Яйцо золотой эм
Звери, как дети, не только есть-пить хотят, но и дружить. Только, чтобы дружить, все равно надо быть сытым.
И одинокий волк, попросту, Одинокий, всегда голодный, бегал по лесу день и ночь, но нигде ему не было ни еды, ни друга.
Плюнул волк на дикий лес и прибежал однажды ночью в деревню, и залез в курятник – на овец у Одинокого Волка сил уже не оставалось. А в курятнике рябая курица вдруг, по сказочному бесстрашно, встала грудью и закрыла своих цыплят:
- Не дам! – как будто сказала зверю, в то время как весь остальной проснувшийся курятник замер в гробовой немоте.
- Тогда я тебя, рябая, съем, - протянул Одинокий лапу к безумной курице.
- Если ты меня съешь, - напряглась рябая, - то тебя всю жизнь – и в мороз, и в дождь, и в метель, и в зной – будут ноги кормить.
- А меня ноги и кормят, - отмахнулся Волк.
- Вижу – много бегаешь, - кивнула рябая на истоптанные волчьи лапы. – Болят?
- Болят, - неохотно кивнул Волк.
- А я могу сделать так, что тебя будут кормить не ноги, а твой хвост, - и рябая показала на волчий хвост.
Волк махнул лапой и вновь потянулся к курице:
- А-а, знаю я эту сказку – в прорубь хвост макать…
- Да не макать, а махать, и даже не махать, а один раз махнуть – яйцо разобьется, и будет у тебя еды, какой захочешь!
- «Какой захочешь!» – передразнил Волк. – Да ты, рябая, смотрю, не курица – прямо соловьем заливаешь… Но волка баснями не кормят! – вдруг прорычал Одинокий и оскалил страшные клыки.
А рябая не просто так напрягалась: она уже выкатила из-под себя яйцо, да не простое – золотое, – Одинокий от неожиданности аж отскочил, поджав хвост.
- Золотое? – пролепетал он, не веря глазам.
- Ну, попробуй, - махнула курица рябым крылом.
- Так быстро?! – все не мог прийти в себя Одинокий.
- А чего тянуть? – по такому случаю! – залихватски опять махнула крылом довольная курица.
И только тут до Одинокого Волка начало доходить, с кем он имеет дело.
Сцепив когтями, Волк взял золотое яйцо в лапу и чуть не выронил.
- Тяжелое, - удивился он.
- Золото! – напомнила совсем серому гостю драгоценная хозяйка и добавила: - Вот как надо в лапу давать!
- Ювелирная работа! – наконец-то нашел нужное слово Волк, чтобы не остаться кончено серым.
А в это время в соседней с курятником овчарне овцы, почуяв волка, стали так истошно блеять и громко бить копытами, что в избе зажегся свет и вскоре на крыльцо вышел дед с ружьем.
Волк тут же пастью хапнул золотое яйцо, и дед не успел еще с крыльца сойти, а зверя и след простыл.
Одинокий сначала бежал крупными прыжками, но очень быстро почувствовал настоящую тяжесть золотого яйца и перешел на свой обычный бег. Потом пошел шагом; голова его склонялась все ниже и ниже к земле. И, наконец, на знакомой лесной поляне, освещенной полной луной, Волк встал – голова его уже почти касалась земли.
Все, кто спал на поляне, почуяв волка, проснулись: заяц под кустом, еж под прошлогодним листом, сорока в гнезде на тополе и даже светлячок на макушке самой высокой сосны – даже он вдруг замерцал, точно упавшая с неба звезда, - все узнали Одинокого Волка и замерли, не ожидая ничего хорошего.
В лесу уже знали, что в последнее время Одинокому Волку не везет и он бегает постоянно голодный. А на что способен голодный, да еще и волк, об этом боялись и думать. Но сейчас в эту ночь и заяц, и еж, и сорока, и даже светлячок увидели, что бояться нечего – их зверь так ослабел, что еле стоит на ногах и не в силах поднять хотя бы голову, которая упирается мордой в землю. Всем в тот момент показалось, что Одинокий вот-вот начнет есть траву!
Да ради такого зрелища заяц готов был не спать не то что одну ночь, а всю жизнь: травоядный волк – это заячьей душе и присниться не могло. А тут, пожалуйста, прямо наяву – Одинокий Волк уже открывает пасть… у зайца уже слюнки потекли…
И вдруг оттуда, из волчьей пасти, сверкая, что-то выкатилось и засияло на траве, да так, что вмиг затмило луну на небе.
У зайца душа ушла в пятки, и он испуганно прижал длинные уши и закрыл косые глаза; ежик сразу свернулся в клубочек, выставив наружу только острие иголок; сорока спрятала голову под крыло, а светлячок со звездным светом просто перестал быть заметен, как будто его и нет вовсе. Каждый сослепу, ничего не видя, в одиночку, решил про себя, что произошла катастрофа – Одинокий Волк задрал луну, как овцу, да не простую овцу, а с золотым руном. И вот золото навязло у него на зубах, и он это золото только что выплюнул на траву.
Заяц, еж и сорока застыли с зажмуренными глазами, боясь шевельнуться и попасть под огонь горящих волчьих глаз, а светлячок, как будто ему плюнули в душу, совсем потух – ни искорки в нем не осталось.
Одинокий Волк между тем, ничего не замечая вокруг, не мог глаз оторвать от сияющего золотого яйца.
« - Теперь буду сытым всегда, просто лежа на боку в своем логове и лишь помахивая хвостом. Да и не «помахивая» - один раз лишь махнуть надо. Рябая так и сказала: один раз махнуть – яйцо и разобьется!.. И не «рябая», если уж на то пошло, а Курочка Ряба, та самая, сказочная!»
И Волк закатил глаза, припомнив, как все было в курятнике: « - Мечта!.. да нет – о таком я и мечтать не мог!..»
И Одинокий, уставившись на сказочное яйцо в траве, вдруг так взвыл, как волки, вскинув голову, воют только на золотую луну на небе.
- Оу-у-у!.. Оу-у-у!.. Оу-у-у!.. Оу-у-у!..– разнеслось под безлунным небом.
У зайца от ужаса уши завязались узлом на макушке; ежик от страха так затрясся, что укололся о собственные иголки; сорока с такой силой придавила крылом себе шею, что задохнулась и вывалилась из гнезда. И только благодаря оглушительному вою никто, а самое главное, Волк, не услышал, как упала сорока и замерла под тополем, как мертвая, с закрытыми глазами. И только потухшему светлячку было наплевать с самой высокой сосны и на вой, и на Волка, и на то, что там сияло в траве.
Одинокий сам удивился своему вою, не понимая, откуда силы взялись, и тут же приободрился – значит он сможет дойти домой до логова, и не только сам дойти, но и, что важнее всего, золотое яйцо донести.
Волк, как в курятнике, хапнул пастью золотое яйцо, но не успел на поляне наступить мрак, как в тот же миг луна вновь уже сияла на небе. Но только Одинокий не обратил на это никакого внимания.
Зато заяц, еж и даже наплевавший было на все светлячок сразу открыли глаза, и, увидев родную луну на ее привычном месте, каждый невольно подумал про себя: « - Ну, и баран же я: бе-э-э-э!..»
Светлячок со своей вершины видел, что Волку внизу дела нет до обитателей поляны и что можно не напрягаться. А потом светлячок заметил под тополем сороку, что лежала недвижимо с откинутой головой и закрытыми глазами. И светлячок повис над безжизненной птицей и помигал своим зажженным от луны огоньком зайцу и ежику, которые были недалеко.
Заяц и ежик бесшумно подползли и начали делать сороке живительное дыхание с помощью ее крылышек, то распахивая их, то закрывая, и, наконец, привели ее в чувства. Сорока открыла глаза и, когда все поняла, вдруг издала такой звук, что светлячок вмиг отлетел на макушку своей сосны, а заяц и еж, причем ежик первым, накрыли собой белобоку, только чтобы она не могла издать больше ни звука.
Получилось так, что заяц упал на ежовые иглы, которые вонзились ему в брюхо, как раз там, где было меньше всего шерсти – вонзились, как волчьи клыки. Любой на месте зайца взвыл бы предсмертным воем, а заяц, в кровь прикусив верхнюю губу, даже не пискнул, лишь пятками дрыгал – мол, там моя душа, там меня ищите – пока не потерял сознание.
И ежу было понятно, кто – герой, а кто – баран.
Еж начал было что-то бекать-мекать в свое оправдание, но сорока под ним сама крылышками зажала ему острую мордочку с мясистым клоунским шариком на самом кончике носа.
Но сорока боялась напрасно: Волк не только не смотрел в их сторону, но вообще ничего не видел и не слышал – он, что называется, весь был в золотом яйце, хотя на самом деле, наоборот, золотое яйцо было в нем – в его пасти.
Одинокий Волк сделал уже несколько попыток поднять голову с золотым яйцом внутри, но яйцо стало таким тяжелым, как будто Одинокий хапнул не яйцо, а луну. Но луна золотилась себе над его головой, и ей, луне, дела не было до золота, хапнутого чьей-то там пастью. Главное, что ее, лунное, золото, все было снаружи и высоко-высоко – никакой пастью не достать.
« - И кто-то же поднимает ее туда, все выше и выше, - как всегда при виде луны, подумал Одинокий Волк. – Может быть, мой вой и поднимает, и если бы я, когда вою, мог еще и слышать, я, может быть, услышал бы, как она блеет в ответ…»
Волк был уверен, что луна, пусть и не слышно, но именно блеет в ответ, то есть, издает съедобные, вкусные звуки, иначе как можно было объяснить то, что всякий раз, когда он, Одинокий Волк, выл на луну, у него текли слюнки.
Правда, слюнки у него текли и сейчас, но Волк знал, что это от голода.
« - Надо поесть, - вдруг сообразил он, - и тогда силы появятся… И мы еще посмотрим, - закатил Одинокий глаза к луне, - чье золото окажется вкусней: твое, овечье, или мое, куриное?!»
И Волк разинул пасть и вновь выкатил золотое яйцо на траву.
Тут же опять луны как не бывало – на этот раз даже Одинокий Волк заметил, что луна пропала.
« - Так вот кто у меня силы забирает! – наконец-то дошло до Волка, и он замахнулся хвостом на золотое яйцо, но внезапно выгнулся всей спиной, как могут выгнуться одни только волки, и хапнул сам себя за хвост: – Стоп! – взвыл он про себя, спохватившись. – Стоп!.. Я же еще ничего не заказал!.. Курочка Ряба сказала, что я махну хвостом – яйцо разобьется, и будет у меня еды, какой захочу!..»
« - А что я хочу?» - перевел Одинокий Волк голодный взгляд с безмолвного золотого яйца на тихое и светлое безлунное небо, и у Волка в животе бе-э-экнуло, и еще обильней потекли слюнки.
- Баранину хочу! – вдруг вырвалось из его разжавшейся пасти вместе с напрягшимся, как дубинка, хвостом, который не просто махнул по золотому яйцу, а ударил так, что золото аж зазвенело.
Волк, так и оставаясь с задранной к пустому небу головой, стал тянуть носом, но бараниной и не пахло.
Он опустил глаза и увидел, что золотое яйцо цело – не разбилось!
- Ну, и где мой шашлык из ба… - только и выговорил Волк, как прямо перед его носом, точно из-под земли, выскочил какой-то непонятный зверь – Волк и разглядеть не успел – отпрянул и выставил было клыки, но увидел, что это всего лишь еж со своим клоунским носом, и сплюнул:
- Тьфу – иди отсюда, клоун!
- Ты же сам баранину хотел, - вытирая лапой плевок с шарика на острие носа, и не думал отступать еж, а наоборот, распахнул свою голую, без иголок, беззащитную грудь и выпятил ее к самой пасти Волка: – На, ешь! – я баран! – тряхнул всеми своими иголками на спине ненормальный еж.
- Ты сам себе на иглу сел!? – наконец догадался Волк. – Обкололся!?.. или мухомора объелся?.. Вали отсюда, пока пинка не дал, нарик ты лесных трущоб!..
- А не дашь! – и еж-безумец, как не странно, вполне разумно, свернулся клубком, выставив наружу только острие своих иголок.
Одинокому уже было ясно, что именно этими иглами и обкололся больной ежик, и теперь надо было катнуть подальше отсюда этот ежовый клубок психических недоразумений, который только мешал. И Волк попробовал толкнуть клубочек одной голой лапой, но лишь больно укололся и оцарапался.
- Ну, хорошо, Баран, - скривил морду Одинокий Волк, потому что понял, что лучше всего прикинуться таким же психом. – Ты объелся, обкололся, и теперь, наверное, дружить хочешь?
Еж тут же высунул из пучка собственных иголок свой клоунский нос и выдохнул:
- С тобой?!
- А других здесь нет, - показал Волк вокруг.
И в самом деле, при сиянии, что восходило из травы, не на самой поляне, не над ней не видно было никого другого. И только тут еж разглядел, что же это сияет в траве – увидел и застыл, как загипнотизированный.
- Ну, чего уставился, Баран? – это не новые ворота, - продолжал косить под психа Одинокий Волк.
- Бе-э-э-э! – пугая не только Волка, но и самого себя, вдруг, по-настоящему, как настоящий баран, заблеял еж – еж, который не просто никогда не видел золотое яйцо, а вообще считал эту сказку жалкой и пустой выдумкой.
- Ты чего, Б… б… Ё… ё… совсем того? – уже не понарошку, а в самом деле почувствовал себя психом Одинокий.
- Бе-э-э-э! – опять заблеял еж, не в силах оторвать глаз от золотого яйца.
- Ты, что, золотое яйцо никогда не видел?! – вдруг догадался Одинокий и тут же всеми четырьмя лапами накрыл новоявленное светило.
Но мрак все равно не наступил – на небе, по старому, уже снова сияла луна.
А в это время под сенью тополя при мягком и заботливом сиянии светлячка и укрытый распахнутыми крыльями сороки лежал обколотый заяц и ловил кайф. Он уже забыл о боли и как дрыгал пятками, и только чувствовал, что парит, легкий и пушистый, как пух и перья белобокой птицы.
И теперь ради этого кайфа заяц был готов каждый день колоться об ежа.
- А где ежик? – не видя его рядом, скосил глаза заяц.
Сорока и светлячок переглянулись.
- Пошел луну спасать, - ответил зайцу светлячок.
- Какую луну? – чего ее спасать? – вон она си… - скосил заяц глаза на светлое небо и прикусил язычок – луны снова не было.
- Все Волк мутит, - беспомощно махнула крылом сорока.
- Ничего, - вспыхнул светлячок, подымая свой огонек все выше, чтобы увидеть сверху ежа, - сейчас еж его приморозит.
- Приморозит?.. летом?.. лучше бы ты язык свой приморозил, - махнул заяц на светлячка.
- А ежу, что лето, что не лето: он же отморозок – ты еще не понял? – просветил светлячок дурь заячьих мозгов.
- Отморозок?! – глаза зайца скосились так, что он увидел собственный затылок.
В момент вся дурь из его головы выветрилась, и началось: душа опять ушла в пятки, а забытые раны вновь заныли.
- Пи-пи-пи-пи, - тонко, как мышка, запищал заяц, и сорока жалостливо вновь обняла его своими черно-белыми крылами, только зайцу это было уже не в кайф.
- Как ты думаешь, отморозок – это заразно? – скосил заяц глаза на сороку.
- Не знаю, – честно призналась сорока. – Ну, ты сейчас как себя чувствуешь?
- Уж точно не тепло, - прислушиваясь к самому себе, ответил заяц, - а пяткам-так вообще морозно…
- Морозно? – тихонечко сложила сорока крылья и чуть отодвинулась.
Заяц это заметил.
- Страшно? – еле слышно шевельнул он верхней прокушенной губой.
Сорока только молча кивнула, точно у нее вновь перехватило дыхание. Но ей тут же стало стыдно за свою трусость, как будто она предает зайца в беде, и сорока заставила себя приложить перышки крыльев к пяткам зайца – пятки были ледяные. Сорока невольно отдернула крылья и сразу клювом принялась чистить перышки.
- Думаешь, все – уже не отогреть? – тише мышки пропищал заяц, совсем потеряв свой голос.
Сорока, деловито уткнув клюв в перышки, промолчала, будто не услышала.
А на другой стороне поляны золотое яйцо, невидное под волчьими лапами, продолжало тревожить воображение ежа.
И он вдруг спросил у Волка:
- А ты сам видел золотое яйцо?
Одинокий аж растерялся от такого вопроса, будто еж над ним смеется, - но, нет, еж спрашивал всерьез, без смеха.
- Мы же оба только что видели, - ткнул Волк носом себе под лапы, где и было золотое яйцо.
- Да там у тебя выключатель, - вдруг выдал еж, - просто выключатель в форме яйца – это и ежу понятно.
- Что тебе понятно?!. Что тебе понятно?! – задергался Волк.
- Мне-то, как раз, не понятно… - начал было еж.
- Как, «не понятно»? – только что сказал, что и ежу понятно! – уличая лгуна, вскинулся Волк-правдолюб.
Но еж осадил его:
- Ежу понятно!.. А мне – не понятно!
- Оу-у-у! – вдруг взвыл Одинокий, точно его ужалила память. – Тебе не понятно, потому что ты – баран?!. причем конченый баран!.. Где ты видишь выключатель?! – на, смотри! – и Волк убрал лапы с золотого яйца.
И луна действительно тут же погасла.
- Вот! – ткнул еж туда, где только что сияла луна. – Выключилась!
Одинокий задрал голову, ища луну, а еж уже накрыл гладкой, без единой иголочки, грудью спорный предмет – и луна мгновенно опять включилась.
- Вот! Что я говорил?!. Выключатель! – и еж, точно не желая слушать возражения, тут же свернулся клубком, да не простым, как всегда, выставив наружу только острие иголок, но на этот раз еще и спрятав в самой середине золотой выключатель.
- Эй! Эй! Постой-постой! – и Одинокий схватился было за клубок, но, взвыв, тут же отдернул обколотые лапы.
Это была катастрофа.
- Баран!.. Бара-ан!!. Бара-а-ан!!! - взвыл Одинокий Волк, задрав голову к луне.
И вдруг, откуда не возьмись, сорока – точно с луны свалилась – затрепыхалась черно-белыми крылами над задранной мордой Волка.
- Какой, интересно, баран ночью по лесу бегает? – застрекотала сорока.
- Какой надо, такой и бегает, - отмахнулся Волк.
- И, думаешь, прибежит? – продолжала любопытствовать сорока.
- Кто прибежит? – не понял Волк.
- Тот, кого ты зовешь, - пояснила сорока.
- Твое какое дело?! – вдруг разозлился Волк. – Лети, куда летела, пока не задрал тебя в пух и перья!
- Ой, как страшно… ты сначала достань – я-то на твой зов не полечу. Да и барана твоего что-то не видать, - повела вокруг головой сорока, продолжая трепыхаться крылами над Волком.
- Лети, а, – уже вежливо попросил Волк.
А сорока вдруг показала клювом на луну в вышине.
- Светит! – с победным блеском восторженно прострекотала она.
- Светит, - тускло откликнулся серый волк.
- Значит, еж все-таки вставил тебе иглу в задницу! – и белобокая птица сильно-сильно захлопала крылами, точно аплодировала, и с каждым хлопком поднималась все выше и выше, к золотой луне.
- Оу-у-у!.. Оу-у-у!.. Оу-у-у!.. – завыл Волк вдогонку счастливой птице.
И внезапно крылья ее сложились, будто счастье стало неподъемным, и птица замертво упала Волку прямо в пасть.
Счастье упало с неба. Был полет – было счастье, чужое счастье. Теперь оно упало. « - С неба упало, тебе упало – теперь оно твое – на, ешь – и золотого яйца не надо!» - говорил волчий инстинкт.
Но Одинокому было жалко птицу. « - Глупая… она думала, что мне ее не достать… Она якшалась с ежом, с этим нарко-бараном, и, наверняка, вся была обколотая,» - вдруг сообразил Одинокий и тут же выплюнул отравленную птицу со всем ее пухом и перьями – и нарочно на ежовый клубок, который, как был глухой и бездвижный, так и остался.
- А ведь она аплодировала тебе! Она восхищалась тобой! – взвыл Волк на всю поляну от беспомощности перед бесчувствием ежа.
А еж как будто ушел в другой мир, но не в тот, куда ушла сорока и откуда нет возврата, а в свой, только ежу понятный, откуда не достать его никому, хоть вой… хоть не вой…
- Если бы не ты!.. – вдруг прокричал, выходя под свет луны с другой стороны поляны, заяц и бесстрашно пошел на Волка, как будто теперь ему, зайцу, судьба – индейка, а жизнь – копейка.
Огонь светлячка словно задуло от силы вдруг прорезавшегося у зайца голоса при виде мертвой белобоки.
- Если бы не ты, - все так же громогласно, но уже подойдя к Волку, повторил заяц и показал на распятую на иглах ежового клубка безжизненную птицу, - она сейчас была бы на луне!
- Никогда она не была бы на луне – она вся обколотая! – открыл тайну белобокой птицы Волк.
- Врешь! – закричал заяц и кинулся к телу сороки, искать там следы уколов.
Но все было в пуху и перьях, и найти какие-либо следы не представлялось возможным.
- Врешь! – все не хотел верить заяц. – Это я обколотый!
И заяц выставил свое почти голое брюхо со следами уколов.
- И это-то по глупости – по глупости ежа, - уточнил заяц.
- Да-да, я знаю, как еж умеет прикидываться бараном – сам вместо него становишься бараном, - закивал Волк, как бы подтверждая всю вредность ежа.
- Это ты про то, как он нашу луну от тебя спасал?! – неожиданно показал заяц на ночное светило, которое теперь, и это было очевидно, больше не зависело от капризов Волка.
- Может, ты ему еще и аплодировать начнешь? – скривил морду Одинокий.
- Может, и начну… Луна – это наше все! – как одержимый, припечатал заяц.
- А как же твоя белобокая судьба? – кивнул Волк на тело распятой сороки. – Без нее, как я понимаю, для тебя жизнь – копейка.
- Это все ты!.. Это все ты! – закричал обезумевший от горя заяц и с бешеной силой врезался головой в Волка – и упал замертво.
Одинокий раскрыл пасть и осторожно подцепил клыками еще теплое тело зайца, и положил на ежовый клубок поверх тела белобокой сороки. Одинокому хотелось выть. « - Но зачем? – спрашивал волчий инстинкт и показывал на тело зайца. – Ужин готов.»
Но Одинокому хотелось выть.
Он задрал голову к луне – и вдруг в нем прямо прорезалось заячье: « - Луна – это наше все!»
- Ты и мое все! – замахал этим внезапно и незримо прорезавшимся Одинокий Волк – как крылами веры, замахал – с каждым махом поднимаясь все выше и выше, все выше и выше, только бы услышать ответ, услышать ответ…
- Пи-пи, - пискнула луна, но не как заяц и даже не как мышка, а как только что вылупившийся птенец.
« - Вот и все – пи… пец,» - услышал по-своему Волк, и крылья его сложились, и он упал прямо на ежовый клубок, накрыв собой заодно и зайца, и сороку.
- Пи-пи, - услышал уже мертвый Волк и понял, что он еще не совсем мертвый и что это «пи-пи», а не то, что он услышал, и раздается это «пи-пи» не сверху, с неба, а снизу, из-под его живота, которым он придавил тела зайца и сороки и такой же бесчувственный клубок ежа.
Волк вскочил на ноги, а дальше… а дальше все было, как во сне: и заяц вскочил, и сорока, встрепенувшись, распахнула крылья, а из самой середки ежового клубка, из пучка иголок, проклюнула головка золотого птенца!..
« - Пи-пец!» - онемело вылупили глаза только что воскрешенные.
Еж раскрылся и сел - он не смел дохнуть и, как драгоценная Курочка Ряба, виновница этой невидали, держал в охапке золотые скорлупки.
- Сказка, - наконец выдохнул еж.
- Ежу понятно, сказка, - в один голос разом кивнули заяц и сорока.
- А ты говорил – выключатель! – оскалился Волк – и все, как по команде, дружно задрали голову.
« - Пи-пец!» - чуть не вырвалось у Одинокого Волка при виде неба.
Но всех, даже еще ничего не видавшего золотого птенца, поймал такой единый порыв, дружеский порыв, что Одинокий закрыл глаза на грусть очевидного.
Международный литературный конкурс «Пролёт Фантазии» - http://fancon.ru