КараваМ
Quisque suos patimur manes (с)
Щелк. Щелк.
От старых ножниц пахло ржавчиной и маслом. Тем самым маслом, которым Караванщик смазывал тележные оси.
Чувствовать иной запах, кроме пыли, было приятно. Караван колесил по пустошам так давно, что ароматы луговых цветов или сочной травы, наверное, свели бы с ума…
Щелк. Щелк.
Ножницы порхали в воздухе, откусывая прядь за прядью. Колтуны падали на пыльные доски, повисали на прутьях, вросших в плоть человека.
В такие дни он чувствовал себя живым. Пусть недолго, но все же.
Закончив стричь, Караванщик обмахнул с него паутину, вымел волосы за порог и протер пыль. Взгляд из-под капюшона морозом прошелся по пленнику.
– Считаешь ли ты, проклятый, что я не исполняю своих обязанностей?
Пленник попытался разлепить спекшиеся губы, но почувствовал лишь боль. Покачал головой в ответ.
– Верно. Я забочусь о тебе. Нет вшей и блох, крысы не погрызли твою плоть. Цени мою доброту, человек. У тебя на это бесконечность.
Полог опустился за спиной Караванщика, и пленник вновь оказался в темноте один на один с собой.
Он не помнил ни своего имени, ни кем был и чем занимался до дня, когда на него указал пламенеющий жезл Караванщика. Но иногда, будто в наказание, накатывали видения прошлого и уносили далеко-далеко.
Туда, где он гулял с сыном по лугу и рассказывал о травах и цветах.
Туда, где обнимал жену, зарывался лицом в ее локоны и говорил всякие нежные глупости.
Туда, где трудился в мастерской, превращая глину в вазы, кувшины, изящные амфоры…
За мгновения сладких воспоминаний приходилось расплачиваться днями уныния, терзавшими сердце. Но он и слезу-то проронить не мог, чтобы облегчить душу, не то что закричать в голос. Прошептать разве что слово-другое, да кто услышит в грохоте колес? Молча таращился на проносящиеся мимо земли; ни во что не верил, ничего не ждал.
Караванщик не напрасно решил привести в порядок своих пленников – к ночи пустоши сменились сухими лугами, поросшими чертополохом и редкими островками вереска.
Вскоре можно было уловить не только запах пыли дорог, но и сладкий, почти пьянящий аромат дыма. Чуть ближе – и ветер занес в повозку дух конского пота и кислого пива. Аромат каши на сале и жареного мяса вцепился в ноздри раскаленными щипцами, напоминая, что потерял пленник.
Значит, приехали на большой базар, либо какой-то фест, где собралось много народу… Вряд ли Караванщик ищет тут нового проклятого, скорее, решил дать отдых лошадям. Их в отличие от пленников он по-настоящему жалел и берег.
Свободным людям, как и всегда, потребовалось время, чтобы побороть робость и вернуться к делам, которыми занимались до появления каравана. Вновь полилась музыка, зазвучали песни, смех.
Из переплетения ночи, дыма костров, мелодий свирелей и лая собак в фургон шмыгнул кто-то незаметный, облаченный в старый дорожный наряд. Застыл, ошарашенный увиденным. Спустя мгновения, сделал первый шаг. Второй, третий – и уселся напротив вросшего в повозку пленника. Было слышно, как тяжело дышит гость; нежный запах цветочного масла и пота коснулся ноздрей проклятого.
– Здравствуй.
Страха в женском голосе было меньше, чем жалости и боли.
– Караванщик прислал меня, чтобы…
Еще один дар, которого никто не ждал от строгого хозяина.
Пленник прохрипел приветствие, заставив вздрогнуть нежданную гостью. Разглядеть ее черт не удавалось – только медные пряди, окаймляющие треугольное личико с острым подбородком.
Сказительница уселась поудобнее, но избегала смотреть на него. Говорить начала робко, даже застенчиво.
– Сейчас идет девятьсот восемьдесят восьмой год от Последней Войны. Месяц Второго Солнца. Мы находимся на фесте Равноденствия. Макушка лета. Вокруг горят костры, люди веселятся… веселились.
Девушка распахнула небольшую книгу, зажгла лучинку.
– Я отмечу в летописях этот день, когда впервые увидела караван и Караванщика. Но тебе, наверное, это неинтересно. Что ты хочешь узнать?
Если мог – пленник бы рассмеялся. Что? Да ничего. Судьба мира его больше не интересовала. Жена? Сын? Судя по году, проклятый в караване уже тридцать восемь лет. Время в плену тянулось как мед, но вместе с тем пролетело пугающе быстро. Родни, вероятно, и в живых нет, а он все мчится и мчится через мир…
– Ты не похож на злого человека, скорее на несчастного, – сказительница перешла на шепот. – А остальные такие же? Кем ты был? Генералом? Или могущественным чародеем? Точно, чародеем, не меньше. Кто ж еще мир расколоть может, как не чародей?
Гончар.
Слово застряло в глотке комком лезвий. Да и пусть девчонка думает, что перед ней военный вельможа или колдун, льющий кровь во славу демонов. Стоит ли объяснять, что здесь заточены не только сильные мира сего, а пастухи, гончары, солдаты, пекари, шлюхи и даже юнцы?
Она говорила, а он не слушал. Просто наслаждался тем, что рядом находится кто-то живой, теплый, пахнущий миром. А не безликое, могущественное существо в бесформенном одеянии…
Он помнил, как за караваном долгое время брела чья-то мать. Старуха то отставала, то нагоняла повозки на привале, чтобы вновь хоть мельком увидеть родное дитя, протянуть в пригоршне воды. Караванщик отгонял женщину плеткой. Однажды, оторвав от земли, встряхнул за плечи: «Это уже не твой ребенок. Проклятый. Ступай домой». Сунул в руки сухарь и оттолкнул к обочине. В конце концов, женщина отстала. То ли сил не хватило плестись дальше, то ли смирилась с судьбой, как и они все.
Голос сказительницы дрогнул, будто она сдерживала всхлипы.
– Мир не знает войны уже восемьсот лет. Люди говорят, это потому что хозяин жезла забирает будущих виновников больших преступлений в караван и не дает разжечь новое кровопролитие. Таков договор: не щадить ни короля, ни простолюдина. Караван есть не безжалостность, а щедрость, дар прочим людям – жить в мире и покое.
Пленник кивнул.
– Отдыхай, несчастный человек, а я пойду к следующему фургону.
Она выскользнула, оставив после себя пронзительную печаль и почти неуловимый теперь цветочный аромат.
Договор. Слово раз за разом звучало в ушах, и в нем крылось столько колючей тоски и боли, что ни одной голодной пасти не прожевать.
От заключения договора стали вести новое летоисчисление. Все, что было до – кровавый сон, где сосед шел на соседа, брат бил брата, а дети резали отцов в борьбе за власть, деньги, во имя блуда и сомнительных даров, которые предлагали демоны. Мир захлебывался в битвах, задыхался от пожаров, гнил заживо, по его телу рыскала нечисть, разжиревшая на полях бесконечных сражений.
Тогда Вельд Трезубец, повелитель Керминской империи, созвал колдунов, чародеев, друидов, и был с ними суров и щедр.
Они призвали в мир Караванщика, а Вельд, правитель на тот момент самого большого и сильного государства в мире, заключил договор, по условию которого каждого, на кого укажет жезл, навсегда приковывали к повозке. Год за годом, столетие за столетием двигался караван от города к городу, от селения к селению, пополняя скорбный груз и никогда не останавливаясь дольше, чем на ночь. Никто не смел закрыть врата перед хозяином жезла или воспрепятствовать его воле.
Караванщик не ошибался.
Это понимание однажды приходило ко всем проклятым. С отчаяньем, болью, жалостью и тоской по тому, что осталось за порогом повозок; оно приковывало пленника надежнее любых цепей.
Мир цвел, пока они томились в караване, и это было разумной платой.
Гончар закрыл глаза, чтобы вновь увидеть обрывки прошлого…
Темноту ночи разрезал свист. А через миг в небе полыхнуло зарево. Оно было настолько ослепительным, что даже в повозке стало светло как днем. Раздался чей-то крик. За ним последовал другой: тонкий, протяжный, он оборвался на высокой ноте, заглушенный грохотом взрыва. Повозку тряхнуло, едва не повалив набок. Гончар попытался в прорехи старого тента разглядеть, что происходит. В отсветах пламени мелькали черные тени, проносились всадники на лошадях, неподалеку горело два фургона. Очередной взрыв снес верх повозки, опалив волосы гончара. Где-то вновь дико закричали люди. Что-то тюкнуло в прут, обвивавший плечо. Стрела? Прежде он таких не видел: с двойным жалом, от которого струился белый дымок. На караван напали? Но это было невозможно! Никто в трезвом уме не совершил бы подобного!
И вдруг все стихло. Ржали только где-то лошади, потрескивали, догорая, фургоны и шатры.
– Где он? Нашли? – донесся до гончара густой, сильный голос.
Пленник вздрогнул, когда в повозку вошел, пригнувшись, высокий мужчина. Он пристально посмотрел на проклятого. Что-то было в его лице смутно знакомое, будто когда-то давно видел этого человека. Но его знакомцы из прошлой жизни давно стали древними стариками или вовсе умерли. Этот же в то время был еще ребенком.
Руки пленника затряслись. Те же глаза матери, темный волос, решительный взгляд.
– Эрл?
– Здравствуй, отец. Вот я и отыскал тебя. Теперь ты свободен. – Он повернулся к стоявшему у входа человеку в темном одеянии. – Стирл, сними чары.
Чужак провел по-над прутьями ладонью, чему-то усмехнулся, выудил из поясного кошеля горсть порошка, сыпанул на путы. А затем неожиданно кольнул крохотным ножом, размером с палец, гончара в руку. Пленник даже дернуться не успел. Чародей собрал выступившую кровь во флакон, брызнул ею на прутья. Порошок вспыхнул, синим огоньком пробежался по скрепленным заклятием путам. Пламя слегка обожгло кожу. Но это была ерунда в сравнении с обретенной свободой. Гончар не сразу понял, что больше ничто не удерживает его в повозке. Свободен! Он протянул руки к сыну, стиснул его в объятиях.
– Неужели это ты? – Непослушный от волнения язык заплетался, спотыкался. Гончару хотелось плакать и смеяться одновременно. Он все гладил сына по щеке, вглядывался в черты, узнавая и не узнавая в нем малыша, с которым его разлучили много лет назад. – Мать?
– С ней все хорошо. По дороге домой расскажу.
Домой! Сладкое, щемящее сердце слово, которое он пытался забыть, чтобы не верить впустую, не делать себе еще больнее.
Продолжая обнимать сына, гончар выбрался из повозки.
– А Караванщик позволит мне уйти?
– Нет больше никакого Караванщика. Теперь все свободны.
Затуманенный взгляд гончара прояснился, пробежавшись по поляне. Сломанные шатры, перевернутые фургоны, распластанные мертвые тела, бездыханные кони.
– Что это? – вымолвил он хрипло.
– Караванщик оказался крепким орешком. Нам пришлось несладко, пока разделались с ним. Перебил всех моих людей, только мы со Стирлом чудом уцелели.
Рука гончара сползла с плеча сына.
– Смерть. Пожар. Разруха… Это и есть свобода? Зря ты пришел.
– Зря?! – вскричал Эрл. – Да ты знаешь, сколько лет я готовил твое освобождение, сколько сил потратил, чтобы собрать отряд из не боящихся Караванщика людей, сколько лишений перенес?
Гончар отступил от сына на пару шагов.
– Мне такого спасения не надо.
– Отец!
– Я любил жизнь, твою мать, тебя, свое ремесло. Это было моим смыслом и счастьем. Потом пришел Караванщик, и жезл указал на меня, как на будущего виновника многих смертей. На меня! Никогда не причинявшего никому вреда, желавшего жить в мире! Я был обескуражен, раздавлен. Но смирился с судьбой и пошел с ним, чтобы обезопасить вас с мамой. И чтобы доказать Караванщику, что он ошибается. А ты исполнил его предсказание. По моей вине погибли эти люди, их кровь на моей совести. Выходит, Караванщик прав – мы заслуживаем быть заключенными в повозки. Если это продлит мир – пусть будет так.
Гончар направился к головному фургону. На выжженной траве лежал мертвый Караванщик, и он уже не казался суровым и страшным – обгорелый костяк, утыканный стрелами. Жезл лежал рядом. Никто не осмелился поднять его.
-Ты все знал о тьме людских душ, как же не смог предвидеть этого? – Он заметил словно нарочно забытые на сиденье повозки плащ и плетку. – Хотя, как знать…
Бывший пленник потянулся к жезлу. От хлынувшей в него силы, он упал на колени, взвыл, прокусив губу. А потом боль отступила.
Он не видел лиц – одни понурые образы, что ничего не значили. Лишь в груди что-то еще отчаянно билось, трепыхалось, пробуждая воспоминания о том, через что прошел сам, и на что собирается обречь… кого? Сына, родное семя? Нет, убийцу.
– Не щадить ни короля, ни простолюдина. Ни сына, ни брата. Караван есть не безжалостность, а щедрость, дар прочим людям – жить в мире и покое.
Жезл описал круг в воздухе. Ни чародей, ни Эрл не могли пошевелиться, демонические путы надежно держали их. Из хвоста прореженного магией и огнем каравана выкатились две повозки. Когда они остановилась перед новым Караванщиком, стало заметно, что оси блестят от крови. Дыры в бортах, тенты в подпалинах.
– Проклинаю.
Боль в груди сделалась сильнее. Если бы мог, он вырвал бы из себя эту боль и бросил вслед тем, кто только что скрылся за пологом своей вечной темницы.
Плащ на плечи, капюшон на голову. Ветер… ветер высушит слезы. Теперь у него не было даже прошлого. Только дорога и караван.
Сунув жезл в петлю на поясе, он забрался на козлы. Каравану нужно двигаться, чтобы никто в мире не забывал, какова цена вечного мира.
Международный литературный конкурс «Пролёт Фантазии» - http://fancon.ru