мира, оборотная сторона, оттянувшая на себя часть волшебства. Одно из мелких проявлений этого – обычные люди перестали летать в своих грезах.

Что такое Сон, пояснить нелегко, разве что сравнить. Вот сделаешь на бумаге рисунок – и его можно разглядеть на свет, перевернув лист. Так и сотворенное во Сне проступает в реальности. Если б все могли бывать там, мир бы уже давно погиб или превратился в хаос. К счастью, это дано немногим – сновидцам. Зато сила их велика, и эти люди могут лепить окружающее так, как ребенок – мягкую глину. И не только могут – делают это, не в силах сдержать свой дар. Сновидец подобен мосту. Дух на одной стороне, тело на другой связывают грани мира, лицо и оборот листа. Конечно, они не всемогущи – невозможно погасить солнце, например, или повесить в небо третью луну. Они схожи мощью с великими чародеями.

Чтоб не город не стал цветущей рощей, под корнями которой похоронены все жители, чтоб озеро внезапно не пролилось со склонов взметнувшейся горы, существуют Черные Стражи. Первые из них были выбраны теряющими силы богами. Но сами они не герои, не повелители – временные избранники, ночные сторожа мира. Они могут чувствовать сновидцев и тоже проникать в Сон, но были бы абсолютно бессильны там, если б не доспех. Страж, одев свою броню, не спит, но оказывается на изнанке во плоти. Он слишком тяжел для тонкой ткани грез – реальный. И никакое видение не может противостоять ему, ничто бесплотное не способно причинить вред настоящему телу. Сновидцев надлежит выследить и убить во Сне. Связь с явью разрывается, утратив зацепку, а человек... нет, не умирает, насколько ей известно. Обычно утрачивает рассудок: труп души в живом теле.

Иногда просто теряет свой дар. Впрочем, Стражи чаще не знают, кто их жертвы. Откуда? Редко встречаешь тех, кого знаешь в лицо по ту сторону, а если это и происходит...

Хранитель должен быть беспощаден и беспристрастен. Знать только свой долг и ничего больше. И для этого броня не только позволяет проходить в Сон во плоти. Когда доспех затянут на все ремни, человек не помнит лица родных и друзей, не полностью осознает, кто он сам.

Он – Страж. Главное – долг.

Конечно, к этому нужно иметь талант, годится не всякий. Некоторые, в том числе седовласый собеседник Амирты, могут видеть этот дар. У нее способности есть.

Размышления не затянулись. Собеседник подарил доспех, и они встретились здесь. Совсем ненадолго, но этого хватило, чтобы доказать его слова. Чаще они виделись там же, в саду, и он учил девушку, наставляя и направляя на выбранном пути.

 

Голос становился все слабее, а потом сошел на нет, будто ручеек, который заблудился в песках. Юноша смотрел на нее и не понимал, что делать. Как потерявшийся ребенок. Взрослых рядом нет, и он не знает, куда пойти, не готов принять вдруг свалившийся выбор. С мамой можно даже потерять дорогу, ведь искать самому не нужно. Но вот – никто не ведет за ручку, и осознаешь, что стоять и реветь бесполезно, необходимо свернуть направо или налево, и если забредешь в темный переулок – можешь поплатиться за это. А коли хочешь есть, надо или заработать, или украсть.

И виноват в случае ошибки будешь сам.

Оставить все, как есть? Тогда он, сам того не желая, не успев даже осознать, может послужить причиной гибели многих людей, а то и покачнуть искореженное, заржавевшее коромысло равновесия больного мира. Не говоря о том, что Амирта – не единственный Страж, и, кроме того, это значит – предлагать ей предать свое дело и учителя. Он не готов.

Покориться, подставить грудь под стрелу? Нет, он не настолько равнодушен к себе и не хочет умирать или жить безумцем. И... если она его... – он не осмелился произнести заветное слово – относится к нему так, как он думает – что почувствует тогда? Он не готов.

Ни к чему.

Презрение к себе ударило волной. Ничтожество, неспособное сделать шаг.

Что думает о нем девушка?

 

Марис, любимый... Что делать?

Я предам, если отпущу тебя, и предам, если не отпущу. Почему, почему так? Когда я надевала черный доспех, мерещился выбор между мужеством и страхом, между добром и злом, между доблестью и подлостью. И, конечно, я была уверена, что выберу, даже если придется платить жизнью. Почему на самом деле оказалось иначе, совсем иначе: между подлостью и подлостью, между предательством и предательством?

Что ты думаешь сейчас?

 

Она посмотрела на юношу – взгляд того был устремлен вдаль, словно он не здесь.

Мир дрогнул. Она одна почувствовала это – ибо знала, что сейчас не из-за нее Сон качнулся и покрылся мозаикой. Не только из-за нее.

Тень повисла в небе, девушка хотела крикнуть, а Марис все сидел, не оглядываясь. Не заметит, а голос будто отнялся! Забыв о выборе, она бросилась между парнем и тенью.

И настоящая – не сон! – стрела с вороньими перьями пробила доспех и впилась в такое же настоящее тело.

 

Девушка внезапно метнулась к нему, тихий вскрик – и Марис не успел опомниться, как она рухнула на траву у его ног. В спине подрагивало древко. Он вскинул голову, сам не зная, что побледнел и закусил губу. Почему-то юноша вдруг уверился, что под таким же черным доспехом, как у его Амирты, скрывается крепкий седоволосый человек. Что он помнит? Рука в перчатке дернулась за новой стрелой, но звенящий от напряжения голос – его собственный – сковал ее на полпути. Так Марис говорил только однажды, у волшебника.

– Знаешь, что я сделаю, Страж? Я, пока буду умирать, исковеркаю все, до чего дотянусь. Я много до чего дотянусь сейчас. Уходи немедленно.

На удивление негромко, на удивление спокойно. Только глаза щипало, да с болезненными перебоями работало сердце, вдруг стянутое тугой лентой.

А Сон, державший двоих людей во плоти, рвался на части, закручивался обгорелыми листьями в черноту. Конечно, Стражи ничего не могли сделать настоящему миру, они не сновидцы и не были мостом, целиком пребывая здесь, но человек в доспехах провалился в исчезающую почву почти наполовину. А потом – исчез, и лишь эхо донесло:

– Я найду.

Марис не обратил внимания. Тот, прежний, испугался бы, а новый, которому принадлежал голос, смотревший на пронзенную стрелой девушку – нет. Он знал, что делать. Уверенность в этом одновременно придавала сил и тяжелым мешком ответственности давила на плечи, норовя согнуть.

Первым делом склонился к ней – в голове помутилось от ощущения близости не принадлежащего Сну. Дыхание было хриплым и становилось все медленнее. И тогда он посмотрел на Амирту и... закрыл глаза. Боялся, что может не получиться.

Вспоминал ее лицо, ее взгляд, тонкие белые пальцы рук, жаркие, дурманящие губы и слабый запах цветов в волосах, хрупкие плечи, которых не раз касалась рука, тонкие ключицы и изгиб тела под одеждой – жарко и трепетно было прижиматься к ней, когда они целовались. И шепот на аллеях, и родинку на шее, и смешную прядь, падающую на глаза.

Когда он осмелился взглянуть снова, на траве лежало две девушки-близнеца, только одна была в броне. В тот миг, когда первая, в доспехах, откинула голову, оборвав последний выдох – вторая сделала первый вдох, принимая в себя душу и жизнь. А потом мертвое тело исчезло. Наверное, теперь оно появится там, в своем доме, но об этом лучше не думать. Оставалось еще одно дело.

Он представил тесную, как раковина, комнату и себя, спящего на старой кровати. Сжал руки в кулаки...

Через минуту юноша точно знал, что там остался труп Мариса. Его труп. Амирта, которая отныне может существовать только здесь, не будет одна, и это его конец как сновидца. Якорь вырван, не с этой – с той стороны. Цепь провисла и уже не соединяет миры. Марис не может более принести вреда, и Стражу незачем его уничтожать.

Они здесь вдвоем, одни в безлюдном Сне... Что ж, он готов отвечать за то, что сделал – перед Амиртой и перед собой. Молодой человек подхватил на руки тело еще не пришедшей в себя девушки.

Надо выбрать место, где жить.

 

А ночь длинна, рассвета нет,

И тяжесть ноши гнет к земле.

Ты сам себе и бог, и свет,

Во тьме, где холод, боль и, тлен.

 

Когда-нибудь придет весна,

Сломив могущество зимы.

Тогда вернемся в явь из сна,

Не знаю лишь, кем станем мы.

 


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 1. Оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...