Лучший друг для Господина Дракона. Встреча с Парашурамой


 

Эти руины, где царствует ветер,

Были когда-то любовью и болью.

Гасится память о камни столетий,

Будто костёр заливается кровью.

Автор пока неизвестен.

 

 

Встреча в метро.

 

Иду красивый,

двадцатидвухлетний.

Владимир Маяковски

«Облако в штанах»

 

О какими же длинными бываете вы, переходы московской подземки...

— Вот бы здесь были рикши! Я запрыгнул бы в тележку и чуток соснул, — на самом деле Феликс не устал, но ему хотелось потрепаться, — ведь этот переход длинною с целую улицу! Да и шириной... А потолок можно было бы покрасить в голубой цвет и это было бы как небо...

— Ну да, — Дарьял взглянул на арочный свод предлиннющего перехода. — Небо! Небо под землей. А на стенах нарисовать домики, как в китайских деревнях, и запустить рикшей.

По лицу Дарьяла нельзя было понять, шутит он или всерьёз, однако в глубине его зеленоватых глаз кружились золотые искорки затаенного мягкого смеха.

— Да здесь и настоящая деревня поместилась бы...

— Мой дедушка служил в Китае, — Варвара тоже оценивающе огляделась, — и там им запрещали пользоваться рикшами. Считалось, что это эксплуатация человека человеком. И советский офицер не должен был в этом участвовать. И дед мой тоже так считал, но всегда хотел покататься на велосипеде. И вот однажды он посадил рикшу в его же тележку, и сам егопокатал. Никакой эксплуатации. А здесь, кстати, есть где разогнаться.

— Да уж!

— А ещё из Китая дед привёз мешочек с бирюзой и целый стакан настоящего жемчуга.

— Стакан жемчуга?

— Да, маленькие такие корявенькие жемчужинки. Он высыпал их в гранённый стакан и получился "стакан, полный жемчуга". Стоял у нас в серванте.

— А сейчас стоит?

— Стоит, в серебряном подстаканнике. Это семейная реликвия. В память о Китае.

— А есть такая песня:

"Он предлагал мне деньги-франки

И жемчуга стакан.

Взамен просил доставить

Родного завода план"

— Хорошо, что дед её не слышал.

— Я думаю, слышал, потому и прикололся.

— Тогда у французов ещё были франки вместо евро, а японцы не выращивали жемчуг на фермах...

— Прошлый век.

Вот так они и шли себе потихоньку, и беседа уже неплохо налаживалась (1)... как вдруг все трое стремительно ускорили шаг, ещё даже не успев понять почему: музыка, не слыханная ранее, влекла неодолимо, обещая чудо.

Завораживающие басовые переливы, такие сладкие и неожиданные, ласкали внутренности и радовали душу. Казалось, они лились с тёмного неба, усыпанного крупными звездами. Яркий костер в ночной пустыне.

 

Дарьял почувствовал тревогу.

Движения его сделались настороженными, как у крупного хищника. Он любовался музыкой, но не доверял ей. Сердце инстинктивно сопротивлялось её живому обаянию.

Как нежны и человечны были верхние звуки!

Серебристые колокольчики мерно отбивали ритм.

А Дарьялу нравилась стихийная мощь мирового океана. Сливаясь с её ударной волной, он настигал и обрушивался, захватывал и тянул к себе.

Петля гидры.

Его второе, невидимое простому глазу, хорошо сформированное и мощное энергетическое тело.

Тело дракона.

Вот чем была его бас гитара. Вот чем был он сам.

И по-другому Дарья не умел, не мог и не желал.

Потому что увесистый инструмент, который он всегда носил за спиной, идеально выражал его сущность, и в то же время, надёжно скрывал её.

Свобода и самореализация.

Варя шла рядом. И лицо её, полное приветливой заинтересованности, заранее освещала дружелюбная улыбка. Она радовалась предстоящей встрече с неизвестным.

"Тебя ничем не смутить, милая.

Но куда же мы идём, мне страшно!"

А вот Феликс, тот вообще забыл обо всём: глаза стали огромными и засияли, как две хрустальных люстры, излучая восторг. И он рванул вперед, как молодая гончая.

Чуть глянув искоса, Дарьял заметил, как вокруг ног их вокалиста начали закручиваться те обычные золотые спирали, которые просто так людям не увидеть. Так бывало, когда Феликс переживал абсолютное счастье. Но сейчас, вместо того, чтобы окружить своего хозяина золотым шаром, эти спиральные вихри зазмеились навстречу манящим звукам. Казалось, что Феликс идёт, наступая на золотые зигзаги

 

 

 

Вообще-то они ожидали увидеть целый бенд каких-нибудь экзотических Вулканцев с инопланетными арфами (2), но посреди полированного гранита и мрамора на коробке собственного усилителя сидел худой, жилистый старик. Старик, потому что и короткая борода и длинные волнистые волосы были седыми. Он играл на каком-то странном инструменте, отбивая ритм ногой в изящном ботинке. Дарьял сразу же отметил, что старик одет, что говориться, грамотно. Каждая деталь соответствовали образу. А на ботинке была закреплена небольшая конструкция с бубенцами.

Феликс сразу же высыпал всю мелочь в футляр чудесного инструмента.

Старик прервал игру, поднял на аудиторию васильково-голубые глаза, кивнул Феликсу и проговорил:

— Я Сергей Садовский. Это Сандора, инструмент, который я изобрел.

Сандора была похожа на лютню с двумя грифами. Грифы эти переходили один в другой, соединяясь на концах тоненькой округлой пепремычкой, на которую была намотана, завязанная бантом, шелковая ленточка. А ещё на верхнем грифе имелась рамка, и висели на ней маленькие колокольчики. И это они так волшебно звенели.

— Сандора позволяет исполнять любую музыку на любом народном инструменте. Только что был индийский ситар и арабский уд.

Дарья вскинул левую бровь — понятно, это стало быть, на индоарабские ритмы Феликса так пробило, что он прибежал, себя не помня, и уселся перед стариком, как кот перед камином.

— Это вот кельтская арфа.

От арфы, к сильному неудовольствию Дарьяла, заметно "потеплела" Варя. Стала задавать вопросы, заговорила о барабанах.

— Правильно, — заметил вдруг старик, — что вы интересуетесь народными инструментами. В рок музыке барабаны играют разрушительном ритме 1,5. Этот ритм подавляет, лишает человека воли, он становится покорным, многие музыканты этим пользуются, чтобы навязать себя. Так проще, но это...

"— Насилие?" — закончил про себя Дарьял с досадой.

— Демоническое искусство, — продолжил старик.

"— Ах, ты ж, старый хрыч, куда хватил!"

Дарья зло сощурился. На душе тоскливо заскреблись кошки. Чего то такого он от старого ведьмака как раз и ждал. "Уж больно ты, дед, разговорчив. Хватать и тащить. Ну да, а как же иначе? Я и Варю вот так заполучу, а понимать сейчас ей этого не надо. Ты и сам, наверняка, всю жизнь так поступал. А теперь в святые заделался. Когда состарился. Меня ты своим треньканьем не проведёшь. Уж такая я форма жизни."

— Я сам в молодости много лет так играл...

Старик музыкант вдруг остро глянул из под полей стильной кожаной шляпы своими голубыми, как небушко, глазами прямо в злой прищур Дарьялаи и чуть улыбнулся уголком высохшего рта.

— Я вот это русские гусли и балалайка...

И снова что-то такое заиграл.

Гусли, несмотря на всю их былинность, особого впечатления на Дарьяла не произвели (он такое уже слышал), а вот радостная и светлая балалайка неожиданно легла прямо на сердце. Заслышав такие тёплые, такие "небесные" звуки, и в самом деле, захотелось бы подняться на поверхность, чтобы взглянуть на красно солнышко...

Вот тут то, наверное, самое то по башке багром и получить.

" — Уж не музыку ли нашей смерти сыграл ты нам, старик?"

Дарья с болью посмотрел на Феликса и Варю, ему казалось, что он теряет их.

Ему всегда казалось, что он их теряет...

Феликс уткнулся чуть не носом в эти грифы, Варя смотрит диски, фотографирует, обещает глянуть в интернете... Не чуют они опасности.

Ох, не чуют!

Но ничего, мы ещё поборемся!

 

Теперь уже Дарьял выцепил зрачками взгляд старого метра, и сохраняя зрительный контакт, плавно очертил взором широкий круг, остановив его на Варе. А потом едва заметно качнул головой. Нет, мол, нет.

"Не вздумай так открывать меня перед женщиной. И ты мне не судья!"

А в слух проговорил:

— Я могу вылечить воду, вернув ей изначальную форму...

С этими словами Дарьял расчехлил гитару и прошёлся по струнам красивыми ухоженными пальцами, воспроизведя сначала гусли, а затем балалайку, но так будто бы на земную музыку откликнулась какая-нибудь Железная Планета.

Дарьял и сам не понял как это у него так вышло. Наверное, сильно разозлился.

Варя и Феликс обернулись. Впервые Дарьял произносил собственные слова и впервые выступал только по собственной инициативе.

Он стоял напротив сидящего старика рослый, молодой и полный сил с целой копной сверкающих бронзово-медных волос. Гриф его бас гитары был сделан из лиственницы. Она была тяжела, как как-нибудь варварская дубина. Но в руках Дарьяла казалась невесомой. Он импровизировал, иногда встряхивая волосами, со своей фирменной добродушной полуулыбкой на молодых и свежих губах.

— Я могу вылечить воду, и если понадобиться, я могу вернуть ей изначальную форму, восстановив кристаллическую решётку любой сложности (3) — продолжал меж тем Дарьял. — Я могу сделать воду пригодной для дыхания, если мне понадобится спасти тонущего друга. Я могу вернуть воде память, если до этого она была разрушена враждебной вибрацией...

Варя начала потихоньку постукивать в барабан, подбирая ритм, для такого ещё небывалого случая.

Вокруг стали собираться люди ( они были и до этого, но теперь их сильно прибавилось ), снимать видео, фотографировать. В футляр Сандоры полетели бумажки, засыпаемые монетами.

— Даже в разгар жаркого лета, я смогу покрыть озеро крепким льдом, сверкающим как хрусталь, чтобы перейти на другую сторону и быть с теми, кто нуждается во мне!..

Феликс выпрямился и, повинуясь наитию, прижал к зубам своё недавнее приобретение — якутский хамус (4). Протянулась долгая вибрация долгой полярной ночи — Ночи Богов (5).

Слившись с басовым наигрышем и мерным постукиванием барабана, она нагнала неожиданной жути в защищенную московскую подземку.

— Я могу заморозить кровь моих врагов, лишив их жизни...

Снова трепетание низкой басовой струны и протяжная космическая вибрация хамуса.

Люди вокруг притихли и побледнели.

Варя подумала, что ещё немного и их троих тут просто-напросто поколотят.

Ведь все они спустились сюда, в этот город под городом, для того чтобы так или иначе избежать владычества долгой, почти полярной ночи, которая не может не ужасать человеческого сердца. И пусть там наверху теперь почти всё время темно и холодно, зато под землей то тепло от человеческого дыхания и царит вечный свет электрических светильников. И всё так красиво. Витражи и прочая.

А Дарья и Феликс неожиданно призвали сюда древние архетипы.

Правильно ли это?

Но нет, никто бы не решился напасть на Дарьяла и на тех, кто с ним. Напротив, людей тянуло к нему, словно он был планетой, что обладая чудовищной массой, притягивала и держала подле себя все прочие космические тела, и большие и маленькие.

Эта мощь, заключённая в нем, что покоилась, не проявляя себя, своей недвижностью, своей ещё не развёрнутой потенцией как раз и создавала ту магию, что необходима, для того, чтобы превращать такое обычное дело, как перебирание струн, в мистерию.

Варвара думала, что ей повезло с басистом. Кажется дельный. До сих пор она не слишком к нему приглядывалась. Дарьял и не хотел, чтобы сильно приглядывалась до поры до времени. Но сейчас пусть полюбуется.

А полюбоваться было чем. Физическая сила сочеталась в нем с какой-то змеиной гибкостью и обтекаемостью движений при полным отсутствием усталости.

— Я могу превратить кровь моих врагов в кристаллы льда... Но никогда не совершу я жестокости...создавая ледяные цветы из крови... из сострадания... никогда я такого не сделаю. Музыка не для этого! Я не буду останавливать сердца моих врагов, даже если они пренебрегут благородством...

Дарья продолжал говорить что то такое вот очень красивое и поэтичное. Точный смыл смысл понятен не был, но людей пробивала дрожь. Чего и требовалось.

И Феликс вдруг узнал источник такого вдохновения — это та самая книжка, которую Дарьял взял у него почитать в больнице.

Индийский эпос в кратком пересказе. Махабхарата.

Книжка, которую Феликс, слава Небесам! купил когда-то вместо ножа для разрезания бумаги, предмета вроде бы вполне бытового и безобидного, но которым, тем не мене, так легко убить человека...

И ему опять, как и тогда почудилось, как что-то скользнуло возле шеи и земля поплыла из-под ног.

Молодая жизнь уходит

Тонкой струечкой в песок... (6)

Из начавшегося обморока его вывела балалайка. Тёплый ясный звук, так удачно слившийся с речитативом Дарьяла.

— Но никогда не совершу я жестокости, музыка не для этого, — уверенно проговорил Дарьял, широко улыбнулся и его гитара смолкла.

Прижав пальцем язычок хомуса, Феликс изобразил "стук лошадиных копыт" (). По древней бескрайней равнине пронеслись лошади. Бояться нечего. Всё хорошо.

Варвара ещё какое то время постукивала по барабану — это вслед за лошадями прошёл нежный весенний дождь и прибил пыль. Но и он стих.

Всё стихло.

 

— Ну что же, я Сергей Садовский, председатель сообщества артистов уличного жанра. Добро пожаловать, в нашу большую семью. Это благодаря нам вас уже несколько месяцев не гоняют.

— Спасибо, — в один голос, как воспитанные дети, проговорили Варя и Феликс.

Дарьял же смотрел молча всё с тем же недобрым прищуром.

По своему истолковав нервозность молодого человека, "старик" обратился к Варе:

— Моя жена занимается барабанами...

Дарья вопросительно изогнул бровь: " — юная жена, стало быть? Так вот в чём твоя сила! Или погоди... Это твоя старуха что ль лупит в барабаны? Да ты, старик, силён!

Выходит, ты это будущий я"

Дарьял усмехнулся своим мыслям и протянул руку Сергею Садовскому.

— Спасибо. Рад был познакомиться. А теперь мы пойдём.

 

 

Поток откровений

 

Я только верной пули жду

Чтоб утолить печаль мою,

И чтоб пресечь

Нашу вражду! (7)

 

— Феликс, если тебе плохо, давай поднимемся на поверхность. Ты какой-то бледный, зеленый.

— Да нет, в порядке, может, просто голодный.

— Тогда идём есть.

 

— Чёртов старик... Хорошо играет... Назвал нас сатанами, между прочим... — они хлебали уже по пятой чашке кофе. Варя уехала, оставив Феликса на попечение Дарьяла. Они решили ничего не играть сегодня. Феликс выглядел уж очень задумчивым, и Дарьялу это не нравилось.

— Дарьял, а что если мы на самом деле демоны?

Дарьял полюбовался своими высокими ботинками, подумал о том, как всё-таки приятно иметь ноги, предназначенные для человеческого мира и вслух спросил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мама как-то рассказывала, что ещё в юности видела сон про меня...

 

Сон про Феликса

 

— Вот стоит она на берегу реки и видит — плывёт большая рыба. Она её багром ударила, и сразу же вместо рыбы в воде стоит молодой парень.

Мама ему говорит: " — прости, что я тебя вот так вот багром"

А он ей:" — это ничего, я всё равно ненадолго. У меня тут девушка любимая. А ещё я должен найти Арджуну!" И голос так зазвенел, и в воде кровь появилась. А когда мама проснулась, ей стало казаться, что не "найти", а "убить". "Убить Арджуну". Она ещё всё думала — кого найти, зачем убить, что за Арджуна? Что за парень в воде?

А недавно она мне говорит: " — ты это был, ты. Вот прямо такой, как сейчас. И что же это за вражда у вас там такая, что даже дух твой приходил?"

Мама узнала меня в том парне. Выходит, это я хочу убить Арджуну.

— Это какой ещё Арджуна? Тот из книжки?

— Ну да, из той самой, из которой ты сегодня брал слова для импровизации.

— Заметил? Хорошо, что ты мне тогда её подарил. Варя любит эпос. А тут я такой с Махабхаратой. Но только ведь это всё мифы, сказки. Как ты можешь убить Арджуну, если его давно нет, даже если и был когда-то такой человек?

— Дарьял, я ведь понимаю, что они все сказочные, но...

 

Стрела смерти

 

"В убийстве заложена гибель Веленной!" (8)

 

В тот самый день, когда я понял, что уже вконец нарвался, я подумал, а если нож купить? Небольшой, просто для острастки. Я в хозяйственном видел. Таким картошку чистят. Но решил, сначала в книжный... отвлечься. И я сильно нервничал, а тут вдруг вижу — Махабхарата. Краткий пересказ. И такая дешёвая... Вот, думаю, повезло... Чуть не последний экземпляр, как будто бы меня дожидалась.

Потому что про Арджуну я уже слышал. Один чувак на улице книги продавал: "— Арджуна то, Арджуна это... Махабхарата, Поле Куру..."

Такой довольный топаю к кассе, подхожу и вижу — а не надо мне ни в какой хозяйственный за ножичком. Вот она, Валеркина смерть, прямо передо мной, сама в руки просится. Нож для бумаги. Канцелярский товар. Безобидная вещь. С виду. А я только глянул на него, и понял, что Валеру то мне убить легко. Вот этим самым ножичком. Это мне то! Представляешь? Я же добрый, я же хороший, меня родители так любят, а я оказывается, точно знаю, как человека убить. Это вообще легко, было бы лезвие острое, да шея открытая... Ты же помнишь, о чем Махабхарата... (9)

 

— Феликс, — Дарья посерьезнел, — ты должен понять одну вещь. Валера мне брат, а моему отцу любимый племянник. Прошу тебя, не делай ничего такого моей семье. Не заставляй меня выбирать между другом и братьями. Я этого не заслужил.

— Дарьял, да я там вообще чуть не умер, не знал как до дома дойти, не наблевав где-нибудь. Ведь если я могу убить, то и меня могут. Так страшно, на самом деле... "Поднявший нож от ножа и погибнет". Закон кармы.

— Феликс, давай я тебя домой отведу. Ты очень впечатлительный, твои родители тебя всё-таки сильно изнежили.

— Да у меня вся жизнь была как один золотой сон. А вдруг вот так сморгнёшь, и окажется что ты обыкновенный мокрушник всего-навсего. Если это так, то я не хочу просыпаться. Никогда... И не хочу знать, что у меня там с Валерой... Убивать это так отвратительно, это как перерезать золотую нить и всё рассыпается...

— Вот и прекрасно! Займись вплотную музыкой! Ты талант! И знаешь что, переводись, как я, на домашнее обучение. Если что будет не понятно, я помогу. Но ты, вроде, неглупый. От Валеры подальше. Я хоть вздохну свободно. Вы как одержимые кидаетесь друг на друга. И от "личной жизни" твоей подальше.

 

Разговоры "про личную жизнь".

 

"Ты приносишь беду,

Ты с ума меня сводишь.

Только как я уйду,

Если ты не уходишь." (10)

 

 

В личной жизни у Феликса как-то вдруг появилось очень много очень "сложных" отношений, отказаться от которых, несмотря на всю их "сложность", он не хотел. Потому что чувствовал, они ему нужны, что они питают его, помогают лепить свой образ.

Вот раньше, ещё совсем недавно, он думал, что когда закончит школу, то женится на девочке с седьмого этажа, которая тоже подрастёт и сразу же в него влюбится.

Но вот он вырос, почти закончил школу...

И вот всё сложно...

И ясно только, что в нем самом живет нечто неутолимое.

И такое же неутолимое живет и в других людях.

И если ты сам присматриваешься к кому-то, то вполне возможно, что есть кто-то, кто так же присматривается и к тебе...

 

Личная жизнь номер один.

 

"Но кто любви огонь священный

смог погасить..." (11)

 

Дарьял нарушил задумчивость Феликса:

— Феликс, а ты разве любишь её?

— Она мне не нравится.

— Тогда зачем?

— Потому что не могу оставить. Она предложила мне себя и я не... это до какого отчаяния... чтобы так навязываться. Это до чего же нужно было человеку дойти, чтобы так! Я отвечаю за неё, если с ней что-то случится, я себе не прощу. Она ведь тогда к другим пойдёт и они такое с ней сотворят, они её растопчут. Ты ведь знаешь как с такими девчонками поступают...

— Не растопчут, найдёт мужика по себе...

— Не найдёт, нет такого, чтоб по ней! Уже нет. Только я для неё.

— Ну да, ты же у нас суперстрар (отсылка к рок опере "Джизис Крайст супер стар". Намек на то, что Феликс берет на себе слишком много, на неоправданную жертвенность)

Феликс укоризненно посмотрел на Дарьяла.

Но Дарьял и не думал иронизировать. Он припоминал свой собственный разговор с Женей.

Она один раз навестила Феликса в больнице и застала там вечного Юру и Дарьяла. Феликс попросил её уйти жестокими словами цоевской песни: "— Уходи, я тебя не люблю" (12) как бы в шутку. Но вышло так, что даже Дарьялу с Юрой стало не по себе. Она же наклонилась над койкой, с которой загипсованному Феликсу было не спрыгнуть, по-хозяйски поцеловала его в губы и ушла, оставив парней смаковать такую охренительную наглость.

Дарьял тоже вышел "за прогулочной каталкой" и застал её плачущую в парке. Она сидела с ногами на скамейке, обхватив колени, маленькая и серая под живописным пламенным кустом калины. И рядом с ней не мне было даже птиц.

— Если так уж нужно мужика, я могу, — тихо сказал Дарьял.

Она посмотрела на него с печальной улыбкой, как на маленького мальчика, который вообразил, что может залить лесной пожар, просто на него пописав.

И заплакала дальше.

— Погоди, тебе что нужен именно Феликс? Вот только Феликс и никто другой? Что правда? Только он?

Дарьял развернул Женю лицом к себе. От его взгляда она даже плакать перестала.

"Ну и влипла же ты, Ланселотка, по самые ушки, — подумал он, — теперь наплачешься. Кто же может удержать солнечный луч".

Одна из сердечных струн невзрачной плебейки оказалась слишком чуткой и нежной.

Дарьял хорошо знал, что это значит. Он и сам носил в себе такое — способность прозревать блески высших миров. И какая же это мука! И ведь ничем не вытравить, тонкий росточек, который не выкорчевать. Ну а если выкорчевать, то это будет, пожалуй, пострашнее, чем стать морской пеной. Убийство души.

Да толь вот жалость Феликса была пострашнее даже этого.

— Тогда иди домой и плачь, — сказал он ей, — жизнь так прекрасна, она высушит твои слёзы (Дарьял процитировал Шарля Азнавура). А больше твои слёзы высушивать некому (добавил Дарьял от себя).

 

 

— Дарьял, ты же понимаешь, — продолжал меж тем Феликс, — что сама по себе она не сможет, а с любым другим погибнет, может не сразу, но погибнет. Я не хотел всего этого, просто... трудно всё это.

 

Как начались "трудности".

 

"О чем поют в моём дворе кошки?

— Нет, нет, я не усну..." (13)

 

С какого-то момента Феликс стал замечать, что к нему изменилось отношение у девушек, оно стало каким-то своеобразно-доброжелательным.

 

Стоял холодный, сырой и ветреный сентябрьский день. Автобуса долго не было.

— Феликс, тебе не холодно в одной футболке? Да ты как печка, дай ка я об тебя руки погрею. — Одноклассница Женя бесцеремонно запустила ему руки под одежду. Две холодные лапки легли ему на грудь. — Нет, у тебя живот горячее, — она вся почти прижалась к нему. И тут же холодные компрессы облепили его со всех сторон, а девчонки сгрудились вокруг, потеснив недовольную Женю, хотя раньше всегда его избегали. Нет что-то определенно поменялось. И фраза: " — отвалите, дуры, противно же!" застряла у него в горле.

Противно не было. Напротив. От девочек шла какая-то другая, не похожая на его собственную, но очень приятная энергия. Он прислушивался, стараясь не поддаваться. Но вероятно, всё же поддался, потому что когда через целую вечность подъехал автобус, он как будто бы очнулся от какой-то истомы и едва сдержал стон.

В автобусе Феликс уставился в окно, чтобы больше никуда не смотреть и стал размышлять о том, изменится ли теперь отношение у парней. Но вроде, он никому дорогу не перешёл...

А значит, можно расслабиться и как всегда, на всё забить. Он и забил. Да только не вышло забить надолго.

 

Со второй половины сентября в Москву вернулось жара, смягченная глубокой осенней хрустальностью. Небеса стояли высоки и распахнуты, а под ними бушевало знойное лето.

 

Неволюшка.

 

Я люблю зверьё.

Увидишь собачонку —

тут у булочной одна —

сплошная плешь, —

из себя

и готов отдать печёнку.

Мне не жалко, дорогая,

ешь! (14)

 

Включить музыку и гнать на велике по тенистым дорожкам ни о чем не думая. Это были последние беззаботные минуты его жизни.

Из детства его бесцеремонно вытряхнула неизвестно откуда появившаяся на пустынной дорожке чертова "мартовская кошка" под названием Женя.

Сначала она болтала о чем то школьном и он расслабился, а потом... Потом иступленный шёпот у самых его губ: " — Давай же, Феликс, давай, пожалуйста..."

Он не понял, в какой момент это случилось, но там, где оказалась его рука, с Небес лила вода. И ему показалось, что во всём мире сразу же наступила весна.

Вне всякого сомнения, девушки это волшебные существа. Даже такие, как эта зараза.

Она льнула к нему, ласкала и гладила: " — Давай же, давай..."

Ещё бы немного, и он бы въехал к ней как на салазках, но...

Он не хотел начинать с неё. Его голос прозвучал холодно и насмешливо: " — просто так дашь? А если я заразный?"

Девчонка опешила, а он вспомнил, что бог дал ему не только член, но и ноги...

Но далеко Феликс не убежал, давясь от смеха он повис на сосне. Потом сполз на тёплую землю и привалился спиной к душистому стволу. Вскоре подошла и Женя.

— Велик забыл, — зло проговорила она. Бледное лицо её пошло красными пятнами: — от тебя бы не убыло.

— Я тебе что, скорая помощь?

Она плюхнулась рядом и положила голову ему на плечо. Он старался не шевелиться, хотя всеми печёнками чувствовал эту её отчаянную неприкаянность

— Я заметила тебя ещё тогда, когда у тебя голос ломаться начал.

Феликс смотрел на кроны сосен. Солнце начинало свой обратный путь к горизонту, золото потихоньку сменялось янтарём, а зелень чернотой. Как же он когда-то мечтал о таком поэтическом заповедном часе, но чтобы рядом была совсем другая девушка, чтобы по его плечу рассыпались густые волнистые волосы, когда он обнимет её.

А потом они должны были поцеловаться.

Феликс горько вздохнул, потому что впервые ощутил железный вкус тюремной решётки, которую ему предстояло грызть, кажется, всю оставшуюся жизнь. Захотелось поплакать над собой, пожаловаться хоть кому:

" — Красное-красное солнышко, не видать мне больше волюшки. Приглянулся я этой заразоньке…"

— Женя, зачем тебе всё это?

Она блаженно вдохнула его запах:

— Феликс, во время аварии шофёр обычно, спасая себя, интуитивно подставляет под удар того, кто рядом. Но если со мной рядом будешь ты, клянусь, я подставлю себя, а тебя буду беречь.

Он содрогнулся, заготовленное хамство не сошло с языка. Попробовал отшутиться:

— В следующей своей жизни сделаю тебя личным шофёром...

— Дурак!

— Женя, пойми, мне всего этого не надо...

— Ну тогда я найду тех, кто изнасилует меня и убьёт, раз тебе ничего не надо...

— Ну зачем так? Пойдём лучше домой, темнеть будет.

 

Планы на будущее и разговоры о прошлом.

 

— Дарьял, Женя говорит, после школы в конную полицию пойдёт. Меня зовёт тоже.

— Серьёзно? А вообще, тебе бы пошло. Всадник — это красиво. Я бы к тебе на работу ходил, с лошадьми повозиться. Как представитель общественности. Правда, конюшней вонять буду, ну да ничего. Я духами побрызгаюсь. Утончённый аромат поверх конской мочи — прямо идеальный афродизиак . Буду неотразимым —

Дарьял хлопнул себя по бедру и весело рассмеялся, но потом тихо добавил:

— Но всё равно, Феликс, без любви нельзя.

— Так я уже и люблю её. Мне это не нравиться, то как я её люблю, но у неё кроме меня никого нет.

— Это жалость, Феликс, горючая жалость.

Феликс вздохнул. Для Дарьяла любовь была предвкушением счастья или, на худой конец, смерти; а для Феликса — каменистой тропой беспросветного долга.

— А чего мне это стоило? — У Феликса с Дарьялом уже так установилось, что они часто отвечали на мысли друг друга вслух, — ты просто не представляешь, что со мной было. В один день я проснулся и понял, что рядом должен быть второй человек, которого я не просто люблю, а люто желаю и совершенно точно знаю, что при этом делать. Вот всё уже понимаю, как взрослый. А мне всего ничего.

Феликс хохотнул.

— Смешно тебе? А я тогда правда верил, что у меня есть жена, просто мне не дают быть с нею. Я её прямо чувствовал, казалось вот-вот и дотронусь. Я так мучился. Это было как помешательство. Я тогда с тоски пить начал. Чуть с ума не сошёл.

— То есть как, пить начал?

— Так, воровал в магазинах маленькие бутылочки с водкой и там же выпивал.

Дядя узнал — поколотил так, что я только лежать мог.

— А твои родители что?

— Дядя может забить до смерти и следов не оставить. Но он меня просто к себе отвёз и положил в яму на огороде: " — полежи, земля дурь вытянет". Мы условились ничего не говорить родителям. Через несколько дней он привез жратву и гитару подарил, но уверил, что в следующий раз, если дурь не брошу, то из меня лопух расти будет, прямо как из Базарова.

— Дарьял, меня ни разу в жизни взрослый человек не ударил...

— Я же говорю, ты изнеженный. Я в той яме быстро поправился, но пока лежал и под себя мочился, всё мечтал. О жене, естественно. Воображал, что меня на самом деле женили по какой-нибудь такой старинной традиции, и что жена меня старше. У меня в мечтах своя реальность была. Так вот, когда ей такого "мужа" показали, она давай плакать. А я её утешаю, что мол быстро расти буду. Ну и действительно, стараюсь изо всех сил — в борьбе всех побеждаю, шкуру зверя добываю, с любой работой справляюсь. Словом, подвиги. Она уже мною восторгается. И как то раз весной она вроде как за водой пошла, а её там поджидаю и ... и у нас любовь. То нежная, то грубая, я по-разному воображал. Но всегда страстная. Всегда я её прям до исступления доводил. Наверное, я тогда кричал, хорошо из соседей никого не было. А то бы прибежали. А дядя припугнул, мол, нажалуешься кому, отдам тебя терапевтам, и пусть они из тебя и окончательного психа делают.

Предаваясь воспоминаниям об эротических мечтах, Дарьял отбросил свою тщательно отработанную солидность. Лицо горело, он доверительно болтал, по-мальчишески улыбался. Глядя на него, повеселел и Феликс. Он вспомнил, что точно такое же лицо делалось у его двоюродного брата, когда девушки из той деревни, куда они ездили на лето, зазывали его поиграть в "похороны чёрта по-взрослому"...

— У меня разные варианты были, — продолжал Дарьял, — Иногда я представлял, что "жена" в первый же день обошлась со мной пренебрежительно. Страшно обидела. Представь, приходит такая девица, командует, прогоняет меня с моего места. " — Не буду с тобой спать, раздавлю ещё, отвечай потом". " — Ничего, — обещаю, — вот вырасту, ты за это поплатишься!" Ну и она поплатилась: однажды ночью я к ней тихонько подкрался... И это ещё кто кого раздавил. Страшная месть, одним словом!

Вобщем, такие вот фантазии. Это всё было как наяву, я прямо жил этим. Разве только что обнять не мог. А так всё про неё знал, и как выглядит, и как пахнет. И что почувствую, когда встречу. И что тогда мне нужно быть уже взрослым. Что на "соплячества" у меня нет времени. Я прямо молился на эту свою "фантазию". Даже толком не помнил, сколько дней прошло. В этой горячке ни боли не чувствовал, ни комаров, ни голода.

Но земля помогла. Разум потихоньку вернулся.

Дядя сказал: " — не позволяй этому свести тебя с ума. Все свои страсти вколачивай в гитару".

Я так и делал. Я загадал, что гитара приведёт меня к ней, что она обязательно влюбится в музыканта. А ещё — тут Дарьял усмехнулся, — а ещё я этой гитарой однажды Марка по спине так огрел, что он потом уже навсегда забыл, как ко мне прикапываться. Капитально отвадил. Мы тогда в похороны черта решили сыграть. Я с Даником (младший родной брат Дарьяла), Валера, Юра и... А ты чего так усмехаешься?

— Да так, потом.

— Нет, говори! — Дарьял отобрал у Феликса чашку, в которой тот пытался спрятать вполне определенную улыбку. — Я тут тебе всё про себя вывалил...

— Ты доскажи, я потом. Честно.

— Ну ладно, — Дарьял недоверчиво помолчал, но потом снова расцвел в улыбке, — Мы доску на табуретки положили, на неё Марка, сказали: " — черт умер, вознесли его черти на высокую гору" подняли "покойного" на четырех пальцах. Поднять то подняли, а чего дальше не знаем. Подержали — отпустили. Он так шарахнулся об эту доску! Он её расколол! А потом за мной погнался. Я до дома добежал, гитару схватил и ещё раз его приложил. До сих пор вспомнить приятно! Он уже потом никогда не пытался "выяснять отношения" ни со мной, ни с Даней.

— Со мной в школе выяснял, — проговорил Феликс без особого, правда, огорчения. Тупые выходки Марка быстро забывались. Золотые спирали не позволяли ни одному огорчению слишком глубоко укорениться в памяти.

— Феликс, прости, я тебя тогда не знал. Ну, и что ты там так сально лыбился? Вываливай!

И Феликс вывалил:

— Окончание такое — вы должны были обойти с Марком вокруг доски, а потом положить его обратно и сказать: "— чёрт спит на высокой горе!" А ещё есть "похороны чёрта по-взрослому", и один мой родич после такой "игры" женился.

— Подробнее!

— Родители в детстве отправляли меня летом в деревню к своим родственникам. Никита был сильно постарше и к тому же симпатичный.

И вот девчонки к нему приставали: " — в "похороны чёрта" с нами слабо?" А он им: "— обжмётесь!" Но глаза блестели, и лицо такое довольное было. И вот однажды они его уговорили. Всё случилось в сарае. Наверное, это в прежние времена было такое испытание или ритуал. Он должен был лежать неподвижно со скрещенными на груди руками. А девушки должны были его оплакивать, причитать и при этом нести околесицу, а кто собьется или засмеётся, та выбывает. Я тогда по наивности не до конца понял чего они на самом деле с ним делали. Дальше порога они меня не пустили, а слова, наверное, заготовили заранее. Они чего там только не болтали. А потом Никита закричал, это я как сейчас помню: " — о чёрт, девки, суки вы, как же хорошо!" А через месяц расписался с одной из них и осенью ушёл в армию. Смысл такой: тянуть как можно дольше

— Какие интересные игры, однако, у вас там случались.

— Да уж. И природа там красивая. Смешанные леса, поля кругом. Клевер, рожь, пшеница. Я всё время босиком ходил. Говорят, сейчас всё застроили. А знаешь, Дарьял, из-за меня родители почти со всей родней раздружились. Не нарочно, просто как то само собой так вышло, что разладились отношения. А та деревня была единственной, где как-то сложилось . А ведь они все очень хорошие люди, добрые.

Феликс обнаружил, что тоскует по тем временам, по голубым василькам во ржи, а более всего — по лесным цветам. А может, и родители тоскуют по родственникам, а он и не знает. В первые годы они его всем показывали. И в целом всё было хорошо, но стать до конца "своим" Феликс так и не смог. Мало-помалу и Мария Анатольевна и Александер Владимирович отошли от кровной родни. Приёмный сын оказался и дороже, и ближе.

— А что если мои родители уже могут иметь своих детей, но из-за меня не заводят и мне не говорят? Ведь может быть такое?

— Феликс, да ты убьёшь себя своими фантазиями! Это всё тот чёртов старик, нагнал чего-то своим треньканьем. Попадись он мне только! Как ты мог такое подумать? Хотя стой, это же не твои мысли, это тебя кто-то навёл. Кто-то сильно добрый. Догадываюсь — Юра. Я с ним ещё поговорю.

— Брось, Дарьял.

— Узнаю брата Юрочку! Его почерк. Вот, что называется "без ножа зарезать"! Точно в сердце. Интересно, за что это он тебя так?

Дарьял сощурился, чуть прикусив губу. Феликс такой раззява, ему что угодно можно втюхать. Таких Феликсов нужно защищать законами, а то ведь всех изведут.

Феликс сидел бледный и какой-то весь убитый.

Но постепенно щёки снова порозовели, а в глазах зажгись этакие бедовые огоньки. Умирать подолгу Феликс не умел.

 

Личная жизнь номер два

 

Поломаться, поломаться,

Поломаться хочется!

А сказать ещё по-правде,

И подраться хочется.

Это чей там паренёк

Выдает коленца?

Не досталось бы ему

Осинова поленца! (15)

 

У Феликса в глазах зажглись какие-то бедовые огоньки. Как-будто бы и упрямство, и вызов, и какая-то бесшабашность:

— Что же это я такой добрый молодец и за Ингой не побегаю. Ну сам посуди, Дарьяльчик.

— Она тебе улыбается только чтобы Юру мучить, а ты и рад. А Юра уже как глиста высох. Не жаль?

— Юру жаль, но один человек другим не куплен. Пусть мне красивая девушка поулыбается.

— Да вам ножей не надо. Вы и без них справляетесь.

— Правильно! Зачем нам ножики, когда у нас Инга есть. Мы из без ножичков друг дружку почикчикаем за милу душеньку.

— А девушку спросили, хочется ли ей быть вашим ножиком?

— Хочется, Дарьяльчик, конечно, хочется. Давно бы отшила, если б не хотелось.

— Ну тогда я с неё и начну.

Где-то на дне души, а может в желудке, у Дарьяла шевельнулось мстительное чувство.

Феликс встревожился. Развесёлой удали у него поубавилось.

— Брось, Дарьяльчик, ну когда же нам ещё пободаться. Ведь не в старости же.

Но Дарьял молча обдумывал какие-то явно тяжёлые мысли.

Несомненно то, что Ледянка-Медянка (так Дарьял называл для себя Ингу) использует эту Юркину одержимость и ревность для забавы. А Феликс, эта райская душа, просто не понимает, каким коварным может быть этот Юра, не умеющий сражаться открыто.

Феликса нужно защитить. Вот этим Дарьял теперь и займётся.

— У Инги одна цель — извести тебя. Вот поэтому она тебе улыбается — ты для неё словно уже мертвый.

— Не только поэтому. Я ей нравлюсь.

— Одно другому не мешает. Ладно, тебе гамбургер брать? Или тосты? Я притащу всего, что не съедим, возьмём домой. Я у тебя сегодня ночую.

Дарьял вернулся с кучей жратвы.

— А знаешь, я пока в яме лежал, одну картинку из реальности всё же видел. На участке дерево сухое стояло, а под него дядя скошенную траву сгрёб. И вот прилетел сокол и на ветку того дерева уселся. Сидел-сидел, а потом раз — в траву упал и сразу же поднялся. А в когтях мышь. Помню, светло было, но солнце ещё не вставало. В тот год много мышей было, и соколы кружили.

 

Тайна Феликса.

 

Путешествуя в Женеву,

На дороге у креста

Видел он Марию-деву

Матерь Господа Христа. (16)

 

 

Дарьял разглядывал фотографии, налепленные на стену вокруг портрета Цоя в комнате Феликса. Одна казалась необычной. Пожелтевшая от времени гипсовая мадонна советской эпохи.

Он никогда не видел, чтобы так изображали матерей. Юное существо стояло очень прямо на небольшом постаменте. Одета и причёсана предельно просто, как девушка. Юбка до колен, на ногах какие-то тапочки, футболка и высокий хвост на голове. Ребёнок в её руках казался слишком большим, но она не гнулась. И смотрела куда-то в пространство.

Художнику удалось остановить мгновение.

Дарьял постарался заглянуть в эти глаза, благо, Феликс когда-то сделал несколько фотографий с разных ракурсов. Чувство сосредоточенной тишины выражал этот взгляд. А тот, кто смотрел что-то такое чувствовал, что-то такое...

Тишина, но не та, что в природе...

Дарьял подумал, что это очень сильное и необычное произведение искусства.

А ещё он вдруг понял с молниеносной откровенностью, что сам того не сознавая, не позволяя себе сознавать из горячей любви к родителям, Феликс отчаянно тоскует по родной матери, по той, что никогда не видели и не знал.

Потрясенный Дарьял стремительно оглянулся — Феликс тоже смотрел на фотографии — их глаза на миг встретились. Дарьял сразу же спрятал взгляд, но молния полного понимания уже пронеслась между ними.

А ещё Дарьял знал, что абсолютно ничем сейчас не может помочь Феликсу.

Они подкинули монетку, кому спать на кровати, а кому на полу.

Они ещё поговорили о чём-то.

А потом уснули.

Посреди ночи Феликс вскочил на кровати и затолкал в рот первую подвернувшуюся тряпку, чтобы ни одна душа не услышала его рыданий. Он не мог этого чувствовать, того, что чувствовал. Не мог, потому то это были невозможные для него чувства. Он этого не мог, не мог... Но из глаз хлынули обжигающие слёзы:

" — О, мама, почему вы не любите меня? А я готов отдать вам всю свою кровь, всю свою кровь до капли..."

Он сам не верил своим словам, это не его слова, это из какого-то сентиментального индийского фильма... Но от слёз становилось легче. Он уткнулся лицом в колени.

Дарьял тихонько положил руку ему на плечо:

" — Какие-то славные люди дали тебе жизнь, но ты же понимаешь, что родители твои здесь. В соседней комнате. Им хватает того, что есть, — тихонько уговаривал Дарьял.

— Тебе тяжело, наверное, но ты не можешь меня оставить здесь одного. Я тебе этого не дам, потому что пришёл сюда, поверив тебе. И зря ты на родню, — Дарьял приобнял и легонько встряхнул Феликса. — Ты им вполне свой. У вас это семейная манера — которая первая за член схватила, та и жена"

Феликс потихоньку выпрямился, вытянул изо рта импровизированный кляп (это была футболка с покемоном: "

— Глупости несёшь. Родители на лыжне познакомились. Но это не важно, ведь счастлив удел того, кто зачат и рожденье имел (17)!"

— Вот и молоток. Стихи хорошие.

 

Тайна Юры.

 

Волшебной силой точных слов

Он к жизни пробуждён.

Здесь тайна, это мир из снов,

Навеян песней он. (18)

 

Последнее время Юра жил тайной страстью. Каждый раз засыпая жаждал перенестись в тот мир, где, несмотря ни на что, был совершенно счастлив. Он отчаянно ловил отблески того совершенного мира в повседневной жизни, но ничего не мог поймать, потому что полностью забыл все чувственные ощущения и переживания. Но тем не менее, знал, что такая абсолютная полнота жизни существует. А вот люди то живу и не знают. Надо же им как то сказать. Но как? У Юры не было слов. Он мог писать сочинения на высокие баллы, он читал всё книги, которые полагались по программе и даже более. Но это всё ничем не помогало.

Юра пытался говорить об этом с Дарьялом, но выходила какая-то невнятица.

Чёртов Дарьял мгновенно терял интерес.

К Валере и Марку он даже не совался.

А ножик тщательно обернул носовым платком и держал либо под подушкой, либо прятал в сумке.

Но однажды Дарьял позвонил ему на мобильник и попросил спуститься во двор.

Юра вышел из подъезда — двоюродный брат сидел на краю песочницы. При виде Юры поднялся и пошёл навстречу. Он не улыбался, а бас гитара, как всегда висела за спиной.

 

— Ты ведь знаешь, от чужого добра не бывает добра. Верни нож.

— Почему?

— Потому что он не твой, и ему лучше быть у меня.

— С какой стати?

— Потому что ты собираешься использовать его против Феликса.

— Не собираюсь. Это ты отдашь нож ему. Вас теперь двое!

— Нет, нож просто будет у меня.

Дарьял говорил очень спокойно. Он был уверен в своей власти. Он уговаривал Юру как упрямого ребёнка и не сомневался в его послушании.

Но Юра ему больше не раб. Сейчас он может освободиться от клятвы, данной на заре времён. Нож — это ключ к освобождению. Он вправе больше ничего не отдавать этому Дарьялу.

— Я ничего тебе не отдам! И я больше тебе не подчиняюсь!

— Ну тогда и я за тебя не отвечаю!

Они сказали это, и гром не грянул с ясного неба. Вместо этого протянуло сквозняком. Тоскливый холод в груди. Дарьял мог бы поклясться, что Юра чувствует то же самое.

Значит теперь врозь. Не друзья, не товарищи и не браться. А ведь столько лет вместе. Плечом к плечу. Один всегда рассчитывал на другого.

Они растерянно смотрели друг на друга.

Дарьял, чертов змей, который всегда сдерживал Юру. Теперь Юра смотрел в себя и понимал, что действительно, собирался использовать нож. Что нет такой подлости или тайного предательства, которое он не смог бы совершить. Всю эту бесконечную жизнь Дарьял стерег это опасное, изворотливое насекомое, гигантской мощью подавляя и сдерживая. Успокаивая.

"Разве я сторож брату своему?" — Сторож. Дарьял был преданным сторожем своему названному брату. А что теперь? Враг?

У них открывались глаза на самих себя.

С неприятным чувством Дарьял осознал, что теперь останется один на один со своей силой, не имеющей в себе ничего человеческого, и которая до сих пор была связана Юрой. Эта сила может легко стереть в нем человека.

Братья обнаружили, что не решаются повернуться друг к другу спиной. Ещё одно очень неприятное открытие. Они так и стояли друг напротив друга, не решаясь уйти. А вокруг них сгущались сумерки. Ночь накатывала и укрывала, обещая безопасность. Не спуская друг с друга глаз, они отступили в темноту.

 

Обессиленный Юра притащился домой. Ему было тошно и грустно. Вероятно, случилось то, что должно было однажды случиться. Вот так вот — буднично и просто. Но сейчас ему было очень тяжело.

Он потихоньку сунул нож под подушку, нырнул в постель и натянул одеяло до ушей. Спать!!!

 

Он сидел на полу, привалившись спиной к кровати. Даник уже спал. После встречи с Юрой Дарьял ни с кем не говорил, не переодевался и не ел. Он не собирался спать. Ему нужно было пережить случившееся. Может, всё к лучшему? Он свободен? Теперь в его жизни не будет Юры, Валеры и Марка. Что ж, у него есть чем занять себя и без них. Правда, он не сможет их теперь контролировать. Но может, этого и не нужно? Кто знает? Вероятно, пришло время каждому идти своим путём. Жизнь менялась кардинально. Но Дарьял будет думать об этом завтра. А в эту ночь ему предстояло пережить утрату.

Юноша опустил подбородок на колени и прикрыл глаза.

Гигантский змей свернул кольца и погрузился в медитацию.

Неизвестно сколько прошло времени, но мобильник вдруг ожил.

Убитый голос Юрочки не то прошептал, не то всхлипнул:

— Дарьял, ты можешь открыть мне?

 

Зачем ладонь с повинной

Ты нА сердце кладёшь?

Чего не потеряешь,

Того, брат, не найдёшь. (19)

 

Убитый голос Юрочки проговорил:

— Дарьял, можно мне войти?

Дарьял молча нажал на "отбой". Глухая ночь. Чего теперь ему ждать от Юры? Конечно, он выйдет и откроет ворота (их семья жила в частном секторе). Кем бы ни был теперь для него Юрочка, он не должен стоять ночью один посреди посёлка.

Дарьял встал и бесшумно двинулся по спящему дому, подсвечивая мобильником. Перед входной дверью замер — он сроду не носил шарфов, потому что не простужался, но вот сейчас ему стало неуютно с открытой шеей. Он быстро глянул на вешалку: из рукава розовой курточки торчал шарфик с цветами Гриффиндора — увлечение младшей сестры. Сейчас сгодится и такой, а потом Дарьял купит себе что-нибудь.

Во дворе пахло скорым концом зимы.

Деревья тянули к небу повлажневшие ветки.

Дарьял открыл калитку с помощью пульта. И застыл посреди двора, расправив плечи и чуть опустив голову.

Юрка скользнул во двор: " — Такси взял, — быстро ответил он на немой вопрос, а потом вперил взор в молчащего Дарьяла: при полном при параде паразит, хотя бледнее смерти! Лопни, но держи фасон! И гитара за спиной, и высокие ботинки, и пальто а ля Цой.

Юру всегда подбешивали толстые подошвы на ботинках — из-за них Дарьял всегда казался выше и монументальнее. Настоящая башня, хотя они почти одной комплекции. А потом взгляд зацепился за шарфик: — на тебе как на корове седло," — хамовато бросил Юра.

Дарьял всё так же выжидательно молчал.

Юра подумал, что он такой же бледный и несчастный, как в тот самый день, когда Юра впервые зашёл, вернее, заполз в узорчатый шатёр. Но только сейчас Юра ползать не будет. Он ни в чём не виноват. Он и тогда виноват не был, просто жизнь поставила его на колени.

Дарьял отметил, что брат едва держится на ногах. Хренов братец Юрочка казался больным.

— Дарьял, вот нож. Забери его.

— Положи туда и отойди.

Подержав в кулаке ножик, послушав отклика своего сердца, Дарьял убедился, что это именно тот самый нож, без обмана. Взглядом он позволил Юре говорить дальше.

И у Юры нашлись слова. Они полились свободным потоком. Он смог поведать о мире, в котором каждый был свободен, несмотря ни на какие обстоятельства жизни. И Дарьял молча слушал. Но только в эту ночь Юрочка оказался не среди злаковых трав, он попал в отсек заполненный странными коробочками.

 

Гробики для скрипочек.

 

Прощайте, солнечные дни!

Мы покидаем мир Земли.

Летим в коробочке стальной

Прочь от планеты голубой (20)

 

— Это был космический корабль. И вот я стою в каком-то отсеке и знаю, что это не земля, это далеко в космосе. И все эти странные коробочки похожие на футляры для очень маленьких скрипочек или на гробики для неиграющих скрипочек, они на самом деле для людей. Я складываю их штабелями в какой-то контейнер. А когда он заполняется, мне подают другой контейнер. И я говорю им: — "здесь тело не поместиться". А они мне: " – а это и не для тела вовсе. Ты грузи". Дарьял, я не хочу знать, что там, в тех коробочках. Ни за что не хочу! Забери нож! Пусть будет по-твоему.

— А я знаю, что там. Но не помню. Не помню, только потому, что не хочу помнить.

Юра двинулся к калитке.

— Такси вызову, — привычно ответил он на очередной немой вопрос.

— Ночуй у меня. На моей кровати. Ты совсем без сил. Ещё заболеешь!

— А ты что, спать не будешь?

— Нет.

Когда они поднимались по лестнице в спальни, Дарьял вспомнил, что так и не сходил ни разу в туалет, со времён последнего разговора с Юрой. И что удивительно — не хотелось.

— Дарьял, мы что вправду сделали это? Истребили наш род? — совсем тихо спросил вдруг Юрочка.

— Скажем так, мы с тобой жили дольше остальных.

— А кто...

— Ты в душ пойдёшь?

— Да.

— Я дам тебе переодеться.

— Гриффиндорец грёбаный...

С этими словами Юра рухнул на кровать Дарьяла и уснул мертвецким сном, не сняв даже кроссовок. Сон его был глубок и спокоен.

Дарьял уселся на пол рядом с кроватью.

Дракон смотрел на своих спящих братьев.

 


 

1 Отсылка к «Алисе в Стране Чудес». Алиса провалилась под землю и всё летела, и летела… От скуки она начала говорить сама с собой, и «беседа уже неплохо налаживалась», как вдруг она упала…

2 Вулканец – персонаж сериала « Стар Трек». Играл на арфе.

3 Дарьял опровергает утверждение, что рок музыка способна разрушить структуру (кристаллическую решётку) воды.

4 Якутский варган.

5 Ночь богов – Полярная ночь. Полярная ночь +полярный день = год, или сутки Богов. День Брахмы равен одному году.

6 Фольклор советских школьников

7 Казачья песня

8 Махабхарата. Ади парва. Сказание о сожжении змей.

9 О братоубийственной войне и гибели рода Куру.

10 «Горький мёд» Александер Павлинов

11 «Не пробуждай воспоминаний» Денис Давыдов

12 «Оставь свой номер» Виктор Цой

13 «Весна» Виктор Цой

14 «Я люблю зверьё» Владимир Маяковский

15 Русские частушки

16 «Рыцарь бедный» А. Пушкин

17 Стихи принадлежат автору рассказа

18 Стихи принадлежат автору рассказа. «Ведьмины считалочки»

19 «Дорожная песня» Б. Окуджава

20 Стихи автора рассказа «Всегда я думаю про космос»